Прекрасная незнакомка Даниэла Стил Великолепная Даниэла Стил Красавица Рафаэлла коротает дни в обществе пожилого тяжелобольного мужа: честь и долг обрекли ее на тоскливую и бессмысленную жизнь затворницы в собственном доме. Молодой адвокат Александр Хэйл пытается бороться с тяготами развода и боится, что больше никогда не сумеет обрести счастье. Они еще не подозревают, что одна случайная, мимолетная встреча навсегда изменит привычный ход вещей, а их жизни, такие разные, отныне станут совсем другими. Даниэла Стил Прекрасная незнакомка © Болятко О., перевод на русский язык, 2018 © ООО «Издательство «Э», 2018 * * * Николасу Желаю тебе найти в жизни то, чего ты хочешь, и распознать, когда ты это найдешь. Пусть тебе сопутствует удача, чтобы ты мог обрести желанное – и сберечь его! Со всей любовью,     Д. С. Глава 1 Ворота гаража, похожие на пасть огромной темной жабы, готовящейся проглотить зазевавшуюся муху, зловеще открылись. С противоположной стороны улицы маленький мальчик зачарованно наблюдал за этим. Ему нравилось смотреть, как открываются ворота, и знать, что через несколько мгновений из-за угла появится волшебная спортивная машина. Он ждал, считая: пять… шесть… семь… Человек, нажавший кнопку дистанционного управления на приборной доске, не подозревал, что мальчик каждую ночь следил за тем, как он возвращается домой. Это был его любимый ритуал, и мальчик бывал разочарован, когда человек на черном «Порше» возвращался домой очень поздно или вообще не возвращался. Мальчик стоял, спрятавшись в тени, продолжая считать. Одиннадцать… двенадцать… И наконец он увидел ее. Глянцевая черная тень показалась из-за поворота и плавно скользнула в гараж. Никем не замеченный, мальчик минуту жадно рассматривал чудесную машину, потом повернулся и пошел домой. Но сказочное видение продолжало преследовать его. В гараже Александр Хейл выключил мотор и еще какое-то время сидел неподвижно, уставившись в темноту. В сотый раз за этот день он обращался мыслями к Рейчел. И в сотый раз заставил себя выбросить из головы воспоминание о ней. Он тихо вздохнул, взял портфель и вышел из машины. Спустя несколько мгновений электронное устройство автоматически закроет двери гаража. Он зашел в дом через боковую дверь и остановился посреди холла, глядя на запустение, царившее в некогда уютной кухне. Над камином висели медные кастрюли, но уборщица не чистила их месяцами: на самом деле это никого не беспокоило. Цветы, стоявшие на подоконниках, казались увядшими и безжизненными, и когда он включил свет на кухне, заметил, что некоторые из них уже погибли. Он повернулся и, бросив мимолетный взгляд в сторону маленькой обшитой деревом столовой, начал медленно подниматься по ступеням. Теперь, возвращаясь домой, он всегда пользовался боковой дверью, выходившей в сад. Это было не так тягостно, как входить через парадную. Когда он входил вечером через главный вход, то неосознанно ждал, что она будет дома. Ожидал увидеть ее с роскошной гривой густых светлых волос, уложенных в узел на затылке, в обманчиво строгих костюмах, в которых она выступала в суде. Рейчел… Блистательный адвокат, верный друг… Загадочная женщина… Пока она не разбила его сердце, пока не ушла… Пока они не развелись, ровно два года назад, как раз в этот день. Возвращаясь из офиса домой, он думал о том, будет ли он всегда помнить этот день. Будет ли он до конца жизни вспоминать эту боль, которую испытал в то октябрьское утро? Останется ли она с ним навсегда? Было странно, что эти два события произошли в один и тот же день. Годовщина их свадьбы и годовщина их развода. Рейчел прозаично назвала это совпадением. Он же сказал, что это ирония судьбы. А его мать назвала это ужасным, когда позвонила ему после того, как увидела вечерние газеты и застала его мертвецки пьяным и смеющимся, потому что ему не хотелось плакать. Рейчел. Мысли о ней все еще волновали его. Он знал, что после двух лет этого не должно было быть. Но это было… Золотые волосы и глаза цвета Атлантического океана перед штормом, темно-серые, с голубыми и зелеными вкраплениями. В первый раз он увидел ее в роли адвоката противной стороны. Дело закончилось внесудебным урегулированием. Но это была настоящая битва, и сама Жанна д’Арк не смогла бы с большим энтузиазмом отстаивать свою правоту. Александр наблюдал за ней в течение всего процесса, завороженный и приятно удивленный. Она привлекала его больше, чем любая другая женщина в его жизни. Тем вечером он пригласил ее на ужин, и она настояла на том, чтобы заплатить за себя. С лукавой улыбкой сказала, что не смешивает деловые отношения с личными. И он не знал, чего ему больше хотелось в этот момент – отшлепать ее или сорвать с нее платье. Она была так дьявольски красива и так дьявольски язвительна. При воспоминании о ней он нахмурил брови, проходя мимо пустой гостиной. Она увезла в Нью-Йорк всю мебель из гостиной. Остальную она оставила Алексу, но большая гостиная на первом этаже прелестного маленького викторианского домика, который они купили вместе, стояла совершенно пустой. Иногда он думал, что не покупал новую мебель для того, чтобы мог помнить и возмущаться всякий раз, проходя гостиную по пути к входной двери. Но сейчас он не видел пустоты, царившей вокруг. Его мысли были далеко. Он думал о том времени, когда они еще были вместе. Их объединяла надежда, похожее чувство юмора, профессия, постель, этот дом и больше ничего. Алекс хотел завести детей, чтобы наполнить спальни на верхнем этаже шумом и смехом. А Рейчел хотела попробовать себя в политике или получить работу в престижной юридической фирме в Нью-Йорке. О политике она обмолвилась лишь вскользь, когда они только познакомились. Это было для нее естественной средой обитания. Ее отец был влиятельным человеком в Вашингтоне, а в свое время занимал пост губернатора ее родного штата. Это тоже роднило их с Алексом: его сестра была членом конгресса в Нью-Йорке. Рейчел всегда восхищалась ею, и они с Кей быстро стали близкими подругами. Но не политика увела Рейчел от Алекса. Причиной стала ее вторая мечта, юридическая фирма в Нью-Йорке. И ей потребовалось два года, чтобы сняться с места и уехать от него. Его душевная рана уже не болела так, как раньше. Но поначалу боль была невыносима. Она была красива, талантлива, успешна, энергична, забавна… но чего-то всегда в ней не хватало. Нежности, ласки, доброты. Это были не те слова, которые можно было применить к Рейчел. И она хотела большего от жизни, чем просто любить Александра, большего, чем работать адвокатом в Сан-Франциско и быть обычной женой. Когда они познакомились, ей было двадцать девять лет и она никогда не была замужем. Была слишком занята для этого, сказала она ему, слишком занята, добиваясь своих целей в жизни. Когда Рейчел окончила юридическую школу, то дала себе обещание, что к тридцати годам добьется успеха. Он спросил ее, что она имеет в виду. Не моргнув глазом ответила: «Зарабатывать сто тысяч долларов в год». Он рассмеялся, но тут увидел выражение ее глаз. Она действительно имела в виду это. И она это получила. Вся ее жизнь была посвящена достижению успеха такого рода. Успеха, который можно измерить счетом в банке и ведением громких дел. И ради этого она могла идти по трупам. Перед тем как перебраться в Нью-Йорк, Рейчел вытерла ноги о половину Сан-Франциско, и даже у Алекса наконец открылись глаза на то, что она собой представляла. Она была холодной, безжалостной и амбициозной и не останавливалась ни перед чем ради достижения своих целей. Через четыре месяца после того, как они поженились, в одной из самых престижных юридических фирм города открылась вакансия. Сначала на Алекса произвел впечатление один только факт, что Рейчел рассматривали как возможную кандидатуру. В конце концов, она была всего-навсего молодой женщиной и начинающим адвокатом. Но ему не понадобилось слишком много времени, чтобы обнаружить, что она была готова на любую подлость, лишь бы получить эту работу. В течение двух лет Алекс пытался забыть, что она вытворяла, желая получить это место. Он убеждал себя, что она использует такие методы только в бизнесе. И тут возникла кризисная ситуация: ее сделали полноправным партнером фирмы и предложили место в нью-йоркском отделении фирмы. Там ей собирались платить больше ста тысяч долларов в год. А Рейчел Хейл был всего лишь тридцать один год. Александр с ужасом наблюдал за тем, как она пыталась принять решение. Но выбор был простым. Нью-Йорк или Сан-Франциско. С Александром или без него. Что касается Алекса, это вообще не было выбором. В конце концов она мягко сказала ему, что это была слишком привлекательная возможность, чтобы упускать ее. – Но это не должно изменить наших отношений, – заверила она. Она сможет прилетать в Сан-Франциско почти каждый уикенд, или Алекс, если захочет, может бросить свою юридическую практику и переехать с ней в Нью-Йорк. – И что я там буду делать? Готовить для тебя документы? – Он смотрел на нее с болью и яростью. – И в какое положение это поставит меня? Ему хотелось, чтобы она сделала другой выбор. Сказала бы ему, что откажется от этой работы, потому что он значит для нее больше. Но это было не в ее характере, не более, чем в характере сестры Алекса. Когда он посмотрел правде в глаза, то понял, что уже знал такую же женщину, как Рейчел. Кей добивалась того, чего хотела, беря все препятствия и уничтожая всех, кто становился у нее на пути. Единственной разницей было лишь то, что Кей сражалась на политическом поприще, а Рейчел – на поприще юриспруденции. Было проще понимать и уважать такую женщину, как его мать. Шарлотта Брэндон каким-то образом ухитрялась совмещать воспитание своих двоих детей и карьеру. В течение двадцати пяти лет она была одним из самых популярных писателей в стране. И в то же время постоянно находилась рядом с детьми, любила их и отдавала им всю себя. Когда умер ее муж – Алекс был еще совсем маленьким, – она устроилась на неполный рабочий день в газету, собирая материалы для колонки. Закончилось это тем, что она стала самостоятельно вести эту колонку, а в свободное время, засиживаясь до утра, работала над своей первой книгой. Дальнейшая ее жизнь описана на обороте ее девятнадцати книг, которые продавались многомиллионными тиражами. Ее карьера была случайностью, порожденной необходимостью. Но какими бы ни были причины, она всегда рассматривала успех как особый подарок судьбы, как что-то, чем она может поделиться со своими детьми. И она никогда не ставила работу на первое место. Шарлотта Брэндон на самом деле была замечательной женщиной, но дочь сильно отличалась от нее: злая, завистливая, маниакально амбициозная, – она не обладала нежностью и теплотой своей матери или ее способностью отдавать всю себя. И со временем Алекс понял, что его жена была в точности такой же. Когда Рейчел уезжала в Нью-Йорк, она настойчиво убеждала его, что не хочет разводиться. Некоторое время она даже прилетала к нему на выходные. Но они были так загружены работой и жили так далеко друг от друга, что их совместные уикенды случались все реже и реже. Наконец она признала, что это безнадежный вариант, и в течение двух долгих недель Алекс всерьез размышлял, не закрыть ли ему свой прибыльный бизнес и не перебраться ли в Нью-Йорк. Дьявол, что значит для него этот бизнес? Может, он не стоит того, чтобы за него цепляться, если это означает, что он потеряет свою жену? Однажды утром в четыре часа Алекс принял решение: он закроет свой бизнес и переедет к жене. Измученный, но полный надежды, он снял трубку телефона, чтобы позвонить ей. В Нью-Йорке уже было семь часов. Но на звонок ответила не Рейчел. Трубку снял мужчина с глубоким мягким голосом. – Миссис Хейл? – На мгновение он показался озадаченным. – Ах да, мисс Паттерсон. Рейчел Паттерсон. Алекс и не подозревал, что она начала свою новую жизнь в Нью-Йорке под своим старым именем. Он также не подозревал, что вместе с новой работой она начала новый образ жизни. Ей, в общем-то, почти нечего было сказать ему этим утром, а он слушал ее со слезами на глазах. Позже она перезвонила ему из своего офиса. – Ну что я могу сказать тебе, Алекс? Мне жаль… Жаль? Из-за того, что она уехала? Из-за того, что завела любовника? Или ей было жалко его, бедного ничтожного простофилю, сидевшего в одиночестве в Сан-Франциско? – Есть ли какой-нибудь способ разрешить эту ситуацию? Он готов был попробовать начать все сначала, но, по крайней мере на этот раз, она была честной с ним. – Нет, Алекс. Боюсь, что нет. Они еще недолго поговорили, после чего положили трубки. Им уже нечего было сказать друг другу, и их дальнейшее общение происходило через адвокатов. На следующей неделе Алекс подал документы на развод. Все прошло очень гладко. «Абсолютно цивилизованно», – как сказала Рейчел. Не возникло никаких проблем, тем не менее все это потрясло Алекса до глубины души. И в течение целого года он чувствовал себя так, словно умер кто-то дорогой и близкий ему. Возможно, он оплакивал самого себя. Словно часть его заперли в коробки и ящики, как мебель из гостиной, когда отправляли в Нью-Йорк. Внешне он продолжал жить нормальной жизнью: ел, спал, ходил на свидания, плавал, играл в теннис и сквош, посещал вечеринки, путешествовал, а его бизнес процветал. Но какая-то главная часть отсутствовала. И он знал это, хотя другие об этом не догадывались. За эти два года он не мог предложить женщинам ничего, кроме своего тела. Когда он поднимался наверх в свой кабинет, тишина в доме внезапно показалась ему невыносимой, и ему захотелось убежать. В последнее время это случалось с ним все чаще, это всепоглощающее желание убежать от пустоты и тишины. Только сейчас, спустя два года, проведенные без нее, его оцепенение начало проходить. Как будто бинты, которыми он был обвязан, начали постепенно разматываться, а то, что было спрятано под ними, покрывали ссадины. Алекс переоделся в джинсы, кроссовки и старенькую парку и быстро сбежал вниз по ступеням. Его длинная мускулистая рука легко касалась перил, темные волосы были слегка растрепаны, а в ярких голубых глазах угадывалось напряжение. Он захлопнул за собой дверь и повернул направо. Дойдя до улицы Дивисадеро, он медленно побежал по крутому холму в сторону Бродвея, где наконец остановился и повернулся, чтобы полюбоваться захватывающим видом. Расстилавшийся внизу залив блестел в сумерках как атлас. На верхушки холмов спустился туман, а огоньки округа Марин, расположенного на противоположном берегу залива, сверкали как бриллианты, рубины и изумруды. Алекс дошел до величественных особняков на Бродвее, свернул направо и пошел в сторону парка Пресидио, глядя то на высокие внушительные дома, то на тихую живописную бухту. Дома были одними из самых красивых и дорогих в Сан-Франциско. Здесь были и кирпичные дворцы, и тюдоровские особняки, изумительные ухоженные сады, тянувшиеся вверх деревья и поразительные виды. Здесь нельзя было встретить ни души, и из стоявших ровным рядом домов не доносилось ни звука. Хотя легко было представить себе звон хрустальных фужеров и позвякивание изысканных серебряных приборов. Алекс мысленно рисовал себе сновавших между гостей ливрейных слуг, джентльменов в смокингах и дам, одетых в атлас и шелка. Он всегда посмеивался над собой из-за этих картин, которые ему диктовало воображение. Но почему-то они помогали ему чувствовать себя менее одиноким, чем среди маленьких домов, расположенных не в таком фешенебельном районе. Здесь он представлял себе мужчин, обнимающих своих жен, смеющихся детей, щенков, играющих на кухне или растянувшихся рядом с камином, в котором весело полыхает огонь. Он не хотел ничего из того, что было в больших домах. Это был мир, к которому он не стремился принадлежать, хотя был частым гостем в этом избранном обществе. Он хотел чего-то другого, того, чего у них с Рейчел никогда не было. Ему было трудно представить, что он сможет снова влюбиться, потерять из-за кого-то голову, смотреть в любимые глаза и быть готовым взорваться от счастья. Алекс не испытывал ничего подобного так долго, что почти забыл, как это бывает. Иногда ему казалось, что он больше и не хочет испытывать это. Он устал от суетливых деловых дам, больше интересующихся своим жалованьем и продвижением по службе, чем замужеством и рождением детей. И мечтал о старомодной женщине, о чуде, о редкой жемчужине. А таких он не встречал. Последние два года в жизни Алекса присутствовали лишь дорогостоящие подделки. А ему хотелось настоящего, идеального, безупречного, исключительного бриллианта, но он серьезно сомневался, что такой существует. Одно лишь Алекс знал наверняка: он уже не согласится на меньшее. И ему не нужна была вторая Рейчел. Это он тоже понимал. Он выбросил мысли о ней из головы и остановился на крутых ступеньках, ведущих с Бейкер-стрит к Бродвею и Вальехо-стрит. Он наслаждался видом и прохладным бризом и решил не идти дальше, а просто посидеть на верхней ступеньке. Он вытянул перед собой длинные ноги и с улыбкой стал смотреть на панораму города. Может быть, он никогда не встретит женщину своей мечты. Может быть, он никогда больше не женится. Ну и что? У него хорошая жизнь, уютный дом, адвокатская практика, которая не только интересна, но и успешна. Может быть, ему больше ничего не нужно, кроме этого. Может быть, он не вправе мечтать о большем. Алекс смотрел на строения пастельного цвета, расположенные вдоль гавани, на небольшие пряничные викторианские дома, похожие на его собственный, на Дворец изящных искусств, построенный в греческом стиле… Потом перевел взгляд с купола дворца вниз, на крыши домов. И тут он увидел ее. Женщину, сидевшую на нижней ступеньке лестницы. Казалось, будто она вырезана из мрамора, как статуи во Дворце изящных искусств, только была намного утонченнее. Она сидела, опустив голову, и ее профиль был отчетливо виден в свете фонаря. Алекс замер на месте, устремив на нее пристальный взгляд. Она казалась ему произведением искусства, которое кто-то оставил здесь, красивым куском мрамора в форме женщины, сделанной с таким мастерством, что выглядел почти живым. Она сидела неподвижно, и Алекс наблюдал за ней почти пять минут. Вдруг она резко выпрямилась, глубоко вдохнула прохладный ночной воздух, потом медленно выдохнула, словно у нее выдался очень трудный день. На ее плечи было наброшено пальто из светлого меха, а ее лицо Алекс не мог разглядеть до конца. В ней было что-то необычное, и ему захотелось лучше рассмотреть ее. Он не мог сдвинуться с места, не мог отвести от нее взгляда. Он испытывал очень странное чувство, разглядывая ее в тусклом свете уличного фонаря и ощущая странное влечение к ней. Кто она такая? Что она здесь делает? Ее присутствие задело самые потаенные струны его души, и он сидел не шелохнувшись, хоть желал узнать о ней больше. Ее кожа казалась удивительно белой в полумраке, а волосы, темные и блестящие, были небрежно собраны в узел на затылке. У Алекса сложилось впечатление, что они очень длинные и только несколько шпилек удерживают их от того, чтобы они рассыпались по плечам. На мгновение его охватило безумное желание спуститься по ступенькам, дотронуться до нее, сжать в объятиях и распустить ее волосы. И словно почувствовав его мысли, она внезапно вышла из задумчивости, подняла голову и повернулась к нему. И он увидел самое красивое лицо, которое ему когда-либо доводилось видеть. Лицо, которое, как он и полагал с самого начала, было произведением искусства. Тонкие, точеные черты, безупречная кожа, огромные темные глаза и изящная линия губ. Но более всего его заворожили глаза, смотревшие на него невидящим взглядом. Казалось, они заполняли все ее лицо, и в них читалась глубокая печаль. И при свете фонаря он смог теперь разглядеть две полоски от слез, стекавших по мраморным щекам. На какое-то мгновение их глаза встретились, и Алекс почувствовал, что все его существо готово устремиться навстречу прекрасной незнакомке с огромными глазами и темными волосами. Она выглядела такой ранимой, такой потерянной, сидя здесь на ступеньке. Вдруг, словно смутившись от того, что позволила ему многое увидеть даже в этот краткий миг, она быстро опустила голову. Какое-то время Алекс не двигался с места, затем снова почувствовал, как она притягивает его, словно он должен подойти к ней. Он наблюдал за ней, стараясь решить, что делать. Но она внезапно встала и завернулась в меховое пальто. Это было пальто из меха рыси, и оно окутывало ее словно облаком. Она снова бросила взгляд на Алекса, на этот раз мимолетный, а затем, словно она была только видением, незнакомка, сделав шаг в сторону живой изгороди, исчезла. Алекс долго смотрел на то место, где она сидела, прикованный к своей ступеньке. Все произошло слишком быстро. Потом резко вскочил и быстро спустился вниз по лестнице. Он увидел узкую тропинку, ведущую к тяжелой двери. Он мог только догадываться, что за дверью расположен сад. Но было неясно, какому из нескольких домов он принадлежит. Итак, загадка не решена, он в тупике. От бессилия Алексу захотелось постучать в дверь, в которую она вошла. Может быть, она сидит в саду. На секунду он впал в отчаяние от того, что больше не увидит ее. Но потом, почувствовав себя глупцом, напомнил себе, что она всего лишь незнакомка. Он долго с грустью смотрел на дверь, потом медленно повернулся и стал подниматься по лестнице. Глава 2 Когда Алекс вставлял ключ в замочную скважину, перед его мысленным взором все еще стояло лицо плачущей женщины. Кем она была? Почему плакала? Из какого дома пришла? Алекс сидел на узкой винтовой лестнице своего холла, уставившись на пустую гостиную и наблюдая за тем, как лунный свет отражается на деревянном полу. Он никогда не видел такой красивой женщины. Это было лицо, способное преследовать человека до конца жизни. Неподвижно сидя на лестнице, Алекс осознал, что если и не до конца жизни, то все равно оно будет преследовать его очень долго. Он даже не услышал телефонного звонка, раздавшегося спустя несколько минут. Он все еще был погружен в свои мысли, размышляя о видении, которое так потрясло его. Когда же наконец он услышал звонок, Алекс взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступени, ворвался в свой кабинет и вытащил телефон из-под кипы бумаг, наваленных на столе. – Привет, Алекс. Алекс напрягся. Это была его сестра Кей. – В чем дело? Это означало: «Что тебе нужно?» Кей не звонила никому, если только ей не требовалось что-то. – Ничего особенного. Где ты был? Я звоню тебе уже в течение получаса. Девушка, задержавшаяся в твоей конторе, сказала мне, что ты собирался ехать прямо домой. Она всегда была такой. Она хотела того, чего хотела, и когда этого хотела, ее не волновало, устраивает это окружающих или нет. – Я уходил на прогулку. – В такое время? – В ее голосе послышалась подозрительность. – Почему? Что-нибудь случилось? Алекс тихо вздохнул. Уже долгие годы он не испытывал к сестре других чувств, кроме изнуряющего терпения. В ней было так мало сочувствия, так мало мягкости. Она вся состояла из углов – холодных, твердых и острых. Иногда она напоминала ему осколок хрусталя, на который приятно смотреть, но который никто не захочет взять в руки. И было очевидно уже много лет, что ее муж чувствует то же самое. – Нет, ничего не случилось, Кей. Но он также должен был признать, что для женщины, настолько равнодушной к чувствам окружавших ее людей, у нее была удивительная способность угадывать, когда он находился в подавленном настроении. – Мне просто хотелось подышать свежим воздухом. У меня был трудный день, – сказал Алекс, а потом, чтобы переменить тему и отвлечь ее внимание от себя, спросил: – Неужели ты никогда не выходишь на прогулку, Кей? – В Нью-Йорке? Ты, должно быть, сошел с ума. Здесь можно умереть просто от выхлопных газов. – Не говоря уже об ограблении или изнасиловании. Он мягко улыбнулся и почувствовал ее ответную улыбку. Кей Виллард не часто улыбалась. Она всегда была в напряжении, всегда спешила, всегда была занята, и очень редко ее что-нибудь забавляло. – Чему я обязан чести слышать тебя? – Алекс откинулся на кресле и стал разглядывать вид из окна, терпеливо ожидая ответа. Долгое время Кей звонила по поводу Рейчел. Она поддерживала отношения с бывшей женой брата по очевидным причинам. Она хотела видеть при своем дворе бывшего губернатора. И если она уговорит Алекса вернуться к Рейчел, старик будет в восторге. При условии, конечно, что ей удастся убедить Рейчел, что Алекс отчаянно несчастлив без нее и как много это будет значить для него, если она согласится попробовать возобновить их отношения. Кей была вполне способна на такого рода давление. Она уже несколько раз пыталась устроить им свидание, когда Алекс прилетал в Нью-Йорк. Но даже если Рейчел была на это согласна, в чем Кей никогда не была до конца уверена, с годами стало ясно, что Алекс согласен не был. – Итак, конгрессмен Виллард? – Ничего особенного. Я просто решила узнать, не собираешься ли ты прилететь в Нью-Йорк. – Зачем? – Не будь таким прямолинейным, бога ради. Я просто подумывала пригласить несколько человек на ужин. – Кого именно? Алекс улыбнулся. Она была удивительна, его сестра. Паровой каток. Надо отдать ей должное, она никогда не сдавалась. – Ну, хорошо, Алекс, не нужно сразу занимать оборонительную позицию. – При чем здесь оборонительная позиция? Я просто хочу знать, кого ты еще собираешься пригласить. Что в этом странного? Если только в списке твоих гостей не окажется человека, который заставит всех чувствовать себя неловко. Может быть, мне стоит угадать инициалы? Тебе станет легче? Она не удержалась и рассмеялась. – Ну ладно, ладно. Я тебя поняла. Просто на днях я летела вместе с ней из округа Колумбия, и она выглядела потрясающе. – Неудивительно. С таким жалованьем, как у нее, ты выглядела бы так же. – Спасибо, дорогой. – Всегда пожалуйста. – Ты знал, что ей предлагают баллотироваться в Совет? – Нет, – последовало долгое молчание, – но я не очень удивлен. А ты? – Нет, – Кей глубоко вздохнула, – иногда мне становится интересно, понимаешь ли ты, от чего отказался. – Безусловно, понимаю и благодарю Бога каждый день за это. Я не хочу быть женатым на женщине-политике, Кей. Эта честь должна принадлежать только таким мужчинам, как Джордж. – Какого дьявола, что ты имеешь в виду? – Он так занят своей практикой, что я уверен, даже не замечает, если ты проводишь три недели в Вашингтоне. Я бы это заметил. Но он не стал говорить ей, что ее дочь тоже это замечает. Он знал это, потому что подолгу разговаривал с Амандой всякий раз, когда прилетал в Нью-Йорк. Он обедал с ней, или ужинал, или водил ее на долгие прогулки. Он знал свою племянницу лучше, чем ее родители. Иногда ему казалось, что Кей совершенно безразлична к дочери. – Кстати, как поживает Аманда? – Полагаю, что нормально. – Что означает «полагаю»? – В его тоне прозвучало неодобрение. – Ты что, не видишься с ней? – Господи, я только что сошла с этого чертова самолета. Чего ты хочешь от меня, Алекс? – Немногого. Что ты делаешь с собой, меня не касается. Но то, что ты делаешь с ней, – это совсем другое. – И это тоже тебя не касается. – Разве? Тогда кого это касается? Джорджа? Он замечает, что ты не уделяешь дочери и десяти минут? Безусловно, он этого не замечает. – Бог мой, ей уже шестнадцать. И ей больше не нужна нянька. – Не нужна. Но ей отчаянно нужны мать и отец – как и любой молоденькой девушке. – Я не виновата, что занимаюсь политикой. Ты знаешь, какое это всепоглощающее дело. – Да. – Он медленно покачал головой. Именно такую жизнь она хотела навязать и ему. Жизнь с Рейчел Паттерсон, которая превратит его в просто мужа успешной жены. – Что еще? Ему больше не хотелось с ней разговаривать. Он был сыт по горло и пятью минутами общения с ней. – В следующем году я баллотируюсь в Сенат. – Поздравляю. – Его голос был тусклым. – Только не очень возбуждайся. – Я не возбуждаюсь. Я думаю о Мэнди и о том, что это может значить для нее. – Если я пройду в Сенат, она станет дочерью сенатора, вот что это будет значить. Голос Кей внезапно стал злобным, и Алексу захотелось влепить ей пощечину. – Неужели ты думаешь, что ее действительно это волнует? – Возможно, и нет. Она полностью витает в облаках, и, возможно, ей будет наплевать, даже если я буду баллотироваться в президенты. На какое-то мгновение в голосе Кей прозвучала печаль, и Алекс покачал головой. – Это не главное, Кей. Мы все гордимся тобой, мы любим тебя, но существует нечто большее… – Как он может сказать ей? Как объяснить? Ее волновали лишь работа и карьера. – Не думаю, чтобы кто-нибудь из вас понимал, что это значит для меня, Алекс. Как тяжело я работала, чтобы добиться этого, и как высоко я взлетела. Это было убийственно трудно, но я справилась. А ты только и знаешь, что возмущаешься тем, какая из меня вышла мать. А наша дорогая мамочка еще хуже. И Джордж слишком занят, кромсая людей, чтобы помнить, кто я: член конгресса или мэр города. Это немного обескураживает, малыш, мягко выражаясь. – Уверен, что это так. Но иногда люди страдают из-за такой карьеры, как у тебя. – Мне, вероятно, этого следует ожидать. – Правда? Все дело в этом? – Возможно, – устало ответила она, – я не знаю ответов на все вопросы. А мне хотелось бы их знать. Ну, а как ты? Что происходит в твоей жизни? – Ничего особенного. Работа. – И ты счастлив? – Иногда. – Тебе следует вернуться к Рейчел. – По крайней мере, ты быстро переходишь к сути дела. Я не хочу, Кей. Кроме того, с чего ты решила, что она захочет вернуться ко мне? – Она сказала, что хотела бы повидаться с тобой. – О господи! – Алекс вздохнул. – Ты никогда не сдаешься, не так ли? Почему бы тебе просто не выйти замуж за ее отца и не оставить меня в покое? Ты добьешься такого же результата, разве не так? На этот раз Кей рассмеялась. – Возможно. – Неужели ты действительно рассчитываешь на то, что сможешь управлять моей интимной жизнью для упрочения своей карьеры? – Эта мысль позабавила его, но он знал, что в этом чудовищном предположении кроется доля правды. – Больше всего в тебе я люблю твое нахальство. – Это помогает мне достичь желаемого, братец. – Уверен, что это так. Но не на этот раз, дорогуша. – Так ты не согласен на маленький ужин с Рейчел? – Нет. Но если ты снова увидишь ее, передай ей мои наилучшие пожелания. Что-то внутри у него сжалось при упоминании ее имени. Он больше не любил ее. Но время от времени ему было все еще больно, когда ему напоминали о ней. – Непременно. И все-таки подумай об этом. Я всегда могу организовать что-нибудь, когда ты прилетишь в Нью-Йорк. – В любом случае ты наверняка будешь в Вашингтоне и слишком занята, чтобы встречаться со мной. – Все может быть. Когда ты планируешь прилететь? – Возможно, через пару недель. Мне нужно повидать клиента в Нью-Йорке. Я выступаю его консультантом по громкому делу. – Ты меня приятно удивил. – Правда? – Он прищурил глаза и посмотрел на вид из окна. – Почему? Это будет хорошо выглядеть в твоей предвыборной кампании? Я думаю, мамины читатели дадут тебе больше голосов, чем я. Конечно, если я не опомнюсь и снова не женюсь на Рейчел, – с иронией добавил он. – Просто постарайся не попасть в какую-нибудь переделку. – А разве я когда-нибудь попадал в переделки? Казалось, его это позабавило. – Нет. Но если я буду баллотироваться в Сенат, это будет жестокая борьба. Мой соперник помешан на морали, и если кто-нибудь, даже отдаленно связанный со мной, окажется замешанным в сомнительной истории, я буду по уши в дерьме. – Не забудь предупредить маму. Алекс сказал это в шутку, но Кей моментально ответила самым серьезным тоном: – Я уже предупредила. – Ты шутишь? Он рассмеялся, представив, как его элегантная, длинноногая, дорого одетая седовласая мать совершает что-то неподобающее, поставив под удар место Кей в Сенате или еще где-нибудь. – Я не шучу. Я совершенно серьезна. Я не могу сейчас позволить себе никаких неприятностей. Никаких скандалов. – Как обидно. – Что ты хочешь этим сказать? – Не знаю… Я подумывал завязать роман с бывшей проституткой, которая только что вышла из тюрьмы. – Очень смешно. Я говорю совершенно серьезно. – К несчастью, я тебе верю. В любом случае ты сможешь дать мне письменные инструкции, когда я прилечу в Нью-Йорк. А до этого времени я постараюсь хорошо себя вести. – Уж постарайся. И дай мне знать, когда ты собираешься прилететь. – Зачем? Чтобы устроить мне свидание с Рейчел? Боюсь, госпожа Виллард, что даже ради твоей карьеры я на это не пойду. – Ты глупец. – Возможно. Но сам он так больше не думал. Совсем не думал. И когда их с Кей телефонный разговор закончился, он продолжал сидеть, глядя в окно и думая не о Рейчел, а о женщине, которую увидел на ступеньках. С закрытыми глазами он продолжал видеть ее. Точеный профиль, огромные глаза, нежные губы. Он никогда не встречал женщины такой красивой и такой притягательной. И он продолжал сидеть с закрытыми глазами за своим столом, думая о ней. Наконец он со вздохом покачал головой, открыл глаза и поднялся с кресла. Глупо было мечтать о прекрасной незнакомке. Почувствовав себя дураком, он тихо рассмеялся и выбросил ее из головы. Было нелепо влюбляться в абсолютно незнакомую женщину. Но он обнаружил, спускаясь вниз, чтобы приготовить себе ужин, что ему приходится напоминать себе об этом снова и снова. Глава 3 Солнце заливало спальню, ярко освещая бежевое шелковое постельное покрывало и кресла, обтянутые тем же материалом. Это была большая красивая комната с высокими двустворчатыми окнами, доходившими до пола, из которых открывался вид на залив. Из будуара, примыкавшего к спальне, можно было увидеть мост «Золотые ворота». В обеих комнатах были установлены белые мраморные камины, стены будуара были украшены со вкусом подобранными картинами французских художников, а в инкрустированной горке времен Людовика XV стояла бесценная китайская ваза. Изящный стол того же периода, стоявший напротив окна, уменьшал бы размер другого помещения, но только не этого. Это была великолепная и просторная комната, но безжизненная и холодная. Рядом с будуаром находилась маленькая, обшитая деревянными панелями комната, заполненная книгами на английском, испанском и французском языках. Книги были смыслом ее существования, и именно здесь сейчас стояла Рафаэлла, глядя на залив. Было девять часов утра, и она была одета в стильный черный костюм, ненавязчиво и элегантно подчеркивавший ее грациозную фигуру. Костюм шили для нее в Париже, как и большинство ее одежды, кроме той, которую купила в Испании. Она редко покупала одежду в Сан-Франциско, здесь она вообще почти не выходила из дома. В Сан-Франциско она была невидимкой, чье имя упоминалось очень редко и чьего лица никто не видел. Большинство людей затруднились бы связать ее лицо с именем миссис Джон Генри Филлипс, особенно такое лицо, с идеальной белой кожей и огромными черными глазами. Когда она выходила замуж за Джона Генри, один репортер написал, что она выглядит как сказочная принцесса, и уточнил, что во многих отношениях она такой и была. Но глаза, смотревшие этим октябрьским утром на залив, не были глазами сказочной принцессы. Это были глаза очень одинокой молодой женщины, жившей в очень одиноком мире. – Ваш завтрак готов, миссис Филлипс. Горничная в накрахмаленной белой униформе стояла в дверях, и Рафаэлла подумала, что ее слова прозвучали почти как команда. Но она всегда чувствовала себя так в присутствии слуг Джона Генри. И так же чувствовала себя в парижском доме отца и в доме ее дедушки в Испании. Ей всегда казалось, что именно слуги отдают приказы: когда вставать, когда переодеваться, когда обедать, когда ужинать. В доме ее отца в Париже слуга объявлял: «Ужин для мадам подан». А что, если мадам не хочет ужинать? Если она хочет просто посидеть на полу у камина с сэндвичем в руках? Или позавтракать мороженым вместо тостов и яиц пашот? Эта мысль вызвала на ее губах улыбку. Она направилась в спальню. Оглядевшись по сторонам, она убедилась, что все готово. Ее чемоданы из мягчайшей замши шоколадного цвета были сложены аккуратной стопкой в углу комнаты. Большая дорожная сумка стояла рядом. В нее Рафаэлла положит подарки для матери, тети и кузин, свои драгоценности и книгу, чтобы было что почитать в полете. Глядя на багаж, она не испытывала приятного волнения по поводу предстоящего путешествия. Она почти никогда теперь не испытывала приятного волнения. В ее жизни ничего не осталось. Перед ней тянулось шоссе, ведущее в неизвестном направлении и к неизвестной цели, которая Рафаэллу больше не интересовала. Она знала, что каждый последующий день будет в точности таким же, как и предыдущий. Каждый день она будет делать в точности то, что делала в прошедшие семь лет, за исключением четырех недель летом, когда она летала в Испанию, и нескольких дней до этого, когда она навещала в Париже отца. Еще она изредка летала на несколько дней в Нью-Йорк, чтобы встретиться со своими испанскими друзьями. Казалось, прошло много лет с тех пор, как она покинула Европу, с тех пор, как стала женой Джона Генри. Сейчас все было совсем по-другому, по сравнению с тем, как все начиналось. Тогда это была волшебная сказка. Или сделка. В этой истории было понемногу и того, и другого. Сначала было бракосочетание между банками «Малль» в Париже, Милане, Мадриде и Барселоне и банками «Филлипс» в Калифорнии и Нью-Йорке. Обе финансовые империи были хорошо известны в деловых кругах. В результате этой сделки и отец Рафаэллы, и Джон Генри появились на обложке журнала «Тайм». Все это привело к тому, что ее отец и Джон Генри стали очень тесно общаться той весной, и по мере того как их дела процветали, Джон Генри все более открыто ухаживал за дочерью Антуана. Рафаэлла никогда не встречала таких людей, как Джон Генри. Он был высоким, красивым, внушительным и властным, но в то же время деликатным, добрым, учтивым, с постоянно смеющимися глазами. В них иногда вспыхивали озорные искорки, и со временем Рафаэлла узнала, как он любил поддразнивать и дурачиться. Джон Генри также обладал даром творческого воображения. Это был человек выдающегося интеллекта, непревзойденный оратор и ценитель изящного. У него было все, о чем могла мечтать Рафаэлла или любая другая девушка. Единственным недостатком Джона Генри Филлипса был его возраст. И поначалу в это было трудно даже поверить, глядя на его продолговатое красивое лицо или наблюдая за его мускулистыми руками, когда он играл в теннис или плавал. У него было сильное, стройное тело, которому могли бы позавидовать мужчины вдвое моложе его. Вначале его возраст не позволял ему, по его мнению, оказывать знаки внимания Рафаэлле. Но по прошествии времени, когда его поездки в Париж становились все чаще, он находил ее все более очаровательной, открытой и прелестной. И, несмотря на свои старомодные идеи, Антуан де Морнэ-Малль не был против того, чтобы его старый друг женился на его единственной дочери. Он ценил красоту своей дочери, ее нежность, открытость и очарование невинности. Но он также понимал, что для любой женщины поймать в свои сети Джона Генри Филлипса было бы неслыханной удачей, несмотря на разницу в возрасте. Он также отдавал себе отчет в том, чем это обернется в будущем для его банка. Подобное решение ему уже приходилось однажды принимать. Его собственный брак был построен на взаимной привязанности, но также и на деловой основе. Престарелый маркиз де Квадраль, отец его жены, был правящим финансовым гением Мадрида, но его сыновья не унаследовали его страсти к миру финансов и со временем нашли себе занятия в других областях. Несколько лет маркиз искал человека, который стал бы его преемником и управляющим банками, которые маркиз основал за долгие годы работы. И случилось так, что он познакомился с Антуаном, и после долгих переговоров банк «Малль» объединился с банком «Квадраль» для ведения множества совместных сделок. В результате этого союза состояние Антуана выросло в четыре раза, маркиз был в восторге от перспектив, и на сцене появилась дочь маркиза, Алехандра, маркиза де Сантос и Квадраль. Антуан с первого же взгляда увлекся светловолосой голубоглазой испанской красавицей. К этому времени он уже начал задумываться о том, что пора жениться и произвести на свет наследника. В тридцать пять лет он был слишком занят, превращая семейный банковский бизнес в финансовую империю, но сейчас его стали беспокоить и другие соображения. Алехандра была идеальным решением проблемы, к тому же она была очень красива. В девятнадцать лет она была ослепительно хороша собой. Антуану никогда не приходилось видеть такое потрясающе утонченное лицо. Это он рядом с ней выглядел испанцем: черные волосы, темные глаза. Вместе они составляли поразительную пару. Через семь месяцев после знакомства их свадьба стала главным событием светской жизни, после чего они улетели на медовый месяц на юг Франции. Сразу после этого они из чувства долга отправились в загородное поместье маркиза, Санта-Эухенья, расположенное на побережье Испании. Поместье оказалось настоящим дворцом, и именно здесь Антуан начал понимать, во что выльется его брак с Алехандрой. Теперь он стал членом семьи, еще одним сыном престарелого маркиза. От него ожидали, что он будет часто посещать Санта-Эухенья и как можно больше времени проводить в Мадриде. Во всяком случае, Алехандра планировала вести именно такой образ жизни, и когда настало время возвращаться в Париж, она упросила мужа позволить ей остаться в Санта-Эухенья еще на несколько недель. И когда она наконец вернулась к нему в Париж, на шесть недель позже, чем обещала, Антуан окончательно понял, какая жизнь ждет их в будущем. Алехандра собиралась проводить большую часть времени так, как она привыкла, в кругу своей семьи, в их поместьях в Испании. Всю войну она провела там в изоляции и теперь, даже после окончания войны и с началом замужества, она хотела продолжать жить в знакомом окружении. Как и полагалось, в первую годовщину их свадьбы Алехандра родила первенца, сына, которого назвали Жюльен. Антуан был в восторге. У него теперь появился наследник империи, и когда ребенку исполнился месяц, они с маркизом часами медленно прогуливались по поместью, обсуждая планы Антуана на будущее, как относительно его банков, так и относительно его сына. Его тесть полностью поддерживал все его начинания, и за время, прошедшее после его замужества на Алехандре, акции банков Малль и Квадраль значительно выросли. На лето Алехандра осталась в Санта-Эухенья со своими братьями и сестрами, их детьми, кузинами и друзьями. А когда Антуан решил вернуться в Париж, Алехандра снова была беременна. На этот раз у нее случился выкидыш, а на следующий раз она преждевременно родила мертвых близнецов. Они с Антуаном на время решили взять паузу, и Алехандра полгода отдыхала в Мадриде со своими родными. Когда она снова вернулась к мужу в Париж, то опять забеременела. Результатом этой беременности стала Рафаэлла, которая была на два года моложе Жюльена. Вслед за этим последовали еще два выкидыша и один мертворожденный ребенок. После этого Алехандра заявила, что во всем виноват парижский климат, который ей не подходит, и ее сестры уверяют, что она будет лучше чувствовать себя в Испании. Антуан, который в течение всего их брака предчувствовал ее неизбежное возвращение на родину, спокойно согласился. Таков был обычай женщин ее страны, и эту битву он никогда не смог бы выиграть. С этих пор он довольствовался тем, что встречался с женой в Санта-Эухенья или в Мадриде, в окружении кузин, сестер и дуэний. Алехандра была вполне счастлива проводить все время в компании родственниц и подруг и их неженатых братьев, которые сопровождали их на концерты, в оперу или в театр. Она все еще считалась одной из самых красивых женщин Испании и вела исключительно приятную праздную жизнь в окружении немыслимой роскоши. Антуану было нетрудно летать из Парижа в Испанию, когда позволяла работа, но со временем он стал делать это все реже и реже. Он уговорил ее отправить детей с ним в Париж, чтобы там они пошли в школу, разумеется, при условии, что они будут прилетать в Санта-Эухенья на все каникулы, в том числе проводить четыре летних месяца. Время от времени Алехандра прилетала в Париж, несмотря на постоянные жалобы, что погода во Франции подрывает ее здоровье. После второго мертворожденного ребенка они решили остановиться на этом. И между Алехандрой и ее мужем установилась чисто платоническая привязанность, которую она, судя по опыту ее сестер, считала совершенно нормальной. Антуан был с удовольствием готов оставить все как есть. А когда старый маркиз умер, женитьба Антуана на его дочери окупилась с лихвой. Никто не удивился тому, как старый маркиз распорядился своим состоянием. Алехандра и Антуан совместно унаследовали банк «Квадраль.» Ее братья получили щедрую компенсацию, но Антуану досталась империя, которую он так отчаянно мечтал присоединить к своей собственной. Теперь, расширяя и укрупняя свой бизнес, он думал о сыне. Но единственному сыну Антуана не суждено было стать его наследником. В шестнадцать лет Жюльен де Морнэ-Малль погиб в результате несчастного случая в Буэнос-Айресе во время игры в поло. Его мать была убита горем, отец лишился смысла жизни, а Рафаэлла осталась единственным ребенком Антуана. Именно Рафаэлла утешала отца, полетела с ним в Буэнос-Айрес, чтобы перевезти тело юноши во Францию. Именно она держала отца за руку долгие бессонные часы полета и когда они наблюдали, как гроб торжественно выносили из самолета в Орли. Алехандра улетела в Париж отдельно от них, окруженная сестрами, кузинами, одним из своих братьев и несколькими близкими друзьями. Как и всю свою жизнь, она была опекаема близкими и защищена от жестокости реального мира. И когда через несколько часов после похорон ее убеждали вернуться вместе со всеми в Испанию, она, обливаясь слезами, позволила увезти себя. У Алехандры была настоящая армия защитников, а у Антуана не было никого, кроме его четырнадцатилетней дочери. Эта трагедия породила между ними более крепкую связь. Они никогда не говорили об этом, но она теперь всегда присутствовала в их отношениях. Трагедия стала особой связью и между Антуаном и Джоном Генри, когда выяснилось, что они оба лишились своих единственных сыновей. Сын Джона Генри погиб в авиакатастрофе. Ему был двадцать один год, и он управлял своим самолетом. Жена Джона Генри умерла спустя пять лет. Но именно потеря сыновей стала для каждого из них ошеломляющим ударом. У Антуана была Рафаэлла, которая утешала его, но у Джона Генри не было других детей, и после смерти жены он больше не женился. В самом начале их делового партнерства, всякий раз, когда Джон Генри прилетал в Париж, Рафаэлла была в Испании. Он даже начал дразнить Антуана по поводу его воображаемой дочери. Это стало привычной шуткой до того дня, когда дворецкий проводил Джона Генри в кабинет Антуана и вместо своего друга тот обнаружил ослепительно красивую девушку, которая робко, как испуганная лань, смотрела на него своими темными глазами. Она почти с ужасом разглядывала незнакомого мужчину, появившегося в комнате. Рафаэлла искала некоторые документы, которые могли пригодиться ей в школе, и просматривала кое-какие справочники, которые отец хранил в этой комнате. Длинные черные волосы мягкими волнами окутывали ее плечи, словно блестящий шелк. Какое-то мгновение Джон Генри стоял молча, как зачарованный. Но он быстро пришел в себя и посмотрел на нее теплым взглядом, как бы заверяя ее, что перед ней друг. Но во время своего обучения в Париже Рафаэлла встречала очень мало людей, а в Испании ее так тщательно охраняли и опекали, что она никогда не оказывалась наедине с незнакомым мужчиной. Сначала она понятия не имела, что сказать ему, но после того, как он добродушно поздоровался с ней и она увидела смешинки в его глазах, – рассмеялась. Антуан появился лишь спустя полчаса, извиняясь и объясняя, что его задержали в банке. По дороге домой, сидя в машине, он размышлял, встретил ли ее наконец Джон Генри, и вынужден был признаться себе, что очень надеялся на это. Рафаэлла ушла сразу же после приезда отца, со слегка порозовевшими щеками, подчеркивавшими безупречную мраморно-белую кожу лица. – Бог мой, Антуан, да она красавица. Джон Генри посмотрел на своего французского друга со странным выражением, и Антуан улыбнулся. – Так, значит, тебе понравилась моя воображаемая дочь? Она не была неприлично застенчивой? Мать убедила ее, что все мужчины, желающие заговорить с молоденькой девушкой наедине, либо убийцы, либо насильники. Иногда меня волнует выражение паники в ее глазах. – А чего ты ожидал? Всю свою жизнь она была отгорожена от реального мира. Поэтому неудивительно, что она застенчива. – Но ей уже почти восемнадцать, и такое поведение станет для нее настоящей проблемой, если только она не собирается провести остаток своей жизни в Испании. В Париже она должна уметь, по крайней мере, поддерживать беседу с мужчиной, не будучи окруженной полудюжиной своих родственниц. Антуан сказал это с усмешкой, но взгляд его был необычайно серьезным. Он долго и внимательно смотрел на Джона Генри, оценивая выражение его глаз. – Она хорошенькая, не правда ли? Нескромно так говорить о собственной дочери, но… – Антуан беспомощно развел руками и улыбнулся. На этот раз Джон Генри ответил ему широкой улыбкой. – Хорошенькая – это не то слово. – И он почти с мальчишеским смущением задал вопрос, который вызвал у Антуана улыбку: – Она поужинает с нами сегодня вечером? – Если ты не будешь возражать. Я планировал поужинать дома, а потом зайти в мой клуб. Мэтью Буржеон будет там сегодня вечером, и я уже несколько месяцев обещаю ему, что познакомлю вас в следующий раз, когда ты будешь в Париже. – Звучит заманчиво. Но когда Джон Генри улыбнулся, он думал вовсе не о Мэтью Буржеоне. Он ухитрился заставить Рафаэллу расслабиться в этот вечер, как и через два дня, когда заглянул к ним на чай. Он пришел специально, чтобы увидеть ее, и принес ей две книги, о которых рассказывал за ужином двумя днями ранее. Она снова покраснела и впала в молчание, но на этот раз он смог разговорить ее, и к концу дня они были уже друзьями. В течение последовавших шести месяцев она стала относиться к нему почти с таким же благоговейным почтением и привязанностью, как и к своему отцу. А когда она отправилась в Испанию, она рассказала матери, что он стал ей как родной дядюшка. В ту поездку Джон Генри появился в Санта-Эухенья вместе с отцом Рафаэллы. Они смогли провести там лишь один короткий уикенд, во время которого Джон Генри положительно очаровал Алехандру и целую армию родственников, собравшихся в поместье весной. Именно тогда Алехандра разгадала намерения Джона Генри, но Рафаэлла ничего не подозревала до самого лета. Наступила первая неделя летних каникул, и Рафаэлла собиралась улететь в Мадрид через несколько дней. Тем временем она наслаждалась последними днями в Париже, и когда появился Джон Генри, она уговорила его прогуляться с ней вдоль Сены. Они разговаривали об уличных художниках и о детях, и ее глаза загорелись, когда она стала рассказывать ему о своих маленьких племянницах и племянниках, живших в Испании. Очевидно, она питала страсть к детям и казалась невероятно прекрасной, когда смотрела на своего спутника огромными темными глазами. – И сколько детей ты хочешь иметь, когда вырастешь, Рафаэлла? Он всегда очень четко произносил ее имя. И это ей нравилось. Для американца это было сложное имя. – Я уже выросла. – Правда? В восемнадцать лет? Он посмотрел на нее с усмешкой, но в его глазах было что-то странное, чего она не могла понять. Какая-то усталость, мудрость и печаль, словно в это мгновение он подумал о своем сыне. О нем они тоже часто разговаривали. А она рассказывала ему о своем брате. – Да, я уже взрослая. Осенью я поступаю в Сорбонну. Они улыбнулись друг другу, и ему пришлось приложить огромное усилие, чтобы не поцеловать ее прямо здесь и сейчас. Все время, пока они прогуливались, он раздумывал над тем, как сделать ей предложение, и не сошел ли он вообще с ума, помышляя об этом. – Рафаэлла, а ты никогда не думала о том, чтобы поступить в колледж в Штатах? Они медленно брели вдоль Сены, и она задумчиво отрывала лепестки с цветка, который держала в руках. Посмотрев на него, она покачала головой: – Не думаю, что смогу это сделать. – Но почему? Твой английский безупречен. Она снова медленно покачала головой и печально взглянула на него. – Моя мама никогда не позволит мне. Это… это так отличается от ее образа жизни. К тому же это слишком далеко от дома. – Но ты хочешь этого? Образ жизни твоего отца также отличается от ее образа жизни. Будешь ли ты счастлива в Испании? – Не думаю, – откровенно призналась она, – но не уверена, что у меня есть выбор. Я думаю, папа всегда намеревался обучить Жюльена банковскому делу, а что касается меня, полагалось, что я буду жить с матерью в Испании. Мысль о том, что до конца дней она будет окружена дуэньями, возмутила его. Даже как ее друг он хотел для нее большего. Он хотел видеть ее свободной, оживленной, смеющейся и независимой, а не похороненной в Санта-Эухенья, как ее мать. Это будет ненормальная жизнь для такой девушки. Он всем сердцем чувствовал это. – Я не думаю, что ты должна делать это, если ты этого не хочешь. Она улыбнулась ему, и в ее юных глазах отразилось смирение, смешанное с мудростью. – В жизни у всех есть обязательства, мистер Филлипс. – Не в твоем возрасте, малышка. Конечно, у тебя есть обязанности. Учиться в школе. И до определенной степени прислушиваться к родителям. Но ты не обязана выбирать тот образ жизни, который тебе не нравится. – А что еще мне остается? Я ничего другого не умею. – Это не оправдание. Ты счастлива в Санта-Эухенья? – Иногда. А иногда нет. Иногда я нахожу всех этих женщин утомительными. Хотя моя мать любит их. Она даже берет их с собой в путешествия. Они путешествуют толпами, в Рио и Буэнос-Айрес, в Уругвай и Нью-Йорк. И даже когда она приезжает в Париж, она берет их с собой. Они всегда напоминают мне школьниц, они кажутся такими… – она сконфузилась, – такими глупыми. Разве нет? Он кивнул: – Может быть, немного. Рафаэлла… В этот момент она резко остановилась и повернулась лицом к нему, бесхитростно, совершенно не подозревая о том, насколько она красива. Ее стройное грациозное тело чуть приблизилось к нему, и она посмотрела ему в глаза с такой доверчивостью, что он побоялся сказать что-нибудь лишнее. – Да? И тут он больше не смог сдерживать себя. Просто не смог. Он должен был… – Рафаэлла, дорогая, я люблю тебя. Эти слова были лишь шепотом в неподвижном парижском воздухе, и его красивое, покрытое легкими морщинками лицо склонилось к ней в нерешительности, прежде чем он поцеловал ее. Его губы были нежными и мягкими, а язык ласкал так страстно, изголодавшись по ней. И она тоже крепко прижалась губами к его губам, обняла за шею и прильнула к его телу. Он осторожно отстранил ее, не желая, чтобы она почувствовала его возбуждение. – Рафаэлла… Я так давно хотел поцеловать тебя… И он снова поцеловал ее, на этот раз более нежно, и она улыбнулась ему довольной чисто женской улыбкой. – Я тоже, – она опустила голову, как школьница, – я влюбилась в тебя с нашей первой встречи, – она храбро улыбнулась, – ты так красив. На этот раз она сама поцеловала его. Потом взяла его за руку, чтобы идти дальше по берегу Сены. Но Джон Генри покачал головой и взял ее руку в свои. – Нам сначала нужно поговорить. Ты не хочешь присесть? Он указал на скамейку, и она последовала за ним. Рафаэлла вопросительно взглянула на него и увидела в его глазах нечто, что озадачило ее. – Что-нибудь не так? Он медленно улыбнулся: – Нет. Но если ты думаешь, что я привел тебя сюда, чтобы просто поворковать, ты заблуждаешься, малышка. Я хочу спросить тебя кое о чем, и я весь день боялся это сделать. – Что это? Внезапно ее сердце стало бешено колотиться в груди, а голос прозвучал очень тихо. Он долго смотрел на нее, приблизив к ней лицо и сжимая ее руку в своей. – Ты выйдешь за меня замуж, Рафаэлла? Он услышал, как у нее перехватило дыхание, а потом закрыл глаза и снова поцеловал ее. Когда он поднял голову, на ее глазах сверкали слезы, и она улыбалась так, как никогда не улыбалась раньше. Она медленно кивнула: – Да… Я выйду за тебя… Бракосочетание Рафаэллы де Морнэ-Малль и де Сантос и Квадраль и Джона Генри Филлипса VI отличалось непревзойденной пышностью. Оно состоялось в Париже, и в день заключения гражданского брака был устроен завтрак на двести персон и ужин на сто пятьдесят членов семей и их близких друзей. А на следующее утро на венчание в Нотр-Даме собралось более шестисот человек. Антуан арендовал весь Поло Клуб, и все согласились, что и свадебная церемония, и торжественный прием превзошли все, что они до этого видели. Удивительным было и то, что они смогли договориться с прессой, что, если Рафаэлла и Джон Генри будут позировать для фотографий в течение получаса и ответят на вопросы, после этого их оставят в покое. Репортажи об этой свадьбе были напечатаны в журналах «Вог», «Уименз Веар Дейли» и следующем номере «Тайм». Во время интервью с прессой Рафаэлла почти с отчаянием цеплялась за руку Джона Генри, и ее темные глаза казались невероятно огромными на ее белом как снег лице. И в этот момент Джон Генри поклялся себе в будущем ограждать ее от любопытных папарацци. Он не хотел, чтобы ей приходилось сталкиваться с чем-нибудь, что могло бы заставить ее испытывать неловкость или огорчение. Он прекрасно знал, как тщательно ее оберегали всю ее жизнь. Но проблема состояла в том, что Джон Генри привлекал внимание прессы с пугающей частотой, и, когда он женился на девушке моложе его на сорок четыре года, его жена также оказалась в центре внимания. Огромное состояние Джона Генри было почти неслыханным, а восемнадцатилетняя девушка, дочь маркизы и знаменитого французского банкира, была слишком хороша, чтобы быть настоящей. Все это было похоже на волшебную сказку, а ни одна волшебная сказка не обходится без прекрасной принцессы. Но благодаря усилиям Джона Генри Рафаэлла оставалась в тени. Им удавалось сохранять анонимность, которую многие сочли бы невозможной. Рафаэлла ухитрилась даже проучиться два года в университете Калифорнии, и все прошло гладко. Никто не имел понятия, кто она такая, в течение этих двух лет. Она даже отказалась от услуг шофера, и Джон Генри купил ей маленькую машину, на которой она ездила в университет. Это было так захватывающе – не отличаться от других студентов и в то же время иметь секрет и мужчину, которого она обожала. Потому что она по-настоящему любила Джона Генри, и он был нежным и любящим мужем. Он чувствовал себя так, словно ему сделали настолько дорогой подарок, к которому боишься прикасаться. Он был безмерно благодарен за свою новую жизнь, которую он разделил с этой ослепительно прекрасной и утонченной девушкой. Во многих отношениях она была еще ребенком и доверяла ему всей душой. Ему пришлось испытать горькое разочарование, обнаружив, что не сможет иметь детей, предположительно по причине серьезной болезни почки, которую он перенес десять лет назад. Он знал, как страстно она хотела иметь детей, и мучился чувством вины из-за того, что лишил ее исполнения этой мечты. Когда он сказал ей об этом, Рафаэлла заверила его, что это не имеет значения и что в Санта-Эухенья достаточно детей, которых она могла баловать, развлекать и любить. Она обожала рассказывать им сказки и покупать им подарки. У нее был длинный список всех их дней рождения, и она часто отправлялась в центр города, чтобы отослать какую-нибудь потрясающую новую игрушку в Испанию. Но даже его неспособность зачать ребенка не смогла разорвать тесную связь между ними за все эти годы. Это был брак, в котором она боготворила его, а он обожал ее, и если разница в возрасте вызывала у окружающих пересуды, она никогда не беспокоила их самих. Почти каждое утро они играли в теннис, иногда Джон Генри делал пробежки по Пресидио или по берегу залива, и Рафаэлла бегала за ним, как щенок, не отставая от него ни на шаг, смеясь и поддразнивая. А иногда после пробежки они шли в полной тишине, держась за руки. Жизнь Рафаэллы была заполнена Джоном Генри, учебой и письмами в Париж и Испанию. Она вела очень замкнутое, старомодное существование и была очень счастливой женщиной. Скорее, счастливой девушкой, пока ей не исполнилось двадцать пять лет. За два дня до своего шестьдесят девятого дня рождения Джон Генри должен был слетать в Чикаго, чтобы заключить очень важную сделку. Уже несколько лет он поговаривал о выходе на пенсию, но, как и отец Рафаэллы, не собирался делать этого в обозримом будущем. Он слишком любил мир больших финансов, управление банками, приобретение новых корпораций, покупку и продажу крупных пакетов акций. Ему нравилось осуществлять сделки с крупной недвижимостью, как та, самая первая, которую они реализовали вместе с отцом Рафаэллы. Пенсия была не для него. Но когда он отправился в Чикаго, у него разболелась голова, и несмотря на таблетки, которые утром заставила его принять Рафаэлла, головная боль усилилась. Его перепуганный помощник нанял самолет и вечером вылетел вместе с Джоном Генри из Чикаго. Когда они приземлились, тот был почти без сознания. Рафаэлла увидела его бледное посеревшее лицо, когда его выносили из самолета на носилках. Он испытывал такую мучительную боль, что почти не мог говорить с ней. Однако, когда они ехали в карете «Скорой помощи» в больницу, он несколько раз пожал ее руку. Рафаэлла смотрела на него с ужасом и отчаянием, с трудом сдерживая слезы, комом стоявшие в горле. Внезапно она заметила, как что-то происходит с его губами. А спустя час его лицо странно исказилось, и вскоре после этого он впал в кому, из которой не выходил несколько дней. У Джона Генри Филлипса случился инсульт, как сообщили в вечерних новостях в первый же день. Пресс-релиз подготовили в его офисе, как всегда избегая упоминания о Рафаэлле, чтобы уберечь ее от жадных до новостей папарацци. Джон Генри провел в больнице почти четыре месяца и перенес еще два микроинсульта, прежде чем его выписали. Когда его привезли домой, у него не действовали правая рука и нога, моложавое красивое лицо было перекошено, а некогда окружавший его ореол силы и власти исчез. Джон Генри Филлипс внезапно превратился в старика. Он был разбит морально и физически, но еще семь лет жизнь теплилась в нем. Он больше не покидал стен своего дома. Сиделка вывозила его на коляске в сад, чтобы он мог побыть на солнце, а Рафаэлла часами сидела рядом с ним. Но его мозг уже не был таким ясным, а его жизнь, в свое время такая активная, деятельная и насыщенная, коренным образом изменилась. От него осталась одна лишь оболочка. И с этой оболочкой Рафаэлла жила, преданно и с любовью. Она читала ему, разговаривала с ним, утешала его. В то время как сиделки круглосуточно заботились о его немощном теле, Рафаэлла пыталась укрепить его дух. Но его дух был сломлен, и временами ей казалось, что и ее дух сломлен тоже. Прошло уже семь лет после первого инсульта. С тех пор случилось еще два, которые ухудшили его положение. Он уже не мог ничего делать, кроме как сидеть в своей коляске и большую часть времени смотреть в пустоту, думая о том, чего уже больше нельзя было вернуть. Он все еще мог говорить, правда, с трудом, но большую часть времени, казалось, ему нечего было сказать. Это была жестокая шутка судьбы, сделавшей человека, полного жизни, таким бессильным и жалким. Когда Антуан прилетел из Парижа повидаться с ним, он вышел из комнаты Джона Генри, не скрывая катившихся по щекам слез. И он ясно дал понять дочери, в чем состоит ее долг. До того момента, когда смерть разлучит их, она должна быть опорой человеку, который любил ее и которого она тоже любила, достаточно, чтобы выйти за него замуж. Она не должна позволять себе никаких глупостей, не ныть, не уклоняться от своих обязанностей и не жаловаться. Ее долг должен быть совершенно ясен ей. Так оно и продолжалось, и в течение семи долгих лет она не уклонялась от своих обязанностей, не ныла и не жаловалась. Единственным светлым пятном в ее мрачном существовании были поездки летом в Испанию. Теперь она проводила там две недели вместо четырех. Но Джон Генри категорически настаивал на том, чтобы она ездила туда. Его мучила мысль о том, что девушка, на которой он женился, стала такой же пленницей его болезни, как и он сам. Одно дело было прятать ее от любопытных глаз окружающих, занимая и развлекая ее днем и ночью. И совсем другим делом было запереть ее в доме вместе с ним, в то время как его тело медленно умирало. Если бы он мог, он покончил бы с собой, чтобы освободить их обоих, как он часто говорил своему врачу. Однажды он упомянул об этом в разговоре с Антуаном, который был возмущен одной только мыслью об этом. – Девчушка обожает тебя! – закричал он, и его голос эхом отразился от стен спальни его друга. – Ты не имеешь права так поступить с ней! – Но я не могу продолжать так жить, – его слова были едва различимы, – это преступление по отношению к ней. Я не имею права так с ней поступать. – В его голосе зазвенели слезы. – Ты не имеешь права оставлять ее одну. Она любит тебя. Она любила тебя семь лет до того, как это произошло. И такое в одночасье не меняется. И ничего не изменилось из-за того, что ты заболел. Что было бы, если бы заболела она? Стал бы ты меньше любить ее? Джон Генри с горечью покачал головой: – Она должна выйти замуж за молодого мужчину и рожать детей. – Ей нужен ты, Джон. Ее место рядом с тобой. Она повзрослела у тебя на глазах. Без тебя она будет чувствовать себя потерянной. Как можешь ты думать о том, чтобы оставить ее раньше, чем это неизбежно произойдет? Ты можешь прожить еще много лет! Антуан сказал это, чтобы подбодрить его, но Джон Генри смотрел на него с отчаянием. Много лет… И к тому моменту сколько лет будет Рафаэлле? Тридцать пять? Сорок? Сорок два? Она будет совершенно не подготовлена к тому, чтобы начать новую жизнь. Эти мысли терзали его, и в его глазах отражалась мука и глубокая печаль. Но он мучился не из-за себя, а из-за нее. Он настаивал, чтобы она уезжала из дома как можно чаще, но она чувствовала себя виноватой, оставляя его, и, уезжая, не испытывала облегчения. Все ее мысли были о Джоне Генри. Но Джон Генри настоятельно требовал, чтобы она чаще покидала свою тюрьму. Стоило ему узнать от Рафаэллы, что ее мать собирается прилететь в Нью-Йорк на несколько дней по пути в Буэнос-Айрес или Мехико, или еще куда-нибудь в сопровождении обычной толпы сестер и кузин, он моментально начинал уговаривать жену присоединиться к ним. И неважно, прилетали они на два дня или на десять, – он всегда хотел, чтобы она встретилась с ними, вышла в люди хоть ненадолго, к тому же он знал, что в этом обществе она будет в безопасности, защищена и не оставлена ни на минуту в одиночестве. Единственными моментами, кода она была одна, были ее перелеты в Европу или в Нью-Йорк. Шофер Джона Генри всегда сажал ее в самолет в Сан-Франциско, а по прибытии ее ждал арендованный лимузин. Рафаэлла по-прежнему вела жизнь принцессы, но волшебная сказка коренным образом изменилась. Ее глаза стали теперь казаться еще больше и непроницаемей, и она могла часами сидеть в молчаливой задумчивости, глядя на огонь в камине или в окно на залив. Звук ее смеха стал не более чем воспоминанием, а когда он внезапно раздавался, это казалось ошибкой. И даже когда она присоединялась к своей семье на их кратковременные визиты в Нью-Йорк или еще куда-нибудь, создавалось впечатление, что она находится где-то далеко от них. За годы болезни Джона Генри Рафаэлла все больше уходила в себя, пока не стала почти не отличаться от мужа. Ее жизнь казалась такой же оконченной, как и его. Единственным различием было лишь то, что ее жизнь толком и не начиналась. И только в Санта-Эухенья она, казалось, снова оживала, держа на коленях чьего-нибудь младенца, в то время как трое или четверо малышей собирались вокруг нее, слушая, как она рассказывает им чудесные истории, заставлявшие детей смотреть на нее с восхищением и благоговейным трепетом. Только с детьми она забывала свою боль, свое одиночество и безграничное чувство утраты. Со взрослыми она всегда была сдержанной и молчаливой, словно сказать ей уже было нечего, а участвовать в их забавах она считала непристойным. Рафаэлле казалось, что она присутствует на похоронах, которые тянутся уже половину ее жизни, а точнее, семь лет. Но она слишком хорошо знала, как Джон Генри страдает и какое чувство вины испытывает за свое состояние. Поэтому, когда она бывала с ним, в ее голосе звучали только нежность и сострадание. И ласковые интонации, и еще более ласковые прикосновения рук. Но то, что он видел в ее глазах, мучительной болью пронзало его сердце. Не потому, что он чувствовал приближение смерти, а потому, что он убил очень молодую девушку, превратив ее в печальную одинокую молодую женщину с прелестным лицом и огромными затравленными глазами. Это он создал эту женщину. Это то, что он сделал с девушкой, которую любил. Быстро спускаясь по покрытой толстым ковром лестнице на нижний этаж, Рафаэлла бросила взгляд вниз на длинный холл и увидела, что слуги уже вытирают пыль с длинных антикварных столов. Дом, в котором они жили, построил еще дедушка Джона Генри, когда приехал в Сан-Франциско после окончания Гражданской войны. Дом пережил землетрясение 1906 года и сейчас превратился в одну из наиболее живописных архитектурных знаменитостей в Сан-Франциско со стремительными линиями и пятью этажами, прилепившимися на холме рядом с Пресидио и выходящими окнами на залив. Дом был также необычен витражной крышей, одной из самых красивых в городе, и тем, что он все еще оставался в руках семьи, первоначально поселившейся здесь, это было большой редкостью. Но это был не тот дом, в котором Рафаэлла могла быть теперь счастлива. Он казался ей скорее музеем или мавзолеем, а не домом. Он был холодным и недружелюбным, так же как и штат слуг, которые уже работали на Джона Генри, когда она поселилась здесь. И у нее не было времени поменять интерьеры некоторых комнат. Дом остался таким, каким он и был прежде. Четырнадцать лет Рафаэлла была хозяйкой в этом доме, но всякий раз, уезжая, она чувствовала себя сиротой со своим чемоданчиком. – Еще кофе, миссис Филлипс? Пожилая женщина, которая служила у Филлипсов горничной уже тридцать шесть лет, в упор уставилась на Рафаэллу, как она делала каждое утро. Рафаэлла видела ее лицо пять дней в неделю в течение четырнадцати лет, и все равно женщина, которую звали Мари, была ей чужой, и так будет всегда. Но на этот раз Рафаэлла покачала головой: – Только не сегодня. Я спешу, спасибо. Она посмотрела на простые золотые часы на своем запястье, положила на стол салфетку и встала. Расписанный цветами фарфор фабрики Споуда принадлежал первой жене Джона Генри. В доме было множество подобных вещей. Все, казалось, принадлежало кому-то еще. Первой миссис Филлипс, как называли это слуги, или матери Джона Генри, или его бабушке. Иногда Рафаэлла думала о том, что, если в дом заглянет посторонний человек, интересующийся артефактами, картинами или даже незначительными безделушками, не найдется ни одной вещи, о которой смогут сказать: «О, это принадлежит Рафаэлле». Ничто не принадлежало Рафаэлле, кроме ее одежды, ее книг и огромной коллекции писем от детей из Испании, которую она хранила в коробках. Каблучки Рафаэллы быстро простучали по черно-белому мраморному полу буфетной. Она сняла трубку телефона и нажала кнопку внутренней линии. Через мгновение утренняя сиделка подняла трубку на третьем этаже. – Доброе утро. Мистер Филлипс уже проснулся? – Да, но он еще не совсем готов. Готов. Готов к чему? Рафаэлла почувствовала тяжесть в душе. Как могла она испытывать недовольство из-за того, в чем не было его вины? Но в то же время как такое могло случиться с ней? Первые семь лет были такими чудесными, такими идеальными… Такими… – Я хотела бы заглянуть к нему, прежде чем уеду. – О дорогая, вы уезжаете сегодня утром? Рафаэлла снова взглянула на часы: – Через полчаса. – Хорошо. Тогда дайте нам пятнадцать или двадцать минут. Вы сможете повидаться с ним несколько минут перед тем, как уехать. Бедный Джон Генри. Десять минут, а потом ничего. Никто не навестит его, пока она будет отсутствовать. Ее не будет всего четыре или пять дней, но она все равно раздумывала, что, может быть, ей не стоит оставлять его. Вдруг что-нибудь случится? Что, если сиделки не уделят ему достаточно внимания? Она всегда чувствовала себя так, когда покидала его. Беспокоилась, мучилась, испытывала чувство вины, словно у нее не было права посвятить себе самой хоть несколько дней. И сам Джон Генри, ненадолго выходя из состояния оцепенения, уговаривал ее уезжать почаще, чтобы заставить ее хотя бы на время вырваться из того кошмара, в котором они существовали так долго. Хотя это уже нельзя было назвать кошмаром. Это была пустота, забвение, коматозное существование, в то время как их жизнь бесцельно текла дальше. Сообщив сиделке, что она зайдет повидать мужа через пятнадцать минут, Рафаэлла поднялась на лифте на второй этаж и направилась в свою спальню. Подойдя к зеркалу, она долго и пристально смотрела на свое отражение, потом пригладила свои шелковые черные волосы, свернутые в тугой узел у основания шеи. Открыв шкаф, она достала оттуда шляпу. Это было прелестное дизайнерское творение, которое она купила год назад в Париже, когда шляпы снова вошли в моду. Надев ее, она тщательно выбрала идеальный угол наклона и на секунду задумалась, зачем она вообще ее купила. Кто обратит внимание на ее прелестную шляпку? Ее украшала крошечная черная вуалетка, которая придавала таинственность миндалевидным глазам, и по контрасту с черной шляпой, волосами и черной вуалеткой кожа Рафаэллы казалась еще более белоснежной. Рафаэлла аккуратно нанесла тонкий слой яркой помады на губы и надела жемчужные серьги. Она оправила свой костюм, подтянула чулки и заглянула в сумочку, чтобы убедиться, что наличные деньги, которые она всегда брала с собой в поездки, были спрятаны в боковом кармашке черной сумочки из шкурки ящерицы, которую ее мать прислала ей из Испании. Стоя около зеркала, Рафаэлла казалась воплощением элегантности, красоты и стиля. Такие женщины ужинают у «Максима» и посещают скачки в Лоншане. Их видят на приемах в Венеции и Риме, Вене и Нью-Йорке. Они ходят в театры в Лондоне. Это не могло быть отражением той девочки, которая как-то незаметно превратилась в женщину и которая была теперь женой парализованного и умирающего семидесятишестилетнего старика. Рафаэлла взяла в руку сумочку и печально улыбнулась, все больше сознавая, насколько внешность может быть обманчивой. Она пожала плечами, выходя из спальни, перебросив через руку длинную роскошную темную норковую шубку, и направилась к лестнице. Для Джона Генри установили лифт, она большей частью предпочитала ходить пешком. И сейчас тоже она поднялась по лестнице на третий этаж, где уже давно располагались покои ее мужа, к которым примыкали три комнаты для сиделок, посменно дежуривших возле него. Это были степенные женщины, довольные своим жильем, своим пациентом и своей работой. Им щедро платили за их услуги, и, как и та горничная, которая обслуживала Рафаэллу за завтраком, они каким-то образом ухитрялись все эти годы оставаться безликими и неприметными. Рафаэлла часто скучала по темпераментным и зачастую невыносимым слугам в Санта-Эухенья. Большей частью они были безупречно послушными, но время от времени по-детски бунтовали. Они служили семье ее матери многие годы, некоторые даже из поколения в поколение. Они могли быть воинственными и ребячливыми, любящими и добросердечными. Они то смеялись, то впадали в ярость, но были преданы людям, которым служили, в отличие от этих хладнокровных профессионалов, которые работали на Джона Генри. Рафаэлла тихо постучала в дверь, ведущую в комнаты, которые занимал ее муж, и оттуда мгновенно высунулась голова. – Доброе утро, миссис Филлипс. Мы уже готовы. Мы? Рафаэлла кивнула, вошла внутрь и по короткому коридору прошла в спальню, к которой, как и к ее собственной, этажом ниже, примыкали будуар и маленькая библиотека. Джон Генри лежал в своей кровати, глядя на огонь, уже горевший в камине. Рафаэлла медленно подошла к нему, но он, казалось, не слышал ее шагов, пока наконец она не села в кресло, стоявшее рядом с его кроватью, и не взяла его за руку. – Джон Генри… – после четырнадцати лет, проведенных в Сан-Франциско, она все еще произносила его имя с легким акцентом, но ее английский был безупречен многие годы. – Джон Генри… Не поворачивая головы, он медленно перевел на нее взгляд, но потом пошевелился, чтобы ему было удобнее смотреть на нее, и на его изборожденном морщинами, усталом лице появилось подобие улыбки. – Привет, малышка, – его речь была невнятной, но Рафаэлла понимала его, а улыбка, ставшая после инсульта искривленной, неизменно болью отдавалась в ее сердце, – ты прекрасно выглядишь, – последовала долгая пауза, – много лет назад у моей матери была такая же шляпка. – Мне кажется, на мне она выглядит глупо, но… – Она передернула плечами, как истинная француженка, и слабо и нерешительно улыбнулась. Но улыбались только ее губы. До глаз улыбка доходила очень редко. А его глаза и вовсе больше не улыбались, разве только в редких случаях, когда он смотрел на нее. – Ты сегодня уезжаешь? Он выглядел встревоженным, и она снова подумала, что, может быть, стоит отменить поездку. – Да. Но, дорогой, ты хочешь, чтобы я осталась дома? Он покачал головой и снова улыбнулся: – Нет. Ни за что. Я хочу, чтобы ты уезжала почаще. Это идет тебе на пользу. Ты встречаешься с… На мгновение взгляд его стал отсутствующим, словно он силился что-то вспомнить, но это воспоминание ускользало от него. – …с моей мамой, тетей и двумя кузинами. Он кивнул и закрыл глаза. – Тогда я уверен, что с тобой все будет в порядке. – Со мной всегда все в порядке. Он снова кивнул, очень устало, и она поднялась с кресла, наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, и осторожно выпустила его руку из своей. На мгновение ей показалось, что он стал засыпать, но внезапно он открыл глаза и встретился с ней взглядом. – Береги себя, Рафаэлла. – Обещаю. И я буду звонить тебе. – Это не обязательно. Почему бы тебе не забыть обо всем и не развлечься немного? С кем? С ее матерью? С тетей? Она подавила вздох. – Я очень скоро вернусь. И все знают, где меня найти, если я тебе понадоблюсь. – Ты мне не понадобишься… – Он улыбнулся. – Во всяком случае, не настолько, чтобы испортить тебе поездку. – Ты никогда бы не смог испортить что-то для меня, – прошептала она и наклонилась, чтобы снова поцеловать его, – я буду скучать по тебе. На этот раз он покачал головой и отвернулся: – Не нужно… – Любимый… Ей пора было уходить, чтобы успеть на самолет, но почему-то ей казалось неправильным вот так оставлять его. Эти сомнения всегда терзали ее. Была ли она вправе оставлять его? Может, стоило отложить поездку? – Джон Генри… – Она дотронулась до его руки, и он снова повернулся лицом к ней. – Мне пора уходить. – Все в порядке, малышка, все в порядке, – в его взгляде читалось прощение, и на этот раз он обхватил ее молодую руку своими искривленными пальцами, которые когда-то были такими нежными и сильными, – удачной тебе поездки. Он попытался вложить в эти слова как можно больше убежденности и покачал головой, увидев слезы на ее глазах. Он знал, о чем она думала. – Иди. Со мной все будет в порядке. – Обещаешь? Ее глаза были влажными от слез, и он очень нежно улыбнулся ей и поцеловал ее руку. – Я обещаю. А теперь будь хорошей девочкой и иди. Постарайся развлечься. Обещай мне купить себе что-нибудь эпатажное и необыкновенно красивое в Нью-Йорке. – Например? – Меховую шубку или потрясающую драгоценность, – на мгновение в его глазах отразилась тоска, – что-нибудь, что ты хотела бы получить от меня в подарок. Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Она покачала головой; по ее щекам катились слезы. Но это делало ее еще красивее, а черная вуалетка придавала таинственности взгляду. – Я никогда не смогу быть такой щедрой, как ты, Джон Генри. – Тогда приложи все старания, – он попытался прорычать эти слова, и на этот раз они оба рассмеялись. – обещаешь? – Ну хорошо, обещаю. Но только не очередную шубку. – Тогда что-нибудь сверкающее. – Я подумаю. Но где она будет носить это? В доме в Сан-Франциско, сидя у камина? Она понимала никчемность этой затеи, но улыбнулась ему, стоя в дверях, и помахала рукой на прощание. Глава 4 Подъезжая к аэропорту, шофер свернул на узкую подъездную дорогу к секции с надписью «ВЫЛЕТ» и предъявил полицейскому специальный пропуск. Шоферы Джона Генри получали специальные пропуска каждый год в ведомстве губернатора. Это позволяло им парковаться в любом месте, и в настоящий момент это дало возможность шоферу оставить лимузин у обочины, чтобы отвести Рафаэллу внутрь здания и посадить ее в самолет. Авиакомпании всегда были заранее предупреждены о ее прибытии, и ей позволяли садиться в самолет раньше остальных пассажиров. Рафаэлла в сопровождении шофера не спеша шла по огромному оживленному зданию аэропорта. Шофер нес ее дорожную сумку, а встречные с интересом смотрели на ослепительно красивую женщину в норковой шубке и шляпке с вуалеткой. Шляпка придавала ее облику атмосферу загадочности, так же как и впалые щеки и идеальной формы высокие скулы, над которыми сверкали темные глаза. Шофер с сознанием долга шагал по коридору аэропорта рядом с Рафаэллой, настроенный усадить ее в самолет как можно быстрее. – Том, ты не подождешь меня здесь пару минут? – Она слегка дотронулась до его руки, чтобы остановить его. Мистер Филлипс не любил, когда она мешкала по пути в самолет, хотя репортеры и фотографы уже много лет не беспокоили их. Рафаэллу так берегли от внимания публики, что даже репортеры больше не знали, кто она такая. Рафаэлла оставила шофера стоять около колонны и быстро вошла в книжный магазин, оглядываясь по сторонам. Шофер занял свой пост, держа в руке ее большую кожаную дорожную сумку. Со своего места он мог любоваться ее ослепительной красотой, пока она бродила между полками с журналами, книгами и сладостями. Она сильно отличалась от других пассажиров, одетых в парки, куртки и старые джинсы. Время от времени ему на глаза попадалась привлекательная женщина или хорошо одетый мужчина, но никто не мог сравниться с миссис Филлипс. Том наблюдал за тем, как она сняла с полки книгу в твердом переплете, подошла к кассиру и открыла свою сумочку. В этот момент в здание аэровокзала поспешно вошел Алекс Хейл, держа в одной руке портфель, а в другой чехол с костюмом. Он был очень обеспокоен. Было еще рано, но ему все равно необходимо было позвонить в свой офис до того, как он сядет в самолет. Остановившись у телефонных автоматов, расположенных прямо у выхода из книжного магазина, он поставил на пол свой багаж и полез в карман брюк за монетами. Он быстро набрал номер своего офиса и по требованию оператора опустил в автомат дополнительные монеты, когда его секретарша сняла трубку. Ему необходимо было сообщить своим партнерам кое-какие новости, объяснить секретарше оставленные ей задания и, кроме того, выяснить, не поступил ли звонок из Лондона, которого он очень ждал. И когда он задавал последний вопрос, то обернулся и с радостью заметил, как последняя из изданных книг его матери переходила из рук кассира в руки женщины, одетой в норковую шубку и черную шляпку с вуалеткой. Он зачарованно уставился на женщину, когда его секретарша попросила подождать, пока она не ответит на параллельный звонок. И в этот момент Рафаэлла направилась в его сторону, держа книгу в обтянутой перчаткой руке. Ее глаза были лишь слегка прикрыты вуалеткой, а когда она прошла мимо него, он, почувствовав тонкий аромат духов, внезапно осознал, что эти глаза он видит не впервые. – Бог мой! – прошептал он, застыв на месте и глядя вслед незнакомке. Это была та самая женщина, которую он видел на ступеньках. И вот она здесь, идет в толпе пассажиров, держа в руке книгу его матери. Его охватило сумасшедшее желание крикнуть: «Стойте!» – но он не мог отойти от телефона, пока секретарша не ответит на его вопрос. Его глаза отчаянно разглядывали движущуюся толпу. На мгновение она снова мелькнула невдалеке, но потом, несмотря на его попытки не потерять ее из виду, снова исчезла. Спустя мгновение секретарша снова взяла трубку, чтобы дать ему неудовлетворительный ответ на его вопрос и сказать, что ей нужно ответить на еще один звонок. – И ради этого я столько времени вишу на телефоне, Барбара? Впервые за долгое время секретарша услышала, как он рассердился. Но она лишь успела пробормотать: «Извините», – и снова вернуться к разрывавшимся аппаратам. А Алекс побежал сквозь толпу, словно мог найти ее, если бы поторопился. Он высматривал норковую шубку и черную шляпку с вуалеткой. Но вскоре убедился, что она исчезла из виду. Хотя, черт побери, какое это имело значение? Кем она была? Никем. Незнакомкой. Он упрекнул себя за романтический порыв, заставивший его гоняться за какой-то таинственной женщиной через весь аэропорт. Это было все равно что искать Белого кролика в «Алисе в Стране чудес», только в его случае он искал прелестную женщину с темными глазами, элегантно одетую и, конечно же, несущую в руке книгу «Любовники и ложь», написанную Шарлоттой Брэндон. «Остынь», – сказал он себе, подходя к стойке регистрации, где уже выстроилась очередь на получение посадочных талонов. Ему казалось, что перед ним стоит целая толпа, и когда он наконец подошел к стойке, единственные свободные места оставались в двух последних рядах. – Почему бы вам не устроить меня в туалетной комнате, раз так обстоят дела? Он уныло посмотрел на молодого человека за стойкой, который улыбнулся ему в ответ. – Поверьте мне, следующий после вас пассажир там и разместится. А после этого мы будем запихивать их в грузовой отсек. Самолет забит полностью. – Это должно радовать вас. Молодой человек обезоруживающе улыбнулся и развел руками: – Что поделаешь, если мы так востребованы! Они оба рассмеялись. Внезапно Алекс снова начал оглядываться по сторонам, ища ее, и снова эти поиски были безуспешны. В минуту временного помешательства он чуть было не спросил юношу за стойкой, не видел ли он ее. Но тут же опомнился, решив, что его примут за сумасшедшего. Получив посадочный талон, Алекс занял свое место в очереди у ворот. Ему было о чем подумать: о клиенте, которого он должен встретить в Нью-Йорке, о своей матери, о сестре, о своей племяннице Аманде. Но женщина в норковой шубке снова вторглась в его мысли, как и в ту ночь, когда он увидел ее плачущей на ступеньках. А может быть, он окончательно свихнулся и это была не та же самая женщина? Он улыбнулся. Преследующие его призраки даже покупают книги его матери. Может быть, это психоз и он действительно сходит с ума? Эта мысль позабавила его. Очередь медленно продвигалась, и он достал из кармана посадочный талон. И вновь вернулся мыслями к тому, что ему предстояло сделать в Нью-Йорке. Рафаэлла быстро села на свое место, пока Том укладывал ее сумку под сиденье, а стюардесса взяла у нее из рук прелестную темную норковую шубку. Весь персонал на борту предупредили этим утром, что с ними полетит очень важная персона, но она будет путешествовать во втором классе, а не в первом, что, очевидно, являлось ее постоянным выбором. Она годами убеждала Джона Генри, что так будет намного легче сохранить анонимность. Никому и в голову не придет обнаружить жену одного из самых богатых людей в мире среди домохозяек, секретарш, коммерсантов и детей, летящих вторым классом. Когда ее, как обычно, первую сажали в самолет, она быстро устраивалась в предпоследнем ряду, где всегда предпочитала сидеть. Там она становилась почти невидимкой. Рафаэлла также знала, что персонал приложит все усилия, чтобы не сажать никого рядом с ней, так что она была почти уверена, что будет сидеть в одиночестве в течение всего полета. Она поблагодарила Тома за помощь и проводила его взглядом, в то время как первые пассажиры стали подниматься на борт. Глава 5 Алекс в толпе других пассажиров медленно продвигался по узкому трапу к двери, в которую люди один за другим просачивались в огромный самолет. Улыбающиеся стюардессы приветствовали их, проверяли посадочные талоны и показывали им их места. Пассажиры первого класса уже сидели в своем уединенном отсеке, отгороженные от любопытных взглядов двумя задернутыми занавесками. В основном салоне люди начали устраиваться на своих местах, выставляя в проход слишком громоздкую ручную кладь или запихивая портфели и свертки в багажные полки над головами. Стюардессам приходилось сновать взад и вперед, уговаривая пассажиров укладывать под сиденья все, кроме шляп и пальто. Для Алекса это была хорошо знакомая ситуация, и он пробирался к своему месту, уже зная, где оно расположено. Свой чехол с костюмом он сдал стюардессе при входе, а портфель планировал затолкать под сиденье, достав прежде несколько документов, которые собирался почитать во время полета. Он как раз думал об этом, пробираясь к задним сиденьям и стараясь не сталкиваться с остальными пассажирами и их детьми. На секунду он снова вспомнил о той женщине, но было напрасно надеяться встретить ее здесь. Ее не было в толпе, ожидавшей посадки, поэтому он знал, что в этом самолете ее нет. Он добрался до своего сиденья и аккуратно засунул под него свой портфель, собираясь сесть в кресло. С некоторым недовольством он заметил сумку под соседним с ним сиденьем и с разочарованием осознал, что в полете будет не один. Он лишь понадеялся, что у его соседа будет столько же работы, как и у него. Ему не хотелось, чтобы его отвлекали разговорами. Он устроился в кресле, вытащил свой портфель и достал два документа, радуясь, что его сосед временно испарился. И лишь несколько мгновений спустя он почувствовал движение рядом с собой и машинально перевел взгляд с документа, который он читал, на пол. Он с интересом уставился на пару элегантных и дорогих черных туфель из кожи ящерицы, украшенных маленькими золотыми застежками. Гуччи, автоматически отметил он. В следующее мгновение он заметил, что щиколотки были гораздо привлекательнее, чем туфли. Чувствуя себя как школьник, он перевел взгляд выше, на длинные элегантные ноги, потом на подол черной юбки, на французский костюм и на обращенное к нему лицо. Ее голова была слегка склонена набок. У нее был такой вид, словно она собиралась задать ему вопрос, и при этом прекрасно понимала, что он только что осмотрел ее с головы до ног. Но когда Алекс поднял глаза, чтобы взглянуть на ее лицо, он испытал настоящее потрясение. Непроизвольно он поднялся и проговорил: – Бог мой, это вы! Она, казалось, была потрясена не меньше, услышав эти слова, и только изумленно смотрела на него, пытаясь понять, что он имел в виду и кто он такой. Похоже, он думал, что знал ее, и она с ужасом предположила, что он когда-то давно видел где-то ее фотографию или читал о ней в прессе. Возможно, он и сам был представителем прессы, и на несколько мгновений ее охватило желание повернуться и убежать. Ведь в самолете она станет его пленницей на несколько часов. Растерявшись, она крепче прижала к себе сумочку и стала пятиться от него; ее глаза были широко раскрыты, и в них застыл испуг. Рафаэлла собиралась найти стюардессу и настоять на том, чтобы на этот раз ее разместили в первом классе. Или, может быть, было еще не поздно попросить их высадить ее. Она может улететь в Нью-Йорк следующим рейсом. – Я… Нет… – тихо пробормотала она, отворачиваясь от него, но не успела сделать и шага, как почувствовала его руку на своей. Он видел ужас в ее глазах, и сам испугался того, что натворил. – Нет, не нужно. Она обернулась, сама не осознавая этого. Все ее инстинкты продолжали твердить ей, что нужно бежать. – Кто вы? – Алекс Хейл. Я просто… Дело в том… Он мягко улыбнулся ей, испытывая огорчение из-за того, что видел в глазах этой прелестной женщины. В них были грусть и страх. Наверное, еще и боль, но этого он пока не знал. Единственное, что он чувствовал, – он не мог дать ей возможности убежать, не на этот раз. – Я видел, как вы купили это в аэропорту. Он взглянул на книгу, которая все еще лежала на ее сиденье, но Рафаэлла не поняла, при чем здесь это. – И я… я видел вас однажды на ступеньках, между Бродерик и Бродвеем, примерно неделю назад. Вы… – как он мог сказать ей сейчас, что она плакала? Это только снова заставило бы ее убежать от него. Но его слова, казалось, ошеломили ее, и она посмотрела на него пристально и внимательно. Похоже, она вспомнила эту встречу, и на ее лице медленно проступил румянец. – Я… – Она кивнула и отвела взгляд в сторону. Возможно, он не был папарацци. Возможно, он был просто сумасшедшим или глупцом. Но она не хотела сидеть пять часов рядом с ним, размышляя, почему он взял ее за руку и сказал: «Бог мой, это вы!» Но пока она неподвижно смотрела на него, задумавшись, а его глаза удерживали ее на месте, по громкоговорителю объявили, что все должны занять свои места. Алекс слегка подвинулся, чтобы дать ей возможность пройти к ее креслу. – Почему вы не садитесь? Он стоял, сильный, высокий и красивый, и, словно не в силах избежать его, она молча прошла и заняла свое место. Она положила свою шляпу на полку над головой прежде, чем Алекс занял свое место, и ее волосы заблестели как шелк, когда она наклонила голову и отвернулась от него. Она, похоже, смотрела в окно, поэтому Алекс не стал продолжать разговор и устроился в кресле, оставив между ними одно свободное место. Он чувствовал, как сердце бешено колотится в груди. Она была так же прекрасна, как и той ночью, когда сидела на ступеньках, закутанная в рысью шубку, и ее заплаканные глаза смотрели на него, а слезы ручьями стекали по щекам. Это была та самая женщина, сидевшая теперь всего в нескольких дюймах от него, и он всем сердцем стремился приблизиться к ней, дотронуться до нее, обнять ее. Это было сумасшествием, он понимал. Она была совершенной незнакомкой. И он улыбнулся про себя. Это слово идеально подходило ей. Она казалась совершенной во всем. Он смотрел на ее шею, руки, на то, как она сидела, и видел в ней только совершенство. И когда он на мгновение увидел ее профиль, он уже не мог оторвать взгляда от ее лица. Но, понимая, насколько он заставляет ее чувствовать себя неловко, Алекс схватил документы и тупо уставился на них, надеясь, что она решит, будто он забыл о своем увлечении ею и занялся чем-то другим. И только после взлета он увидел, что она смотрит на него, и краешком глаза заметил, что ее взгляд был напряженным и беспокойным. Не в состоянии дольше продолжать эту игру, Алекс повернулся к ней и посмотрел на нее мягким взглядом с нерешительной, но теплой улыбкой. – Извините, если напугал вас. Просто… Я обычно никогда так не веду себя, – его улыбка сделалась шире, но она не улыбнулась в ответ, – я… Не знаю, как это объяснить. На мгновение он действительно почувствовал себя сумасшедшим. Он мучительно пытался подобрать подходящие слова, но она просто смотрела на него без всякого выражения на лице. Только в ее глазах было запрятано то чувство, которое так тронуло его, когда он увидел ее в первый раз. – Когда я встретил вас той ночью на ступеньках, вы… – Он набрался мужества и решил выложить все начистоту. – Вы плакали. Когда вы посмотрели на меня, я почувствовал себя таким беспомощным… А потом вы исчезли. Просто испарились. И в течение всех этих дней меня это беспокоило. Я продолжал вспоминать, как вы выглядели, со слезами, катящимися по щекам. По мере того как он говорил, ему казалось, что ее взгляд смягчался, но выражение лица оставалось прежним. Он снова улыбнулся и пожал плечами. – Может быть, я просто не выношу женских слез. Но воспоминание о вас мучило меня всю эту неделю. И вдруг сегодня утром вы появились передо мной. Пока я звонил в свой офис, я смотрел на даму, покупающую книгу, – он улыбнулся, глядя на знакомую обложку, не разъясняя ей, насколько эта обложка была ему знакома, – и тут я обнаружил, что это вы. Это было просто сумасшествием. Такое случается только в кино. Неделю у меня из головы не выходил ваш образ… как вы сидите на ступеньке и плачете. И вдруг неожиданно вы появляетесь передо мной, и такая же красивая. На этот раз она улыбнулась в ответ. Он был приятным человеком и казался очень молодым. Чем-то он напомнил ей ее брата, который в пятнадцать лет влюблялся каждую неделю. – А потом вы снова исчезли, – продолжал Алекс с отчаянием, – я повесил трубку, а вы растворились в воздухе. Рафаэлла не хотела объяснять ему, что через боковой выход ее провели служебными коридорами прямо к самолету. Но Алекс казался озадаченным. – Я даже не видел, как вы садились в самолет, – он заговорщически понизил голос, – скажите мне правду, вы волшебница? Он выглядел совсем как ребенок, и она не смогла сдержать улыбки. Она смотрела на него смеющимися глазами, больше не сердясь и не испытывая страха. Он был немножко сумасшедшим, немножко слишком молодым и романтически настроенным, и она чувствовала, что он не причинит ей вреда. Он был просто очень милым и откровенным. И на этот раз она с улыбкой кивнула ему: – Да, я волшебница. – Ага! Я так и думал. Волшебница. Это потрясающе! Он откинулся в кресле с довольной улыбкой, и она улыбнулась ему в ответ. Все это забавляло ее. И ничего плохого с ней не могло случиться. В конце концов, они были в самолете. Он был посторонним человеком, и она никогда снова не увидит его. Стюардесса уведет ее практически в ту же минуту, когда самолет коснется посадочной полосы в Нью-Йорке, и она снова будет в безопасности, среди своих близких. Всего лишь один раз было забавно поиграть в эту игру с незнакомцем. И она действительно вспомнила его теперь. Той ночью, когда она в приступе отчаянного одиночества выбежала из дома и села на широкую ступеньку лестницы, спускавшейся к заливу. Она подняла глаза и увидела его. И прежде чем он смог подойти к ней, ускользнула через сад. Размышляя об этом, она заметила, что Алекс снова улыбнулся ей: – А трудно быть волшебницей? – Иногда. Ему показалось, что он услышал в ее словах легкий акцент, но он не был в этом уверен. Убаюканный мирным характером игры, он набрался храбрости спросить ее: – А вы американская волшебница? Все еще улыбаясь ему в ответ, она покачала головой: – Нет. Хотя она вышла замуж за Джона Генри, Рафаэлла оставалась гражданкой Франции и Испании. Она не видела никакого вреда в том, чтобы рассказать об этом Алексу, который с интересом рассматривал кольца на ее руках. Она понимала, что его интересует, и также понимала, что узнать это нелегко. Но внезапно ей не захотелось ни о чем рассказывать ему. Она захотела хотя бы ненадолго перестать быть миссис Джон Генри Филлипс. На очень короткое время ей захотелось просто стать, как раньше, Рафаэллой, молоденькой девушкой. – Вы так и не сказали мне, откуда же вы появились, волшебница. Он отвел глаза в сторону от ее колец, решив, что, кем бы она ни была, она была состоятельной женщиной. И он испытал облегчение, не увидев простого золотого кольца на ее левой руке. Почему-то он решил, что у нее, вероятно, богатый отец, с которым ей приходится нелегко. Поэтому она и плакала на ступеньке, когда он впервые увидел ее. А может быть, она была разведена. Но, по правде говоря, его это мало волновало. Его волновали ее руки, ее глаза, ее улыбка… И непреодолимое влечение, которое он к ней испытывал. Он чувствовал это влечение даже на расстоянии, и ему снова захотелось стать ближе к ней. И сейчас он находился совсем близко, но знал, что не может дотронуться до нее. Он мог только продолжить их игру. Но она открыто улыбалась ему. На мгновение они почувствовали себя друзьями. – Я родом из Франции. – Правда? И вы все еще там живете? Она покачала головой, внезапно сделавшись серьезной. – Нет, я живу в Сан-Франциско. – Я так и думал. – Правда? – Она с насмешливым удивлением посмотрела на него. – Как вы догадались? В ее голосе прозвучала почти детская наивность. Но в то же время глаза ее были не по-детски мудрыми. А то, как она разговаривала с ним, наводило на мысль, что она нечасто сталкивается с большим жестоким миром. – Я похожа на жительницу Сан-Франциско? – Нет, не похожи. Но что-то мне подсказывает, что вы живете здесь. Вам здесь нравится? Она медленно кивнула, но в ее глазах снова отразилась бездонная печаль. Разговаривать с ней было так же тяжело, как плыть на яхте по опасным водам. Никогда не знаешь, где сядешь на мель, а где можно свободно распустить парус. – Мне нравится здесь. Но я не часто выбираюсь теперь прогуляться по Сан-Франциско. – Правда? – Алекс побоялся задать ей серьезный вопрос, например, почему она редко бывает в городе. – Чем же вы занимаетесь вместо этого? Его голос был ласкающе мягким, и она повернулась к нему. Ее глаза были самыми огромными, которые он когда-либо видел. – Я читаю. Очень много. – Она улыбнулась ему и пожала плечами, словно смутившись. Слегка покраснев, она отвела глаза в сторону, потом снова посмотрела на него: – А вы? Она почувствовала себя очень смелой, задав такой личный вопрос этому чужому человеку. – Я адвокат. Она тихо кивнула и улыбнулась. Ей понравился его ответ. Ее всегда привлекала юриспруденция, и это занятие показалось ей весьма подходящим для этого человека. По ее предположению, они были ровесниками. На самом же деле он был старше ее на шесть лет. – Вам нравится это занятие? – Очень. А вы? Чем занимаетесь вы, волшебница, когда не читаете? На мгновение ей захотелось с оттенком иронии сообщить ему, что она сестра-сиделка. Но это показалось ей незаслуженной жестокостью по отношению к Джону Генри. Поэтому она помолчала немного, потом покачала головой. – Ничем, – она открыто посмотрела Алексу в глаза, – совершенно ничем. Ему снова стало интересно, какова ее жизнь, чем она занимается целыми днями и почему она плакала той ночью. Внезапно это обеспокоило его еще больше, чем прежде. – Вы много путешествуете? – Время от времени. Всего на несколько дней. – Она внимательно стала разглядывать большой, золотой с бриллиантами, перстень в виде узла на своей левой руке. – А сейчас вы возвращаетесь во Францию? Он предположил, что она летит в Париж, но Рафаэлла покачала головой: – В Нью-Йорк. Я езжу в Париж только раз в году, летом. Он медленно кивнул и улыбнулся: – Это чудесный город. Я как-то раз провел там полгода и влюбился в него. – Правда? – Рафаэлла казалась довольной. – Значит, вы говорите по-французски? – Не слишком хорошо, – он снова улыбнулся мальчишеской улыбкой, – безусловно, не так хорошо, как вы говорите по-английски. – Она тихо рассмеялась и провела пальцем по книге, купленной в аэропорту. Алекс заметил это, и в его глазах заплясали смешинки: – Вы часто читаете ее? – Кого? – Шарлотту Брэндон. Рафаэлла кивнула. – Я люблю ее. Я прочитала все ее книги, – и тут же застенчиво взглянула на него, – я знаю, это не очень серьезное чтение, но так помогает уйти от реальности. Я открываю ее книги и тут же погружаюсь в мир, который она описывает. Боюсь, такое чтение покажется мужчине глупым, но… – Она не могла сказать ему, что благодаря этим книгам ей удалось сохранить здравый рассудок за последние семь лет. Он решит, что она сумасшедшая. – Это очень приятное чтение. Алекс улыбнулся еще шире. – Я знаю, я тоже читал ее. – Вы? – Рафаэлла посмотрела на него в изумлении. Книги Шарлотты Брэндон были вряд ли подходящим чтением для мужчин. Джон Генри наверняка не стал бы ее читать. И ее отец тоже. Они не читают художественную литературу. Только документальную, об экономике или мировых войнах. – Она вам нравится? – Очень, – Алекс решил поиграть с ней подольше, – я прочитал все ее книги. – Правда? – Ее огромные глаза расширились еще больше. Ей показалось, что это странное занятие для адвоката. Потом она улыбнулась и протянула ему книгу. – А эту вы читали? Это последняя. Может быть, она нашла родственную душу? Он посмотрел на книгу и кивнул. – Я считаю, это лучшее из всего, что она написала. Вам она понравится. Она гораздо серьезнее, чем некоторые остальные ее книги. В ней больше философских раздумий. И это не просто милая история. Здесь много говорится о смерти. – Алекс знал, что его мама написала эту книгу в прошлом году, перед тем как перенести очень тяжелую операцию, и она опасалась, что это будет ее последняя книга. Она хотела сказать в ней много важного, и ей это удалось. Лицо Алекса сделалось серьезным, когда он посмотрел на Рафаэллу: – Эта книга очень многое значит для нее. Рафаэлла посмотрела на него с удивлением: – Откуда вы знаете? Вы с ней встречались? Последовала недолгая пауза, на его лице опять появилась широкая улыбка, и он нагнулся к ней и прошептал: – Она моя мама. На этот раз Рафаэлла рассмеялась над ним, и звук ее смеха был похож на перезвон серебряных колокольчиков, который порадовал его слух. – Нет, действительно, она моя мать. – Знаете, для адвоката вы просто несерьезны. – Несерьезен? – Алекс попытался выглядеть возмущенным. – Я совершено серьезен. Шарлотта Брэндон моя мать. – А президент Соединенных Штатов мой отец. – Поздравляю, – он протянул ей руку, она вложила в нее свои холодные пальчики, и они обменялись крепким рукопожатием, – кстати, меня зовут Алекс Хейл. – Вот видите! – сказала она, снова рассмеявшись. – Вы вовсе не Брэндон. – Это ее девичья фамилия. Ее полное имя Шарлотта Брэндон Хейл. – Поразительно, – Рафаэлла не могла сдержать смех, глядя на него, – вы всегда рассказываете такие истории? – Только незнакомцам. Кстати, волшебница, а как зовут вас? Он понимал, что это не слишком вежливо, но ему отчаянно хотелось знать, кто она такая. Он хотел отказаться от их взаимной анонимности. Он хотел знать, кто она такая, где живет, так что, если она снова растворится в воздухе, он сможет найти ее. Она немного помедлила, потом улыбнулась: – Рафаэлла. С легкой улыбкой он с сомнением покачал головой: – Теперь моя очередь не поверить вам. Рафаэлла – это не французское имя. – Нет, испанское. Я только наполовину француженка. – И наполовину испанка? Ее внешность подтверждала, что это правда. Иссиня-черные волосы, черные глаза и фарфорово-белая кожа – такими он представлял испанок. Он и не подозревал, что все это было наследием ее отца-француза. – Да, я наполовину испанка. – На какую половину? Ваш ум или ваше сердце? Это был серьезный вопрос, и она нахмурилась, размышляя. – Мне сложно ответить. Я не уверена. Полагаю, что сердце у меня французское, а ум испанский. Я думаю, как испанка, не потому, что мне так хочется, а просто по привычке. Наверное, весь образ жизни приучил меня к этому. Алекс с подозрением огляделся по сторонам, потом наклонился к ней и прошептал: – Я не вижу дуэньи. Рафаэлла рассмеялась: – Еще увидите! – Правда? – Совершенная правда. Единственное место, где я нахожусь в одиночестве, – это самолет. – Это странно и интригующе. – Ему захотелось спросить, сколько ей лет. По его предположениям, ей было двадцать пять или двадцать шесть. Он был бы очень удивлен, узнав, что ей тридцать два. – Вы не против, что вас повсюду сопровождают? – Иногда. Но без этого я, вероятно, чувствовала бы себя очень необычно. Я привыкла к этому. Иногда мне кажется, что мне было бы не по себе без защиты. – Почему? Она все больше возбуждала его интерес. Она так отличалась от всех женщин, которых он когда-либо знал. – Потому что тогда некому было бы уберечь меня, – очень серьезно сказала она. – От кого? Она долго молчала, потом улыбнулась ему и мягко произнесла: – От людей вроде вас. Вместо ответа он только улыбнулся, и они долго молчали, погруженные в мысли друг о друге. Спустя некоторое время она повернулась к нему, и в глазах ее читались любопытство и заинтересованность. – Почему вы рассказали мне эту историю про Шарлотту Брэндон? Она никак не могла раскусить его, но он ей нравился. Он казался честным, добрым, забавным и неглупым, насколько она могла судить. Но в ответ он снова улыбнулся: – Потому что это правда. Она моя мать, Рафаэлла. Скажите мне, вас действительно так зовут? Она серьезно кивнула: – Да. Но она не сказала ему свою фамилию. Просто Рафаэлла. И ему это имя очень нравилось. – В любом случае она действительно моя мать. Он указал на фотографию на задней обложке и серьезно посмотрел на Рафаэллу, все еще державшую книгу в руке. – Вам бы она понравилась. Она замечательная женщина. – Я в этом уверена. Было очевидно, что она все еще не верит Алексу, и тогда с улыбкой он сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда узкий черный портмоне, который Кей подарила ему на прошлый день рождения. На нем также красовались перекрещенные буквы «G», как и на сумочке Рафаэллы. Гуччи. Он вытащил из портмоне две фотографии с помятыми уголками и молча протянул их ей через свободное сиденье. Она взглянула на них, и ее глаза расширились. Одна фотография была той же, что и помещенная на задней стороне обложки, на другой его мать смеялась, в то время как он обнимал ее одной рукой, а с другой стороны от нее стояли его сестра с Джорджем. – Семейный портрет. Мы сделали этот снимок в прошлом году. Моя сестра, мой зять и моя мама. И что вы теперь на это скажете? Рафаэлла улыбалась и смотрела на Алекса почти с благоговением. – Вы должны рассказать мне о ней! Она необыкновенная? – Очень. И, если на то пошло, волшебница, – сказал он, поднимаясь во весь свой рост, засовывая документы в карман на спинке находившегося перед ними кресла и пересаживаясь на пустующее сиденье рядом с ней, – я нахожу, что вы тоже необыкновенная. А теперь, перед тем как я расскажу вам все о своей матери, смогу ли я заинтересовать вас предложением выпить со мной перед обедом? Впервые в жизни он использовал свою мать, чтобы увлечь женщину. Но это его не беспокоило. Он хотел как можно лучше узнать Рафаэллу до того времени, как самолет приземлится в Нью-Йорке. Они проговорили следующие четыре с половиной часа, выпив по два бокала белого вина и съев неудобоваримый обед, даже не заметив этого, поскольку оживленно обсуждали Париж, Рим, Мадрид, жизнь в Сан-Франциско, книги, людей, детей и юриспруденцию. Она выяснила, что у него есть прелестный маленький дом в викторианском стиле, который он искренне любил. А он узнал о ее существовании в Испании в Санта-Эухенья и слушал, как завороженный, ее рассказы об укладе жизни, который не менялся столетиями и о котором он прежде ничего не знал. Она говорила ему о детях, которых очень любила, о сказках, которые им рассказывала, о своих кузинах и о нелепых сплетнях по поводу образа жизни в Испании. Единственное, о чем она не упомянула, – это о Джоне Генри и ее теперешней жизни. Но это была не жизнь, а мрачное, пустое существование, которое и жизнью-то назвать было нельзя. И дело было не в том, что она хотела скрыть это от него. Просто ей самой не хотелось сейчас думать об этом. Когда стюардесса наконец попросила их пристегнуть ремни, они почувствовали себя детьми, которым сказали, что праздник закончился и пора идти по домам. – Чем вы сейчас займетесь? Он уже знал, что она, как принято в Испании, встречается с матерью, тетей и двумя кузинами и остановится с ними в отеле в Нью-Йорке. – Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должны быть там. – Могу я подвезти вас на такси? Она медленно покачала головой. – За мной приедут. На самом деле, – она с сожалением посмотрела на него, – как только мы приземлимся, я снова растворюсь в воздухе. – По крайней мере, я помогу вам донести ваш багаж, – почти с мольбой произнес он. Она снова покачала головой: – Нет. Видите ли, меня будут сопровождать прямо от трапа самолета. Он попытался улыбнуться: – Вы уверены, что вы не преступница, путешествующая под надзором полиции? – Очень похоже на то. – Ее голос сделался грустным, как и ее глаза. Внезапно веселое настроение последних пяти часов покинуло их. Реальный мир готов был вторгнуться в их игру. – Мне очень жаль. – Мне тоже, – он серьезно посмотрел на нее, – Рафаэлла… Мы сможем увидеться, пока будем в Нью-Йорке? Я знаю, вы будете заняты, но мы могли бы просто зайти куда-нибудь выпить или… – Она уже отрицательно качала головой. – Но почему? – Это невозможно. Моя семья этого не поймет. – Но почему, бога ради, вы же взрослая женщина? – Вот именно. И женщины нашего круга не ходят выпивать с незнакомыми мужчинами. – Но я-то знакомый, – он снова стал похож на мальчишку, и она рассмеялась, – ну, хорошо, я незнакомый. Тогда согласитесь ли вы пообедать со мной и моей матерью? Завтра? Эта мысль только что пришла ему в голову, но он затянет свою мать на этот обед, даже если ему придется тащить ее силой с редакционного совещания. Если понадобится дуэнья, чтобы убедить Рафаэллу пообедать с ним, лучше Шарлотты Брэндон никого не найдешь. – Вы согласны? «Четыре сезона». В час дня. – Алекс, я не знаю. Я уверена, что буду… – Попытайтесь. Вам даже не нужно ничего мне обещать. Мы с мамой будем там. Если вы сможете прийти, отлично. Если вы не придете, я пойму. Просто подумайте. – Самолет коснулся посадочной полосы, и в голосе Алекса зазвучала настойчивость. – Я не знаю, как… – их взгляды встретились, и в ее глазах он увидел растерянность. – Неважно. Просто помните, как вы хотите познакомиться с моей матерью. «Четыре сезона». Час дня. Не забудьте. – Да, но… – Ш-ш… – Он приложил палец к ее губам, и они долго смотрели в глаза друг другу. Внезапно он склонился ближе к ней и почувствовал непреодолимое желание поцеловать ее. Может быть, если он ее поцелует, то никогда больше не увидит, а если не поцелует, возможно, они встретятся снова. Поэтому вместо поцелуя он спросил ее сквозь рев моторов: – Где вы остановитесь? Она смотрела на него огромными глазами, в которых читалась неуверенность. По сути, он просил довериться ему, и ей самой этого хотелось, но она не была уверена, должна ли это делать. Самолет резко остановился, и слова вырвались у нее словно сами собой: – В «Карлайле». И в этот момент, словно следуя заранее согласованному сигналу, в проходе появились две стюардессы. Одна несла ее норковую шубу, вторая достала из-под сиденья дорожную сумку. Как послушный ребенок, Рафаэлла попросила Алекса достать ее шляпку с верхней полки и, не сказав ни слова, надела ее, отстегнула ремень безопасности и встала. Она выглядела так же, как тогда, когда он впервые увидел ее в аэропорту. Закутанная в меха, глаза, полускрытые вуалеткой черной шляпки, сумочка и книга, зажатые в руке. Она посмотрела на него и протянула ему руку в черной лайковой перчатке: – Спасибо. Это была благодарность за те пять часов, которые он подарил ей, за бесценную возможность убежать от реальности, за представление о том, какой могла бы быть ее жизнь. Могла, но не стала. Лишь на короткий момент она взглянула ему в глаза, потом отвернулась. К двум стюардессам, пришедшим за Рафаэллой, присоединился стюард, вставший позади нее. Один из запасных выходов в хвостовой части самолета, рядом с тем местом, где сидели Алекс и Рафаэлла, открылся, в то время как стюардессы объявили, что высадка пассажиров будет осуществляться через переднюю дверь. Рафаэлла и три члена экипажа быстро вышли через запасной выход, который моментально закрылся за ними. И лишь несколько пассажиров, сидевших поблизости, на мгновение заинтересовались, что случилось и почему женщину в черной норковой шубе высадили через заднюю дверь. Но они были заняты своими делами, своими планами, и только Алекс долго стоял и смотрел на дверь, через которую она вышла. Она снова сбежала от него. Снова эта темноволосая женщина с ее дурманящей, преследующей его красотой исчезла. Но теперь он знал, что ее зовут Рафаэлла и что она остановится в «Карлайле». Но внезапно у него упало сердце. Он сообразил, что не знает ее фамилии. Рафаэлла. И что дальше? Как он сможет спросить о ней в отеле? Теперь его единственной надеждой оставалось увидеть ее завтра за обедом. Если она придет, если сможет улизнуть от своих родственников… если… Чувствуя себя напуганным школьником, он взял свое пальто и портфель и начал пробираться к выходу. Глава 6 Официант ресторана «Четыре сезона» проводил высокую привлекательную женщину к ее обычному столику возле бара. Аскетичное модное убранство служило идеальным фоном для колоритных персонажей, проводивших здесь дни и ночи. Пробираясь к своему столику, женщина улыбалась, раскланивалась, кивнула приятелю, который прервал разговор, чтобы помахать ей. Шарлотта Брэндон была здешним завсегдатаем. Для нее это было все равно что пообедать в своем клубе, и ее стройная фигура уверенно двигалась в знакомой обстановке. Ее белоснежные волосы виднелись из-под темной норковой шляпки, которая была очень ей к лицу и идеально сочеталась с роскошной норковой шубой, надетой поверх темно-синего платья. В ее ушах блестели сапфиры и бриллианты, шею обвивали три нитки крупного великолепного жемчуга, а на левой руке сверкал большой сапфир, который она купила себе на пятидесятилетие, после того как продала свою пятнадцатую книгу. Ее предыдущая книга разошлась тиражом более чем в три миллиона экземпляров в мягкой обложке, и она решила отпраздновать и купить себе это кольцо. Она не переставала удивляться тому, что ее карьера началась со смерти ее мужа, когда его самолет разбился и она вынуждена была выйти на свою первую работу, состоявшую в том, что она собирала материалы для очень скучных обозрений. Эта работа ей не нравилась, но она быстро обнаружила, что ей нравится совсем другое – писать. И когда она начала писать свою первую книгу, она почувствовала себя так, словно была рождена для этого. Первую книгу приняли тепло, вторую – еще теплее. А третья книга сразу же стала бестселлером, и после этого все пошло гладко, она с каждым годом и с каждой новой книгой все больше любила свою нелегкую работу. И уже многие годы единственным, что имело для нее значение, были ее книги, дети и внучка Аманда. После гибели мужа в ее жизни не было никаких серьезных отношений. Иногда она заставляла себя выйти в свет с каким-нибудь мужчиной. Теперь у нее было множество близких друзей и теплых взаимоотношений, но замуж выходить она не хотела. Первые двадцать лет она использовала детей как предлог, теперь стала использовать свою работу. «Со мной очень трудно ужиться! Я веду ненормальную жизнь. Пишу всю ночь и сплю весь день. Это сведет тебя с ума! Ты возненавидишь такую жизнь!» Ее отговорки были самыми разнообразными, но не слишком серьезными. Она была очень организованной и дисциплинированной женщиной, которая почти с армейской точностью планировала свой рабочий график. Правда заключалась в том, что она больше не хотела выходить замуж. Она никогда не смогла бы полюбить кого-нибудь после Артура Хейла. Он остался яркой звездой на ее горизонте и стал прототипом дюжины героев ее книг. А Александр был настолько похож на него, что у нее вставал комок в горле всякий раз, когда она видела его. Такой же темноволосый, высокий, стройный и привлекательный. Ее переполняла гордость, что этот необыкновенно красивый, умный и добрый человек был ее сыном. Эти чувства сильно отличались от того, что она испытывала при встрече с дочерью. При виде Кей ее охватывала тайная вина, словно она что-то сделала не так. Почему Кей выросла такой ожесточенной, холодной и злой? Что могло так повлиять на нее? Гибель ее отца? Или то, что мать слишком много времени уделяла работе? Ревность к брату? Шарлотта всегда испытывала чувство несостоятельности, грусти и тревоги, глядя в эти холодные глаза, такие похожие на ее собственные, только в них не отражалась любовь к жизни. Кей так отличалась от Алекса, который поднялся при виде матери. В его глазах читалась искренняя радость, а на лице сияла счастливая улыбка. – Бог мой, мама, ты выглядишь потрясающе! Он наклонился поцеловать ее, а она обняла его. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он последний раз прилетал в Нью-Йорк из Сан-Франциско, но Шарлотта никогда не чувствовала, что их разделяет большое расстояние. Он часто звонил ей, справиться о том, как у нее идут дела, сообщить какую-нибудь новость, поинтересоваться новой книгой или рассказать о своем последнем судебном деле. Она чувствовала себя частью его жизни, но при этом они сильно не навязывались друг другу. И эти отношения она высоко ценила. Она села за столик напротив сына, и в ее глазах светилась радость от встречи с ним. – Ты выглядишь лучше, чем когда-либо! – Он улыбнулся с откровенной гордостью. – Лесть, мой дорогой, безнравственна, но очень приятна. Спасибо. В ее глазах появились смешинки, и Алекс улыбнулся ей. В шестьдесят два года она все еще была эффектной женщиной, высокой, грациозной, элегантной, с гладкой кожей, сделавшей бы честь женщине вдвое моложе ее. Пластическая хирургия помогала ей сохранять красоту и прелестный цвет лица, но она изначально была ослепительной женщиной. И она прилагала усилия, чтобы оставаться молодой, учитывая, сколько ей приходилось участвовать в рекламных кампаниях по продвижению своих книг. С годами имя Шарлотты Брэндон стало товарным знаком. И она понимала, что ее лицо является важной частью ее имиджа, так же как ее душевная теплота и жизненная сила. Она была женщиной, которую уважали другие женщины и которая за три десятка лет завоевала преданность своих поклонниц. – Итак, что ты затеял? Должна сказать, что ты тоже прекрасно выглядишь. – Я был очень занят. На самом деле работал без передышки после нашей последней встречи. Но тут он перевел взгляд на дверь. На мгновение ему показалось, что он увидел Рафаэллу. Темноволосая женщина в норковой шубе поднималась по лестнице, но это была не Рафаэлла. Он снова повернулся к матери. – Ты кого-то ждешь, Алекс? – Она заметила выражение его глаз и улыбнулась. – Или просто устал от калифорнийских женщин? – А когда мне с ними встречаться? Я работаю днем и ночью. – Тебе не следует этого делать. На мгновение она посмотрела на него с грустью. Она хотела, чтобы он жил полной жизнью, а не только работой. Она хотела большего для обоих своих детей, но до сих пор ни один из них, похоже, не получил того, чего хотел. У Алекса не сложился брак с Рейчел, а Кей была поглощена своей политикой и амбициями, которые заслонили собой все прочее. Иногда Шарлотте казалось, что она не понимает их. Ей же удалось совместить семью и карьеру. Но дети говорили, что теперь настали другие времена, что карьеру так легко не сделаешь, как в прошлом. Было ли это правдой или они просто прятались за этими словами от своих неудач? Наблюдая за сыном, она размышляла: был ли он счастлив в своем одиночестве или все-таки хотел чего-то другого? Ей хотелось бы знать, есть ли у него женщина, которую он любит по-настоящему. – Не смотри на меня так обеспокоенно, мама, – он похлопал ее по руке и подал знак официанту. – Выпьем? Она кивнула, и он заказал для них обоих «Кровавую Мери», а потом с улыбкой откинулся на спинку стула. Пора все рассказать ей. Прямо сейчас, на случай, если Рафаэлла придет вовремя. Он сказал ей, что будет ждать ее в час дня, а с матерью встретился в половине первого. Конечно, существует возможность, что Рафаэлла вовсе не придет. На мгновение он нахмурился, потом взглянул в темно-синие глаза матери: – Я пригласил одну знакомую присоединиться к нам. Но я не уверен, что она сможет прийти. По-мальчишески смущенно он опустил глаза, потом снова посмотрел на мать: – Надеюсь, ты не возражаешь? Но Шарлотта Брэндон уже смеялась молодым счастливым смехом, который всегда вызывал у него улыбку. – Перестань смеяться надо мной, мама. Но ее смех был таким заразительным, что Алекс не сдержал улыбки, глядя в ее веселые глаза. – Ты выглядишь так, словно тебе четырнадцать лет, Алекс. Прошу прощения. Кого, бога ради, ты пригласил на обед? – Просто знакомую. Женщину. Он чуть не добавил: «Я подцепил ее в самолете». – Ты встречаешься с ней здесь, в Нью-Йорке? Вопрос не был назойливо любопытным, а просто дружеским. Шарлотта продолжала улыбаться сыну. – Нет. Она живет в Сан-Франциско. Она прилетела сюда всего на несколько дней. Мы летели одним рейсом. – Очень мило. Чем она занимается? Шарлотта сделала первый глоток коктейля, сомневаясь, стоит ли его расспрашивать, но ее всегда интересовали его друзья. Иногда было трудно вести себя не как мать, и, если она переступала черту, он всегда мягко останавливал ее. Сейчас она смотрела на него вопросительно, но он, похоже, не возражал. Она давно не видела, чтобы он выглядел таким счастливым, и его глаза были удивительно теплыми и ласковыми. Он никогда не был таким с Рейчел, с ней он чувствовал себя неуютно и озабоченно. Внезапно Шарлотте пришло в голову, что Алекс готовит ей какой-то сюрприз. Но он лишь с улыбкой смотрел на нее, словно ее вопрос позабавил его. – Ты, возможно, сочтешь сложным в это поверить, Знаменитая Писательница Шарлотта Брэндон, но она, похоже, ничем не занимается. – Так, так. Настоящее декадентство, – но Шарлотта не выглядела обеспокоенной, просто заинтересованной тем, что прочла в глазах сына. – она очень молода? Это бы все объяснило. Очень молодые люди имеют право ничем не заниматься, пока не решат, чего бы им хотелось. Но когда они становятся старше, Шарлотта полагала, что они уже должны выбрать свой путь. По крайней мере, начать работать. – Нет. Я хочу сказать, не так уж молода. Ей около тридцати. И она из Европы. – А-а, – понимающе сказала Шарлотта, – тогда все ясно. – Хотя все это странно, – задумчиво сказал он, – я никогда не встречал никого, кто бы вел такой образ жизни. Ее отец француз, а мать испанка, и девушка провела большую часть своей жизни под замком, окруженная родственниками и дуэньями. Такая жизнь кажется невероятной. – Как тебе удалось оторвать ее от них хотя бы на то время, чтобы подружиться с ней? Шарлотта была заинтригована и отвлеклась лишь на мгновение, чтобы помахать рукой приятелю, сидевшему напротив. – Я еще с ней не подружился. Но рассчитываю на это. Это было одной из причин, почему я пригласил ее сегодня на обед. Она обожает твои книги. – О господи, Алекс, только не это! Бога ради, как я могу есть с людьми, которые задают вопросы о том, как давно я пишу и сколько месяцев у меня уходит на написание одного романа? – но ее упреки были шутливыми, а на губах играла улыбка. – Почему бы тебе не завести знакомства с девушками, которые предпочитают других авторов? Какая-нибудь милая барышня, которая любит читать Пруста, или Бальзака, или Камю, или мемуары Уинстона Черчилля? Что-нибудь посерьезнее. Он усмехнулся над ее серьезным выражением лица и внезапно заметил видение, входящее в двери ресторана. Шарлотта, казалось, услышала, как у него перехватило дыхание. Проследив за направлением его взгляда, она обернулась и увидела необыкновенно красивую высокую и темноволосую женщину, стоявшую на лестнице. Она казалась невероятно хрупкой и в то же время полностью владевшей собой. Ее необыкновенная красота привлекла всеобщее внимание и откровенное восхищение. У нее была идеальная осанка, высоко поднятая голова, а ее волосы, тщательно уложенные в узел, казались сделанными из натурального шелка. На ней было надето узкое платье из кашемира цвета темного шоколада, которое было почти такого же цвета, как и роскошные меха. Вокруг ее шеи был небрежно повязан кремовый шарфик, в ушах сверкали бриллианты и жемчуга. Ее стройные ноги казались невероятно длинными в колготах шоколадного цвета и коричневых замшевых туфлях. Ее сумочка была такого же темно-коричневого цвета, и на этот раз это был не Гуччи, а «Гермес». Она была самой красивой женщиной из встреченных Шарлоттой за много лет, и она внезапно поняла восторженное выражение лица сына. Что поразило ее, когда Алекс, извинившись, встал из-за стола и направился в сторону их гостьи, так это то, что в этой девушке было нечто знакомое. Шарлотта уже видела это лицо, или, может быть, оно было типичным для испанской аристократии. Она подходила к их столику с грацией и чувством собственного достоинства, как молодая королева, но в то же время в ее глазах было выражение застенчивости и мягкости, которые были удивительны при ее ошеломляющей внешности. На этот раз Шарлотта едва удержалась от восклицания, разглядывая ее. Девушка была настолько прекрасна, что созерцать ее можно было лишь с благоговением. И легко было понять очарованность Алекса. Это была редкая, очень редкая драгоценность. – Мама, я хочу представить тебе Рафаэллу. Рафаэлла, это моя мать, Шарлотта Брэндон. На мгновение Шарлотта удивилась отсутствию фамилии, но ее удивление быстро прошло при взгляде в темные, затравленные глаза девушки. Вблизи было видно, что она была почти испугана и неровно дышала, словно только что совершила пробежку. Но, полностью владея собой, она, в соответствии с этикетом, пожала Шарлотте руку, позволила Алексу взять ее пальто и села за столик. – Мне очень стыдно за то, что я опоздала, миссис Брэндон, – она посмотрела Шарлотте прямо в глаза, и на ее щеках выступил легкий румянец, – я была занята. И мне было очень трудно… освободиться. Прикрыв ресницами глаза, она устроилась на своем стуле, и Алексу на секунду показалось, что он тает при виде ее. Она была самая невероятная из всех женщин, кого он встречал. И глядя на них, сидевших рядом, Шарлотта подумала, что из них вышла бы потрясающая пара. Темноволосые головы, склоненные друг к другу, огромные глаза, гибкие молодые тела, изящные руки. Они выглядели как два бога из древней мифологии, созданные друг для друга. Шарлотта заставила себя вернуться к разговору с доброжелательной улыбкой. – Не беспокойтесь, дорогая. Мы с Алексом просто обменивались новостями. Он сказал мне, что вчера вы летели одним ночным рейсом из Сан-Франциско. Навестить друзей? – Встретиться с моей мамой. – Рафаэлла начала медленно расслабляться, хотя и отказалась от выпивки, когда ее усаживали за стол. – Она живет здесь? – Нет, в Мадриде. Она просто остановилась здесь на пути в Буэнос-Айрес. И она подумала… ну, во всяком случае, это дает мне возможность прилететь в Нью-Йорк на несколько дней. – Ей повезло, что она встретилась с вами. Я тоже всегда так себя чувствую, когда Алекс приезжает сюда. Все трое улыбнулись, и Алекс предложил заказать обед, прежде чем они продолжат беседу. И только после этого Рафаэлла призналась Шарлотте, как много для нее значили ее книги за прошедшие годы. – Должна признаться, что вначале читала их на испанском, а время от времени на французском. Но когда я переехала в эту страну, мой… – Она покраснела и на мгновение опустила глаза. Она чуть было не сказала им, что ее муж купил для нее несколько книг Шарлотты на английском, но она тут же остановилась. Это было нечестно, но ей не хотелось говорить сейчас о Джоне Генри. – Я купила их на английском, и теперь читаю их только в оригинале. – Ее глаза снова сделались печальными, когда она посмотрела на Шарлотту. – Вы даже не представляете, как много ваша работа значит для меня. Иногда я думаю, что только это, – еле слышно добавила она, – дает мне силы жить. Шарлотта смотрела на нее и слышала почти агонию в ее голосе, а Алекс вспомнил, как увидел ее в первый раз, плачущей на лестнице. Теперь, сидя в шикарном нью-йоркском ресторане, он начал задумываться о том, что за тяжкий груз лежит у нее на душе. Но Рафаэлла только взглянула на его мать со слабой улыбкой благодарности, и, не раздумывая, Шарлотта накрыла ее руку своей. – Они очень много значат для меня, когда я их пишу. Но самое важное – чтобы они имели значение и для других людей, вроде вас. Спасибо вам, Рафаэлла. Это замечательный комплимент, и в некотором смысле он делает мою жизнь стоящей. – Потом, словно угадав отдаленную мечту, несбыточное желание, она пристально посмотрела на Рафаэллу: – Вы тоже пишете? Но Рафаэлла только улыбнулась и покачала головой. Она выглядела при этом очень молодой, наивной и не такой искушенной, какой показалась вначале. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/daniela-stil/prekrasnaya-neznakomka/) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.