Ангел для сестры
Джоди Пиколт


Анна не больна, но в свои тринадцать лет перенесла бесчисленное множество операций, переливаний, инъекций. И все для того, чтобы помочь сестре, больной лейкемией. Как сказали родители, для этого Анна и появилась на свет.

Но какой могла бы стать ее жизнь, не будь она привязана к сестре?… Анна решилась на шаг, который для многих людей был бы слишком сложен, и подала в суд на родителей, присвоивших право распоряжаться ее телом.





Джоди Пиколт

Ангел для сестры


Посвящается семье Карран.

Самым лучшим членам нашей семьи, хотя на самом деле они нам не родственники.

Спасибо за то, что вы занимаете такое важное место в нашей жизни.





Благодарности




Как мама ребенка, перенесшего за три года десять операций, я хотела бы прежде всего поблагодарить врачей и медсестер. За то, что, каждый день сталкиваясь с самым страшным, что только может пережить семья, они стараются смягчить ситуацию. Доктору Роланду Иви и всем медсестрам детского отделения Массачусетской больницы отоларингологии и офтальмологии – спасибо вам за то, что действительно хорошо кончается. Во время написания «Ангела для сестры» я снова и снова понимала, как мало знаю и как часто полагаюсь на опыт и ум других. За то, что пустили меня в свою жизнь как человека и как писателя и поверили в мой писательский талант, огромное спасибо Дженнифер Стерник, Шерри Фрицше, Джанкарло Чикчетти, Грегу Кахеяну, докторам Винсенту Гуарере, Ричарду Стоуну, Фариду Буладу, Эрику Терману, Джеймсу Умласу, а также Вайату Фоксу, Андрее Грин, доктору Майклу Голдману, Лори Томпсон, Синтии Фолленсби, Робину Коллу, Мери Энн Маккенни, Харриет Сент-Лорен, Эприл Мурдоч, Айдану Каррану, Джейн Пиколт и Джо Энн Мэрсон. За то, что дали мне огнетушитель и взяли на одну ночь в настоящую пожарную бригаду, благодарю Майкла Кларка, Дейва Хаутанеми, «Медленного» Ричарда Лоу и Джима Беландера (который также получает золотую звезду за исправление моих ошибок). За постоянную поддержку спасибо Керолин Грейди, Джудит Курр, Камилле Макдаффи, Лоре Мюллен, Саре Бренхем, Карен Мендер, Шеннон Маккену, Паоло Пепе, Силь Балленджер, Анне Харрис и настойчивым сотрудникам отдела продаж компании «Atria». За то, что верила в меня с самого начала, от всего сердца благодарю Лору Гросс. За чуткие наставления и предоставленную мне возможность расправить крылья я искренне признательна Эмили Бестлер. Скота и Аманду Маклиллан и Дейва Кранмера благодарю за то, что помогли мне увидеть и понять все победы и поражения в борьбе с болезнью со смертельным диагнозом, – спасибо вам за великодушие и долгой вам и здоровой жизни.

И, как всегда, спасибо Кайлу, Джейку, Семми и особенно Тиму, за то, что они есть, и это главное.





Пролог


Никто не начинает войну – вернее, никому в здравом уме не следует этого делать, – не имея четкого представления о том, зачем нужна эта война и как ее вести

    Карол фон Клаузевиц. «О войне»

Самое раннее мое воспоминание: мне три года и я пытаюсь убить свою сестру. Иногда воспоминание настолько яркое, что я чувствую, как зудят руки, держащие подушку, как нос сестры упирается в мою ладонь. Конечно, у нее не было никаких шансов, но у меня все равно ничего не получилось. Появился отец, который пришел ночевать домой, и спас ее. Укладывая меня обратно в постель, он сказал:

– Этого никогда не было.

Когда мы подросли, никто не воспринимал меня отдельно от нее. Наблюдая, как она спит по другую сторону комнаты, и глядя на длинную тень между нашими кроватями, я перебирала в голове разные варианты. Яд, подлитый в ее завтрак. Сильное течение во время купания. Удар молнии.

Тем не менее, я так и не убила свою сестру. Она все сделала сама.

Во всяком случае, так я говорила себе.




Понедельник



Брат мой, я – огонь,

Уходящий на дно океана,

И не встретится нам

Никогда и нигде;

Через тысячу лет, может, только

Я согрею тебя.

Обниму, закружу,

Буду пить из тебя

И менять тебя, брат,

Может, тысячу лет.

    Карл Сандбург. «Семья»






Анна


Когда я была маленькой, меня интересовало не то, откуда берутся дети, а зачем они появляются. Сам процесс был мне понятен, в это меня посвятила сестра. Хотя я подозревала, что она сама не все правильно поняла. В то время как мои ровесники, воспользовавшись тем, что учитель отвлекся, искали в школьном словаре значение слов вагина и пенис, меня интересовали детали. Например, почему у одних мам только один ребенок, а в некоторых семьях родители уже сбились со счета, сколько у них детей. Или почему новенькая по имени Седона все время рассказывает о том, что родители дали ей имя в честь места, где они ее сделали (мой папа заметил, что ей повезло, ведь они в тот момент могли отдыхать в Нью-Джерси).

В тринадцать лет все стало еще сложнее: одну восьмиклассницу исключили из школы, поскольку она оказалась в интересном положении; соседка забеременела, чтобы удержать мужа. Честно говоря, если бы инопланетяне, прилетевшие на Землю, захотели узнать, почему рождаются дети, они пришли бы к выводу, что у большинства землян дети получаются или случайно, или потому, что они напились в определенный день, или оттого, что подвели контрацептивы, или по тысяче других причин, о которых даже неудобно говорить.

С другой стороны, я как раз родилась не просто так. Меня зачали не под влиянием выпитой бутылки дешевого вина, полнолуния или временного помутнения рассудка. Я родилась потому, что врачам удалось соединить мамину яйцеклетку и папин сперматозоид и создать особую комбинацию ценного генетического материала. По правде говоря, когда Джесси рассказал мне, как делаются дети, я не поверила ему и решила выяснить правду у родителей. В результате я узнала не только это, но и кое-что еще. Они усадили меня и рассказали то, что обычно рассказывают детям в подобных случаях, а также объяснили, почему выбрали именно тот эмбрион, который впоследствии стал мною: потому что я могла спасти свою сестру Кейт.

– Мы уже тогда очень любили тебя, так как точно знали, какой ты будешь.

Тогда я поинтересовалась, что случилось бы, окажись Кейт здоровой. По всей вероятности, я все еще обитала бы на небесах в ожидании тела, в котором смогу пожить какое-то время на земле. Конечно, я бы уже не попала в эту семью.

Вот так, в отличие от всех остальных, я появилась в этом мире не случайно. Если у ваших родителей была причина желать вашего рождения, это очень важно. Пока есть эта причина, есть ивы.



Ломбард – это место, где полно хлама, но для меня это прекрасное место, где можно придумывать разные истории. Что может заставить человека продать Ни Разу Не Надетое Кольцо с Бриллиантом? Кому так понадобились деньги, что он готов продать одноглазого плюшевого медвежонка? Я подумала, будет ли кто-то задавать себе те же вопросы, глядя на мой медальон. У сидевшего за прилавком человека нос был похож на луковицу, а глаза были настолько глубоко посажены, что непонятно, как он вообще что-то видел в своем магазине.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил он.

С трудом сдерживая желание повернуться и убежать, я сделала вид, что зашла сюда совершенно случайно. Мне помогало справиться с собой знание того, что я не первая стою возле этого прилавка, сжимая в руках то, с чем не собиралась расставаться никогда.

– Я хочу кое-что продать, – сказала я.

– Мне некогда разгадывать загадки. Показывай, что у тебя.

Проглотив застрявший в горле ком, я вытащила медальон из кармана джинсов. Сердечко упало на стекло прилавка, потянув за собой цепочку.

– Здесь четырнадцать каратов золота, и его практически не носили, – объявила я.

Это было ложью: до сегодняшнего утра я не снимала медальон в течение семи лет. Мне было шесть, когда отец подарил его, после того как у меня взяли костный мозг для сестры. Он сказал, что тому, кто сделал своей сестре такой дорогой подарок, тоже нужно дарить что-то дорогое. И теперь мне было очень неуютно при виде лежащего на прилавке медальона.

Владелец ломбарда посмотрел на медальон через лупу, которая увеличила его глаз до почти нормального размера.

– Я дам двадцать.

– Долларов?

– Нет, песо. Ну так как?

– Но он стоит в двадцать раз дороже!

Мужчина пожал плечами:

– Это не мне нужны деньги.

Я взяла медальон и уже была готова согласиться на сделку, когда с моей рукой случилось что-то непонятное – пальцы сжались в кулак так крепко, что я покраснела от усилия, пытаясь разжать их. Прошел, казалось, целый час, прежде чем медальон попал в раскрытую ладонь хозяина ломбарда. Он с сочувствием посмотрел на меня.

– Скажи, что потеряла медальон. – Советы он давал бесплатно.



Если бы господин Вебстер включил в свой словарь выражение ошибка природы, то Анна Фитцджеральд была бы наилучшей иллюстрацией. Начнем с того, что я тощая, без какого-либо намека на грудь, с волосами цвета пыли и архипелагами веснушек на щеках, на которые, должна заметить, не действуют ни сок лимона, ни солнцезащитный крем, ни даже наждачная бумага. Видимо, в мой день рождения Господь был не в духе, поэтому ко всему прочему добавил еще и мою семью.

Мои родители старались, чтобы все было как положено. Но на самом деле у меня не было настоящего детства. По правде говоря, у Кейт и Джесси его тоже не было. Возможно, мой брат и смог получить удовольствие от тех четырех лет, которые он успел прожить, пока Кейт не поставили диагноз. Но с тех пор у нас не было времени на постепенное взросление.

Знаете, многие дети думают, что в жизни, как в мультфильме: если на голову упадет наковальня, можно потом отлепиться от асфальта, встать и пойти дальше. Так вот, я никогда в это не верила. Иначе и быть не могло, ведь Смерть буквально стала членом нашей семьи.

У Кейт острая промиелоцитная лейкемия. Хотя это не совсем так – сейчас болезнь впала в спячку, но в любой момент может поднять голову.

Молекулярный рецидив, гранулоцит – эти слова знакомы мне, хотя их не встретишь ни в одном экзаменационном тесте. Я – аллогенный донор, идеально подходящий своей сестре. Когда Кейт нужны лейкоциты, стволовые клетки или костный мозг, чтобы внушить своему организму, будто он здоров, она получает их от меня. Практически каждый раз, когда Кейт попадает в больницу, туда же попадаю и я.

Все это, в принципе, не важно, только не следует верить всему, что обо мне говорят. Особенно тому, что говорю я.

Поднимаясь по лестнице, я встретила маму в вечернем платье.

– Вот кто мне нужен, – сказала она, поворачиваясь ко мне спиной.

Я застегнула «молнию» и смотрела, как моя мама вертится. Она была бы красавицей, если бы жила не в этой жизни. У нее длинные темные волосы, красивая, как у принцессы, линия шеи и плеч, но уголки рта опущены, будто ей сообщили плохие новости. У мамы почти нет свободного времени, ведь как только у моей сестры появляется синяк или идет из носа кровь, все мамины планы рушатся. А оставшееся от забот о сестре время она тратит на Интернет-сайт Bluefly.com, заказывая себе роскошные наряды, которые некуда надеть.

– Ну как?

Ее платье переливалось всеми оттенками заката, и ткань шуршала при каждом движении. Платье с открытым лифом, из тех, в каких кинозвезды проходят по красным ковровым дорожкам, выглядело неуместно в частном доме в пригороде Верхнего Дерби, штат Род-Айленд. Мама подняла и заколола волосы. На ее кровати лежали еще три платья: одно черное и облегающее, одно – расшитое бисером и еще одно, которое казалось невероятно маленьким.

– Ты выглядишь… – Я проглотила последнее слово «усталой».

Мама замерла, и я испугалась, что нечаянно высказала свою мысль вслух. Она подняла руку, не давая мне ничего добавить, и прислушалась.

– Ты слышала?

– Что?

– Кейт.

– Я ничего не слышала.

Но она мне не поверила. Когда дело касается Кейт, она не верит никому. Она быстро прошла по коридору, открыла дверь в нашу комнату, увидела мою сестру, бьющуюся в истерике на кровати, и мир рухнул в очередной раз. Мой папа, астроном-любитель, как-то пытался рассказать мне о черных дырах, объяснял, как они поглощают все, даже свет. Подобные моменты создают такой же вакуум, и что бы ты ни делал, тебя все равно подхватит и затянет этот вихрь.

– Кейт! – Мама упала на колени возле кровати, дурацкая юбка всколыхнулась вокруг нее. – Кейт, солнышко, что болит?

Кейт прижимала подушку к животу, по ее щекам катились слезы, светлые волосы влажными прядями прилипли к щекам, она тяжело дышала. Я замерла в дверях, ожидая указаний: «Позвонить папе», «Позвонить 911», «Позвонить доктору Шансу». Пытаясь получить вразумительный ответ, мама начала трясти Кейт за плечи, но сестра только вытирала слезы, не в состоянии ответить.

– Престон, – всхлипывала она, – он бросает Серену навсегда.

Только тогда мы заметили включенный телевизор. На экране красавец блондин смотрел на женщину, которая плакала так же горько, как и моя сестра, а потом вышел, хлопнув дверью.

– Но что болит? – спрашивала мама, уверенная, что должно быть что-то еще.

– Боже! – протянула Кейт, хлюпая носом. – Ты хоть представляешь, сколько Серена и Престон пережили вместе? Представляешь?

Когда выяснилось, что все в порядке, рука, сжимавшая мой желудок, расслабилась. Жизнь в нашем доме похожа на короткое одеяло: иногда ты прекрасно под ним помещаешься, а иногда мерзнешь и трясешься всю ночь. Хуже всего то, что ты никогда не знаешь, как будет в этот раз. Я села на краешек кровати Кейт. Ей шестнадцать, но я выше, и люди часто думают, что я старше. За лето она влюблялась почти во всех главных героев этого сериала – Каллахана, Виатта и Лима. Теперь, видимо, настала очередь Престона.

– Помнишь ту историю с похищением? – спросила я.

Я знала сюжет, потому что Кейт заставляла меня записывать серии во время своего очередного курса лечения.

– Когда она чуть не вышла замуж за его брата-близнеца, – подхватила Кейт.

– А потом он погиб в катастрофе? Два месяца назад, по-моему, – присоединилась к разговору мама, и я вспомнила, что и она часто смотрела сериал, когда была с Кейт в больнице. Только тогда сестра заметила мамин наряд.

– Что это на тебе?

– О, я собираюсь вернуть его обратно. – Она поднялась и встала передо мной, чтобы я расстегнула «молнию» платья.

Интересно, мама это делает, чтобы примерить ненадолго чужую жизнь или чтобы забыть о своей?

– Ты уверена, что ничего не болит?

Когда мама вышла, Кейт немного погасла: только так можно описать то, что краски сошли с ее лица и она начала сливаться с подушкой. Когда ей становится хуже, она чуть-чуть блекнет, и я боюсь, что однажды проснусь и не увижу ее совсем.

– Отойди, – скомандовала Кейт, – ты загораживаешь мне экран.

Я села на свою кровать.

– Это же только эпизоды следующей серии.

– Если я умру сегодня вечером, то хоть буду знать, что пропущу.

Я взбила свою жесткую, как камень, подушку. Все мягкие подушки Кейт, как всегда, забрала себе. Она заслужила это потому, что она на три года старше, или потому, что больна, или потому, что Луна в созвездии Водолея, – причина есть всегда.

Я искоса посмотрела на экран. Мне хотелось переключить канал, но шансов у меня не было.

– Престон похож на манекен.

– Поэтому ты по ночам шепчешь в подушку его имя?

– Заткнись, – сказала я.

– Сама заткнись. – Кейт улыбнулась. – Скорее всего, он гей. Он не стоит внимания, тем более что сестры Фитцджеральд…

Вздрогнув, она остановилась посреди фразы, и я наклонилась к ней.

– Кейт?

– Ничего. – Она потерла поясницу – это давала знать ее почка.

– Хочешь, я позову маму?

– Нет еще.

Она протянула руку. Расстояние между нашими кроватями как раз позволяет коснуться руками. Я протянула свою. Когда мы были маленькими, то часто делали такой «мост» и смотрели, сколько кукол Барби поместится.

В последнее время мне снится сон, будто меня порезали на множество кусочков и не могут собрать обратно.

Папа говорит, что огонь поглотит сам себя, если не открывать окна и не дать ему немного воздуха. Думаю, то же самое происходит со мной. Но папа также говорит, что если огонь наступает на пятки, то человек способен сломать стену, чтобы спастись. Когда Кейт уснула после выпитых лекарств, я взяла кожаную папку, которую прячу под матрацем, и пошла в ванную, где мне никто не мог помешать. Я знала, что Кейт заглядывала в папку: красная нить, которую я протянула между зубцами «молнии», чтобы увидеть, если кто-то откроет папку, была разорвана, но все было на месте. Я повернула кран, чтобы полилась вода и все думали, будто я моюсь, села на пол и начала считать.

Если добавить те двадцать долларов из ломбарда, у меня 136 долларов 87 центов. Этого не хватит, но, думаю, можно что-то придумать. У Джесси не было 2900 долларов, когда он купил свой потрепанный джип, и банк дал ему какой-то кредит. Конечно, родителям пришлось подписывать бумаги. Учитывая ситуацию, я сомневалась, что они сделают то же самое для меня. Я еще раз пересчитала деньги: вдруг какая-нибудь купюра волшебным образом удвоилась, но математика есть математика, и сумма не изменилась. Тогда я принялась читать вырезки из газет.

Кемпбелл Александер. Дурацкое имя, на мой взгляд: звучит, как название дорогого спиртного напитка или брокерской конторы. Но послужной список этого человека впечатлял.

Чтобы попасть в комнату моего брата, нужно сначала выйти из дома. Это именно то, что ему нравится. Джесси переехал на чердак над гаражом три года назад – идеальный выход, поскольку он не хотел, чтобы родители знали, чем он занимается, а родители, честно говоря, и не хотели знать.

Лестницу, ведущую в его комнату, загораживали четыре шипованные шины, небольшая куча картонных коробок и перевернутый дубовый письменный стол. Думаю, Джесси сам выстроил эти баррикады, чтобы к нему труднее было добраться.

Я преодолела все препятствия и поднялась по лестнице, держась за вибрирующие от громкой музыки перила. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он услышал мой стук.

– Что? – резко спросил он, приоткрыв дверь.

– Можно войти?

Он подумал, потом отступил, пропуская меня. Комната была завалена грязной одеждой, журналами, пакетами из-под китайской еды. Пахло так, как пахнут пропитавшиеся потом язычки старых ботинок для коньков. Единственным сияющим чистотой местом была полка, где Джесси хранил свою коллекцию знаков, украшающих автомобили: серебряный знак «ягуара», символ «мерседеса», лошадь «мустанга». По словам брата, их можно просто найти на улице, однако я не настолько глупая, чтобы верить в это.

Не надо думать, будто родители не заботились о Джесси или не интересовались его делами. Просто у них не хватало на него времени, поскольку в их списке приоритетов он был где-то в середине.

Не обращая на меня внимания, Джесси вернулся к прерванному занятию на другом конце этого хаоса. Я увидела керамический горшок, который исчез из кухни несколько месяцев назад, а теперь стоял на телевизоре, и медную трубку: один ее конец выходил из-под крышки, а второй был опущен в пластиковый кувшин для молока, наполненный льдом. Заканчивалась вся эта конструкция стеклянной банкой, куда что-то капало.

Возможно, Джесси похож на уголовника, но он очень умный. Как только я протянула руку, чтобы потрогать его хитроумное изобретение, Джесси обернулся.

– Эй! – Он перелетел через кровать и ударил меня по руке. – Ты нарушишь конденсирующую цепь.

– Это то, что я думаю?

На его лице появилась хитрая ухмылка:

– Смотря что ты думаешь. – Он поднял банку, и жидкость начала капать на ковер. – Попробуй.

Для кое-как сделанного перегонного аппарата виски был довольно крепким. Все мои внутренности будто опалило адским огнем, потом ноги подогнулись, и я упала на кровать. Голос пропал почти на целую минуту.

– Отвратительно, – выдохнула я.

Джесси засмеялся и тоже сделал глоток, хотя на него это, похоже, подействовало не так сильно.

– Ну, чего ты от меня хочешь?

– Откуда ты знаешь, что мне что-то нужно?

– Потому что никто не наносит мне визитов вежливости, – сказал он, усаживаясь на подлокотник кресла. – И если бы что-то случилось с Кейт, ты бы сразу сказала.

– Это как раз насчет Кейт. В некотором смысле, – сказала я, уставившись на свои колени. Я все еще чувствовала огонь внутри. – Помнишь, когда ты пришел домой пьяный и я притащила тебя сюда? Ты мне должен.

– Что должен?

Я сунула ему в руки газетные вырезки. Они лучше меня могли все объяснить. Брат пролистал их, потом посмотрел на меня. У него светло-серые глаза, и иногда, когда он смотрит на тебя, ты совершенно забываешь, что хочешь сказать.

– Не связывайся с системой, Анна, – горько сказал он. – У всех у нас свои выученные роли, от которых мы не отступаем: Кейт строит из себя мученицу, я – Позор Семьи, ну, а ты… ты у нас Миротворец.

Он думал, что знает меня, но и я знала его. Когда дело касается нарушения правил, Джесси нет равных. Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Кто сказал?



Джесси согласился подождать меня на парковке. Это был один из немногих случаев, когда он меня послушался. Я подошла ко входу, который охраняли две горгоны.

«Господин Кемпбелл Александер, офис на третьем этаже». Стены обшиты деревянными панелями цвета конского каштана, а персидский ковер был настолько толстым, что мои кроссовки утонули в ворсе. Туфли секретарши блестели так, что в них можно было увидеть собственное отражение. Я посмотрела на свои обрезанные шорты и кроссовки, которые я недавно от скуки разрисовала фломастерами.

У секретарши были идеальные брови, идеальная кожа и красивый рот, из которого лилась брань, адресованная кому-то, кто находился на другом конце телефонной линии.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я скажу это судье. Только потому, что ты хочешь вывести Клемана из себя, я не собираюсь… Нет, вообще-то эту прибавку я получила за свою уникальную работу и за то дерьмо, с которым имею дело каждый день, когда мы на самом деле на… – Она отвела трубку от уха, и я услышала гудки отбоя. – Сволочь, – проворчала она и, кажется, только тогда заметила меня в трех футах от себя. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

Секретарша смерила меня взглядом с головы до ног, оценивая по общей шкале первого впечатления. Баллов мне явно не хватало. Я вздернула подбородок, стараясь казаться круче.

– У меня назначена встреча с мистером Александером. В четыре.

– Ваш голос, – проговорила она. – По телефону вы не казались такой…

– Маленькой?

Она неловко улыбнулась:

– Мы, как правило, не работаем с делами несовершеннолетних. Если хотите, я могу предложить вам список практикующих адвокатов, которые…

Я набрала воздух в легкие.

– Вообще-то вы ошибаетесь, – перебила ее я. – В делах Смит против Вотели, Эдмунде против больницы матери и ребенка и Джером против провиденской епархии участвовали стороны, не достигшие восемнадцати. Во всех этих делах вердикт был в пользу клиентов мистера Александера. И это только за прошлый год.

Секретарша моргнула, и я, вероятно решив, что все-таки нравлюсь ей, улыбнулась.

– Ну, раз так обстоит дело, почему бы вам не подождать его? – сказала она и пригласила меня в кабинет.

Даже если каждую оставшуюся минуту своей жизни я провела бы за книгами, думаю, мне не удалось бы прочитать все это невероятное количество слов, хранящихся на полках, которые украшали стены кабинета адвоката Кемпбелла Александера от пола до потолка. Я начала считать: если на каждой странице около четырехсот слов, в каждой из этих юридических книг около четырехсот страниц, по двадцать книг на полке, шесть полок в шкафу, – получается около девятнадцати миллионов слов, и это еще далеко не все.

На огромном письменном столе был идеальный порядок и оставалось столько места, что на нем спокойно могла играть в футбол половина Китая. Никаких фотографий: жены, детей или его собственной. Единственное, что нарушало стерильность этой комнаты, – стоящая на полу кофейная чашка.

Я поймала себя на том, что старалась придумать объяснение этому странному факту: может, это муравьиный бассейн, или какой-то примитивный увлажнитель воздуха, или обман зрения. Почти убедив себя в последнем, я наклонилась, чтобы проверить, существует ли чашка на самом деле. Вдруг дверь резко распахнулась. Я чуть не упала со стула, на котором сидела, и оказалась лицом к лицу с немецкой овчаркой. Пронзив меня своим взглядом, она прошла к чашке и начала пить из нее воду.



Кемпбелл Александер тоже вошел. Это был темноволосый мужчина, почти такого же роста, как и мой отец, – шести футов. У него было лицо с квадратной челюстью и застывшими глазами. Он снял пиджак и аккуратно повесил его на крючок за дверью, потом вытащил папку из ящика стола и положил на стол. Так и не взглянув на меня, он произнес:

– Я не покупаю печенья у девочек-скаутов. Хотя ты заслужила поощрительные очки за упорство. – Он улыбнулся своей шутке.

– Я ничего не продаю.

Он с любопытством посмотрел на меня, потом нажал кнопку селектора:

– Керри, – сказал он, когда секретарь ответила. – Что это делает в моем кабинете?

– Я пришла, чтобы нанять вас.

Адвокат отпустил кнопку селектора.

– Боюсь, ничего не выйдет.

– Но вы даже не знаете, в чем дело.

Я сделала шаг вперед, и собака сделала то же самое. Только сейчас я заметила, что на ней жилет с красным крестом, как на сенбернарах, которые носят ром в горах. Я автоматически протянула руку, чтобы погладить ее.

– Не надо, – остановил меня Александер. – Судья – собака-поводырь.

Моя рука застыла в воздухе.

– Но вы же не слепой.

– Спасибо за напоминание.

– Тогда что же с вами?

Я тут же пожалела о вылетевшем вопросе: мне ведь приходилось сотни раз слышать, как бестактные люди задавали Кейт подобный вопрос.

– У меня железное легкое, – сухо сказал Кемпбелл Александер. – Собака не подпускает меня близко к магнитам. А теперь, если вы окажете мне честь и уйдете, секретарь подыщет вам имя кого-нибудь, кто…

Но я пока не могла уйти.

– Вы действительно выступали с обвинением против Бога? – Я достала все свои газетные вырезки и аккуратно разложила их на столе.

Его щека дернулась, он взял лежащую сверху вырезку.

– Я выступал с обвинением против епархии Провиденса, представлял интересы ребенка из одного принадлежащего им сиротского приюта. Ему необходимо было пройти экспериментальное лечение с использованием эмбриональных тканей, что, по их словам, нарушало решение Второго Ватиканского собора. Этот девятилетний мальчик, скорее, обвинял Бога в том, что жизнь так жестоко обошлась с ним.

Я просто смотрела на него.

– Дилан Джером хотел обвинить Бога в том, что тот недостаточно о нем заботился, – признался адвокат.

Если бы в этот стол из красного дерева ударила молния, эффект был бы тот же.

– Мистер Александер, у моей сестры лейкемия.

– Мне очень жаль. Но даже если бы я хотел опять судиться с Богом – а я не хочу этого, – то вы не можете подавать иск от чьего-либо имени.

Я могла бы многое ему рассказать о том, как моя кровь перетекала в вены сестры, как медсестры держали меня, чтобы взять лейкоциты для Кейт, и как доктора говорили, что опять взяли недостаточно. О синяках, о ноющей боли в костях, после того как я отдавала свой костный мозг, об уколах, заставляющих мой организм вырабатывать больше лейкоцитов, чтобы хватило и сестре. И о том, что я хоть и здорова, но вполне могу стать инвалидом. И что зачали меня только как донора для Кейт. Что даже сейчас, когда принимаются важные решения, никто не интересуется моим мнением, которое, по сути, должно быть решающим.

Я могла бы многое объяснить и именно поэтому сказала только:

– Не с Богом, со своими родителями. Я хочу судиться с ними за право на свое собственное тело.




Кемпбелл


Когда у тебя в руках есть только молоток, тогда все вокруг превращается в гвозди.

Так утверждал мой отец, первый Кемпбелл Александер. На мой взгляд, это убеждение является краеугольным камнем гражданской системы правосудия Америки. Проще говоря, загнанные в угол люди сделают все возможное, чтобы вновь оказаться в центре. Одни будут драться. Другие же подадут в суд, за что я им особенно благодарен.

На дальнем конце письменного стола Керри оставила для меня записки. Так, как я люблю: срочные дела – на зеленых листиках, менее важные – на желтых. Два ровных ряда напоминают компьютерный пасьянс на две масти. Один телефонный номер привлек мое внимание. Я нахмурился и передвинул зеленый листик в желтый ряд. Там было написано: «Твоя мама звонила четыре раза!!!» Подумав, я разорвал записку и выбросил в корзину.

Сидевшая напротив девочка ждала ответа, с которым я намеренно не спешил. Она говорила, что хочет подать в суд на своих родителей. Как и любой подросток на земле. Но она хочет судиться за право на свое собственное тело. Это как раз то, чего я избегаю, как чумы. Такие дела требуют много времени и возни с клиентом. Вздохнув, я встал.

– Как ты сказала, тебя зовут?

– Я не говорила. – Девочка выпрямила спину. – Анна Фитцджеральд.

Я открыл дверь и крикнул секретарше:

– Керри, найдите, пожалуйста, номер Центра планирования материнства для мисс Фитцджеральд.

– Что? – Когда я повернулся, девочка стояла. – Центр планирования материнства?

– Послушай, Анна. Вот тебе маленький совет. Подавать в суд только потому, что родители не разрешают тебе принимать противозачаточные таблетки или делать аборт, это то же самое, что пытаться убить комара отбойным молотком. Ты можешь сохранить свои карманные деньги и пойти в Центр планирования материнства, у них больше возможностей для решения твоих проблем.

Впервые после того, как я вошел в кабинет, я внимательно посмотрел на нее. Девочка излучала гнев, как электрические разряды.

– Моя сестра умирает, и мама хочет, чтобы я отдала ей свою почку, – быстро проговорила она. – Почему-то мне кажется, что презервативы тут не помогут.

У вас бывали моменты, когда вся ваша жизнь останавливается на распутье и вы оказываетесь перед выбором, но, даже выбирая одну дорогу, не сводите глаз с другой, уверенные, что ошиблись? Я увидел, что Керри несет записку с номером телефона, который я просил, закрыл дверь, так и не взяв ее, и вернулся к письменному столу.

– Никто не может заставить тебя отдать свой орган, если ты против.

– Правда? – Она начала загибать пальцы. – Первое, что я отдала сестре, была кровь из пуповины, а я тогда только родилась. У нее лейкемия – промиелоцитная лейкемия, – и благодаря моим клеткам наступает ремиссия. В следующий раз, когда у сестры случился рецидив, мне было пять лет, и у меня брали лейкоциты, три раза подряд, потому что врачам никогда не удается взять достаточно с первого раза. Потом это перестало действовать, и они начали пересаживать ей мой костный мозг. Если Кейт простуживалась, мне приходилось отдавать гранулоциты. Когда ей опять стало хуже, у меня взяли периферические кровяные стволовые клетки.

Запас медицинских терминов этой девочки заставил бы задуматься некоторых моих экспертов. Я достал блокнот из ящика стола.

– Очевидно, ты согласилась быть донором сестры?

Она подумала и покачала головой:

– Никто никогда не спрашивал моего согласия.

– Ты говорила родителям, что не хочешь отдавать почку?

– Они меня не слушают.

– Возможно, прислушались бы, если бы ты сказала.

Она опустила голову, и волосы упали ей на лицо.

– Они обращают на меня внимание, только когда им нужна моя кровь или еще что-то. Если бы не Кейт, меня вообще не было бы на свете.

Человек должен родить наследника и продолжателя рода, так заведено еще со времен моих предков-англичан. Это жестоко – заводить еще одного ребенка, на случай если первый умрет, но когда-то это было очень распространено. Возможно, ребенку не очень приятно чувствовать себя запасным вариантом, но, честно говоря, в наши дни детей рожают и по менее достойным причинам: чтобы сохранить неудачный брак, чтобы не пресекся род, чтобы увидеть себя в другом человеке.

– Они зачали меня, чтобы я спасла Кейт, – объяснила девочка. – Они пошли к специальному врачу и там выбрали эмбрион, который идеально подходил генетически.

На юридическом факультете был курс этики, но его считали либо слишком легким, либо бесполезным, и я обычно его прогуливал. Но любой, кто периодически смотрит «СМ№>, знает о неоднозначном отношении к исследованиям стволовых клеток. Младенцы для органов, дети, зачатые с применением методов генной инженерии: наука будущего, чтобы сохранить детей настоящего.

Я постучал карандашом по столу, и Судья, мой пес, подошел ближе.

– Что будет, если ты не дашь сестре почку?

– Она умрет.

– И тебе все равно?

Рот Анны превратился в тонкую линию.

– Я же здесь.

– Да. Я просто пытаюсь выяснить, что заставило тебя решиться сейчас, после того как прошло столько времени.

Она посмотрела на книжные полки.

– Потому что, – просто сказала она, – это никогда не закончится.

Вдруг вспомнив о чем-то, девочка засунула руку в карман и достала оттуда несколько смятых купюр и мелочь и положила на стол.

– Вам не стоит переживать насчет оплаты. Здесь 136 долларов 87 центов. Я знаю, этого мало, но я придумаю, как найти еще.

– Мой гонорар двести в час.

– Долларов?

– К сожалению, ракушки в банках не принимают, – произнес я.

– Может, я буду выгуливать вашу собаку или еще что-нибудь делать?

– Собак-поводырей выгуливают только их хозяева. – Я пожал плечами. – Мы что-то придумаем.

– Но вы же не можете представлять меня в суде бесплатно, – настаивала она.

– Хорошо. Тогда можешь начистить мои дверные ручки.

Я не очень склонен к благотворительности, но даже не с юридической точки зрения это дело было вполне предсказуемо. Она не хочет отдавать почку, и ни один нормальный суд не сможет заставить ее это сделать. Мне даже не нужно просматривать законы. Родители сдадутся еще до суда. К тому же это разбирательство принесет мне известность и я десять лет смогу не заниматься этой общественной работой.

– От твоего имени я подам в суд по семейным делам ходатайство о выходе из-под родительской опеки в вопросах здоровья.

– И что потом?

– Потом будет слушание, и судья назначит опекуна-представителя. Это…

– …специально обученный человек для работы с детьми в суде по семейным делам, который определяет, что лучше в интересах ребенка, – процитировала Анна. – Другими словами, еще один, взрослый, принимающий решения вместо меня.

– Что ж, таков закон, и без этого не обойтись. Но теоретически опекун соблюдает твои интересы, а не интересы твоей сестры или родителей.

Она наблюдала, как я делал пометки в блокноте.

– Вас не раздражает, что у вас имя навыворот?

– Что? – Я перестал писать и посмотрел на нее.

– Кемпбелл Александер. Ваша фамилия – это ведь имя, а имя – это фамилия. – Она помолчала. – Или название супа.

– И какое отношение это имеет к твоему делу?

– Никакого, – согласилась Анна. – Кроме того, что это дурацкое имя выбирали ваши родители, а не вы.

Я протянул ей через стол свою визитку:

– Если у тебя возникнут вопросы, позвони мне.

Она провела пальцем по тисненным буквам визитки, по моему неправильному имени. Потом перегнулась через стол, взяла мой блокнот и оторвала клочок бумаги. Попросив ручку, она что-то записала и отдала мне. Я посмотрел на записку:



Анна 555-3211 ?


– Если вопросы возникнут у вас, – объяснила она.

Когда я зашел в приемную, Анна уже ушла, а Керри сидела на столе рядом с разложенным каталогом.

– Вы знали, что «Л. Л. Бин»[1 - Компания по производству повседневной и спортивной мужской и женской одежды, спортивного и походного инвентаря. Распространяет свою продукцию по каталогам и через Интернет. – Здесь и далее примеч. перев.] раньше использовали свои брезентовые мешки для перевозки риса?

– Да. – А еще смесь водки с «Кровавой Мери». Я вспомнил, как каждое субботнее утро мы носили выпивку из дома на пляж, и это напомнило о звонке моей матери.

У Керри есть тетя, которая якобы обладает способностями экстрасенса, и время от времени у моей секретарши проявляется эта генетическая предрасположенность. А может, Керри просто очень давно работает со мной и знает почти все мои секреты. В любом случае, она почувствовала, о чем я думаю.

– Она говорит, что ваш отец связался с семнадцатилетней девчонкой, что слова «благоразумие» нет в его словарном запасе и что она поселится в «Соснах», если вы не позвоните до… – Керри посмотрела на часы. – Ой!

– Сколько раз на этой неделе она грозилась покончить с жизнью?

– Только три раза.

– Меньше, чем обычно. – Я перегнулся через стол и закрыл каталог. – Время зарабатывать деньги, мисс Донателли.

– Что происходит?

– Эта девочка, Анна Фитцджеральд…

– Центр планирования материнства?

– Не совсем, – сказал я. – Мы будем представлять ее в суде. Мне нужно надиктовать ходатайство о выходе из-под родительской опеки в вопросах здоровья, чтобы ты уже завтра могла передать его в суд по семейным делам.

– Да бросьте! Вы собираетесь представлять ее интересы?

Я положил руку на сердце.

– Мне очень больно, что ты так плохо думаешь обо мне.

– Вообще-то я подумала о вашем гонораре. Ее родители знают?

– Завтра узнают.

– Вы с ума сошли?

– То есть?

Керри покачала головой.

– Где она будет жить?

Этот вопрос остановил меня. Честно говоря, я об этом не думал. Девочке, которая подает в суд на своих родителей, станет не очень комфортно с ними под одной крышей после вручения бумаг.

Неожиданно рядом появился Судья и ткнулся носом мне в ногу. Я раздраженно потряс головой. Время решает все.

– Дай мне пятнадцать минут, – попросил я Керри. – Я вызову тебя, когда буду готов.

– Кемпбелл, – безжалостно продолжала Керри, – она не сможет позаботиться о себе сама.

Я вернулся в кабинет. Судья пошел за мной. Остановившись на пороге, я сказал:

– Это не мои проблемы.

Потом закрыл за собой дверь, повернул ключ и начал ждать.




Сара

1990


Синяк, по размеру и форме напоминающий клевер с четырьмя листиками, красовался прямо между лопатками. Джесси увидел его, когда они с Кейт плескались в ванной.

– Мама, – спросил он, – это значит, что она везучая?

Решив, что это грязь, я безуспешно попыталась смыть пятно. Все это время Кейт следила за мной своими синими глазками.

– Больно? – спросила я, и она замотала головой.

Где-то за спиной Брайан докладывал мне, как прошел день. От него немного пахло дымом.

– Этот парень купил коробку дорогих сигар, – рассказывал он, – а потом застраховал их от пожара на пятнадцать тысяч долларов. Страховая компания, понятно, сразу же заявила, что все сигары «страдают» от огня.

– Он курил их? – поинтересовалась я, намыливая голову Джесси.

Брайан прислонился к двери.

– Да. Но судья вынес решение, что сигары должны быть застрахованы от огня, без уточнения, от какого именно.

– Кейт, а теперь больно? – спросил сестру Джесси и сильно нажал большим пальцем на синяк.

Кейт вскрикнула, пошатнулась и расплескала воду. Я вытащила ее из воды, мокрую и скользкую, и передала Брайану. Две одинаково светлые макушки прильнули друг к другу. Джесси был больше похож на меня – худощавый, темноволосый, рассудительный. Брайан говорит, что у нас совершенная семья: у каждого есть свой клон.

– Немедленно вылезай из ванной, – велела я Джесси.

Он встал и, перелезая через высокий край ванны, ухитрился удариться коленом. Джесси расплакался. Я укутала его в полотенце, утешая и пытаясь поддерживать разговор с мужем. Вот такой он, язык брака: азбука Морзе, прерываемая купаниями, ужинами и сказками на ночь.

– Так кто же вызывал тебя в суд? – спросила я Брайана. – Адвокат?

– Обвинение. Страховая компания выплатила деньги, а потом его сразу арестовали по обвинению в двадцати четырех поджогах. Я был экспертом.

Брайан, профессиональный пожарный, может войти в почерневшее после пожара здание и найти источник огня: обуглившийся окурок или поврежденную проводку. Любой пожар начинается с маленькой искры. Нужно только знать, что искать.

– Судья отказался открывать судебное дело, правда?

– Судья приговорил его к двадцати четырем срокам подряд – по одному году, – сказал Брайан. Он поставил Кейт на пол и начал натягивать на нее пижаму.

В своей прошлой жизни я была адвокатом. Когда-то я верила, что это то, чего я хочу. До того момента, когда детские ручки протянули мне смятый букетик фиалок, когда детская улыбка оставила неизгладимый след в моей душе.

Это выводит мою сестру из себя. Она отличный специалист по финансам и занимает высокую должность в банке Бостона. Сестра говорит, что я слабое звено в эволюционной цепи интеллекта. Но, по-моему, гораздо важнее понять, что для тебя главное, а из меня мать получилась намного лучше, чем адвокат. Я иногда задумываюсь, одна ли я такая или есть в мире еще женщины, которые нашли свое место в жизни, только перестав к чему-то стремиться.

Я отвлеклась от вытирания Джесси и увидела, что Брайан смотрит на меня.

– Ты скучаешь по этому, – тихо проговорил он.

Укутав нашего сына в полотенце, я поцеловала его в макушку.

– Так же, как скучают по больному зубу.



Когда я проснулась на следующее утро, Брайан уже ушел на работу. Он работает по сменам: два дня, две ночи, а потом четверо суток дома. Взглянув на часы, я поняла, что проспала до девяти. Странно, что дети не разбудили меня. В халате я спустилась вниз и нашла Джесси, который складывал кубики на полу.

– Я позавтракал, – сообщил он. – И тебе тоже немного оставил.

Это значило, что вся кухня усыпана хлопьями, расшатанный стул стоит под навесным шкафчиком, а от холодильника к столу тянется дорожка пролитого молока.

– Где Кейт?

– Спит, – ответил Джесси. – Я ее будил, но она не встает.

Мои дети всегда встают рано, и то, что Кейт до сих пор спала, напомнило мне о ее вчерашнем насморке. Может, поэтому она была такой уставшей вечером? Я поднялась наверх, зовя ее по имени. Кейт была в своей комнате. Повернувшись ко мне, она постаралась сфокусировать на мне взгляд.

– Вставай, солнышко уже высоко! – Я отдернула занавески на окнах, и солнечный свет упал на ее одеяло. Усадив ее, я потерла ей спинку. – Давай оденем тебя, – сказала я и сняла пижаму.

Вдоль позвоночника, словно бусины, синели кровоподтеки.



– Анемия, да? – спросила я у педиатра. – У детей ее возраста не бывает мононуклеоза, не так ли?

Доктор Вейн убрал стетоскоп и опустил розовую рубашечку Кейт.

– Это может быть вирусное заболевание, нужно взять кровь и сделать несколько анализов.

Джесси, который все это время терпеливо играл с безголовой куклой, оживился.

– Знаешь, как берут кровь?

– Руками?

– Иголками. Большими длинными иголками, которыми прокалывают кожу, как…

– Джесси, – предупредила я.

– Прокалывают кожу. – Кейт сжалась в комок. – Ой!

И моя дочь, которая уверенно переходит со мной улицу, которой я разрезаю мясо на маленькие кусочки и защищаю от ужасных больших собак, темноты и петард, вопросительно посмотрела на меня.

– Только чуть-чуть, – пообещала я.

Когда вошла медсестра с подносом, на котором лежали шприц, пробирки и резиновый жгут, Кейт начала кричать. Я сделала глубокий вдох:

– Кейт, посмотри на меня.

Плач перешел в икоту.

– Только маленький укольчик.

– Неправда, – прошептал Джесси.

Кейт немного расслабилась. Медсестра положила ее на кушетку и попросила меня подержать за плечи. Я наблюдала, как игла проколола тонкую кожу на маленькой руке, услышала крик, но крови не было.

– Извини, солнышко, – сказала медсестра, – еще разок.

Она вытащила иглу и опять уколола Кейт, которая закричала еще громче.

Пока наполнялись первые две пробирки, Кейт отчаянно сопротивлялась. Когда же дело дошло до третьей, она сдалась и обмякла. Я не знала, что хуже.



Мы ждали результатов анализов крови. Джесси лежал на животе на полу в комнате ожидания, собирая все микробы, оставленные прошедшими через эту комнату детьми. Все, чего я хотела, – чтобы вышел педиатр и велел мне забирать Кейт домой, порекомендовав поить ее апельсиновым соком и выписав цеклор.[2 - Антибиотик, применяемый при инфекционно-воспалительных заболеваниях.] Прошел час, прежде чем доктор Вейн вернулся.

– Результаты анализов не очень хорошие, – сообщил он. – Особенно это касается количества лейкоцитов, оно намного ниже нормы.

– Что это значит? – Я уже мысленно ругала себя, за то что закончила юридический, а не медицинский факультет. Я пыталась вспомнить, для чего нужны лейкоциты.

– Возможно, у нее аутоиммунный дефицит. Хотя не исключено, что в лаборатории ошиблись.

Он погладил Кейт по голове.

– Чтобы перестраховаться, мы направим вас в гематологическое отделение для повторного анализа.

Я подумала, что это какая-то глупая шутка, но моя рука уже взяла лист бумаги, который дал мне доктор Вейн. Это был не рецепт, как я надеялась, а имя. Илиана Фарквад, Провиденская больница, гематология/онкология.

– Онкология. – Я затрясла головой. – Но это же рак.

Я думала, доктор заверит, что это только одна из специализаций врача. Или объяснит, что лаборатория крови и онкологическое отделение находятся в одном здании. Но он ничего не сказал.



Диспетчер на пожарной станции ответил мне, что Брайан выехал на срочный вызов двадцать минут назад. Я посмотрела на свернувшуюся калачиком в больничном кресле Кейт. Срочный вызов.

Полагаю, в нашей жизни бывают моменты, когда мы принимаем жизненно важные решения, не зная об этом. Например, просматриваем газету, ожидая, когда на светофоре загорится зеленый, и пропускаем пролетевший на красный свет автомобиль. Или, подчиняясь внезапной прихоти, заходим в кафе, где встречаем мужчину, который задержался возле кассы в поисках мелочи, а потом однажды выходим за него замуж. Или как в этот раз: я хотела, чтобы муж нас встретил, будучи уверенной, что ничего серьезного не происходит.

– Передайте ему по рации, – попросила я. – Скажите ему, что мы в больнице.



Когда Брайан оказался рядом, мне стало спокойнее. Как будто теперь мы были двумя часовыми, держащими двойную линию обороны. Мы пробыли в провиденской больнице три часа, и с каждой минутой было все труднее убеждать себя, что доктор Вейн ошибся. Джесси уснул в пластиковом кресле. У Кейт еще раз взяли кровь на анализ и сделали рентген грудной клетки, потому что я вспомнила о ее простуде.

– В пять месяцев, – ответил Брайан сидящему напротив врачу с блокнотом. Потом посмотрел в мою сторону. – Она же начала переворачиваться в пять месяцев?

– Думаю, да.

К этому времени врач знал уже практически все: от одежды, которая была на нас в момент зачатия Кейт, до сведений о том, в каком возрасте она научилась держать ложку.

– Первое слово? – спросил он.

Брайан улыбнулся:

– Папа.

– Я имею в виду, когда она его произнесла.

– А, – нахмурился муж. – Кажется, ей было около годика.

– Извините, – перебила я. – Объясните, пожалуйста, какое все это имеет значение.

– Это для истории болезни, миссис Фитцджеральд. Мы хотим знать все что только можно о вашей дочери, чтобы понять, в чем причина болезни.

– Мистер и миссис Фитцджеральд? – К нам подошла молодая женщина в белом халате. – Я – лаборант. Доктор Фарквад хочет, чтобы я сделала Кейт коагулограмму.

Кейт услышала свое имя и пошевелилась у меня на коленях. Увидев белый халат, она спрятала руки в рукава.

– Можно взять кровь из пальца?

– Нет, проще из вены.

Вдруг я вспомнила, что, когда была беременна Кейт, у меня часто бывала икота. Иногда это длилось часами, и любое ее движение, даже самое незначительное, вызывало у меня неконтролируемую реакцию.

– Вы думаете, – тихо спросила я, – меня это интересует? Когда вы идете в кафе и заказываете кофе, вам понравится, если вместо кофе принесут кока-колу, потому что это проще? Или, например, вы хотите заплатить кредиткой, а вам говорят, что это хлопотно и лучше поискать наличные? Вам понравится?

– Сара, – послышался издалека голос Брайана.

– Вы думаете, мне просто сидеть здесь со своим ребенком, не имея ни малейшего понятия, что происходит и зачем вы делаете все эти анализы? Вы думаете, ей это просто? С каких это пор можно делать лишь то, что проще?

– Сара! – Только когда Брайан положил мне руку на плечо, я почувствовала, что меня бьет дрожь.

Женщина тут же быстро ушла, стуча каблуками по кафельному полу. Как только она скрылась из виду, силы покинули меня.

– Сара, – спросил Брайан, – что с тобой?

– Что со мной? Я не знаю, Брайан. Потому что никто не придет и не скажет, что не так с…

Он обнял меня, и Кейт стало трудно дышать между нами.

– Тише. – Он говорил, что все будет в порядке, и впервые я не верила ему.

Неожиданно в комнату вошла доктор Фарквад, которую мы не видели уже несколько часов.

– Я слышала, что возникла проблема с коагулограммой. – Она пододвинула стул и села перед нами. – Результаты анализа крови не соответствуют норме. Уровень лейкоцитов очень низкий – 1,3, гемоглобин – 7,5, гематокрит – 18,4, тромбоциты – 81 000 и нейтрофилы – 0,6. Такие показатели иногда говорят об аутоиммунной болезни. Но, согласно анализам, у Кейт двенадцать процентов промиелоцитов и пять процентов бластных клеток, а это указывает на лейкемию.

– Лейкемию, – повторила я. Слово было скользким, как яичный белок.

Доктор Фарквад кивнула:

– Лейкемия, рак крови.

Брайан только смотрел на нее застывшим взглядом:

– Что это значит?

– Представьте, что костный мозг – это инкубатор, где созревают клетки. В здоровом организме клетки хранятся в костном мозге, пока не созреют достаточно, для того чтобы бороться с болезнью, тромбами, переносить кислород и выполнять другие полезные функции. У человека, болеющего раком крови, клетки выходят из инкубатора слишком рано. Незрелые клетки циркулируют в организме, но они не способны выполнять свои функции. При клиническом анализе крови не всегда можно обнаружить промиелоциты, но во время анализа крови Кейт мы нашли отклонение от нормы. – Она посмотрела по очереди на меня и на мужа. – Для подтверждения диагноза нужно сделать анализ костного мозга, но все указывает на то, что у Кейт острая форма промиелоцитной лейкемии.

У меня язык не поворачивался задать вопрос, который секундой позже выдавил из себя Брайан:

– Она… она умрет?

Мне хотелось потрясти доктора Фарквад за плечи. Мне хотелось кричать, что я сама буду брать кровь для коагулограммы из вен Кейт, если это исправит то, что мы услышали.

– Промиелоцитная лейкемия – очень редкая разновидность миелоидной лейкемии. В год такой диагноз ставят около двадцати людям. Шансы на выживание – двадцать-тридцать процентов, если лечение начать немедленно.

Цифры я пропустила мимо ушей, но зубами впилась в конец фразы.

– Лечение, – повторила я.

– Да, при таком диагнозе с помощью интенсивной терапии можно продлить жизнь на срок от девяти месяцев до трех лет.



На прошлой неделе я стояла в дверях комнаты Кейт и смотрела, как она обнимает во сне старое одеяльце – кусок ткани, с которым почти не расставалась.

– Попомни мое слово, – прошептала я Брайану. – Она с ним никогда не расстанется. Мне придется вшить его в подкладку свадебного платья.



– Нам все-таки придется взять у нее костный мозг. Мы выполним это под поверхностным наркозом. Мы сможем также сделать коагулограмму, пока она будет спать. – Доктор наклонилась к нам. – Вы должны помнить, что дети добиваются успеха несмотря ни на что. Каждый день.

– Хорошо, – сказал Брайан и хлопнул в ладоши, будто собирался играть в футбол. – Хорошо.

Кейт подняла голову. Ее щеки горели, а весь вид выражал настороженность.

Это ошибка. Доктора сделали анализ крови какого-то другого несчастного. Посмотрите на моего ребенка, на блеск ее локонов, на ее безмятежную улыбку. Она совсем не похожа на умирающую.

Я знаю ее только два года. Но если сложить вместе все воспоминания, все те мгновения – получится вечность.



Под животик Кейт подложили свернутую простыню. Потом привязали ее к операционному столу двумя длинными ремнями. Одна из медсестер погладила Кейт по руке, хотя наркоз уже подействовал и девочка спала. Ее поясница была беззащитно обнажена перед длинной иглой, которая должна была войти в гребень подвздошной кости и взять для анализа костный мозг.

Когда лицо Кейт осторожно повернули в другую сторону, салфетка под ее щекой была мокрой. От своей дочери я узнала, что плакать можно и находясь без сознания.



По дороге домой у меня вдруг возникло ощущение, что мир на самом деле надувной – деревья, трава, дома могут исчезнуть от простого укола иглой. Мне казалось, что если круто повернуть руль влево и попробовать проехать сквозь этот забор на детскую площадку, то машину отбросит назад.

Мы обогнали грузовик, на борту которого была надпись «Компания Батшельдт. Ритуальные услуги. Будьте осторожны за рулем». Разве это не конфликт интересов?

Кейт сидела на заднем сиденье и ела крекеры в форме зверей.

– Давай играть, – скомандовала она.

Ее лицо светилось в зеркале заднего вида. «Объекты находятся ближе, чем кажутся». Я смотрела, как она подняла первый крекер.

– Что говорит собака? – наконец-то задала я вопрос.

– Гав-гав. – Откусив голову, Кейт вытащила второй крекер.

– Что говорит тигр?

Кейт, смеясь, зарычала.

– Я думала о том, что будет дальше. Случится ли это с ней во сне? Будет ли она плакать? Будет ли рядом с ней медсестра, чтобы дать обезболивающее? Я представляла, как моя девочка умирает, глядя на то, как она радуется и смеется, сидя рядом со мной.

– А что жираф говорит? – спросила Кейт. – Жираф?

В ее голосе было столько будущего.

– Жираф ничего не говорит, – ответила я.

– Почему?

– Потому что они такие от рождения, – произнесла я, и у меня перехватило горло.



Телефон я услышала, возвращаясь от соседей. Я договорилась с ними, что они присмотрят за Джесси, пока мы будем с Кейт. У нас не было запасных вариантов для подобной ситуации. Иногда за детьми присматривали подрабатывающие нянями девушки-студентки, наши бабушки и дедушки умерли. У нас никогда не было настоящей няни, заниматься детьми была моя работа. Когда я вошла в кухню, Брайан разговаривал с кем-то, запутавшись в телефонном шнуре.

– Да, – сказал он. – Трудно поверить. Я не ставил ни на одну игру, после того как они его продали. – Наши взгляды встретились, когда я ставила чайник. – У Сары все отлично. Дети тоже в порядке. Хорошо. Передай привет Люси. Спасибо, что позвонил, Дон.

Он повесил трубку и объяснил:

– Дон Турман. Из пожарной академии, помнишь? Хороший парень.

Он взглянул на меня, и улыбка сползла с его лица. Чайник начал свистеть, но никто из нас не сдвинулся с места. Скрестив руки на груди, я посмотрела на Брайана.

– Я не смог, – сказал он тихо. – Я просто не смог.



В тот вечер, лежа в постели, я смотрела в темноте на Брайана. Хотя мы не разговаривали уже несколько часов, я знала, что он не спит. Так же, как и я.

Это случилось, потому что я кричала на Джесси на прошлой неделе, вчера, сегодня. Это случилось, потому что я не купила Кейт орешки «М amp;Мs», которые она просила в магазине. Это случилось, потому что однажды на какую-то секунду я подумала, что без детей моя жизнь сложилась бы иначе. Это случилось, потому что я не ценила того, что у меня есть.

– Как ты думаешь, это из-за нас? – спросил Брайан.

– Из-за нас? – Я повернулась к нему. – Почему?

– Ну, наследственность, гены.

Я не ответила.

– В провиденской больнице ничего не умеют, – зло бросил он. – Помнишь, как сын шефа сломал правую руку, а гипс наложили на левую?

Я опять уставилась в потолок.

– Я хочу, чтобы ты знал, – сказала я громче, чем нужно. – Я не позволю Кейт умереть.

И услышала рядом стон раненого животного, всхлип тонущего. Потом почувствовала, как Брайан уткнулся в мое плечо и обнял меня.

– Не позволю, – повторила я, понимая, что пытаюсь убедить саму себя.




Брайан


«С каждыми девятнадцатью градусами их становится вдвое больше», – думал я, наблюдая, как искры вылетают из трубы кремационной печи, – тысячи новых звезд. Рядом со мной, крепко сжав руки, стоял декан медицинского факультета университета Брауна. Мне было жарко в тяжелом пальто.

У нас были огнетушители, пожарная машина, лестница. Мы осмотрели здание с четырех сторон, убедились, что внутри никого нет. За исключением этого тела, которое застряло в кремационной печи и стало причиной пожара.

– Он был большим, – объяснил декан. – Мы всегда так поступаем с телами после окончания занятий по анатомии.

– Эй, капитан! – крикнул Полли. Сегодня он отвечал за насосы. – У Рэда гидрант уже пустой. Переставить на другую линию?

Но я еще не был уверен, что смогу поднять шланг. Эта печь сжигает останки при тысяче шестистах градусах по Фаренгейту. Огонь охватил тело со всех сторон.

– Вы собираетесь что-то предпринимать? – спросил декан.

– Это самая большая ошибка новичков: думать, что вода – это лучший способ борьбы с огнем. Иногда от нее только хуже. В этом случае, например, струи воды подняли бы в воздух вредные биочастицы. Я считал, что печь нельзя открывать и нужно следить, чтобы огонь не вырвался через трубу. Огонь не может гореть вечно. В конце концов он поглотит сам себя.

– Да, – ответил я ему. – Я собираюсь наблюдать.



Если я работаю в ночную смену, то ужинаю дважды. Сначала дома, где за столом собирается вся семья. Сегодня Сара приготовила ростбиф. Когда она позвала нас, блюдо уже стояло на столе, похожее на детскую колыбель. Первой за стол проскользнула Кейт.

– Привет, малышка. – Я сжал ее руку. Она улыбнулась, но глаз улыбка не коснулась. – Чем занималась?

– Спасала страны третьего мира, расщепила пару атомов и заканчиваю Великий Американский Роман. В перерывах между диализами,[3 - Процедура очищения крови с помощью мембраны; используется, в частности, при почечной недостаточности, чтобы заменить функцию отсутствующей или пораженной болезнью почки.] разумеется, – ответила она, отодвигая бобы на край тарелки.

– Разумеется.

Появилась Сара, угрожающе размахивая ножом.

– За что? – шутливо воскликнул я. – Прости меня!

Не обращая на мои слова никакого внимания, она попросила:

– Разрежь, пожалуйста, мясо.

Я взял нож и начал резать мясо. В кухню с видом приговоренного к казни вошел Джесси. Мы разрешили ему жить в гараже, но ужинать он был обязан вместе с нами. Таково условие сделки. Глаза у него были красные, как у дьявола, и одежда пахла сладким дымом.

– Посмотри, – вздохнула Сара, но, когда я повернулся, она уже смотрела на мясо. – Оно сырое.

Подхватив блюдо голыми руками, будто ее кожа была покрыта асбестом, она сунула его в духовку. Джесси взял блюдо с картофельным пюре и принялся загружать свою тарелку. Еще, еще и еще.

– От тебя воняет дымом, – заметила Кейт, помахав рукой перед лицом.

Джесси, пропустив ее слова мимо ушей, уплетал пюре. Я был доволен, что распознал травку, которая циркулирует в его крови, в отличие от других наркотиков – экстези, героина и бог весть чего еще, – чьи признаки не так очевидны. Мне стало стыдно.

– Не всем из нас нравится туалетная вода с запахом дури, – пробормотала Кейт.

– Не все из нас получают наркотики внутривенно, – парировал Джесси.

Сара подняла руки:

– Пожалуйста, давайте просто… не будем.

– Где Анна? – поинтересовалась Кейт.

– Разве она не в вашей комнате?

– Ее не было с самого утра.

Сара выглянула из кухни:

– Анна! Ужинать!

– Посмотрите, что я купила сегодня, – сказала Кейт и натянула футболку, чтобы лучше был виден рисунок. Это была «вареная» футболка с нарисованным крабом и надписью «Cancer».[4 - Рак (англ.)] – Поняли?

– Ты по гороскопу Лев. – Сара была готова вот-вот расплакаться.

– Как там мясо? – перевел разговор я, чтобы отвлечь ее.

Только тогда в кухню вошла Анна. Она прошмыгнула за стол и низко наклонила голову.

– Где ты была? – спросила Кейт.

– Недалеко. – Анна смотрела в тарелку, но ничего на брала.

Это было не похоже на нее. Я привык пререкаться с Джесси, веселить Кейт, но Анна всегда вела себя одинаково. Она входила, улыбаясь, рассказывала о дрозде, которого нашла, о его сломанном крыле. Или о женщине, которую она увидела в супермаркете и у которой была не одна, а две пары близнецов. Анна задавала тон в нашей семье, и, глядя на ее опущенную голову, я понял, что у тишины есть голос.

– Что-то случилось сегодня? – обратился я к ней.

Она посмотрела на Кейт, полагая, что вопрос был задан сестре, и испуганно вздрогнула, когда поняла, что я обращаюсь к ней.

– Нет.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

И снова Анна не сразу поняла, потому что обычно этот вопрос задают Кейт.

– Хорошо.

– Ты ведь ничего не ешь.

Анна взглянула на тарелку и, увидев, что там ничего нет, нагрузила кучу еды. Потом запихнула в рот две полные ложки зеленых бобов.

Совершенно неожиданно я вспомнил, как дети, еще совсем маленькие, сидели на заднем сиденье машины, как шпроты в банке, а я им пел: «Анна анна бо бананна, бананна панна по панна, мне моя манна… Анна» («Езда! – кричал Джесси. – Пой со словом езда!»).

– Эй! – Кейт показала на шею Анны. – Где твой медальон?

Этот медальон я подарил ей несколько лет назад. Анна коснулась шеи.

– Ты его потеряла? – спросил я.

– Может, мне просто не хочется его надевать, – пожала она плечами.

Насколько я помнил, она его никогда не снимала. Сара достала мясо из духовки и поставила на стол. Уже начав его резать, она посмотрела на Кейт.

– Раз уж зашла речь о вещах, которые не хочется носить. Иди и сними свою футболку.

– Почему?

– Потому что я так сказала.

– Это не аргумент.

Сара проткнула мясо ножом.

– Потому что мне она кажется неуместной за обеденным столом.

– Она не хуже, чем металлистские футболки Джесси. Например, вчерашняя. С «Alabama Thunder Pussy».[5 - Американская группа из Ричмонда – один из лидеров направления «стонер-рок».]

Джесси искоса глянул на нее. Я уже видел это выражение раньше: так смотрела хромая лошадь в ковбойском фильме итальянского режиссера за минуту до того, как ее пристрелили из жалости.

Сара разрезала мясо. Раньше оно было розовым. Теперь же это было пересушенное полено.

– Ну вот, – вздохнула она. – Оно испорчено.

– Оно нормальное. – Я взял кусок, который она умудрилась отпилить, и отрезал немного. С таким же успехом я мог пытаться разжевать кожаный ремень. – Вкуснятина. Нужно только сгонять на станцию и привезти паяльную лампу, чтобы всем отрезать по куску.

Сара моргнула и расхохоталась. Кейт смеялась. Даже Джесси улыбнулся.

Только тогда я увидел, что Анны уже нет за столом и, что более важно, никто не заметил, как она ушла.



Мы вчетвером сидели наверху, в кухне пожарной станции. Рэд готовил какой-то соус на плите, Полли читал «Pro jo»,[6 - Ежедневная газета «The Providence Journal».] а Цезарь писал письмо своему очередному предмету страсти. Наблюдая за ним, Рэд покачал головой:

– Тебе нужно просто записать это все на диск и распечатать сразу в нескольких экземплярах.

Цезарь – это прозвище, которое Полли дал парню много лет назад из-за его похождений.

– Эта не такая, – возразил Цезарь.

– Конечно. Эта продержалась целых два дня. – Рэд высыпал спагетти в дуршлаг в раковине, пар клубился вокруг его лица. – Фитц, ты же дашь парню пару уроков?

– Почему я?

Полли посмотрел поверх газеты:

– По определению, – обронил он. Это была правда. Жена Полли бросила его два года назад, уехав с виолончелистом, который находился проездом в Провиденсе с гастролирующим сим фоническим оркестром. Рэд – такой закоренелый холостяк, что не обратил бы внимания на женщину, даже если бы она подошла и укусила его. Мы же с Сарой женаты уже двадцать лет.

Рэд поставил передо мной тарелку, и я начал говорить:

– Женщина – как костер.

Полли опустил газету и хмыкнул:

– Начинается. Великий учитель Фитц.

Я не обращал на него внимания:

– Костер – это ведь красиво, правда? Когда он горит, невозможно отвести глаза. Если ты сможешь сдерживать его, он подарит тебе свет и тепло. И только когда он выходит из-под контроля, необходимо переходить в наступление.

– Капитан хочет сказать тебе, что нужно защищать свою девушку от ветра, – объяснил Полли. – Эй, Рэд, у тебя есть сыр?

Мы приступили к ужину (для меня – второму). Обычно это значило, что с минуты на минуту зазвонит колокол. В работе пожарных действует свой закон подлости: чрезвычайная ситуация возникает, когда ты к ней меньше всего готов.

– Эй, Фитц! Ты помнишь этого последнего парня, застрявшего? – спросил Полли. – Того, которого мы выносили?

Господи, конечно помню. Парень весил пятьсот фунтов и умер от сердечного приступа в своей постели. Бригаду пожарных вызвали из похоронного бюро. Они не могли снести тело вниз.

– Веревки и блоки, – вспомнил я вслух.

– Его должны были кремировать, но он оказался слишком большим… – Полли ухмыльнулся. – Клянусь Богом, так как мамочка моя уже на небе, им нужно было обращаться к ветеринарам.

Цезарь посмотрел на него:

– Зачем?

– А как, по-твоему, они избавляются от мертвых лошадей, Эйнштейн?

Цезарь сложил два и два, и его глаза широко открылись:

– Правда…

Потом, подумав, он отодвинул спагетти.

– Как ты считаешь, кого попросят чистить дымоход на медицинском факультете? – спросил Рэд.

– Бедных ублюдков из Администрации по охране труда и здоровья, – ответил Полли.

– Ставлю десять баксов, что они позвонят нам и скажут, что это наша работа.

– Не будет никаких звонков, – произнес я. – Нечего чистить. Пожар был слишком сильным.

– По крайней мере, мы знаем, что это не поджог, – пробормотал Полли.

За последний месяц у нас уже было несколько поджогов. Это всегда видно – остаются разводы от горючей жидкости, или следы множественных очагов, или обугленный окурок, или необычная концентрация огня в одном месте. Кто бы это ни был, он знал, что делает. В нескольких зданиях горючее размещали под лестницей, чтобы перекрыть доступ к огню. Поджоги опасны тем, что все горит не по тем законам, которыми руководствуемся мы, борясь с огнем. При таком пожаре дом может обрушиться на тебя, пока ты стараешься погасить пламя внутри.

Цезарь фыркнул:

– А может, и поджог. Может, толстяк был поджигателем-самоубийцей. Залез в дымоход и поджег себя.

– Может, ему очень хотелось похудеть, – добавил Полли, и остальные ребята покатились со смеху.

– Хватит, – прикрикнул на них я.

– Фитц, согласись, это ведь смешно…

– Только не для его родителей. Не для его семьи.

Наступило неловкое молчание, когда люди не знают, что сказать. Тогда Полли, который знал меня дольше всех, спросил:

– Что-то опять не так с Кейт, Фитц?

С моей старшей дочерью всегда что-нибудь не так. Проблема в том, что этому не видно конца. Я встал из-за стола и отнес тарелку в раковину.

– Я иду на крышу.

У нас у всех есть хобби: у Цезаря – его девушки, у Полли – игра на волынке, у Рэда – приготовление пищи, а у меня – мой телескоп. Я установил его много лет назад на крыше пожарной станции, где ночное небо видно лучше всего.

Если бы я не стал пожарным, то был бы астрономом. Я знаю, что для этого нужно хорошо разбираться в математике, но в звездах всегда было что-то волшебное, то, что привлекало меня. Когда ночь действительно темная, можно увидеть от тысячи до полутора тысяч звезд. Есть еще миллионы не открытых. Так просто думать, что весь мир вращается вокруг нас, но стоит только посмотреть в небо, чтобы понять, что все не так.

Анну на самом деле зовут Андромеда. Так написано в ее свидетельстве о рождении, честное слово. Созвездие, в честь которого ее назвали, хранит легенду о принцессе. Ее приковали к скале, чтобы принести в жертву морскому чудовищу, наказав таким образом ее мать Кассиопею, которая хвасталась перед Посейдоном своей красотой. Персей, пролетая мимо, влюбился в Андромеду и спас ее. В небе она изображена с протянутыми руками, скованными цепью.

На мой взгляд, у этой истории счастливый конец. Кто бы не пожелал такого своему ребенку?

Когда родилась Кейт, я воображал, какой красивой она будет в день свадьбы. Потом ей поставили диагноз: лейкемия, – и вместо этого я начал представлять себе, как она поднимается на сцену, чтобы получить школьный аттестат. Потом ей стало хуже, и я стал мечтать, чтобы она отпраздновала свой пятый день рождения. Сейчас у меня нет никаких планов и ожиданий.

Кейт умрет. Я долго не мог себе в этом признаться. Мы все умрем, если на то пошло, но все должно быть не так. Это Кейт должна прощаться со мной.

Это похоже на кошмарный обман. После многих лет борьбы она умирает не от лейкемии. Доктор Шанс с самого начала предупреждал нас, что так часто бывает – организм пациента просто изнашивается от постоянного сопротивления. Понемногу отдельные органы начинают сдавать. У Кейт первыми сдали почки.

Я повернул телескоп в сторону Петли Барнарда и туманности М42, мерцающих на мече Ориона. Звезды – это огни, горящие тысячи лет. Одни из них, такие как красные карлики, горят медленно и долго. Другие – голубые гиганты – сжигают свою энергию так быстро, что их свет хорошо виден сквозь огромные расстояния. Когда у них заканчивается энергия, они жгут гелий, становятся еще горячее, взрываются и превращаются в сверхновую звезду. Сверхновые звезды ярче, чем самые яркие галактики. Они умирают, но все видят, как они уходят.



Помогая Саре убрать в кухне после ужина, я спросил:

– Как ты думаешь, с Анной что-то происходит?

– Потому что она сняла медальон?

– Нет, – пожал я плечами, убирая кетчуп в холодильник. – Вообще.

– По сравнению с почками Кейт и социопатией Джесси, я бы сказала, что у Анны все в порядке.

– Она хотела уйти, даже не поев.

Сара отвлеклась от мытья посуды и повернулась ко мне:

– Ну и что, по-твоему, это значит?

– Э-э… парень?

– Она ни с кем не встречается.

Слава Богу.

– Может, ее обидел кто-нибудь из друзей?

Почему Сара спрашивала меня? Что я могу знать об изменениях настроения тринадцатилетней девочки?

Вытерев руки, Сара включила посудомоечную машину.

– Возможно, это подростковое?

Я попытался вспомнить, какой была Кейт в тринадцать лет, но, кроме рецидивов и пересадок стволовых клеток, на ум ничего не приходило. Повседневная жизнь Кейт терялась среди дней, когда она болела.



– Нужно завтра отвезти Кейт на диализ, – сказала Сара. – Когда ты будешь дома?

– К восьми. Но я на дежурстве и не удивлюсь, если вновь объявится поджигатель.

– Брайан, как, на твой взгляд, Кейт выглядела сегодня?

«Лучше, чем Анна», – подумал я. Но ей не этого хотелось услышать. Она хотела, чтобы я сказал, не стала ли кожа Кейт более желтой по сравнению со вчерашним днем. Она хотела, чтобы по тому, как Кейт опиралась на стол, я определил, не слишком ли тяжело ей держать спину прямо.

– Кейт выглядит отлично, – солгал я, потому что мы уже давно не говорили друг другу правду.

– Не забудь пожелать им спокойной ночи, перед тем как уйдешь, – напомнила Сара и начала собирать лекарства, которые Кейт принимает перед сном.



Сегодня ночью тихо. У недели есть свой ритм: сумасшедшие ночи по пятницам и субботам и скучища по воскресеньям и понедельникам. Я уже мог сказать, что это будет одна из тех ночей, когда я могу устроиться на ночь и уснуть.

– Папа? – Люк на крыше открылся, и появилась Анна. – Рэд сказал мне, что ты здесь наверху.

Я замер – было десять часов вечера.

– Что случилось?

– Ничего. Просто… мне хотелось тебя навестить.

Когда дети были маленькими, Сара часто оставалась с ними здесь. Они играли в отсеках между огромными пожарными машинами, они засыпали наверху в моей койке. Иногда, если было тепло, Сара приносила старое одеяло, мы расстилали его на крыше, ложились, дети укладывались между нами и смотрели, как наступает ночь.

– Мама знает, где ты?

– Она уснула. – Анна на цыпочках пересекла крышу. Она всегда боялась высоты, а здесь только невысокий парапет по краю. Прищурившись, она наклонилась к телескопу. – Что ты видишь?

– Вегу, – ответил я и внимательно посмотрел на Анну, чего давно не делал. Она уже не та худышка, какой была. Ее тело начало приобретать округлость. Даже в движениях – в том, как она убрала прядь волос с лица или посмотрела в телескоп, – была неуловимая грация взрослой женщины.

– Ты хотела о чем-то поговорить?

Она закусила нижнюю губу и опустила голову.

– Может, лучше ты поговоришь со мной? – предложила она.

Я усадил ее на свою куртку и указал на звезды. Я рассказывал, что Вега – это часть Лиры – лиры, принадлежащей Орфею. Я не очень люблю легенды, но помню те, которые связаны с созвездиями. Я рассказывал ей об этом сыне Солнца, чья музыка очаровывала зверей и размягчала камни. О человеке, который любил свою жену Эвридику так сильно, что не позволил Смерти забрать ее.

Когда я закончил, мы лежали на спине.

– Можно, я останусь здесь с тобой? – попросила Анна.

Я поцеловал ее в макушку:

– Конечно.

– Папа, – прошептала Анна, когда я уже думал, что она уснула. – А это сработало?

Я не сразу понял, что она имеет в виду Орфея и Эвридику.

– Нет, – признался я.

Анна шумно вздохнула.

– Сказки, – сказала она.




Вторник



Моя свеча о двух концах горящих

К утру не доживет, сгорит в ночи,

Но для друзей и для врагов отважно

Развеет тьму огонь моей свечи.

    Эдна Сент-Винсент Миллай. «Несколько фигур из Тистля»






Анна


Раньше я представляла себе, что в этой семье я только временно и скоро у меня будет другая, настоящая. В это было очень легко поверить: Кейт – вылитый портрет папы, Джесси – вылитый портрет мамы, а я – комбинация из оставшихся рецессивных генов. Когда в больничной столовой я жевала «прорезиненный» картофель фри и ела красное желе, то всегда оглядывала соседние столики в надежде увидеть своих настоящих родителей. Я воображала себе, как они заплачут от счастья, оттого что я нашлась, и отвезут меня в наш замок в Монако или в Румынии. Дадут мне горничную, пахнущую свежими простынями, собственного ретривера и отдельную телефонную линию. Самое смешное, что первым человеком, с которым я поделилась бы радостью, была бы Кейт.

Три раза в неделю у Кейт были двухчасовые сеансы диализа. У нее стоял катетер, который выглядел так же, как и капельница, и даже был вставлен на то же место в ее груди. К нему подключали аппарат, выполняющий работу ее почки. Кровь Кейт (если совсем точно, то моя кровь) выходила из ее тела через одну иглу, очищалась и опять возвращалась в тело через другую иглу. Она говорила, что это не больно. Чаще было просто скучно. Кейт обычно брала с собой книгу или свой CD-плеер с наушниками. Иногда мы играли.

– Выйди в холл и расскажи мне потом о первом красивом парне, которого встретишь, – давала мне задание Кейт. Или: – Незаметно подкрадись к вахтеру, который висит в Интернете, и посмотри, какие картинки с голыми девками он скачивает.

Когда она была прикована к кровати, я становилась ее глазами и ушами.

Сегодня она читала журнал «Allure».[7 - Журнал для девочек-подростков.] Интересно, знает ли она, что у девушек-моделей в платьях с вырезом в форме буквы V вырез заканчивается как раз в том месте, где у нее стоит катетер?

– А вот это интересно, – вдруг громко объявила мама, показывая буклет «Вы и ваша новая почка», который сняла со стенда в коридоре.

– Вы знали, что старую почку оставляют на месте? К ней просто цепляют новую.

– Кошмар, – сказала Кейт. – Представляете, патологоанатом проводит вскрытие и видит три почки вместо двух.

– Я думаю, пересадку органов делают как раз для того, чтобы вскрытие в ближайшее время не проводилось, – ответила мама. Эта почка, о которой она говорила, в данный момент жила в моем теле.

Я тоже читала тот буклет.

Операция, когда у человека берут почку, считается сравнительно безопасным хирургическим вмешательством. Наверное, автор буклета просто сравнивал ее с чем-то вроде пересадки сердца или легкого или с удалением опухоли головного мозга. Мне кажется, безопасное хирургическое вмешательство – это когда сидишь у врача в кабинете, находишься в полном сознании и вся процедура занимает не более пяти минут, – например, если удаляют тебе бородавку или сверлят зуб. К тому же, когда отдаешь свою почку, с вечера нельзя ничего есть и нужно принимать слабительное. Потом делают наркоз, который может сопровождаться такими побочными явлениями, как инфаркт, сердечный приступ, проблемы с легкими. Да и четырехчасовая операция – это не прогулка в парке. Кроме того, существует один шанс из трех тысяч умереть на операционном столе. Если же вы не умрете, то проведете в больнице от четырех до семи дней, а для полного выздоровления потребуется четыре-шесть недель. И это не говоря о таких отдаленных последствиях, как риск развития гипертонии, осложнений при беременности, а также воздержание от деятельности, во время которой можно повредить единственную почку.

Опять же таки, когда вам удаляют бородавку или сверлят зуб, в конечном счете вы только выигрываете.

В дверь постучали, и показалось знакомое лицо. Верн Стакхаус – шериф, поэтому он часто сталкивается с отцом по работе. Раньше он заходил к нам просто поздороваться или оставить рождественские подарки для нас. В последнее время он часто вытаскивал Джесси из всяких передряг, прикрывая его, а не отдавая в руки правосудия. Когда у тебя в семье умирает ребенок, люди делают тебе поблажки.

Лицо Верна было похоже на пирог суфле причудливой формы. Он будто сомневался, можно ли ему входить в палату.

– Э-э, привет, Сара, – сказал он.

– Верн! – Мама встала. – Что ты делаешь в больнице? Все в порядке?

– Да, все хорошо. Я по делу.

– Принес кому-то повестку, наверное?

– Угу. – Верн зашаркал ногами и сунул руку за борт пиджака, как Наполеон. – Мне очень жаль, Сара. – Он протянул документ.

Мне показалось, что из меня вытекает кровь, как из Кейт. Я не могла пошевелиться, даже если бы захотела.

– Что за… Верн, на меня кто-то подал в суд? – Мамин голос был еле слышен.

– Посмотри. Я их не читаю, только вручаю. Твое имя было в списке. Если я могу чем-то помочь… – Он не договорил и, сжимая шляпу в руках, быстро выскочил за дверь.

– Мама? – спросила Кейт – Что происходит?

– Не знаю.

Мама развернула бумаги. Я стояла достаточно близко, чтобы можно было читать через ее плечо. «ШТАТ РОД-АЙЛЕНД И ПРОВИДЕНСКИЕ ПЛАНТАЦИИ, – было написано в начале страницы, – ОКРУЖНОЙ ПРОВИДЕНСКИЙ СУД ПО СЕМЕЙНЫМ ДЕЛАМ. ДЕЛО ПО ЗАЯВЛЕНИЮ АННЫ ФИТЦДЖЕРАЛЬД, ТАКЖЕ ИЗВЕСТНОЙ КАК ДЖЕЙН ДОУ. ХОДАТАЙСТВО О ВЫХОДЕ ИЗ-ПОД РОДИТЕЛЬСКОЙ ОПЕКИ В ВОПРОСАХ ЗДОРОВЬЯ».

«Черт!» – подумала я. Мое лицо горело, сердце бешено колотилось. Я чувствовала себя так, как в тот день, когда директор школы прислал домой письмо, потому что я нарисовала на полях учебника математики карикатуру на миссис Туни, с ее огромной грудью. Нет, в миллион раз хуже.

«Что в будущем она сама будет принимать решения по всем медицинским вопросам.

Что без ее согласия она не будет подвергаться медицинскому вмешательству, если оно не в ее интересах.

Что без ее согласия она не будет подвергаться медицинскому вмешательству в интересах ее сестры Кейт».

Мама подняла на меня глаза.

– Анна, – прошептала она. – Что это, черт возьми, такое?

Теперь, когда все это происходило на самом деле, у меня внутри все сжалось. Я покачала головой. Что я могла ей сказать?

– Анна! – Она шагнула ко мне.

Вдруг за ее спиной вскрикнула Кейт:

– Мама, мамочка… как больно, позови медсестру!

Мама обернулась. Кейт согнулась на краю кровати, волосы упали ей на лицо. Мне казалось, что она смотрит на меня, но я не была уверена.

– Мамочка, – стонала она, – пожалуйста.

Какую-то секунду мама колебалась между нами. Она переводила взгляд с Кейт на меня и обратно.

Что я за человек? Моей сестре было больно, а я чувствовала облегчение.

Уже выбегая из комнаты, я видела, как мама нажимала на кнопку вызова так, будто это было пусковое устройство бомбы.



Я не могла спрятаться ни в кафе, ни в вестибюле, ни в одном другом месте – меня могли всюду найти. Поэтому я поднялась по лестнице на шестой этаж в родильное отделение. В холле был только один телефон, и он был занят.

– Три сто, – говорил мужчина в трубку, улыбаясь так широко, что казалось, его лицо сейчас лопнет. – Она прекрасна.

Интересно, мои родители разговаривали так же, когда я родилась? Готов ли был мой отец кричать всему миру о моем появлении на свет, считал ли мои пальчики на ручках и ножках, уверенный, что получит в сумме идеальное число? Целовала ли мама меня в макушку, не позволяя медсестре забирать меня? Или они просто отдали меня, потому что самое главное находилось между моим животом и плацентой?

Новоиспеченный папаша наконец-то повесил трубку.

– Поздравляю, – сказала я. Мне хотелось кричать, чтобы он крепко обнял свою дочку, повесил луну над ее колыбелькой и написал ее имя на звездах, чтобы она никогда не поступила с ним так, как я поступала со своими родителями.

Я позвонила Джесси и попросила приехать за мной. Через двадцать минут он был у главного входа. К этому времени шерифу Стакхаусу уже сообщили, что я пропала, и он ждал меня на выходе.

– Анна, мама очень о тебе беспокоится. Она отослала сообщение твоему отцу. Он уже всю больницу перевернул вверх дном.

Я набрала побольше воздуха в легкие.

– Тогда скажите ему, что со мной все в порядке, – ответила я и юркнула в открытую дверь машины.

Джесси отъехал от тротуара и прикурил сигарету «Мерит», хотя я точно слышала, как он сказал маме, что бросил курить. Он врубил музыку на полную мощность и хлопал в такт ладонью по рулю. Когда машина свернула с трассы к выезду на Верхний Дерби, он сбросил скорость и выключил радио.

– Так что же все-таки произошло? У нее спустило колесо?

– Она вызвала папу с работы.

В нашей семье вызывать папу с работы считается страшным грехом. Его работа связана с чрезвычайными ситуациями. Что же должно было случиться такого, что сравнилось бы по важности с папиной работой?

– Последний раз она вызывала папу с работы, когда Кейт поставили диагноз, – сообщил Джесси.

– Прекрасно. – Я скрестила руки на груди. – Ты меня успокоил.

Джесси только улыбнулся и выпустил кольцо дыма.

– Добро пожаловать на сторону темных, сестренка.



Они влетели в дом, как ураган. Кейт даже не успела посмотреть на меня, как папа отправил ее наверх в нашу комнату. Мама со стуком поставила свою сумку, бросила рядом ключи, а потом подошла ко мне.

– Так. – Ее голос дрожал, как струна. – Что происходит?

Я прокашлялась.

– У меня есть адвокат.

– Ну, понятно. – Мама схватила трубку телефона и протянула мне. – Теперь избавься от него.

На это потребовалась уйма сил, но я умудрилась покачать головой и бросить трубку на диван.

– Анна, так ты мне помогаешь…

– Сара! – Голос моего отца рассек воздух и отбросил нас в стороны. – Думаю, нужно дать Анне возможность все объяснить. Мы ведь договорились, что дадим ей такую возможность, правда?

Я опустила голову.

– Я больше не хочу этого делать.

Мама снова завелась.

– Знаешь, Анна, я тоже не хочу. И Кейт не хочет. Но у нас нет выбора.

В том-то и дело, что у меня был выбор. Именно поэтому я все и затеяла.

Мама стояла надо мной.

– Ты пошла к адвокату и рассказала ему, что дело касается только тебя, но это не так. Это касается нас.

Папа взял ее за плечи и сжал. Потом присел передо мной, и я почувствовала запах дыма. Он уехал с одного пожара, чтобы попасть в другой. Мне было стыдно – но только из-за этого.

– Анна, солнышко! Мы знаем, ты думаешь, будто делала то, что должна.

– Я так не считаю, – перебила мама.

Папа закрыл глаза.

– Сара, черт возьми! Помолчи! – Потом он повернулся ко мне. – Мы можем поговорить? Только мы втроем, без адвоката?

От того, что он говорил, мне хотелось плакать. Но я знала, что так будет. Поэтому подняла подбородок, хотя слезы стекали по щекам.

– Папа, я не могу.

– Ради Бога, Анна! – опять вмешалась мама. – Ты хоть представляешь, чем это может закончиться?

Мое горло сжалось и не пропускало ни воздуха, ни слов извинения. «Меня никто не слышит», – подумала я и слишком поздно поняла, что сказала это вслух.

Мамины движения были настолько быстрыми, что я не заметила, как это получилось. Она довольно сильно ударила меня по лицу, и моя голова откинулась назад. На щеке остался отпечаток, который еще долго горел. Все знают: у знака позора пять пальцев.



Однажды, когда Кейт было восемь лет, а мне пять, мы поссорились, из-за того что не хотели жить в одной комнате. Джесси тогда еще занимал комнату в доме, и у нас не было выбора. Поэтому Кейт, будучи старше и умнее, решила разделить площадь пополам.

– Какую сторону ты выбираешь? – дипломатично спросила она. – Я разрешаю тебе выбрать.

Я выбрала ту, где стояла моя кровать. К тому же в эту половину, кроме моей кровати, попадали также ящик, где мы хранили своих кукол Барби, и полки с нашими красками, поделками и прочими полезными вещами. Кейт хотела подойти, чтобы взять маркер, но я остановила ее:

– Это моя половина.

– Тогда подай мне, – скомандовала она, и я дала ей красный маркер. Она влезла на письменный стол и потянулась к потолку.

– Как только мы это сделаем, – говорила она, – ты будешь на своей половине, а я – на своей. Правильно?

Я кивнула, желая этой сделки так же, как и она. В конце концов, мне доставались все хорошие игрушки. Кейт попросит меня нарушить границу раньше, чем я ее.

– Клянешься? – спросила она, и мы дали торжественную клятву, сцепив мизинцы.

Она провела неровную линию от потолка через стол, по коричневому ковру на полу и через тумбочку по противоположной стене опять до потолка. Потом отдала мне маркер.

– Не забывай, – напомнила она. – Только обманщики не сдерживают обещаний.

Я сидела на полу в своей части комнаты, перебирая всех Барби, которые у нас были. Одевала и раздевала их, всячески подчеркивая, что у меня они есть, а у Кейт их нет. Она сидела на своей кровати, подтянув колени к подбородку и наблюдая за мной, но совершенно не реагировала. До тех пор, пока мама не позвала нас вниз ужинать.

Тогда Кейт улыбнулась мне и вышла через дверь, которая находилась на ее половине.

Я подошла к нарисованной на полу линии и поковыряла ее большим пальцем. Конечно, мне не хотелось провести остаток жизни на своей половине комнаты.

Не знаю, сколько времени прошло, когда мама забеспокоилась, почему я не спускаюсь. Когда тебе пять, даже секунда длится вечно. Мама стояла в дверях, разглядывая линию на полу и стенах. Потом закрыла глаза, призывая на помощь свое терпение. Она вошла в комнату и взяла меня на руки. Я начала отбиваться.

– Не надо! – кричала я. – Я потом не смогу вернуться!

Она ушла и через минуту вернулась с охапкой кухонных полотенец, прихваток и диванных подушек. Разложила все это в разных местах на половине комнаты Кейт.

– Давай же, – поторопила она меня, но я не двигалась.

Тогда мама подошла и села рядом со мной на кровати.

– Пусть это будет пруд Кейт, а это – мои плавающие листы кувшинки. – Мама встала и прыгнула на кухонное полотенце, а оттуда на подушку. Она смотрела через плечо, как я неуклюже перепрыгивала, с полотенца на подушку, на прихватку, которую Джесси сделал в первом классе, и так через всю оставшуюся часть комнаты. Это был самый надежный способ выбраться – идти за мамой.



Я принимала душ, когда Кейт сломала замок и вошла в ванную.

– Я хочу поговорить с тобой, – произнесла она.

Я выглянула из-за пластиковой занавески.

– Когда я выйду, – ответила я, стараясь выиграть время перед разговором, которого не хотела.

– Нет, сейчас. – Она села на крышку унитаза и вздохнула. – Анна, что ты делаешь?

– Все уже сделано, – сказала я.

– Ты ведь знаешь, что можешь это отменить. Если захочешь.

Я была рада, что нас разделял пар. Мне не хотелось, чтобы она видела сейчас мое лицо.

– Знаю, – прошептала я.

Кейт долго молчала. Ее мысли бежали по кругу, как белка в колесе. Как и я, она перебирала все возможные варианты и не находила выхода.

Через некоторое время я выглянула опять. Кейт вытерла глаза и посмотрела на меня.

– Ты понимаешь, что ты мой единственный друг? – спросила она.

– Это неправда, – быстро проговорила я, хотя мы обе знали, что я вру. Кейт слишком много времени провела за пределами обычной школы. С большинством друзей, которые появились во время длительного периода ремиссии, отношения у нее прекратились по обоюдному согласию. С одной стороны, нормальному ребенку трудно решить, как вести себя рядом с тем, кто на пороге смерти. Да и Кейт не очень волновали такие вещи, как выпускной вечер или вступительные экзамены, если она не имела гарантии, что доживет до этих событий. У нее, конечно, было несколько знакомых, но они приходили, будто отбывая наказание. Они сидели на краю кровати Кейт и считали минуты, когда можно будет уйти, и благодарили Бога, что это случилось не с ними.

Настоящий друг не способен жалеть.

– Я тебе не друг, – сказала я, задергивая штору. – Я твоя сестра.

«И с этим я справляюсь не самым лучшим образом», – добавила я про себя и подставила лицо под струю воды, чтобы Кейт не поняла, что я тоже плачу.

Вдруг занавеска отлетела в сторону, лишив меня последней защиты.

– Об этом я и хотела с тобой поговорить, – выпалила Кейт. – Если ты не хочешь больше быть моей сестрой, это одно. Но я не выдержу, если потеряю тебя как друга.

Она задернула занавеску обратно, и вокруг меня поднялся пар. Потом я услышала, как открылась и захлопнулась дверь, и почувствовала холод.

Я тоже не могла вынести мысли о том, что потеряю ее.



В тот вечер, когда Кейт уснула, я вылезла из постели и стала рядом с ее кроватью. Я поднесла ладонь к ее носу, чтобы проверить, дышит ли она, и почувствовала движение воздуха на своей руке. Я могла бы сейчас зажать ей нос и рот, и у меня хватило бы сил сдерживать ее, если бы она стала сопротивляться. Разве я делаю не то же самое сейчас?

Шаги в коридоре заставили меня нырнуть назад в постель. Я отвернулась от двери, чтобы родители не заметили, что я еще не сплю.

– Не могу в это поверить, – услышала я мамин шепот. – Я просто не могу поверить, что она это сделала.

Папа вошел очень тихо, и я уже решила, что ошиблась, что его нет в комнате.

– Это так же, как было с Джесси, – продолжала мама. – Она хочет привлечь к себе внимание.

Я чувствовала, как она смотрит на меня, словно на какого-то неизвестного зверька.

– Может, нужно повести ее куда-нибудь. Одну. В кино, за покупками. Чтобы она не чувствовала себя покинутой. Она поймет, что не нужно совершать сумасшедшие поступки, чтобы мы обратили на нее внимание. Как ты думаешь? Папа ответил не сразу.

– Возможно, это и не сумасшедший поступок, – тихо проговорил он.

Вы знаете, как оглушает и давит на перепонки тишина в темноте? Именно поэтому я чуть не пропустила мамин ответ.

– Ради Бога, Брайан… на чьей ты стороне?

Даже я не знала ответа на этот вопрос. Всегда есть стороны. Всегда есть победитель и побежденный. На каждого выигравшего должен быть один проигравший.

Через пару секунд дверь закрылась, и свет на потолке, падающий из коридора, пропал. Моргая, я перевернулась на спину и увидела, что мама все еще стоит рядом.

– Я думала, вы ушли, – прошептала я.

Она села в ногах моей кровати, я отодвинулась. Но она успела положить руку мне на ногу.

– О чем еще ты думала, Анна?

Мой желудок сжался.

– Я думала, что ты меня ненавидишь.

Даже в темноте я видела, как блестят ее глаза.

– О Анна, – вздохнула мама. – Разве ты не знаешь, как я тебя люблю?

Она протянула ко мне руки, и я свернулась калачиком у нее на коленях, будто вернулось время, когда я была маленькой. Я прижалась лицом к ее плечу. Больше всего на свете я хотела вернуть то время, когда безоговорочно верила всему, что говорила мама, и не замечала еле уловимых противоречий в ее словах.

Мама обняла меня крепче.

– Мы поговорим с судьей и все объясним. Мы сможем все исправить, – говорила она. – Мы сможем все исправить.

Я кивала, потому что именно это я хотела услышать.




Сара

1990


В онкологическом отделении больницы я чувствовала себя неожиданно комфортно, будто принадлежала к какому-то закрытому клубу. Здесь было много людей – начиная с предупредительного служащего на парковке, который поинтересовался, впервые ли мы здесь, и заканчивая детьми, державшими под мышкой вместо плюшевых медвежат специальные розовые емкости на случай рвоты, – и это внушало чувство безопасности.

На лифте мы поднялись в офис доктора Шанса. Уже одно его имя меня раздражало. Почему тогда не доктор Победа?

– Он опаздывает, – заметила я Брайану, в двадцатый раз посмотрев на часы. На подоконнике гибло вьющееся растение. Надеюсь, с людьми они обращаются лучше.

Пытаясь развлечь капризничающую Кейт, я надула резиновую перчатку и завязала, чтобы получился петушок. Возле умывальника на контейнере, в котором лежали перчатки, был нарисован знак, предупреждающий родителей как раз не делать этого. Мы бросали друг другу надутую перчатку, играя в волейбол, пока не вошел доктор Шанс. Он даже не извинился за опоздание.

– Мистер и миссис Фитцджеральд.

Он был высокого роста, худой, с плотно сжатым ртом и беспокойными голубыми глазами, казавшимися огромными из-за толстых линз в очках. Одной рукой он поймал перчатку и нахмурился.

– Вижу, уже есть проблемы.

Мы с Брайаном переглянулись. И этот бессердечный человек будет вести нас в нашей войне? Это наш генерал, наш рыцарь на белом коне? И прежде чем мы успели что-то сказать, он дорисовал рожицу на перчатке в таких же, как у него, очках.

– Вот, – сказал он и с улыбкой, которая сразу изменила его лицо, передал перчатку Кейт.



Я виделась со своей сестрой Сузанной раз или два в год. На дорогу к ней уходит меньше часа и несколько тысяч философских рассуждений.

Насколько я знаю, Сузанне платят деньги за то, что она командует людьми. Теоретически это значит, что она сделала карьеру, тренируясь на мне. Наш отец умер, когда стриг лужайку в свой пятьдесят девятый день рождения, а мама так и не оправилась после этого. Сузанна, которая была старше меня на десять лет, стала главой семьи. Она проверяла мои домашние задания, подавала документы на юридический факультет и мечтала о большем. Она была умной, красивой и всегда знала, что и когда сказать. Сестра могла справиться с любой катастрофой, найти выход из любой ситуации. Поэтому она и преуспела в работе. Она чувствовала себя в зале заседаний совета директоров так же комфортно, как и в парке во время пробежки. Кто бы не хотел иметь перед собой такой пример для подражания?

Моим первым протестом было замужество с парнем, не имевшим высшего образования. Вторым и третьим были мои беременности. Подозреваю, что, когда я отказалась от перспективы стать второй Глорией Аллред,[8 - Известный американский адвокат.] она с полным правом внесла меня в список неудачников. Но до сих пор я с полным правом не считала себя таковой.

Не поймите меня превратно. Сузанна любит своих племянников. Она высылает им статуэтки из Африки, ракушки из Бали, шоколад из Швейцарии. Джесси хочет иметь такой же офис, как у нее, когда вырастет.

– Мы не можем все быть тетей Занной, – говорила я ему, имея в виду, что это я не могу быть ею.

Я не помню, кто из нас перестал звонить первым, но так было проще. Нет ничего хуже тишины, тяжелыми бусинами падающей на тонкую нить разговора. Я позвонила ей только через неделю. На прямой номер.

– Линия Сузанны Крофтон, – ответил мужской голос.

– Да, – заколебалась я, – могу я с ней поговорить?

– Она на совещании.

– Пожалуйста… – Я набрала побольше воздуха. – Пожалуйста, скажите ей, что звонит ее сестра.

Секунду спустя я услышала мягкий прохладный голос:

– Сара? Сколько времени прошло.

Это к ней я прибежала, когда у меня начались первые месячные, это она помогала мне склеить впервые разбитое сердце, это ее руку я искала среди ночи, когда не могла вспомнить, на какую сторону папа носил пробор или как звучал мамин смех. Неважно, какая она сейчас, раньше она была моим лучшим другом, данным от рождения.

– Занна? Как дела?



Через тридцать шесть часов, после того как Кейт официально поставили диагноз острая промиелоцитная лейкемия, нам с Брайаном дали возможность задать вопросы. Кейт сидела у детского психолога и возилась с клеем и цветными блестками, пока мы общались с группой врачей, медсестер и психиатров. Медсестры, как оказалось, должны были отвечать на наши вопросы. В отличие от докторов, нервничавших так, будто опаздывали куда-то, медсестры терпеливо отвечали нам, как если бы мы были первыми, кто задавал им эти вопросы, а не тысячными.

– Когда имеешь дело с лейкемией, – объясняла одна медсестра, – еще не сделав первый укол первого этапа лечения, нужно думать о третьем и четвертом этапах. Но именно этот вид лейкемии плохо предсказуем, поэтому нужно тщательно продумывать каждый следующий шаг. Промиелоцитная лейкемия сложнее в лечении, потому что это устойчивое к химиотерапии заболевание.

– Что это значит? – спросил Брайан.

– Обычно при миелогенных лейкемиях, если позволяет состояние внутренних органов, потенциально можно возвращать пациента к ремиссии после каждого рецидива. Организм теряет силы, но можно каждый раз твердо сказать, что лечение принесет результат. В то же время, если одно лечение помогло при промиелоцитной лейкемии, нельзя быть уверенным, что оно подействует в следующий раз. И это все, что мы можем сделать в данный момент.

– Вы хотите сказать, – Брайан запнулся, – вы хотите сказать, что она умрет?

– Я хочу сказать, что нет гарантий.

– Что же вы собираетесь делать?

На этот вопрос ответила другая медсестра:

– Сначала у Кейт будет недельный курс химиотерапии. Мы надеемся, что нам удастся убить пораженные клетки. Скорее всего, у нее будет тошнота и рвота, мы постараемся свести это к минимуму с помощью противорвотных средств. У нее вы падут волосы.

Услышав это, я вскрикнула. Казалось бы, мелочь, но она будет сигнальным флажком, показывающим другим, что с Кейт что-то не так. Только шесть месяцев назад мы впервые постригли ей волосы. Золотые локоны блестели на полу парикмахерской, как золотые монетки.

– Возможно, у нее будет диарея. Вполне вероятно, что из-за ослабленной иммунной системы она подхватит какую-то инфекцию и ее придется положить в больницу. Химиотерапия может также стать причиной задержки развития. Затем последует двухнедельный курс закрепляющей химиотерапии, а потом – несколько курсов поддерживающей терапии. Точное количество будет зависеть от результатов анализа костного мозга.

– А что потом? – задал вопрос Брайан.

– Потом мы будем наблюдать за ее состоянием, – ответил доктор Шанс. – При промиелоцитной лейкемии нужно очень внимательно следить за симптомами, чтобы не пропустить рецидива. Вам придется обращаться с ней в отделение скорой помощи при любом кровотечении, повышении температуры, кашле или инфекции. Что же касается дальнейшего лечения, возможно несколько вариантов. Нам, по сути, нужно заставить организм Кейт вырабатывать здоровый костный мозг. В случае если после химиотерапии настанет молекулярная ремиссия, что маловероятно, мы сумеем восстановить и пересадить ее собственные клетки – сделать аутологическую пересадку. Если же будет рецидив, можно попробовать пересадить Кейт костный мозг другого человека для выработки кровяных тел. У Кейт есть братья или сестры?

– Брат, – произнесла я, и в голову пришла ужасная мысль. – Он тоже может быть болен?

– Маловероятно. Но он может оказаться аллогенным донором. Если нет, мы включим Кейт в национальный реестр для подбора совместимого неродственного донора. Тем не менее пересаживать трансплантат от чужого донора опаснее, чем от родственника, – риск смерти в этом случае намного выше.

Информации не было конца. Стрелы вылетали так быстро, что я уже не чувствовала уколов. Нам говорили:

– Не думайте ни о чем. Отдайте своего ребенка нам, иначе он умрет.

На каждый полученный ответ у нас возникал новый вопрос.

Отрастут ли ее волосы?

Пойдет ли она когда-нибудь в школу?

Можно ли ей играть с друзьями?

Возможно, мы живем в плохом месте и это стало причиной болезни?

Может, это случилось из-за нас?

– Если она умрет, – услышала я свой голос, – как это будет? Доктор Шанс посмотрел на меня:

– Это зависит от того, что станет причиной смерти, – объяснил он. – Если инфекционное заболевание, у нее возникнет дыхательная недостаточность и ее подключат к аппарату искусственной вентиляции легких. Если это будет кровотечение, она истечет кровью, после того как потеряет сознание. Если же откажет один из внутренних органов, то симптомы будут зависеть от того, какой именно орган. Чаще всего это комбинация первого, второго и третьего.

– Как мы узнаем, что происходит? – спросила я, хотя на самом деле хотела знать, как я это переживу.

– Миссис Фитцджеральд, – сказал доктор, будто услышав мою мысль, – из двадцати детей, которые находятся сегодня здесь, десять умрут в течение нескольких лет. Я не знаю, в какой группе будет Кейт.



Чтобы спасти Кейт жизнь, часть ее должна была умереть. Цель химиотерапии – вымыть все лейкозные клетки. Для этого Кейт под ключицу поставили центральный, трехходовый катетер, к которому подключались трубка для ввода предписанных лекарств, капельница и трубка для взятия крови на анализ. Глядя на все это, я вспоминала научно-фантастические фильмы.

Ей уже сделали электрокардиограмму, чтобы проверить, выдержит ли сердце химиотерапию. Назначили глазные капли с дексаметазоном, потому что один из компонентов лекарства вызывает конъюнктивит. Через центральный катетер взяли кровь для проверки работы печени и почек.

Медсестра повесила пакет для внутривенного вливания на штатив и погладила Кейт по голове.

– Ей будет больно? – поинтересовалась я.

– Нет. Кейт, смотри сюда. – Она показала на пакет с даунорубицином, покрытый темной светозащитной пленкой. Пакет был обклеен яркими наклейками, которые они с Кейт вырезали во время длительного ожидания. Я видела подростка, у которого на таком пакете была наклеена надпись: «Иисус хранит нас, химиотерапия действует».

В ее венах текли лекарства: 50 мг даунорубицина в 25 %-ном растворе декстрозы, 46 мг цитарабина в растворе декстрозы, внутривенно беспрерывно в течение суток; 92 мг аллопуринола внутривенно. Или проще говоря – яд. Я представляла, какая борьба идет внутри нее, рисовала в своем воображении сверкающее оружие и убитых солдат, покидающих поле боя через поры ее кожи.

Нам сказали, что, скорее всего, в течение нескольких дней Кейт будет тошнить, но рвота началась уже через два часа. Брайан нажал кнопку вызова, и в палату вошла медсестра.

– Мы дадим ей реглан,[9 - Препарат, оказывающий противорвотное действие.] – сообщила она и исчезла.

Когда Кейт не рвало, она плакала. Я сидела на краю кровати, и она фактически лежала у меня на коленях. Медсестры не успевали ухаживать за больными. Сбиваясь с ног, они ставили капельницу с противорвотным, несколько минут наблюдали за реакцией Кейт, но их тут же звали куда-то еще, и все сваливалось на нас. Брайан, раньше выходивший из комнаты, если кого-то из детей тошнило, теперь вытирал ей лоб, держал за худенькие плечики, промокал салфеткой рот.

– Ты выдержишь, – бормотал он каждый раз, когда она сплевывала, скорее всего разговаривая с самим собой.

Моя выдержка тоже удивляла. С упрямой решимостью я бегала туда-сюда, вынося тазики с рвотной массой. Если сосредоточиться на сооружении ограждений из мешков с песком, можно не обращать внимания на приближающееся цунами.

Иначе можно просто сойти с ума.



Брайан привез Джесси в больницу для обычного анализа крови из пальца. Кроме Брайана, его держали два врача, а он кричал на всю больницу. Я стояла в стороне, скрестив на груди руки, и мои мысли возвращались к Кейт, которая два дня назад перестала кричать во время процедур.

Врачи посмотрят на образец крови Джесси и смогут проанализировать невидимые шесть белков. Если эти шесть белков такие же, как у Кейт, это будет означать, что они с Джесси HLA-совместимы и он может быть донором костного мозга для своей сестры. «Сколько шансов, что выпадет шесть из шести?» – думала я.

Столько же, сколько и заболеть лейкемией.

Лаборант ушла с образцом крови, и Джесси отпустили. Он бросился ко мне.

– Мама, меня укололи. – Он протянул мне свой заклеенный пластырем палец и прижался горячим, заплаканным лицом к моей щеке.

Я крепко обняла его. Я шептала ему что-то успокаивающее. Но мне было очень, очень трудно жалеть его.



– К сожалению, ваш сын не сможет быть донором, – сказал доктор Шанс.

Мой взгляд остановился на высохшем растении, которое все еще стояло на подоконнике. Кто-то должен его выбросить. Кто-то должен поставить вместо него орхидеи или еще что-то цветущее.

– Возможно, найдется совместимый неродственный донор в национальном реестре.

Брайан напряженно наклонился вперед.

– Но вы говорили, что пересадка костного мозга от неродственного донора опасна.

– Да, говорил, – согласился доктор Шанс. – Но иногда это все, что можно сделать.

Я посмотрела на него.

– А если мы не найдем совместимого донора?

– Тогда, – онколог потер лоб, – тогда мы будем пытаться поддерживать ее, пока наука не придумает что-то.

Он говорил о моей маленькой девочке как о какой-то машине с плохим карбюратором или о самолете, у которого не выпускается шасси. Чтобы не смотреть на все это, я отвернулась и увидела, как скрученные листья растения опадают на ковер. Не сказав ни слова, я встала, схватила горшок, вышла из кабинета доктора, прошла мимо регистратуры, мимо пришибленных горем родителей с их больными детьми и вывернула все содержимое горшка в первую же попавшуюся урну, рассыпав землю. Я смотрела на керамический горшок в руках, горя желанием разбить его о кафельный пол, когда услышала за спиной голос доктора Шанса.

– Сара, с вами все в порядке?

Я обернулась, на глазах выступили слезы.

– Со мной все в порядке. Я здорова. Я буду жить долго-долго.

Извинившись, я отдала ему горшок. Он кивнул и протянул мне чистый носовой платок.

– Я думала, что Джесси сможет ее спасти. Мне хотелось, чтобы это был Джесси.

– Мы все хотели. Послушайте. Двадцать лет назад уровень выживаемости был еще ниже. Я знал многие семьи, где один ребенок не мог быть донором, но другой идеально подходил.

Я уже собралась сказать, что у нас только эти двое, когда поняла, что доктор Шанс говорил о семье, которой у меня еще не было, о еще не планированных детях. Я повернулась к нему, но он уже шел к своему кабинету.

– Брайан будет беспокоиться, куда мы подевались. – А потом, словно возвращаясь к прерванному разговору, добавил: – Так у каких цветов больше всего шансов выжить на моем подоконнике?



Тебе кажется, что если твой собственный мир развалился, то у других жизнь тоже остановилась. Но мусоросборник, как всегда, забрал наш мусор и оставил пустые контейнеры. В двери торчал счет за отопление. На крыльце лежала аккуратно сложенная почта за неделю. Как ни странно, жизнь продолжалась. Кейт отпустили домой только через неделю после начала индукционной терапии. Центральный катетер оттопыривал ее блузку на груди. Помимо разговора по душам, я получила от медсестер еще целый список инструкций: когда звонить в скорую помощь, а когда не обязательно, когда проводить следующий курс химиотерапии, как ухаживать за Кейт в период иммуносупрессии.

На следующий день дверь нашей спальни распахнулась в шесть утра. Кейт на цыпочках подошла к кровати, хотя мы с Брайаном уже не спали.

– Что случилось, солнышко? – спросил Брайан.

Она ничего не сказала. Просто поднесла руку к голове и провела пальцами по волосам. Густые пряди золотым дождем упали на пол.



– Я уже поела! – объявила Кейт за ужином несколько дней спустя. Ее тарелка была еще полная, она не притронулась ни к бобам, ни к мясу. Ей не терпелось убежать в гостиную поиграть.

– Я тоже. – Джесси отодвинулся от стола. – Можно я выйду?

– Нет, пока не съешь все зеленое, – ответил Брайан.

– Ненавижу бобы.

– Они тоже от тебя не в восторге.

Джесси посмотрел на тарелку Кейт.

– Она тоже не доела. Это не честно.

Брайан отложил вилку.

– Честно? – слишком тихо переспросил он. – Хочешь, что бы все было честно? Хорошо, Джес. В следующий раз, когда у Кейт будут брать костный мозг, у тебя тоже возьмут. Когда мы будем промывать ей центральный катетер, то постараемся придумать что-нибудь не менее болезненное и для тебя. А когда она в следующий раз будет проходить курс химиотерапии, мы…

– Брайан, – перебила я.

Он остановился так же неожиданно, как и вспыхнул, и провел по лицу дрожащей рукой. Потом его взгляд задержался на Джесси, который спрятался у меня под мышкой.

– Извини, Джес. Я не… – Так и не сказав того, что собирался, Брайан вышел из кухни.

Мы долго молчали. Потом Джесси повернулся ко мне.

– Папа тоже заболел?

Я долго думала, прежде чем ответить.

– У нас все будет хорошо, – произнесла я.



Прошла уже неделя, как мы были дома. Среди ночи нас разбудил грохот. Мы с Брайаном наперегонки бросились в комнату Кейт. Она лежала на кровати и дрожала так, что сбила ногой лампу с ночного столика.

– У нее жар, – сказала я Брайану, потрогав ее лоб.

До этого я переживала: как я смогу узнать, вызывать ли Кейт доктора, если у нее проявятся необычные симптомы. Теперь я понимала, насколько глупо было думать, что я не пойму сразу как выглядит действительно больной ребенок.

– Мы едем в отделение скорой помощи, – скомандовала я, хотя Брайан уже доставал Кейт из кроватки, кутая в одеяло. Мы быстро сели в машину, завели двигатель и только тогда вспомнили, что Джесси остался дома один.

– Ты отвози ее, – прочитал мои мысли Брайан, – а я побуду здесь.

Но он не сводил глаз с Кейт.

Несколько минут спустя мы уже все вместе мчались в больницу. Джесси сидел на заднем сиденье рядом с сестрой, удивляясь, почему нужно вставать, если на улице еще темно.

В отделении скорой помощи Джесси уснул на наших куртках. Мы с Брайаном наблюдали, как хлопочут врачи над дрожащей Кейт. Как пчелы над цветком, вытягивая из нее все, что можно. Взяли анализы, сделали поясничную пункцию, пытаясь изолировать очаг инфекции и предотвратить менингит. Рентгенолог принесла портативный рентгеновский аппарат, чтобы сделать снимок груди и убедиться, что инфекция действительно в легких.

Потом она приложила снимок к подсвеченному экрану. Ребра Кейт на снимке казались тонкими, как спички, а посредине было большое серое пятно. Ноги у меня подкосились, и я схватила Брайана за руку.

– Это опухоль. Метастазы.

Доктор положила мне руку на плечо.

– Миссис Фитцджеральд, это сердце Кейт.



Смешное слово «панцитопения» означало, что ничто в организме Кейт не защищает ее от инфекций. По словам доктора Шанса, из этого следовало, что химиотерапия подействовала. Большинство белых кровяных тел в крови Кейт уничтожены. То есть сепсис – заражение крови после химиотерапии – это уже не возможное осложнение, а факт.

Ее пичкали тайленолом, чтобы сбить температуру. Брали анализы крови, мочи и мокроты, чтобы назначить подходящий антибиотик. Ее еще шесть часов трясло так, что она чуть не падала с кровати.

Медсестра, которая несколько недель назад, пытаясь развеселить Кейт, заплетала ей мелкие косички, измерила температуру и повернулась ко мне.

– Сара, уже можно дышать.

Лицо Кейт было маленьким и бледным, как луна, на которую Брайан любит смотреть в свой телескоп, – далекая и холодная. Она выглядела как мертвая… даже хуже. Но это лучше, чем видеть, как она страдает.

– Эй! – Брайан коснулся моих волос. Он держал Джесси под мышкой. Скоро полдень, а мы все еще были в пижамах и даже ни разу не вспомнили, что нужно переодеться.

– Я отведу его вниз пообедать. Хочешь чего-нибудь?

Я покачала головой. Придвинув стул поближе к кровати Кейт, я расправила одеяло. Взяла ее ладонь и приложила к своей.

Ее глаза приоткрылись. Какое-то время она пыталась понять, где находится.

– Кейт, – прошептала я, – я здесь.

Когда она повернулась и задержала взгляд на мне, я поднесла ее ладонь к губам и поцеловала.

– Ты такая смелая, – улыбнулась я ей. – Когда я вырасту, стану такой, как ты.

Кейт неожиданно покачала головой. Ее голос был едва слышен.

– Нет, мама. Тогда и ты заболеешь.



Сначала мне приснилось, что лекарство в капельнице капает слишком быстро. Ее тело раздувалось от раствора, но я ничего не могла сделать и видела, как черты ее лица разглаживались, блекли, пока лицо не превратилось в белый безликий овал.

Во второй раз мне снилось, что я рожаю в родильном отделении. Я чувствовала биение пульса внизу живота. Потом напряглась, и ребенок вышел в свете вспыхивающих молний.

– Девочка, – объявила появившаяся ниоткуда медсестра и передала мне младенца.

Я начала разворачивать розовое одеяльце и остановилась.

– Это не Кейт.

– Конечно нет, – согласилась медсестра. – Но она все равно твоя.



Вошедший в больничную палату ангел был одет в костюм от Армани и кричал в мобильный телефон.

– Продавайте, – командовала моя сестра. – Мне все равно как. Поставьте лоток с лимонадом в Фанейл Холле[10 - Историческое здание в Бостоне, где проводятся дебаты и находится рынок сувениров.] и раздавай те акции. Питер, я сказала, продавайте. – Она нажала кнопку и протянула ко мне руки.

– Эй! – Занна начала успокаивать меня, когда я расплакалась. – Неужели ты действительно думала, что я послушаюсь и не приеду?

– Но…

– Факсы. Телефоны. Я могу работать у тебя дома. Кто же еще присмотрит за Джесси?

Мы с Брайаном переглянулись: об этом мы пока не думали. Брайан встал и неловко обнял Занну. Джесси на полной скорости подлетел к ней.

– Вы что, усыновили ребенка? Джесси не может быть таким большим… – Она отцепила племянника от своих колен и склонилась над больничной койкой, где спала Кейт.

– Уверена, ты меня не помнишь. – Глаза Занны блестели. – Но я помню тебя.

Это было так просто – позволить Занне решать все вопросы. Занна сразу же заняла Джесси игрой в крестики-нолики и поругалась с китайским рестораном, потому что они не доставляют обеды в больницу. Я сидела рядом с Кейт, наслаждаясь бурной деятельностью сестры. Я позволила себе притвориться, что она может сделать то, чего не могу я.



Занна забрала Джесси домой на ночь, а мы с Брайаном лежали, подпирая Кейт с двух сторон.

– Брайан, – прошептала я, – я тут подумала…

Он пошевелился.

– О чем?

Я приподнялась на локте, чтобы видеть его глаза.

– О еще одном ребенке.

Глаза Брайана сузились.

– Господи, Сара! – Он встал и повернулся ко мне спиной. – О Боже!

Когда он повернулся ко мне, его лицо было искажено болью.

– Мы не можем просто заменить Кейт, если она умрет, – сказал он.

Кейт на кровати пошевелилась.

Я попыталась представить ее себе в четыре года в новогоднем костюме, в двенадцать, когда она будет пробовать красить губы, в двадцать, танцующую на студенческой вечеринке.

– Я знаю. Поэтому нужно сделать все возможное, чтобы этого не произошло.




Среда



Хочешь, книгу огня я тебе почитаю.

Расшифрую и алое пламя, и линии сажи,

И причудливый пепла узор.

Эти чудные знаки расскажут,

Как приходит огонь и как он превращается в море.

    Карл Сандбург. «Огненные страницы»






Кемпбелл


Думаю, мы все в долгу перед нашими родителями. Вопрос только в том, сколько мы им должны? Такие мысли вертелись у меня в голове, пока моя мама рассказывала о последнем романе отца. Уже не в первый раз я пожалел, что у меня не было ни брата, ни сестры. Тогда телефонные звонки будили бы меня на рассвете только раз или два в неделю, а не семь.

– Мама, – прервал я ее. – Сомневаюсь, что ей действительно шестнадцать.

– Ты недооцениваешь своего отца, Кемпбелл.

– Возможно, но я знаю, что он федеральный судья. Он может бросать плотоядные взгляды на школьниц, но никогда не сделает ничего противозаконного.

– Мама, я опаздываю в суд. Я перезвоню тебе позже, – сказал я и повесил трубку, прежде чем она успела возразить.

На самом деле я никуда не спешил. Я сделал глубокий вдох, тряхнул головой и увидел, что Судья смотрит на меня.

– Причина номер 106, почему собакой быть лучше, чем человеком. Как только ты вырастаешь, то никогда больше не общаешься со своей матерью.

Завязывая галстук, я прошел в кухню. Моя квартира – это произведение искусства, блестящая, в стиле минимализма. В ней было все, что можно купить за деньги: эксклюзивный кожаный диван, огромный телевизор с плоским экраном, стеклянный шкаф с подписанными первыми изданиями таких авторов, как Хемингуэй и Хоторн. Кофеварка из Италии, холодильник марки «ЗиЬгего». Я открыл его, нашел одну луковицу, бутылку кетчупа и три черно-белых фотопленки.

В этом не было ничего необычного – я редко ем дома. Даже Судья привык к ресторанной еде.

– Может, сходим в «Роззи»? – спросил я.

Он лаял, пока я надевал на него поводок. Мы с Судьей вместе уже семь лет. Я купил его у заводчика полицейских собак, но тренировали его специально для меня. А что касается имени, то какой адвокат не хотел бы время от времени командовать судьей?

Кафе «Роззи» было именно таким, каким должно быть кафе Старбакс:[11 - Американская сеть кафе.] эклектичное, броское, где полно людей, способных одновременно читать русскую литературу в оригинале, сводить баланс бюджета компании, держа лэптоп на коленях, и писать сценарий к фильму, накачиваясь кофе. Мы с Судьей обычно заходили сюда, садились за один и тот же столик в дальнем конце, заказывали двойной эспрессо и два шоколадных круассана и бессовестно заигрывали с двадцатидвухлетней официанткой Офелией. Но сегодня Офелии нигде не было видно, а за нашим столиком какая-то женщина кормила пончиками карапуза в коляске. Я настолько расстроился из-за этого, что Судье пришлось тащить меня к единственному свободному месту – высокому стулу возле стойки напротив окна.

– Половина восьмого утра, а жизнь уже кипит.

К нам подошел похожий на наркомана парень с таким количеством колец в бровях, что можно было вешать занавеску для душа. Он достал блокнот и увидел у моих ног Судью.

– Извини, друг. Но сюда с собаками нельзя.

– Это собака-поводырь, – объяснил я. – Где Офелия?

– Уехала. Сбежала с мужчиной прошлой ночью.

Сбежала? Неужели люди до сих пор это делают?

– С кем? – спросил я, хотя меня это не касалось.

– С каким-то скульптором, который лепил бюсты мировых лидеров из собачьего дерьма.

Мне на минуту стало жаль бедную Офелию. Поверьте мне, любовь – как радуга: она прекрасна, но исчезает, стоит только моргнуть.

Официант достал из заднего кармана пластиковую карточку.

– Вот меню, написанное шрифтом Брайля.[12 - Шрифт для слепых.]

– Я хочу двойной эспрессо и два круассана. И я не слепой.

– Тогда зачем тебе Барбос?

– У меня птичий грипп, и он метит людей, которых я заразил.

Официант не мог понять, шучу я или нет. Он ушел, а я так и не понял, получу ли свой кофе.

В отличие от того места, где я обычно сидел, отсюда была видна улица. Я смотрел, как машина такси чуть не обрызгала пожилую женщину, как мальчик танцевал под музыку, льющуюся из висевшего на его плече магнитофона, который был в три раза больше головы мальчишки. Близняшки в форме приходской школы хихикали, склонившись над молодежным журналом. Женщина с блестящей рекой черных волос уронила бумажный стаканчик с кофе на тротуар, испачкав себе юбку.

Внутри меня что-то оборвалось. Я ждал, когда она поднимет лицо – чтобы убедиться, что я не обознался, – но она отвернулась в другую сторону, промокая салфеткой пятно на юбке. Напротив моего окна остановился автобус, а потом зазвонил мобильный.

Я посмотрел на входящий номер: ничего неожиданного. Не потрудившись ответить на звонок матери, я выключил телефон и посмотрел в окно, но, когда автобус отъехал, женщины уже не было.



Открывая дверь офиса, я начал выкрикивать инструкции для Керри.

– Позвони Остерлицу и узнай, сможет ли он давать показания на суде Вейланда. Достань список людей, которые подавали в суд на компанию «New England Power» за последние пять лет. Сделай копию протокола слушания по делу Мельбурна. Позвони Джерри в суд и выясни, кто из судей будет на слушании дела ребенка Фитцджеральдов.

Она посмотрела на меня, и тут зазвонил телефон.

– Кстати, – указала Керри кивком головы в сторону двери, ведущей в святая святых моего офиса. На пороге стояла Анна Фитцджеральд с флаконом чистящего средства и тряпкой и чистила дверную ручку.

– Что ты делаешь? – удивился я.

– То, что вы мне сказали. – Она посмотрела на собаку. – Привет, Судья.

– Вам звонят по второй линии, – перебила Керри. Я смерил ее взглядом. Почему она впустила этого ребенка без моего разрешения? Потом попытался войти в кабинет, но Анна смазала ручку чем-то скользким, и я не мог ее повернуть.

Увидев мои старания, Анна обернула ручку тряпкой и открыла дверь.

Судья покружил на полу в поисках удобного места. Я нажал мигающую на телефоне кнопку.

– Кемпбелл Александер.

– Мистер Александер, это Сара Фитцджеральд. Мать Анны Фитцджеральд.

Я переваривал информацию, наблюдая, как ее дочь орудовала тряпкой всего в двух метрах от меня.

– Миссис Фитцджеральд, – ответил я. Как я и ожидал, Анна замерла.

– Я звоню, потому что… ну, понимаете, это все просто недоразумение.

– Вы подали ответ на петицию?

– В этом нет необходимости. Я вчера разговаривала с Анной, и она не хочет продолжать процесс. Она хочет сделать все возможное для Кейт.

– Не уверен, что это так. – Мой голос не выражал никаких эмоций. – К сожалению, если моя клиентка хочет отозвать иск, я должен услышать это от нее. – Я поймал взгляд Анны. – Вы случайно не знаете, где она?

– Она вышла на пробежку, – проговорила миссис Фитцджеральд. – Но во второй половине дня мы едем в суд. Мы поговорим с судьей и выясним все вопросы.

– Тогда до встречи там. – Я повесил трубку и, скрестив руки на груди, посмотрел на Анну. – Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Вообще-то нет. – Она пожала плечами.

– Твоя мама думает иначе. И ей кажется, что в данный момент ты готовишься побить мировой рекорд по бегу.

Анна бросила взгляд на дверь в приемную, где Керри, конечно же, ловила каждое наше слово, закрыла ее и подошла к моему столу.

– Я не могла сказать ей, что иду к вам. После того, что случилось вчера вечером.

– А что случилось вчера? – Анна молчала, и я начал терять терпение. – Послушай, если ты собираешься прекратить все это… если это напрасная трата моего времени… тогда мне бы очень хотелось, чтобы ты честно призналась в этом сейчас, а не потом. Потому что я не семейный врач и не твой лучший друг. Я – твой адвокат. А чтобы я исполнял роль адвоката, нужно, чтобы было судебное дело. Поэтому я спрашиваю тебя еще раз: ты передумала подавать в суд?

Я полагал, что эта тирада положит конец судебному процессу, что она собьет Анну с толку. Но, к моему удивлению, Анна смотрела прямо мне в глаза, хладнокровно и сосредоточенно.

– А вы хотите еще представлять меня? – спросила она.

Вопреки всем разумным доводам, я ответил «да».

– Тогда, нет, – произнесла она, – я не передумала.



Впервые я ходил под парусом со своим отцом – на соревнованиях в яхт-клубе. Отец был категорически против этого: дескать, я еще маленький, несамостоятельный, погода слишком переменчивая. На самом же деле он хотел сказать, что, беря меня в свою команду, терял шансы выиграть кубок. На взгляд моего отца, если ты не был идеален, то тебя просто не существовало. У него была яхта первого класса, чудо из красного и тикового дерева. Отец купил ее у клавишника группы Джерома Джейлиса в Марблхеде. Другими словами: мечта, символ высокого статуса, пропуск в высший свет из белых парусов и золотистого корпуса.

Стартовали мы чисто, пересекли линию на полных парусах, как только прозвучал стартовый выстрел. Я изо всех сил старался предугадать, где понадобится моя помощь, – поворачивал руль, до того как он отдавал приказ, перекидывал паруса и менял направление, пока мышцы не начинали гореть от напряжения. И все это, возможно, закончилось бы победой, но с севера подул сильный ветер, неся с собой стену дождя и десятифутовые волны, которые бросали нас вверх-вниз.

Я наблюдал за отцом в желтом дождевике. Казалось, он не замечал дождя. В отличие от меня, у него явно не возникало желания залезть куда-нибудь в нору, держась за свой бунтующий живот, и умереть.

– Кемпбелл! – орал он. – Разворачивай!

Но разворачиваться против ветра значило опять попасть на эти американские горки.



– Кемпбелл! – крикнул он еще раз. – Немедленно поворачивай!

Яхта так резко ухнула вниз, что я не удержался на ногах. Отец пронесся мимо меня и схватил руль. На какое-то блаженное мгновение все замерло. Потом нас накрыло волной, и судно развернуло в обратную сторону.

– Мне нужны координаты, – скомандовал отец.

Для этого потребовалось спуститься вниз, где были таблицы, и сделать расчеты, чтобы понять, где находится следующий буй. Но внизу не было свежего воздуха, и мне стало хуже. Я развернул карту, и меня тут же вырвало на нее.

Беспокоясь, что меня долго нет, отец заглянул вниз и увидел меня в луже.

– Господи, – пробормотал он, оставив меня одного.

Я собрал все свое мужество и пошел за ним. Он резко крутанул рулевое колесо. Отец делал вид, что меня не было рядом. Он сам перекинул парус, который просвистел над бортом, разрывая небо пополам. Поднялась волна, я почувствовал удар по затылку и упал.

Когда я пришел в себя, отец обгонял другое судно в нескольких футах от финишной линии. Дождь стих, и в последний момент он успел поймать воздушный поток раньше судна соперника, и мы вырвались вперед. Отец выиграл несколько секунд.

Мне было приказано убрать за собой и ехать на такси, а отец повел яхту в яхт-клуб, где должны были праздновать победу. Я опоздал на час. Когда я приехал, он был в прекрасном настроении и пил скотч из выигранного хрустального кубка.

– А вот и твоя команда, Кем! – крикнул кто-то из его друзей.

Мой отец приветственно поднял кубок, сделал большой глоток, а потом с такой силой опустил кубок на стойку бара, что одна из ручек откололась.

– Жаль кубок, – заметил другой моряк.

Отец не сводил с меня глаз.

– Нет, не кубок, – сказал он.



На заднем бампере каждой третьей машины в Род-Айленде наклеены красно-белые наклейки в память о жертвах преступлений: «Моя подруга Кейти Декубеллис была сбита пьяным водителем», «Мой друг Джон Сиссон был сбит пьяным водителем». Такие наклейки продаются на школьных и благотворительных ярмарках, в парикмахерских. И не важно, что ты никогда не видел этого погибшего ребенка. Ты клеишь эту наклейку в знак солидарности, испытывая тайную радость, оттого что это случилось не с тобой.

В прошлом году появились красно-белые наклейки с новым именем: Дэны Десальво. В отличие от других жертв, эта двенадцатилетняя девочка была мне в некотором смысле знакома. Она была дочерью судьи, который, как писали журналисты, расплакался во время суда вскоре после похорон и был вынужден взять трехмесячный отпуск, чтобы справиться со своим горем. Дочерью того судьи, который по прихоти судьбы будет вести дело Анны Фитцджеральд.

По дороге в Гаррай-комплекс, где располагался суд по семейным делам, я размышлял, сможет ли человек, перенесший такой удар, быть судьей в деле, где решение в пользу моей клиентки предполагает смерть ее сестры.

Возле входа стоял новый охранник: мужчина с шеей, как у быка, и, судя по всему, с такими же мозгами.

– Извините, – сказал он. – С животными нельзя.

– Это собака-поводырь.

Смутившись, охранник наклонился вперед и посмотрел мне в глаза. Я сделал точно такое же движение в его сторону.

– У меня сильная близорукость, и он помогает мне различать дорожные знаки. – Мы с Судьей обошли охранника и направились в зал заседаний.

Там мать Анны Фитцджеральд наседала на служащего. По крайней мере, мне так показалось. Во внешности этой женщины и стоящей рядом дочери не было ничего общего.

– Уверена, что судья учтет ситуацию и сделает исключение, – настаивала Сара. Ее муж стоял позади нее.

Когда Анна увидела меня, на ее лице отразилось облегчение. Я повернулся к судебному служащему.

– Меня зовут Кемпбелл Александер. Что происходит?

– Я пытаюсь объяснить миссис Фитцджеральд, что на слушания дел, не требующих созыва суда, допускаются только адвокаты.

– Я адвокат Анны, – ответил я.

Служащий повернулся к Саре Фитцджеральд.

– А кто представляет вас?

Мать Анны на какой-то миг замерла, потом повернулась к мужу и тихо проговорила:

– Это все равно что ездить на велосипеде.

Ее муж покачал головой.

– Ты уверена, что хочешь этого?

– Я не хочу. Должна.

И тут я понял, о чем они говорят.

– Погодите. Вы адвокат?

Она повернулась ко мне.

– В принципе, да.

Я изумленно посмотрел на Анну.

– И ты не сообщила мне об этом?

– Вы не спрашивали, – прошептала она.

Служащий дал нам для заполнения бланки уведомления о назначении адвоката и позвал шерифа.

– Верн, – заулыбалась Сара. – Рада тебя снова видеть.

Час от часу не легче.

– Привет. – Шериф поцеловал ее в щеку и пожал руку мужу.

Она не только адвокат, но и знает всех государственных служащих штата.

– Полагаю, миниатюра «Встреча старых друзей» закончена? – спросил я.

Сара Фитцджеральд закатила глаза, всем своим видом говоря шерифу: «Парень – хам, но что поделаешь?»

– Стой здесь, – велел я Анне и последовал за ее матерью в кабинет судьи.

Судья Десальво был невысокого роста, со сросшимися на переносице бровями и пристрастием к кофе с молоком.

– Доброе утро, – поздоровался он, показывая на кресла. – Почему здесь собака?

– Это собака-поводырь, Ваша честь. – И прежде чем он успел что-либо добавить, я приступил к непринужденному диалогу, с которого начинаются все слушания в кабинете судьи в штате Род-Айленд. Наш штат небольшой, и людей, вращающихся в правовой сфере, не так уж много. И то, что твоя помощница окажется племянницей или свояченицей судьи, с которым ты в данный момент встречаешься, не только возможно, но и вполне вероятно. Во время нашей беседы я поглядывал на Сару, давая ей понять, кто из нас знает правила игры, а кто нет. Может, она и была адвокатом, но между нами были десять лет, которые она пропустила.

Она нервничала и теребила край своей блузки. Судья Десальво заметил:

– Я не знал, что вы опять занимаетесь адвокатской деятельностью.

– Я не собиралась, Ваша честь. Но истец – моя дочь.

Услышав это, судья повернулся ко мне.

– Объясните мне суть дела, господин адвокат.

– Младшая дочь миссис Фитцджеральд хочет выйти из-под родительской опеки в вопросах, касающихся здоровья.

Сара покачала головой.

– Это неправда, судья.

Услышав свое имя, мой пес поднял голову.

– Я разговаривала с Анной, и она заверила, что не желает этого. У нее был неудачный день, и ей захотелось привлечь к себе внимание. – Сара пожала плечами. – Знаете, какие эти дети в тринадцать лет.

В комнате стало так тихо, что я слышал свой пульс. Судья Десальво не знал, какими бывают тринадцатилетние дети. Его дочь погибла в двенадцать.

Лицо Сары вспыхнуло. Как и все в этом штате, она знала о Дэне Десальво. Мало того, на бампере ее мини-вэна была наклейка с этим именем.

– О Боже, простите. Я не хотела…

Судья отвернулся.

– Мистер Александер, когда вы в последний раз разговаривали со своей клиенткой?

– Вчера утром, Ваша честь. Она была у меня в офисе, когда ее мать позвонила и сказала, что это недоразумение.

Как я и ожидал, у Сары отвисла челюсть.

– Этого не может быть. Она была на пробежке.

Я посмотрел на нее.

– Вы уверены?

– Но она должна была быть на пробежке…

– Ваша честь, – продолжил я, – именно к этому я и хотел бы привлечь ваше внимание. Именно поэтому обращение Анны в суд обоснованно. Ее мать не знает, где находится дочь в определенный момент. Решения, касающиеся здоровья, принимаются так же необдуманно…

– Обождите, адвокат. – Судья повернулся к Саре. – Ваша дочь сказала, что хочет отозвать иск?

– Да.

Он посмотрел на меня.

– А вам сказала, что хочет продолжать процесс?

– Правильно.

– Думаю, я должен поговорить непосредственно с Анной.

Когда судья встал и вышел из кабинета, мы последовали за ним. Анна сидела на скамейке в холле со своим отцом. Шнурок на одной из ее кроссовок был развязан.

– Отгадай. Оно зеленое… – услышал я ее голос.

– Анна, – произнес я одновременно с Сарой Фитцджеральд.

Это я должен объяснить Анне, что судья Десальво хочет поговорить с ней несколько минут наедине. Это я должен подсказать ей, как лучше отвечать на вопросы, чтобы дело не закрыли раньше, чем она получит то, чего хочет. Она моя клиентка, а значит, должна следовать моим советам.

Но, когда я позвал ее, она повернулась к матери.




Анна


Не думаю, что кто-то пришел бы на мои похороны. Мои родители, тетя Занна и, наверное, мистер Оллинкотт, учитель общественных наук. Я представила то же кладбище, где похоронена моя бабушка, хотя это в Чикаго и вряд ли меня похоронили бы там. Представила поросшие зеленой травой холмы вокруг, надгробия с изваяниями святых и ангелов и эту огромную коричневую яму в земле, пропасть, жаждущую поглотить тело, которое было мной.

Я представила себе всхлипывающую маму в шляпке с черной вуалью. Как папа поддерживает ее под руку. Как Кейт и Джесси смотрят на блестящий гроб и мысленно пытаются оправдаться перед Богом за все те случаи, когда плохо поступали со мной. Может, пришел бы кто-то из моей хоккейной команды, сжимая в руках лилии.

– Бедная Анна, – сказали бы они и не плакали бы, но еле сдерживали слезы.

О моей смерти написали бы в газете на двадцать четвертой странице. И, может быть, Кайл Макфи прочел бы и пришел на похороны. Его красивое лицо исказилось бы печалью о девушке, которой у него никогда не будет. Думаю, были бы цветы: душистый горошек, львиный зев и синие головки гортензий. Надеюсь, кто-то запел бы песню «Удивительная красота» – не только первый куплет, который все знают, но и всю песню. И позже, когда пожелтеют листья и выпадет снег, время от времени все будут вспоминать обо мне.

На похороны к Кейт придут все. Будут медсестры из больницы, которые уже стали нашими друзьями. Другие больные раком, чья звезда еще не погасла. Жители города, которые помогали собирать деньги на ее лечение. Все желающие не смогут попасть на кладбище. Корзин с цветами просто некуда будет ставить. В газете напишут статью о ее короткой и трагичной жизни.

И попомните мое слово, статья выйдет на первой странице.

Судья Десальво был в шлепанцах – в таких ходят футболисты, когда снимают бутсы. Не знаю почему, но это меня сразу успокоило. То есть в суде, конечно, было неуютно, особенно в отдельной комнате наедине с судьей, но легче, оттого что не только я не совсем соответствую своей роли.

Он достал из маленького холодильника жестяную банку и спросил, чего бы я хотела.

– Колу, пожалуйста, – попросила я.

Судья открыл банку.

– Ты знаешь, что если положить молочный зуб в стакан с колой, то через несколько недель он полностью растворится? Угольная кислота. – Он улыбнулся. – Мой брат работает дантистом в Варвике и каждый год показывает этот трюк в детском саду.

Я сделала глоток и представила себе, как мои внутренности растворяются. Судья Десальво не сел за свой стол, а взял стул и поставил его рядом с моим.

– Анна, есть проблема, – начал он. – Твоя мама говорит мне, что ты хочешь одного, а твой адвокат утверждает, что ты хочешь совсем другое. В обычной ситуации я бы решил, что мама знает тебя лучше, чем человек, с которым ты познакомилась два дня назад. Но ты никогда не познакомилась бы с ним, если бы не обратилась к нему за помощью. Поэтому я хочу услышать, что ты думаешь обо всем этом.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно, – сказал он.

– Обязательно должен быть суд?

– Ну… если твои родители просто согласятся, что ты способна сама принимать решения относительно своего здоровья, то на этом все закончится, – ответил судья.

Можно подумать, такое действительно возможно.

– С другой стороны, если кто-то подает ходатайство – как ты, например, – тогда ответчик – твои родители – должны прийти в суд. Если твои родители считают, что ты не готова принимать такие решения самостоятельно, они должны обосновать свое мнение, иначе я приму решение в твою пользу.

Я кивнула. Я говорила себе, что несмотря ни на что буду сохранять спокойствие. Лопну, но не позволю ему заподозрить, что я не способна что-либо решать самостоятельно. Я была полна решимости, но вид судьи с баночкой яблочного сока отвлекал меня.

Не так давно, когда Кейт была в больнице, где ей проверяли почки, новая медсестра протянула ей стаканчик и велела сдать мочу на анализ.

– И постарайся справиться к моему возвращению, – добавила она.

Кейт, которая терпеть не может, когда ею командуют, решила поставить высокомерную медсестру на место. Она послала меня к автомату за таким же соком, который сейчас пил судья. Потом налила этот сок в стаканчик и, когда медсестра вернулась, поднесла его к свету.

– Немного мутная. Лучше еще раз профильтровать, – сказала моя сестра, поднесла стаканчик ко рту и выпила все содержимое.

Медсестра побледнела и выскочила из палаты. Мы с Кейт смеялись до колик. И в течение всего дня нам было достаточно взглянуть друг на друга, как нас буквально разрывало от смеха.

На мелкие кусочки, как зуб в стакане с колой. Так, что ничего не осталось.

– Анна?

Я посмотрела на судью Десальво, на эту дурацкую банку, которая стояла посреди стола, и разрыдалась.

– Я не могу отдать почку сестре. Просто не могу.

Судья молча протянул мне коробку салфеток. Я скатала несколько салфеток в шарики, вытирая глаза и нос. Некоторое время он ничего не говорил, давая мне возможность успокоиться. Когда я подняла на него глаза, то увидела, что он ждет.

– Анна, ни одна больница в этой стране не сможет взять орган у того, кто не хочет быть донором.

– А кто, по-вашему, это решает? – спросила я. – Не маленькая девочка, которую привезли на каталке в операционную, а ее родители.

– Ты не маленькая девочка. И у тебя есть право высказать свое мнение, – возразил он.

– Конечно. – Я опять начинала плакать. – В тебя уже десятый раз загоняют иглу, а это считается стандартной хирургической процедурой. Все взрослые смотрят вокруг с фальшивыми улыбками и рассказывают друг другу, что никто добровольно не пойдет на это еще раз. – Я высморкалась в салфетку. – Это только сегодня – почка. Завтра будет что-нибудь еще. Всегда нужно что-то еще.

– Твоя мама сказала, что ты хочешь отозвать иск. Она говорила неправду?

– Неправду. – Я с трудом проглотила комок в горле.

– Тогда… почему ты обманула ее?

На этот вопрос была тысяча ответов, и я выбрала самый простой.

– Потому что я люблю ее. – По моим щекам текли слезы. – Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль.

Он пристально посмотрел на меня.

– Знаешь, Анна, я назначу человека, который поможет твоему адвокату объяснить мне, что для тебя лучше. Как ты на это смотришь?

Волосы упали мне на глаза, и я убрала их за уши. Лицо мое опухло от слез и горело.

– Хорошо.

– Хорошо, – повторил он, нажал кнопку селектора и распорядился позвать обратно остальных.

Мама вошла в кабинет первой и направилась ко мне, Кемпбелл и его собака загородили ей дорогу. Адвокат вопросительно посмотрел на меня.

– Я не уверен, что разобрался в ситуации, – объявил судья Десальво. – Поэтому назначаю опекуна-представителя, который проведет с ней две недели. Думаю, все понимают, что я рассчитываю на сотрудничество обеих сторон. Опекун-представитель выступит на слушании. Если вы посчитаете, что мне следует знать что-то еще, я выслушаю вас.

– Две недели… – прошептала мама. Я знала, о чем она думает. – Ваша честь, при всем должном уважении, две недели – это слишком длительный срок, если учесть серьезность болезни моей старшей дочери.

Такой я ее еще не знала. Она была тигрицей, когда боролась с системой медицины, которая была слишком нерасторопной, на ее взгляд. Она была скалой, за которой мы все чувствовали себя в безопасности. Она была боксером, отбивающим все удары судьбы. Но я еще никогда не видела ее в роли адвоката.

Судья Десальво кивнул.

– Хорошо. Слушание дела назначено на следующий понедельник. За это время я хочу ознакомиться с медицинскими документами Кейт…

– Ваша честь, – прервал его Кемпбелл Александер. – Вам известно, что моя клиентка живет с адвокатом противной стороны. Если учесть необычные обстоятельства дела, это вопиющая несправедливость.

Мама чуть не задохнулась.

– Вы же не предлагаете забрать у меня моего ребенка?

Забрать? Куда же я пойду?

– Я не уверен, что адвокат противной стороны не использует обстоятельства в свою пользу и не будет оказывать давления на моего клиента, Ваша честь. – Кемпбелл не мигая смотрел прямо на судью.

– Мистер Александер, я не могу забрать ребенка из дома ни при каких обстоятельствах, – ответил судья, но потом повернулся к маме. – Тем не менее, миссис Фитцджеральд, вам можно говорить с дочерью об этом деле только в присутствии ее адвоката. Если вы не согласны или если я узнаю, что вы нарушили это условие, мне придется принять более решительные меры.

– Я поняла, Ваша честь, – сказала мама.

– Что ж, – судья встал. – До встречи на следующей неделе.

Он вышел из кабинета, и было слышно, как его шлепанцы тихо хлопали по кафельному полу.

Как только он ушел, я повернулась к маме. Мне хотелось сказать ей, что я все объясню, но не смогла бы сказать этого вслух. Вдруг в руку мне ткнулся влажный нос. Судья. Мое сердце, до этого бившееся как сумасшедшее, немного успокоилось.

– Мне нужно поговорить со своей клиенткой, – сказал Кемпбелл.

– В данный момент она – моя дочь! – Мама схватила меня за руку и выдернула из кресла. На пороге мне удалось оглянуться. Кемпбелл был вне себя. Я сразу могла сказать ему, что этим все закончится. «Дочь» – это всегда козырь, в любой игре.



Третья мировая война началась незамедлительно. И не из-за убийства эрцгерцога или сумасшедшего диктатора, а из-за того, что мы проехали поворот.

– Брайан, – проговорила мама, вытягивая шею. – Это только что была Северная Парковая улица.

Папа отвлекся от своих мыслей.

– Можно было сказать до того, как я ее проехал.

– Я сказала.

Прежде чем подумать, стоит ли принимать чью-либо сторону, я выпалила:

– Я не слышала, чтобы ты говорила.

Мама резко повернулась ко мне.

– Анна, твое мнение интересует меня в последнюю очередь.

– Я только…

Она подняла руку, отгораживаясь от меня, и покачала головой.

– Брайан, ты опять проехал.

Когда мы приехали домой, мама пронеслась, как ураган, мимо Кейт, которая открыла дверь, мимо Джесси, смотревшего по телевизору что-то очень похожее на канал «Плейбой». Она начала хлопать дверцами шкафчиков в кухне, доставала продукты из холодильника и бросала их на стол.

– Как дела? – спросил папа у Кейт.

Не обращая на него внимания, сестра бросилась в кухню.

– Что случилось?

– Что случилось?! – Мама пронзила меня взглядом. – Почему бы тебе не спросить у своей сестры, что случилось?

Кейт посмотрела на меня. Все посмотрели на меня.

– Просто удивительно, какая ты молчаливая, когда судьи нет рядом, – изрекла мама.

Джесси выключил телевизор.

– Она заставила тебя разговаривать с судьей? Анна, как ты могла?

Мама закрыла глаза.

– Джесси! Знаешь, лучше бы ты ушел.

– Сара! – В кухню вошел папа. – Нам всем нужно немного остыть.

– Мой ребенок только что подписал смертный приговор своей сестре, а ты советуешь мне немного остыть?!

В кухне стало так тихо, что было слышно урчание холодильника. Мамины слова повисли в воздухе, как перезревшие фрукты, и взорвались, когда она кинулась к Кейт.

– Кейт, – повторяла она, пытаясь обнять ее. – Мне не следовало так говорить. Я не это имела в виду.

В нашей семье на горьком опыте научились не говорить того, что следовало, и не иметь в виду того, что на самом деле имелось в виду. Кейт зажала рукой рот. Она попятилась к двери, наткнулась на папу, который не успел поймать ее, прежде чем она бросилась вверх по лестнице. Я услышала, как хлопнула дверь нашей комнаты. Мама, конечно же, побежала за ней.

А я сделала то, что получалось у меня лучше всего. Я пошла в противоположную сторону.



Есть ли еще на земле такое место, где такой же запах, как прачечной? Так пахнет дождливое воскресенье, когда не хочется вылезать из-под одеяла. Так пахнет, когда лежишь на траве, которую только что постриг папа. Наслаждение для носа. Когда я была маленькой, то часто, сидя на диване, наблюдала, как мама достает еще теплую одежду из сушки. Она накрывала меня этим ворохом. И я, свернувшись калачиком, воображала себе, что это кожа, а я – большое сердце.

Кроме того, прачечные магнитом притягивают к себе одиноких людей. На черных стульях растянулся парень в армейских ботинках и в футболке с надписью «Нострадамус был оптимистом». Женщина возле раскладного столика перебирала ворох мужских рубашек, глотая слезы. Возьмите десять людей из прачечной и наверняка найдете кого-то, кому хуже, чем вам.

Я сидела напротив ряда стиральных машин и старалась угадать, где чья одежда. Розовые трусики и кружевная ночная рубашка явно принадлежали девушке, которая читала любовный роман на скамейке. Красные шерстяные носки и клетчатые рубашки принес отвратительный студент, который сейчас спал. Футболки и детские костюмчики подходили только малышу, который настойчиво протягивал белые салфетки маме. А та разговаривала по мобильному, не обращая внимания на ребенка. Кто покупает мобильный телефон, если нет стиральной машины?

Иногда я затеваю игру, стараясь представить себя на месте человека, чья одежда вертится перед моими глазами. Если бы я стирала эти рабочие джинсы, я была бы, наверное, кровельщиком. У меня были бы сильные загорелые руки. Если бы у меня были такие рубашки в цветочек, я бы, возможно, приехала на каникулы из Гарварда, где изучала криминальное право. Будь я владелицей той атласной накидки, то имела бы сезонный билет в оперный театр. Я попыталась себе это представить и не смогла. Я могла представить себя только в роли донора Кейт.

Мы с Кейт – сиамские близнецы, просто место, где мы срослись, нельзя увидеть невооруженным глазом. Поэтому нас разъединить еще труднее.

Ко мне подошла работающая в прачечной девушка с кучей мелких, выкрашенных в синий цвет косичек на голове и с сережкой в губе.

– Нет монеток? – спросила она. – Может, нужно разменять?

Разменять? Я даже боялась подумать, что я хотела бы разменять.




Джесси


В детстве я часто играл спичками. Брал тайком коробок на полке над холодильником и прятался в родительской ванной. Вы знаете, что лосьон для тела «Jean Natu» горит? Если его разлить и бросить спичку, то пол будет гореть голубым пламенем, пока не выгорит спирт.

Однажды Анна застала меня в ванной.

– Смотри. – Я написал лосьоном ее инициалы на полу. А потом поджег. Я думал, что она с криком бросится прочь, но вместо этого она присела рядом со мной на край ванны. Взяла флакон, нарисовала какой-то причудливый узор на кафеле и попросила меня сделать это еще раз.

Анна – единственное доказательство того, что я действительно родился в этой семье, а не был подброшен спасающимися от погони Бонни и Клайдом. На первый взгляд мы совсем не похожи. Но внутри мы одинаковые. Люди, которые думают, что знают, с кем имеют дело, всегда ошибаются.



Да пошли они все! Я столько раз говорил это про себя, что на лбу у меня уже могла появиться вытатуированная надпись. Я всегда езжу на своем джипе с такой скоростью, что легкие не выдерживают. Сегодня я летел со скоростью девяносто пять миль в час по 95-му шоссе. Я обгонял машины, резко сворачивая то вправо, то влево. Люди кричали на меня за своими закрытыми окнами, а я в ответ показывал им средний палец.

Я решил бы тысячу проблем, если бы на полной скорости съехал с дороги. Не то, что я об этом не думал. В моих водительских правах отмечено, что я потенциальный донор органов. По правде говоря, я предпочел бы, чтобы мое тело вообще разобрали на органы. Уверен, что таким образом я принес бы больше пользы. Интересно, кому достались бы мои печень, легкие или даже глазные яблоки? И какому бедняге подсунут то, что притворяется моим сердцем?

Меня пугает мое везение. Я съехал с магистрали и медленно поехал по Алленс авеню. Там был подземный переход, где я собирался найти Дюраселя Дана. Он бездомный, ветеран войны во Вьетнаме. Ищет в мусорных баках батарейки. Что он с ними делает, не имею ни малейшего понятия. Насколько я знаю, он их вскрывает. Говорит, что ЦРУ передает сообщения своим агентам в батарейках «Energizer», a ФБР предпочитает «Everedays».

У нас с Даном договор: я приношу ему еду из Макдоналдса пару раз в неделю, а он за это присматривает за моими вещами. Он сидел, склонившись над книгой по астрологии, которая была его Библией.

– Дан, – позвал я его, вылезая из машины, и отдал ему сэндвич. – Что там?

Он искоса посмотрел на меня.

– Луна опять в этом долбаном Водолее. – Он набил рот картофелем фри. – Не надо было вообще вылезать из постели.

Не знал, что у Дана есть постель.

– Как там мои вещи?

Дан кивнул в сторону бетонной опоры, за которой он хранил мои вещи. Хлорная кислота, украденная из школьной химической лаборатории, была в целости и сохранности, в другой бочке были опилки. Я набил опилками наволочку, сунул ее под мышку и пошел к машине. Он ждал меня возле двери.

– Спасибо, Дан.

Но он прислонился к машине, не давая мне ее открыть.

– У меня есть послание для тебя.

Хотя я знал, что Дан постоянно несет бред, внутри у меня все перевернулось.

– От кого?

Он посмотрел под ноги, потом опять на меня.

– Ты знаешь. – И, наклонившись ближе, прошептал: – Хорошо подумай.

– Что за послание?

– Эти слова и есть послание. – Дан кивнул. – Или «Хорошо погуляй», точно не помню.

– Вот этим советом я и воспользуюсь. – Я отодвинул его в сторону, чтобы сесть в машину. Он был совсем легким, как будто внутри у него уже ничего не осталось. Хотя почему тогда я не взмываю в воздух?

– Позже, – добавил я и направился к складу, который уже давно присмотрел.



Меня привлекают места, похожие на меня: большие, пустые, почти всеми забытые. Это находилось в Олнивилле. Когда-то здесь был склад какой-то экспортной фирмы. Теперь же тут обитало многочисленное крысиное семейство. Я припарковался подальше, чтобы моя машина не вызывала подозрений. Запихнул наволочку с опилками под куртку и вышел из машины.

Оказывается, я все-таки научился чему-то у своего старого доброго папочки: пожарные всегда добираются туда, куда не просят. Сломать замок было не сложно. Теперь осталось только решить, с чего начать. Я проделал в наволочке дырку и высыпал опилки, рисуя свои инициалы. Потом полил буквы кислотой.

Мне впервые приходилось делать это среди бела дня.

Вытащив пачку сигарет, я взял одну. Газ в моей зажигалке «Zippo» почти закончился, надо не забыть заправить. Я подкурил, встал, сделал последнюю глубокую затяжку и бросил сигарету в опилки. Я знал, что все произойдет быстро. Поэтому, когда огонь поднялся по стене, я уже бежал. Как обычно, они будут искать улики. Но эта сигарета и мои инициалы сгорят задолго до появления пожарных. Пол расплавится. Стены не выдержат и обвалятся.

Первая пожарная машина прибыла, как только я сел в машину и достал из кармана бинокль. К этому времени огонь уже получил то, что хотел, – свободу. Стекла в окнах лопнули, и оттуда вырвались черные клубы дыма, стало темно.



Впервые я увидел, как мама плачет, в пять лет. Она стояла в кухне у окна и пыталась не подать виду, что чем-то расстроена. Солнце только всходило, увеличиваясь в размере.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Намного позже я понял, что когда она сказала «Горюю», то имела в виду не время дня.[13 - В английском языке слова mourning (горюю) и morning (утро) звучат одинаково.]

Небо теперь было черным от дыма. Когда обвалилась крыша, вверх взлетели тысячи искр. Приехала вторая пожарная команда. Пожарных выдернули из-за стола, из душа, из гостиной. Через бинокль я мог прочитать имена, которые блестели на спинах их форменных курток, будто буквы были инкрустированы бриллиантами. «Фитцджеральд». Мой отец взял шланг, а я завел машину и уехал.



Дома мать была в панике. Она вылетела из двери, как только я подъехал.

– Слава Богу, – произнесла она. – Мне нужна твоя помощь.

Она даже не оглянулась посмотреть, иду ли я за ней. И я понял: что-то с Кейт. Дверь в комнату моих сестер была выбита, а деревянная рама расколота. Сестра все еще лежала в постели. Вдруг она ожила, резко поднялась, и ее вырвало кровью. Пятно расплывалось по ее рубашке, по цветастому одеялу, по красным макам, которых уже нельзя было различить.

Мама присела рядом с ней, убрала назад ее волосы и прижала полотенце ко рту Кейт, когда ее опять начало рвать – опять кровью.

– Джесси, – спокойно проговорила она. – Папа на вызове, и я не могу с ним связаться. Нужно, чтобы ты отвез нас в больницу, я буду с Кейт на заднем сиденье.

Губы Кейт блестели, как вишни. Я взял ее на руки. Она была легкая, только острые кости выпирали через футболку.

– Когда Анна убежала, Кейт не пускала меня к себе в комнату, – рассказывала мама, торопливо шагая рядом. – Я дала ей время немного успокоиться. А потом услышала кашель. Мне необходимо было попасть внутрь.

«Поэтому ты высадила дверь», – подумал я, и меня это не удивило. Мы подошли к машине, и она открыла дверь, чтобы я уложил Кейт на заднее сиденье. Я выехал со двора и еще быстрее, чем обычно, понесся через весь город до шоссе, а оттуда – в больницу.

Сегодня, когда родители с Анной были в суде, мы с Кейт смотрели телевизор. Она хотела включить свой сериал, но я послал ее подальше и включил вместо этого канал «Плейбой». Теперь, проезжая на красный свет, я жалел, что не дал ей посмотреть этот тупой сериал. Я старался не глядеть на маленькое белое пятно ее лица в зеркале заднего вида. Кажется, за такое время можно было бы и привыкнуть, что подобные случаи уже не должны заставать врасплох. Вопрос, который нельзя задавать, пульсировал у меня в голове: «Неужели это конец? Неужели это конец? Неужели это конец?»

Как только мы въехали во двор больницы, мама выскочила из машины, чтобы помочь мне вынести Кейт. Это, наверное, было впечатляющее зрелище: я с истекающей кровью Кейт на руках и мама, хватающая за руку первую попавшуюся медсестру.

– Ей нужны тромбоциты, – командует мама.

Кейт забрали, но еще несколько минут, после того как врачи и мама исчезли вместе с Кейт за стеклянной дверью, я стоял с согнутыми руками, не соображая, что мне уже ничего не нужно держать.



Доктор Шанс, онколог, которого я знал, и доктор Нгуйен, которого я видел впервые, сказали нам то, что мы уже и так поняли: почки не справлялись со своими функциями. Мама стояла рядом с кроватью Кейт, крепко держась за штатив капельницы.

– Еще не поздно делать пересадку? – спросила она. Будто Анна не подавала в суд. Будто это ничего не означало.

– Кейт в предсмертном состоянии, – ответил доктор Шанс. – Я говорил вам раньше, что не знаю, перенесет ли она подобную операцию. Теперь же шансы уменьшились.

– Но если бы был донор, – возразила она, – вы бы сделали операцию?

– Погодите. – От волнения у меня изменился голос. – А моя почка подойдет?

Доктор Шанс покачал головой.

– Обычно для пересадки почки полная совместимость не обязательна. Но это не стандартная ситуация.

Когда врачи вышли, я почувствовал на себе мамин взгляд.

– Джесси, – проговорила она.

– Не то чтобы я хотел быть добровольцем. Просто я хотел, ты знаешь… знаешь.

Внутри у меня все горело, как тогда, когда загорелся склад. Что дало мне право верить, будто я чего-то стою, тем более сейчас? Что дало мне право думать, что я могу спасти свою сестру, если я даже не могу спасти себя самого?

Глаза Кейт открылись и смотрели прямо на меня. Она облизнула губы – они все еще были в крови – и стала похожа на вампира. Только живого. Еще живого.

Я наклонился ближе, потому что у нее не хватило бы сил протолкнуть слова через весь тот воздух, что был между нами.

– Скажи, – произнесла она одними губами, чтобы мама не услышала.

Я ответил так же беззвучно:

– Сказать? – Я хотел убедиться, что правильно понял.

– Скажи Анне.

Но тут дверь в палату с шумом распахнулась, и мой отец заполнил помещение дымом. Его волосы, одежда, кожа – все пахло гарью, и я посмотрел вверх, ожидая, что сработает пожарная сигнализация.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=602625) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Компания по производству повседневной и спортивной мужской и женской одежды, спортивного и походного инвентаря. Распространяет свою продукцию по каталогам и через Интернет. – Здесь и далее примеч. перев.




2


Антибиотик, применяемый при инфекционно-воспалительных заболеваниях.




3


Процедура очищения крови с помощью мембраны; используется, в частности, при почечной недостаточности, чтобы заменить функцию отсутствующей или пораженной болезнью почки.




4


Рак (англ.)




5


Американская группа из Ричмонда – один из лидеров направления «стонер-рок».




6


Ежедневная газета «The Providence Journal».




7


Журнал для девочек-подростков.




8


Известный американский адвокат.




9


Препарат, оказывающий противорвотное действие.




10


Историческое здание в Бостоне, где проводятся дебаты и находится рынок сувениров.




11


Американская сеть кафе.




12


Шрифт для слепых.




13


В английском языке слова mourning (горюю) и morning (утро) звучат одинаково.