Военное искусство Александра Великого
Джон Фуллер


В книге военного историка Дж. Фуллера на основе богатого наследия философов, литераторов и полководцев воссоздается история не имеющих аналогов военных кампаний Александра Македонского. Схемы баталий, описание технического оснащения и вооружения войск стран Древнего мира иллюстрируют тактические и стратегические задачи знаменитых полководцев Античности. Образно и ярко автор передает блеск и славу Александра Великого, талантливого полководца и государственного деятеля IV века до нашей эры.





Джон Фуллер

Военное искусство Александра Великого


Деятельность его была одной из самых плодотворных в человеческой истории. Он вывел цивилизованный мир на новый путь развития, положил начало новой эпохе; теперь уже ничто не могло оставаться по-старому.

    Сэр Уильям Тарн

Весь последующий ход мировой истории, политику и культуру позднейших времен невозможно понять без деяний Александра.

    Ульрих Вилькен




Предисловие


Впервые я заинтересовался личностью Александра Великого после того, как, проходя в 1917 г. службу во Франции, в главном штабе недавно созданного танкового корпуса, прочел два тома из серии «Великие полководцы» полковника Теодора А. Доджа. Меня поразило, насколько современно выглядели военные кампании Александра и сколь полезен мог оказаться его военный опыт при разработке тактики и стратегии танковой войны. Когда в 1923 г. я стал инструктором колледжа Кемберли и в мои обязанности входило чтение курса лекций по военной истории, то вместо того, чтобы разбирать отдельные военные кампании последней войны или военную тактику Стоунуолла Джексона, которая считалась основным учебным материалом примерно с 1900 г., я решил, что если мои студенты должны получить некий багаж знаний, который пригодится им в будущей войне, то ничего лучше, чем разбор военных походов Александра Македонского, для этой цели не найти. Результатом стал курс из двадцати лекций, как я теперь опасаюсь, крайне дилетантских, поскольку другие мои обязанности не позволили мне привлечь для анализа какие-либо иные источники, кроме книг Доджа и «Похода Александра» Арриана. Тема показалась мне настолько интересной и ошеломляюще современной, что в 1925 г. я решился предпринять дополнительные исследования и написать книгу об Александре, но не его биографию, которых уже много было написано, а аналитический разбор его военного искусства, которому, насколько мне известно, до той поры – да и по сей день – не было посвящено ни одного исследования. То обстоятельство, что я не мог приступить к выполнению этой задачи до недавнего времени, сыграло положительную роль, поскольку с 1925 г. появилось много новых работ самого высокого уровня.

Независимо от того, является ли мой читатель специалистом по классической древности или, как и я, просто историком-любителем, его наверняка поразит тот факт, что, в отличие от Юлия Цезаря, чья жизнь и деяния известны нам из его собственных «Записок о галльской войне», из сочинений Цицерона и других античных авторов, когда речь заходит об Александре, мы практически не располагаем сведениями из первых уст. До нас дошли несколько приписываемых ему высказываний и посланий, некоторые из которых признаются подлинными, другие – вызывают сомнения, однако, если не считать немногочисленных комментариев и отдельных фрагментов, в течение трехсотлетнего периода, с момента его смерти и до времени поздней Римской республики и ранней Римской империи, когда он снова вошел в моду, мы не находим об Александре никаких письменных свидетельств. Из поздних источников мы располагаем сочинениями Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), Плутарха (II в. н. э.), Руфа Курция (I–II вв. н. э.) и Арриана (II в. н. э.). Последний труд для нас особенно ценен, поскольку Арриан основывался на утраченной истории Птолемея – одного из выдающихся полководцев Александра, который, в свою очередь, пользовался Ephemerides (Официальными бюллетенями), а также на произведениях географа Аристобула – одного из главных механиков Александра.

В ранний период, помимо трудов Птолемея и Аристобула, появились и другие сочинения, от которых до нас дошли только фрагменты. Большинство их авторов принадлежали к школе перипатетиков (аристотелевской) или стоиков: первые ненавидели Александра за то, что тот приговорил к смерти их официального историка Каллис– фена, племянника Аристотеля; вторым был отвратителен сам тип «тирана», столь далекий от их идеала мудреца и благородного правителя. Из-за предубежденности этих историков истинная личность Александра на долгие века была искажена и скрыта за фальшивыми домыслами, и лишь недавно, в основном благодаря сэру Уильяму Тарну, туман стал рассеиваться. По моему мнению, Тарн был одним из самых аккуратных и дотошных исследователей эпохи Александра, – потому с одобрения ученых-антиковедов, с которыми я консультировался, я взял за основу его работы. Как мне известно, не все специалисты согласны с его выводами; однако я – не специалист, и, равно как профессионалы вольны между собой спорить, я, как историк-любитель, посчитал более правильным принять определенную точку зрения, а не обсуждать аргументы разных исследователей, о правильности которых я не могу судить.

В связи с этим следует обсудить и вопрос о достоверности источников. Как хорошо известно многим офицерам, часто газетные сообщения о проведенной военной операции имеют мало общего с тем, что происходило в действительности. То же можно сказать и о Голубой книге и вообще официальной истории, которая путем тщательного отбора материала может совершенно исказить истину. И при том, что так трудно узнать правду из современных нам документов, сколь же безнадежной кажется задача исследователя, пусть самого знающего и добросовестного, пытающегося восстановить истину, пользуясь не раз переписанными сообщениями о событиях, случившихся за две тысячи лет до его появления на свет. Это не значит, что он не может в некоторых случаях доказать, что такое-то утверждение ошибочно или малодостоверно, что оно является позднейшей вставкой или преследовало пропагандистские цели; однако, когда надежный источник, такой, как, скажем, Арриан, пишет, что Александр сделал то-то и то-то или сказал то-то и то-то, что кажется маловероятным, самая надежная проверка – это сопоставить сообщение с тем, что нам известно о личности и деяниях Александра, и решить, насколько оно соответствует образу, вместо того чтобы выяснять, заслуживают или не заслуживают доверия использованные Аррианом свидетельства. Иногда даже ненадежные исторические источники абсолютно точны. Здесь я хочу отослать читателя к рассуждениям профессора Т. Райса-Холмса об «источниках наших источников» в первом томе его труда «Римская республика и становление империи».

К счастью, поскольку речь пойдет о военном искусстве Александра, мне не придется слишком уж углубляться в первоисточники. Искусство ведения войны – по сути своей – во времена Александра было таким же, как и в наши дни, что, я надеюсь, станет совершенно ясно из главы 10, и, если я не в состоянии подтвердить правоту того или иного античного автора, я, во всяком случае, могу судить о военном таланте Александра, исходя из критерия внутреннего правдоподобия, и таким образом восполнить нехватку тактических и других подробностей в классических историях, связанную с тем, что у этих авторов не было карт, оперативных планов и сообщений с мест сражений. Разумеется, точность здесь не гарантирована; но я полагаю, что определить характер и степень талантливости полководца, его цель, задачи и условия ведения войны можно с большой степенью вероятности, если попытаться восстановить события, которые произошли 2000 лет назад.

Я разделил эту книгу на две части, «Изложение фактов» и «Анализ», хотя это привело к неизбежным повторам. Часть I представляет собой сжатое изложение карьеры Александра как государственного деятеля и полководца на историческом фоне; в части II довольно подробно анализируются великие сражения, осады и маленькие войны Александра. В результате ему дается оценка и как государственному деятелю, и как полководцу. Я полагаю, что если бы подобные книги были написаны хотя бы о половине знаменитых полководцев, а затем собраны в один том, то он стал бы бесценным учебником военного искусства. Удивительно, что этого до сих пор не сделали, ведь еще в начале XIX в. Наполеон настаивал на том, чтобы все офицеры, мечтающие стать удачливыми военачальниками, читали и перечитывали описания военных походов и ставили себя на место Александра, Ганнибала, Цезаря, Густава-Адольфа, Тюренна, Евгения и Фридриха. Это, говорил он, единственный способ стать великим полководцем и постичь секреты военного дела. Желая заострить внимание на этом, в конце книги я поместил эпилог о ценности истории, в котором попытался показать, что, если бы государственные деятели и главнокомандующие были знакомы с историей Греции IV в. до н. э., ряда грубых ошибок, допущенных во Второй мировой войне, возможно было бы избежать.

В заключение хотелось бы сделать два дополнительных замечания. Первое: я воспользовался двумя английскими переводами произведения Арриана «Поход Александра», один принадлежит Эдварду Джеймсу Чинноку и выпущен в серии «Бонс Классикл Лайбрэри», второй – недавно вышедший перевод преподобного Иллифа Робсона в «Лёб Классикл Лайбрэри». Поскольку в этой серии еще не опубликован перевод XVII книги Диодора Сицилийского, то, цитируя этого автора, я пользовался изданным в 1814 г. переводом Бута 1780 г., который, как я понимаю, достаточно точен. И второе. Там, где я счел необходимым переводить стоимость с античных денежных эквивалентов на английские фунты, я пользовался курсом 1913 г., поскольку, как оценить реальную нынешнюю стоимость фунта, – непонятно, а что будет завтра – не известно никому. Опять-таки я хочу отослать читателя к главе «Эквиваленты наших денежных единиц сестерцию, денарию и таланту», в I томе труда Райса-Холмса.

Наконец, я хотел бы поблагодарить м-ра Дж. П.В.Д. Белсдона, члена совета колледжа Эксетер, Оксфорд, который любезно согласился прочесть рукопись и сделал ряд ценных замечаний, за что я ему искренно признателен; м-ра Энтони С.Ф. Риппона за тщательную подготовку рукописи к печати; бригадира Дж. Ж. Брауна, который в 1928 г. организовал аэрофотосъемку деревни и горы Керамлис; бригадира Назира Али Шара и его племянника бригадира Вахида Хейдара из пакистанской армии, которые сделали для меня фотографии с воздуха Пир-сара; и, наконец, Совет Эллинского общества за их любезное разрешение воспроизвести серебряную тетрадрахму Лисимаха (ок. 355–281 гг. до н. э.) с изображением головы Александра на фронтисписе. Его профиль предположительно взят со скульптурного изображения работы Лисиппа или с портрета на гемме Пирготела.

Дж. Ф.С. Фуллер




Часть первая

Изложение фактов





Глава 1

Исторический фон





Упадок городов-государств


Когда племена, предположительно индоевропейского происхождения, которые стали известны в истории как греки, в результате миграции пересекли горные Балканы и осели в наиболее плодородных их долинах, они образовали там отдельные земледельческие сообщества, практически не связанные друг с другом. Поначалу племенные поселения концентрировались вокруг укрепленного места жительства вождя – акрополя; позже в целях безопасности и сами эти поселения стали обносить стеной: таким образом вместе с акрополем они превращались в укрепленные города. Так возникли города-государства, или полисы, отдельных маленьких народностей[1 - На одном только Крите было более пятидесяти мелких городов-государств.]; гражданство в них обычно предоставлялось лишь потомкам первопоселенцев: граждане владели собственностью, пользовались всеми политическими правами и исполняли воинские обязанности. В героическую эпоху общество в основе своей оставалось племенным и клановым: «Воинов, Атрид, ты раздели на их племена и колена; Пусть помогает колено колену и племени племя»[2 - Илиада. II, 362. (Пер. Н.И. Гнедича.)].

Каждый город был независимым образованием, со своим царем, законами, войском и богами, и каждый гражданин должен был хранить верность своему городу, и никакому другому. Исключением из общего правила были четыре региона, более-менее единые и географически: Спарта и Аргос вместе занимали значительную часть Пелопоннеса; на полуострове Аттика Афины вобрали в себя мелкие города-государства; а в Беотии отдельные города– государства хотя и не вошли в состав Фив, но попали под их власть.

Политическое устройство полисов Гомеровской эпохи было следующим: царь, как вождь племени, возглавлял совет старейшин, и его решения выносились на обсуждение ассамблеи, или народного собрания, для ратификации. Царь был и верховным жрецом, и верховным судьей, и верховным главнокомандующим; он возводил свой род к богам, и его охраняла личная стража, подобно тому как в более поздние времена датских и англосаксонских королей охраняли их дружинники.

Политическая жизнь греческих городов представляла собой череду нескончаемых войн, или внутренних усобиц (stasis). Платон замечает[3 - Государство. II. 372–373. Ср. Гоббс в «Левиафане» (2, гл. 30): «И когда весь мир будет переполнен, тогда последним средством для всех останется воевать; что для каждого означает торжество Смерти».], что столкновения между полисами были в основном обусловлены перенаселением, хотя временами проблема решалась за счет эмиграции в новые места поселений. Главной движущей силой служили личное честолюбие и зависть, борьба соперничающих группировок, грабежи и соперничество на море. В VII в. до н. э. поэт Архилох описал морских пиратов, которые всю жизнь проводят, не расставаясь с оружием[4 - Из книги Уильяма Реджиналда Холлидея «Возникновение полиса». 1923. С. 47.].

Поскольку граждане постоянно воевали, у них не оставалось времени для мирных дел, которые были возложены на слуг, рабов и метеков (чужаков). Два основных класса общества составляли граждане-воины и земледельцы, знать и крестьяне, и борьба между ними занимала важное место в общественной жизни города. После VIII в. до н. э., когда республиканский строй пришел на смену клановой монархии, в результате классовой борьбы были выработаны те формы правления, которые обычно приходят на память в связи с греческими городами-государства-ми, – аристократия, олигархия, демократия и тирания; следует заметить, что за исключением Спарты, где было принято двойное монархическое правление[5 - Аристотель («Полития», 1285а) описывает царей как наследных верховных полководцев.], ни в одном эллинском полисе эти формы не были устойчивыми.

Города ничто не связывало, кроме общего языка и больших атлетических праздников, проводившихся под религиозными ауспициями и открытых для всех греков. Из них самыми значительными были Олимпийские игры, учрежденные в VIII в. до н. э. и проходившие каждые четыре года в честь Зевса Олимпийского, а также Пифийские игры в честь Аполлона Дельфийского, которые в начале VI в. до н. э. перешли в ведение Амфиктионского совета[6 - Дельфийский Амфиктион был поначалу союзом двенадцати древнегреческих триб, обитающих вокруг Фермопил.]. Лишь общая угроза в лице персов, которая развеялась при Ксерксе (485–465 гг. до н. э.) после сражений при Саламине и Платеях в 480 г. и 479 г. до н. э., отчасти пробудила патриотические чувства и обусловила подъем Афинской империи, пробудив периклианские грезы об объединении. Во время Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.) эта империя была уничтожена, а политика, направленная на объединение, потерпела крах, поскольку, по выражению сэра Эрнста Баркера, и Афины, и их союзники, привыкшие мыслить в рамках города-государства, не могли подняться до создания большого государства, выходящего за границы города и объединенного общим для всех гражданством, поскольку для афинян гражданство с необходимостью предполагало афинское происхождение и участие в местной жизни Афин, союзники же, со своей стороны, не могли бы принять этот дар, даже если бы он был предложен, поскольку гражданство их собственного полиса слишком много для них значило»[7 - Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 506. См. также сноску: «Общее гражданство заражало религиозное сознание всех заинтересованных лиц (ибо культ полиса был настоящей религией) «невыносимым монотеизмом». Политический политеизм был греческим верованием; и это верование сокрушило Афинскую империю. Любопытно отметить, что как религия (религиозный культ города) осталась на руинах Афинской империи, так же религия (в смысле общего поклонения всех городов обожествленным правителям) стала основой империи Александра среди греков.].

Пелопоннесская война, в которой участвовали почти все греческие полисы, имела катастрофические последствия для политической жизни Эллады. Распад Афинской империи нарушил баланс сил между Грецией и Персией, и в 386 г. до н. э. создание союза между Персией и Спартой стало последней каплей, приведшей к заключению позорного мира Анталкидов, продиктованного греческим государствам персидским царем Артаксерксом II (404–358 гг. до н. э.). По условиям этого договора греческие города Малой Азии и Кипр переходили под владычество Персии, признавалось главенство Спарты внутри Греции, и любой город, не принявший условий этого мира, испытывал жесткое давление со стороны Персии, принуждавшей его в итоге сдаться. Таким образом великий царь стал верховным авторитетом в Греции с правом вмешательства в ее внутренние дела.

Одновременно «Тридцатилетняя война» эллинской эпохи посеяла семена раздора внутри городов-государств. Она подорвала сельскохозяйственное производство в Аттике и превратила тысячи земледельцев в безработных, а кроме того, в результате длительной войны знать, основа городской системы, постоянно находясь на военной службе, превратилась, по сути, в профессиональных военных. Хотя отчаянные греческие воины и пираты задолго до персидского вторжения[8 - См. Геродот. II. О наемниках Псаметтиха, фараона Египта (671–617 гг. до н. э.).] поступали на службу к иностранным правителям, а ранние греческие тираны приглашали наемников в качестве личной стражи, до Пелопоннесской войны не могло идти речи о столь массовом их использовании. В начале IV в. до н. э. обычное греческое городское ополчение настолько уступало профессиональным наемникам, что последние стали основной силой в любых войнах среди греков. Отсюда вытекало два следствия: первое – наемники не чувствовали себя обязанными ни одному городу-государству, они служили тому, кто больше платил, и следовательно, с их помощью демократию легко можно было превратить в автократию; и второе – их качества так ценились, что в IV в. до н. э. пехота персидской армии по большей части состояла из греческих наемников. Для военного похода против своего старшего брата Артаксеркса II в 401 г. до н. э. Кир Младший набрал 13 тыс. греческих наемников, из которых больше половины составляли гонимые нищетой выходцы из Аркадии и Ахайи[9 - Ксенофонт. Анабасис.]. После поражения при Кунаксе остатки его войска отошли к Троаде под командованием Ксенофонта, «и от них, – пишет сэр Уильям Тарн, – ведет начало институт немыслимый в рамках отдельного полиса – институт наемников»[10 - Развитие военного и морского дела у эллинов. 1930. С. 10. См. также Гроут. История Греции. 1905. Т. IX. С. 274.].

Фукидид сообщает, что, когда разразилась Пелопоннеская война, афинские граждане как один были готовы переносить опасности, лишения и нужду во славу Афин. У него коринфяне так отзываются об афинянах: «Они не знают другого удовольствия, кроме исполнения долга, и праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа. Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его» (История. 1. 70. Пер. Г. Стратановского). Однако по мере того, как защита городов все больше переходила в руки наемников, простые граждане начинали рассматривать военную службу как обузу; они становились все более мирными и посвящали себя другим занятиям, приносящим прибыль. Перемена в настроениях была настолько разительна, что для того, чтобы гарантировать наличие кворума афинских граждан в народном собрании, была установлена плата для каждого присутствовавшего, а чтобы ублажить безработных, им предоставляли бесплатные места в театре. «Город перестал быть воплощением высоких достижений и благородства, – пишет сэр Эрнст Баркер, – он становился коммерческой структурой, распределявшей среди своих членов дивиденды, которые те не заработали»[11 - Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 511. См. также Гроут. Т. IX. С. 272–274. Ср. в пьесе Аристофана «Женщины в народном собрании» (204–205), поставленной в 393 г. до н. э.: «Но вы во всем повинны, граждане! Кошель народный отдали чиновникам, и каждый о своей лишь помнит прибыли» (пер. А. Пиотровского). В 383 г. до н. э. Спарта обнаружила у своих союзников такое равнодушие к военной службе, что вынуждена была согласиться оплачивать их службу, платя по 3 обола каждому пехотинцу и 12 оболов – каждому всаднику (Ксенофонт. Эллин. V).].




Реформы философов


Моральный упадок городов-государств в соединении с разрушительными последствиями бесконечных междоусобных войн вызывали недовольство греков. Это недовольство нашло свой выход в деятельности софистов, чьи умствования, подобно построениям Вольтера, Руссо, Канта и других европейских философов XVIII в., положили начало просвещению, которое не возродило, но лишь испортило те крохи, которые еще оставались от прежнего государственного устройства. Наиболее выдающимися из реформаторов были Сократ (469–399 гг. до н. э.), Платон (420–347 гг. до н. э.) и Аристотель (384–322 гг. до н. э.).

Эти философы не могли понять, что проблема была не в том, чтобы реформировать устройство полиса в соответствии с идеальным архетипом, а в том, расширять границы города до тех пор, пока он не вберет в себя все греческие государства, другими словами, создать эллинское единство и братство. О Сократе, не оставившем письменных сочинений, мы знаем лишь со слов Платона, Ксенофонта и Аристофана. Он полагал, что призван свыше для воспитания всех и каждого, и Ксенофонт сообщает, что он, так же как Жанна д'Арк, слышал божественные голоса (Ксенофон т. Воспоминания о Сократе. 1). Его скучная диалектика вопросов и ответов, должно быть, смутила умы не одного его слушателя, и если диалоги Платона верно передают мысли Сократа, то у консервативных афинян, безусловно, были причины считать его опасным визионером и развратителем юношества[12 - Несмотря на то что «Облака» Аристофана выводят его в карикатурном виде, они, по-видимому, отражали определенные умонастроения публики.].

Когда мы обращаемся к диалогам Платона «Государство» и «Законы», мы видим идеальный образец архети– пического устройства города-государства по Сократу, на следование которому должны быть направлены все реформы. Это учение, которое можно сравнить со смесью идей Кальвина, Робеспьера, Маркса и Ленина и назвать «трансцендентальным большевизмом», вероятно, вызвало такую же неприязнь у афинских приверженцев демократии V–IV вв. до н. э., как марксистский большевизм у западных демократов в наши дни.

В этом идеальном самодостаточном, самоконтролируемом государстве граждане разделены на два класса: правители и управляемые. В число первых, называемых «стражами», входят философы и военные, причем женщины[13 - Точка зрения Платона на женщин заслуживает внимания. Он пишет, что «разница между мужчиной и женщиной в том, что существо женского пола рожает, а существо мужского пола оплодотворяет», а затем добавляет: «Это вовсе не доказывает отличия женщины от мужчины в отношении к тому, о чем мы говорим. Напротив, мы будем продолжать думать, что у нас и стражи, и их жены должны заниматься одним и тем же делом» (пер. А.Н. Егунова). Также необычен его взгляд на воспитание детей: «С самых ранних лет нужно сажать детей на коня, а когда они научатся ездить верхом, брать их для наблюдения войны; таким образом дети всего лучше присмотрятся к военному делу, а если понадобится, наверняка спасутся, следуя за старшими наставниками» (пер. А.Н. Егунова) (там же, V).] наравне с мужчинами; вторые – труженики, ремесленники и слуги – лишены права голоса. Чтобы полностью посвятить себя служению справедливости, стражи не имеют собственности, живут за счет общества, питаются за общим столом, не имеют денег и содержатся трудящимся населением. Их жены и дети также содержатся за счет общества; браки строго регулируются, ребенок не знает ни отца, ни матери, чтобы государство могло быть единой семьей[14 - Такое коммунистическое устройство пародирует Аристофан в комедии «Женщины в народном собрании».].

Простым людям не давалось никакого выбора; их браки – для мужчин в возрасте тридцати – тридцати пяти лет, для женщин – в возрасте от шестнадцати до двадцати, – контролировались женским советом, так, чтобы прирост населения постоянно оставался на одном уровне, и неравные браки строжайше запрещались. Учреждался Ночной совет – своего рода Комитет общественного спасения, и наблюдатели за соблюдением законов – род тайной полиции, – в чьи задачи входило отлавливать еретиков. Доносительство должно было быть повсеместным, и обо всех нарушениях следовало сообщать властям. Также мы читаем: «Кто по мере сил содействует правителям в осуществлении наказаний, тот человек совершенный и великий для государства» (Законы. V, 730. Пер. А.Н. Егунова).

Законы этого идеального государства запрещали гражданам выезжать за пределы своего государства до сорока лет, а затем только по разрешению. «Вернувшись на родину, эти люди укажут молодым, что законы, определяющие государственный строй иных государств, уступают нашим» (там же. XII. Пер. А.Н. Егунова). Никто не должен был пить вино, поэты не могли распространять стихи, не одобренные наблюдателями, запрещалось ростовщичество, нельзя было вывозить валюту государства, ни один гражданин не вправе был держать какие-либо святыни в своем жилище, а ошибочные верования относительно Бога и невидимого мира рассматривались как преступление, и те, кто их придерживаются, подвергаются наказанию.

Цель Платона была жесткой – сделать всех людей благими, в том смысле, в каком он понимал благо. Цель оправдывала средства; цель была главной; государство существовало лишь для того, чтобы превратить город в идеальный муравейник.

Лишь когда Платон рассуждает о варварах, он признает существование сообщества: «Я утверждаю, что все эллины близкие друг другу люди и состоят между собою в родстве, а для варваров они – иноземцы и чужаки. Значит, если эллины сражаются с варварами, а варвары с эллинами, мы скажем, что они воюют, что они по самой своей природе враги, и эту их вражду надо называть войной. Когда же нечто подобное происходит между эллинами, надо сказать, что по природе своей они друзья, но Эллада в этом случае больна и в ней царит междоусобица, и такую войну следует именовать раздором»[15 - Государство. V. Это противоречит Сократову возражению в отношении определения справедливости Симонидом: «Поступать хорошо по отношению к друзьям и плохо – по отношению к врагам» (там же. II).] (пер. А.Н. Егунова).

Аристотель высказывается более умеренно. Он твердо верит в то, что жизнь греков должна происходить в полисах, но выступает как сторонник реформ, а не революционных перемен. Он отвергает коммунизм Платона как неприемлемый, однако вместе с тем утверждает, что «ни один гражданин не должен заниматься ремеслом или торговлей, поскольку эти занятия неблагородны и разрушительны по отношению к доблести; также не должен он быть и землепашцем, поскольку у него должно быть время, чтобы исполнять свое служение государству, а земледельцами должны быть рабы» (Аристотель. Политика. VII). Как и Платон, он полагает, что варвары – по самой природе рабы и грекам надлежит управлять варварами, поскольку варвар и раб это одно и то же; «поэтому и военное искусство можно рассматривать до известной степени как естественное средство для приобретения собственности, ведь искусство охоты есть часть военного искусства: охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива» (1256б. Пер. С.А. Жебелева).

Ни Платон, ни Аристотель не мыслили категориями космополитическими, зато афинскому памфлетисту Исократу (436–338 гг. до н. э.) выпало на долю указать путь к политическому устройству лучшему, чем город-государство. В 380 г. до н. э., через несколько лет после написания Платоном «Государства», Исократ, желавший согласованности в политике, но не общих законов и институтов, провозгласил в своем «Панегирике», что грекам следует объединяться, руководствуясь скорее не принципом единокровия, а принципом единомыслия. Он призвал Афины и Спарту оставить распри и объединиться против Персии.

«Я здесь для того, чтобы дать вам совет относительно войны против варваров и согласия между нами… Воевать с персидским царем за его царство благородней, чем воевать друг с другом за первенство в Элладе. Мы не сможем радоваться стабильному миру, если не выступим сообща войной против варваров, и Эллада не может достичь единомыслия, пока мы сообща не объединимся против общего врага и не встретим его лицом к лицу» (И с ок р а т. Панегирик. III).

Призыв Исократа пропал втуне, поскольку он полагал, что лидерство в войне против Персии должны принять на себя Афины, с чем совершенно не согласна была Спарта.




Филипп II Македонский


После того как царский мир освободил Спарту от затруднений в Азии, она вернулась к прежней своей гегемонистской политике в Греции. В 378 г. до н. э. это привело к войне с Фивами, в которой Спарту поддержали Афины; военные столкновения продолжались до 371 г. до н. э., когда все участники согласились обсудить мирный договор. Однако, поскольку Спарта возражала против того, чтобы Фивы представляли всю Беотию, фиванцы в одностороннем порядке решили продолжать войну, и, если бы не их полководец Эпаминод, они, без сомнения, проиграли бы.

Он был тактическим гением и первый из греческих полководцев понял, насколько важно сконцентрировать ударную силу на одном избранном участке вражеского фронта. Он понимал, что спартанцы слишком консервативны, чтобы изменять традиционной тактике, успех которой зависел от параллельного наступления, – все копья спартанской фаланги одновременно и внезапно ударяли по линии противника, – поэтому он продумал иную тактическую систему, которая нарушила бы привычный ход сражения и привела вражескую фалангу в замешательство. Идея была проста; вместо того чтобы выстроить свое войско параллельно фаланге спартанцев, он построил его по косой: левый фланг был впереди, а правый – отставал. На левом фланге он разместил могучую колонну, которая могла не только выдержать удар, но и ответить более мощным ударом, сохранив достаточно сил, чтобы обойти правый фланг врага и оттеснить его к центру. В июле 371 г. до н. э. он применил эту тактику в битве со спартанцами, одержал над ними решительную победу и убил их предводителя, спартанского царя Клеомброта; сражение происходило при Левктрах на юге Беотии. Это поражение нанесло удар по военному престижу спартанцев и покончило с их недолговременной гегемонией.

До 362 г. до н. э. Фивы могли преуспеть в том, что не удалось Спарте и Афинам: объединить греческие полисы в федерацию. Они построили флот и ослабили мощь Афин на море, а затем при Эпаминоде и Пелопиде стали лидерами в Греции. Однако их превосходство держалось лишь на одном человеке – Эпаминоде. Летом 362 г. до н. э. при Мантинее в Аркадии он вновь одержал победу над спартанцами, применив ту же тактику, которую использовал при Левктрах. Однако победа фиванцев стала началом конца их превосходства, поскольку в конце сражения Эпаминод был убит; угас светильник, который направлял фиванцев, их могущество на суше и на море истаяло. Таким образом три великих города-государства Греции: Афины, Спарта и Фивы – не сумели создать эллинскую федерацию и Эллада была готова отдаться в руки завоевателя. Его звали Филипп Македонский.

Македония занимала прибрежную равнину вдоль Теплого залива (Фессалоникского залива) между реками Галиакмон и Аксий. Согласно Геродоту (1), дорийское племя, известное под именем македоняне, оккупировало эту территорию, которую прежде занимали иллирийские и фракийские племена, смешалось с ними и тем самым варваризировалось, так что греки не считали его эллинским. У македонян существовали аристократы – землевладельцы и свободные крестьяне, их строй представлял собой примитивную наследственную патриархальную монархию. Хотя некоторые полисные институты были им известны, их установления походили на те, что существовали в Греции еще в героический период. Они были воинственным неспокойным народом, и их цари редко умирали естественной смертью в своих постелях.

В 364 г. до н. э. на македонский трон взошел Пердикка III, а в 359 г. он потерпел поражение от иллирийцев и был убит в одной из частых здесь пограничных войн. Поскольку сын Пердикки Аминта был еще мал, регентом назначили брата Пердикки Филиппа, родившегося в 382 г. до н. э. Смерть Пердикки породила смуту во всей Македонии; было пять возможных претендентов на престол, и варвары пеонийцы и иллирийцы сразу объявились у границ. Филипп настолько успешно справился с этой непростой ситуацией, что македонское войско вскоре после вступления его в регентство отстранило малолетнего Аминту и провозгласило Филиппа царем.

В пятнадцатилетнем возрасте Филиппа послали в Фивы в качестве заложника, и, как сообщает Диодор[16 - Диодор Сицилийский. XVI. Плутарх (Пелопиды. XXVI) говорит, что он жил в Фивах с Памменном.], он научился ценить эллинскую культуру пор руководством наставника-пифагорейца в доме Эпаминода. Что еще важнее, за эти три года в Фивах благодаря знакомству с Эпаминодом и Пелопидом он постигал фиванское искусство ведения войны.

Филипп был неординарным человеком; практичным, дальновидным и не слишком щепетильным. Он был мастером дипломатии и хитрым политиком, который считал, что успех оправдывает все. При всей его неустрашимости[17 - После его смерти Демосфен сказал о нем: «Когда же я видел, что у самого Филиппа, с которым у нас шла война, в борьбе за власть и господство выбит глаз, сломана ключица, рука, повреждена голень, что он готов пожертвовать любой частью тела, какую только захочет отнять у него судьба, лишь бы только с уцелевшими частями жить в почете и славе» (О венке. 67. Пер. С.И. Радцига).]он, однако, в отличие от многих храбрых полководцев, не спешил применять силу, полагая, что подкуп[18 - Диодор (XVI) пишет: «Он заявлял, что свое государство он увеличил скорее с помощью золота, чем с помощью войска».], или либерализм, или притворная дружба скорее приведут его к цели. Он с большой долей вероятности мог просчитать, что задумал его враг, а когда терпел поражение, учился на своих ошибках и готовился к будущей победе. Всю свою жизнь он держал в голове главную свою цель – подчинить себе всю Грецию. Хогарт[19 - Филипп и Александр Македонский. 1897. С. 64.] так характеризовал его принципы: «перед тем как подчинить, притворись, но в конце концов подчини». После его смерти его главный оппонент Демосфен сказал о нем:

«Во-первых, он распоряжался своими подчиненными сам полновластно, а это в делах войны – самое важное из всего. Затем, его люди никогда не выпускали из рук оружия. Далее, денежные средства у него были в избытке, и делал он то, что сам находил нужным, причем не объявлял об этом наперед в псефисмах и не обсуждал открыто на совещаниях, не привлекался к суду сикофантами, не судился по обвинению в противозаконии, никому не должен был давать отчета, – словом, был сам над всем господином, вождем и хозяином. Ну а я, поставленный один на один против него (справедливо разобрать и это), над чем имел власть? Ни над чем!» (О венке. 235. Пер. С.И. Радцига).

Мы не знаем, что именно было на уме у Филиппа в 359 г. до н. э., но, оглядываясь назад, на его правление, можно предположить, что с самого начала его намерением было подчинить Балканский полуостров и одновременно принести греческую культуру в Македонию, чтобы его родина могла быть достойна его империи. Он, видимо, понимал, что, несмотря на скудость его средств, по политическим причинам ни один союз городов-государств не сумеет эффективно противостоять ему. Он также сознавал, что его народ, презиравший греков, не примет добровольно греческого образа жизни и он не сможет инкорпорировать греков, как он инкорпорировал фракийцев и иллирийцев, в свою империю. Тогда он продумал иную формулу объединения – ассоциацию, в которой полисы сохраняли свое лицо, а он получал господство над ними. Поскольку это нарушало условия царского мира 386 г. до н. э., создание ассоциации вовлекло бы его в конфликт с Персией, и таким образом объединение греческих полисов под эгидой Македонии стало бы началом крестового похода греков против Персии. Такое выступление, по его представлениям, должно было пробудить национальные патриотические чувства и объединить эллинов. Чтобы сделать Македонию более цивилизованной – на взгляд эллинов, она продолжала оставаться варварской страной, – Филипп привлек к своему двору множество греков и заставил своих придворных говорить на афинском диалекте. Две проблемы были первостепенными. Афины все еще оставались могущественной морской силой, и, если бы они солидаризовались с Персией, победа Македонии была бы немыслима. Их требовалось нейтрализовать. Филипп рассчитывал завоевать Афины мирным путем, ибо они были центром эллинской культуры, на основе которой он собирался выстроить свою империю. Афины становились средоточием его устремлений.

Все более широкое использование наемников во время и после Пелопоннесской войны подорвало мощь городов-государств, обезоружив их граждан и отдав их безопасность в руки людей, которые не чувствовали никаких обязательств перед городами. Другим следствием бесконечных войн было возникновение городской плутократии и обеднение населения – то есть появление антагонистических классов, которое подрывало государственное единство городов. В Афинах следствия этих перемен были описаны Платоном: «В демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен; не обязательно и подчиняться, если ты не желаешь или воевать, когда другие воюют, или соблюдать, подобно другим, условия мира, если ты мира не жаждешь. И опять– таки, если какой-нибудь закон запрещает тебе управлять либо судить, ты все же можешь управлять и судить, если это тебе придет в голову» (Государство. VIII. Пер. А.Н. Егунова).

Жизнь населения демократических Афин виделась ему так: «Изо дня в день такой человек живет, угождая первому налетевшему на него желанию: то он пьянствует под звуки флейт, то вдруг пьет только одну воду и изнуряет себя, то увлекается телесными упражнениями; а бывает, что нападает на него лень, и тогда ни до чего ему нет охоты. Порой он проводит время в беседах, кажущихся философскими. Часто занимают его общественные дела: внезапно он вскакивает, и что придется ему в это время сказать, то он и выполняет. Увлечется он людьми военными – туда его и несет, а если дельцами, то тогда в эту сторону» (там же. VIII. Пер. А.Н. Егунова).

Демосфен, со своей стороны, добавляет: «Тогда народ имел смелость сам заниматься делами и отправляться в походы и вследствие этого был господином над политическими деятелями и сам хозяином всех благ, и каждому из граждан было лестно получить от народа свою долю в почете, в управлении и вообще в чем-нибудь хорошем. А сейчас, наоборот, всеми благами распоряжаются политические деятели, и через их посредство ведутся все дела, а вы, народ, обессиленный и лишенный денег и союзников, вы оказались в положении слуги и какого-то придатка, довольные тем, если эти люди уделяют вам что-нибудь из зрелищных денег или если устроят праздничное шествие на Бедромиях, и вот – верх доблести! – за свое же собственное вы должны еще их благодарить. А они, держа вас взаперти в самом городе, напускают вас на эти удовольствия и укрощают, приручая к себе» (пер. С.И. Радцига)[20 - Третья Олинфская речь. 30–31. Зрелищными деньгами называлась сумма, выделенная государством для самых бедных слоев афинских граждан, чтобы они имели возможность посещать театр. Они «символизировали демократический принцип Афин, согласно которому все должны получать доступ к театральным действам; они, по выражению Демада, были цементом демократии» (Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 222). Бедромии – праздник, проводившийся в честь Аполлона, справлялся в третий аттический месяц.].

Во многом из-за политической нестабильности Афин, которые возглавили эллинов в их борьбе против Македонии, но также и благодаря своему военному гению Филипп сумел достичь желаемой цели. Демократия пала перед автократией, поскольку, как гидра, была многоголовой.




Амфиполь[21 - Амфиполь был колонизован Афинами в 437 г. до н. э., а затем перешел к спартанцу Брасиду во время Пелопоннесской войны (424 г. до н. э.); с тех пор, несмотря на то что афиняне не переставали заявлять на него претензии, он оставался независимым городом.] и 1-я Священная война


Мастерская дипломатия Филиппа в период между 359-м и 357 гг. до н. э. свидетельствует, что он с самого начала своего царствования умел извлекать выгоду из политических разногласий в Афинах. Осаждаемый со всех сторон, он сначала разделался с теми претендентами на его трон, которые были в зоне его досягаемости, откупился от пеонийцев, а затем двинул свои силы против претендента Аргэя, которого поддерживал мощный афинский флот, и одержал над ним победу. Затем, застав Афины врасплох, сокрушил внешнюю линию их обороны, после чего без всякого выкупа освободил афинских пленных и одновременно отказался от претензий на Амфиполь, который захватил и укрепил его брат Пердикка.

Затем он занялся реорганизацией македонской армии и довел ее численность до 600 единиц кавалерии и 10 тыс. пехотинцев[22 - Диодор. XVI. Задача реорганизации армии встала перед ним вскоре после его возвращения из Фив в 364 г. до н. э.]; покончив с этим, он обезопасил свои северные и западные границы и в результате двух военных кампаний отогнал пеонийцев и иллирийцев от Македонии и установил над ними временное господство.

Когда Филипп подкупил афинян тем, что отказался от претензий на Амфиполь, он одновременно вступил с ними в тайное соглашение: если они позволят ему напасть на Пидну – самостоятельный город, не приносивший им особого дохода, – он завоюет для них Амфиполь. Они попались на эту приманку. Филипп не имел ни малейшего намерения навсегда отказываться от Амфиполя; там находились Пангейские золотые рудники, а слитки золота и серебра были необходимы для осуществления его планов. Итак, разобравшись с пеонийцами и иллирийцами, он двинулся маршем на Амфиполь, в котором до того, как вывести гарнизон Пердикки, предусмотрительно организовал промакедонскую фракцию – пятую колонну – вот она– то, несмотря на героическое сопротивление граждан Амфиполя, и сдала ему крепость. Затем он захватил Пидну и Потидею и, чтобы убедить олинфян не обращаться за помощью к Афинам, отдал Потидею им. Так разными средствами, на что он был мастер, он получил золотые рудники, которые приносили ему ежегодный доход в 1000 талантов, а заодно леса горы Пангей, обеспечившие его древесиной для постройки флота; изолировал Олинф, который он намеревался проглотить позже, и не оставил афинянам ни одного города, кроме Метона, на побережье Теплого залива. В 357 г. до н. э., чтобы сделать своим союзником Неоптолема Эпирского и обезопасить юго-западную границу Македонии, он женился на его дочери Олимпиаде. Летом 356 г. до н. э. она родила ему сына, которого назвали Александром.






Карта 1. Греция



Фиванцы, обретя на короткое время контроль над Амфиктионией, чтобы отомстить фокийцам, которые сражались на стороне Спарты в сражении при Левктрах, через совет передали угрозу, что, если фокийцы, во главе которых тогда стоял Филомел, не заплатят выкуп за возделывание земли возле Дельф, в области, посвященной Аполлону, им будет объявлена война. Фокийцы отказались платить, и осенью 355 г. до н. э., когда Фиванцы объявили войну Амфиктионии, Филомел, поддержанный Афинами, Спартой и Ахайей против коалиции Беотии, Локриды и Фессалии, оккупировал Дельфы, захватил хранившиеся там сокровища и на эти деньги собрал войско наемников. Так началась 1-я Священная война IV столетия до н. э., которой Филипп со свойственными ему коварством и хитростью воспользовался, чтобы нарушить баланс сил в Греции.

Филомел одержал победу над фессалийцами, но был убит и разрезан на части беотийцами, и ему наследовал Ономарх. Филипп тем временем не бездействовал; наблюдая за Фессалией, он пользовался смутой, чтобы разжигать раздоры среди фессалийцев. Фессалийский тиран Ликофрон обратился за помощью к Ономарху, который выслал ему на подмогу войско во главе со своим братом Фаиллом. Когда Филипп одержал победу над Фаиллом, Ономарх выслал всю свою армию на поддержку Ликофрона и одержал победу над Филиппом в двух сражениях. Филипп удалился в Македонию, как он выразился, «как баран, чтобы в другой раз бодаться сильнее» (Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 220). Убрав Филиппа с дороги, Ономарх весной 352 г. до н. э. вторгся в Беотию, но вскоре был отозван в Фессалию, чтобы противостоять Филиппу, который в перерыве между войнами убедил фессалийцев отказаться от взаимной вражды и выступить вместе с ним против храмовых грабителей. Затем последовало сражение, которое Ономарх проиграл и в котором он был убит. Тем временем Филипп занял Феру и установил контроль над Фессалией. Однако когда летом 352 г. до н. э. он пошел походом на Фермопилы, чтобы обеспечить себе проход в Центральную Грецию, он обнаружил, что пробудившиеся наконец афиняне выслали туда отряд, что– бы его задержать. Филипп, не желая открыто конфликтовать с Афинами, возвратился в Македонию. Осенью он отправился на побережье Фракии и там заболел.

Именно во время этой войны главный антагонист Филиппа Демосфен (384–322 гг. до н. э.) появился на политической сцене. Красноречивейший из ораторов, хитрый политик, умело тасовавший факты ради достижения своих целей, он также был беспринципным демагогом и, распалившись, не стеснялся поливать грязью своих оппонентов. О своем сопернике Эсхине, которого он называл подлым существом, клеветником и ябедой, он говорил: «А этот человечишка, кроме того, и от природы лиса, отроду не делавший ничего порядочного и благородного, настоящая трагическая обезьяна, деревенский Эномай, ложный оратор» (О венке. 242, 129. Пер. С.И. Радцига). С другой стороны, Демосфен был большим патриотом и его вера в Афины как оплот свободы была безгранична; Македонию он считал варварской страной[23 - Третья Олинфская речь. 24. Полибий (XVIII, 14) пишет о нем: «Человек, который измеряет все, исходя из интересов своего отдельного государства, и думает, что взгляды всех греков должны быть устремлены на Афины».]. Он выступал за гражданскую автономию против автократии Филиппа; но, хотя жил в Афинах IV в., он думал и говорил так, будто это были Афины Перикла.

Пытаясь противостоять Филиппу, он убеждал афинян осознать опасность и выставить армию, готовую сражаться там, где необходимо. Он поносил их за то, что они не хотели рисковать своими шкурами в войне и не хотели пожертвовать своими кошельками и собрать армию наемников, которая сражалась бы за них. В 351 г. до н. э. он ругал их такими словами: «Вот и вы, если узнаете, что Филипп в Херсонесе, туда постановляете отправить помощь; если узнаете, что он в Пилах, и вы туда; куда бы он ни пошел, вы бегаете вслед за ним туда и сюда и даете ему начальствовать над вами, но сами не нашли никакого полезного решения относительно войны и до событий вы не предвидите ничего, пока не узнаете, что дело или уже совершилось, или совершается. А сейчас у вас дела дошли до такого позорного состояния, что из военачальников каждый по два, по три раза судится у вас по делам, которые караются смертной казнью, с врагами же ни один из них не имеет решимости хоть раз сразиться с опасностью быть убитым, – но будущее нам нужно предугадывать, надо знать хорошенько, что вам будет плохо, если вы не будете относиться к делу с вниманием и не пожелаете выполнять необходимых мероприятий» (1-я Филиппика. Пер. С.И. Радцига).

Тем временем Священная война закончилась ничем. В 350 г. до н. э. фиванцы, теперь уже столкнувшиеся с финансовыми трудностями, обратились к Артаксерксу III (358–338 гг. до н. э.) за денежной помощью; он живо откликнулся и послал им 300 талантов. Затем в следующем году олинфяне, хотя они раньше обещали не вести никаких дел с Афинами через голову Филиппа, обратились к Афинам и Демосфену, подначивая афинян выступить против Филиппа. Афины откликнулись на призыв, заключили союз с Олинфом и выслали ему на помощь не слишком подходящее для этой цели войско. Затем, вероятно вследствие интриг Филиппа, афиняне были вовлечены в дела Эвбеи. Когда они попали в эту ловушку, Филипп летом 348 г. до н. э. двинулся на Олинф, и город сдался ему благодаря предателям, которых он заранее там разместил. После этого он мог обратить свою силу против Фракии и, перед тем как вторгнуться в Центральную Грецию, выразил столь горячее желание мира и такое дружеское расположение к Афинам, что Афинское собрание его приветствовало, начав с ним переговоры, и в 346 г. до н. э. по предложению Филократа направило посольство в Пеллу, которое было благосклонно принято Филиппом. По условиям мирного договора было достигнуто согласие в том, что Филипп оставит за собой Амфиполь и не будет вмешиваться в дела Херсонеса, пока они не касаются Кардии – союзника Македонии; и, хотя посольство и хотело спасти фокийцев, Филипп отклонил их просьбы, поскольку уже решил, как ему поступить в данном случае. Посольство возвратилось в Афины, и условия были приняты народным собранием. На имея другого выбора, кроме как принять поставленные условия или продолжать войну, афиняне и их союзники проголосовали в пользу мира; затем посольство вновь направилось в Пеллу, чтобы заручиться клятвенным обещанием Филиппа и его союзников, и, получив его, отправилось обратно. Однако послы еще не достигли Афин, когда пришло известие, что Филипп вторгся в Фермопилы. Собрание, немного этим смущенное, поблагодарило Филиппа и обратилось к фокийцам с призывом отдать храм Аполлона жителям Амфиктионии и разоружить их армию. Но тут внезапно пришла весть о том, что Фалек, стоявший во главе армии фокийцев в Фермопилах, пропустил Филиппа. Это вызвало панику в Афинах, и в третий раз послы поспешили в Пеллу, чтобы улестить Филиппа всеми возможными способами. Либо Фалек исчерпал свои средства и не мог долее содержать отряд наемников, либо – что более вероятно – был подкуплен Филиппом.

Судьба фокийцев решилась на Совете Амфиктионии. Их города сровняли с землей, они обязывались ежегодно выплачивать средства в счет возмещения тех сокровищ, которые они захватили; а их голоса в Совете Амфиктионии были переданы Филиппу, которому предоставили честь быть председателем на открывающихся Пифийских играх.




Панэллинская программа Исократа


Из-за того, что между городами-государствами постоянно тлела междоусобная вражда, а их внешняя политика определялась эмоциональными выступлениями в Совете, – Филипп, искусный в ведении войны и последовательный в проведении внешней политики, – сумел превратить Македонию из темного полуварварского государства в ведущую мощную державу. Настолько велики были его достижения, что в год его триумфа Исократ, к этому времени уже девяностолетний старец, обратился к тезисам своего «Панегирика» 380 г. до н. э. и в «Филиппике» предложил Филиппу Панэллинскую программу.

«Мы воюем друг с другом из-за пустяков, – писал он, обращаясь к Филиппу, и добавлял, что для Эллады нет иного пути жить в мире, «кроме желания ведущих государств прекратить взаимные недоразумения и ссоры и перенести войну в Азию. Поэтому, – продолжал он, – я намереваюсь посоветовать тебе стать хранителем гармонии[24 - Следует иметь в виду, что Исократ не оговаривал условий политического мира в Греции во главе с Филиппом. Он призывал к объединению, которое подразумевало согласие между государствами, условиями которого было устранение взаимного антагонизма.]в Элладе и вождем военной экспедиции против варваров (то есть персов). Употреби убеждение в одних случаях и примени силу в других; однако те, кто мыслят трезво, не должны начинать войны в стране царя, пока кто-нибудь не замирит эллинов и не заставит отказаться от их теперешней глупости».

Он призывал Филиппа не обращать внимания на тех, «кто бесчинствует с трибун (то есть ораторов) и кто рассматривает мир, который идет на пользу обществу, как ущемление собственных личных интересов», но действовать так, чтобы «заслужить доверие эллинов и устрашить врагов». Он полагал, что если будет установлен прочный мир между главными государствами – Афинами, Спартой, Фивами и Аргосом, то более мелкие полисы вынуждены будут последовать их примеру.

Исократ иронически отзывался о кажущемся могуществе персов, говоря об экспедиции Кира и Клеарха: «Все согласны, что они нанесли сокрушительное поражение всему войску Царя, как если бы они сражались против персидских женщин». Он напоминает Филиппу, что ему не придется искать людей для военной службы, ибо «таково положение Эллады, что легче набрать лучшее и более сильное войско из странствующих бродяг, чем из оседлых граждан».

Он играет на самолюбии Филиппа, вспоминая деяния Геракла, и особо подчеркивает его «умственное превосходство»; Геракл, указывает он, «превосходил всех своих предшественников не столько силой, сколь мудростью, добрыми устремлениями и справедливостью». «Попытайся, – пишет он, – стать похожим на него, ибо тебе необязательно искать примеры в чужих странах, обратись к примеру собственных своих предков». После этого он вновь призывает Филиппа стать, как его предок, умным и дружески расположенным к людям, каковое расположение он уже проявил в отношении эллинов.

Памфлетист полагает, что для того, чтобы завоевать Персию, Филиппу следует сначала освободить покоренные ионийские города: «Обещай им свободу, и пусть твое слово облетит всю Азию и взорвет нашу империю, так же как и империю лакедемонян». Покончив с этим, советует он далее Филиппу, надо разрушить все персидское царство, а если не получится, то, по крайней мере, отобрать у персов как можно больше территории, затем построить города на всем завоеванном пространстве и заселить их колонистами из числа тех, кто сейчас бродит по Греции в поисках пропитания и страшит всех, кто им встретится. «Если мы не предоставим им надлежащих условий для жизни, их количество будет все возрастать и они станут для эллинов несчастьем еще большим, чем варвары. Их надо поселить на границах Эллады, чтобы они стали барьером для внешних вторжений».

Он призывает Филиппа воспринимать Элладу как отчизну, как это делал Геракл – отец его народа. Наконец, он советует ему править милостиво, поскольку «жестокость равно прискорбна для тех, на кого она направлена, и для того, кто ею пользуется; надо помнить, что тела наши смертны, однако молва и слава переживают смерть, и на тех, кто прославился своим величием, люди смотрят как на полубогов».




Византий и 2-я Священная война


Не успели афиняне покончить с очередной войной, как жесточайший раздор вспыхнул в Афинах; Филократа судили за измену, а Демосфен обвинил в коррупции Эсхина. Позже, говоря об этом периоде (О венке. 61), Демосфен винил Филиппа в том, что он играл на борьбе и несогласии партий; он так и не понял, что эти разногласия вызвал он сам и ему подобные. Теперь политическая нестабильность в городе делала его уязвимым, и, как отмечает Парк[25 - Парк Х.В. Греческие наемники с ранних времен до сражения при Иссе. 1933. С. 95], присутствие наемников и их готовность продавать себя способствовали всякого рода переворотам. Филипп же стремился создать промакедонские партии во всех городах, настроенных к нему враждебно; ситуация постоянной внутренней угрозы нашла свое отражение в написанном примерно в то время Энеем Тактиком «Учебнике по военному делу»[26 - Перевод в лёбовской серии (Лёб Классикл Лайбрэри, 1933). Особенно II, III; Х, 20.]. Более половины содержания этой книги посвящено предотвращению измены и «экспорту революций» в городах; с современной точки зрения в условиях «холодной войны» ее рекомендации можно счесть полезными.

В то время как афинские ораторы соревновались во взаимных оскорблениях, Филипп в последующие три года обратил свои усилия на племена, жившие на его границах, с тем чтобы действовать с развязанными руками в тот момент, когда он сможет осуществить свой основной замысел. Самый большой успех ожидал его в Фессалии; там в 344 г. до н. э. по свободному волеизъявлению граждан он был выбран пожизненным правителем. Тем самым в его распоряжении оказалась лучшая кавалерия Греции.

Теперь, когда Фессалия принадлежала ему, он обратил свой взор на внутреннюю Фракию, и афиняне справедливо усмотрели в этом угрозу их зерновому пути из Геллеспонта[27 - Демосфен пишет в своей речи «О венке» (87): «Тогда он стал искать другой опоры в борьбе против нашего государства. Он видел, что мы более всех людей пользуемся хлебом привозным, и потому, желая овладеть подвозом хлеба, прошел во Фракию и стал требовать, чтобы византийцы, бывшие его союзниками, приняли участие в войне против нас». (Пер. С.И. Радцига.)]. Чтобы сохранить этот путь подвоза зерна, в 343 г. до н. э. афинские поселенцы были направлены в Херсонес; однако вскоре по прибытии они оказались втянуты в ссору с народом Кардии, города промакедонской ориентации, который был вынесен из сферы влияния Афин по договору Филократа. В 341 г. до н. э. Демосфен, который в основном и раздул эту ссору, в своей 3-й Филиппике объявил настоящий словесный крестовый поход против Филиппа, и, что было еще более действенным, посетил Византий и завоевал симпатии его граждан.

Филипп был возмущен такой враждебностью и обратился за помощью к Перинфу и Византию – номинальным своим союзникам, а когда получил отказ – осадил Перинф. Поскольку эта осада представляла угрозу для Боспора, а соответственно и для всей Малой Азии, Артаксеркс приказал Аристу, сатрапу Геллеспонтины Фригийской, поддержать жителей Перинфа, и им на помощь было отправлено большое войско наемников под командованием афинянина Аполлодора: таким образом Персия открыто выступила против Филиппа. Выяснив, что Перинф – слишком крепкий орешек, Филипп отвел оттуда войска и осадил Византий; однако афиняне выслали два отряда на помощь городу, и Филипп, не в силах воспрепятствовать афинянам помогать осажденным с моря, снял осаду и отказался от попытки захватить город. Чтобы сохранить лицо, он выслал карательную экспедицию против скифских племен в Добрудже и в начале 339 г. до н. э. возвратился в Македонию.

Филиппу недолго пришлось ждать возможности отомстить за двойное поражение на Пропонтиде – на обратном пути домой его настигло известие о начале 2-й Священной войны; на этот раз обвинялись локрийцы Амфиссы в незаконном использовании священной земли Аполлона. Вначале Совет Амфиктионии обратился к Фивам и Афинам, но, не получив поддержки, попросил Филиппа наказать локрийцев. Это пришлось столь кстати, что некоторые историки считают, что это приглашение было спровоцировано самим Филиппом. Он немедленно откликнулся на призыв; но вместо того, чтобы направиться в Амфиссу, занял и разрушил крепость Элатеи, располагавшуюся на пути в Западную Беотию, и оттуда послал посольство фиванцам, приглашая их присоединиться к нему в походе на Аттику.

Когда весть о занятии Филиппом Элатеи достигла Афин, их жители настолько испугались, что по совету Демосфена направили делегацию в Фивы с предложением военного союза против Филиппа. Посольство выполнило свою миссию, и войско афинских наемников во главе с Харом поспешило на помощь Фивам, державшим проход из Беотии в Фокиду. Филипп не предпринимал никаких решительных действий до лета 338 г. до н. э., когда он нанес молниеносный удар по Амфиссе, одержал победу над Харом и захватил Навпакт (Лепанто) в Коринфском заливе. Поскольку теперь над южным флангом союзной армии нависла угроза, союзники отвели войска и сосредоточили их в Херонее. Затем Филипп вернулся в Элатею, прошел через перевал Парапотамии (в семи милях южнее Элатеи) и 2 августа или 1 сентября встретился с вражеским войском. Филипп имел в своем распоряжении 30 тыс. пехотинцев и 2 тыс. всадников; о силах союзников ничего не известно.

В расположении союзных войск фиванцы стояли на правом фланге, представители мелких городов – в центре и афиняне на левом фланге. У македонцев Филипп принял командование на правом фланге, отдав командование левым флангом своему восемнадцатилетнему сыну Александру. Об этом сражении мало что известно, однако похоже, что Филипп применил ту же тактику или, во всяком случае, осуществил ту же идею, что и Эпаминод в сражении при Левктрах. Рассказывают, что вначале Филипп отступил, выманив афинян вперед, – его маневр столь смутил афинского полководца, что он начал преследование[28 - То, что Филипп сумел осуществить этот маневр, показывает, насколько дисциплинированны и обучены были его войска; для гоплитов было очень непросто отступить перед лицом наступавшего врага, развернуться и начать наступление.]. Одновременно Александр стремительно атаковал фиванцев и после жестокой схватки прорвал строй. Затем Филипп начал наступление и, прорвав линию обороны афинян, стал продвигаться к левому флангу, в то время как Александр продвигался вправо, и таким образом они полностью сокрушили центр союзной армии. В войске началась паника, многие бежали, в том числе Демосфен.

Херонейское сражение было решающим; на поле битвы – где до сих пор возвышается курган, под которым лежат павшие македонцы, – прозвучал погребальный колокол по независимости полисов.

Когда бежавшие с поля сражения принесли вести в Афины, город охватил ужас, однако страхи жителей были безосновательными, поскольку для войны в Персии Филиппу требовалось их согласие и, более всего, поддержка их флота. Филипп был уступчив, если не сказать – щедр[29 - «Популярность Филиппа среди афинян после его победы над афинянами при Херонее была рождена не столько превосходством его армии, сколько справедливостью и гуманностью. Его победа на поле битвы дала ему власть лишь над теми из афинян, кто непосредственно выступал против него; в то же время его справедливость и умеренность принесли ему полное признание жителей Афин. Ведь он не позволил себе высказывать свои пожелания в оскорбительной и грубой форме; он сложил оружие, как только обнаружил, что может выказать умеренность своего характера и честность намерений» (История Полибия).]. Его условия были таковы: он гарантировал, что не станет вторгаться в Аттику и оставит Афинам Эгейские острова; однако требовал уступить ему Херсонес, в компенсацию за который афиняне могли получить беотийский город Ороп. Афинский Союз должен был быть распущен, а Афины становились союзником Македонии. Далее, чтобы умиротворить Афины, Филипп отпустил без выкупа афинских военнопленных, а также направил в город посольство во главе с Александром и Парменионом, которые доставили туда тела воинов, павших в битве при Херонее. Такое великодушие настолько удивило афинян, что в знак признательности они предоставили афинское гражданство Филиппу и его сыну, а также воздвигли статую Филиппа на агоре. Однако с Фивами Филипп обошелся более жестоко, их настроенные против Македонии правители были казнены, взятые в плен воины проданы в рабство, их гегемонии в Беотии пришел конец, а в Кадмее (фиванской цитадели) расположился македонский гарнизон.




Коринфский конгресс


В течение двадцати лет Филипп вынашивал планы господства над Грецией, но, в отличие от большинства завоевателей, он понимал, что без согласия покоренного народа его империя будет лишь призраком. Ради достижения этого согласия он решил найти компромисс между привычной ему политикой силы и Исократовой «панэллинской программой» и, чтобы облачить свою власть в легальные одежды, призвал все греческие государства послать своих представителей в Коринф для ознакомления с его новым порядком. Согласились все, кроме Спарты.

В конце 338 г. до н. э. собрался конгресс, ставший высшим достижением Филиппа в области государственного строительства. Он действительно оказался очень важным, поскольку на его решениях впоследствии строились отношения с Грецией Александра. Для начала Филипп изложил перед делегатами свою программу, но лишь как предложения для обсуждения. Он избрал такую осторожную тактику, поскольку ему надо было завоевать симпатии греков. Основные пункты соглашения были следующие.

Между Грецией и Македонией заключался постоянный договор о совместном ведении военных действий и оборонительный союз. В Греции в целях исполнения этого договора создавалась Эллинская лига, представленная синедрионом, или Федеральным советом, в который отдельные государства посылали своих представителей в соответствии с военной мощью каждого. Сессии Федерального совета должны были проходить либо в Коринфе, либо в местах проведения общенациональных праздников. Текущие дела совета вели пять членов; поскольку Македония не входила в лигу, Филипп не числился среди этих пятерых исполнительных лиц. Он получал пост генералиссимуса военных сил лиги и оставался таковым пожизненно. Каждого члена лиги должны были защищать объединенные союзные силы. Существующие общественные структуры не менялись и с государств не требовалось никаких податей. Федеральный совет одновременно исполнял роль верховного трибунала, в его власти было назначать такое наказание изменникам, какое он сочтет нужным; в случае объявления войны гегемон (верховный главнокомандующий) будет определять контингент, который должен выставить каждый из участников, и вести войну на стороне лиги.

Предложения по установлению всеобщего мира также были изложены в договоре. Они включали в себя следующие пункты:

1) мир между лигой и Филиппом устанавливается каждым участником и скрепляется клятвой, исключающей попытку свергнуть монархию Филиппа или его наследников;

2) внутренний мир между государствами скрепляется клятвой между участниками. Пиратство запрещается, а свободное морское плавание осуществляется под охраной союза;

3) внутренний мир каждого государства скрепляется клятвой каждого из них не нарушать государственный порядок своей страны, и жителей, которые посягнули на законы государств, ждет суровое наказание, равно как и тех, кто готовит заговор или сотрудничает с иноземным государством против лиги или Филиппа[30 - Эти правила в особенности должны были способствовать прекращению раздоров между городами и остановить поток греческих наемников на службе у персов.].

Таким образом, благодаря государственной политике Филиппа – практически не имеющей параллелей в истории – все эллины Греции, кроме спартанцев, были объединены в единую греческую федерацию.

После единодушного принятия договора делегаты разъехались по своим странам, были проведены выборы, и в начале лета 337 г. до н. э. состоялось первое заседание Федерального совета в Коринфе. Там Филипп изложил свой план войны против персов. Хотя для него эта война имела целью укрепление его собственного могущества, он понимал, что такая цель вряд ли вызовет сочувствие членов лиги, поэтому провозгласил, что это будет месть за поруганные Ксерксом святыни греческих богов; религиозная война, или крестовый поход, который, как он понимал, должен объединить греков. Он не ошибся. Представители проголосовали за войну и назначили Филиппа верховным главнокомандующим с неограниченной властью. Филипп возвратился в Македонию и весной 336 г. до н. э. выслал через Геллеспонт отряд в 10 тыс. человек под командованием Пармениона и Аттала, чтобы они захватили плацдарм в Азии и поспособствовали отпадению азиатских греков от Персии. Это было объявлением войны. Но судьба распорядилась так, что Филипп не сумел исполнить свои замыслы.

Охваченный страстью к Клеопатре, племяннице Аттала, он отставил Олимпиаду и сделал Клеопатру своей законной женой. Поскольку это угрожало правам Александра на престол, последовала бурная семейная ссора. Олимпиада удалилась к своему брату Александру, правителю Эпира, а Александр, вероятно чтобы поднять иллирийцев против Филиппа, отправился в Иллирию. Поскольку Филиппу невыгодно было враждовать с ближайшими соседями – Эпиром и Иллирией, – миротворческую миссию взял на себя Демарат из Коринфа. Александр вернулся в Пеллу, а дочь Филиппа от Олимпиады, также по имени Клеопатра, была предложена в жены своему дяде Александру, правителю Эпира. Летом 336 г. до н. э. Филиппа заколол на ее свадьбе Павсаний, знатный молодой македонец, у которого были личные счеты с Атталом. В заговоре участвовали и другие, и из-за того, что случилось, подозрение пало на Олимпиаду. Была ли она виновна, неизвестно, но все сходятся на том, что Александр точно не был причастен к убийству отца, хотя его враги утверждали обратное.




Глава 2

Македонская армия





Военное дело греков до Филиппа


Александр унаследовал от отца самую организованную, обученную и хорошо оснащенную армию из всех существовавших в античном мире. Это был шедевр Филиппа, и гениальность, с которой он ее создавал, можно оценить, если рассмотреть медленный и случайный прогресс в организации военного дела до времени Филиппа.

В героический период греческой истории воевала знать. Они прибывали на поле битвы на своих колесницах, спешивались и вызывали друг друга на бой, в то время как их плохо вооруженные подданные оставались в стороне и поощряли их криками; сражение, таким образом, становилось фактически выражением личной доблести. Такой вид боя, требовавший от воина подвижности, предполагал вариант легкого вооружения. Для защиты воин использовал круглый щит с рукояткой в центре; к нему был прикреплен ремень, застегивавшийся на шее, чтобы в случае отступления он мог переместить щит и закрыть спину. Его оружием были одно или два легких копья и меч; он бросал копье в противника, а если не мог повергнуть его, продолжал сражаться мечом. Лук считался оружием трусов и редко использовался.

В начале VII в. подобные единоборства уступили место групповому сражению. Материальный достаток и усовершенствование техники литья, которые сделали вооружение более дешевым, способствовали тому, что теперь уже обычные люди могли обзавестись доспехами и оружием: в число необходимых входили металлический шлем, нагрудные пластины, наколенники, набедренные пластины, щит, меч и копье. Эти перемены способствовали тому, что теперь война стала делом более демократичным[31 - См. Аристотель. Политика. 1297 б. «Знаменательно, – пишет Барн, – что в Фессалии, где не была введена система гоплитов и всадники были ядром войска, демократические идеи никогда не сумели пробиться» (История Греции. 1951. С. 129). Подобно пике гоплита, мушкет также был «демократичным» оружием; это заметил Кондорсе, который в своей работе «Исторический прогресс духа гуманизма» связывает возникновение демократии с возникновением современной пехоты.], и простые зажиточные граждане и знать чувствовали себя на равных на поле битвы. Они стали гоплитами (тяжело вооруженными копьеносцами) и сражались не в одиночку, а в строю. Копье перестало быть метательным оружием и стало использоваться для ударов при прорыве; щит увеличился в размерах и закреплялся на левом предплечье петлей, через которую продевалась рука, и для руки же с краю щита имелась выемка. Шейный ремень больше не использовали, очевидно потому, что в строю это было смертельно опасно.

С ростом количества воинов рождалась и армия, и с этого момента два фактора обусловливали тактику ведения военных действий и военную организацию – городские стены и поля, их окружающие.

До изобретения осадных орудий городские стены были фактически неприступны, и обычным средством при осаде было заморить жителей голодом или воспользоваться услугами предателей. Первое означало блокаду, и, поскольку возможности доставки подкрепления осажденной армии были минимальны (если не считать городов, которые располагались на побережье и могли получить помощь с моря), осада, как правило, длилась недолго. Кроме того, до распространения наемничества предательство и измена в осажденных городах случались нечасто. Однако нападения на поля, окружавшие городские стены, были действенным средством, чтобы заставить жителей покинуть городские стены и сражаться на открытой местности. Обычно неприятель захватывал поля и либо уничтожал урожай и скот, либо присваивал их. Это означало, что воевали, как правило, только в летние месяцы, когда поспевал урожай и скот выгоняли на пастбища.

Поскольку на зиму войны прекращались, постоянная армия не требовалась, и воины редко были профессионалами, но чаще ополченцами, призывавшимися во время ведения военных действий. Простейшей армейской единицей была фаланга[32 - Проф. А. Эндрюс считает, что, вероятно, Федон из Аргоса вскоре после 675 г. до н. э. впервые использовал тактику сражения гоплитов в фаланге. (Греческие тираны. 1956. С. 40—1). В Азии фаланга была древней военной единицей, она изображена на шумерской стеле в Лагаше в начале третьего тысячелетия до н. э.], строй копьеносцев, по восемь– десять рядов, а вся тактика заключалась в бросании пик. Фаланга выступала против фаланги, и победители, собрав трофеи на месте битвы, разоряли вражеские поля и убивали скот или, что более выгодно, забирали урожай и животных себе.

Пока фаланга держала строй, что было возможно только на равнине, она, как говорит Полибий, «была непобедима в ближнем бою» (о точке зрения Полибия на этот вид построения см. XVIII). Однако на пересеченной местности она быстро рассыпалась. К ее недостаткам следует прибавить также ее неспособность быстро перестраиваться или осуществлять организованное преследование. Подобно стенобитному орудию, она служила единственной цели – прорвать неприятельский строй.

Из всех городов-государств Спарта была более всех готова к ведению войны, и на то имелось две причины. Первая состояла в том, что Спарта оставалась монархией, и следовательно, менее подвержена внутренней смуте, столь характерной для эллинских демократий и олигархий; вторая причина, что по общественному устройству она представляла собой военный лагерь, как некогда объяснял Ксерксу изгнанный спартанский царь Демарат: «Правда, они свободны, но не во всех отношениях. Есть у них владыка – это закон, которого они страшатся гораздо больше, чем твой народ – тебя. Веление закона всегда одно и то же: закон запрещает в битве бежать перед любой военной силой врага, но велит, оставаясь в строю, одолеть или самим погибнуть» (пер. Г.А. Стратановского)[33 - Геродот. VII. Кроме Спарты, все греческие гражданские войска подчинялись гражданской дисциплине, что лишало полководца возможности утвердить свою власть, и, поскольку его выбирали его же граждане, как горожанин, он опасался прослыть непопулярным благодаря слишком суровым мерам.].

Из-за того что спартанцы полагались на своих гоплитов, они не возводили укреплений вплоть до II в. Автохтонное население было низведено до уровня илотов (рабов) либо периэков (провинциалов), и, хотя последние обладали некоторой самостоятельностью, они обязаны были участвовать в войнах, которые вела Спарта. Это означало, что профессионально обученное спартанское войско дополнялось силами ополчения. В сражении при Платеях в 479 г. до н. э. 5 тыс. спартанских гоплитов, организованных в пять отрядов, поддерживались 5 тыс. периэков. До прихода Филиппа Спарта была единственной в Греции страной, которая держала свое население под ружьем в постоянной готовности.

Поскольку фаланга не могла двигаться быстро, не нарушая строй, от сохранения которого зависела ее боеспособность, быстрые маневры оказывались невозможными, и, хотя это ограничение удалось бы отчасти преодолеть за счет кавалерии и легковооруженной пехоты, долгое время эти рода войск не использовались в боевых операциях. Причиной был традиционный армейский консерватизм и презрительное отношение гоплитов к легковооруженным пехотинцам. Также верно и то, что, как заметил Аристотель, поскольку только зажиточные граждане могли позволить себе содержать коня, кавалерия обычно служила опорой олигархии, в меньшей степени это справедливо и в отношении тяжело вооруженной пехоты, но «легко вооруженная пехота и моряки всегда поддерживали демократию», и «в настоящее время там, где эти последние имеются в преобладающем количестве, олигархи при возникновении внутренних междоусобий зачастую терпят поражения» (Политика. VI. Пер. С.А. Жебелева).

Несмотря на эти ограничения, в небольшом количестве легкая кавалерия и легковооруженная пехота издавна использовалась в качестве разведчиков и мародеров. В сражении при Марафоне в 490 г. до н. э. кавалерия не участвовала, а одиннадцать лет спустя в Платейской кампании единственной конницей греков была фессалийская кавалерия, которую по всем статьям превосходила персидская конница. Для осады Сиракуз в 415 г. до н. э. афинский полководец Никий взял с собой не более тридцати конников[34 - Фукидид. VI, 43.], однако вскоре, пытаясь перекрыть доставку продовольствия, он почувствовал такую нужду в кавалерии, что потребовал от Афин дополнительно 250 всадников и набрал еще 400 местных на Сицилии (Фукидид. VI, 95 и 98). Такое пренебрежение к кавалерии все же удивительно, поскольку веком ранее 1000 фессалийских всадников атаковали спартанский плацдарм в Фалере, пытаясь проникнуть в Аттику (Геродот. V). Во время двадцатилетней осады Сиракуз ситуация оказалась обратной: в 394 г. до н. э. царь Спарты Агесилай собрал большой отряд конников и одержал победу над кавалерией Фессалии. Ксенофонт пишет, что Агесилай «был очень доволен своим подвигом, ибо разбил силами конного отряда, который сам же и собрал, народ, гордившийся своим искусством наездников» (Эллиника. IV).

Когда после Пелопоннесских войн возросло количество наемников и они стали доминировать в ведении военных действий, низкая цена легковооруженных пехотинцев вызвала более интенсивное их использование. Афинский наемный полководец Ификрат (415–353 гг. до н. э.) одним из первых отметил, какой грозной силой они могут быть. Он сформировал отряд легковооруженной пехоты по образцу фракийских копьеносцев – этих пехотинцев стали называть пелтастами из-за небольших круглых щитов (pelta), которыми они пользовались, – и обучил своих людей стремительному координированному наступлению и отходу в любой местности, для дальнего и для ближнего боя. Он вполовину удлинил легкое фракийское копье, короткий меч, а также ввел краги, ставшие известными под названием «ификратиды». В 300 г. до н. э. он с этим войском уничтожил отряд из 600 спартанских гоплитов близ Коринфа (Эллиника. IV), и с этого времени обученные пелтасты стали незаменимой подмогой гоплитам, особенно на пересеченной и гористой местности, где те могли взять на себя функции кавалерии на равнине.

До IV в. мало развивалась и техника осады, и, хотя стены городов в основном были построены из обожженного на солнце глиняного кирпича и дерева, они до поры могли защитить город. Временами применяли подкоп под городские стены, тогда поднимались горы земли, с вершин которых можно было добраться до защитников стен. Фукидид упоминает осадные машины, а также лестницы, огнеметы и противопожарные приспособления. Он сообщает, что при осаде Платей в 429 г. до н. э. их жители накрывали стены шкурами, чтобы предохранить дерево от возгорания (Фукидид. II), и что при осаде Сиракуз в 413 г. до н. э. сиракузяне защищали свои стены, поджигая афинские метательные снаряды жидкой зажигательной смесью (там же. VII). В том же году мегарцы применили особое приспособление при осаде Делия.

«С этими силами беотийцы выступили в поход на Делий и атаковали крепость. При этом среди других осадных машин они применили также изобретенное ими приспособление (при помощи которого им и удалось взять крепость).

Распилив пополам в длину огромное бревно, они выдолбили его, а затем снова точно соединили обе части наподобие трубки. На одном конце бревна привесили на цепях котел, куда провели от бревна железное сопло кузнечных мехов (причем большая часть самого бревна была также обита железом). Это приспособление подвезли издалека на повозках к тем местам стены, которые были сооружены главным образом из дерева и виноградных лоз. Затем, приставив приспособление вплотную к стене, беотийцы приладили к своему концу бревна огромные кузнечные мехи и принялись раздувать их. Воздух, проникавший в котел с пылающими углями, серой и смолой, через плотно закрытую трубу раздул огромное пламя. Огонь охватил укрепление, и никто из защитников не смог там оставаться. Гарнизон обратился в бегство, и крепость была таким образом взята» (пер. Г.А. Стратановского).

Другой прием использовал спартанский царь Агесиполид в 385 г. до н. э. при осаде Мантинеи. Он перегородил дамбой реку, которая протекала через город, так что ее воды поднялись выше основания городской стены, которая была построена из кирпича-сырца. Вскоре кирпич стал растворяться, и, когда верхняя часть должна была вот-вот обрушиться, жители Мантинеи сдали ему город (Ксенофонт. Эллиника. V)[35 - Там же, IV. В следующем веке Эней Тактик (XXXV) описал зажигательную смесь, которую, как он пишет, невозможно затушить. Она состоит из смолы, серы, пакли, камеди ладана и сосновых опилок.].

Первый реальный шаг вперед в технике осады сделал тиран Сиракуз Дионисий I (430–367) в войне с карфагенянами, и особенно при осаде Мотии в 398 г. до н. э. Этот укрепленный город располагался на маленьком острове, отделенном от суши узким проливом. Дионисий построил дамбу, перегородив пролив, и на ближнем к острову конце соорудил шестиярусные деревянные башни на колесах. Затем он установил у основания башни мощные тараны, а на ее ярусах – огнеметные катапульты; в то время как таран бил в стену снизу, катапульты обстреливали город сверху. Затем он закатил свои башни внутрь стен и с их помощью перебросил мосты между крышами домов. Так его люди попали на крыши, а оттуда спустились на улицы и захватили город (Диодор. ХIV).






Легкая катапульта



Использование движущейся осадной башни и катапульты коренным образом изменило представления о ведении военных действий. Первая была известна издавна, еще с IX в. до н. э., она изображена на рельефе во дворце ассирийского царя Ашшур-Назир Пала III: таран работает у земли, в то время как лучники с верха башни обстреливают защитников стен. Она была известна Ксенофонту, который описал таран – реальный или выдуманный, – укрепленный на деревянной башне, поставленной на повозку, которую везли восемь быков. Об этом приспособлении Ксенофонт пишет: «Он (Кир) соорудил наверху платформ круговые галереи с зубцами и посадил на каждую башню по двадцать воинов. Когда с башнями все было готово, он испробовал их вес, и оказалось, что восемь парных упряжек везут такую башню с посаженными на нее людьми гораздо легче, чем каждая упряжка в отдельности везет свой обычный груз» (пер. Э.Д. Фролова). По идее эти приспособления напоминали танк.

Принято считать, что крученая катапульта была изобретена финикийцами[36 - Согласно Тарну (Развитие греческого военного и морского дела. С. 104), в Европе крученая катапульта предшествовала греческому арбалету (малая крученая катапульта) и была изобретена Зофиром из Тарента, однако этого историки не упоминают. Плиний в «Естественной истории» пишет, что катапульту изобрели жители Крита (7, 56, 201).]. Было две разновидности, которые отличались в основном размерами – легкая и тяжелая катапульты; первая – Katapeltes – приспособление, которое могло прострелить щит (pelta), – бросала стрелы, копья, камни или небольшие свинцовые чушки и последняя – Petrobolos – разбрасывала крупные, тяжелые камни. Движущая сила достигалась с помощью двух перекрученных веревок или полосок сухожилий и при 8 фунтах достигала максимального эффекта на расстоянии 450 ярдов. Позже, в период эллинизма и во времена Римской империи, были изобретены камнеметы – Ballista или Onager, разновидность гаубицы. Прекрасное описание обеих катапульт и баллисты приведено у Аммиана Марцеллина, римского историка IV в.[37 - Аммиан Марцеллин. XXIII. См. также Галлвей Ральф. Метательные снаряды древности. 1907.]

Когда катапульта впервые была применена в Греции, неизвестно. Около 350 г. до н. э. ее упоминает вместе с другими метательными приспособлениями Эней Тактик (XXII, 8—10), а в 341 г. до н. э. Филипп Македонский во время осады Перинфа применил катапульту со стрелами и движущуюся башню, которая, как сообщает Диодор, была 120 футов высотой.

Специализация разных родов войск с неизбежностью породила проблему их сочетания в профессиональной армии[38 - Необходимость профессионалов в армии была оспорена Сократом (Платон. Государство), и, хотя в его время ближе всего к профессиональной была армия Спарты, поскольку она отчасти состояла из периэков и илотов, она не была профессиональной в строгом смысле. В 424 г. до н. э. в Спарте был набран отряд илотов (Фукидид. IV), а в 396 г. до н. э. 600 илотов были призваны для службы в армии (Ксенофонт. Эллиника. VI, 5, 29). Кажется, первый профессиональный элитный отряд охранников численностью 1000 человек был сформирован в Аргосе в 418 г. до н. э. (Фукидид. V). Фиванское «святое братство», набранное Гордием, батальон из 300 воинов, был такого же рода. Он был набран вскоре после сражения при Левктрах; его воины подбирались не по племенному родственному признаку, как раньше, но по взаимному расположению преданных друг другу друзей (Плутарх. Пелопиды. XVIII).].

Хотя вопрос не был решен, прежде чем Филипп реорганизовал македонскую армию, у него было два великих предшественника – тираны Дионисий I Сиракузский и Ясон из Фер (ок. 380–370 гг. до н. э.)

Дионисий держал армию, в которую входили различные подразделения, в том числе по рассказам, 80 тыс. пехотинцев. Профессор Бэри пишет о нем: «В области военных инноваций он был предшественником великих македонцев, которые затем воспользовались теми же методами. Он первым придумал, каким образом разнородные подразделения – сухопутные войска, флот, кавалерия и пехота, тяжеловооруженная и легковооруженная, – могут тесно и на систематической основе координировать свои действия, чтобы они представляли собой единое целое» (История Греции. С. 648).

У Плутарха Ификрат говорит: «Легковооруженные войска подобны рукам, кавалерия подобна ногам, вооруженный строй – грудь и нагрудники, а полководца можно сравнить с головой» (Пелопид. II).

Ясон из Фер, который по характеру очень напоминал Филиппа, впервые появляется на страницах истории в 380 г. до н. э. Полидам Фарсальский так отзывается о нем: «Он использует ночь, как и день, и, когда ему не хватает времени, занимается делами за обедом или за ужином. Он считает, что отдыхать можно, лишь прибыв на место назначения или покончив с каким-либо делом; и привык к тому, что все вокруг него поступают так же… во всем, за что он берется, тайными ли интригами, убеждением или насилием, он всегда добивается своего» (Ксенофонт. Эллиника. VI).

Подобным образом можно охарактеризовать и Филиппа.

Когда Ясон стал правителем Фессалии, в его распоряжении было 20 тыс. гоплитов, 8 тыс. единиц кавалерии, 6 тыс. наемников и «довольно пелтастов, чтобы сражаться со всем миром» (Ксенофонт. Эллиника. VI, 5, 19). Это была высокооплачиваемая и очень дисциплинированная армия, и, кажется, он намеревался использовать ее против Персии. После своей победы над спартанцами в сражении при Левктрах в 371 г. до н. э., поскольку спартанцы намеревались продолжить войну, фиванцы обратились к Ясону за помощью. Он тут же поднял 15 тыс. пехотинцев и 500 всадников и обрушился на Фокиду, проделав это с такой скоростью, что «во многих городах он появлялся раньше, чем приходила весть о его приближении» (там же. VI, IV, 21). Но поскольку в его намерения, очевидно, входило стать гегемоном (предводителем) всей Греции и возглавить поход против персов, он предложил спартанцам перемирие, и те отказались от дальнейших военных действий. В следующем году он намеревался посетить Дельфы, где он предполагал председательствовать на Пифийских играх – и, вероятно, объявить о том, что собирается идти войной против Персии. Однако его убили раньше.




Новая модель армии Филиппа


С самого начала македонская армия состояла из трех подразделений: царская конная гвардия, набиравшаяся из знати – гетайры («товарищи»); царский эскадрон, набиравшийся из людей рангом ниже, чьей обязанностью было защищать самого царя на поле битвы; небольшое подразделение стражников-пехотинцев, называемое агема, которые охраняли царя везде, кроме поля сражения; и пешее ополчение, набиравшееся из земледельцев и горных пастухов. Гетайры, как и фессалийские всадники, были защищены кирасами и вооружены метательными копьями ксистами для ближнего боя; агема была постоянно действующей профессиональной охраной, а ополченцы – необученной толпой, вооруженной мечами или копьями и с плетеными щитами. Когда в 429 г. до н. э. фракийцы во главе с Ситалком вторглись в Македонию, Фукидид писал, что Пердикка II так мало ценил своих необученных пехотинцев, «что даже и не думал сражаться с врагом в пешем бою»; однако его конница состояла из таких «превосходных наездников», что, будучи призваны на службу, они в бою «сметали все на своем пути»[39 - Следует помнить, что греки скакали на конях без седел и стремян, так, как на изображении Александра на Сидонском саркофаге; лошади были мелкие, немногим более рослого пони, и, чтобы взобраться на коня, нужно было на него вспрыгнуть. Первое настоящее седло (не седельная подстилка) появилось не ранее IV в. н. э., а самое раннее упоминание о стремени в Европе появляется в «Искусстве войны» императора Маврикия (582–602). Без седла и стремян невозможно себе представить средневекового рыцаря. Подковы вошли в употребление не ранее II в. до н. э. и не были общераспространенной практикой до V в. н. э.]. Именно из такой воинской структуры Филипп и создал свою армию; однако, прежде чем обсуждать, как он это сделал, следует рассмотреть проблему в целом.

Он был человеком дальновидным и понимал, что в существующих обстоятельствах для войны требуются профессионалы, но при этом люди более преданные, чем наемники. Он решил добиться нужного сочетания, создав профессиональную армию из призванных на службу ополченцев, вдохновленных патриотическими идеями. Далее, поскольку его политической целью было господство над всей Грецией, было необходимо, чтобы, в отличие от городского ополчения, его армия включала все рода войск: тяжеловооруженные кавалерию и пехоту для ближнего боя; легковооруженную кавалерию и легковооруженную пехоту для защиты в ситуациях, когда невозможно держать строй, а также артиллерию и инженерные войска для осады. Поскольку в его распоряжении уже была эффективная конная армия, доказавшая свое искусство на поле боя, он решил сделать кавалерию главным подразделением: она должна была заменить фалангу в качестве ударной силы, а фаланга, по его замыслу, становилась прикрытием для кавалерии. Вместо того чтобы наступать, фаланга будет грозить сделать это; ужас, который всегда наводит фаланга[40 - Атака фаланги в основном заключается в психическом воздействии. При виде ощетинившихся пиками рядов, говорит Эмилий Павел о сражении при Пидне в 168 г. до н. э., он «был моментально объят удивлением и ужасом; никогда ранее не видел он более устрашающего зрелища» (Плутарх. Эмилий Павел. См. также Полибий. XXIX).], деморализуя врага, тем самым подготовляя почву для решительного удара. Разведка, мелкие стычки, защита фронта и флангов тяжеловооруженных подразделений, так же как и ведение войны в горной местности и партизанские операции, – таковы были задачи легковооруженной кавалерии и легковооруженной пехоты; артиллерия и сопровождающие ее повозки входили в состав армии как неотъемлемая составная часть. Все три воинских подразделения должны были быть готовы в любую минуту вступить в бой: зимой и летом, в любых странах.

Сравнивая в «Третьей Филиппике» (48–51) тактику Филиппа с традиционными методами ведения войны, Демосфен пишет: «Ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развивалась так сильно, как военное дело. Прежде всего, тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный, или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война… наоборот, вы слышите, что Филипп проходит куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными, конницей, стрелками, наемниками – вообще войсками такого рода. Когда же с этими войсками он нападает на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий» (пер. С.И. Радцига).

Ничего не известно о военной реформе Филиппа, кроме ее результатов, все, что мы можем сделать, это осмыслить эти результаты и, возвращаясь к началу, по этапам восстановить те действия, которые он предпринял для их достижения.

Филипп был человеком практичным и не придумал новой армии; вместо этого он превратил то, что имел, в две армии. Он превратил свою феодальную кавалерию и стражу в царскую армию под своим личным командованием, а ополченцев – в армию территориальную. Сделал он это не только потому, что это было легче всего, но потому, что эти две военные силы должны были уравновешивать друг друга, что позволяло не отдавать слишком большую силу ни в руки знати, ни в руки земледельцев. Баланс между двумя основными социальными группами гарантировал прочность системы в целом.

Царская армия состояла из двух подразделений – царских гетайров и царских щитоносцев (гипаспистов). Первых Филипп набрал из царского эскадрона гетайров, увеличив их количество до восьми эскадронов (ил); каждая ила насчитывала от 200 до 300 всадников, вооруженных ксистами, и все вместе они подчинялись начальнику конницы. Эта реформа не отменила их задачи охранять царя в бою, и их часто называли агемой гетайров.

Царские щитоносцы, или гипасписты, которых Арриан часто называет «стражей щитоносцев», были пехотинцами, которых Филипп набрал поначалу из личной гвардии, увеличив их число до трех батальонов, каждый по 1000 человек. И вновь он не отменил обязанностей первоначальной агемы, их именовали агемой гипаспистов. Таким образом, царская армия состояла из восьми эскадронов всадников – гетайров, один из которых был личной охраной царя, и трех батальонов гипаспистов, один из которых был царской пешей стражей.

Как были экипированы и вооружены гипасписты, мы точно не знаем. Сэр Уильям Тарн полагает, что «они были тяжеловооруженной пехотой, так же тяжело вооруженными, как и фалангисты», и их отличие от гоплитов заключались в «предыстории, форме набора и в статусе, а не в вооружении» (Александр Великий. 1948. Т. II. С. 153). Вилькен считает, что они представляли собой легковооруженную пехоту, «чья роль в бою была продвигаться вперед быстрым маршем и обеспечивать связь между конницей и фалангой» (Александр Великий. 1932. С. 32). Гроут считает, что «они были подразделением гоплитов, сохранявшим боевой строй и предназначенным для ближнего боя, но более легковооруженным и более маневренным и подвижным, чем фаланга. Они занимали промежуточное положение между тяжеловооруженной пехотой настоящей фаланги и пелтастами и вообще легковооруженными» родами войск (История Греции. 1906. Т. X. С. 12). Поскольку Арриан сообщает, что Александр высылал их вслед за кавалерией, использовал для штурма дворцовых стен, для молниеносных ночных бросков и других маневров, вполне вероятно, что они были более легко вооружены по сравнению с гоплитами.

Целью территориальной армии было обеспечить царской армии свободу действий. Как уже упоминалось, ее задачей было задержать вражескую фалангу, пока наступает царская армия. Филипп создал ее, превратив старое македонское пешее ополчение в регулярное войско из шести таксисов (батальонов) гоплитов, известных под именем педзетайры, пехотинцы: именно их в исторических сочинениях обычно именуют фалангой. Каждый такой таксис педзетайров состоял из 1536 человек и был разделен на три пентакосиарха из 512 человек, которые, в свою очередь, подразделялись на более мелкие боевые единицы, самая маленькая насчитывала 16 человек[41 - «Таксис» означает «образование», «единица». См. Тарн. II. С. 136.]. В каждом таксисе имелся свой командир, и не было общего военачальника для всей фаланги, воины, стоявшие во главе наименьших подразделений, назывались декадархами[42 - Арриан. Анабасис. VII. Из этого следует, что первоначально самая мелкая военная единица состояла из 10 человек.]. Следом за декадархом всегда стояли два воина, отобранные за храбрость и умение, замыкающий также избирался из особо отличившихся. Автор I в. до н. э. Асклепиодор пишет, что возглавляющими и замыкающими были лучшие воины и что «этот ряд возглавляющих держал фалангу вместе, и она была подобна острию меча» (Изложение тактики. Пер. the Jllinois Greek Club. 1933).

Отличительной особенностью македонских гоплитов по сравнению с греческими являлось то, что если греческие гоплиты были вооружены девятифутовыми копьями, которые они держали в правой руке, – то Филипп вооружил своих гоплитов сариссами – копьями (лучше сказать пиками) – от 13 до 14 футов длиной, которые они держали обеими руками, а щит крепился к левому плечу. Удлинение копья вполовину по сравнению с наступательным оружием греков давало македонцам значительное преимущество в бою, которое могло сравниться разве что с преимуществом от 50 % – ного увеличения калибра мушкетов, поскольку в столкновении между двумя фалангами те, что были вооружены более длинными копьями, могли одновременно поражать врага и держать строй. Странно, что это новшество не было применено раньше; возможно потому, что греки не склонны были уменьшать размер и вес своих больших щитов, чтобы освободить вторую руку.

Помимо сарисс македонские гоплиты имели на вооружении короткий меч; у них имелся легкий круглый щит; они носили нагрудные пластины, наколенники и шлем, а иногда causia, широкополые шляпы. Помимо сарисс превосходство территориальной армии Филиппа состояло в том, что она была регулярной армией пехотинцев из свободных македонских общинников, чей моральный дух был гораздо выше, чем у наемников. Притом, благодаря постоянным тренировкам, она была профессиональной.

К концу своего правления Филипп собрал большой воинский контингент из своих подданных и союзников. Фессалийцы поставили ему около 2 тыс. всадников, вооруженных по образцу всадников-гетайров, которые лишь немногим им уступали. В легкую кавалерию он набрал 1200 фракийских, пеонийских и одриссийских конников, а также отряд кавалерии из греческих наемников. Фракийский контингент включал отряд всадников, называвшихся Sarissophori, поскольку они были вооружены сариссами; эти воины обычно использовались наподобие казаков. В бою легкая кавалерия прикрывала фланги фаланг и кавалерию гетайров – иногда фронт, – а на марше в их задачу входила разведка и рекогносцировка. Все эти вспомогательные подразделения кавалерии были, как и македонцы, поделены на илы под командованием македонских начальников.

Из дополнительных пехотных войск Коринфский союз предоставил в распоряжение Филиппа 7 тыс. гоплитов, вооруженных на греческий манер, и 5 тыс. греческих наемников, часть из которых была гоплитами, часть – пелтастами. Из Фракии, Пеонии, Иллирии и других пограничных областей Филипп собрал 6 тыс. легковооруженных пехотинцев, из которых более других прославились агриане – пеонское племя, превосходные копьеносцы. Кроме того, он набрал два отряда лучников – македонских и критских; последние были самыми искусными лучниками своего времени.

Мало что известно об артиллерии Филиппа и его осадной технике; вероятно, она напоминала приспособления Дионисия I и, если судить по тому, как их использовал Александр, была весьма действенной. Она включала в себя башни и тараны; при этом войско везло с собой лишь основные их детали, а остальные изготовлялись по мере надобности на месте. Даже в самых трудных походах Александра всегда сопровождала полевая артиллерия; механизмы, вероятно, перевозили в разобранном виде на лошадях.

Мало что известно о разработанной Филиппом военной иерархии, о его штабах и службах, и невозможно понять, какое новшество принадлежало ему, а какое – его сыну. Оба они были одновременно главнокомандующими всеми войсками, главнокомандующими македонской царской армией и генералиссимусами вооруженных сил союза. Парменион был заместителем главнокомандующего при обоих царях. Он имел в своем распоряжении личный штаб, а также небольшое количество специально отобранных помощников из числа военачальников высшего звена, которые, если процитировать сэра Уильяма Тарна, «действовали в качестве неформального совета и образовывали основной резерв для исполнения особых поручений и для назначения на высшие должности, военные или административные. (Александр Великий. Т. I. С. 12 и Т. II. С. 141).

О технических службах Александра, большинство из которых наверняка существовали и при Филиппе, сэр Уильям пишет: «Александр держал при себе ряд технических специалистов, о которых мало что известно. У него были осадные машины и персонал для их установки, главным техником был фессалиец Диад – «человек, который взял Тир с Александром»… В это подразделение входили саперы для осадных операций и возведения понтонов, водные и горные инженеры, архитекторы, вроде Дейнократа, который спланировал Александрию, или Аристобула, помимо прочего бывшего еще историком и географом. Там были также топографы (бематисты), определявшие маршрут и пройденный путь, чьи труды заложили основы географии Азии. Специальные эмиссары вещевого обоза собирали продовольствие во вновь завоеванных землях по мере продвижения армии. Штабной канцелярией заведовал Евмен из Кардии, который вел журнал, составляя ежедневно отчеты о ходе экспедиции» (там же. Т. I. С. 12–13 и Т. II. С. 39).

С обозом следовали врачи, в том числе Филипп Акарнянин, который пользовал царя, специалисты по морскому делу и ученые, а официальным историком был Каллисфен из Олинфа, племянник Аристотеля.

Поскольку снабжение является основой стратегии и тактики, остается только сожалеть, что нам так мало известно о снабжении македонской армии в полевых условиях. Написать, что она снабжалась за счет земель, где в данный момент находилась, значит ничего не написать, потому что столь необходимые припасы требовалось еще собрать; армия в 30 тыс. или 50 тыс. человек, не считая обоза, не может кормиться за счет случайной добычи. Без отлаженной и эффективной системы снабжения Александр не смог бы осуществлять свои марш-броски, пересекать ненаселенные равнины Персии, провести свою армию через Гиндукуш, месяцами вести военные действия в горных районах Северо-Западной Индии или преодолеть пустыни Макрана. Кроме того, он бы не сумел содержать столь большую конницу на подножном корму.

Нельзя сказать, что проблема снабжения вообще не осознавалась, хотя военные историки уделяли ей слишком мало внимания. Например, Ксенофонт в «Киропедии» – большом труде по военному делу – подчеркивает ее важность. Камбиз говорит сыну Киру: «Воины нуждаются в обеспечении ничуть не меньше, чем дворовая челядь… Что пользы войску от тактики, если нет провианта и люди нездоровы? Что толку от нее, если воины несведущи в тех искусствах, которые специально предназначены для ведения войны?» (пер. В.Г. Боруховича).

Другим особым подразделением в македонской армии был корпус царских пажей, которых набирали из сыновей македонской знати. Эти юноши постоянно находились при царе, и «им было поручено охранять его во время сна. Если же царь выезжал верхом, одни получали от конюха лошадей и приводили их к царю, другие помогали ему взобраться на коня… Третьи соревновались с ним во время скачки» (Арриан. VI). Эти юноши составляли резерв, откуда Александр набирал своих будущих военачальников. Подозревали также, что они были своего рода заложниками, гарантировавшими, что их отцы будут вести себя как надо, когда царь отлучался из Македонии.

И наконец, хотя Македония не была, как, например, Афины или Персия, морской державой, Филипп построил небольшой флот, состоявший из легких беспалубных галер в 120 футов длиной и 20 футов шириной. Команда судна насчитывала примерно 200 человек, на каждом имелся квадратный парус и два ряда весел – по одному на каждой стороне, у каждого весла находилось по три гребца. У персов были на вооружении более крупные палубные суда, известные как квадриремы и квинквиремы (по четыре-пять гребцов на весло), они были укомплектованы киприотами и финикийцами. Xотя использовались галеры в качестве военных судов и в классический период, и позднее, их возможности были весьма ограниченными. Они не могли плавать в плохую погоду и поэтому не отходили от берега на расстояние превышающее видимость; кроме того, в силу тех же причин их нельзя было использовать при блокаде. Данные обстоятельства следует иметь в виду, когда мы будем говорить о неэффективности персидского флота во время вторжения Александра в Азию.




Глава 3

Александр





Юность и воспитание


Согласно Плутарху, Александр родился 6 месяца гекатомбиона (июль – август) 356 г. до н. э.[43 - Плутарх. Александр. III. Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 1) говорит, что он родился летом 356 г. до н. э., а Хогарт (Филипп и Александр Македонские. С. 66) говорит, что это произошло в октябре того же года.], в тот день, когда дотла сгорел храм Артемиды Эфесской; это стихийное бедствие в истолковании гадателей означало, что в какой– то части земли вспыхнул факел, пламя которого однажды подожжет всю Азию.

Хотя это «предсказание» было позднейшим домыслом, если воспринять его всерьез, в тот момент лишь один человек в мире мог соотнести горящий факел с новорожденным македонским царевичем, это была его мать Олимпиада, эпирская царевна, которая возводила свой род к Ахиллу. По рассказам, она была жестокой, властной женщиной, склонной к мистицизму, и в юности участвовала в оргиастических ритуалах в честь Диониса[44 - В соответствии с Геродотом (V, 7), фракийцы поклонялись Аресу, Дионису и Артемиде.], сына Зевса и Семелы, дочери фиванского царя Кадма. Как гласит миф, воспитанный нимфами в Нисе, юный Дионис посетил Египет, путешествовал по Сирии, пересек Азию и прошел по Индии, обучая по пути людей, как делать из винограда вино, и вводя элементы цивилизации.

Рассказ Плутарха о том, что перед свадьбой с Филиппом Олимпиада видела сон, в котором молния ударила в ее тело, оно вспыхнуло, и пламя с него перекинулась на все, что находилось вокруг, а затем угасло, – хотя и явно апокрифический, – вполне соответствует ее характеру. Возможно, она в самом деле сказала сыну, что его божественным отцом является Зевс; по крайней мере, Плутарх сообщает со слов Эратосфена, что, провожая сына в поход, Олимпиада открыла ему секрет его рождения и наказала действовать в соответствии с его божественным происхождением.

Xотя Александр был не настолько суеверен, чтобы считать себя сыном бога, – и рассказ о том, что после ранения Александр обратился к друзьям, говоря, что в его жилах течет кровь, а не ихор, текущий в жилах богов (Плутарх. Александр), тому свидетельство, – влияние на него матери было очень значительным. Он унаследовал от нее страстную мистическую натуру; а от отца – решительность и здравый смысл. Он преклонялся перед Ахиллом, но образцом для него был Геракл, предок его отца, герой, который трудился на благо человечества, которому Исократ призывал подражать Филиппа, – не человек настроения, а человек действия. Это подтверждается многими свидетельствами, и не случайно именно Геракла Александр изобразил на своих монетах.

Александр был среднего роста, прекрасно сложен и замечательно красив: чистая белая кожа, большие влажные глаза, золотистые волосы. Он везде представлен гладко выбритым. Скульптор Лисипп отлил его в бронзе; Апеллес, художник, нарисовал его в цвете, а Пирготел изобразил его на гемме. Xотя все оригиналы утрачены, сохранились копии и подражания, и из тех, что дошли до нас, живее всего он представлен на монете Лисимаха (ок. 355–281 гг. до н. э.), одного из его спутников и последователей.

В раннем детстве он был поручен заботам его няньки Ланики, которую он любил, как родную мать. Позже все ее сыновья погибли, сражаясь вместе с Александром, а ее брат Клит, по прозвищу Чер ный, будучи командиром царского эскадрона, спас царю жизнь в сражении при Гранике, до самой своей смерти был одним из самых преданных его соратников и умер у него на руках. Когда мальчик подрос, его отдали на воспитание Леониду, близкому родственнику Олимпиады, человеку крутого нрава. Акарнянин Лисимах стал его наставником. Этот последний, видимо, был льстецом, ибо Плутарх сообщает, что он имел обыкновение называть Филиппа Пелеем, а себя – Фениксом, потому что в «Илиаде» Пелей выбрал Феникса наставником Ахилла; этим именем он звал Александра.

Когда Александру исполнилось тринадцать лет, Филипп поручил его воспитание Аристотелю, самому знаменитому из учеников Платона. Отец Аристотеля Никомах был некогда приглашен в качестве лекаря ко двору отца Филиппа Аминта II, и именно тогда, еще ребенком, Филипп впервые встретился с прославленным ученым. Теперь сорокалетний Аристотель, живший в сельском местечке Миеза, в течение трех лет прививал своему юному воспитаннику любовь к знаниям, которая столь ярко проявлялась во взрослые годы. Аристотель наставлял Александра в философии, медицине[45 - Поскольку греческие врачи не знали, как лечить от укусов индийских змей, «Александр собрал вокруг себя самых искушенных в искусстве врачевания индийцев и велел объявить по всему лагерю, чтобы все укушенные сошлись у палатки царя» (А р– р и а н. Индика. XV).], ботанике, зоологии[46 - Об Александре сообщают, что он причислял новые виды животных и растений к своим трофеям (Кэри М. и Вармингтон Е.Х. Открыватели древности. 1926. С. 2).] и географии, а также сумел внушить ему глубокую любовь к греческой поэзии и культуре; он снабдил примечаниями и подарил своему ученику копию «Илиады», с которой, говорят, тот не расставался даже в походах. Он, должно быть, передал ему и свою неприязнь к персам и подтолкнул тем самым его к завоеванию Персии; ведь персы жестоко казнили близкого друга Аристотеля Гермия из Атарнея.

Именно в эти три года под надзором Аристотеля Александр, как пишет Плутарх, «жадно впитывал знания и пристрастился к чтению» настолько, что, «когда, оказавшись в Азии, он не смог найти ни одной книги (кроме имевшейся у него «Илиады»), он приказал Гарпалу прислать ему какие-нибудь сочинения. Гарпал послал ему книги Филиста, многие трагедии Еврипида, Софокла и Эсхила, а также дифирамбические поэмы Телеста и Филоксена». Далее Плутарх пишет, что страсть Александра к знаниям, раз вспыхнув, не угасала никогда (Александр. VIII).

Неизвестно, читал ли Александр истории Геродота, Фукидида и Ксенофонта, однако, поскольку Ксенофонт был его современником и прославленным кавалерийским тактиком, вполне вероятно, что он ознакомился с его произведениями «Анабасис» и «Киропедия», посвященными войне в Персии. Другим автором, который, безусловно, мог повлиять на юного принца, был Исократ, незадолго до своей смерти написавший Александру письмо[47 - Письмо № 5, написано, вероятно, в 342–341 гг. до н. э. (Паули-Виссова. IX).]. Почти наверняка Александр был знаком с его речью «Филипп», которая, как мы позже увидим, соответствовала политике Александра в отношении греков и персов.




Его гений и личность


Когда в 336 г. до н. э. Александр взошел на престол Македонии, ему был двадцать один год, а к тому моменту, когда двенадцать лет спустя он умер в том возрасте[48 - Арриан (VII) говорит, что он правил 12 лет и 8 месяцев.], в котором самые выдающиеся люди обычно начинают свою карьеру, он не только завоевал весь современный ему античный мир, но и изменил его ось вращения. Ульрих Вилькен пишет: «Весь последующий ход мировой истории, политику, экономику и культуру позднейших времен нельзя понять без деяний Александра»[49 - Александр Великий (англ. пер. 1932). С. 265.]. Спустя столетия после его смерти Аппиан из Александрии сравнил его короткое правление со «вспышкой молнии» столь яркой, что лишь недавно историки осознали его значимость[50 - Кроме Монтеня, первым обратил на это внимание Иоанн Густав Дройзен в своем произведении «История Александра Великого», впервые опубликованном в 1833 г. Он писал: «Александр знаменует конец одной эпохи и начало другой».].

Он верил в свое предназначение и делал все ради достижения своей цели. Его мало интересовали разного рода развлечения, кроме охоты. Помимо любви к матери и няне, он не отдавал сердце ни одной женщине, и, хотя дважды он брал себе жену, оба его брака носили политический, а не романтический характер. У него не было любовницы, при этом он не был импотентом или гомосексуалистом, как оговаривали его недоброжелатели (См. Тарн. Александр Великий. Т. II, приложен. 18). Умение подчинять телесные инстинкты высшим целям делало его человеком из ряда вон, одним из тех редких избранников, чья железная воля, самоконтроль и преданность цели притягивали к ним всех окружающих. Как Карлайль написал о Наполеоне: «На этого человека был устремлен взгляд свыше. Он родился, чтобы быть королем. Все видели, что он таковым и был».

Присущая Александру царственная аристократичность определялась не властью, а врожденным благородством, рыцарским поведением и жизнью, подобающей истинному царю, на всех этапах его удивительной карьеры. Он предпочитал, пишет Плутарх, одерживать победу над собой, а не над другими, а однажды, когда друзья подбивали его, зная, как быстр он на ноги, принять участие в соревнованиях по бегу на Олимпийских играх, он отвечал, что сделал бы это, если бы ему пришлось соревноваться с царями. Причина очевидна: ставить себя на уровень профессионального атлета – этот тип людей он недолюбливал – значило уронить свое царское достоинство.

Из многочисленных примеров его благородства и рыцарственного великодушия по отношению к врагам один действительно заслуживает упоминания: когда после победы при Иссе он узнал, что мать Дария Сисигамбида, его жена и дети оплакивают его предполагаемую гибель, он послал Леонната известить их о том, что Дарий до сих пор жив и что им «будут возвращены статус и окружение, достойные их царского достоинства, в том числе титул царицы, поскольку он начал войну против Дария не из чувства мести». На следующий день, когда он со своим ближайшим другом Гефестионом посетил Сисигамбиду, она по ошибке приняла за царя спутника Александра и простерлась перед ним ниц и была очень смущена, обнаружив свою ошибку. Александр пришел ей на помощь. Он поднял ее с пола за руку и сказал: «Ты не ошиблась, мать, ибо этот человек тоже Александр» (Арриан. II). Позже, когда он обнаружил тело Дария, он отослал его в Персеполь «с приказанием, чтобы оно было сожжено на царском погребальном костре, как были сожжены и все другие персидские цари» (там же. III). Подобное же уважение к царскому званию он обнаружил, когда, вернувшись из Индии, нашел, что в его отсутствие гробница Кира, основателя Персидской империи, была разграблена. Он тотчас приказал Аристобулу восстановить усыпальницу, заменить украденные сокровища факсимильными, заблокировать вход и запечатать его королевской печатью (там же. VI и Страбон. XV). Из примеров царской милости очень показательно его обхождение с Пором, над которым он одержал победу на берегах Гидаспа. Пораженный роскошью царских одеяний Пора, Александр спросил, какого обращения тот желает. «Царского обращения, о Александр!» – ответил Пор. Александру ответ понравился, и он сказал: «Я и должен с тобой обращаться, как с царем; но что ты понимаешь под царским обращением?» Пор отвечал, что в такое обращение входит все. Александр, довольный еще более, не только оставил того царствовать над его индийским народом, но также добавил к его владениям другую страну, еще большую по размерам. Так по-царски он обошелся с храбрым человеком, который с того времени был предан ему всей душой» (Арриан. V).

Это царственное величие было следствием его романтической и мистической веры в то, что род его восходит к Гераклу и Ахиллу. Он не только почитал пантеон гомеровских богов, но чувствовал свою причастность к горнему миру и благоговел перед сверхъестественным. Он знал, что делать, и никогда не становился жертвой собственного тщеславия: он выполнял свою задачу завоевать мир не только силой, но и убеждением. Александр уважал религиозные воззрения неприятелей, поклонялся в их храмах и приносил жертвы их богам, ведь они, как и греческие боги, были царями царей.

Одной из черт, выделявшей его среди остальных его соратников, было его сострадание к другим. «Трудно себе вообразить, – пишет Тарн, – насколько странным казалось это милосердие современникам, по крайней мере грекам; ни один государственный деятель во всю историю Греции, я думаю, не выказывал жалости: это говорило о недостаточной мужественности и разрешалось разве что поэтам и философам»[51 - Александр Великий. Т. II. С. 65—6. Плутарх в своем эссе «О судьбе Александра», 334, 1 пишет: «Александр, ферский тиран, – лучше было бы только так и называть его, чтобы не осквернять имя Александра, – присутствуя на представлении трагедии, разжалобился. Вскочив с места, он поспешно удалился из театра, говоря, что нельзя допустить, чтобы его, убийцу стольких граждан, увидели проливающим слезы над бедствиями Гекубы и Поликсены. Мало того, он чуть не подверг судебному преследованию актера, который лишил его душу присущей ей железной твердости».]. В Эфесе Александр остановил казнь олигархов, потому что знал, не останови людей, и они «предадут смерти вместе с виновными и других, иные из ненависти, иные, позарившись на их добро» (Арриан. I). При осаде Милета, когда некоторые из осажденных искали убежища на острове, Александр, видя, что они «будут сражаться, пока живы, проникся к ним сочувствием», поскольку они казались ему и отважными и верными людьми», он заключил с ними перемирие на условиях, что они станут его воинами (там же. I). После сражения при Иссе он выказал милость к фиванским послам, отчасти из-за жалости к Фивам, о разрушении которых он сожалел (там же. II). По пути назад из Индии, проходя маршем пустынную Гедросию (Макран), он увидел нескольких изголодавшихся воинов, охранявших зерновой склад, которые таскали оттуда продовольствие, когда же он узнал о причине, заставившей их поступать так, он простил тех, кто это делал[52 - Там же. VI. О нем в «Судьбе Александра» (332, 11) Плутарх пишет: «Кто еще был более суров к тем, кто поступал плохо, и более снисходителен к тем, кто был несчастлив? Кто более непримирим к противнику и более благосклонен к просящему?»].

Однако наиболее ярко его снисходительность проявлялась по отношению к женщинам, которые во все времена считались добычей воина. Он не только по-царски обошелся с плененными женой и дочерьми царя Дария, но и старался пресекать любые акты насилия и жестокого обращения с женщинами, типичные для его времени. Однажды, услышав, что два македонца из отряда Пармениона надругались над женами двух наемников, он отдал Пармениону письменный приказ, «если дело будет разбираться, придать их смерти, как диких зверей, которые позорят человеческий род» (Плутарх. Александр. XXII). В другой раз, когда Атропат, наместник Мидии, послал ему в подарок сотню девушек в полном всадническом вооружении, «Александр отослал их, чтобы избежать возможных попыток их обесчестить со стороны македонян или варваров» (А р р и а н. VII). Разъясняя план захвата Персеполя, он «приказал своим людям держаться подальше от женщин и их украшений»[53 - Курций. V. Тарн по этому поводу замечает: Хотя у Курция взятие Персеполя вымышлено, мог ли кто другой приказать не трогать женщин; а такой приказ все же был отдан в одном из сражений» (Александр Великий. Т. II. С. 325).]. Такое отношение к женщинам, замечает Тарн, было одним из проявлений его выдержки и силы воли. Такое случилось впервые в истории; мир не мог этого понять, и в том числе по этой причине Арриан в конце своей большой книги признал, что Александр был не похож на других (Александр Великий. Т. II. С. 326). Xотя военное искусство Александра будет рассмотрено во второй части, в качестве предисловия к ней можно процитировать мнение Арриана о его военных талантах: «Он был очень красив и постоянно упражнялся, очень скор умом, очень отважен, чувствителен к почестям, с радостью встречал предстоящую опасность и строго соблюдал религиозные культы. В отношении же удовольствий телесных он был удивительно воздержан; и лишь к удовольствиям умственным он относился с нескрываемой страстью. Он очень хорошо знал, что следует делать, в то время как другие все еще находились в нерешительности; оценивая факты, он всегда точно предвидел, как правильно поступить. В походах, на поле битвы и в управлении армией он был чрезвычайно искусен; он всегда знал, как пробудить отвагу в своих воинах, сообщая им надежду на успешное окончание дела, и он мог устранить их страх посреди опасности, поскольку сам был свободен от страха. Поэтому даже в обстоятельствах при неизвестном исходе он поступал самым отважным образом. Он всегда знал, когда начинать наступление на врага, лишая их преимущества внезапного удара. Он всегда держал свое слово и данные обещания, также он не тратил денег на свои удовольствия, но всегда щедро оказывал благодеяния своим друзьям (Арриан. VII).

Плутарх добавляет к его портрету следующие характеристики: «В свободные дни Александр, встав ото сна, прежде всего приносил жертвы богам, а сразу после этого завтракал сидя; день он проводил в охоте, разбирал судебные дела, отдавал распоряжения по войску или читал. Во время похода, если не надо было торопиться, Александр упражнялся в стрельбе из лука или выскакивал на ходу из движущейся колесницы и снова вскакивал в нее. Нередко Александр, как это видно из дневников, забавлялся охотой на лисиц или на птиц. На стоянках царь совершал омовения или умащал тело; в это время он расспрашивал тех, кто ведал поварами или пекарями, приготовлено ли все, что следует, к обеду. Было уже поздно и темно, когда Александр, возлежа на ложе, приступал к обеду. Во время трапезы царь проявлял удивительную заботу о сотрапезниках и внимательно наблюдал, чтобы никто не был обижен или обделен»[54 - Плутарх. Александр. XXIII. «Аристобул утверждает, что Александр давал длинные пьяные пиры, но не с тем, чтобы насладиться вином, поскольку сам он пил мало, но чтобы выказать свое расположение и дружбу к своим товарищам» (Арриан. VII).Хотя в своем труде «От Александра до Константина» (1956), с. 4 сэр Эрнст Баркер заявляет, что «это замечание кажется шутливым, и даже наивным», г-н Гриффит из колледжа Кая возражает ему: «это было гораздо менее любопытным в те дни, когда писались торжественные трактаты «О царстве», чем сегодня».].




Его неприглядные поступки


Если исходить из нравственных норм IV в. до н. э., а также иметь в виду условия, в которых прошла его юность, да еще непомерность задач, стоявших перед ним, преступления Александра в сравнении со злодеяниями других великих полководцев сравнительно невелики. Благодаря сэру Уильяму Тарну благожелательная традиция в отношении Александра была тщательно исследована и разведена с фальшивыми утверждениями, которые здесь все же необходимо привести. К ним относятся прежде всего лживые наветы и оговоры, содержащиеся в источниках стоической школы и школы перипатетиков. Даже в том случае, если бы они были истинны, они не могут умалить его заслуг как великого полководца.

О неблаговидных его поступках сообщает Арриан, который в предисловии к «Походу Александра» говорит читателям, что он черпал факты из ныне утерянных историй Птолемея и Аристобула, поскольку их повествования кажутся ему более правдивыми, чем другие. Также из-за того, что оба они сопровождали Александра в его походах, а первый стал царем, «рассказывать неправду было бы для него более позорным, чем для любого другого»


. Далее он добавляет, что эти истории были написаны после смерти Александра, «когда ни принуждение, ни подкуп им не предлагались, чтобы писать что-либо, не соответствующее действительности». Каковы бы ни были погрешности Арриана как историка, он определенно честный автор, воин, который в 134 г. н. э. отразил нашествие племени аланов и знал толк в войне; он к тому же был учеником Эпиктета, который учил, что ничего нет более ценного, чем правда.

Неблаговидные поступки, приписываемые Александру, можно разделить на две категории: неоправданная жестокость во время войны и личные преступления. Что касается первых, более всего ему вменяется в вину обхождение с фиванцами, жителями Тиры и Газы и уничтожение жителей Согдианы и маллов[55 - О резне маллов Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 103) пишет: «Среди военных кампаний Александра эта – особенна ужасна по числу уничтоженных людей. Объяснить это можно, видимо, тем, что армия их ненавидела; у них не было желания сражаться, но, когда они вынуждены были это сделать, они не щадили никого».]. И все же, если пристально присмотреться к этим преступлениям и сопоставить их с принципами ведения войн в классической античности, то они не кажутся чем-то из ряда вон выходящим. Война между греками и варварами, пишет профессор Фриман, «считалась делом обычным. Война, даже между самими греками, велась с крайней жестокостью и разрушениями. Вырубались фруктовые деревья, уничтожались посевы, сжигались дома, процветали все мыслимые виды насилия… Ничто, кроме капитуляции, не могло спасти жизней и освободить пленных. Убивать мужчин и продавать в рабство женщин и детей захваченных городов на самом деле считалось жестокостью, но иногда оправданной жестокостью, и кроме того, не существовало общепринятых законов военного времени. Если мы посмотрим на ситуацию с такой точки зрения, мы едва ли посчитаем вторжение Александра в Персию делом несправедливым самим по себе; и уж конечно, эпизоды этой кампании мы не сочтем бесцельно жестокими» (Исторические очерки. Вторая серия (1873). С. 173—4.)

К числу личных его злодеяний относятся убийство Пармениона и Клита Черного, казнь Каллисфена. События, к ним приведшие, были следующими.

Парменион был самым знаменитым полководцем Филиппа, поэтому, когда Александр решил вторгнуться в Персию, македонцы больше полагались на Пармениона, чем на молодого царя. В их глазах величие Пармениона возрастало еще больше за счет той свободы действий, которую Александр предоставлял своим ведущим полководцам, что вызвало нарекания его матери, попенявшей сыну, будто «он ставит их на одну доску с царями» (Плутарх. Александр. XXXIX). И вот, несмотря на неоспоримый авторитет Пармениона, перед сражением у Арбел Александр намеренно не прислушался к его советам. К этому времени Пармениону было около семидесяти лет и он был не слишком полезен на поле боя, поэтому вскоре Александр сместил его с поста командующего и оставил в Экбатанах (Xамадан) с отрядом фракийских наемников охранять сокровища, там хранившиеся, и отвечать за связь между воинскими подразделениями. Затем в середине весны 330 г. до н. э. Александр принял решение преследовать Дария. Когда Дарий был убит, по праву завоевателя Александр стал правителем Азии. Как персидский царь он понимал военную и политическую необходимость поставить своих подданных в равное положение с македонцами, которые отчаянно этому противились, считая персов расой рабов. Естественно, многие надеялись на Пармениона и его сына Филота, который был начальником конницы, высказывая ему свое недовольство тем, что происходит.

0 том, что произошло, можно только догадываться, но доподлинно известно, что, когда Александр достиг Прады в глубине Дрангианы, раскрылся заговор с целью покушения на его жизнь, в котором был замешан Филот. Арриан пишет, что, по свидетельству Аристобула и Птолемея, когда в Египте Филота подозревали в подобном заговоре, Александр не поверил, во-первых, из-за давнишней дружбы и, во-вторых, из-за того, что был в нем уверен (Арриан. III). Как того требовал обычай, Филот и те, кто подозревались, включая командира батальона фалангистов Аминта и его двух братьев, были выведены перед войском для разбирательства. Когда Филот сознался в том, что «он слышал о каком-то заговоре против Александра»[56 - Там же. Страбон (XV), серьезный историк, считает Филота виновным в заговоре.], – за то, что не донес о нем, он был осужден и казнен; Аминта и его братьев оправдали.

Xотя мало кто сомневался в том, что Филота судили справедливо, все же, наверное, было бы предусмотрительнее отстранить его от командования и замять скандал; ведь теперь Александр столкнулся с огромной дилеммой. В Праде его отделяли от Экбатан 800 миль Соляной пустыни. Если бы Парменион в отместку за гибель своего сына воспользовался имперскими сокровищами и поднял мятеж во внутренней Азии, коммуникации Александра были бы перекрыты, армия оказалась бы на голодном пайке и военная кампания провалилась бы. В любом случае армии пришлось бы вернуться – если бы было возможно, чтобы подавить мятеж. Поскольку не было доказательств участия Пармениона в заговоре, Александр не мог отдать его под стражу и учинить над ним суд[57 - Это вопрос спорный, поскольку Курций (VI) упоминает, что в соответствии с македонскими законами «родственники лиц, уличенных в заговоре против царя, должны были также подвергаться смерти».], но также не мог снять его с его поста, не вызывая враждебных чувств, поэтому он решил его убрать и вскоре после казни Филота послал Полидама через пустыню на быстром верблюде с письмами к полководцам в Мидии, в которых приказывал умертвить Пармениона. Приказ был исполнен, и Тарн пишет, что «если гибель Филота была обставлена как законное юридическое решение, то смерть Пармениона была чистой воды убийством». Он добавляет: «вместе с тем Александр показал своим полководцам, кто хозяин; он нанес упреждающий удар, и урок был воспринят: только через шесть лет ему пришлось ударить вновь» (Александр Великий. Т. I. С. 64. См. т. II, прил. 12, полный разбор).

Xотя убийство Клита[58 - Записано Аррианом в IV кн., а еще подробнее Курцием в VIII.] не похоже на убийство Пармениона, причина его та же – неприятие македонянами персидской политики Александра. Это случилось в Мараканде (Самарканд) в Согдиане на пиру, на который Александр позвал Клита, Птолемея, Пердикку и других своих гетайров. Речь зашла о храбрости, и чтобы польстить Александру, некоторые из присутствовавших стали сравнивать его с Гераклом и восхвалять его подвиги, сопоставляя их с подвигами его отца. Клит, который был старым воином Филиппа и сердился на Александра за то, что тот перенял персидские обычаи, раздраженно отвечал, что деяния Александра едва ли вызывают доверие у македонцев, и напомнил ему об убийствах Аттала и Пармениона. Александр в ярости вскочил на ноги и стал звать своих охранников, но те, что находились рядом с ним, удержали его от нападения на Клита. Тем временем Птолемей постарался вывести Клита из помещения, но через минуту он вырвался из рук тех, кто его удерживал, и поспешил назад. Увидев его, Александр, уже не владея собой, выхватил пику из рук охранника и с криком «Ну и отправляйся теперь к Филиппу, Пармениону и Аталлу!» проткнул его насквозь. Затем, осознав ужас содеянного, – ведь он убил человека, который спас его жизнь в битве при Гранике, брата своей няни Ланики, – он бросился на свое ложе и три дня лежал недвижно, отказываясь от воды и пищи.

Единственным оправданием может служить то обстоятельство, что оба они были пьяны. Это единственный случай, когда Александр описан напившимся и потерявшим контроль над собой. О его раскаянии Арриан пишет: «Я полагаю, Александр заслуживает похвалы – за то, что он не имел злого умысла, или, еще того хуже, не стал защищать и оправдывать свой поступок, но признавал, что совершил преступление, поскольку он только человек (и поэтому может заблуждаться) (Арриан. IV). А в своей «Апологии ошибок Александра» он пишет: Как бы то ни было, я убежден, что Александр единственный из всех древних царей, который по высоте натуры признавал совершенные им ошибки».

Хотя третье злодеяние, вменяемое Александру, не похоже на первые два, причины его опять-таки лежат в его проперсидской политике. В 327 г. до н. э. в Бактрах, чтобы укрепить свою политику, он решил ввести практику проскинезы. Это был старинный восточный обычай, выражавший чувство глубокого почтения, которое нижестоящий испытывал к господину, ничего общего не имевший с поклонением божеству. Однако греки и македонцы именно так его и воспринимали и поэтому рассматривали его как унижение достоинства и как рабский обычай[59 - Современную параллель можно найти у Роберта Форда в его произведении «Пленники Тибета», где описывается церемония получения благословения у далай-ламы: «Есть одно действие, предписываемое ритуалом, которое я сам не совершал. Будь я жителем Тибета, я должен был бы трижды пасть ниц перед его троном. Для меня было невозможно исполнить это, не потому что я был европейцем, а потому что я не исповедовал буддизм и моя собственная религия это запрещала. Это за меня сделал другой человек».]. Кажется, Александр ожидал, что Каллисфен поддержит его в этом начинании, поскольку он всегда льстил Александру, заявляя, что тот является сыном Зевса, а описывая приход армии Александра к морскому побережью у подножия горы Климакс в Ликии, дошел до того, что утверждал, будто волны простирались пред ним ниц, как если бы он был богом. Но когда на пиру был введен ритуал проскинезы, Каллисфен этому воспротивился, очевидно чтобы сохранить лицо перед македонянами. Он заметил Александру, что «следует различать почтение, оказываемое ему греками и македонянами, и почтение его персидских подданных» (Арриан. IV). Это вызвало такой гнев Александра, что он отказал Каллисфену в обычном поцелуе, на что Каллисфен ответил: «Что ж, я удалюсь, обеднев на один поцелуй!» (Плутарх. Александр. Арриан. IV)

Xотя Александр был очень огорчен, он понял, что Каллисфен высказал мнение войска, и, согласно Арриану, «он позволил македонцам не выполнять этой церемонии», а затем, после долгого молчания, он «позволил самым знатным персам простираться перед ним», что означало, что, хотя он и не требовал этого обычая от своих воинов, он оставил его для своих персидских подданных. Однако он был зол на то, что льстец выставил его глупцом. Вскоре был раскрыт заговор пажей, в котором, говорят, был замешан и Каллисфен.

В обязанности пажей входило охранять царя во время ночного сна и сопровождать его на охоте. Один из них, Ермолай, ученик Каллисфена, был наказан за нарушение этикета на охоте и так обиделся, что вознамерился убить царя во время сна. Он заручился поддержкой некоторых своих товарищей, но один из них, устрашенный таким предложением, рассказал о заговоре своему другу, и об этом было доложено Птолемею. Заговорщиков взяли под стражу, в соответствии с рассказом Птолемея и Аристобула, который приводит Арриан, юноши сознались, что именно Каллисфен подстрекал их, но Арриан добавляет: «Тем не менее большинство авторов с этим не согласны, но допускают, что Александр охотно поверил в дурные намерения Каллис– фена, и потому, что уже давно чувствовал его ненависть, и потому, что Ермолай числился его ближайшим другом» (там же. IV). Осужденные пажи были забиты камнями до смерти, а Каллисфен казнен по обвинению в заговоре.

Есть мнение, что Каллисфен часто совал нос в чужие дела и был приспособленцем, слишком много о себе возомнившем[60 - Согласно Аммиану Марцеллину, Аристотель, посылая Каллисфена к Александру, предупреждал его «говорить как можно меньше и только в приятной манере, поскольку этот человек носит власть над жизнью и смертью на кончике своего языка» (XVIII).], он льстил Александру в лицо и критиковал его за глаза за то, чем восхищался в его присутствии. По словам Тимея (ок. 356–260 гг. до н. э.), «Каллисфен был просто сикофантом – и вел себя отнюдь не в соответствии со своей философией. Он заслужил наказание от руки Александра, поскольку, как мог, старался его портить» (цит. Полибием, XII, 12). Виновен или нет был Каллисфен, пишет Тарн, он был отомщен, поскольку принадлежал к школе перипатетиков, которая нарисовала портрет Александра в самых мрачных тонах[61 - Александр Великий. Т. I. С. 82. Средневековый образ Александра в основном создан по произведениям тех историков, которые принадлежали к этой школе. См. Кэри Джордж. Александр в Средние века. 1956.].

В конце своей истории Арриан вновь возвращается к неблаговидным поступкам Александра: «Те, кто считают Александра дурным человеком, пусть остаются при своем мнении; однако пусть они прежде всего будут иметь в виду не только его действия, за которые следует его порицать, но и все им совершенное. Затем пусть оглянутся на себя, а также на то, какая судьба им выпала, и только тогда оценивают, кого же они порицают. Это был великий человек, который стал царем двух континентов (Европы и Азии) и прославился на весь мир; а тот, кто упрекает его, человек не великий и живет, растрачивая себя по пустякам, и не добивается успеха в жизни. Что до меня, я полагаю, что в то время не было такого народа, города или даже отдельного человека, который не знал бы имени Александра. По этой причине мне кажется, что, в отличие от других людей, он не мог появиться на свет без божественного промысла»[62 - Арриан. VII. В своем эссе «О трех самых выдающихся людях» Монтень называет Гомера, Александра и Эпаминода в качестве трех выдающихся примеров, и о втором он пишет так: «А сколько было в нем выдающихся качеств: справедливости, выдержки, щедрости, верности данному им слову, любви к ближним, человеколюбия по отношению к побежденным. Его поступки и впрямь кажутся безупречными, если не считать некоторых, очень немногих из них, необычных и исключительных. Но ведь невозможно творить столь великие дела, придерживаясь обычных рамок справедливости! О таких людях приходится судить по всей совокупности дел, по той высшей цели, которую они перед собой поставили» (гл. XXXVI. Пер. Ф.А. Коган-Бернштейн).].




Глава 4

Театр военных действий





География в IV в. до н. э


Сегодня трудно представить любую крупномасштабную военную операцию без точной карты, на которую может опереться стратег или тактик, однако это стало возможным лишь сравнительно недавно. Чтобы составить себе представление о тех трудностях и опасностях, с которыми столкнулся Александр, начав свой поход, следует вкратце обрисовать, что было известно об окружающих землях в его время и что он мог знать о театре военных действий.

В IV в. до н. э. люди были более-менее знакомы с географией лишь ничтожно малой части реального мира. Считается, что Анаксимандр Милетский, родившийся в 610 г. до н. э., первым из греков нарисовал карту земли. Спустя сто лет ее воспроизвел греческий историк Гекатэй, также уроженец Милета, который принял участие в ионийском мятеже в 500–494 гг. до н. э.[63 - Геродот (V) упоминает Аристагора, одного из предводителей этого восстания, который воспользовался таблицей с изображением карты миры, он ее использовал, чтобы показать, где проживают ионийцы, лидийцы и фригийцы.] На этой карте земная твердь имела форму диска, состоящего из двух полумесяцев: северный был Европой, а южный объединял Азию и Африку; между ними внутреннее море – Средиземное. В центре ойкумены располагался Босфор, который соединял Европу с Азией, а вокруг всей обитаемой суши протекала река Океан. Она текла на север от самой западной точки Средиземноморья – Геркулесовых столпов, затем поворачивала на восток к Каспийскому (Гирканскому) морю, которое считалось заливом на самых восточных окраинах Европы. Средиземное море было изображено довольно точно, так же как и Черное море (Эвксинский Понт) и Азовское море (Меотийское озеро). Дунай (Истр) тек в юго-восточном направлении откуда-то с севера современной Франции и впадал в Черное море, а исток Нила мыслился в Индии. Индия располагалась непосредственно за Каспийским морем, и Нил проделывал долгий путь в юго– западном направлении, а затем поворачивал резко на север, через Египет, и впадал в Средиземное море.

После Гекатэя появился Геродот, который родился около 484 г. до н. э. Свои географические познания он черпал по большей части из собственных странствий и сведений, которые собирал по пути, что позволило ему сделать огромный шаг вперед по сравнению с ионийскими картографами. Вместо круга он изобразил вытянутый с запада и востока овал, разделив его на три континента – Европу, Азию и Ливию – вместо двух. Ливия, утверждает он, со всех сторон омывается морем, кроме того места, где она соединяется с Азией Суэцким перешейком. Далее он сообщает, что финикийцы, посланные царем Египта Неконом, прошли вдоль ее берегов (617–610 гг. до н. э.): они вышли из Красного моря и вернулись через Геркулесовы столпы. И хотя Геродот сомневается, но в пользу правдивости этого сообщения говорит то, что финикийцы, обходя Ливию с западной ее стороны, «видели восходящее солнце по правую руку (IV), это и доказывает, что кругосветное плавание действительно имело место.

Геродот также утверждает, что границы Европы неизвестны и что «нет человека, который мог бы сказать, омывает ли ее море на севере или на востоке, поскольку она простирается на неопределенное расстояние, больше чем два других материка (IV). Он также пишет, что янтарь добывают на севере Европы; отвергает как вымышленные все сообщения о Касситеридах и многое может рассказать о землях к северу от Черного моря, особенно Скифии, которая расположена между Дунаем и Азовским морем. Среди рек он упоминает Истр, Борисфен (Днепр) и Танаис (Дон).

В отличие от своих предшественников и географов, живших после него, он верно представляет себе Каспийское море как озеро, а не залив Океана (I, 203) и знает, что с запада оно граничит с Кавказом, а с востока – с обширной равниной, «протянувшейся насколько хватает глаз», большую часть ее населяют массагеты. Во время длительного странствия по Египту он узнал, что существует узкий залив (Красное море) Эритрейского моря (Индийского океана), вдающийся в сушу между Аравией и Египтом, длина которого составляет «сорок дней пути на корабле» (II). Согласно Геродоту, Аравия – последняя обитаемая часть суши по направлению к Южной Азии (III), а Эфиопия – последняя обитаемая часть суши в Ливии (III).

Его знания об Азии ограничиваются Персидской империей, в западных регионах которой он много путешествовал, и, несмотря на отдаленность Индии, он многое может рассказать об этой стране. Индия Геродота, однако, заканчивается Пенджабом, который он полагает самой удаленной точкой обитаемого мира на востоке (III, 106). Далее нет ничего, кроме песчаной пустыни, и он ничего не знает о большом южном полуострове. Геродот пишет, что Индия густо населена, что ее народы многочисленны и говорят на разных языках, что некоторые из них ведут кочевой образ жизни, а другие – оседлые и что они не убивают животных и питаются плодами и овощами (III, 98—100). Он рассказывает о стране Пактиике (земля Патанов), что там используют растительную шерсть (хлопок) для изготовления одежды, сообщает, что в Инде, как и в Ниле, водятся крокодилы, однако, что странно, он не упоминает о слонах.

Последним из географов, о котором следует упомянуть, был Аристотель, современник Александра. Он учил, что земля – сфера не очень большого размера, находится в центре вселенной и «гораздо меньше по размерам, даже чем некоторые звезды» (Аристотель. Метеорологика. I). Суша окружена водой, и за пределами Индии и за Геркулесовыми столпами нет ничего, кроме Океана[64 - В своем произведении «О небе» Аристотель пишет: «Поэтому те, кто полагают, что область Геркулесовых столпов соприкасается с областью Индии и что в этом смысле Океан един, думается, придерживаются не таких уж невероятных воззрений. В доказательство своих слов они, между прочим, ссылаются на слонов, род которых обитает в обеих этих окраинных областях: оконечности ойкумены потому, мол, имеют этот (общий) признак, что соприкасаются между собой» (пер. А. Лебедева) В своей «Топике», он говорит, что Индия (то есть страна индов) – самая дальняя населенная область земли на востоке.]. Он знает, что Красное море соединяется с Океаном «узким каналом», он также упоминает два «внутренних моря» – Гирканское и Каспийское, – которые «не имеют связи с Океаном» (Метеорологика. II). Получается, если только он не имеет в виду одно море под двумя разными названиями, что речь идет о Каспийском и Аральском морях. Он приводит длинный список европейских рек, а о реках Азии пишет: «В Азии с горы под названием Парнас стекает больше всего рек, и самые крупные, – а гора, по общему мнению, самая высокая гора в стороне зимнего восхода. Если перевалить эту гору, видно внешнее море, чьи пределы неведомы жителям нашей части земли. Так вот, с этой горы стекают среди прочих реки Бактр, Xоасп и Аракс, а как часть этой последней отделяется Танаис, (впадающий) в Меотийское озеро, также и Инд – самая большая из рек – стекает оттуда. С Кавказа среди множества других рек, чрезвычайно многочисленных и полноводных, стекает также Фасис. Кавказ и по протяженности и по высоте – самый большой горный хребет в стороне летнего восхода» (Метеорологика. II. Пер. Н. В. Брагинской).

Таков был свод географических знаний, когда Александр планировал свои походы: небольшой, ограниченный мир, в котором, кроме Греции, Европу особенно не брали в расчет, в котором Египет был зависимым от Персии государством, а империя персов простиралась через обитаемую Азию до Океана. Если верна история о том, что Александр после возвращения из Индии в Вавилон собирался покорять другие страны, ему мало что оставалось бы покорить в соответствии со знаниями современных ему географов.

Xотя обитаемый мир, известный Александру, был лишь частью мира, известного в наше время, его театр военных действий был огромен. Он протянулся от южного берега Дуная до Инда, и от Сырдарьи до Нила. Кроме Балканского полуострова, эта территория включала такие современные страны, как Сирия, Палестина, азиатская часть Турции, половина Египта, Ирак, Иран, Афганистан, Пенджаб, Балухистан и Южный Туркестан. Вместе это составляло всего около 2 млн квадратных миль – то есть две трети современной территории США, население которых оценивается примерно в 50 млн жителей.

Военные кампании Александра разворачивались в разных типах местности: здесь были плодородные долины, засушливые пустыни, огромные горные хребты и большие реки; сложный и трудный театр военных действий. Большую часть современной территории Ирана (Ария «Авесты», земля ариев, или «просветленных»; тогда – центральные и восточные части Персидской империи) занимают горные плато, протянувшиеся от западного течения Инда до Тигра: засушливые плоскогорья высотой 5 тыс. футов над уровнем моря в Кермане и Исфахане, 4 тыс. футов в Ширазе и Иезде, 3 тыс. футов в Тегеране и Месхеде. Зимой температура здесь порой опускается ниже нулевой отметки, а летом – достигает 129 градусов по Фаренгейту (сэр Сайкс Перси. История Персии. 1921. С. 8). Однако со времен Александра климат изменился, и тогда эти земли были более плодородными, чем в наши дни. Эллсворт Xантингтон указывает, что в ныне засушливых регионах, «таких, как Сеистан, провинция Кермана, горные районы Афганистана и северные границы великой пустыни Дашт-и-Лут», были обнаружены развалины некогда могучих городов и что «если армия Александра прошла маршем через Афганистан во главе с Кратером без особых трудностей, то настоящей загадкой является, как сегодня смог бы пройти Кратер со слонами и тяжелым снаряжением от Гильменда до Нармашира», поскольку большая часть этого пути в 180 миль «сегодня представляет собой абсолютную пустыню» (Эллсворт Xантингтон. Пульс Азии. 1907. С. 314—18).

Некоторые реки высохли, другие изменили русло, и среди прочего оказывается, что Окс впадал не только в Аральское море, но также по Узбой-Келифской котловине – в Каспийское [65 - Согласно Аристобулу, которого цитирует Страбон (XI), большое количество индийских наемников переправлялись по Оксу в Гирканское море и оттуда в Албанию (Азербайджан) по Киру (Куре, Куру) и через прилегающие страны – в Эвксинское море». См. также Тарн У.У. Греки в Бактрии и Индии. 1938. С. 113 и 491–493, а также Ричард Xаклуйт. Путешествие Энтони Дженкинсона в 1558. Морские путешествия(Библиотека для всех. 1939). Т. I. С. 448.]. Когда Xантингтон исследовал этот регион в 1903 г., он обнаружил песчаные наносы на разных высотах, вплоть до 600 футов над нынешними уровнем Каспийского моря; по всей вероятности, 2200 лет назад «Каспийское море было выше на 150 футов, чем в наши дни, и соединялось с Аральским морем» (Пульс Азии. С. 337).

В Пенджабе изменились русла многих рек; хотя мы располагаем данными только со времен арабского вторжения 712 г. С тех пор Биас изменил свое течение и слился с Сатледжем, а Инд, Джелум, Хенаб и Рави постоянно меняли русла и места слияния. Со времени правления Акбара (1556–1605) дельта Инда сместилась более чем на 15 миль, и это сильно меняло береговую линию Макрана. Поскольку в продолжение 1000 лет до прихода арабов подобные перемены также могли происходить, Винсент А. Смит полагает возможным, что во времена Александра еще были реки, впоследствии пересохшие, – Хакра или Вахиндар, и что реки Пенджаба, включая Инд, соединялись и образовывали одну реку, впоследствии известную как Михран Синдский (Ранняя история Индии. 1924. С. 103). Это подтверждается Аристобулом, который пишет, «что, посланный с каким-то поручением, он видел страну с более чем тысячью городов вместе с селениями, покинутую жителями, потому что Инд, оставив свое прежнее русло и повернув налево в другое русло, гораздо более глубокое, стремительно течет, низвергаясь подобно катаракту (мощный поток); поэтому оставленная справа область уже более не обводняется разливом реки, так как она лежит теперь не только выше нового русла, но и выше уровня воды во время разлива» (Страбон. XV. Пер Г.А. Стратановского).

Если «налево» означает «на восток», новый канал, о котором он сообщает, должен быть южной частью ныне высохшего русла Хакры; если «на запад», то это нынешнее русло Инда.




Устройство Персидской империи


В 552 г. до н. э., когда Кир, царевич Аншана, восстал против Мидии, персы, населявшие земли к северу от Персидского залива, были почти никому не известным народом; однако во время правления Кира и его сына Камбиза в результате завоеваний четыре великих царства – Мидия, Лидия, Вавилон и Египет – были объединены в Персидскую империю, которая на 200 лет стала центром мировой истории. Молниеносность этих завоеваний порождена не столько военным могуществом, сколько терпимостью в отношении завоеванных народов. Однако когда в 522 г. до н. э. Камбиз умер, не оставив наследника, империя, не совсем сплоченная, стала распадаться, раздираемая противоречиями, и тогда к власти пришел Дарий (521–486 гг. до н. э.), сын Гидаспа, сатрапа Парфии и Гиркании, родственника Кира. Установив свое владычество, он начал расширять границы империи. Вначале, в 518 г. до н. э., он передвинул восточную границу, которую Кир провел по западным склонам Гиндукуша, за Инд, а спустя шесть лет, в 512 г. до н. э., он перенес западную границу за Мраморное море к Дунаю, и таким образом началось длительное противостояние между Персией и Грецией.

Дарий остался в истории, однако не как завоеватель, но как строитель империи, чья деятельность, по словам Бристеда, была «одним из замечательных достижений в истории Древнего Востока, если не всего античного мира» (Завоевание цивилизации. 1926. С. 199). «Устройство Персидской империи оказалось образцом для всех последующих империй», включая Римскую, и без этого примера завоевания Александра были бы невозможны (История Израиля. 1945. Т. 1. С. 5).

Империя, которой управлял Дарий, подобно Британской империи, не только охватывала огромную территорию, но и была населена народами, не объединенными единым языком или единой религией, и, как и в Британской империи, перед правителем стояла тройная задача: добиться лояльности подчиненных народов; делегировать власть местным представителям, не утратив централизации, и сохранять целостность империи в борьбе против внешних и внутренних врагов.

Чтобы выполнить первое из этих требований, которое было основой для второго и третьего, Дарий проявлял разумную терпимость. Xотя империя была абсолютной монархией, он признал права и привилегии этнических и национальных групп и почитал их традиции и обычаи. В Вавилоне он правил как вавилонский царь, в Египте – как фараон и преемник фараонов, то есть считался сыном Аммона-Ра. На Кипре и в Финикии он поддерживал местных царей, а в греческих ионийских городах – местных тиранов. Будучи последователем зороастризма, он почитал богов, которым поклонялись его подданные, строил и восстанавливал храмы за счет имперской казны, в том числе храм Аммона в Сивахе. Единственным следствием его завоеваний была дань, наложенная на покоренные народы, а также военная обязанность в случае объявления войны. Как замечает доктор Дж. Б. Грэй, это была первая в истории попытка «объединить множество народов под единым правлением, которое обеспечивало бы соблюдение прав и привилегий всех подданных, так же как и исполнение ими обязанностей» (Кембриджская история Древнего мира. Т. IV. С. 184).

Придя к власти, Дарий поделил империю на двадцать сатрапий, или провинций, во главе каждой стоял сатрап. Это не было совсем незнакомым нововведением, поскольку сатрапии существовали в Ассирии, Вавилонии и Мидии, а Ксенофонт называет шесть сатрапов Кира (Киропедия. VIII); однако он их усовершенствовал и заставил эффективно работать[66 - Список двадцати сатрапий и количество выплачиваемой ими дани приводит Геродот (III, 89–97); общая стоимость собираемых денег оценивалась в сумму 14 600 талантов. Дарий ввел двойную монету – золотой дарик и серебряный сиглос; золотой талант (3 тыс. дариков) был равен 3,313 фунта стерлингов, а серебряный талант (6 тыс. сиглосов) был равен 331 фунту стерлингов (см. сэр Сайкс Перси. История Персии. С. 163).]. Сатрапы всегда назначались из представителей знатных семей, иногда родственников царя. Они занимали должность неограниченное время, держали свои дворы и стражу, а также были высшей судебной властью в своих провинциях. Они имели очень широкие полномочия, гражданские и военные, главной же их обязанностью было собирать подати и пополнять казну, следить за соблюдением законности и порядка в своих сатрапиях, обеспечивать сохранность и безопасность дорог и мобилизовать призывников вверенной им провинции, когда требовалось пополнить царскую армию во время войны.

Слабым звеном этой системы было постоянное стремление амбициозных сатрапов к самостоятельности и независимости, что сильно облегчило завоевания Александра. Дарий прибегал к следующим превентивным мерам.

Помимо провинциальных ополчений, он набрал регулярную армию. В мирное время она действовала в качестве сдерживающей силы в случае, если какой-нибудь сатрап захочет выйти из-под власти царя, а в военное время ее пополняли призывники. Армия была организована в дивизии по 10 тыс. воинов, разделенные на батальоны по тысяче человек, а затем – на сотни и десятки, каждое звено под своим командованием. Но поскольку призывники набирались лишь на время войны, эта организация обычно существовала лишь «на бумаге».

Регулярная армия состояла из царской охраны по 2 тыс. всадников и 2 тыс. пехоты и дивизии из 10 тыс. пехотинцев, известных под названием «бессмертных». Во время войны к этим силам добавлялись силы всадников, все эти войска состояли либо из персов, либо из мидийцев. На марше армию содержали те провинции, через которые она проходила, что подразумевало наличие запасов в мирное время в каждой провинции.

Еще одним способом сдерживания амбиций сатрапов было размещение персидских гарнизонов в крупных городах и стратегических пунктах[67 - «Как Кир тогда установил, так и поныне еще гарнизоны, стоящие в цитаделях, подчинены непосредственно царю, равно как и хилархи, возглавляющие сторожевые отряды, назначаются царем и значатся в царском реестре» (Ксенофонт. Киропедия. VIII. Пер. Э. Фролова).], время от времени в провинцию посылалось «царево око» инспектировать сатрапа и представить отчет о его правлении. Чтобы гарантировать необходимое пополнение командного состава, в Сузах была организована кадетская школа. Ксенофонт пишет: «Дети знатных персов воспитываются при дворе: там каждый может научиться благомыслию, а услышать или увидеть что-нибудь постыдное близ царя невозможно. Дети видят и слышат, кто у него в почете, кто не в чести, и с малых лет научаются приказывать и повиноваться приказам» (Анабасис. I. Пер. с. Ошерова). Это, хотя и предположительно, также сдерживало сатрапов и знать, поскольку дети служили заложниками, гарантировавшими хорошее поведение их отцов.

Поскольку в такой огромной империи войска должны были иметь возможность быстрого передвижения, а также чтобы способствовать торговле, Дарий восстановил многие старые караванные пути, и, хотя нет свидетельств, что они соответствовали уровню дорог Римской империи, это были действующие пути сообщения. На реках были возведены мосты, и через каждые четыре парасанга пути имелись станции со свежими лошадьми для царских курьеров. Геродот так описывает этих гонцов: «Нет ничего на свете быстрее этих гонцов: так умно у персов устроена почтовая служба! Рассказывают, что на протяжении всего пути у них расставлены лошади и люди, так что на каждый день пути приходится особая лошадь и человек. Ни снег, ни ливень, ни зной, ни даже ночная пора не могут помешать каждому всаднику проскакать во весь опор назначенный отрезок пути. Первый гонец передает известие второму, а тот третьему. И так весть переходит из рук в руки, пока не достигнет цели, подобно факелам на празднике у эллинов в честь Гефеста. Эту конную почту персы называют «ангарейон» (VIII. Пер. Г.А. Стратановского).

Эти военные пути сообщения делились на две группы, западную и восточную. В первой основной артерией был великий западный путь под названием «царская дорога», подробно описанный Геродотом (V); великий восточный путь детально описал Ктесий в утраченной «Истории Персии».

«Царская дорога» соединяла Сарды с Сузами; она насчитывала 1500 миль, и в обычное время путь из Суз в Сарды занимал девяносто дней; однако благодаря налаженной системе царские гонцы преодолевали его за семь суток. Из Сард этот путь проходил приблизительно вдоль современной железной дороги из Смирны до залива Искандера – через Ипс (к северо-востоку от Ак-Шехра), Иконий (Кониа), Киликийские Ворота в горах Тавра и Тарс до Исса. От Исса восточная часть пути пересекала Карры (Герран), Нисибис (Нисибин) и Тигр около Ниневии (близ Мосула), после чего сворачивала в направлении Арбел (Эрбил), затем – в юго-восточном направлении к Сузам на реке Паситигр (Каркхех). От Ипса ответвлялась дорога, идущая через Пессин (город во Фригии) и Анкиру (Анкару) к реке Галис (Кизил-Ирмак) в Птерию (Богазгёй?), что в Каппадокии, которая затем вновь пересекала Галис и вела в Мазаку (Кайсери) и к Киликийским Воротам[68 - Это расходится с версией Геродота, поскольку он смешивает обходной путь с главной «царской дорогой». См. Калдер У.М. «Царская дорога» у Геродота. Классикл ревью. Т. XXXIX. 1925. С. 7—11.].

Из Ниневии, которая находилась как раз на полпути, одна дорога шла на север к Трапезунду (Требизонд) на Черном море, а другая – на запад к Фапсаку (Дибси), откуда поворачивала к югу в Сирию и через Дамаск, Тиру и Газу вела в Пелузий и Мемфис в Египет.

Из Вавилона и Суз великий восточный путь проходил через Экбатаны (Xамадан), Раги (Реи) и Каспийские Ворота на Мешед, откуда его северная ветвь шла на Бактры (Балкх) к Оксу (Амударья), а южная – в Герат. Около Герата дорога раздваивалась, одно ответвление шло на восток к Xари-Руд и Кабулу, а оттуда к Аттоку на Инде, а другое – на юг через Сейстан, Кандагар и Муллу – за Инд. Из Кандагара дорога поворачивала на юго-восток в Гулашкирд, затем в Персеполь и Пасаргады, откуда одна ветвь вела на Экбатаны, а другая – в Сузы.

Для дальнейшего упрочения системы сообщения во время своего правления Дарий послал карийского грека Скилака искать морской путь между Индией и Персией. Согласно Геродоту, Скилак отплыл из Каспатии (местоположение неизвестно) в пактииканскую страну и доплыл до Индийского моря, откуда прошел вдоль побережья Персии и Аравии, приплыл в Красное море и пристал к берегу неподалеку от Суэца. После этого замечательного плавания «Дарий завоевал индийцев (Пенджаб и Синд) и стал хозяйничать в этой части моря» (IV, 44). Он также приказал прорыть канал из Нила в Красное море[69 - Одна из надписей Дария гласит: «Я распорядился прорыть канал из Нила – к морю, которое выходит из Персии» (Кембриджская история Древнего мира. IV. С. 200).], и этот водный путь связал Индию со Средиземноморьем.




Персия в IV в. до н. э


После смерти Дария Персидская империя стала клониться к закату. Поражения его сына Ксеркса (485–465 гг. до н. э.) при Саламине и при Платеях привели к потере плацдармов в Европе, а при его преемниках Артаксерксе I (464–424 гг. до н. э.) и Дарии II (424–405 гг. до н. э.) засилье женщин при дворе привело к участившимся мятежам и в 404 г. до н. э. – к отпадению Египта. В 401 г. до н. э. Кир Младший поднял восстание против его брата Артаксеркса II (404–358 гг. до н. э.), которое, несмотря на поражение при Кунаксе, вылилось в продолжительную борьбу между центральным правлением и отложившимися провинциями, в результате чего были утрачены восточные завоевания Дария I на Гиндукуше и южном побережье Черного моря. Артаксеркс III (358–338 гг. до н. э.) вернул себе Египет и жестоко надругался над египетскими богами; в храме бога Птаха был выставлен осел, а священного быка Аписа зажарили и съели на пирушке. В 338 г. до н. э. Артаксеркса убил его собственный визирь Багаоз, который возвел на трон боковую ветвь дома Ахеменидов, в лице ее представителя Дария III (336–330 гг. до н. э.). Он был умеренным и достойным правителем, однако ничего не мог противопоставить возрастающей мощи Македонии.

Ксенофонт так описывает годы заката Персидской империи в сравнении с временами Кира и Дария I: «Намного хуже стали персы теперь и в другом отношении: прежде лишь те, кто рисковал жизнью ради царя, или подчинял его власти какой-нибудь город или народ, или совершал для него какое-либо превосходное дело, удостаивались отличия, а теперь любой, кто, по мнению царя, доставит ему хоть какую-нибудь выгоду, – или как Митридат, который предал своего отца Ариобарзана, или как Реомитр, который оставил заложниками в Египте свою жену, своих детей и детей своих друзей и попрал великие клятвы верности, – тот и награждается величайшими почестями. При виде таких порядков все населяющие Азию народы впали в нечестие и несправедливость, ибо каковы правители, таковы по большей части оказываются и подданные их. Итак, в этом отношении персы теперь несомненно стали бесчестнее, чем прежде.

Их отношение к деньгам тоже утратило прежнюю безупречность. Теперь они не только явных преступников, но и ни в чем не повинных людей хватают и принуждают без всяких оснований выплачивать штраф, так что лица, слывущие богачами, дрожат от страха не меньше тех, кто многократно нарушал закон. Поэтому состоятельные люди также не желают показываться на глаза сильным мира сего и не решаются даже являться на службу в царское войско. И кто бы ни начал с персами войну, любому предоставляется полная возможность безнаказанно находиться в их стране ввиду такого нечестия их правителей перед богами и такой их неправоты перед людьми. Бесспорно, образ мыслей персов стал гораздо низменнее, чем когда-то» (Ксенофонт. Киропедия. VIII. Пер. Э.Д. Фролова).

Безусловно, в этом описании много правдивого, но много здесь и пропаганды, и, когда Ксенофонт говорит о персидской армии, что их всадники не лучше их придворных, лакеев и поваров и что они не владеют техникой боя, в контексте военных действий Александра его заявления выглядят абсурдными. Он считает, что было огромной ошибкой отказываться от коротких копий, которыми Кир вооружил своих всадников, и заменять их дротиками, и сетует, что тот больше полагался на количество, а не на качество, набирая орды необученных призывников. Ксенофонт осудил Кира и за то, что он стремится компенсировать недостаток доблести и патриотизма набором иностранных наемников. Платон говорит, в сущности, то же самое: «Когда случается надобность, чтобы народы сражались за них, они не встречают никакой готовности подвергаться вместе с ними опасностям и сражаться за них, так что все их неисчислимые полчища оказываются непригодными для войны. И вот, точно у них недостаток людей, нанимают они наемников и думают найти спасение при помощи чужеземцев» (Законы. III, 697–698. Пер. А.Н. Егунова).

По численности армия Дария вовсе не походила на описанную Аррианом и другими историками, поскольку бесчисленные полчища, о которых они повествуют, это лишь пропагандистские трюки, либо такая армия существовала только «на бумаге» и включала всех новобранцев, в теории пригодных для службы. Царская армия, как и в прошлом, состояла из царской охраны – вероятно, 4 тыс. единиц, около 22 тыс. греческих наемников, а также неопределенного числа всадников, численность которых Тарн оценивает максимум в 50 тыс. человек, которых Дарий никогда не задействовал полностью (Развитие военного и морского дела в период эллинизма. С. 153–154). 10 тыс. «бессмертных», кажется, куда-то исчезли.

Таким образом, в 336 г. до н. э. обстоятельства благоприятствовали предстоящему вторжению в Персию, хотя македонской армии надо было преодолеть огромные пространства, чтобы добраться до жизненно важных центров империи; море было в руках персов, а несметные богатства персидского царя давали ему возможность, как это бывало и прежде, подкупить своих врагов. Персидский царь был слаб, его сатрапы – ненадежны, его новобранцы – необучены, и, хотя его империя оставалась высокоорганизованным государством с хорошими дорогами, эти обстоятельства играли на руку его противникам.




Глава 5

Изложение стратегии





Безопасность внутренней базы


В год смерти Филиппа Александру исполнилось двадцать лет, и вся Греция считала его столь неопытным и неумелым, что Македонская империя оказалась на грани распада. Его право наследования также подвергали сомнению, поскольку многие из македонской знати хотели видеть на троне Аминта, сына брата Филиппа Пердикки, а другие ратовали за то, чтобы возвести на престол род Линкестианов[70 - Вскоре после 393 г. до н. э. Аргей, глава клана Линкестианов, на короткое время узурпировал трон Аминты II, деда Александра.]. К счастью для Александра два его главных полководца, Антипатр и Парменион, хранили ему верность; Антипатр был в Македонии, а Парменион с Атталом – в Азии; он был тестем Аттала, и его отступничество могло бы оказаться роковым.

Афиняне приняли новость об убийстве Филиппа с нескрываемой радостью; они направили благодарственные письма убийце Филиппа, а также письмо к Атталу с призывом не признавать власть Александра. Душой мятежа был Демосфен; он явился в собрание в венке и наряженный, словно на праздник, убеждая афинян, что Александр – жалкий хвастун, и уговаривая их сместить его с поста главнокомандующего военными силами союза и готовиться к войне с ним, снова наладив отношения с персидским царем. Случившееся взбудоражило всю Грецию: Этолия вернула своих изгнанников, которых наказал Филипп; Амбракия выслала македонский гарнизон; Фивы, Аргос, Элида и Аркадия готовились выйти из союза, а в Фессалии взяла верх антимакедонская партия. Ситуация дома и за границей была столь устрашающей, что советники Александра побуждали его отказаться от всех греческих государств к югу от северных границ Фессалии и замириться с Иллирией, Пеонией и фракийскими племенами, которые готовились сбросить ярмо, наложенное на них Филиппом, и вторгнуться в Македонию.

Гений – понятие трудно определяемое. Это не только талант[71 - «Талант находится во власти человека; гений – такая власть, в которой находится человек» – Джеймс Рассел. Среди книг. С. 356.], выдающийся интеллект, соответствующее воспитание, образование или обучение. Это – творческий дар, интуитивный и спонтанный в своих выражениях, который наделяет своего носителя божественной способностью свести концы с концами там, где разум обычно терпит поражение. Это нечто не поддающееся анализу и объяснению, он определяется по своим проявлениям, и с самого начала правления Александра мы сталкиваемся с такими проявлениями гениальной натуры. Оказавшись в столь затруднительной ситуации, он не последовал советам приближенных, не стал осторожничать или выжидать, но, прежде чем заговорщики начали действовать, он не только уничтожил их физически[72 - Аминта, и Аттал, и все родственники Аттала по мужской линии, кроме Пармениона, были умерщвлены; были также убиты князья из рода Линкестианов, их единственный уцелевший брат также прожил недолго. По собственной инициативе Олимпиада, вернувшаяся в Македонию, умертвила последнюю жену царя Клеопатру и ее годовалую дочь Европу.], а уже организовал поход – не для того, чтобы обезопасить свои границы, не для того, чтобы наказать восставших, – но чтобы объявить всей Греции, что именно он ее властелин.

Одной из составляющих его гениальности была стремительность, с которой он действовал: ни одна ситуация не заставила его ждать; все препятствия устранялись сразу; хотя риск был огромен, успех был предопределен. Время всегда было его верным союзником; он использовал каждый момент, никогда и ничего не откладывая на потом, и достигал результата, пока другие лишь готовились действовать[73 - Наполеон также обладал такой способностью: «Искусство войны подобно механике: время – важнейший коэффициент между весом и силой». Так же действовал Фрэнсис Дрейк. «Выгодно использовать время и место – половина успеха, который не достичь в случае колебаний». Таков же был и шведский король Карл XII, и Жанна д'Арк.].

Не задерживаясь для того, чтобы реорганизовать свое царство или убедиться в лояльности приграничных племен, Александр со своей армией устремился на юг вдоль фессалийского побережья. В Темпе фессалийцы просили его задержаться у перевала, ведущего во внутренние земли, пока они совещались, следует ли его пропустить. Чтобы избежать сражения и все-таки пройти перевал, он приказал своим людям высечь ступени на горе Осса и оказался на дальнем конце ущелья, прежде чем фессалийцы догадались о его планах. Они быстро сообразили, что Александр милостив к ним, и избрали его вместо его отца главой федерации, а также предоставили в распоряжение войска мощный кавалерийский отряд.

Из Темпе Александр поспешил к Фермопилам, воротам в Центральную Грецию, где Амфиктионский совет, как раз тогда заседавший, мгновенно признал его гегемоном союза. Он направился дальше, вошел в Беотию и стал лагерем перед Фивами, в 40 милях от Афин. Афиняне, не готовые выдерживать осаду, направили к нему посольство, в которое входил и Демосфен, просить о помиловании. Александр, нуждавшийся в содействии Афин, был рад их простить, и сделал это столь великодушно, что афиняне засыпали его почестями еще более щедрыми, чем оказывали его отцу. Вся видимость сопротивления исчезла, и на собрании представителей союза он был признан пожизненным гегемоном. За ним оставили также должность его отца – главнокомандующего войсками союза в войне против Персии. Все это произошло совершенно мирным путем. Стремительность была главным оружием, которое парализовало его врагов.

На обратном пути в Македонию Александр посетил Дельфы, чтобы испросить оракула Аполлона относительно своего похода в Азию, и, как сообщает Плутарх, когда жрица отказалась исполнять свои обязанности, поскольку день для этого не подходил, Александр силой поволок ее к треножнику, а она, потрясенная его настойчивостью, будто ему сказала: «С тобой не справиться, сын мой». Услышав это, Александр не стал дожидаться ответа оракула, заявив, что он услышал все, что хотел знать.

Покорив Грецию, Александр занялся тем, чтобы устроить все дела у себя в государстве перед походом в Персию. Фивы и Афины согласились присоединиться к войне под его давлением, в то время как Спарта, не входившая в союз, выступала против. Чтобы укрепить свою власть и власть союза во время своего отсутствия, он решил оставить Антипатра в Греции с войском, достаточным для сдерживания враждебности Спарты и подавления возможного мятежа. То, что он не подчинил Спарту перед началом похода на Персию, хотя мог это сделать, было продиктовано его стремлением немедленно начать войну с Персией, и, хотя стратегически ему было выгодно подчинить Спарту, перед тем как покинуть Грецию, это превратило бы его гегемонию в деспотию. Всю свою жизнь Александр постоянно подчинял стратегию политике, которая является сутью высокой стратегии.

Чтобы развязать Антипатру руки для разбирательств со Спартой, как и на случай восстания, надлежало освободить его от необходимости размещать гарнизоны на северных границах, так что перед тем, как отправиться в Персию, Александр решил успокоить мятежные племена, проживавшие между Македонией и Дунаем. Разве персы не пересекли Дунай и разве он не столь же отважен, как Дарий I? Этот поход имел целью не только подчинить приграничные племена, но и поднять престиж Александра – кампания, которая должна была прославить его имя по всей Греции. Она служила своеобразным прологом к великой драме, где он намеревался выступить в роли македонского Кира.

Весной 335 г. до н. э. Александр приказал военной эскадре отплыть из Византия вверх по Дунаю к определенному месту, где она встретится с его армией. Он отправился из Амфиполя, переправился через реку Несс (Места) и, перейдя Родопские горы, прибыл к горе Гем (Балканы), где, возможно, у перевала Шипка его встретило племя фракийских горцев. (Об этой операции см. главу 8.) Он умело взял перевал, пересек Балканы и направился в землю трибаллов на Дунае. Вождь трибаллов Сирм, заранее предупрежденный о его приходе, приказал своему войску сдерживать его армию, пока он не переправит женщин и детей на остров на реке Дунай под названием Певка. Когда Александр со своим войском подошел, умелыми действиями он вынудил трибаллов принять бой, в котором полегло 3 тыс. их воинов, затем он оправился к Дунаю, где воссоединился со своим флотом. Он намеревался занять Певку и погрузил на корабли отряд лучников и гоплитов, однако, подойдя к острову, он нашел течение столь стремительным, а берега столь крутыми, что вынужден был отказаться от высадки.

Тем временем геты, фракийское племя, населявшее регион к северу от Дуная, собрало отряд, чтобы преградить ему путь. Этот вызов Александр не мог оставить без внимания, и, поскольку Дарий прежде пересек Дунай, и он должен быть сделать это[74 - Ср. операцию Юлия Цезаря и причины, заставившие его переправиться через Дунай в 55 г. до н. э. (Записки о галльской войне. IV, 16).]. Он взял те суда, которые оказались под рукой, сделал настилы из камыша и тайно под покровом ночи переправился на северный берег, туда, «где росли густые хлеба» (Арриан. I) с 1500 всадниками и 4 тыс. пехотинцев. Затем, укрытый высокой пшеницей, он внезапно напал на гетов и разогнал их. Xотя с тактической точки зрения эта операция была не столь важной, ее моральные последствия превзошли все ожидания. То, что он сумел переправиться «через самую большую реку» за одну ночь, не наведя предварительно моста, настолько впечатлило местных обитателей, что они повсюду до самого Ионийского залива (Адриатика), так же как и трибаллы, стали считать его непобедимым и послали к нему вестника с тем, чтобы изъявить ему свою покорность.

Под конец этой кампании Александр узнал, что Клит и Главкий, два иллирийских вождя, заключили союз и что Клит захватил Пелий, важный македонский приграничный город на реке Апсе (Девол). Он отправился, чтобы отвоевать его, прежде чем Главкий сумеет прийти на помощь Клиту (об этой операции см. гл. 8). Не сумев захватить город с ходу, он решил осадить его; но только он приступил к строительству укреплений, как в его арьергарде появился Главкий со своим войском, занял возвышение к востоку от Пелия и перекрыл Александру путь к отступлению. Могло показаться, что желание Александра вернуть Пелий было ошибочным, поскольку он оказался в критическом положении, будучи зажат между двумя вражескими силами. Но он вырвался из тисков благодаря блестящей хитрости и маневру и через три дня, узнав, что Главкий воссоединился с Клитом и оба их войска стоят лагерем у Пелия, напал на них ночью, пока те спали. Он возвратил Пелий, и его победа была столь решительной, что лишь однажды за время его правления на северных границах его государства случился мятеж.

Пока Александр был занят во Фракии и Иллирии, Дарий III, который вполне сознавал опасность, грозившую Персии с запада, воспользовался его отсутствием и послал в Грецию посольство с предложением большой суммы денег в обмен на мятеж. Лишь Спарта, которая не входила в союз, приняла субсидию; однако не приходится сомневаться в том, что многие предводители антимакедонских партий позолотили руки, ибо, хотя Афины отказались от персидского золота, лично Демосфен принял 300 талантов, на которые он купил оружие для изгнанников – фиванцев, многие из которых в то время находились в Афинах. Затем прошел слух, будто Александр погиб в сражении в Иллирии, и, если Демосфен не сам распустил этот ложный слух, чтобы подтолкнуть горожан к восстанию, он воспользовался им в полной мере и даже показывал народу воина, якобы раненного в том же сражении, который будто бы видел Александра мертвым[75 - Демад, современник афинского политика, говорит, что «он делал все, только что не показывал труп Александра перед нами» (цит. Бенджамин Айд Уиллер: Александр Великий. 1925. С. 166).].

Вскоре многие поверили в этот слух, и фиванские изгнанники были тайно переправлены в Фивы, где довольно успешно подстрекали граждан к восстанию. После того как два ставленника Александра были убиты, горожане объявили себя свободными и осадили македонский гарнизон, оставленный в Кадмее. Когда об этом стало известно, Этолия, Аркадия и Элида готовы были поддержать восставших, а афиняне, подстрекаемые Демосфеном, стали готовиться к войне.

В этой ситуации следует учитывать, что восстание фиванцев было направлено не против Александра, а против союза, в который входили Фивы. Окажись Александр мертв, все было бы законно, поскольку его гегемония со смертью прекратилась бы; но, поскольку он был жив, это фактически была измена, которая позволила ему, как гегемону, подавить восстание части союза и в то же время избежать порицания за его действия. Так и произошло – хотя в то время он мог этого и не понимать: поспешное принятие Демосфеном ложного слуха о смерти Александра позволило Александру продемонстрировать свою власть не в качестве македонского царя, но в качестве гегемона союза.

Известие о восстании достигло Александра, когда он только что занял Пелий; он находился в 300 милях от Фив, и его армия крайне нуждалась в передышке. Но поскольку он опасался, что Афины, Этолия и Спарта объединятся с Фивами против него, вопрос опять-таки упирался во время: сможет он дойти до Фив, пока это не случилось? Александр бросил все и двинулся форсированным маршем по горному бездорожью Западной Македонии. На тринадцатый день он вошел в Беотию, где к нему присоединился военный контингент фокийцев и беотийцев, членов союза. Его продвижение было столь стремительным, что в Фивах не знали, что он прошел Фермопилы, прежде чем он достиг Онхеста, города в семи милях к северо-западу от Фив. Даже тогда они продолжали тешить себя надеждой, что Александр мертв и приближающуюся армию возглавляет Антипатр из Македонии. На другой день их сомнения были развеяны – Александр стоял под Фивами.

Прежде всего он призвал фиванцев подчиниться и подтвердить их клятву союзу, поскольку он хотел бы, чтобы все греческие государства были его союзниками, а не его врагами. Не получив ответа, на другой день он перенес свой лагерь к воротам Электры, чтобы контролировать дорогу из Фив в Афины и быть ближе к Кадмее. Он все еще откладывал атаку в надежде, что фиванцы пойдут на переговоры. Но вместо этого он получил оскорбительный ответ и фиванцы напали на его передовые посты и заставили его отступить[76 - Это версия Арриана, а версия Диодора состоит в том, что, получив ответ, он сразу начал наступление на Фивы.]. Тогда Александр выдвинул вперед фалангу, оттеснил фиванцев к воротам Электры и вошел в Фивы вслед за отступавшими, пока ворота не успели закрыть. Затем кадмейский гарнизон присоединился к сражению и началась резня, в которой были убиты 6 тыс. горожан.

Когда Фивы оказались в его руках, Александр, воспользовавшись положением гегемона, созвал экстренную встречу синедриона, поскольку осуждение фиванцев входило в их компетенцию, а не его. На встречу успели прибыть лишь члены совета из близлежащих Платей, Фокии и Беотии, и, поскольку они все ненавидели Фивы, их решением стало сровнять город с землей, а жителей продать в рабство[77 - Фиванцы таким же образом наказали Платеи в 373 г. до н. э. 30 тыс. фиванцев были проданы в рабство, и за них было выручено 440 талантов. Фивы восстановил Кассандр в 316 г. до н. э.]. Безусловно, Александр мог смягчить наказание, и то, что он этого не сделал, некоторыми расценивается как самое крупное его военное преступление. Также сообщают, что впоследствии он сожалел о разрушении Фив. Однако в то время, если он хотел стабильного, надежного тыла для похода в Азию, было стратегически необходимо преподать грекам урок, который они не смогли бы забыть. Кроме того, разрушение Фив означало, что единственными сильными государствами в Греции оставались Афины и Спарта, а поскольку их разделял Коринфский перешеек, им трудно было объединиться, и сравнительно небольшая македонская армия, оставленная по соседству с перешейком, могла предотвратить такое объединение.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dzhon-fuller/voennoe-iskusstvo-aleksandra-velikogo/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


На одном только Крите было более пятидесяти мелких городов-государств.




2


Илиада. II, 362. (Пер. Н.И. Гнедича.)




3


Государство. II. 372–373. Ср. Гоббс в «Левиафане» (2, гл. 30): «И когда весь мир будет переполнен, тогда последним средством для всех останется воевать; что для каждого означает торжество Смерти».




4


Из книги Уильяма Реджиналда Холлидея «Возникновение полиса». 1923. С. 47.




5


Аристотель («Полития», 1285а) описывает царей как наследных верховных полководцев.




6


Дельфийский Амфиктион был поначалу союзом двенадцати древнегреческих триб, обитающих вокруг Фермопил.




7


Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 506. См. также сноску: «Общее гражданство заражало религиозное сознание всех заинтересованных лиц (ибо культ полиса был настоящей религией) «невыносимым монотеизмом». Политический политеизм был греческим верованием; и это верование сокрушило Афинскую империю. Любопытно отметить, что как религия (религиозный культ города) осталась на руинах Афинской империи, так же религия (в смысле общего поклонения всех городов обожествленным правителям) стала основой империи Александра среди греков.




8


См. Геродот. II. О наемниках Псаметтиха, фараона Египта (671–617 гг. до н. э.).




9


Ксенофонт. Анабасис.




10


Развитие военного и морского дела у эллинов. 1930. С. 10. См. также Гроут. История Греции. 1905. Т. IX. С. 274.




11


Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 511. См. также Гроут. Т. IX. С. 272–274. Ср. в пьесе Аристофана «Женщины в народном собрании» (204–205), поставленной в 393 г. до н. э.: «Но вы во всем повинны, граждане! Кошель народный отдали чиновникам, и каждый о своей лишь помнит прибыли» (пер. А. Пиотровского). В 383 г. до н. э. Спарта обнаружила у своих союзников такое равнодушие к военной службе, что вынуждена была согласиться оплачивать их службу, платя по 3 обола каждому пехотинцу и 12 оболов – каждому всаднику (Ксенофонт. Эллин. V).




12


Несмотря на то что «Облака» Аристофана выводят его в карикатурном виде, они, по-видимому, отражали определенные умонастроения публики.




13


Точка зрения Платона на женщин заслуживает внимания. Он пишет, что «разница между мужчиной и женщиной в том, что существо женского пола рожает, а существо мужского пола оплодотворяет», а затем добавляет: «Это вовсе не доказывает отличия женщины от мужчины в отношении к тому, о чем мы говорим. Напротив, мы будем продолжать думать, что у нас и стражи, и их жены должны заниматься одним и тем же делом» (пер. А.Н. Егунова). Также необычен его взгляд на воспитание детей: «С самых ранних лет нужно сажать детей на коня, а когда они научатся ездить верхом, брать их для наблюдения войны; таким образом дети всего лучше присмотрятся к военному делу, а если понадобится, наверняка спасутся, следуя за старшими наставниками» (пер. А.Н. Егунова) (там же, V).




14


Такое коммунистическое устройство пародирует Аристофан в комедии «Женщины в народном собрании».




15


Государство. V. Это противоречит Сократову возражению в отношении определения справедливости Симонидом: «Поступать хорошо по отношению к друзьям и плохо – по отношению к врагам» (там же. II).




16


Диодор Сицилийский. XVI. Плутарх (Пелопиды. XXVI) говорит, что он жил в Фивах с Памменном.




17


После его смерти Демосфен сказал о нем: «Когда же я видел, что у самого Филиппа, с которым у нас шла война, в борьбе за власть и господство выбит глаз, сломана ключица, рука, повреждена голень, что он готов пожертвовать любой частью тела, какую только захочет отнять у него судьба, лишь бы только с уцелевшими частями жить в почете и славе» (О венке. 67. Пер. С.И. Радцига).




18


Диодор (XVI) пишет: «Он заявлял, что свое государство он увеличил скорее с помощью золота, чем с помощью войска».




19


Филипп и Александр Македонский. 1897. С. 64.




20


Третья Олинфская речь. 30–31. Зрелищными деньгами называлась сумма, выделенная государством для самых бедных слоев афинских граждан, чтобы они имели возможность посещать театр. Они «символизировали демократический принцип Афин, согласно которому все должны получать доступ к театральным действам; они, по выражению Демада, были цементом демократии» (Кембриджская история Древнего мира. Т. VI. С. 222). Бедромии – праздник, проводившийся в честь Аполлона, справлялся в третий аттический месяц.




21


Амфиполь был колонизован Афинами в 437 г. до н. э., а затем перешел к спартанцу Брасиду во время Пелопоннесской войны (424 г. до н. э.); с тех пор, несмотря на то что афиняне не переставали заявлять на него претензии, он оставался независимым городом.




22


Диодор. XVI. Задача реорганизации армии встала перед ним вскоре после его возвращения из Фив в 364 г. до н. э.




23


Третья Олинфская речь. 24. Полибий (XVIII, 14) пишет о нем: «Человек, который измеряет все, исходя из интересов своего отдельного государства, и думает, что взгляды всех греков должны быть устремлены на Афины».




24


Следует иметь в виду, что Исократ не оговаривал условий политического мира в Греции во главе с Филиппом. Он призывал к объединению, которое подразумевало согласие между государствами, условиями которого было устранение взаимного антагонизма.




25


Парк Х.В. Греческие наемники с ранних времен до сражения при Иссе. 1933. С. 95




26


Перевод в лёбовской серии (Лёб Классикл Лайбрэри, 1933). Особенно II, III; Х, 20.




27


Демосфен пишет в своей речи «О венке» (87): «Тогда он стал искать другой опоры в борьбе против нашего государства. Он видел, что мы более всех людей пользуемся хлебом привозным, и потому, желая овладеть подвозом хлеба, прошел во Фракию и стал требовать, чтобы византийцы, бывшие его союзниками, приняли участие в войне против нас». (Пер. С.И. Радцига.)




28


То, что Филипп сумел осуществить этот маневр, показывает, насколько дисциплинированны и обучены были его войска; для гоплитов было очень непросто отступить перед лицом наступавшего врага, развернуться и начать наступление.




29


«Популярность Филиппа среди афинян после его победы над афинянами при Херонее была рождена не столько превосходством его армии, сколько справедливостью и гуманностью. Его победа на поле битвы дала ему власть лишь над теми из афинян, кто непосредственно выступал против него; в то же время его справедливость и умеренность принесли ему полное признание жителей Афин. Ведь он не позволил себе высказывать свои пожелания в оскорбительной и грубой форме; он сложил оружие, как только обнаружил, что может выказать умеренность своего характера и честность намерений» (История Полибия).




30


Эти правила в особенности должны были способствовать прекращению раздоров между городами и остановить поток греческих наемников на службе у персов.




31


См. Аристотель. Политика. 1297 б. «Знаменательно, – пишет Барн, – что в Фессалии, где не была введена система гоплитов и всадники были ядром войска, демократические идеи никогда не сумели пробиться» (История Греции. 1951. С. 129). Подобно пике гоплита, мушкет также был «демократичным» оружием; это заметил Кондорсе, который в своей работе «Исторический прогресс духа гуманизма» связывает возникновение демократии с возникновением современной пехоты.




32


Проф. А. Эндрюс считает, что, вероятно, Федон из Аргоса вскоре после 675 г. до н. э. впервые использовал тактику сражения гоплитов в фаланге. (Греческие тираны. 1956. С. 40—1). В Азии фаланга была древней военной единицей, она изображена на шумерской стеле в Лагаше в начале третьего тысячелетия до н. э.




33


Геродот. VII. Кроме Спарты, все греческие гражданские войска подчинялись гражданской дисциплине, что лишало полководца возможности утвердить свою власть, и, поскольку его выбирали его же граждане, как горожанин, он опасался прослыть непопулярным благодаря слишком суровым мерам.




34


Фукидид. VI, 43.




35


Там же, IV. В следующем веке Эней Тактик (XXXV) описал зажигательную смесь, которую, как он пишет, невозможно затушить. Она состоит из смолы, серы, пакли, камеди ладана и сосновых опилок.




36


Согласно Тарну (Развитие греческого военного и морского дела. С. 104), в Европе крученая катапульта предшествовала греческому арбалету (малая крученая катапульта) и была изобретена Зофиром из Тарента, однако этого историки не упоминают. Плиний в «Естественной истории» пишет, что катапульту изобрели жители Крита (7, 56, 201).




37


Аммиан Марцеллин. XXIII. См. также Галлвей Ральф. Метательные снаряды древности. 1907.




38


Необходимость профессионалов в армии была оспорена Сократом (Платон. Государство), и, хотя в его время ближе всего к профессиональной была армия Спарты, поскольку она отчасти состояла из периэков и илотов, она не была профессиональной в строгом смысле. В 424 г. до н. э. в Спарте был набран отряд илотов (Фукидид. IV), а в 396 г. до н. э. 600 илотов были призваны для службы в армии (Ксенофонт. Эллиника. VI, 5, 29). Кажется, первый профессиональный элитный отряд охранников численностью 1000 человек был сформирован в Аргосе в 418 г. до н. э. (Фукидид. V). Фиванское «святое братство», набранное Гордием, батальон из 300 воинов, был такого же рода. Он был набран вскоре после сражения при Левктрах; его воины подбирались не по племенному родственному признаку, как раньше, но по взаимному расположению преданных друг другу друзей (Плутарх. Пелопиды. XVIII).




39


Следует помнить, что греки скакали на конях без седел и стремян, так, как на изображении Александра на Сидонском саркофаге; лошади были мелкие, немногим более рослого пони, и, чтобы взобраться на коня, нужно было на него вспрыгнуть. Первое настоящее седло (не седельная подстилка) появилось не ранее IV в. н. э., а самое раннее упоминание о стремени в Европе появляется в «Искусстве войны» императора Маврикия (582–602). Без седла и стремян невозможно себе представить средневекового рыцаря. Подковы вошли в употребление не ранее II в. до н. э. и не были общераспространенной практикой до V в. н. э.




40


Атака фаланги в основном заключается в психическом воздействии. При виде ощетинившихся пиками рядов, говорит Эмилий Павел о сражении при Пидне в 168 г. до н. э., он «был моментально объят удивлением и ужасом; никогда ранее не видел он более устрашающего зрелища» (Плутарх. Эмилий Павел. См. также Полибий. XXIX).




41


«Таксис» означает «образование», «единица». См. Тарн. II. С. 136.




42


Арриан. Анабасис. VII. Из этого следует, что первоначально самая мелкая военная единица состояла из 10 человек.




43


Плутарх. Александр. III. Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 1) говорит, что он родился летом 356 г. до н. э., а Хогарт (Филипп и Александр Македонские. С. 66) говорит, что это произошло в октябре того же года.




44


В соответствии с Геродотом (V, 7), фракийцы поклонялись Аресу, Дионису и Артемиде.




45


Поскольку греческие врачи не знали, как лечить от укусов индийских змей, «Александр собрал вокруг себя самых искушенных в искусстве врачевания индийцев и велел объявить по всему лагерю, чтобы все укушенные сошлись у палатки царя» (А р– р и а н. Индика. XV).




46


Об Александре сообщают, что он причислял новые виды животных и растений к своим трофеям (Кэри М. и Вармингтон Е.Х. Открыватели древности. 1926. С. 2).




47


Письмо № 5, написано, вероятно, в 342–341 гг. до н. э. (Паули-Виссова. IX).




48


Арриан (VII) говорит, что он правил 12 лет и 8 месяцев.




49


Александр Великий (англ. пер. 1932). С. 265.




50


Кроме Монтеня, первым обратил на это внимание Иоанн Густав Дройзен в своем произведении «История Александра Великого», впервые опубликованном в 1833 г. Он писал: «Александр знаменует конец одной эпохи и начало другой».




51


Александр Великий. Т. II. С. 65—6. Плутарх в своем эссе «О судьбе Александра», 334, 1 пишет: «Александр, ферский тиран, – лучше было бы только так и называть его, чтобы не осквернять имя Александра, – присутствуя на представлении трагедии, разжалобился. Вскочив с места, он поспешно удалился из театра, говоря, что нельзя допустить, чтобы его, убийцу стольких граждан, увидели проливающим слезы над бедствиями Гекубы и Поликсены. Мало того, он чуть не подверг судебному преследованию актера, который лишил его душу присущей ей железной твердости».




52


Там же. VI. О нем в «Судьбе Александра» (332, 11) Плутарх пишет: «Кто еще был более суров к тем, кто поступал плохо, и более снисходителен к тем, кто был несчастлив? Кто более непримирим к противнику и более благосклонен к просящему?»




53


Курций. V. Тарн по этому поводу замечает: Хотя у Курция взятие Персеполя вымышлено, мог ли кто другой приказать не трогать женщин; а такой приказ все же был отдан в одном из сражений» (Александр Великий. Т. II. С. 325).




54


Плутарх. Александр. XXIII. «Аристобул утверждает, что Александр давал длинные пьяные пиры, но не с тем, чтобы насладиться вином, поскольку сам он пил мало, но чтобы выказать свое расположение и дружбу к своим товарищам» (Арриан. VII).

Хотя в своем труде «От Александра до Константина» (1956), с. 4 сэр Эрнст Баркер заявляет, что «это замечание кажется шутливым, и даже наивным», г-н Гриффит из колледжа Кая возражает ему: «это было гораздо менее любопытным в те дни, когда писались торжественные трактаты «О царстве», чем сегодня».




55


О резне маллов Тарн (Александр Великий. Т. I. С. 103) пишет: «Среди военных кампаний Александра эта – особенна ужасна по числу уничтоженных людей. Объяснить это можно, видимо, тем, что армия их ненавидела; у них не было желания сражаться, но, когда они вынуждены были это сделать, они не щадили никого».




56


Там же. Страбон (XV), серьезный историк, считает Филота виновным в заговоре.




57


Это вопрос спорный, поскольку Курций (VI) упоминает, что в соответствии с македонскими законами «родственники лиц, уличенных в заговоре против царя, должны были также подвергаться смерти».




58


Записано Аррианом в IV кн., а еще подробнее Курцием в VIII.




59


Современную параллель можно найти у Роберта Форда в его произведении «Пленники Тибета», где описывается церемония получения благословения у далай-ламы: «Есть одно действие, предписываемое ритуалом, которое я сам не совершал. Будь я жителем Тибета, я должен был бы трижды пасть ниц перед его троном. Для меня было невозможно исполнить это, не потому что я был европейцем, а потому что я не исповедовал буддизм и моя собственная религия это запрещала. Это за меня сделал другой человек».




60


Согласно Аммиану Марцеллину, Аристотель, посылая Каллисфена к Александру, предупреждал его «говорить как можно меньше и только в приятной манере, поскольку этот человек носит власть над жизнью и смертью на кончике своего языка» (XVIII).




61


Александр Великий. Т. I. С. 82. Средневековый образ Александра в основном создан по произведениям тех историков, которые принадлежали к этой школе. См. Кэри Джордж. Александр в Средние века. 1956.




62


Арриан. VII. В своем эссе «О трех самых выдающихся людях» Монтень называет Гомера, Александра и Эпаминода в качестве трех выдающихся примеров, и о втором он пишет так: «А сколько было в нем выдающихся качеств: справедливости, выдержки, щедрости, верности данному им слову, любви к ближним, человеколюбия по отношению к побежденным. Его поступки и впрямь кажутся безупречными, если не считать некоторых, очень немногих из них, необычных и исключительных. Но ведь невозможно творить столь великие дела, придерживаясь обычных рамок справедливости! О таких людях приходится судить по всей совокупности дел, по той высшей цели, которую они перед собой поставили» (гл. XXXVI. Пер. Ф.А. Коган-Бернштейн).




63


Геродот (V) упоминает Аристагора, одного из предводителей этого восстания, который воспользовался таблицей с изображением карты миры, он ее использовал, чтобы показать, где проживают ионийцы, лидийцы и фригийцы.




64


В своем произведении «О небе» Аристотель пишет: «Поэтому те, кто полагают, что область Геркулесовых столпов соприкасается с областью Индии и что в этом смысле Океан един, думается, придерживаются не таких уж невероятных воззрений. В доказательство своих слов они, между прочим, ссылаются на слонов, род которых обитает в обеих этих окраинных областях: оконечности ойкумены потому, мол, имеют этот (общий) признак, что соприкасаются между собой» (пер. А. Лебедева) В своей «Топике», он говорит, что Индия (то есть страна индов) – самая дальняя населенная область земли на востоке.




65


Согласно Аристобулу, которого цитирует Страбон (XI), большое количество индийских наемников переправлялись по Оксу в Гирканское море и оттуда в Албанию (Азербайджан) по Киру (Куре, Куру) и через прилегающие страны – в Эвксинское море». См. также Тарн У.У. Греки в Бактрии и Индии. 1938. С. 113 и 491–493, а также Ричард Xаклуйт. Путешествие Энтони Дженкинсона в 1558. Морские путешествия(Библиотека для всех. 1939). Т. I. С. 448.




66


Список двадцати сатрапий и количество выплачиваемой ими дани приводит Геродот (III, 89–97); общая стоимость собираемых денег оценивалась в сумму 14 600 талантов. Дарий ввел двойную монету – золотой дарик и серебряный сиглос; золотой талант (3 тыс. дариков) был равен 3,313 фунта стерлингов, а серебряный талант (6 тыс. сиглосов) был равен 331 фунту стерлингов (см. сэр Сайкс Перси. История Персии. С. 163).




67


«Как Кир тогда установил, так и поныне еще гарнизоны, стоящие в цитаделях, подчинены непосредственно царю, равно как и хилархи, возглавляющие сторожевые отряды, назначаются царем и значатся в царском реестре» (Ксенофонт. Киропедия. VIII. Пер. Э. Фролова).




68


Это расходится с версией Геродота, поскольку он смешивает обходной путь с главной «царской дорогой». См. Калдер У.М. «Царская дорога» у Геродота. Классикл ревью. Т. XXXIX. 1925. С. 7—11.




69


Одна из надписей Дария гласит: «Я распорядился прорыть канал из Нила – к морю, которое выходит из Персии» (Кембриджская история Древнего мира. IV. С. 200).




70


Вскоре после 393 г. до н. э. Аргей, глава клана Линкестианов, на короткое время узурпировал трон Аминты II, деда Александра.




71


«Талант находится во власти человека; гений – такая власть, в которой находится человек» – Джеймс Рассел. Среди книг. С. 356.




72


Аминта, и Аттал, и все родственники Аттала по мужской линии, кроме Пармениона, были умерщвлены; были также убиты князья из рода Линкестианов, их единственный уцелевший брат также прожил недолго. По собственной инициативе Олимпиада, вернувшаяся в Македонию, умертвила последнюю жену царя Клеопатру и ее годовалую дочь Европу.




73


Наполеон также обладал такой способностью: «Искусство войны подобно механике: время – важнейший коэффициент между весом и силой». Так же действовал Фрэнсис Дрейк. «Выгодно использовать время и место – половина успеха, который не достичь в случае колебаний». Таков же был и шведский король Карл XII, и Жанна д'Арк.




74


Ср. операцию Юлия Цезаря и причины, заставившие его переправиться через Дунай в 55 г. до н. э. (Записки о галльской войне. IV, 16).




75


Демад, современник афинского политика, говорит, что «он делал все, только что не показывал труп Александра перед нами» (цит. Бенджамин Айд Уиллер: Александр Великий. 1925. С. 166).




76


Это версия Арриана, а версия Диодора состоит в том, что, получив ответ, он сразу начал наступление на Фивы.




77


Фиванцы таким же образом наказали Платеи в 373 г. до н. э. 30 тыс. фиванцев были проданы в рабство, и за них было выручено 440 талантов. Фивы восстановил Кассандр в 316 г. до н. э.