Эволюция вооружения Европы. От викингов до Наполеоновских войн
Джек Коггинс


Книга известного ученого Джека Коггинса представляет подробнейший обзор эволюции вооружения Европы. Исследование включает историю развития оружия, обмундирования и классификацию военных чинов, характерных для ведущих мировых держав. Применение различных видов оружия рассматривается на примере ведения боя у викингов, испанцев, британцев, шведов и французов.

Перед читателем возникает целостная картина развития военного дела Европы, важным этапом которого стало появление огнестрельного оружия.





Джек Коггинс

Эволюция вооружения Европы. От викингов до Наполеоновских войн





ВИКИНГИ


Достаточно сложной представляется задача – особо выделить какие-то племена из множества их, сражавшихся на руинах Западной Римской империи. Готы и гунны, вандалы и франки, англы и саксы да и множество других варваров волнами накатывались на ее обломки и друг на друга, чтобы вместе с выжившими выходцами из отдаленных провинций в урочное время заложить фундамент населения новой Европы. В V столетии готы и римляне объединились, чтобы одержать последнюю крупную римскую победу. Двадцать пять лет спустя после поражения Аттилы при Шалоне был низложен последний император Западной Римской империи – юноша с историческим именем Ромул Августул. И вплоть до 800 года, когда Карл Великий был коронован папой Львом III в соборе Святого Петра, ни один человек не мог предъявить свои права на императорский титул. Но еще до того, как этот гигант (как в переносном смысле, так и буквально – он был ростом около двух метров) создал свою империю, протянувшуюся от Эльбы до Пиренеев, другой Карл, грозный Мартелл («Молот»), отразил исламское вторжение во Францию.

Обитатели Западной Римской империи отнюдь не были новичками на поле брани; почти постоянные войны между собой и угроза со стороны все возрастающей мощи ислама не позволяли им держать свои мечи тупыми. И все же орды викингов – воинственных полудикарей, населявших север континента и Британские острова, – наводили ужас даже на этих бывалых воинов. Одного только вида их парусов и невысоко поднимающихся над водой бортов их длинных судов – драккаров – хватало, чтобы по всему побережью загорались тревожные сигнальные костры, а обитатели прибрежья спешили укрыться в ближайший укрепленный город или скрывались в глубине страны. Ни церковь, ни монастырь не могли стать убежищем от яростных набегов язычников, поклонявшихся Тору и Одину. Пришедшие с далекого севера Европы, они бороздили на своих драккарах воды большей части заливов и речных устьев Западной Европы и доходили до самого Константинополя. Истерзанные войнами страны Запада только-только начали приходить с себя после последних страшных битв времен Римской империи и не имели сил противостоять этим варварским набегам. Благочестивые жители Европы видели в них знак Божьего гнева, подобно своим предшественникам, называвшим Аттилу «бичом Божиим», и извлекали из своих тайников запрятанные ценности, чтобы откупиться от лихих пришельцев.

Нельзя сказать, что скандинавские воины были совершенно непобедимы. Иногда они наталкивались на ожесточенное сопротивление, и, поскольку их целью в большинстве случаев была добыча, они возвращались на свои драккары с пленниками и трофеями. Там, где жители какой-либо местности имели сильного предводителя, который обладал достаточной волей и мог собрать вооруженную рать и повести ее за собой, викинги обычно оставляли подобные местности в покое. Но в большинстве поселений не было сколько-нибудь организованных сил для отпора вторгшимся грабителям. Общий упадок всех гражданских властей и неспособность местных правителей осуществить что-либо, кроме самого слабого контроля над населением, сводили на нет все попытки совместных действий.

Противостоять пиратам всегда было сложной задачей, даже во времена расцвета Римской республики и на ранних этапах империи. В отсутствие сильной, деятельной центральной власти не могло быть и мысли о создании постоянных военно-морских сил. В лучшем случае приходилось рассчитывать на несколько рыбацких или купеческих суденышек, поспешно собранных вместе и столь же поспешно распущенных, как только исчезала непосредственная угроза вторжения.

Скандинавские мореплаватели – а они тогда были лучшими моряками во всем мире – имели почти ничем не ограниченную свободу действий и могли высаживать на берег свои команды грабителей везде, где хотели. Речные пути Европы были их торными дорогами, а маневренность их отрядов особенно разительно выделялась на фоне медлительности обороняющихся, сдерживаемых почти несуществующими путями сообщений. Эта их способность наносить удары там, где имелось хотя бы немного воды, по которой могли бы пройти их длинные драккары, была особенно обескураживающей. В большинстве случаев к тому времени, когда местные правители собирали достаточные силы, чтобы выступить против пришельцев, они уже исчезали, уводя с собой пленников, захватив все сколько-нибудь ценное и оставив после себя пылающие жилища и многочисленные трупы местных жителей.

Позднее норманны начали предпринимать свои походы не только для грабежа – во многих случаях земли, а не добыча стали целью их набегов, и их предводители обзаводились все более обширными владениями на завоеванных территориях.

Причины, по которым произошел столь масштабный бросок скандинавов в Западную Европу в IX и X столетиях, достаточно трудно объяснить. Что побудило население этих стран внезапно ринуться на юг именно в это время и только затем, чтобы вскоре снова вернуться к прежнему образу жизни, – представляет собой загадку, на которую мы никогда не найдем ответа. Безусловно, страны Севера были весьма неблагоприятны для проживания и не могли обеспечить сколько-нибудь значительное увеличение числа своих обитателей. Как бы то ни было, к концу VIII столетия значительное число обитателей Северной Европы пришло в движение и, будучи народом мореходов с раннего детства, совершенно естественно искало свою судьбу именно на морях. Начиная с последних десятилетий VIII века число и интенсивность их набегов резко возрастает, а к середине IX века пиратство буквально становится индустрией – стаи мародеров все чаще набрасываются на обитателей юга.






У берегов европейских стран стали появляться уже не отдельные суда, а целые флотилии драккаров. У норманнов вошло в обычай зимовать прямо на побережье или неподалеку от того района, где шансы на хорошую поживу были достаточно велики. Сначала они действовали по традиционной схеме: занять остров неподалеку от побережья, потом найти уже на побережье место, где можно легко обороняться, и создать там охраняемую базу для будущих операций. Поскольку нападавшие вели себя все более нагло, жители таких местностей, чтобы спастись, в большинстве случаев бросали свои дома и поселки и всем миром укрывались в глубине страны. Моряки всегда славились своей способностью приноравливаться к новым обстоятельствам, и скандинавы не были исключением из этого правила. Они стали прежде всего грабежом добывать в прибрежных районах лошадей, а потом отправлять в глубь страны конные банды, опустошавшие поселения, которые полагали себя в безопасности.

Общим названием для норманнов, которое обозначило даже целый период истории, характеризующейся многочисленными разбойными набегами и распространением норманнских завоеваний и поселений, стало слово «викинги». Это слово производится от норвежского vik, обозначающего залив или бухту, которое вполне оправданно применимо к тем, кто живет на воде и занимается торговлей и пиратством. Оно стало со временем обозначать любого скандинава той эпохи, хотя похоже, что более оседлые норвежцы относились к викингам вполне определенно – примерно так же, как приграничный фермер Дальнего Запада смотрел на лесного жителя-траппера, считая его наполовину торговцем, а больше драчуном, искателем приключений, охотником за скальпами – в общем, человеком, от которого одни неприятности.

Однако даже самые уважаемые землевладельцы недолго раздумывали перед тем, как принять участие в летних набегах викингов. Довольно часто эти грабительские набеги соединялись и с торговыми операциями, хотя есть основания полагать, что во многих подобных случаях «торговцы» платили только тогда, когда продавцов не представлялось возможным просто ограбить. Подобные нравы в те времена отнюдь не были в новинку, и обычный купец-мореплаватель античного мира да и в Средние века был наполовину пиратом – так же хорошо знакомым с абордажным крюком, как и с более мирными приемами своей профессии. Не брезговали норманны, если представлялась такая возможность, и грабежом друг друга. Национальные чувства не играли при этом никакой или почти никакой роли. Между кровными родственниками или соседями еще могли быть определенные связи, но в общем и целом каждый человек был только сам за себя, и царил сильнейший.

Какими бы безжалостными и свирепыми ни были норманны, они все же обладали культурой куда более высокой, чем та, которая им обычно приписывается. Во многих отношениях скандинавская цивилизация даже превосходила уровень саксонских, франкских и тевтонских царств, расположенных южнее. А там, где норманны создавали постоянные поселения, они воспринимали лучшие черты культуры покоренных ими народов. По большому счету влияние северной крови и культуры было большим подарком покоренным странам. Однако непросто быть объективными по прошествии стольких веков, и нескандинавы VIII или IX столетий вряд ли усмотрели что-нибудь ценное в том, что принесли им викинги.

Что касается оружия и защитного снаряжения воина-викинга, то они мало чем отличались от того, чем располагали те, на кого пришелся удар норманнов. Основным оружием пришельцев были мечи, копья и боевые топоры, хотя свою долю в их победы вносили и луки, а искусные лучники котировались весьма высоко. Широко были распространены железные шлемы, порой украшенные рогами или крыльями ворона. Для защиты тела служили brynjas, или рубахи, обычно с короткими рукавами, из плотной материи или кожи, на которые были нашиты перекрывающие друг друга полосы или чешуйки из железа. Такие чешуйчатые куртки были часто распространены, хотя еще более широко применялись, особенно в позднейшие времена, кольчуги, которые, как представляется, были известны в странах Севера с древнейших времен. Некоторые из них славились своей прочностью и искусной работой: «Хьялмар сказал: я хочу сразиться с Ангантиром, потому что у меня есть brynjas, в которой я никогда не был ранен; она сделана из сложенных вчетверо колец» (Старшая Эдда).

Далеко не каждый воин обладал подобным защитным доспехом. В саге о святом Олафе говорится, что королевская дружина «была так хорошо экипирована, что у каждого из них была brynjas и только поэтому никто из них не был ранен».

Щиты делались круглыми, по крайней мере в начале эпохи, и изготовлялись из дерева. Многие из них оковывались по краю железом, а в центре часто имелся шишак – причем иногда с ручкой. Почти всегда щиты раскрашивались, иногда сложными и фантастическими узорами, но чаще одной краской. Позднее (около 1000 года) щиты становятся суженными книзу. Во время морских переходов щиты крепились вдоль бортов на планшире, где они никому не мешали, но придавали драккару особо грозный вид и служили для прикрытия гребцов.

Однако встречающиеся изображения драккаров, идущих под парусом с висящими вдоль борта щитами, не соответствуют реалиям. В таком случае было бы достаточно малейшего ветерка, чтобы щиты оказались за бортом. Щиты, найденные на драккаре из Гокстада, имели три фута (около метра) в диаметре и были расписаны черной или желтой красками.

Мечи, употребляемые викингами, были двух видов: прямые обоюдоострые либо однолезвийные saxes. Последние были короче, обычно имея длину 24 дюйма, и отличались более широким клинком. Обушок однолезвийных saxes от эфеса до острия выполнялся выпуклым. Будучи самым ценным достоянием воина, меч часто инкрустировался золотом или серебром, а эфес и ножны богато украшались. Процесс выплавки стали с добавлением углерода был еще неизвестен, и различные регионы славились выплавляемым металлом в зависимости от природных свойств местной руды. Разумеется, большое влияние на качество готового изделия оказывало профессиональное искусство мастера-оружейника, и оружие работы известных мастеров ценилось весьма высоко.

В «Саге об Олафе Трюггвасоне» мы читаем: «Король Ательстан дал ему меч с рукоятью и перекрестьем из золота, но клинок превосходил их; этим клинком Хакон разрубил мельничный жернов до отверстия в центре… Лучшего меча Норвегия еще не знала».

Самые знаменитые клинки получали собственные имена. Являясь сами по себе великолепным оружием, они еще делили и славу своих отважных и искусных во владении оружием хозяев. Многие клинки, как считалось, были наделены магическими свойствами; они либо «ковались богами», либо получали такие свойства от заговоров и ритуалов во время ковки, а порой и от нанесенных на них тайных знаков. Наиболее знаменит был, пожалуй, легендарный Тирфинг, меч Сигурлами, сына Одина. По свидетельству автора саги, он сиял ярче солнца, поражал врага, едва был вынут из ножен, и всегда приносил победу своему владельцу. Некоторые клинки получали имена в честь того или иного присущего им качества. Меч Ательстана, которым Хакон рассек жернов, звался, разумеется, Квернбит, то есть «Гроза жерновов». Король Магнус имел меч с перекрестьем из моржового клыка и крытой золотом рукоятью, звавшийся Легбит, или «Гроза ног».

«Храунгвид сказал: «Я сеял смерть и разрушение тридцать три года, зимой и летом, я сражался в шестидесяти битвах, выиграв большинство из них; меч мой зовется Бринтвари, и он никогда не тупился».

Мы можем сомневаться в сверхъестественных свойствах этого знаменитого оружия, но его психологический эффект мог быть весьма значительным. Торнстену Викинсону был вручен меч: «Имя его было Ангрвадил, и победа всегда следовала за ним. Отец мой взял его у убитого им Бьёрна Синезубого…» Позже Викинсону пришлось вступить в бой с неким Хареком.

«Когда Викинг обнажил его, словно блеснула молния. Харек, увидев это, произнес: «Я никогда не стал бы сражаться с тобой, знай я, что у тебя есть Ангрвадил… какое несчастье, что наша семья лишилась его». И в этот момент Викинсон снес голову с плеч Харека и разрубил его надвое, от плеч и до ног, так что после этого удара меч вошел в землю по рукоять» («Сага о Торнстене Викинсоне»).

У нас нет возможности судить об относительности достоинств Викинсона и Харека как фехтовальщиков, но совершенно ясно, что в самый критический момент последний больше думал об утрате семейного достояния, чем о самозащите.

В периоды мира существовал обычай носить мечи, перевязанные ремешком, называвшимся «лента мира». Этот ремешок обвивал ножны и проходил через эфес, так что его надо было предварительно снять, чтобы обнажить меч. Кроме того, что это было признаком цивилизованности и вежливости, в обществе скорых на руку воинов обычай этот служил также предотвращению ненужных осложнений.

Широкое распространение в качестве оружия получили и боевые топоры, которые часто тоже украшались золотом или серебром. Топоры эти имели различную форму и размеры, некоторые из них делались с очень широким лезвием. Такие топоры имели длинную рукоять, чтобы, сражаясь, можно было держать их обеими руками. Копья тоже разнились по типам – некоторые служили только в качестве метательного оружия, другие больше напоминали алебарду, третьи использовались как тяжелое колющее оружие. Острия некоторых видов дротиков имели зазубрины. У колющих копий, разумеется, не было никаких приспособлений для того, чтобы затруднить их извлечение из раны. Отдельные разновидности этого оружия имели острия 15 и более дюймов в длину. В отрывке из «Саги Егила», повествующей о крупном сражении при Брунанбурге, приводится описание одного из типов колющего копья, применяемого как тяжелое орудие для пробивания доспехов: «…у него (Торольфа) также было в руке копье, наконечник которого имел в длину четыре фута, а острие было четырехгранным, нижняя же часть наконечника расширялась, переходя в длинное гнездо с толстыми стенками, куда вставлялось древко копья. Древко же не превышало в длину человеческой руки, но было очень толстым. В гнезде для насадки имелся штифт, а все древко оковано было железом».

Длинные и тяжелые наконечники копий использовались как для нанесения колющих ударов, так и для оглушения.

«Торольф, держа копье обеими руками, бросился вперед, разя им направо и налево, как дубиной. Воины врага разбегались перед ним, но он многих поверг на землю. Так он проложил себе путь к знамени Хринга, и ничто не могло противостоять ему. Он сразил воинов, стоявших у знамени, и перерубил древко. Затем он ударил копьем в грудь ярла (предводителя), пробив насквозь кольчугу его и грудь, так что острие копья вышло между лопаток. Он поднял тело ярла на копье над своей головой и воткнул древко копья в землю. Ярл испустил дух на копье, на виду у врагов и друзей».

Из всего множества норвежских копий до нашего времени сохранились только наконечники, но случайные находки в болотах или могильниках позволяют нам восстановить их внешний вид. Известная находка в болоте у селения Вимозе содержала свыше тысячи наконечников, но только пять полностью сохранившихся копий. Это сохранившееся оружие достигало в длину от 6,5 до 11 футов.

Норвежские луки делались из дерева: из вяза или, намного реже, из тиса – и обычно имели длину около пяти футов. Стрелы различались по длине, в зависимости от веса и размера лука. Древки стрел, найденных в болоте под Торсбъёргом, варьировались по размеру от 26 до 35 дюймов, имея при этом около полудюйма в диаметре. Самые длинные предназначались для значительного по размерам лука, причем тетива, по всей видимости, оттягивалась до самого уха, как это делали и английские лучники более поздних времен.

Норвежцы, ценившие поэзию и искусство стихосложения наравне с воинским искусством, дали много поэтических названий своему оружию и защитному вооружению. Так, мечи именовались, помимо прочего, «блеск битвы», «волк раны», «ненавистник кольчуг», «язык ножен», «огонь щита».

Копья получают в сагах поэтические имена – «трость Одина», «летучая змея», «летящий дракон раны». Боевые топоры, многие из которых были ужасным оружием – с широким лезвием, великолепно сделанные и украшенные, – превращались в поэтических строках в «ведьму шлема», «грозу щитов».

Стрелы именовались «градом битвы», «птицею лука», «летящим древком» и многими другими подобными названиями. Свои, порой весьма вычурные, имена имели и щиты: «укрытие битвы», «сеть для стрел», «стена битвы», «крыша жилища Одина». Brynjas получали такие имена, как «кафтан битвы», «камзол Одина», «волк копий», «вязанье войны» и др.

И совершенно естественно, что столь либимые викингами драккары тоже получали в сагах поэтические имена: «Олень прибоя», «Морской конь», «Сани морского короля», «Чайка фьорда», «Ворон ветра», «Морская цапля» и др. Само же море именовалось как «страна кораблей», «дорога морского короля», «ожерелье суши»; а ветры и шторма становились «убийцами кораблей», «волками парусов», «уничтожителями лесов» и т. п. Такими аллюзиями пересыпаны тексты саг, создавая специфическую смесь поэзии и варварства, в точности соответствуя природе викингов той отдаленной эпохи.

Физическая сила и искусство обращения с оружием, естественно, были весьма значимым фетишем для скандинавов, как и для всех полуварварских народов. Нет ничего удивительного в том, что в цивилизации, где физическая сила в большинстве случаев знаменовала собой право и где сила человека и искусство в обращении с оружием в значительной степени определяли его положение в обществе, воинская подготовка и атлетические упражнения занимали значительную часть времени подростка. Скандинавы взрослели очень рано, как и большинство людей тех лет. Шестнадцатилетний юноша уже вполне мог считаться испытанным воином.

Норвежцы, как представляется, обожали соревноваться только ради славы, хотя во многих состязаниях и устанавливались определенные награды. Саги буквально переполнены различными описаниями (весьма нудными, надо признаться) знаменитых прыжков или выстрелов либо повествованиями о необычайных соревнованиях в силе. Даже предполагая некоторые преувеличения, нельзя не признать, что они создают представление о чрезвычайно мужественном и стойком народе, привыкающем с колыбели переносить трудности и постоянно готовом к сражениям. Одновременно стремились не пренебрегать разносторонним развитием личности. Хотя человек мог оставаться незнакомым с чтением, письмом и счетом (да эти таланты, как правило, были ему и не нужны в жизни), хорошо воспитанный норвежец из хорошей семьи должен был быть в состоянии подыграть себе на арфе, распевая под ее звуки песню, которую он тут же сочинил по тому или иному случаю. Он также должен был знать на память длинные отрывки из различных саг, уметь играть в шашки и шахматы, загадывать и отгадывать сложные загадки, которые составляли, похоже, любимую забаву этого народа.

Бег наперегонки, скалолазание, прыжки, плавание и борьба были чрезвычайно популярны. Даже игры с мячом изобиловали такими жестокостями, что могли удовлетворить самых кровожадных зрителей. «…Игра была очень жесткая, и к вечеру шестеро из людей Страндира были мертвы, из людей же Ботна никто не пострадал; когда же стемнело, обе команды разошлись по домам».

Имеются в сагах и упоминания о менее жестоких ежедневных упражнениях. «…И на следующее утро братья занялись игрою в мяч и провели за нею весь день; они грубо толкали людей, и те грохались на землю, а кое-кого избивали. К вечеру у трех игроков были сломаны руки, а многие были искалечены…»

Даже невинные на первый взгляд развлечения вроде перетягивания каната могли закончиться серьезными травмами. «Король сказал: «Завтра в этом зале мы будем перетягивать над огнем очага овечью шкуру…» Король повелел принести им шкуру. Они стали тянуть ее каждый на себя изо всех сил, едва спасаясь от падения в огонь… Хьёрд сказал Хастиги: «Погоди, сейчас я потяну изо всех сил, и ты не долго проживешь». – «Проживу», – ответил Хастиги. После этих слов Хьёрд со всей силы дернул шкуру, и втянул Хастиги в огонь, и набросил шкуру на него; потом прыгнул ему на спину, а затем пошел к своей скамье…» («Сага о Хьялматере и Ольверсе»).

Плавание, так же как и бег и прыжки, часто происходило в полном воинском снаряжении.

«Затем он (Эгиль) взял свой шлем, меч и копье; он отломил древко копья и бросил его в воду; он завернул свое оружие в свой плащ, сделав из него сверток, и привязал его за спиной. Он прыгнул в воду и поплыл через залив к острову» («Сага об Эгиле»).

Разумеется, главным достоинством воина было его искусство в обращении с оружием. «Сага о Трюггвасоне» повествует о великом короле Олафе[1 - Олаф II Норвежский (Олаф Святой, Олаф Харальдсон – ок. 995–1030) – норвежский король, завершивший введение христианства в стране. После смерти был причислен к лику святых и стал почитаться как покровитель Норвегии.] следующее: «Король Олаф во всех отношениях, кто бы ни говорил о нем, был величайшим в Норвегии знатоком оружия, он был самым искусным и самым сильным воином, и много повествований о его искусстве было записано… Он мог одинаково искусно сражаться обеими руками и бросать два копья зараз».

Про него также рассказывали, что он мог обежать вокруг драккара, ступая с одного весла на другое, которыми в это время продолжали грести, да еще при этом жонглируя тремя ножами. Сага полна описаниями великих подвигов короля, в которых он превосходит всех своих соперников в стрельбе, беге, плавании и скалолазании. Но и все великие военачальники и короли должны были побеждать в некоторых из этих видов единоборств – если бы они не были способны на такое, то быстро потеряли бы всякое уважение.

В большом почете было и метательное оружие, и в сагах мы постоянно встречаем повествования о выдающихся бросках дротиков и о стрелах, пущенных так, что они расщепляли другие, уже сидящие в мишени. Деяние, аналогичное трюку Вильгельма Телля, упоминается в ряде повествований, а в одном из них место яблока даже занимает орех.

Одинаково свободное владение мечом и копьем любой рукой было весьма полезным достоинством – неожиданный переброс меча из одной руки в другую часто приводил к решающему результату во время боя. «Сага о Фаеринге» повествует о некоем Зигмунде, который «показал свое искусство. Он подбросил свой меч в воздух и перехватил его левой рукой, перебросив щит на правую руку, и ударил Рандвера мечом, отрубив ему правую ногу ниже колена».

Подобно всем людям, находящимся на подобной ступени развития и культуры, норвежцы не сразу пришли к пониманию необходимости определенного строя для успешного сражения. Целью каждого честолюбивого воина было прослыть искусным бойцом. Как указывает один из авторов саг, это было нелегкой задачей среди людей, «одинаково храбрых и безрассудно играющих своими жизнями, искусно владеющих оружием».

Но уже начинало появляться что-то вроде общественного мнения, и случалось так, что местная знаменитость по части владения оружием становилась также и местной головной болью и порой была вынуждена искать себе место где-нибудь в не обжитых еще районах, предпочтительно в далекой Гренландии, подальше от доведенных до бешенства соседей.

«Во времена Хакона, приемного сына Ательстана, жил в Норвегии Бъёрн-Буян, который был берсерком[2 - Берсеркер (берсерк) – викинг, посвятивший себя богу Одину, перед битвой приводивший себя в ярость. В сражении отличался большой силой, быстрой реакцией, нечувствительностью к боли, безумием.]. Он странствовал по всей округе и вызывал воинов на поединок, если они противоречили ему» («Сага о Гисли Сурссоне»).

«В стране (Норвегия около 1050 г.) считалось позорным явлением, что пираты – к этому времени слова «пират» и «викинг» стали считаться синонимами – и берсерки могут спокойно разгуливать везде, где хотят, и вызывать почтенных людей на дуэль, где ставкой бывают их деньги или их женщины, причем в случае смерти не платился никакой штраф. Многие из вызванных лишились денег и получили таким образом бесчестье; другие же лишились жизней. По этой причине ярл Эйрик запретил все дуэли в Норвегии и объявил всех разбойников и берсерков – возмутителей спокойствия – вне закона» («Сага о Греттире Сильном»).

Самыми ужасными воинами были берсерки (те, кто в бою сбрасывал все доспехи и сражался без serk, нательной кольчуги). Эти отважные воины, похоже, имели обычай при виде врага впадать в своего рода бешенство. Они завывали, изо рта у них шла пена, они кусали край своего щита и вводили себя в нечто вроде безумия, при котором они начинали считать себя – и их враги тоже – неуязвимыми. В какой мере эта ярость берсерка была истинной, а в какой – своего рода игрой, сказать невозможно. В любом случае психологический эффект оставался тем же самым. Безусловно, существует горячка боя, «кровавый туман», который в пылу битвы застилает сознание отдельных людей и придает им силы совершать такие поступки и переносить то, что в обычном состоянии они никогда бы не совершили. С другой стороны, мы узнаем из саг, что такая ярость порой охватывала берсерков без всякой видимой причины. Повествуя о двенадцати братьях, бывших берсерками, «Сага о Херварере» сообщает: «У них было заведено так, что когда они были только среди своих людей и когда они ощущали, что их охватывает неистовство берсерков, то они выходили на берег и сражались с большими камнями и деревьями, чтобы эта их ярость не обратилась на их друзей».

О двух берсерках, сопровождавших ярла Хакона, говорилось, что, «когда они приходили в ярость, они теряли свою человеческую природу и становились подобными богам; они уже тогда не страшились ни огня, ни железа, хотя в обычной жизни с ними вполне можно было иметь дело, если только не злить их».

Было ли бешенство берсерка вызвано неожиданным выбросом адреналина, или же это был искусный прием, нечто вроде психологической войны, но в конечном результате редко какой смельчак мог устоять против него. С другой стороны, как нам представляется, в ходе дуэли – если только противник перед началом поединка не был намеренно разъярен – преимущество всегда находилось на стороне хладнокровного, собранного фехтовальщика, а не того, кто пребывал в состоянии кусания щита. Как бы то ни было, берсерки считались опаснейшими соперниками, а знать и цари всегда старались иметь их в числе своих сторонников.

Постоянных армий у викингов, разумеется, не существовало, но каждый влиятельный землевладелец и знатный человек держал при себе столько воинов-дружинников, сколько мог себе позволить. Воинские качества таких дружин варьировались в зависимости от репутации и влияния их вождя. Знать и цари, знаменитые своими подвигами и щедростью, набирали лучших бойцов со всей Скандинавии. В залах их домов дружинники проводили зимние месяцы в пирах и празднествах, а с наступлением весны отправлялись в набеги или шли сражаться.

Естественным образом, прибытие нового воина далеко не всегда служило поводом к радости уже привыкших к своему положению героев. Ревность и заносчивость становились причиной многих поединков, и вождям и царькам приходилось зачастую силой удерживать своих дружинников от того, чтобы те не поубивали друг друга.

Когда же происходила формальная дуэль, то она могла быть одного из двух видов: в которой не существовало никаких правил и которая проводилась по строгим правилам. В дуэли первого вида каждый из противников мог сражаться любым оружием, которое он выбрал, и пользоваться своим щитом. Во втором виде дуэли было принято, чтобы перед каждым из участников его друг держал щит. В отдельных случаях (а правила, как можно предположить, постепенно менялись) было позволено использовать до трех щитов. Когда первый из них приходил в негодность, сражающийся брал второй щит и т. д. Поле, на котором происходил поединок, было ограниченным. Дуэль, как это описано в «Саге Кормака», проводилась на пространстве, в центре которого помещался плащ.






«Таков закон поединка, что плащ должен находится в 3 метрах от одного конца до другого, с петлями по углам, в которые должны быть вбиты колышки… Вокруг плаща должны быть начерчены три квадрата, каждый из них по 30 сантиметров в ширину. Снаружи квадратов следует разместить четыре лунки, называемые ореховыми лунками; и поле, огражденное таким образом, называется ореховым полем.

Каждый человек должен иметь три щита, и, когда один щит станет бесполезным, он может стать на плащ, даже если до этого он на него не вставал, и после этого защищать себя своим оружием.

Тот, кто был вызван, должен нанести удар первым. Если один из сражающихся будет ранен так, что кровь упадет на плащ, он не обязан продолжать поединок. Если кто-то из сражающихся станет одной ногой за пределами ореховой лунки, то будет считаться, что он отступил; а если он ступит туда обеими ногами, то будет считаться убежавшим. Один человек должен держать щит перед каждым из сражающихся. Тот, кто получит больше ран, должен заплатить компенсацию за освобождение от схватки в размере трех марок серебром».

«Торгилс держал щит перед своим братом, а Торд Арндисарон перед Берси, который ударил первым и расколол щит Кормака. Кормак ударил Берси таким же образом. Каждый из них разрубил по три щита своего противника. Затем был черед удара Кормака, он ударил, но Берси отвел удар своим Хфитингом. Скофнунг отрубил кончик клинка, и этот кусок упал на руку Кормака, ранив того в палец, и кровь из пальца оросила плащ. Поэтому судьи вмешались и не позволили им продолжать схватку. Кормак сказал: «Не много славы обрел Берси из-за того, что произошло со мной, думаю, сейчас мы разойдемся».

Из этого отрывка становится ясно, что поединок отнюдь не обязательно должен был закончиться смертью одного из участников. Все это действо имело вполне законный характер. Также (и это весьма важно) победитель не считался виновным в причиненном противнику ущербе и не должен был платить никакой «цены крови» – виры (штрафа). Более того, как повествует «Сага об Эгиле»: «…если он будет побежден, то у него будет взято все его имущество, а тот, кто убил его, получит все его в наследство».

Многие из смертей, описанных в сагах, могут быть определены как преднамеренное убийство. И здесь снова на ум приходят параллели между Скандинавией тех дней и американским Диким Западом. Ведь все эти рыцарские обычаи, вроде: «Доставай свой револьвер, мерзкий вор, и мы посмотрим, кто из нас прав!» – являются сплошной выдумкой Голливуда. Если отпетые убийцы времен Дикого Запада (возведенные в ранг идолов американскими подростками) намеревались убить человека, то они убивали его без всяких выкрутасов вроде вызовов. А если их жертва еще и проявляла беспечность, держа руки в карманах и стоя к ним спиной, то тем лучше.

Во времена викингов подобные убийства – многие оправданные обстоятельствами – обычно вызывали цепную реакцию кровной мести, по сравнению с которой родовая вражда горцев из Кентукки выглядит просто милым воскресным чаепитием добрых соседей. Подобная родовая вражда была обычным делом в большинстве варварских и полуцивилизованных племен, и, чтобы избежать ужасных убийств – и потенциальной опасности для всего племени в результате уменьшения его численности, – в большинстве таких обществ существовала система выплат «кровных денег», возведенная в ранг закона и тщательно проработанная в зависимости от статуса убитого или раненого и степени причиненного ему ущерба.

В среде норманнов законы эти, регулирующие уплату штрафа, были одними из самых подробно прописанных. Ранение или убийство сразу же становилось делом всего рода; и уплата штрафа или же продолжение вражды зависели только от решения его членов.

Последствия убийства поставленного в Исландии вне закона Греттира Сильного Торнбъёрном Англом являются примером того, сколь далеко могли зайти родственники в желании смыть оскорбление кровью. Брат Греттира, Торстейн, живший в Норвегии, был тихим и скромным человеком, обладавшим изрядной собственностью. Торнбъёрн отправился было в Норвегию, но, опасаясь мести, добрался до Миклегарда (Константинополя), где и нанялся на службу к императору Византии. Прослышав об этом, Торстейн раздал все свое имущество родственникам и последовал за убийцей. Он также нанялся в варяжскую гвардию – знаменитый отряд выходцев из Скандинавии и Северной Англии, составлявший личную охрану восточного императора, и при первой же возможности убил Торнбъёрна мечом Греттира, которым убийца совсем еще недавно похвалялся.

После этого Стурла Законник должен был признать, что единственной причиной, по которой три тинга[3 - Тинг – народное собрание у скандинавов в Средние века.] запомнили Греттира лучше, чем всех других поставленных ими вне закона, явилось то, что он был отомщен в Миклегарде – «чего еще никогда не случалось ни с одним исландцем».

Достаточно распространенной была ситуация, когда одна из сторон, вынесших свой спор на решение тинга, оставалась недовольна результатами арбитража и организовывала заговор, начиная этим новую кровавую цепь убийств. Несмотря на то что норвежцы в избытке располагали законами на все случаи жизни, у них отсутствовал механизм приведения их в исполнение. Знаменитые тинги, хотя и представляли собой значительный шаг вперед по пути к самоуправлению народа, отнюдь не были идеальны в своей практике, так что порой справедливость олицетворял тот, кто являлся на это сборище, ведя за собой наибольшее число вооруженных сторонников. Поэтому каждый человек привыкал к тому, что он в любую минуту должен быть готов постоять за себя с оружием в руках. И даже самые миролюбивые из скандинавов, доведенные до отчаяния жадными соседями или чересчур властным царем, были вынуждены порой снимать оружие со стены своего дома. Это упорное стремление к независимости, соединенное с почти всеобщим владением оружием, и делало скандинавов такими опасными соперниками на поле брани.



Тяга норвежцев к оружию и воинственным потехам находилась в полном соответствии с их религиозными верованиями. Как и можно предполагать, это была воинственная вера, не чуждающаяся вероломства и кровопролития, и в ней царили боги-воины и облаченные в шлемы и доспехи девы. Самой завидной долей для воина считалось пасть на поле брани, над которым реяли девы-валькирии, выбирающие самых достойных из павших. Этих дев-воительниц в полном воинском снаряжении великий Один посылал на каждое сражение с тем, чтобы они выбрали среди павших тех, кто был достоин вечно пребывать в Валгалле. Здесь, в жилище Одина, в чертогах для избранных героев («val» значит «избранный») могучие воины проводили время в пирах и богатырских забавах, а прекраснейшие валькирии прислуживали им. Вплоть до вечера богатыри сражались друг с другом, но с наступлением темноты раны их исцелялись, и победители вместе с павшими садились за пиршественные столы. Во время Рагнарока – последнего сражения, когда сами боги будут сражаться против сил зла, когда с цепи будет спущен ужасный волк Фенрир, когда весь мир погрузится в хаос крови и огня, – эти герои с обнаженным оружием тоже ринутся в бой под знаменем Одина.

		Пятьсот сорок дверей,
		Мне помнится, есть в Валгалле:
		Восемьсот героев разом выходят через них,
		Когда они идут на бой с волком.

В норвежской религии было нечто общее с фатализмом ислама. Три норны, которые сидят, свивая нити судьбы, у подножия мирового ясеня Игдразил, правят жизнью людей и богов. Они символизируют прошедшее, настоящее и будущее.

		И вышли три девы,
		Знающие многие мудрости,
		Вышли они из зала,
		Стоявшего под древом:
		Одна из них звалась Урд,
		Другая – Верданди,
		И третья Скулд.
		Они вырезают руны на деревянных плитках,
		Они избирают судьбы,
		Они дают законы детям людей,
		Они выбирают судьбы людям,
		И они же внесли хаос
		В мир золотого века богов.

В мире все предопределено, и считалось, что человеку не подобает сражаться против своей судьбы. Для воина было постыдным мирно окончить свой век в постели. И многие из состарившихся вождей шли на битву, чтобы иметь возможность умереть в бою, с оружием в руках и таким образом приобрести право занять место в Валгалле.

Немаловажную роль в поднятии боевого духа норвежцев играли поэты, или скальды. Эти барды часто сопровождали вождей норвежцев в их военных походах, так что их описание сражений или поведения того или иного воина отражалось в песнях и передавалось из уст в уста во всех странах Севера. Восхваление или поношение скальдами (которые и сами весьма часто бывали незаурядными воинами) могло создать или разрушить репутацию любого из участников похода. Сражаясь под взглядами этих людей, норвежцы прилагали все силы к тому, чтобы не допустить ни малейшего проявления слабости, о которой потом стали бы распевать вокруг бесчисленных очагов долгими зимними вечерами.

«Рассказывают, что король Олаф (1015–1030) накануне битвы при Стикластадире выстроил своих дружинников, а потом создал shieldburgh (подвижный заслон из щитов, носимых группой воинов-телохранителей), который должен был прикрывать его во время битвы и для которого он выбрал самых сильных и самых отважных бойцов. Затем он призвал своих скальдов и просил их во время битвы оставаться в пределах shieldburgh. «Вы будете находиться здесь, – сказал король, – и сами увидите, что будет происходить, и тогда вам не надо будет никакой саги, чтобы сложить свои песни!»

Человек, вся жизнь которого проходила в сражениях или в подготовке к ним и надежда которого на вечность после смерти зависела от его доблести в бою, обладал значительным преимуществом перед противником, который имел куда менее воинственный характер. Помимо незаурядных боевых способностей скандинавы располагали еще и преимуществом в маневренности, равной или лучшей военной организацией, дававшими им преобладание сил в точке главного удара. Их безжалостность и ярость в бою подавляюще действовали на противника (эффект, который, вероятно, был тщательно просчитан) – тем более что его боевой дух и без того уже был подорван повторяющимися победами норвежцев. Хотя мы мало знаем об их полководческом искусстве, их руководство на уровне отдельных сражений и набегов было превосходным. Оно опиралось на сплоченность, поддерживающуюся определенным уровнем товарищества и ответственности и опирающуюся на доверие к испытанному и находчивому предводителю.

Когда предпринимались походы против других скандинавов (между норвежцами, шведами и датчанами, как и между более мелкими племенами, постоянно происходили стычки), отряды воинов вели в бой их вожди. Эти отряды (sveiter) объединялись в более крупные подразделения, называвшиеся fylkings. Определенной, строго установленной численности воинов для таких отрядов не существовало. Каждый fylking имел свой собственный стандарт. Единственным боевым строем, применявшимся очень часто, был svinfylking, или строй «свиньей», то есть треугольником или клином, в вершине которого находились самые лучшие воины.

Король Олаф накануне битвы при Стикластадире (1030) обратился к своим воинам со следующими словами:

«У нас большое и отличное войско. Сейчас я хочу рассказать вам, как я задумал построить моих воинов. Я хочу держать мое знамя в центре войска, а за ним будет следовать моя дружина… слева от него будет стоять Даг Хрингссон и те люди, с которыми он пришел к нам. У него будет другое знамя. Слева от моего fylking будут стоять люди короля Швеции… у них будет третье знамя. Я хочу, чтобы мои люди держались воедино, чтобы друзья и родственники стояли рядом, поскольку они знают каждый друг друга и будут защищать друг друга как можно лучше.

Чтобы отличать своих людей в бою, мы нарисуем на наших шлемах и щитах знак войны, а именно – святой крест белой краской.

Нам придется выстроиться в редкую шеренгу, поскольку нас меньше, а я не хочу, чтобы они окружили нас.

Теперь же организуйтесь в sveite. Затем sveiter будут объединены в fylkings, и каждый воин должен будет знать свое место и держать в голове направление на знамя, к которому он принадлежит…» («Сага об Олафе Святом»).

Воины, сражавшиеся в тесном строю, шли в бой плечом к плечу, так что их щиты образовывали сплошную стену. Такая стена из щитов, shieldburgh, применялась также и при обороне, когда воины смыкались в плотный круг вокруг знамени.

В 1066 году король Норвегии Гаральд Гардрада провел крупное сражение при Стамфорд-Бридже против Гарольда Английского.

«Гаральд водрузил свой стяг, «Разоритель земель», и выстроил свою дружину, и организовал строй (fylking) длинным, но тонким; затем он завел фланги строя назад, так что они соединились один с другим, и получился широкий плотный круг; со всех сторон его прикрывали щиты, и также щиты сверху. Строй был выбран таким потому, что король знал, что конники врага будут наносить удары небольшими группами и тут же отступать; королевская же гвардия, отборные воины, находилась внутри этого круга, как и лучники, а также и ярл Тости со своими людьми. Затем король повелел ярлу выйти вперед и пребывать там, где будет нужнее всего. «Те из вас, кто стоит в строю в первых рядах, – сказал он, – должны упереть древки своих копий в землю, а острия направлять в грудь всадников, когда они будут стараться смять вас; те же, кто стоит за ними, должны целиться своими копьями в грудь коням; держите так копья, потому что вы не можете наступать; будем держаться так и не нарушим строй…»

Гардрада был опытнейшим воином. В своей первой битве он сражался на стороне своего брата короля Олафа при Стикластадире, когда ему было пятнадцать лет. Когда он пал в битве при Стамфорд-Бридже, ему уже было пятьдесят лет; за прошедшие тридцать пять лет он сражался во многих странах – «все это время тревоги и война были его забавой». География его походов весьма показательна для демонстрации размаха действий норвежцев: он и его приверженцы сражались в Африке, на Ближнем Востоке, на Сицилии, в Италии, Греции и Болгарии. Несколько лет он провел на службе у императоров Византии.

Выдержка из старой франкской летописи повествует о вторжении норвежцев в Испанию: «Норманны, пройдя по Гаронне вплоть до Тулузы, принялись безнаказанно грабить все окрестности по обоим берегам реки; один их отряд добрался до Галисии и там был уничтожен – частью высланными против них лучниками и частично случившимся штормом. Но другие, глубоко вторгшись в Испанию, вступили в долгие и жестокие сражения с сарацинами, однако в конце концов потерпели поражение и отступили».

Средиземноморское побережье Франции и Италии также подвергалось их нападениям: «Датские пираты совершили долгий вояж морем, поскольку они прошли под парусами между Испанией и Африкой, вошли в Рону, разграбили много городов и монастырей и обосновались на острове, который называется Камарга».

Несколько позже эти же самые датчане проследовали в Италию и разграбили там несколько городов, в том числе Пизу.

Небольшие отряды викингов обычно избегали нападать на обнесенные крепостными стенами города и селения, однако, если силы норманнов были значительны, а добыча, по их мнению, могла быть обильной, они были способны на основательную и длительную осаду. Примером такого рода действий может служить нападение на Париж – его осада продолжалась с небольшими перерывами с ноября 885 по май 887 года. Силы вторгшихся норманнов были весьма значительны: «Семьсот судов под парусами и неисчислимое множество более мелких судов…»

Нападавшие, по всей видимости, были прекрасно знакомы с осадными приспособлениями своего времени: «Затем датчане соорудили, к изумлению всех видевших это, три огромные осадные машины – сущих монстров, о шестнадцати колесах каждый, сделанные из громадных дубов, связанных вместе, и под каждым был подвешен таран, укрытый под высокой крышей, внутри и по бокам которого могло укрыться, как говорят, по шестидесяти человек в шлемах».

Для защиты себя от стрел и камней осажденных норманны применяли передвижные укрытия и навесы. «Из шкуры, снятой с холки и хребта молодых бычков, датчане затем сделали около тысячи передвижных укрытий, каждое из которых служило для прикрытия четырех или даже шести человек».

Штурм города с использованием подобных укрытий описывается таким образом: «…они пошли на приступ, согнув спины под луками (то есть под стрелами, выпущенными из луков парижанами), за их спинами крепились луки, полные стрел, их мечи закрывали собой землю, их кожаные укрытия скрыли от взглядов Сену; тысячи свинцовых шариков взвились в воздух и, подобные граду, пали на город, а мощные катапульты обрушили камни на башни, которые прикрывали мост».

Подобно многим фортификационным сооружениям в Западной Европе в те времена, башни эти были сделаны из дерева, и, естественно, викинги попытались поджечь их: «Их грозные орды безуспешно пытались забросать хотя бы один ров или разрушить башню тараном. Разозленные тем, что им не удается разбить нас в открытом поле, норманны взяли три из своих самых больших судов, быстро наполнили их целыми стволами деревьев, даже и с листьями, и подожгли их. Восточный ветер погнал эти суда, испускающие пламя, и викинги с помощью тросов стали подтягивать их вдоль берега, стараясь разрушить мост и поджечь башню…»

Другой прием был применен во время одного из многих штурмов Лондона. Деревянные мосты, переброшенные через Темзу, «были столь широки, что на каждом из них могли свободно разъехаться две телеги. На мостах имелись борта выше роста человека, а под мостами сваи, которые были вбиты в дно реки. Во время штурма вся дружина стояла на мостах и обороняла их».

В период этой осады Лондона город находился в руках данов – Олаф Норвежский помогал Эзелреду[4 - Эзелред – сын короля Эдгара.] обрести трон.

«У Олафа были большие щиты, сделанные из ивняка и мягкого дерева, которые были соединены вместе так, что образовали плетеный дом, которым и накрыли сверху суда. Это укрытие покоилось на стояках столь высоких, что давало возможность стрелять из-под него и выдерживало удары камней, брошенных на них сверху. Когда его воины были готовы, они сели в лодки и принялись грести вверх по реке; но, когда они подошли ближе к мостам, они были обстреляны с них, потом с мостов принялись бросать такие большие камни, что ни щиты, ни шлемы не могли защитить от них; так что суда их были изрядно повреждены и многим пришлось отступить. Но Олаф и норманны, бывшие с ним, смогли укрыться под мостами, и привязали там канаты за опоры мостов, и принялись изо всех сил грести вниз по течению. Опоры мостов были вырваны из дна реки и не могли больше поддерживать мосты. Потому как на мостах плотно стояли вооруженные воины и еще там было много тяжелых камней и оружия, то опоры мостов сломались, и мосты вместе с множеством воинов на них рухнули в реку; и лишь немногим удалось добраться до берега и спастись».



Древние скандинавы значительно отличались друг от друга – в одном отряде могли собраться отъявленные дикари из какого-нибудь богом забытого залива на Балтике, члены же другого могли несколько лет прослужить в Константинополе, самом космополитическом городе мира. Не были они и все поголовно варварами в своем общении с неприятелем. Приведенный ниже отрывок взят из «Саги о Орваре Одде». (Следует полагать, что эти законы были применимы только к набегам на других скандинавов. Достаточно трудно соотнести кодекс поведения Хьялмара с принятыми в среде викингов военными обычаями.)

«Хьялмар сказал: «Я не буду придерживаться каких-либо других законов викингов, чем те, которые были у меня до этого». Одд ответил: «Когда я их услышу, тогда и буду знать, подойдут ли они мне». Хьялмар сказал: «Во-первых, я никогда не буду есть сырого мяса, как не будет делать этого ни один из моих воинов, хотя у многих людей в обычае носить мясо у себя под одеждой, а потом называть его приготовленным; так есть подобает скорее волкам. Я никогда не буду грабить торговцев или boendr (землевладельцев), разве что когда я буду идти походом на врага и мне надо будет кормить моих людей, но и тогда я заплачу за все взятое полной мерой. Никогда я не буду грабить женщин, даже если окажется, что они владеют большим богатством, и никогда не возьму женщину на борт своего судна против ее воли; а если кто из моих воинов возьмет ее против воли, то поплатится за это жизнью, кто бы он ни был».



Скандинавы во времена викингов редко строили каменные жилища. Даже королевские покои и дома были деревянными. Огонь был естественным и любимым оружием, и сжечь дом или залу вместе с его владельцем и домочадцами было вполне заурядным делом. Вообще было принято позволять спастись женщинам, детям и слугам, а порой и членам семьи, не вовлеченным в родовую вражду. У остальных же выбор был небогат: сгореть заживо или задохнуться в дыму либо же пасть от мечей, выбравшись наружу.

«Часовые Торольфа сидели в доме, пируя, и никто не стоял на страже. Король (Гаральд Гарфагар, «Прекрасноволосый») окружил со своими людьми зал, затем они издали военный клич и протрубили в королевский рог. Когда Торольф и его люди услышали это, они бросились к оружию, поскольку у каждого оно висело за спиной. Король, стоя у входа в залу, прокричал, что женщины, подростки, старики, рабы и крепостные должны выйти из дома. Сигрид, жена Торольфа, бывшая в доме, вышла из дома… Король сказал своим людям: «Вы должны поджечь залу; я не хочу потерять своих людей, сражаясь с теми, кто выйдет наружу, потому что я думаю – они побьют многих из нас, выйдя наружу, хотя их и меньше, чем нас. Затем зала была подожжена, и огонь быстро охватил ее, потому что дерево было сухое, стены просмолены, а крыша крыта берестой. Торольф велел своим людям сорвать обшивку стен, забраться на потолочное перекрытие и выломать наружную стену. Им удалось расшатать одну из стенных опор и развалить стену так, что открылся выход наружу. Торольф вышел первым, затем Торгилс Гьялланди («Громкоголосый») и все остальные, один за другим. И началась жестокая битва…»

Из «Саги о Ньяле», одной из самых знаменитых исландских саг, мы узнаем о том, что происходило дальше.

«Флоси сказал: «Я предлагаю тебе, бонд Ньяли, выйти из дома, потому что ты не заслужил того, чтобы быть сожженным». Ньяли сказал: «Я не выйду отсюда, потому что я уже старик и не смогу отомстить за своего сына, а жить с позором не хочу». Флоси сказал Берторе: «Ступай отсюда, женщина, я не хочу сжигать тебя». Бертора ответила: «Я вышла за Ньяла молодой девушкой и обещала ему разделить все, что нам суждено». С этими словами они вернулись в залу…»

Более приятный обычай, который обозначает для нас отношение норвежцев к войне, заключался в том, что поле для сражения обозначалось и назначалось время для сражения. Также было принято воздерживаться от грабежа и разбоя до начала сражения.

«Закон короля Хейдрика был таков, что если войско врагов войдет в пределы его страны и король страны назначит поле для сражения и укажет время, то викинги не должны заниматься грабежом до того, как битва начнется».

Подобное отношение к войне, скорее напоминающее дуэль, типично для примитивных воинственных племен – любящих войну саму по себе. Такая война не является «продолжением политики» – скорее это просто изрядная потасовка, на которую настоящие мужчины идут в отличном расположении духа, как на праздник.

Когда встречались враждебные отряды викингов или их суда, то на копье или мачте поднимался красный щит в знак войны. Напротив, белый щит служил знаком мира или, по крайней мере, переговоров. Другим древним обычаем был бросок копья или выстрел из лука поверх голов противника. Этим жестом воины посвящались Одину, он также служил знаком к началу битвы. Знаком к началу сражения был также трубный звук горнов.

Традиционным способом призыва жителей данной местности на борьбу с врагом был объезд ее вестником со стрелой войны.

«Если вестник несет известие о начавшейся войне, он должен донести железную стрелу до самых дальних границ своей страны. Стрелу эту доставляют lendirmen (lendirman, или landman, был местным официальным уполномоченным и знатным человеком, нечто вроде английского «рыцаря графства» Средних веков) и везут на борту судна с экипажем, который гребет не переставая день и ночь (то есть без всяких остановок). Каждый человек, в дом которого заносится стрела войны, считается призываемым в бой и через пять дней уже должен быть на борту судна. Если кто-то решит тихо отсидеться дома, он считается вне закона, будь то theng (благородный человек) или thrall (раб или крепостной)».

С уверенностью можно сказать, что большая часть скандинавов никогда не выбиралась за моря, окружающие их страну. Они жили на своей земле, ловили рыбу, охотились, растили урожай, воспитывали детей, точно так же, как и большинство населения в обществах с сельскохозяйственным и мореходным укладом жизни; и занимались всем этим многие века. Но их тесное знакомство с морем за эти столетия научило их конструировать и строить суда, способные плавать в суровых северных водах, заходить на веслах в длинные фьорды и речные устья или идти под парусом, когда порывы северного ветра делали греблю невозможной.

Самый распространенный тип судов древних скандинавов – драккар викингов – подробным образом описан в других источниках. Те, кто поклонялся Одину, верил в то, что для умершего лучше отправиться в последнее странствование, будучи погребенным под курганом, чем быть помещенным в свой любимый драккар в компании своих мертвых дружинников (вместе с изрядной долей награбленной ими добычи) и, объятым пламенем, выйти в открытое море. Именно захоронения в курганах, где вместе с покойным погребались и его драккар, и его личные вещи, стали для нас основным источником сведений об их судах, на которых они не только разбойничали по всей Западной Европе и частично в Средиземноморье и Африке, но и колонизировали Исландию и Гренландию и даже добрались до самой Америки.

Драккар викингов представлял собой длинное узкое плоскодонное судно, имеющее значительный продольный прогиб (это значит, что его корпус резко поднимался вверх к носу и к корме). Эти суда на большей части корпуса были беспалубными, лишь у носа и кормы имелись небольшие помосты. Форштевень обычно заканчивался вырезанной из дерева головой дракона. Голова дракона часто выполнялась съемной и убиралась, когда драккар заходил в дружественную гавань.

Драккары норвежцев приводились в движение как парусом, так и веслами. Парус имел квадратную форму и делался из ткани, обычно из грубого шерстяного материала, хотя порой и из кожи. Очень часто парус расписывался красками либо делался из продольных полос ткани двух или более цветов. Порой какой-нибудь крупный правитель повелевал вышить на нем свой герб. Когда Сигурд Йорсалафари следовал на драккаре из Иерусалима в Миклегард (Константинополь), он, как рассказывали, потерял две недели попутного ветра, ожидая его перемены на такой, который бы позволил ему во всей красе продемонстрировать жителям Византии свои отделанные бархатом паруса.

Нам неизвестно, владели ли норвежцы искусством хождения под парусом и против ветра. Вполне возможно, что и владели. Долгий опыт мореплавания должен был научить их слегка разворачивать парус к носу или корме так, что они могли пусть медленно, но продвигаться вперед, даже если ветер был встречным. Для соответствующего разворота паруса использовались брус, к которому крепился нижний край паруса, и несколько тросов. С другой стороны, вполне понятно, что викинги далеко не полностью знали все возможности хождения под парусом, иначе бы они непременно несколько изменили как парусное вооружение, так и конструкцию своих судов. Для того типа судов, которые использовали викинги, был неизбежен значительный дрейф, поскольку квадратный парус эффективен только при попутном ветре.

Суда древних скандинавов делались двух основных типов – торговые суда (knerrir) и боевые драккары. О торговых судах мы располагаем лишь отрывочными сведениями; по отдельным упоминаниям о них в сагах можно заключить, что они были более короткими, имели более высокие борта (в одной из саг говорится, что «Ормен Ланге» – любимый драккар Олафа Трюггвасона имел такие же высокие борта, как и торговый кнорр) и могли лучше противостоять морским штормам.

«Хакон сказал, что моря, окружающие остров, трудно преодолеть из-за сильных ветров и волнения. «Вы не можете отправиться туда на драккарах, но я повелю построить для вас два корабля и дам вам опытных людей, чтобы управлять ими».

Суда этого типа вполне могли иметь палубу, и Бьёрн Лэнстром (в своей книге «Корабль») считает, что корабль имел прямые форштевень и ахтерштевень – в противоположность резко вздымающимся носу и корме драккаров.

Суда древних скандинавов, которые мы привыкли объединять одним словом – драккары, – для их владельцев подразделялись на несколько классов. Все они имели одинаковую форму и конструкцию и различались только размерами. Соответственно этому и число гребных весел было различным – суда-драконы приводились в движение самым большим числом гребцов. На судах самых мелких типов на каждое весло приходился один гребец, хотя для резкого ускорения хода судна к нему рядом на банку мог подсаживаться еще один гребец.

Один из самых известных кораблей викингов был найден в Гокстаде. Этот корабль, захороненный в кургане вместе со своим владельцем, был раскопан в 1880 году. Он представляет собой 32-весельное судно, имеющее в длину около 23,5 метра от носа до кормы и почти 5,2 метра в ширину по бимсу. Судно относится к типу малых судов – и все же его современная копия, построенная в 1893 году, пересекла Атлантику за двадцать восемь суток. Экипаж, совершивший этот переход, сообщил потом, что судно хорошо слушается руля и обладает отличными мореходными качествами. Во время перехода скорость порой достигала 11 узлов. В раскопанном в Гокстаде судне был погребен вождь крупного сложения – его рост достигал 6 футов 3 дюймов, а рядом с судном были найдены кости принесенных в жертву лошадей.

Отверстия для весел в бортах гокстадского судна отстоят друг от друга на 38


/


 дюйма, и по этому расстоянию были вычислены приблизительные размеры других судов древних скандинавов. «Ормен Ланге», «Длинный змей», как упомянуто в сагах, имел 34 банки для гребцов (68 весел) и, по всей вероятности, достигал в длину 150 футов. В «Королевской саге» говорится, что его длина составляла 74 элла (122 фута) «на траве», то есть по килю. Пространства между банками назывались отсеками, и в каждом из них во время сражения размещалось по нескольку воинов. Отсеки делились на полуотсеки. В той же саге упоминается, что на «Длинном змее» в каждом полуотсеке размещалось по восемь человек, что в целом составляет более шестисот человек. Для подобного судна это слишком много, но очевидно, что у корабля на борту находилось максимально возможное количество воинов.

Норвежцы в разгар сражения использовали маневр лишь в малой степени. Сколько-нибудь систематического использования таранного удара мы предположить не имеем оснований – да и высокий закругленный нос корабля не очень-то делал такой таран возможным. По упоминаниям в сагах можно предположить, что по крайней мере один тип судов (jarnbardi) имел нечто вроде железного усиления носа или, быть может, металлические шипы на носу, но ничего подобного клювообразному подводному выступу греческих или римских судов не встречается. Перед боем суда, насколько нам известно, группировались в некое подобие эскадр, но сохранялось такое формирование недолго. Непосредственно перед битвой более крупные суда связывались вместе и образовывали нечто вроде боевой платформы. Во время боя воины могли переходить с одного судна на другое и усиливать те участки, где это было необходимо.

«Король Олаф протрубил в горн, давая сигнал, чтобы одиннадцать судов связались вместе. В центре был «Длинный змей», с одного борта от него «Короткий змей», а с другого – «Журавль», и еще по четыре судна по обе стороны от них…

Воины короля Олафа сразу же связали суда, как было сказано, но, когда король увидел, что они стали связывать форштевни «Длинного змея» и «Короткого змея», он громко воззвал: «Выдвиньте вперед большое судно, я не желаю быть позади всех своих людей в этом войске…»






Драккар викингов. Чертеж показывает, как рулевое весло крепилось к корпусу. Ниже: блоки, ось уключины, черпак и нос драккара (реконструкция), найденного в Осберге, украшен орнаментом 1 – рулевое весло; 2 – блоки; 3 – ось уключины; 4 – черпак; 5 – нос


Затем Ульф Рыжий, знаменосец при стяге короля и воин на носу драккара, сказал: «Если «Змей» будет выдаваться намного вперед других судов, поскольку он больше и длиннее их, то воинам на его носу придется как следует потрудиться…»

В приведенном выше отрывке из «Саги Олафа Трюггвасона» рассказано о том, как король выстроил свои суда против намного превосходившего его в численности вражеского флота в своей последней знаменитой битве при Свольдере, в 1000 году. Вражеский флот – датчане, шведы и взбунтовавшиеся норвежцы – эскадра за эскадрой принялся наносить удары по строю судов короля Олафа (по всей видимости, вследствие нехватки места для маневра совместными силами). Как и предсказывал Ульф, «воины короля Свейна сбили свои суда в плотную линию по обе стороны от «Длинного змея», поскольку он находился намного впереди остальных судов короля Олафа…»

В морских сражениях широко использовалось метательное оружие.

«Тогда Эйнар Тамбарскелвир запрыгнул на борт «Длинного змея» и оказался на его корме в основном отсеке (возможно, пространство между изгибом ахтерштевня и первой банкой для гребцов. – Авт.) и выстрелил из лука, а он был лучшим лучником из всех воинов. Эйнар стрелял в ярла Эйрика, и стрела ударила рядом с ним в румпель, чуть выше головы ярла, и вошла до самого оперения…

Ярл же сказал воину, которого звали Финн… и был он самым великим лучником; и он сказал: «Подстрели-ка мне того юнца, что на корме».

И Финн выстрелил, и стрела попала прямо в лук Эйнара, когда тот натягивал тетиву в третий раз, и лук разлетелся на куски как раз посередине.

Тогда спросил король Олаф: «Что это треснуло так громко?»

И ответил ему Эйнар: «Это Норвегия, король, лопнула прямо у меня в руках…»

Для сцепления с судами противника и удержания их борт к борту использовались якоря и абордажные крючья.

«…Тогда носовые стрелки забросили якоря и абордажные крючья на борт судов короля Свейна, и тогда они смогли стрелять сверху вниз, потому что их суда были намного больше вражеских и имели более высокие борта, и они поразили всех воинов на датских судах, которые удерживали рядом с собой….»

Как бы отчаянно ни сражались люди Олафа, бой мог иметь теперь только один исход. Захватив более мелкие суда, пришвартованные к бортам «Длинного змея», и перерезав тросы, удерживавшие их, противник в конце концов загнал всех оставшихся в живых на борт «Длинного змея».

«Ярл сам первым взошел на борт самого дальнего из судов короля Олафа вместе с Янбарди, очистил его от врагов и перерезал тросы; затем он захватил следующее судно и сражался на нем, пока не перебил всех… В конце концов все суда короля Олафа были захвачены, кроме «Длинного змея», на котором собрались все воины, кто еще мог сражаться…»

Воины короля Олафа теперь сражались с мужеством отчаяния. Высокие борта «Длинного змея» давали им некоторое преимущество, но «такой град стрел и ударов мечей обрушился на «Змея», что воины на нем даже не могли укрыться от них… Отчаянно сражались люди в форпике (пространство сразу же за носовым помостом. – Авт.) и воины, защищавшие нос, потому что в этих местах борт был выше и менее доступен для нападавших. Но когда люди на нем уже стали падать от потери крови и изнеможения, то началось это с середины судна, и нападавшие сказали, что если бы отважные воины на его борту смогли бы и дальше защищаться, то взять «Змея» не удалось бы».

Тем не менее защищавшиеся отбили несколько попыток захвата судна. После этого ярл обратился за советом к одному из мудрых ветеранов.

«Тебе надо взять большое бревно и дать ему упасть с твоего судна на борт «Змея», чтобы оно сокрушило его; и тогда твоим воинам будет легче перебраться на «Змея», потому что тогда высота его бортов сравняется с бортами твоих судов».

Совет был выполнен, и, «когда большое бревно было брошено на его борт, «Змей» стал сильно раскачиваться, и поэтому многие из его защитников попадали в воду по обе стороны от него».

Сражение закончилось тем, что большая часть оставшихся в живых воинов на «Змее» предпочла выброситься за борт, чем попасть в плен.

«И поскольку так много воинов ярла уже было на борту «Змея», а другие суда ярла окружили его со всех сторон, а на «Змее» уже осталось так мало людей, чтобы сражаться против такой силы, то хотя люди короля были и сильны, и бесстрашны, но все же большая их часть пала в бою. Сам же король Олаф и Колбъёрн (его постельничий) прыгнули за борт, каждый со своего борта; вокруг же было много мелких судов ярла. И когда ярл снова появился на поверхности моря, то люди на этих судах хотели вытащить его и повергнуть его перед ярлом Эриком, но король Олаф закрылся своим щитом и ушел под воду».

Даже когда численность флотов была более или менее одинакова, маневр применялся очень редко. Обе стороны обычно предпочитали выяснять отношения в сражении на мечах и боевых топорах. В битве при Свольдере, как следует из текста саги, лишь несколько из судов Олафа были связаны вместе, но в других случаях это делали обе стороны. Так, например, в битве при Нисаа (1062) сошлись флоты короля Норвегии Гаральда Гарфагара и датского короля Свенда.

«Затем каждый из противников связал свои суда вместе, начиная с середины флотов, но так как они были весьма многочисленны, то много судов осталось непривязанными, и каждое из них, кто посмелее, стало выдвигаться вперед… Ярл Хакон и те суда, что следовали за ним, не связали побыстрее свои суда в единый флот, но стали грести к судам данов, которые не были связаны, и убивали всех на этих судах, которые попадались им на пути… Сам ярл не покидал поля боя весь вечер, появляясь впереди там, где он был всего нужнее…»

Такой мобильный резерв во многом способствовал победе Гардрады. «…Зимой по всей округе пошли толки о том, что ярл Хакон выиграл битву в пользу короля, а тот стал премного завидовать ему и даже пошел было на него войной, но не смог совладать с ним».

В то время как суда, связанные воедино, давали воинам хорошие возможности для обороны, они же становились изрядной помехой, если надо было оперативно отступить.

«Суда, которые были связаны вместе, оказалось не так-то просто освободить, поэтому воины, которые были в них, просто попрыгали за борт, и некоторые из них добрались до других судов, не привязанных к прочим, и все воины короля Свенда, кто смог, стали грести прочь, но многие из них были убиты. Там, где сражался сам король, больше всего судов были связаны вместе, и король оставил за собой более семидесяти сраженных им врагов».

Почти во всех случаях, когда на море сходились крупные эскадры древних скандинавов, они сражались друг против друга. К немногим исключениям относятся несколько сражений сакских королей в Англии, в особенности Альфреда, правителя Эссекса, которые представляются стихийными попытками сформировать флот, способный противостоять викингам, сражаясь по их правилам. Какие бы сражения ни выигрывали эти монархи, все они были сражениями достаточно малого масштаба – поражением того или иного незначительного пиратского отряда или пары таких отрядов, и ни один английский флот не был способен обеспечить безопасность всего королевства. Не способны на это оказались и корабли любого из других западных царств, и суда древних скандинавов, бесспорно, безраздельно властвовали на морских просторах Северной Европы в течение чем более двух столетий.

Такими в то время были древние скандинавы. Закаленные физически и морально уже самим образом жизни в жестоком и суровом климате, они жили только ради войны и поэтому великолепно владели оружием и были искусными воинами, знакомыми со всеми секретами военного дела, преподанного им постоянными упражнениями и сражениями на протяжении всей их жизни. Подгоняемые жадностью к приключениям и стремлением к грабежу более мирных ближних и дальних соседей, они создали веру, в которой совершенно не ценилась жизнь человека, но в которой прославлялся кровавый убийца, как образец всего достойного в человеке.

Для людей, живших в одно время с ними, они представлялись сущими демонами – живой волной хладнокровного ужаса, которая с ревом, неодолимая, накатывалась на них снова и снова, и, отхлынув, каждая следующая волна уносила с собой те немногие обломки, которые не были смыты волной предыдущей. Не было силы, которая могла бы справиться с ней, и лишь когда пересох источник, питавший эти волны, только тогда западная цивилизация смогла снова обрести дыхание.

История имеет обыкновение окрашивать былые времена в розовый цвет, и ныне мы чтим отвагу и доблесть викингов, как-то забывая о творившихся ими бесчинствах. Мы сравниваем их с воинами иных времен, но с древними скандинавами как с воинами, мореходами, искателями приключений мало кто мог сравниться.

Так пусть же славятся викинги! – и пусть они будут вечно счастливы в своем раю, где

		Высокий зал крыт древками копий;
		Высокие стены его составлены из щитов;
		А за столами пируют славные герои.




ВИЗАНТИЯ


В то время как германские племена (и особенно древние скандинавы) господствовали во всей Западной Европе, в конце 1-го тысячелетия нашей эры у восточных ворот Европейского континента стояла, охраняя их, армия, которая по своей дисциплине, организации, а зачастую и по военному руководству, вне всякого сомнения, могла быть названа лучшей во всем тогдашнем мире. Эта сила, армия Восточной Римской империи, на протяжении веков не была оценена по достоинству. Само слово «Византия» сразу вызывало представления об упадке, хитрости и коварстве, предательстве и лжи. И все же на протяжении веков, несмотря на все пороки собственно Византии, ее небольшая профессиональная армия удерживала на границах Востока персов, арабов, турок, авар, булгар и других недругов. Но самый тяжелый удар был нанесен ей с Запада – удар кинжалом в спину, за который дорогой ценой пришлось заплатить всему христианству. И когда Константинополь пал под натиском турок, то с ним пала не только твердыня креста, но и великий символ западной цивилизации.

Своей утвердившейся в истории низкой репутацией византийский солдат частично обязан английскому историку Гиббону. «Слабости византийских армий были наследственными, – писал он, – их победы случайными». Эти слова противоречили исторической правде о военной организации, которая могла гордиться едва ли не пятью веками почти постоянных войн – и почти постоянных побед – и о которой византийский император писал: «Командующему, который имеет в своем распоряжении шесть тысяч конников нашей тяжелой кавалерии и Божью помощь, больше ничего не надо». Сильное давление массовых вторжений извне в конце концов уменьшило территорию империи до такого размера, что она больше не была способна обеспечивать себя, но все же ухитрялась сохранять свое существование даже в таком бедственном состоянии вплоть де середины XV столетия, что красноречиво говорит о мужестве ее воинов и прозорливости ее правителей.

Империя располагала непревзойденным по своим качествам и боеспособности флотом. Монтроз в своей работе «Война в истории человечества» пишет: «Эффективность действий военно-морского флота Восточной Римской империи может быть оценена по тому факту, что он был практически флотом без истории. На протяжении периода в шестьсот лет его могуществу был брошен вызов только в двух случаях. Лучшего испытания и не сыщешь, поскольку достоинство флота оценивается по его результатам действий в качестве предупредительного, а не целительного инструмента стратегии».

В эпоху вооруженных толп, предводительствуемых отдельными выдающимися личностями, армии Восточной империи сохраняли мастерство и дисциплину, совершенно запредельные для понимания их грубыми племенными вождями-воинами Запада. В то время как мелкие царьки Севера восседали, потягивая мед, в своих длинных домах из грубо обтесанных бревен – в окружении своих еще более диких дружинников, – военачальники Востока разрабатывали весьма сложные теории военного искусства, которые принимали во внимание не только тактику и стратегию, но и технические аспекты войны, а также вопросы снабжения (о которых и не слыхивали на Западе) и даже не упускали из виду особо чувствительные для различных наций психологические аспекты.

Вполне справедливо будет заметить, что сражения выигрывают отнюдь не военные теоретики и что даже самое профессиональное руководство по военному искусству не создает победоносную армию. Но, по счастью для империи, ее офицеры и высшие военачальники оказались способными соединять теорию с практикой, – а подобная комбинация приводила не одну численно меньшую армию к победе над более многочисленной.

Правители Восточной империи, хотя обычно и сражались с численно превосходящим их врагом, выигрывали битвы за счет правильного выбора родов войск (или их комбинации) и тактики, которые были наиболее эффективными в сражении именно с данным неприятелем. Имперский военачальник обычно был в состоянии правильно оценить силы противника, его вероятную тактику, направления и задачи атак. Поэтому он мог сосредоточить на направлении удара противника необходимые силы (империя страдала от недостатка людских ресурсов) и средства для завершения операции.

Следует отметить, что целью византийцев, как правило, была оборона территории, а не ее захват. Их противники обычно были всадниками, поэтому, совершенно естественно, обороняющимся был необходим прежде всего тот род войск, который позволял быстрейшую его концентрацию в минимально возможное время. Нельзя сказать, чтобы роль пехоты недооценивалась, но в качестве защитника протяженных границ старой империи на Западе тяжеловооруженная пехота не могла достаточно быстро реагировать на вторжения, поскольку нападающие армии состояли преимущественно или по большей части из всадников.

Армии раннего периода существования империи, до правления Юстиниана включительно (527–565), подобно армиям Запада, состояли по большей части из иностранных (главным образом тевтонских) вспомогательных частей, называемых feodorati. Подобная политика натравливания одних варваров на других имела свои преимущества, но была в то же время опасным средством – поскольку эти иностранцы хранили верность только своим собственным вождям или генералам, которые им и платили. Кроме того, такая политика требовала расхода все новых и новых средств – а в империи всегда ощущалась нехватка денег. После великих побед армии Юстиниана, одержанных под водительством таких военачальников, как Велисарий и престарелый евнух Нарсес, армия Византии приняла законченную форму, которую и сохраняла неизменной в течение столетий, со времени реформ Маврикия[5 - Маврикий – восточноримский император (ок. 539–602), родом из Каппадокии; в 579 г. был главным военачальником в азиатских провинциях империи; в 582 г. сделался зятем императора Тиверия II и вслед за тем его преемником.] (582–602), генерала и впоследствии восточноримского императора. Этот мудрый военачальник, автор известного «Стратегикона» (своего рода наставления для высшего командного состава), положил конец системе, при которой войска были преданы прежде всего своему генералу, а уж во вторую очередь императору. Сосредоточив производство офицеров в звания выше центуриона в руках центрального правительства, он лишил армию и командующих дивизиями изрядного источника влияния и силы. Он также покончил со значительными отрядами личных приверженцев генералов, которые выросли из небольших групп телохранителей в эпоху Римской республики, а также с домашними «сотоварищами» романизированных вождей варваров времен заката Западной Римской империи. Так, по некоторым данным, численность личных приверженцев Велисария доходила до шести тысяч человек.

Увеличением набора солдат из состава жителей империи – армян и исавров, фракийцев и македонцев – соотношение иностранных наемников в армии было значительно уменьшено. Это не только обеспечило большую преданность армии центральному правительству, но и способствовало восстановлению строгой дисциплины, чего невозможно было добиться при системе, когда личная популярность командующего покупалась ценой ослабления порядка. Была восстановлена старая система лагерей и полевых укреплений; новые армии Византии стали уделять окопным работам почти такое же внимание, как и легионеры Рима.

Основой византийской армии были тяжеловооруженные и облаченные в защитные доспехи конные лучники – катафракты. В их снаряжение входили стальной шлем с небольшим плюмажем, длинная защитная рубаха с нашитыми на нее металлическими пластинами или кольчуга, закрывавшие всадника от шеи до бедер; латные перчатки и стальные поножи. Поверх кольчуги часто надевалась накидка. Кони офицеров и рядовых первой шеренги в качестве защитного облачения несли на себе головной доспех и нагрудную броню. Каждый всадник был вооружен длинным копьем с флажком ниже наконечника (различные части имели плюмажи, накидки и флажки определенного цвета), луком с колчаном стрел, широким мечом и кинжалом. Позади седла была приторочена шерстяная накидка.

Теперь в армии использовались фигурные седла, вместо подкладок или одеял, закрепленных подпругой, как в предыдущие эпохи. Примерно в середине V века был сделан большой шаг в развитии конницы – стали употребляться стремена.

Можно с уверенностью сказать, что этот очень важный предмет конской сбруи удвоил эффективность действий всадника. Твердая, уверенная посадка в седле позволила в полной мере использовать ударную мощь конницы; теперь можно было эффективно применять длинное копье, да и пеший воин не мог больше так просто стащить всадника с коня, схватив его за ногу, – весьма важный фактор в гуще боя. Не совсем понятно, почему конница так долго не знала этого предмета снаряжения, но впервые стремена упомянуты в «Стратегиконе», хотя по некоторым фразам можно заключить, что ко времени написания этого трактата они уже были в ходу.

Воины легкой конницы не имели столь полного защитного снаряжения, но несли большой щит (которого у конных лучников не было). Вооружены же они были копьем и мечом.

Пехота также была двух видов. Тяжеловооруженные пехотинцы, скутаты, были облачены в стальной шлем с гребнем и короткую кольчугу и имели большой щит. Щиты эти, так же как и гребни на их шлемах, были окрашены в цвета полкового знамени. В качестве оружия они имели копье, меч и тяжелый боевой топор с острием на обухе.

Легковооруженные пехотинцы действовали в качестве лучников. Их луки были более длинными и мощными, чем у катафрактов. Описывая конных лучников, историк Прокопий писал: «…Они были искусными всадниками и, несясь во весь опор, без всякого труда могли стрелять из своих луков в любую сторону, преследуя неприятеля или уходя от него. Стреляя из луков, они натягивали тетиву вдоль лица до правого уха и пускали стрелу с такой силой, что она поражала все, что встречала на своем пути, и ни щит, ни кольчуга не могли противостоять ей».

Существовали также помощники конных лучников, предположительно вооруженные тем же оружием. Один такой помощник приходился на каждых четырех конников (вероятнее всего, он держал их коней, когда всадники ссаживались из седел и действовали пешими). Также на каждых шестнадцать пехотинцев приходился один, который имел тележку, перевозившую, кроме прочих вещей, «ручную мельницу для зерна, треногу для подвески котла, пилу, две лопаты, деревянный молоток, большую плетеную корзину, серп и две кирки». Если местность была непроходимой для колесных телег, это имущество перевозилось на вьючных животных.

В армии имелась медицинская служба с носильщиками и хирургами, а также служба квартирмейстера, занимавшаяся вопросами снабжения. Этот довольно значительный обоз из телег и людей был отлично организован и находился под командой особо назначенных офицеров.

Тактической единицей византийской армии времен императора Маврикия была тагма – подразделение, аналогичное старому вексиллуму, численностью в три или четыре сотни человек. Каждая центурия состояла из десяти декурий. Это подразделение находилось под командой комеса, или военного трибуна. Три или более тагмы образовывали малую бригаду, а три бригады – турму. Более крупные соединения имели различную численность, чтобы вводить в заблуждение неприятеля относительно размеров всей армии – прием, которым впоследствии пользовался Наполеон с той же самой целью.

Для нужд военной администрации и задач обороны вся территория империи была разделена на регионы, называвшиеся фемами. Войска, расквартированные в каждой из фем, представляли собой, по крайней мере теоретически, совершенно автономную силу. Они были способны отразить вторжение неприятеля (следует помнить, что по большей части нападения на империю осуществлялись незначительным войском), или предоставить необходимое количество воинов для какой-либо экспедиции (хотя ни одна фема не оставалась совершенно без обороны), либо же оказать помощь другим фемам в отражении значительных сил нападающих. Естественно, приграничные регионы располагали более значительными войсками, чем те, которые были расположены в глубине страны.

Византийская армия больше полагалась на качество войск, чем на их количество (любой имперский военачальник предполагал, что ему будут противостоять значительно превосходящие по численности силы), так что когда войска империи были задействованы для отражения набега соседей или для оказания помощи другой феме, то для участия в боевых действиях направлялись только самые опытные воины – недавно призванные или ограниченно годные оставались нести гарнизонную службу.

В империи существовала и служба безопасности – отлично организованные разведка и контрразведка, а также система связи, использующая сигнальные огни, благодаря чему о вторжении в районе гор Тавра становилось практически немедленно известно в Константинополе, то есть за четыреста миль. Легкая конница весьма практично использовалась для получения информации; кроме донесений от верховых разведчиков, каждый командир был обязан «никогда не отвергать ни свободного человека, ни раба, ни днем ни ночью, даже если вы спите, едите или принимаете ванну».

Тактика армий Восточной Римской империи – как уже отмечалось ранее – была разработана для действий в определенных условиях и против определенных противников. Из письменных источников мы узнаем, что франки считали любое отступление бесчестьем, поэтому войска предупреждали, что «они будут сражаться где угодно, так что вам надо будет выбрать удобное для вас место и навязать им бой». Поскольку франкская конница «с ее длинными копьями и большими щитами наносит удар с чрезвычайной стремительностью», их следует завлекать в гористую местность, если это возможно, где действия конницы менее эффективны. Военные действия против франков следует затягивать как можно дольше, так как «после нескольких недель без сражений их войска… устают от такой войны и начинают большими группами возвращаться домой».

Беспечность франков при нахождении в сторожевом охранении также не осталась без внимания, как и их недисциплинированность. Имитация отступления, а затем разворот и нанесение удара по их расстроенным рядам считались хорошим приемом.

С другой стороны, «турки», под которыми понимались мадьяры и родственные им племена, основу армий которых образовывали многочисленные отряды легкой конницы, вооруженные луками, учитывались при разработке тактики приемов. Считалось более действенным разделаться с мадьярами немедленно, а не вступать с ними в перестрелку на дальнем расстоянии.

Подобно большинству кочевых племен, само существование которых зависело от их коней, им претило рисковать своими лошадьми, атакуя стройные ряды вымуштрованной византийской пехоты, чьи луки превосходили в дальности стрельбы их собственные и чьи стрелы могли причинить невосполнимый урон их ничем не защищенным коням.

Из всех своих противников византийцы на более поздних этапах особо выделяли сарацин, признавая за ними превосходство, как по вооружению, так и в области стратегии. Однако, хотя и сарацины также с большой эффективностью применяли тяжеловооруженную конницу, они обычно уступали в сражениях более тяжелой коннице Византии. Наибольшая опасность со стороны сарацин заключалась в их численном превосходстве, а также в их маневренности. У византийцев вошло в обычай уничтожать отряды нападавших тогда, когда они уже отходили, нагруженные награбленной добычей, чем пытаться перехватить их в самом начале их набега.

Стратегически важные пункты, такие как броды через реки и проходы в горах, на путях возможного отступления занимались подразделениями пехотинцев, и упор делался на то, чтобы в бою с вторгнувшимися бандами отсечь вражеских пехотинцев от конницы.

Поразительные успехи сарацин в начале их военной экспансии могут быть приписаны скорее фанатичной вере, чем превосходной подготовке, вооружению или тактике. Как можно видеть на примере обороны Омдурмана (город в Египте) в 1898 году, атака религиозных фанатиков с трудом могла быть отбита лишь сосредоточенным огнем из магазинных винтовок и пулеметов «Максим». Натиск их сил, хорошо подготовленных и оснащенных, на жителей Восточной Римской империи был неотразим. Лишь когда первый порыв фанатизма несколько потускнел, стали возможны победы над арабами. К этому времени они уже успели разграбить Сирийскую империю и всю Северную Африку. Но следует, однако, отметить, что жители забытых богом провинций, задавленные имперскими сборщиками налогов и раздираемые расколами внутри христианской церкви, во многих случаях оказывали захватчикам лишь весьма слабое сопротивление.

Тактика имперской конницы на поле боя строилась таким образом, чтобы нанести противнику как можно больше чувствительных ударов. Силы конницы обычно располагались в трех линиях; первая, наносившая основной удар, поддерживалась подразделениями, находившимися во второй линии и располагавшимися через относительно большие интервалы друг от друга, чтобы не мешать передвижению войск. Подразделения, находившиеся в тылу, обычно на флангах, выступали в качестве резерва. Фланговые прикрытия охраняли основные силы от любого опасного маневра неприятеля, а в отдалении от флангов противника располагались еще два подразделения, в задачу которых входило пребывать в засаде и, если позволяла возможность, нанести неприятелю удар во фланг или в тыл.

Такой боевой порядок был лишь одним из многих, применяемых в различных обстоятельствах. Когда в боевых порядках присутствовала пехота, она обычно располагалась в центре линии, а конница справа и слева от нее. В любом случае на неприятеля обрушивались обстрел лучниками и затем решительная атака закованных в броню всадников.

Такой комбинации обычно с избытком хватало для разгрома противника. Простодушные готы были разбиты при Тагине (Италия) в 552 году, когда имперские лучники, выдвинувшись вперед на двух флангах, обрушили град стрел на конных готов, наносивших удар по центру. Спешенные копейщики, занимавшие центр, стойко держались, в то время как смешавшиеся ряды конных готов все еще наносили по ним свои удары под градом сыпавшихся на них стрел и копий. Когда же готы в конце концов оставили свои попытки прорвать строй византийцев и стали отходить, то увлекли за собой и свою пехоту, так что вся эта беспорядочная масса бежавших была изрублена имперской конницей, до этого пребывавшей в резерве.

Нельзя не заметить определенного сходства между этим сражением и битвой при Креси (Франция), хотя, безусловно, Эдуард III никогда даже не слышал о Тагине. Это печальное обстоятельство наглядно демонстрирует упадок воинского искусства Запада, которому понадобилось восемь столетий, чтобы дорасти до подобной тактики.

То, что комбинация «лучник-конник» столь же эффективна против пехоты, как и против конницы, нашло подтверждение во многих сражениях – и, пожалуй, более всего в сражении в Силистрии (941). Русское войско киевского князя Святослава численностью 60 000 пехотинцев, вооруженное на манер викингов и, возможно, имевшее в своем составе много норманнов, встретилось здесь со смешанными силами византийской пехоты и конницы общей численностью в 30 000 человек. Русские, сражавшиеся строем каре, или шильдбургом, погибали сотнями. Когда их отряды изрядно поредели под градом стрел, панцирная конница врубилась в их ряды и разгромила их наголову со множеством жертв.

Стратегические и удобные для обороны места часто занимались отрядами постоянного состава, каждое такое приграничное охранение состояло из офицера и нескольких сотен воинов. Византийцы предпочитали больше надеяться на быструю концентрацию своих войск, чем на цепь крепостей, но оборонительные сооружения самого Константинополя – в том числе внешний ров шириной 18,2 метра и 6,1 метра глубиной – были самыми совершенными и крупнейшими в тогдашнем мире.

Внешняя стена была довольно низкой и представляла собой только укрытие для лучников, державших под обстрелом ров, но уже вторая стена имела 8,2 метра в высоту, а над ней еще возвышались 96 башен. Внутренняя стена имела в высоту 9 метров, была очень широкой и насчитывала еще 96 башен, расположенных так, чтобы прикрывать пространство между соседними башнями средней стены.

Город пережил много осад, но его мощные стены и господствующее положение на проливе Босфор позволяли ему отражать все нападения. Флот империи, хотя ему и бросало вызов растущее морское могущество сарацин, всегда сохранял способность поддерживать сообщение с Черным морем. В морских битвах с арабами византийский флот применял изобретение, сделанное, по-видимому, в VII веке, – знаменитый «греческий огонь». Состав этого смертоносного оружия, хранившийся в строжайшем секрете, продолжает оставаться загадкой и по сей день. По всей вероятности, оно представляло собой смесь сырой нефти, смолы, серы, живицы и негашеной извести. Использование в сражениях зажигательных веществ не было чем-то новым, но «изобретение», приписываемое сирийцу по имени Каллиник, состояло, скорее всего, в добавлении негашеной извести. Другие компоненты этой смеси, несомненно, воспламенялись негашеной известью при соприкосновении с водой. Смесь выбрасывалась из металлических труб, укрепленных на носу византийских судов, предположительно, сжатым воздухом, как в современных огнеметах. Потушить ее было исключительно трудно, а действие ее было уничтожающим. И хотя «греческий огонь» успешно использовался византийцами, все же главная заслуга в спасении Константинополя заключалась в воинском искусстве солдат и моряков империи.

Армия и флот Византии долго сохраняли свою боеспособность и высокий уровень организации, несмотря на поистине фантастические интриги, заговоры, беспорядки и плохое управление, которыми характеризовался беспечный и упадочный двор. Однако под ударами обрушивающихся на нее со всех сторон вражеских орд империя постепенно теряла территорию и людские ресурсы, пока от ее былого величия не осталась лишь блестящая оболочка. Последний, окончательный удар был нанесен ей при Манцикерте (крепость в Малой Азии) в 1071 году. Здесь новым противником империи выступили турки-сельджуки. Буйные, злые и лишь недавно обращенные в ислам, они горели религиозным фанатизмом. Вторгшись в Малую Азию, сельджуки навязали сражение императору Роману IV. К сожалению, молодой император, хотя и был отважным человеком, не обладал способностями военачальника; к тому же в его лагере свило гнездо предательство – обычное последствие борьбы кланов, которая всегда раздирает правящие династии. Но даже и в этом случае если бы его воля к власти соответствовала его храбрости, то военное искусство византийской армии, ее дисциплина и подготовка дали бы ему возможность избежать поражения. После целого дня упорного сражения наступление темноты побудило императора Романа отдать приказ об отходе к византийскому лагерю, вокруг которого собрались орды вражеских конников. Император отдал войскам приказ развернуться кругом, чтобы встретить новую атаку неприятеля, но его арьергард, которым командовал предатель Андроник, продолжил отступление к лагерю. Яростной атакой турки отрезали центр войска от его флангов и оттеснили последние с поля боя. После упорного сопротивления император был ранен и взят в плен, а остатки византийской армии пали в битве.

Это поражение, которое по своим последствиям может считаться одним из самых значительных в истории, поставило Восточную Римскую империю на грань катастрофы, лишив ее азиатских фем, а вместе с ними и значительной части ее людских ресурсов. Плодородные возделанные поля Малой Азии превратились в пустоши, над которыми свистел ветер, поскольку политика номадов-сельджуков состояла в том, чтобы обращать любую завоеванную ими страну в бесплодную степь.

Сверхчеловеческими усилиями Византийской империи удалось выжить и со временем даже вернуть себе потерянные было территории, но она так никогда до конца и не оправилась от поражения Романа IV. И когда неудачливый Константин (по странному стечению судьбы последний император, правивший в Константинополе, был тезкой первого императора) оборонял город от войск султана Мехмета II, на крепостных стенах столицы, достигавших тринадцати миль в периметре, но частично обвалившихся, сражалось только около 8000 человек! Гарнизон некоторых громадных башен составляли всего три-четыре человека. Так было утрачено былое могущество империи.




НОРМАННЫ


В 911 году был подписан договор (который должен был иметь большое значение для мировой истории) между королем Карлом Французским – его подданные прозвали его Простоватым – и неким норманном Роллоном.

«Роллон был великим викингом и столь высок, что ни одна лошадь не могла везти его (имеются в виду маленькие северные пони), поэтому он всюду ходил пешком, за что и был прозван Ролл оном Ходоком».

Вернувшись с Востока после одного из набегов викингов (как можно предположить, довольно неудачного в смысле добычи), он совершил ошибку, предприняв рейд на территорию Гаральда Прекрасноволосого (Гарфагара), короля Норвегии. Подобно большинству королей-разбойников, Гаральд был весьма чувствителен к любому сколько-нибудь крупному грабежу в его собственных владениях, так что Ходок был быстро объявлен вне закона.

«Роллон Ходок затем отправился на запад через море в Зюдрейяр (Гебриды), а затем в Валланд (Франция), где затеял войну, в которой добыл себе большое царство и поселил там много норманнов. Оно было названо Нормандией».

Так «Сага о Гаральде Гарфагаре» описывает основание Нормандии – хотя Роллон вряд ли мог предугадать долгосрочный эффект от своего захватнического похода. По договору 911 года с королем Карлом Французским Роллон и его наследники отхватили изрядный кусок Франции и вызвали этим целую серию событий, которые привели к распаду англосаксонского королевства по ту сторону пролива и, спустя три столетия, едва не вызвали падение самой Франции.

Смешение рас и культур может иметь удивительные последствия, как оно и произошло в данном случае. Черты характера норманнов, хорошие и дурные, с их природной склонностью к приспособлению, заметно обострились после контакта с другой расой и цивилизацией. Новое поколение славилось такими врожденными чертами и признаками, как крепкое телосложение, отвага и умение обращаться с оружием – равно как и живо перенятое от франков умение сражаться верхом (причем в скором времени они превзошли в нем своих учителей). Они унаследовали всю алчность своих предшественников, а также скупость и хитрость местного населения, воплотившиеся в неизбывное стремление к обогащению и власти. Дикость их норвежских предков, усугубившись, превратилась в неистовство, так что норманны постоянно, если их не держала крепкая рука, пребывали в состоянии анархии и мятежа. Эта страсть к свободе – наследие викингов – была смягчена принятием ими феодальной системы, которая царила на их новой родине, и всепроникающим влиянием церкви.

Норвежская тяга к приключениям соединилась с галльской практичностью, и дерзкие экспедиции в дальние страны обычно организовывались только после тщательной оценки их с точки зрения возможности захвата добычи и обретения новых территорий. Это последнее становилось для них едва ли не навязчивой идеей. Никто так не привязан к своему дому и своему клочку земли, как расставшийся с морем моряк; и, возможно, подсознательное стремление к тихой гавани, столь свойственное морским бродягам Севера, трансформировалось в норманнскую жадность к земле.

Унаследовали они и древнескандинавскую страсть к красноречию, а также чрезвычайную любовь к порядку и стремление к законности. Но, как и у их предшественников, древних скандинавов, страсть норманнов к судебным тяжбам часто имела весьма мало общего с правосудием – скорее, она представляла собой некую форму самооправдания. Не имело значения, сколь тяжко было его преступление, – норманнский барон обычно мог изыскать чрезвычайно изощренные законные оправдания для своих действий.

Такими и были норманны – яростными, коварными, жадными, отважными воинами и плохими соседями, что на своем опыте познали потомки Карла Простоватого. Их алчные до земли младшие сыновья добились для себя владений и власти на Сицилии и в Южной Италии, Малой Азии и Святой земле, но гораздо больше известно их завоевание принадлежавшей саксам Англии. Если от других их завоеваний ныне не осталось и следа, то в Англии, пока их поток в эту страну вместе с завоевателями не иссяк, они ни в каком смысле не были второстепенным элементом. Средневековая Англия была, по образу мыслей и культуре, Англией норманнов, и, лишь когда, со временем, англосаксонская кровь и англосаксонские черты личности впитались в плоть и кровь захватчиков, весь характер английской нации изменился и стал другим.

Герцога, владевшего Нормандией в XI веке, звали Вильгельмом, он был сыном Роберта Дьявола[6 - Роберт Дьявол – легендарная личность, весьма популярная в средневековых преданиях: нормандский рыцарь, отличавшийся чрезвычайной жестокостью, но искупавший затем свои грехи раскаянием и подвигами благочестия.] и прекрасной дочери кожевника. Вильгельму Бастарду (незаконному сыну) пришлось силой отстаивать свое право на герцогство. Он был ребенком семи или восьми лет от роду, когда его отец умер во время паломничества в Иерусалим, и, хотя бароны принесли ему присягу как наследнику его отца, его молодость и обстоятельства его рождения дали повод для многочисленных покушений на герцогскую корону. Последовавшие за этим годы были периодом совершенной анархии. Каждый знатный норманн теперь вместо драккара имел каменный замок или башню – но старые инстинкты викингов никуда не исчезли, разбой и насилие по-прежнему властвовали в стране. В 1047 году юный герцог, трое телохранителей которого уже погибли, защищая его, предпринял попытку обрести контроль над своим герцогством.

С помощью своего сюзерена, короля Франции, он разгромил мятежных баронов и после этого стал править своими землями железной рукой. В ходе неоднократных сражений со своими соседями из Анжу и с непокорными баронами Вильгельм показал себя отличным солдатом; управляя же делами своего герцогства, проявил недюжинные государственные и административные таланты. В 1051 году он побывал у своего двоюродного брата, английского короля Эдуарда Исповедника; и там, в Англии, по всей вероятности, ему была обещана английская корона. У него также были некоторые, довольно слабые, права на этот трон по линии жены, дочери Балдуина Фландрского, бывшего потомком Альфреда Великого.

Его соперником на пути к трону стал Гарольд Годвинссон (Годвин, граф Уэссекский). Это самый могущественный человек в Англии после короля, но в 1051 году он был изгнан из страны, и его сыновья отправились в ссылку вместе с ним. В 1052 году тревога саксов по поводу явного желания Вильгельма заполучить трон привела к возвращению Годвина в страну. После его смерти в следующем году его сын Гарольд стал правителем королевства. Вильгельм же по-прежнему верил в искренность обещаний симпатизирующего норманнам Эдуарда, и в 1063 году случай предоставил в его распоряжение самого Гарольда. Корабль, на котором плыл граф, потерпел крушение на норманнском побережье и был освобожден только тогда (потерпевших кораблекрушение в те милые времена обычно приканчивали ударом по голове или же держали в ожидании выкупа), когда тот торжественно поклялся на святых реликвиях поддержать претензии Эдуарда на трон. Однако Эдуард, который тем временем примирился с Годвинами, на смертном одре (6 января 1066 года) посоветовал передать трон Гарольду. Саксы быстро избрали и короновали его (они не желали в качестве короля герцога-норманна), и он начал готовиться к грядущим сражениям.

Брат Гарольда Тостиг получил в свое владение обширное графство в Нортумберленде, но в 1065 году его подданные взбунтовались, изгнали его и избрали вместо него Моркара де Мерсия. Гарольд старался уладить это дело, но был вынужден согласиться с изгнанием своего брата. Тостиг, поклявшись отомстить Гарольду, отправился к норвежскому королю Гаральду Гардраде (Строгому) и убедил того попытаться добыть для самого себя корону Англии. Этот могучий правитель не брезговал никакими средствами и стал готовиться к вторжению в лучших традициях викингов. Тем временем Вильгельм, разъяренный тем, что его обвели вокруг пальца, также начал собирать воинов и готовить суда – так что Гарольд очутился меж двух огней.

Наше повествование идет о норманнах и о Гастингсе, но эти две краткие кампании так тесно связаны между собой, что вполне могут рассматриваться как одна. При одном «если» – и мало какие из мировых сражений давали повод для столь многих «если» – не будь вторжения Тостига и Гардрады или случись оно несколько позднее, битва при Гастингсе могла бы иметь совсем иной исход. Нам неизвестно, каковы были потери Гарольда в сражении у Стамфорд-Бриджа, но это была практически рукопашная, и потери были значительны. Особенно крупными они должны были быть в рядах huscarles – единственного подразделения «регулярных» сил в королевстве – и должны были иметь решающее влияние на исход битвы с Вильгельмом.

Армия саксов была сформирована из национального народного ополчения, набранного на основе краткосрочной мобилизации; ополчение, вероятно, находилось в полевых условиях только в течение пары месяцев. В него же первоначально входили личные телохранители или дружинники знати и короля, которые, как представляется, трансформировались в платных воинов-профессионалов. Эта постоянно действующая армия была, без сомнения, хорошо вооружена и оснащена по стандартам того времени. По всей видимости, все воины носили шлемы, а у многих имелись и щиты в форме воздушных змеев, полукруглые вверху и сходящиеся на нет книзу, которые к тому времени по большей части вытеснили старые круглые щиты. Народное ополчение, набранное и оплачиваемое по принципу: один воин с определенного числа акров земли – тоже, по всей вероятности, было неплохо вооружено. Были в том войске, скорее всего, и местные добровольцы, но вооружением они похвастаться вряд ли могли и шли в бой, во многих случаях, безоружными или же с самым простейшим оружием. Будучи безмерно отважными – саксы всегда были прирожденными воинами, – они в то же время не имели никакого понятия о дисциплине, что в значительной степени повлияло на исход битвы – и на судьбу Англии.

Норманны, рыцари и воины, с другой стороны, были профессионалами войны и под волевым командованием такого человека, как Вильгельм, были способны на согласованные действия. Своим оружием и защитным снаряжением, по всей вероятности, они мало отличались от несколько лучше оснащенных англичан. Разумеется, они были более привычны сражаться верхом, что для многих из англичан было внове. Поэтому весьма вероятно, что, хотя многие из ополченцев Вильгельма были верховыми, их лошади служили главным образом в качестве транспортного средства, большую же часть битвы они сражались пешими. То обстоятельство, однако, что англичане все-таки применяли конницу, видно из приводимых ниже выдержек из описаний сражения при Стамфорд-Бридже: «…Английские конники атаковали норманнов; те упорно сопротивлялись, направив копья так, что конники не могли поразить их своим оружием, когда же они подошли ближе, то лучники норманнов принялись пускать в них стрелы со всей быстротой, на которую только были способны. Англичане поняли, что таким образом они ничего не добьются, и отступили. Норманны решили, что те спасаются бегством, и пустились за ними в погоню, но, как только англичане увидели, что они сломали свой строй шильдбург, они обрушились на норманнов со всех сторон, разя их стрелами и копьями» («Сага Форнманна»).

Курьезным совпадением представляется то обстоятельство, что погоня и контратака повторились буквально через несколько суток в битве при Гастингсе, а также и то, что стрела стала причиной смерти обоих королей.











Норманнская конница – с гобелена в Байе


Оружие и доспехи, использовавшиеся норманнами во время битвы при Гастингсе, являлись лучшими из применявшихся в западном мире. Копье рыцарей имело в длину около 3 метров, оно обладало прочным древком и листовидным острием. Подобные копья обычно украшались флажком, имевшим от двух до пяти концов. Помимо того, что копья использовались именно как колющее оружие, они, как представляется, могли применяться и в качестве оружия метательного, то есть как дротики. В ходу были также длинные мечи, с прямым клинком и обоюдоострые. Эфес обычно имел прямое перекрестье, а рукоять заканчивалась круглым навершием. Меч носился на левой стороне подвешенным на поясе, а иногда просунутым сквозь прорезь сбоку кольчуги. Кроме копья и меча, норманнский рыцарь часто имел еще и булаву. Она, по всей вероятности, висела на седельной луке, как и в более поздние времена.

Шлем имел коническую форму и обычно был оснащен широким наносником, прикрывающим нос. Роль нательного доспеха играла, как правило, кольчуга. Этот весьма важный предмет снаряжения представлял собой облачение, напоминающее по форме рубаху, сплетенную из мелких колец, или кожаную рубаху с нашитыми на ней кольцами либо пластинами из металла, частично перекрывающими друг друга подобно черепице. Насколько можно судить, она была длиннее, чем у викингов, и часто доходила до колен воина или даже ниже. «Его (Гардрады) кольчуга звалась Эммой; и была она так длинна, что доходила ему до середины голеней, и так прочна, что ни одно оружие не могло пробить ее». Из-за такой чрезвычайной длины, а также потому, что ее носили всадники, «подол» кольчуги разделялся спереди и сзади так, что всадник мог, сев на коня, прикрыть ноги ее полами.

Верхняя часть кольчуги обычно бывала выполнена в виде шапочки или защитного капюшона, который защищал все, кроме лица. Поножи, как можно судить, в те времена не получили распространения. Ступни ног и лодыжки обычно обматывались лентами ткани или мягкой кожи. Однако на отдельных фигурах настенных гобеленов можно видеть нечто похожее на кольчужные поножи. Деревянные щиты имели каплевидную форму, более удобную для применения в бою всадником, чем круглые щиты былых времен.

О защитном вооружении и оружии пеших воинов Вильгельма Завоевателя мы знаем очень мало. Значительную часть его войска составляли лучники, и знаменитый гобелен из ратуши Байе[7 - Байе – город в Нормандии. В ратуше висит гобелен Tapisserie de Bayeux, картина, изображающая поход Вильгельма Завоевателя, вышитый, по преданию, его женой Матильдой.] изображает их без защитного снаряжения и с непокрытой головой; колчан висит на правом бедре. Эти лучники сыграли важную роль в сражении, но не вполне ясны действия в ней других пеших воинов. Определенно основная тяжесть битвы пришлась на норманнских рыцарей и союзное им рыцарство Франции и Бретани.

У англосаксов лук был не в особом почете, хотя с большой уверенностью можно предположить, что среди воинов Гарольда имелось определенное число лучников. Любимым же оружием были боевые двуручные топоры, которые назывались «датскими», и вполне вероятно, что подавляющее большинство англичан было вооружено именно ими. Предположение о том, что многие из местных рекрутов были плохо вооружены, подтверждает и замечание Уильяма из Пуатье, отметившего в летописи, что англичане отвечали на атаки «копьями и дротиками и всяким другим оружием, как и топорами и камнями, привязанными к палкам».

Одной из главных проблем командующих в Средневековье было удерживать в полевых условиях армию, составленную главным образом из ополченцев или рыцарей-феодалов, а также наемников, в течение сколько-нибудь продолжительного времени. Армейская служба была строго определена по времени; задержка армии в полевых условиях приводила к резкому росту расходов, что никогда не приветствовалось; снабжение же армии всегда было сопряжено с труднопреодолимыми обстоятельствами. Именно поэтому Гарольд, собравший по общей мобилизации народное ополчение и организовавший значительный флот, исходя из предположения, что вторжение из Нормандии будет предпринято в середине лета (тогда как оно последовало в сентябре), был вынужден распустить и флот, и ополчение. Демобилизация была в самом разгаре, когда пришло известие о вторжении с севера.

Йоркширское ополчение под командованием северных ярлов Эдвина и Моркара было разбито (20 сентября) неподалеку от Йорка, понеся большие потери. Получив известие об этом, Гарольд немедленно направился туда из Лондона со своими воинами и теми наемниками с юга, которые еще не были распущены. Быстроту его броска можно объяснить только тем, что ведомые им войска были конными. Без сомнения, к нему по ходу присоединились еще некоторое число наемников и те воины северных провинций, которые были рассеяны после поражения 20-го числа. К Йорку Гарольд подошел в воскресенье 24 сентября.

«Тем же вечером, уже после захода солнца, с юга подошел Гаральд, сын Годвина, во главе громадного войска; он был впущен в город с согласия и по доброй воле горожан. Затем все выходы из города и все городские ворота были закрыты, чтобы норманны не могли получить никаких вестей и войско оставалось в городе всю ночь.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dzhek-koggins/evoluciya-vooruzheniya-evropy-ot-vikingov-do-napoleonovskih-voyn/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Олаф II Норвежский (Олаф Святой, Олаф Харальдсон – ок. 995–1030) – норвежский король, завершивший введение христианства в стране. После смерти был причислен к лику святых и стал почитаться как покровитель Норвегии.




2


Берсеркер (берсерк) – викинг, посвятивший себя богу Одину, перед битвой приводивший себя в ярость. В сражении отличался большой силой, быстрой реакцией, нечувствительностью к боли, безумием.




3


Тинг – народное собрание у скандинавов в Средние века.




4


Эзелред – сын короля Эдгара.




5


Маврикий – восточноримский император (ок. 539–602), родом из Каппадокии; в 579 г. был главным военачальником в азиатских провинциях империи; в 582 г. сделался зятем императора Тиверия II и вслед за тем его преемником.




6


Роберт Дьявол – легендарная личность, весьма популярная в средневековых преданиях: нормандский рыцарь, отличавшийся чрезвычайной жестокостью, но искупавший затем свои грехи раскаянием и подвигами благочестия.




7


Байе – город в Нормандии. В ратуше висит гобелен Tapisserie de Bayeux, картина, изображающая поход Вильгельма Завоевателя, вышитый, по преданию, его женой Матильдой.