Иоанна – женщина на папском престоле
Донна Вулфолк Кросс


Ее существование было окружено тайной. Ее имя вычеркнули из учебников истории. Ее жизнь стала легендой!

История запретной страсти, скрываемая Ватиканом более тысячи лет!

Американская писательница Донна Вулфолк Кросс написала увлекательнейшую книгу – невероятную и вместе с тем реальную историю женщины, которая была готова пожертвовать жизнью, чтобы исполнить свое предназначение.

Страстная и мужественная Иоанна умела любить, рисковать и побеждать. Она изменила лицо религии и взошла на папский престол. Два года спустя ее имя исчезло из архивов Ватикана…

Между верой и сомнением, между истиной и ложью скрыта величайшая тайна хранительницы Священного престола.





Донна Вулфолк Кросс

Иоанна – женщина на папском престоле










Шел двадцать восьмой день уинтарманота[1 - Январь. – Здесь и далее примеч. пер.], 814 года от Рождества Христова. Такой суровой зимы на земле франков никто не помнил.

Хротруд, деревенская повитуха Ингельхайма, пробиралась через сугробы к дому каноника. Порывы ледяного ветра с каждым разом усиливались, проникая все глубже под заштопанную одежду. Лесную тропинку почти занесло снегом. С каждым шагом женщина проваливалась почти по колено. Снег лепил в лицо, приходилось вытирать глаза, чтобы разглядеть путь. Несмотря на толстые льняные обмотки, от холода ломило руки и ноги.

Впереди показалось что-то черное: дохлая ворона. Даже эти выносливые птицы погибали потому, что не находили себе пропитание. Хротруд поежилась и прибавила шагу.

У Гудрун, жены каноника, схватки начались на месяц раньше срока. «Удачное выбрала время рожать», – досадовала Хротруд, В прошлом месяце в деревне появилось на свет пятеро детей, и ни один не протянул больше недели.

Вьюга продолжала свирепствовать, и едва заметная тропинка совсем пропала из виду. Повитуха запаниковала. Она знала, что, попав в подобную ситуацию погибали многие жители деревни, даже если находились неподалеку от собственного дома. Повитуха остановилась и ждала, пока вьюга немного утихнет. После этого, с трудом разглядев тропинку, Хротруд снова тронулась в путь. Онемевшие руки и ноги больше не болели. Она понимала, что это значит, но размышлять было некогда, главное – сохранять спокойствие.

«Я должна думать не только о холоде».

Хротруд вспомнила дом, в котором выросла, теплый и уютный, с бревенчатыми стенами. Он стоял на ферме величиной в шесть гектаров и отличался красотой на фоне мазанок. В доме в большом очаге всегда горел огонь, а над ним спиралью поднимался дым, уходя в отверстие в крыше. Отец Хротруд носил поверх льняной рубахи дорогую накидку из шкур выдры, а у самой Хротруд были три туники из тонкой шерсти. Она помнила эту мягкую и дорогую ткань.

Но счастливая жизнь закончилась очень быстро. Два засушливых лета и лютый мороз уничтожили посевы. Люди повсюду голодали. В Тюрингии ходили слухи о людоедстве. Постепенно распродавая семейное добро, отец на какое-то время спас семью от голода. Хротруд горько плакала, когда продали ее шерстяные туники. Казалось, ничего хуже и быть не могло. В девять лет она еще не понимала, как жесток и несправедлив мир.

Изо всех сил работая руками и ногами, Хротруд преодолевала сугробы. Голова у нее кружилась: вот уже несколько дней она голодала.

«Ничего, если все будет хорошо, сегодня вечером я наемся. Если каноник останется доволен, может быть, прихвачу домой кусок свинины».

Эта мысль придала ей сил.

Наконец Хротруд выбралась на открытое пространство я разглядела впереди бревенчатый дом. На опушке снег стал еще глубже, но это не остановило ее. Уверенная, что скоро доберется до цели, она прокладывала себе путь.

Постучав один раз в дверь, Хротруд, не дожидаясь ответа, вошла в дом. В такой мороз было не до церемоний. Ее окружила темнота. Единственное окошко в избе на зиму было заколочено, свет исходил только от очага и нескольких сальных коптилок по углам. Когда глаза Хротруд привыкли к темноте, она увидела двух мальчиков. Они сидели возле очага, прижавшись друг к другу.

– Родила? – спросила Хротруд.

– Пока нет, – ответил старший.

Хротруд прошептала короткую благодарственную молитву Святому Козьме, покровителю повитух. Ей не раз случалось уходить ни с чем, не получив и динара за проделанный долгий путь.

Возле очага Хротруд сняла обмотки с рук и тревожно вскрикнула, заметив, что пальцы посинели.

– Пресвятая Богородица, не допусти, чтобы мороз лишил меня их!

Никому не нужна искалеченная повитуха. Она помнила, что случилось с башмачником Элиасом из-за этого. В снежную бурю на пути из Майнца он отморозил пальцы, а через неделю их концы почернели и отвалились. Теперь он носил лохмотья и побирался, а его жизнь зависела от милостыни прихожан.

Грустно качая головой, Хротруд пощипывала и растирала онемевшие пальцы рук под любопытными взглядами мальчиков. Их присутствие успокоило ее. «Роды будут легкие, – сказала она себе, стараясь не думать о бедняге Элиасе. – В конце концов, с этими двумя я не испытала никакого труда».

Старшему было около шести зим. Он казался крепким и умненьким на вид мальчиком. Младшему братишке едва исполнилось три. Оба были черноволосые, как отец. Ни один не унаследовал белокурые волосы матери.

Хротруд помнила, как удивлялись деревенские мужчины волосам Гудрун, когда каноник привез ее из миссионерской поездки в Саксонию. Поначалу все переполошились из-за того, что у каноника появилась женщина. Одни говорили, будто это противоречит закону, поскольку император издал указ, запрещавший церковнослужителям жениться. На что другие отвечали, что без жены мужчина подвержен соблазнам и грехам. Взять хотя бы монахов из Стабло, позоривших святую церковь прелюбодейством и пьяными драками. А каноник человек степенный и работящий.

В доме было тепло. В большом очаге горели березовые и дубовые поленья, дым поднимался клубами к отверстию в соломенной крыше. Стены уютного жилья из толстых бревен тщательно проконопатили соломой и промазали глиной, чтобы не сквозило. Окно плотно заколотили крепкими дубовыми досками, защищавшими дом от холодного зимнего ветра. Довольно большой дом был поделен на три части: в одной находилась спальня каноника и его жены, в другой зимовал домашний скот. Хротруд даже слышала, как животные трутся о стену. В центральной части семья работала и ела; здесь же спали дети. Во всей округе только каменный дом епископа был лучше этого.

Руки и ноги Хротруд стало покалывать. Она осмотрела шершавые и сухие пальцы, которые постепенно начинали розоветь. Хротруд с облегчением вздохнула, решив сделать благодарственное пожертвование Святому Козьме. Еще несколько минут понежившись, Хротруд одобрительно кивнула мальчикам и поспешила к роженице.

Гудрун лежала на торфяной постели, покрытой свежей соломой. Неподалеку сидел каноник, темноволосый мужчина с густыми бровями, придававшими его лицу суровый вид. Взглянув на Хротруд, он углубился в чтение большой книги в деревянном переплете, которая лежала у него на коленях, Хротруд видела эту книгу, когда прежде бывала в их доме, и всякий раз ее сердце наполнялось благоговейным страхом. Это было Священное Писание – единственная книга, которую она когда-либо видела. Как и другие жители деревни, Хротруд не умела ни читать, ни писать, но знала, что эта книга – сокровище и стоит больше золотых, чем вся деревня может заработать за год. Каноник привез ее из Англии, где книги не были такой редкостью, как в государстве франков.

Хротруд сразу заметила, что дела у Гудрун совсем плохи. Дыхание было неглубокое, пульс сильно учащенный, а тело сильно отекло. Повитуха тотчас распознала симптомы и поняла, что медлить нельзя. Пошарив в своей котомке, она достала немного голубиного помета, который собрала осенью. Вернувшись к очагу, Хротруд бросила в огонь помет и с удовольствием наблюдала, как темный дым начал очищать воздух от дьявольского духа.

Придется снять боль, чтобы Гудрун расслабилась и родила ребенка. Для этого понадобится белена. Хротруд взяла пучок мелких желтоватых цветов с красными прожилками, положила в глиняную ступку и стала ловко толочь их в порошок, морщась от едкого запаха. Затем всыпала порошок в чашу крепкого красного вина и дала Гудрун выпить.

– Чем ты поишь ее? – резко спросил каноник.

Хротруд вздрогнула, так как почти забыла о нем.

– Она ослабла. Это снимет боль и поможет младенцу появится на свет.

Каноник нахмурился, отобрал у Хротруд чашу и белену, подошел к очагу и вылил напиток в огонь, туда же бросил цветы.

– Женщина, ты богохульствуешь.

Хротруд оторопела. Неделями она искала и собирала этот небольшой пучок драгоценного снадобья. Повернувшись было к канонику, чтобы обрушить на него гнев, она вдруг замерла, увидя его непреклонный взгляд.

– Сказано, – он ткнул пальцем в книгу, – в муках будете рожать детей своих. Твое варево не богоугодное!

Хротруд возмутилась. В ее снадобьях не было ничего неугодного христианству. Разве не читала она по восемь раз «Отче Наш», выдергивая из земли каждое растение? Да и каноник всегда охотно применял ее белену от зубной бАли. Но она не станет спорить с этим влиятельным человеком. Одного его слова о «богохульстве» – достаточно, чтобы ее уничтожить.

Гудрун снова застонала. «Что ж, – подумала Хротруд, – если каноник не разрешает белену, она найдет другой способ». Снова порывшись в котомке, Повитуха достала кусок ткани, оторвала от него длинный лоскут, проворно и ловко обвязав им живот Гудрун. Когда Хротруд начала поворачивать Гудрун, та закричала. Движения причиняли роженице боль. Повитуха извлекла из котомки маленький аккуратный сверток шелковистой ткани, в нем хранилось ее сокровище – косточка от лапки кролика, убитого на Рождество. Она выпросила ее у одного из охотников в прошлую зиму. С величайшей осторожностью Хротруд отломила от косточки три маленьких кусочка и положила их в рот женщине.

– Жуй медленно, – сказала она Гудрун, и та покорно стала жевать. Хротруд ждала, украдкой наблюдая за каноником. Он продолжал читать, нахмурившись так, что брови почти сошлись у него над переносицей.

Гудрун снова застонала от боли, но каноник словно не слышал этого. «А он хладнокровно держится, – подумала Хротруд, – но внутри у него пылает огонь, раз он взял ее в жены».

Давно ли каноник привел эту саксонскую женщину в свой дом? Десять или одиннадцать зим назад? По понятиям франков, Гудрун была немолода, возможно, лет двадцати шести или двадцати семи, но очень красива, с длинными белокурыми волосами и глазами небесно голубого цвета. В резне под Верденом она потеряла всю семью. В тот день погибли тысячи саксонцев, не пожелав принять Христианство. «Безумные варвары», – размышляла Хротруд. С ней такого не случилось бы. Она поклялась бы чем угодно и сделала бы это даже теперь, если бы варвары снова заполонили землю франков, согласилась бы молиться любому из их странных и страшных богов. От этого ничего не изменилось бы. Кто знает, что происходит в сердце другого человека? У мудрой женщины были свои соображения на этот счет.

Огонь в очаге медленно угасал. Хротруд направилась к вязанке дров в углу, выбрала два больших березовых нолена, бросила их в очаг, подождала, пока их схватит огонь, и после этого повернулась к Гудрун.

Прошло ровно полчаса с тех пор, как роженица прожевала кусочки кроличьей косточки, но состояние ее не изменилось. Не помогло даже такое сильное средство. Схватки были редкими и не давали результата, а Гудрун сильно ослабла. Хротруд устало вздохнула. Значит, придется принимать более решительные меры.

Попросив каноника помочь при родах и получив отказ, Хротруд поняла, что он трудный человек.

– Пошли в деревню за женщинами, – заявил он.

– Ах, господин, это невозможно. Послать ведь некого! – всплеснула руками Хротруд. – Я не могу отлучиться, потому что нужна вашей жене. Вашему старшему сыну тоже нельзя идти. Хотя он и крепкий с виду, но запросто заблудится в такую пургу, я и сама едва нашла дорогу.

Каноник бросил на нее суровый взгляд.

– Хорошо. Я сам пойду. – Когда он поднялся со стула, Хротруд покачала головой.

– Боюсь, вы опоздаете. Мне нужна ваша помощь и срочно, если хотите, чтобы остались живы и жена, и ребенок.

– Моя помощь? Повитуха, ты спятила? Это, – он брезгливо указал на кровать, – дело женское, нечистое. Я к ней не прикоснусь.

– Тогда ваша жена умрет.

– На все воля Божья, не моя.

– Что ж, но без матери вам будет трудно вырастить двоих детей, – пожала плечами Хротруд.

Каноник посмотрел на нее.

– Почему я должен верить тебе? Она дважды родила без труда. Я укрепил ее своими молитвами. Откуда ты знаешь, что она умрет?

Это уж слишком! Хотя он и каноник, Хротруд не потерпит, чтобы он сомневался в ее мастерстве повитухи.

– Это вы ничего не знаете, – резко возразила она. – Посмотрите на нее и скажите, что она не при смерти.

Каноник подошел к кровати и взглянул на жену. Влажные волосы прилипли к бледному пожелтевшему лбу, под глазами темные круги, взгляд потухший, и если бы не долгий, прерывистый выдох, он подумал бы, что она уже умерла.

– Ну, как? – осведомилась Хротруд.

Каноник повернулся к ней.

– Кровь Христова, женщина! Почему ты не привела с собой помощниц?

– Как вы сами сказали, сударь, ваша жена прежде рожала без проблем. Не было причин ждать неприятностей в этот раз. Кроме того, кому охота идти в такую погоду?

Каноник, беспокойно прошелся по комнате и остановился.

– Что я должен делать?

– О, – улыбнулась Хротруд. Она подвела его к кровати, – Ддя начала, помогите поднять ее.

Встав с обеих сторон кровати, они подхватили Гудрун под мышки и подняли. Ее тело безвольно повисло. Вдвоем им удалось поставить ее на ноги, но она повалилась на мужа. Каноник оказался сильнее, чем предполагала Хротруд, и это обрадовало ее: ей понадобится его сила.

– Нужно, чтобы ребенок принял определенное положение. По моей команде поднимите жену повыше и хорошенько встряхните.

Каноник кивнул, сурово поджав губы. Гудрун висела между ними, словно мертвая, уронив голову на грудь.

– Начали! – крикнула Хротруд, и они начали трясти женщину, резко опуская и поднимая. Гудрун закричала, пытаясь освободиться. Боль и страх придали ей сил, они едва удерживали ее. «Если бы он позволил мне дать ей белены, – думала Хротруд, – с ней было бы легче справится».

Они быстро положили ее, но Гудрун продолжала сопротивляться и кричать. Хротруд опять дала распоряжение поднять ее, встряхнуть и положить на кровать. Теперь, почти потеряв сознание, Гудрун бормотала что-то на родном языке. «Господи! – подумала Хротруд, – если действовать быстро, можно успеть, пока она не пришла в себя».

Хротруд просунула руку во влагалище, проверив, открылась ли матка. Шейка матки была твердая и отекла от долгих часов безрезультатных схваток. Острым длинным ногтем правого указательного пальца, предназначенным именно для этой цели, Хротруд рассекла шейку матки. Гудрун взвыла от боли и совершенно обмякла. Наконец матка открылась. Радостно вскрикнув, Хротруд обхватила головку ребенка и осторожно потянула.

– Возьмите жену за плечи и подтолкните ко мне, – велела она побледневшему канонику. Он повиновался. Когда их усилия объединились, Хротруд почувствовала, как увеличивается давление. Через несколько минут показалась головка ребенка. Хротруд осторожно помогала ему, чтобы не повредить голову и шею. Высвободив головку, Хротруд повернула тельце так, чтобы сперва вышло правое, а потом левое плечо. Последнее уверенное движение, и крохотное влажное тельце выскользнуло прямо в руки Хротруд.

– Девочка! – воскликнула повитуха. – Притом очень крепкая на вид, – добавила она, отметив громкий крик ребенка и здоровый розовый цвет кожи.

Обернувшись, она встретила неодобрительный взгляд каноника.

– Девочка, – брезгливо повторил он. – Столько труда понапрасну.

– Не говорите так, господин. – Хротруд вдруг испугалась, что недовольство каноника скажется на ее желудке. – Ребенок здоровенький и крепкий. Господь не допустит, чтобы она посрамила ваше имя.

Каноник покачал головой.

– Она – Божье наказание. Наказание за грехи мои и се, – он кивнул в сторону неподвижно лежавшей Гудрун. – Моя жена будет жить?

– Да. – Хротруд надеялась, что голос ее прозвучал убедительно. Она не хотела дважды разочаровывать каноника, потому что все еще надеялась поесть мяса. Гудрун обязательно выживет. Конечно, роды были тяжелые. После такого испытания у многих женщин начиналась лихорадка и изнуряющая слабость. Но Гудрун сильная. Хротруд вылечит ее, она смажет рану мазью из чернобыльника, смешанного с лисьим салом, и все пройдет.

– Да, Богу угодно, чтобы она жила, – повторила уверенно повитуха, решив не упоминать о том, что детей у женщины, вероятнее всего, больше не будет.

– Это уже кое-что, – каноник взглянул на Гудрун и слегка прикоснулся к ее золотистым, потемневшим от пота волосам. Хротруд показалось, что ему хотелось поцеловать жену. Но внезапно лицо его стало суровым, даже сердитым.

– Per mulierem culpa success, – произнес он. – Женщина – источник греха. – Выпустив локон Гудрун, каноник отступил от постели.

Хротруд покачала головой. Конечно, каноник странный, но, слава Богу, это ее не касается. Она поспешила обтереть тело Гудрун, чтобы успеть домой засветло.

Открыв глаза, Гудрун увидела стоявшего над ней каноника. Улыбка застыла на ее губах, когда она заметила выражение его глаз.

– Муж мой? – неуверенно произнесла она.

– Девочка, – холодно обронил каноник, не скрывая неудовольствия.

Гудрун закрыла глаза и отвернула лицо к стене. Каноник собирался уйти, но на миг остановился и взглянул на младенца.

– Будем звать ее Джоанна,[2 - Никто не мог предположить, что в 855–858 гг. она под именем Иоанна будет занимать папский престол.] – объявил он и быстро вышел из комнаты.




Глава 1









Гром прогремел очень близко, и девочка проснулась. Она повернулась, чтобы прижаться к старшим братьям и согреться теплом их тел, но вспомнила, что их нет рядом.

Шел весенний ливень, наполнявший ночной воздух кисло-сладким запахом свежевспаханной земли. Толстая соломенная крыша немного протекала, и вода медленно капала на утоптанный земляной пол.

Поднялся ветер, и ветви стоявшего около дома дуба начали биться о стену. Их тень проникла в комнату. Замерев, девочка следила, как чудовищные темные «пальцы» перемещались по краю кровати, тянулись к ней и куда-то манили. Она съежилась от страха.

Девочка хотела позвать мать, но промолчала. Если она издаст хоть один звук, гигантская рука вцепится в нее. Ребенка сковал страх. Но вскоре она упрямо вздернула подбородок: если это нужно сделать, значит, она сделает. Очень медленно, не отводя глаз от врага, девочка слезла с кровати, коснувшись босыми ногами холодного земляного пола. Знакомое ощущение успокоило ее. Едва дыша, она пробралась к двери, за которой спала ее мать. Сверкнула молния, страшная рука пошевелилась, сделалась еще длиннее и стала преследовать девочку. Она подавила крик, напряглась всем телом и заставила себя двигаться медленнее.

Вот уже совсем близко. Вдруг над самой головой снова прогремел гром, и в тот же момент что-то коснулось ее спины. Она отскочила и обернулась, споткнувшись о стул.

В этой части дома было темно и тихо, слышалось только спокойное ровное дыхание матери, и девочка догадалась, что та крепко спит. Шум не потревожил ее. Ребенок быстро подошел к кровати, поднял шерстяное одеяло и шмыгнул под него. Мать лежала на боку, слегка приоткрыв рот. Теплое дыхание ласкало детскую щеку. Девочка прижалась к матери, чувствуя тепло ее тела через тонкую льняную рубашку.

Потревоженная Гудрун зевнула» повернулась, открыла глаза и сонно взглянула на дочь.

– Малышка, тебе нужно спать.

Быстро тоненьким, испуганным голосом Джоанна рассказала матери про страшную руку.

Гудрун слушала, поглаживая и успокаивая дочь. Она легонько коснулась пальцами ее лица, едва различимого в темноте. «Девочка некрасива, – печально отметила Гудрун, – слишком похожа на мужа. – Маленькая Джоанна была плотной и коренастой, а не стройной и грациозной, как все женщины в роду Гудрун. Но большие выразительные серо-зеленые глаза с темным ободком вокруг зрачка были прекрасны. Гудрун погладила белокурые локоны Джоанны, любуясь их блеском, отливавшим золотом даже в сумерках. – А волосы мои. Не такие жесткие и темные, как у ее отца и у всех его сородичей. Мой ребенок. – Намотав локон на палец, Гудрун улыбнулась, хотя бы эта моя.

Материнская ласка успокоила Джоанну. Играя, она расплела косу Гудрун, и волосы рассыпались по подушке. Девочка залюбовалась красивыми волосами матери. Она никогда еще не видела их распущенными. По настоянию каноника, Гудрун всегда заплетала волосы в тугую косу и убирала ее под грубый льняной чепец. «Женские волоок – говорил муж, – это сети, в которые сатана ловит души мужчин». А у Гудрун были очень красивые, длинные и мягкие волосы, чистого светло-золотистого цвета, совсем не тронутые сединой, хотя она прожила уже тридцать шесть зим.

– Почему уехали Мэтью и Джон? – вдруг спросила Джоанна. Мать объясняла ей это несколько раз, но Джоанна хотела услышать снова.

– Ты знаешь почему. Отец взял их с собой в миссионерскую поездку.

– А почему мне нельзя?

Гудрун терпеливо вздохнула. У ребенка так много вопросов!

– Мэтью и Джон – мальчики; когда-нибудь они станут священниками, как твой отец. А ты – девочка, поэтому эти дела тебя не касаются. – Заметив, что Джоанна недовольна ответом, она добавила: – Кроме того, ты еще очень маленькая.

– В январе мне исполнилось четыре! – возмутилась Джоанна.

Гудрун лукаво посмотрела на дочь.

– Ах да! Совсем забыла, ты теперь большая, верно? Четыре годика! Совсем взрослая.

Джоанна лежала тихо, пока мать гладила ее по волосам, и, наконец, спросила:

– Кто такие язычники?

Перед отъездом отец и братья много говорили о язычниках. Джоанна не понимала, что такое язычники, хотя и догадывалась: это очень плохо.

Гудрун поежилась. Слово обладало колдовской силой. Нго произносили воины, которые разрушили ее дом, вырезали всю семью и друзей. Темные, беспощадные люди короля франков Карла. Теперь, когда он умер, люди назвали его «Великим». «Назвали бы они так короля, если бы видели, как его воины вырывали у саксонских матерей младенцев и разбивали их головы о камни?» – подумала Гудрун и, убрав руку с головы Джоанны, легла на спину.

– Спроси об этом своего отца.

Джоанна не понимала, что плохого она сделала, но в голосе матери услышала необычную суровость и испугалась, как бы та не отослала ее, если она не исправит ошибку. Девочка быстро попросила:

– Расскажи еще про древних.

– Не могу. Папа не разрешает рассказывать эти сказки, – голос матери звучал неуверенно.

Джоанна знала, что делать. Торжественно положив руку на сердце, она поклялась именно так, как учила мама, именем Тора Громовержца сохранить тайну.

Гудрун засмеялась и крепко обняла дочь.

– Ну хорошо, перепелочка моя. Я расскажу, ты так славно улещаешь меня.

Голос ее снова смягчился, стал задумчивым и певучим, когда она начала рассказ про Вотана, Тора, Фрейю и про других богов, о которых слышала в детстве до того, как Карл принес с кровью и мечом в Саксонию Слово Христа. Гудрун нараспев говорила об Агарде, сияющем дворце богов, сделанном из серебра и золота. Чтобы добраться туда, нужно было переправиться через Биврест, таинственный радужный мост, Охранял этот мост Хеймдалль, страж богов. Он никогда не спал и слышал, как растет трава. В Вальхалле жил Вотан, бог-отец, а на его плечах сидели два ворона Хугин, «думающий», и Мунин, «помнящий». Сидя на троне, пока пировали другие боги, Вотан выслушивал то, что говорили ему вороны.

Джоанна радостно кивнула: это была любимая часть истории.

– Расскажи про Источник мудрости, – взмолилась она.

– Хотя Вотан был очень мудр, – пояснила мать, – он стремился к еще большей мудрости. Однажды Вотан пришел к Источнику мудрости, охраняемому великаном Мимиром, и тот спросил: «Какую цену ты заплатишь?» Вотан ответил, что любую. «Мудрость продается только в обмен на боль, – сказал Мимир. – Если желаешь испить из этого источника, отдай свой глаз».

– Вотан так и сделал, мама, да? Он правда так поступил? – спросила возбужденная Джоанна.

Мать кивнула.

– Это был трудный выбор. Вотан пожертвовал глазом и выпил воды из источника, А потом передал людям обретенную им мудрость.

Джоанна серьезно взглянула на мать.

– А ты, мама, тоже бы так сделала… чтобы стать мудрой и узнать про все на свете?

– Такой выбор совершают только боги, – Увидев настойчивый взгляд ребенка, Гудрун призналась. – Нет. Я бы очень испугалась.

– Я тоже, – задумчиво произнесла Джоанна. – Но мне бы очень хотелось узнать, что расскажет Источник.

Гудрун улыбнулась.

– Возможно, тебе не понравилось бы то, что ты узнала. Есть поговорка: «Сердце мудрого человека редко счастливо».

Джоанна кивнула, хотя ничего не поняла.

– А теперь расскажи про Дерево, – попросила она, крепче прижимаясь к матери.

Гудрун начала описывать Ирминсуль, волшебное дерево, которое росло в самой священной саксонской роще у источника реки Липпе. Ее народ молился возле него, пока Ирминсуль не срубили воины Карла.

– Дерево было очень красивое, – сказала мать. – И такое высокое, что никто не видел его верхушку. Оно…

Гудрин замолчала. Ощутив чье-то присутствие, Джоанна подняла голову: на пороге стоял отец.

Мать села на кровати.

– Муж мой, – произнесла она, – я ждала вас не ранее, чем через две недели.

Каноник не ответил. Взяв со стола возле двери восковую свечу, он подошел к очагу и поднес ее к тлеющим углям. Свеча загорелась.

– Ребенка напугала гроза, – нервно пояснила Гудрун. – Я хотела успокоить девочку безобидной сказкой.

– Безобидной! – голос каноника дрожал от гнева. – Ты называешь это богохульство безобидным? – Сделав два больших шага, он приблизился к кровати, поставил свечку и сдернул с жены и дочери одеяло. Джоанна лежала, обхватив мать руками и наполовину скрывшись под копной ее белокурых волос.

Каноник стоял в недоумении, глядя на распущенные волосы Гудрун, но вскоре гнев вернулся к нему.

– Как ты посмела! Я же настрого запретил! – схватив Гудрун, он начал стаскивать ее с кровати. – Языческая ведьма! – Джоанна теснее прижалась к матери. Лицо каноника потемнело. – Дитя, удались! – взревел он. Джоанна колебалась, разрываясь между страхом и желанием защитить мать.

Гудрун оттолкнула ее.

– Иди же. Быстрее!

Джоанна спрыгнула на пол и убежала. У двери она обернулась и увидела, как отец схватил мать за волосы, запрокинув ее голову назад, и заставил встать на колени. Джоанна побежала обратно, но замерла от ужаса, ибо отец достал из-за пояса свой длинный охотничий нож с рукояткой из кости.

– Forsachistu diabolae? – спросил он Гудрун на саксонском, едва слышным голосом. Она не ответила и каноник приставил к ее горлу нож. – Произнеси эти слова! – грозно воскликнул он.

– Ее forsacho allum diaboles, – испуганно пробормотала Гудрун. – Wuercum and wuordum, thumer ends woden ende saxnotes ende aleum…

Оцепенев от страха, Джоанна смотрела, как отец поднял волосы матери и полосонул по ним ножом: пряди посыпались на пол золотым потоком.

Зажав рот рукой, чтобы не разрыдаться, Джоанна повернулась и побежала.

В темноте ее кто-то схватил, и она пронзительно взвизгнула. Чудовищная рука! Девочка совсем забыла про нее! Джоанна отчаянно билась, колотя руку маленькими кулачками. Она сопротивляясь изо всех сил, но огромная рука крепко держала ее.

– Джоанна, Джоанна, все хорошо. Это же я!

Эти слова рассеяли ее страх. Это был Мэтью, десятилетний брат Джоанны, вернувшийся с отцом.

– Мы вернулись, перестань драться, Джоанна! Все хорошо. Это я. – Джоанна подняла руку, нащупала гладкий крест на груди Мэтью и с облегчением прижалась к брату.

Они сидели в темноте, слушая, как работает нож, срезая волосы матери. Внезапно мать вскрикнула от боли. Мэтью громко выругался, А из-под одеял на кровати раздалось всхлипывание их семилетнего брата Джона.

Наконец звук ножа затих. После короткой паузы каноник начал бормотать молитву. Джоанна почувствовала, что Мэтью успокоился. Все кончилось. Она обхватила его за шею и заплакала, а он обнял ее и стал тихонько укачивать.

Спустя какое-то время Джоанна посмотрела брату в глаза.

– Папа назвал маму язычницей.

– Да.

– Она не язычница, – неуверенно заметила девочка. – Неужели мама язычница?

– Была язычницей. – Заметив ужас в глазах сестры, он добавил: – Очень давно. Теперь уже нет. Но она рассказывала тебе языческие сказки. – Джоанна перестала плакать. – Ты знаешь первую заповедь?

Джоанна кивнула и послушно произнесла:

– Не создавай себе кумира, ибо Я Господь, Бог твой.

– Да. Это значит, что боги, о которых рассказывала тебе мама, ложные. Говорить о них грех.

– Именно поэтому отец…

– Верно, – Мэтью запнулся. – Маму следовало наказать, ради спасения ее души. Она ослушалась своего мужа, а это тоже против закона Божьего.

– Почему?

– Потому что так сказано в Священном Писании. – Он процитировал: – Ибо муж – глава семьи, и послушает жена мужа своего во всех делах.

– Почему?

– Почему? – Мэтью растерялся. Его никто не спрашивал об этом прежде. – Ну, думаю… потому, что женщины по природе своей не могут сравниться с мужчинами. Мужчины выше, сильнее и умнее их.

– Но… – начала Джоанна, однако Мэтью остановил ее.

– Хватит вопросов, сестренка. Пора спать. Пошевеливайся, – он отнес ее в кровать и уложил рядом со спящим Джоном.

Мэтью был очень внимателен к сестре. В благодарность Джоанна закрыла глаза и зарылась в одеяло, притворившись спящей.

Но слишком взволнованная, чтобы уснуть, она лежала и смотрела на Джона, спавшего с открытым ртом.

«Он ничего не знает наизусть из Псалтири, хотя ему уже семь лет». Джоанне было всего четыре, но она уже выучила первые десять псалмов наизусть.

Джон не отличался особым умом, но он был мальчик. Разве мог ошибаться Мэтью? Он знал все и готовился стать священником, как их отец. Джоанна лежала с открытыми глазами и обдумывала эту проблему.

К рассвету она заснула и ей снилось, что боги воюют между собой. Архангел Гавриил спустился с небес с пылающим мечом, чтобы сразиться с Тором и Фрейей. В этой ужасной и беспощадной битве ложные боги были повержены, и Гавриил с победой предстал перед вратами Рая. Его меч исчез, а в руке блестел короткий нож с костяной ручкой.




Глава 2









Деревянное перо быстро выводило буквы и слова на мягком желтом воске, покрывавшем дощечку. Джоанна внимательно смотрела через плечо Мэтью, выполнявшего дневное задание. Время от времени он переставал писать, подносил восковую дощечку к горящей свече, чтобы согреть быстро твердевший воск.

Ей нравилось наблюдать, как работает Мэтью. Его перо с острым наконечником из кости рисовало на гладком воске таинственные красивые линии. Джоанна хотела понять значение каждого знака, поэтому внимательно следила за каждым движением пера, словно это могло открыть ей их секрет.

Мэтью отложил перо и, откинувшись на спинку стула, потер глаза. Воспользовавшись моментом, Джоанна потянулась к дощечке и указала на слово.

– Что это значит?

– Джером. Это имя одного из великих Отцов церкви.

– Джером, – повторила она. – Похоже на мое имя.

– Некоторые буквы те же, – улыбнувшись, согласился Мэтью.

– Покажи.

– Лучше не надо. Папе не понравится, если он узнает.

– Он не узнает, – умоляла Джоанна. – Ну, пожалуйста, Мэтью. Я хочу знать. Пожалуйста, покажи мне!

Мэтью колебался.

– Думаю, нет ничего плохого в том, чтобы научить тебя писать свое имя. Может пригодиться, когда ты выйдешь замуж и будешь вести хозяйство.

Положив свою руку на маленькую ручку сестры, он помог ей вывести буквы ее имени: Д-Ж-О-А-Н-Н-А.

– Хорошо. А теперь сама.

Чтобы заставить пальцы изобразить буквы, запечатленные у нее в памяти, Джоанна так сильно сжала перо, что свело пальцы. Она даже вскрикнула от досады, когда перо не послушалось ее.

– Помедленнее, сестренка, помедленнее. Тебе всего шесть лет. В этом возрасте учиться писать непросто. Я тоже так начинал, очень хорошо это помню. Не спеши и постепенно научишься.



На следующий день Джоанна рано встала и вышла из дома. На рыхлой земле возле загона для скота она рисовала буквы до тех пор, пока не убедилась, что делает это правильно, а потом позвала Мэтью, попросив оценить ее работу.

– Вот это да, очень хорошо, сестренка! Просто здорово, – он вдруг запнулся и виновато пробормотал, – но папе лучше не знать об этом. – Мальчик затоптал все, что написала на земле сестра.

– Нет, Мэтью, нет! – Джоанна попыталась оттолкнуть его. Напуганные шумом, в загоне захрюкали свиньи.

– Все хорошо, Джоанна. Не расстраивайся, – Мэтью склонился и обнял сестру.

– Н-но ты же сказал, что буквы хорошие!

– Они очень хорошие – Мэтью сам удивился, что они написаны правильно, не как у Джона, хотя он на три года старше сестры. В самом деле, не будь Джоанна девочкой, она научилась бы писать очень красиво. Но лучше не забивать этим голову ребенка. – Нельзя оставлять буквы, папа не должен знать об этом, потому я и стер их.

– А ты научишь меня другим буквам, Мэтью?

– Я уже показал тебе гораздо больше, чем следовало.

– Папа не узнает. Я ему не скажу, обещаю. А когда закончу, сотру все буквы до единой. – Джоанна смотрела на брата, умоляя его согласиться.

Мэтью покачал головой, сочувствуя сестре. Она была очень настойчива. Ласково взяв ее за подбородок, он уступил.

– Хорошо. Но помни, это наш самый большой секрет.



Между ними завязалась игра. При каждом удобном случае, хотя и не так часто, как хотелось Джоанне, Мэтью на земле показывал ей, как рисовать буквы. Она была очень старательной ученицей. Сознавая последствия, Мэтью, однако, не мог устоять перед ней. Ему самому нравилось учиться, и стремление сестры к знаниям тронуло его сердце.

Но даже он был потрясен, когда однажды Джоанна принесла ему огромную отцовскую Библию в деревянном переплете.

– Что ты сделала? – воскликнул Мэтью. – Отнеси обратно. Не смей прикасаться к ней!

– Научи меня читать.

– Что? – ее упрямство поражало, – Ну, сестренка, это уж слишком.

– Почему?

– Э… потому, что читать гораздо труднее, чем учиться писать. Не уверен, что у тебя получится.

– Почему же нет? Ты ведь научился.

– Да. Но я мужчина, – снисходительно улыбнулся Мэтью. Это было не совсем так, потому что он не прожил еще тринадцати зим. Только через год, когда ему исполнится четырнадцать, он станет настоящим мужчиной. Но мальчику было приятно сознавать свое превосходство, тем более что младшая сестра еще не понимала разницы.

– Я тоже смогу. Знаю, что смогу.

Мэтью вздохнул. Все было не так просто.

– Дело не только в этом, Джоанна. Для девочки уметь писать и читать опасно и противоестественно.

– Святая Екатерина умела. Епископ говорил про это в своей проповеди, помнишь? Он сказал, что ее любили за мудрость и образованность.

– Это совсем другое. Она была святая. Л ты просто… девочка.

Джоанна протянула ему книгу, но вдруг прижала ее к себе.

– Почему Екатерина была святой?

Мэтью замер с протянутой рукой.

– Она была мученицей, которая умерла за веру. Епископ рассказал об этом в проповеди.

– А почему ее замучили?

Мэтью вздохнул.

– Она бросила вызов императору Максимилиану и его пятидесяти мудрецам, доказав в споре лживость язычества. За это ее наказали. Ну ладно, сестренка, отдай книгу.

– Сколько ей было лет, когда она сделала это?

Какие странные вопросы задает ребенок!

– Не хочу больше обсуждать это, – раздраженно сказал Мэтью. – Отдай!

Джоанна отступила, крепко вцепившись в книгу.

– Она была старая, когда в Александрии спорила с императорскими мудрецами?

Мэтью размышлял, удастся ли ему отобрать у сестры книгу. Нет, лучше не делать этого. Ветхий переплет может сломаться. Тогда у них обоих будут такие неприятности, что и подумать страшно. Лучше ответить на вопросы сестры, какими бы глупыми и детскими они ни были, пока она не устанет от этой игры.

– Епископ сказал, тридцать три, столько же, сколько было Иисусу Христу, когда его распяли.

– А когда Святая Екатерина переспорила императора, ее уже считали образованной, как сказал епископ?

– Очевидно, – снисходительно ответил Мэтью. – Как бы еще ей удалось превзойти мудрецов в споре?

– Значит… – маленькое личико Джоанны засветилось торжеством, – она научилась всему до того, как стала святой. Когда была девочкой. Как я!

На мгновение Мэтью растерялся, но потом рассмеявшись сказал:

– Ах ты, бесенок! Так вот ты куда клонишь! Да, спорить ты умеешь, это точно!

Улыбаясь, Джоанна с надеждой протянула ему книгу.

Покачав головой, Мэтью взял у нее Библию. Что за странное существо: такая решительная, самоуверенная, совсем не похожа на Джона или других детей. Сестра смотрела на него глазами взрослой мудрой женщины. Неудивительно, что у деревенских девочек не было с ней ничего общего.

– Отлично, сестренка! Сегодня начнем учиться читать. – Ее лицо засветилось радостью, поэтому Мэтью предостерег. – Не жди многого. Это гораздо труднее, чем ты думаешь.

Джоанна обняла его за шею.

– Мэтью, я люблю тебя.

Мэтью слегка оттолкнул сестру.

– Начнем отсюда.

Джоанна наклонилась над книгой и, вдыхая запах пергамента и дерева, посмотрела на указанный Мэтью отрывок: Евангелие от Иоанна, глава первая, стих первый. In principio erat verbum et erat apud Deum et verbum erat Deus: Вначале было слово, и слово было от Бога, и слово было Бог.


* * *

Лето и осень выдались теплые, и урожай в деревне собрали такой, какого не помнили многие годы. Но декабрь оказался снежным, с севера дул ледяной ветер. Окно в доме было заколочено досками, стены снаружи сильно занесло снегом, и семья большую часть дня проводила дома. Теперь Джоанне и Мэтью было гораздо труднее найти время для учебы. В хорошие дни каноник уходил на службу, забирая с собой Джона, а Мэтью оставался, чтобы посвятить себя исключительно важным занятиям. Когда Гудрун отправлялась в лес собирать дрова, Джоанна спешила к столу, где сидел Мэтью, и открывала Библию на том месте, где они остановились в прошлый раз. Джоанна делала большие успехи. Перед Великим Постом она одолела почти все Евангелие от Иоанна.

Однажды Мэтью достал что-то из-под восковой дощечки и, улыбаясь, протянул ей.

– Тебе, сестренка. – Это был деревянный медальон на веревочке. Мэтью надел медальон сестре на шею.

– Что это? – удивилась Джоанна.

– Кое-что для тебя, чтобы ты носила.

– О! – воскликнула она. – Спасибо. Мэтью засмеялся, видя ее недоумение.

– Взгляни на переднюю сторону медальона. Джоанна увидела на медальоне лицо, похожее на женское. Мэтью плохо резал по дереву, вышло грубо, но глаза женщины получились очень выразительными, взгляд был пристальный и умный.

– А теперь посмотри на обороте, – велел Мэтью.

Джоанна перевернула медальон и увидела, что по краю вырезаны буквы.

– Святая Екатерина Александрийская, – прочитала она.

Вскрикнув от радости, Джоанна прижала медальон к труди. Она поняла: так Мэтью выразил, что признает ее способности и верит в нее. Слезы навернулись на глаза Джоанны.

– Спасибо, – повторяла она снова и снова.

Мэтью улыбнулся. Джоанна заметила, что у брата вокруг глаз появились круги; он выглядел усталым и измученным.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – заботливо спросила она.

– Конечно! – ответил он слишком быстро. – Приступим к уроку.

Однако Мэтью был чем-то обеспокоен и так рассеян, что даже не заметил ее ошибку.

– Что-то не так? – поинтересовалась Джоанна.

– Нет, нет, немного устал, вот и все.

– Тогда, может быть, хватит? Я не против. Сделаем это завтра.

– Нет, извини. Просто задумался. Посмотрим, как наши дела? Ах да. Прочти последний абзац еще раз, но обрати внимание что глагол читается: videat, а не videt.



На следующий день Мэтью проснулся с воспаленным горлом и головной болью. Гудрун приготовила ему горячий напиток из молока, меда и трав.

– Не вставай с постели весь день, – сказала она. – У старухи Уигбод мальчик слег с ангиной, видно, у тебя то же начинается.

Мэтью засмеялся и ответил, что у него ничего такого нет, просто перестарался с учебой. Он настоял, чтобы его пустили на улицу помогать Джону подрезать лозу.

На следующее утро у Мэтью началась лихорадка и затруднилось дыхание. Даже каноник заметил, что сын очень болен.

– Ты сегодня переутомился со своими занятиями, – сказал он Мэтью. Такой снисходительности он никогда не проявлял.

Они послали в монастырь Лорш за помощью, и через два дня явился лекарь, чтобы осмотреть Мэтью. Он печально покачал головой и что-то пробормотал. Впервые Джоанна поняла, что состояние брата очень тяжелое. Эта мысль ужаснула ее. Монах, сделав Мэтью обильное кровопускание, прибегнул к молитве и священным дарам. Однако ко дню Святого Северина Мэтью стало совсем плохо: начался сильный жар, и мальчик весь содрогался от изнурительного кашля. Джоанна зажимала уши, чтобы этого не слышать.

Весь следующий день и всю ночь семья не спала. Джоанна стояла рядом с матерью на коленях на холодном земляном полу, напуганная ужасными переменами в Мэтью. Кожа на его лице натянулась, и знакомые черты превратились в страшную маску. Под лихорадочным румянцем проступала зловещая бледность.

В темноте над ними возвышался каноник, его голос монотонно звучал всю ночь. Он молился об избавлении сына от мук. «Domine Sancte, Pater omnipotens, aeterne Deus, qui fragihtatem condittonis nostrae infusa virtutis tuae dignatione confirmas…» – Джоанна сонно поклонилась.

– Нет!

Джоанна очнулась от внезапного крика матери.

– Не уходи! Мэтью, сыночек мой!

Джоанна взглянула на кровать. Казалось, ничего не изменилось. Мэтью лежал неподвижно, как и прежде, но вдруг она заметила, что на лице больше нет лихорадочного румянца: оно стало серым, как камень.

Взяв руку брата, девочка почувствовала, что она вялая, тяжелая, и не такая горячая, как прежде. Она крепко сжала ее и приложила к щеке. Мэтью, пожалуйста, не умирай! Смерть означала, что он больше никогда не будет спать рядом с ней и Джоном в большой кровати, никогда больше не увидит она, как Мэтью склоняется над сосновым столом, хмурится и что-то сосредоточенно изучает, никогда уже не придется ей сидеть рядом с ним и следить за его пальцем, скользящим по строкам Библии. Пожалуйста, не умирай!



Вскоре Джоанну увели, а мать и деревенские женщины обмыли тело Мэтью. Когда все было сделано, девочке разрешили проститься с братом. Если бы не странный серый цвет его кожи, можно было решить, что он спит. Джоанна подумала, что если коснется брата, то он проснется, откроет глаза и снова лукаво посмотрит на нее. Она поцеловала его в щеку, как велела мама. Щека была холодная и твердая, как у мертвого кролика, которого Джоанна принесла из ледника на прошлой неделе. Она отпрянула от брата.

Мэтью покинул их.

Уроков больше не будет.

Стоя у загона для скота, Джоанна смотрела на черные проталины в снегу, где она выводила свои первые буквы.

– Мэтью, – прошептала девочка и опустилась на колени. От мокрого снега платье стало влажным. Было очень холодно, но в дом идти нельзя. Нужно что-то делать. Указательным пальцем она начертила на снегу знакомые буквы из Евангелия от Иоанна.

– Ubi sum ego vos поп potestis venire. Туда, где я, тебе пути нет.

– Налагаю на всех нас епитимью, – объявил каноник после похорон. – Во искупление грехов, навлекших на нашу семью гнев Божий.

Джоанну и Джона он заставил молиться на коленях на жестком деревянном подмостке, служившем в доме алтарем. Весь день они молились. Им не разрешили ни есть, ни пить. Лишь ночью их отпустили и позволили спать в кровати, которая без Мэтью показалась детям большой и пустой. Джон хныкал от голода. Посреди ночи Гудрун разбудила их и, прижав палец к губам, дала знать, чтобы они молчали. Каноник заснул. Она быстро протянула детям несколько кусков хлеба и деревянную кружку теплого козьего молока. Еду она вынесла из кладовки так, что муж ничего не заметил. Джон, съев свою порцию хлеба, остался голодным. Джоанна поделилась с ним. Как только они покончили с едой, Гудрун заботливо укрыла их шерстяным одеялом и исчезла, унеся с собой кружку. Дети прижались друг к другу и быстро уснули.

На рассвете каноник разбудил их и, не разрешив нарушить пост, послал к алтарю, продолжить епитимью. Минули утро и полдень, а они все стояли на коленях.

Полуденные лучи солнца, проникнув сквозь оконную щель, осветили алтарь. Джоанна вздохнула и изменила положение на импровизированном алтаре. Колени у нее болели, в животе урчало. Она пыталась сосредоточиться на словах молитвы: «Pater Noster qui es in caelis, sanctificetur nomen timm, adveniat regnnm tuum…»

Все бесполезно! Усталая и голодная, она тосковала по Мэтью и не понимала, почему не может плакать. Горло и грудь сжимало, а слез не было.

Девочка смотрела на небольшое деревянное распятье, висевшее перед алтарем. Каноник привез его из родной Англии, когда приехал в качестве миссионера в Саксонию. Выполненная мастером из Нортумберленда, фигура Христа выглядела внушительнее и была более точной, чем те, что делали франки. Все части его тела, распростертого на кресте, были удлиненные, ребра рельефно выступали и даже кадык – странное напоминание о Его принадлежности к мужскому полу, – выделялся намного сильнее. Следы крови из многочисленных ран Христа тоже казались намного заметнее.

Несмотря на выразительность, фигура выглядела гротескной. Джоанна знала, что ее должна переполнять любовь к Христу и благоговейный трепет перед Его жертвой, но испытывала только отвращение. В сравнении с красивыми и сильными богами ее мамы, эта фигура представлялась уродливой, сломленной и побежденной.

Стоявший позади нее Джон начал хныкать. Джоанна взяла его за руку, понимая, что она сильнее брата. Хотя ему было десять лет, а Джоанне семь, она считала естественным заботиться о Джоне и защищать его.

Глаза Джона наполнились слезами.

– Это несправедливо, – сказал он.

– Не плачь, – Джоанна испугалась, что его всхлипывания привлекут внимание матери или, еще хуже, отца. – Епитимья скоро закончится.

– Не в этом дело! – ответил он.

– В чем же?

– Ты не поймешь.

– Скажи.

– Отец захочет, чтобы я стал заниматься, как Мэтью. Уверен, обязательно захочет. А я так не умею, не могу.

– Надеюсь, сможешь. – Джоанна догадалась, почему брат испугался. Отец ругал его за лень и даже бил, когда он не успевал в учении, но Джон не был виноват. Он очень старался, но занятия всегда давались ему с трудом.

– Нет, – упрямился Джон, – я не такой, как Мэтью. Знаешь, что отец хотел отправить его в Аахен для поступления в дворцовую школу?

– Правда? – изумилась Джоанна. Дворцовая школа! Она и не предполагала, что отец возлагает на Мэтью такие надежды.

– А я даже не могу прочитать учебника по грамматике. Отец говорит, что Мэтью выучил его, когда ему было девять лет, а мне уже десять. Что же делать, Джоанна? Что делать?

– Ну… – Джоанна хотела успокоить брата, но напряжение последних двух дней довело Джона до отчаянья.

– Он побьет меня, – и Джон расплакался в голос. – Не хочу, чтобы меня били!

На пороге появилась Гудрун. Беспокойно оглянувшись, она поспешила к Джону.

– Перестань. Хочешь, чтобы отец услышал? Говорю тебе, замолчи!

Джон неловко спустился с алтаря, откинул голову и завопил во все горло. Не обращая внимания на слова матери, он продолжал рыдать, и слезы ручьями текли по его раскрасневшимся щекам.

Гудрун схватила Джона за плечи и стала трясти так, что его голова откидывалась то назад, то вперед. Глаза у него при этом были закрыты. Джоанна даже слышала, как стучали зубы Джона. Наконец, он вздрогнул и взглянул на мать.

Она прижала его к себе.

– Ты больше не будешь плакать. Ради твоей сестры и ради меня ты не должен плакать. Джон, все будет хорошо, только молчи, – она укачивала его, пытаясь успокоить и убедить.

Джоанна задумчиво смотрела на них, понимая, что Мать права. Джон, не отличавшийся умом, не мог заменить Мэтью. Но… Лицо ее вспыхнуло от возбуждения, когда в голове промелькнула отчаянная мысль.

– Что такое, Джоанна? – Гудрун заметила странное выражение на лице дочери. – Ты заболела? – Это очень встревожило ее, потому что демоны, вызывавшие лихорадку, все еще обитали в доме.

– Нет, мама. Но у меня есть идея, отличная идея! Гудрун про себя застонала. У девочки полно идей, но от них одни неприятности.

– Да?

– Папа хотел, чтобы Мэтью учился в дворцовой школе.

– Знаю.

– А теперь он пожелает, чтобы Джон занял место Мэтью. Поэтому Джон и плачет, мама. Он сознает, что у него ничего не получится, и боится рассердить палу.

– Ну и что? – удивилась Гудрун.

– Мама, это могу сделать я: учиться вместо Мэтью. Потрясенная Гудрун молчала. Ее доченька, ее деточка, которую она так любила, единственная, с кем могла поговорить на родном языке и поделиться секретами, будет изучать священные книги христианских завоевателей? Мысль о том, что Джоанна думала об этом, была невыносима.

– Что за чушь! – опомнилась Гудрун.

– Я буду хорошо учиться, – настаивала Джоанна. – Мне нравится учиться всему, я могу это сделать, и тогда Джону будет нечего бояться. Ему трудно. – Джон сдавленно всхлипнул, все еще пряча голову на груди матери.

– Ты девочка. Это не для тебя, – снисходительно заметила Гудрун. – Кроме того, папе это не понравится.

– Но, мама, так было раньше. Теперь все изменилось. Разве ты не видишь? Теперь папа думает по-другому.

– Я запрещаю тебе говорить об этом с отцом. Наверное, что-то случилось с твоей головой от голода и усталости, как у брата. Иначе ты бы не говорила такой ерунды.

– Но, мама, если бы я могла показать ему…

– Я сказала: хватит! – тон Гудрун исключал дальнейшие возражения.

Джоанна замолчала. Она нащупала на груди под платьем медальон Святой Екатерины, который Мэтью вырезал для нее. Ну и что, что я девочка.

Джоанна подошла к Библии, лежавшей на небольшом деревянном столе, подняла ее, ощупав привычный позолоченный переплет. Запах дерева и пергамента, напомнил Джоанне об их занятиях с Мэтью, обо всем, чему он учил ее, и обо всем, что ей хотелось узнать. Возможно, если я покажу папе, что умею… Надеюсь, тогда он поймет, что я справлюсь. И снова Джоанну охватила радость. Но не исключены неприятности. Папа может очень рассердиться. Отец часто бил Джоанну, и сила его гнева была ей хорошо знакома.

Она стояла в нерешительности, поглаживая ровную поверхность деревянного переплета Библии. Внезапно открыв книгу, Джоанна попала как раз на Евангелие от Иоанна, то место, с которого Мэтью начал учить ее читать. «Это знак», – подумала она.

Мать сидела к ней спиной, укачивая Джона, который перестал рыдать и только икал. Это мой шанс. Джоанна понесла открытую книгу в другую комнату.

Отец сгорбившись сидел на стуле, опустив голову и закрыв лицо руками. Когда Джоанна подошла, он не шелохнулся. Испугавшись, она вдруг остановилась. Идея показалась ей невозможной, абсурдной. Отец никогда не согласится. Джоанна уже собиралась уйти, когда отец отнял руки от лица и посмотрел на нее. Она стояла перед ним с раскрытой книгой.

Ее голос дрожал, когда она начала читать:

– In principio erat verbum et verbum erat apput Deum et verbum erat Deus…

Отец не остановил Джоанну, и она продолжила чтение с большей уверенностью.

– Все через Него начало быть, и без Него ничто не могло быть, что начало быть, В Нем была жизнь, и жизнь была свет людям. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Красота и сила слов вдохновили девочку, придали сил и уверенности. Она дошла до конца, раскрасневшись от успеха и зная, что прочла очень хорошо, Джоанна взглянула на отца. Он пристально смотрел на нее.

– Я умею читать. Мэтью научил меня. Мы делали это тайком, чтобы никто не знал, – произнесла она на одном дыхании. – Ты будешь гордиться мною, папа. Я знаю. Позволь мне учиться вместо Мэтью, и я…

– Ты! – яростно зарычал отец. – Это ты! – он с упреком указал на нее. – Это именно ты! Из-за тебя Господь проклял нас. Ненормальный ребенок! Предательница! Ты убила брата!

Джоанна задохнулась. Каноник приблизился к ней с поднятой рукой. Джоанна уронила книгу и хотела убежать, но он поймал ее, развернул к себе и хлестнул по лицу с такой силой, что она отлетела к стене, ударившись о нее головой.

Отец подошел к ней. Джоанна заслонилась, ожидая нового удара, но его не последовало. Спустя мгновение раздались хриплые гортанные звуки. Она поняла, что отец плачет. Никогда Джоанна не видела плачущего отца.

– Джоанна! – Гудрун поспешила в комнату. – Что ты сделала, деточка! – Она опустилась на колени, разглядывая синяк под правым глазом дочери. Находясь между мужем и Джоанной, Гудрун шептала: – Что я тебе говорила? Глупенькая девочка, смотри, что ты наделала! – Чуть громче она произнесла: – Отправляйся к брату, ему нужна твоя помощь. – Она помогла Джоанне встать и быстро отвела ее в другую комнату.

Каноник мрачно посмотрел на Джоанну, когда она шла к двери.

– Забудь про девочку, муж мой, – сказала Гудрун, чтобы успокоить его. – Не обращай на нее внимания. Не отчаивайся, Помни, у тебя есть еще сын.




Глава 3









В августе созрели пшеничные колосья. На восьмом году жизни, Джоанна впервые встретилась с Эскулапием. Он остановился в доме каноника на пути в Майнц, где должен был преподавать в кафедральной школе.

– Добро пожаловать, господин, добро пожаловать! – приветствовал Эскулапия отец Джоанны. – Мы рады, что вы благополучно прибыли. Надеюсь, путешествие не слишком утомило вас? – он почтительно поклонился гостю через порог. – Входите, отдохните. Гудрун! Принеси вино! Ваш визит большая честь для моего скромного дома. – По поведению отца Джоанна догадалась, что Эскулапий очень известный ученый.

Он был греком, одетым по византийской моде. Его белая льняная хламида была застегнута простой металлической брошью и покрыта длинной накидкой, отороченной серебряной нитью. Волосы у него были коротко острижены, как у простого крестьянина, смазаны маслом и зачесаны назад. В отличие от каноника, который брился по обычаю франкских священников, Эскулапий носил длинную бороду, такую же седую, как его волосы.

Когда отец позвал Джоанну, чтобы представить гостю, она очень смутилась и робко стояла перед незнакомцем, уставившись на причудливый ремешок его сандалий. Наконец каноник отослал ее помогать матери с обедом.

За столом каноник сказал:

– По обычаю мы читаем Священное Писание перед приемом пищи. Не окажете ли честь, почитав нам сегодня?

– С удовольствием. – Эскулапий улыбнулся, осторожно раскрыл деревянный переплет и перелистал хрупкие страницы. – Экклезиаст. Omnia tempus habent, et momentum suum cuique negotio sub caelo…

Джоанна никогда не слышала такой прекрасной латыни. У него было необычное произношение. Слова звучали не слитно, как в галльской манере, а четко.

– Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное…

Джоанна не раз слышала, как ее отец читал то же самое, но благодаря Эскулапию она впервые поняла красоту слов, которой раньше не замечала.

Закончив, Эскулапий закрыл Библию.

– Превосходная книга, – обратился он к канонику. – Написана изумительным почерком. Вы, должно быть, привезли ее из Англии. Слышал, что это искусство все еще процветает там. Большая редкость в наше время встретить манускрипт без грамматических ошибок.

Каноник раскраснелся от удовольствия.

– В библиотеке Линдисфарна таких много. Этот экземпляр доверил мне епископ, назначив меня миссионером в Саксонии.

Обед удался на славу, и был самым обильным, из всех какие когда-либо готовили в их доме. На столе стояла вырезка жареной свиной солонины, покрытой нежной хрустящей корочкой, вареный горох и свекла, пикантный сыр и батоны хрустящего хлеба, выпеченного в золе. Каноник велел подать франкского пива, ароматного, темного и густого, словно деревенский бульон. Потом они ели жареный миндаль и сладкие печеные яблоки.

– Изумительно! – воскликнул Эскулапий в конце обеда. – Давно я так не ел. С тех пор, как покинул Византию, ни разу не отведал такой нежной свинины.

Гудрун обрадовалась:

– Это потому, что у нас свои свиньи, и перед тем, как забить, мы откармливаем их. Мясо черных лесных свиней жесткое и невкусное.

– Расскажите о Константинополе! – нетерпеливо попросила Джоанна. – Правда, что там улицы вымощены драгоценными камнями, а из фонтанов льется жидкое золото?

– Her, – рассмеялся Эскулапий, – но это замечательное место стоит увидеть.

Разинув рты, Джоанна и Джон слушали рассказ Эскулапия о Константинополе, расположенном на высоком мысе. Мраморные дома, покрытые золотом и серебром, поднимались на несколько этажей, глядя на Золотой Рог, залив, где стояли на причале корабли со всего света. В этом городе Эскулапий родился и вырос. Ему пришлось бежать, когда его семью вовлекли в религиозный спор, связанный с уничтожением икон. Джоанна не понимала этого, хотя отец знал, о чем речь, и мрачно кивал, когда Эскулапий рассказывал о гонениях на семью.

Потом они перешли к обсуждению теологических вопросов, и Джоанну с братом отправили в спальню родителей, поскольку гостю предоставили их большую кровать поближе к очагу.

– Пожалуйста, позвольте мне остаться и послушать, – обратилась к матери Джоанна.

– Нет. Ты давно должна спать. Кроме того, наш гость устал рассказывать. А серьезные разговоры тебе не интересны.

– Но…

– Все, детка. Марш в кровать. Утром мне понадобится твоя помощь. Папа хочет, чтобы мы устроили новый пир для гостя. Еще один такой гость, и мы разоримся, – ворчала Гудрун. Уложив детей на соломенную постель, она поцеловала их и вышла.

Джон заснул сразу, но Джоанна лежала с открытыми глазами, пытаясь расслышать голоса, доносившиеся из-за толстой деревянной перегородки. Наконец, одолеваемая любопытством, она встала, подошла к двери и опустилась на колени. Теперь девочка видела, как ее отец и Эскулапий сидят и разговаривают возле очага. Было холодно, до Джоанны не доходил жар от огня, а на ней была только легкая рубашка. Она дрожала от холода, но и не помышляла вернуться в постель. Ей было необходимо услышать то, что говорил Эскулапий.

Речь зашла о кафедральной школе.

– Вам что-нибудь известно о местной библиотеке? – спросил каноника Эскулапий.

– О да, – отвечал каноник, несомненно довольный, что его об этом спросили. – Я провел в ней многие часы. Там собрана отличная коллекция, около семидесяти пяти экземпляров.

Эскулапий вежливо кивнул, хотя слова не произвели на него особого впечатления. Джоанна с трудом представляла себе столько книг в одном месте.

– Есть даже копии De scriptoribus ecclesiasticus Исидора и De gubernatione Dei Салвиана, – сказал каноник, – а также полное собрание Commentarii Джерома с превосходными иллюстрациями. Кроме того, имеется самый точный манускрипт Hеxаemeron нашего земляка Святого Базиля.

– Есть ли работы Платона?

– Платона? – вопрос шокировал каноника. – Конечно нет. Его работы не для христиан.

– О? Следовательно, вы не одобряете изучение логики?

– Она занимает свое место в тривиуме, – раздраженно ответил каноник, – при использовании определенных текстов, например Августина и Боэция. Но вера основана на признании силы святого Духа, а не на логических доказательствах. Из-за глупого любопытства люди иногда лишаются своей веры.

– Понимаю вашу точку зрения, – вежливо откликнулся Эскулапий, явно не согласившись с каноником. – Возможно, однако, вы ответите мне на это: как получается, что человек способен разумно мыслить?

– Разум есть проявление божественного в человеке. «И сотворил Бог человека по образу и подобию Своему».

– Бы хорошо знакомы с Писанием. Следовательно, вам придется признать, что разум дан человеку Богом?

– Несомненно.

Джоанна подобралась ближе. Она не хотела пропустить ни единого слова Эскулапия.

– Тогда зачем бояться сопоставлять разум и веру? Если Бог дал нам разум, то как же разум может увести нас от Бога?

Каноник заерзал на стуле. Джоанна никогда не видела отца в таком замешательстве. Он был миссионер, обученный наставлять и проповедовать, но не привыкший к логическим дебатам, поэтому он так и не ответил.

– В самом деле, – продолжил Эскулапий. – Не из-за недостатка ли веры боится человек логического рассуждения? Если цель сомнительна, тогда путь к ней наполнен страхом. Твердая вера не знает страха, ибо если Бог существует, то разум не может не привести нас к Нему. «Cogito, ergo Deus est», – сказал Святой Августин. «Я мыслю – значит Бог существует».

Джоанна так увлеклась их спором, что забыла об осторожности и одобрительно воскликнула. Отец резко повернулся к перегородке. Девочка отпрянула в темноту, затаив дыхание. Разговор продолжился. «Слава Богу, они не заметили меня». Она медленно перебралась к кровати, где сопел спящий Джон.

Еще долго после того, как стихли голоса, Джоанна лежала без сна. На сердце у девочки было очень легко и свободно, словно с него свалился камень. Она не виновна в смерти Мэтью. Его убило не ее желание учиться, как утверждал отец. Услышав Эскулапия, Джоанна поняла, что стремление к знаниям естественно и безгрешно. Это следствие того, что Господь дал человеку разум. «Я мыслю – значит Бог существует». Она поняла истину этих слов.

Слова Эскулапия поселили надежду в душе Джоанны. «Может быть, завтра я смогу поговорить с ним, – думала она. – И даже покажу ему, что умею читать».

Это так вдохновило ее, что она так и не смогла заснуть до рассвета.



На следующее утро, очень рано, мать послала Джоанну в лес за буковыми орехами и желудями для свиней. Желая поскорее вернуться домой к Эскулапию, Джоанна спешила выполнить работу, но в осеннем лесу, засыпанном опавшей листвой, собирать орехи было трудно, а возвращаться домой с полупустой корзиной – нельзя.

Когда Джоанна пришла из леса, Эскулапий уже собирался покинуть их дом.

– Ах, я так надеялся, что вы отобедаете с нами еще раз, – сокрушался каноник. – Мне интересны ваши мысли о тайне Триединства, хотелось бы продолжить беседу.

– Вы очень добры, но я должен быть в Майнце вечером. Меня ждет епископ. Мечтаю приступить к новым исследованиям.

– Конечно, конечно, – сказал каноник и помолчав, добавил: – Но вы не забыли про наш разговор о мальчике? Не посмотрите ли его уроки?

– Это самое меньшее, что я могу сделать для такого гостеприимного хозяина, – вежливо ответил Эскулапий.

Джоанна взяла свое шитье и уселась на стуле неподалеку, стараясь остаться незамеченной, чтобы отец не прогнал ее. Но бояться было нечего, потому что каноник сосредоточился только на Джоне, Надеясь произвести на Эскулапия впечатление успехами сына, он начал задавать Джону вопросы по грамматике Доната. Каноник совершил большую ошибку, поскольку именно в грамматике Джон был особенно слаб. Он постоянно путал дательный падеж с творительным, неумело спрягал глаголы, а в конце не смог правильно разобрать предложение. Эскулапий слушал внимательно.

Покраснев от смущения, каноник перешел к более безопасной теме и начал с большого трактата Алкуина, который Джон знал неплохо. С первой частью Катехизиса он справился.

– Что есть год?

– Телега с четырьмя колесами.

– Какие кони тянут ее?

– Солнце и луна.

– Сколько в ней мест?

– Двенадцать.

Довольный успехом сына, каноник перешел к более сложной части Катехизиса. Джоанна опасалась того, что могло произойти, ибо Джон был близок к истерике.

– Что есть жизнь?

– Радость благословенных, скорбь печальных и… и… – Джон запнулся.

Эскулапий поморщился. Джоанна закрыла глаза, сосредоточившись на нужных словах и желая всей душой, чтобы Джон произнес их.

– Ну? – стал подгонять сына каноник. – И что?

Лицо Джона озарило вдохновение.

– И поиск смерти!

Каноник кивнул.

– А что есть смерть?

Оцепенев, Джон уставился на отца, словно загнанный олень, преследуемый охотниками.

– Что есть смерть? – повторил каноник.

Бесполезно. Непонимание последнего вопроса и нарастающий гнев отца лишили Джона самообладания. Он забыл все. Джоанна заметила, что брат готов расплакаться. Отец гневно посмотрел на него. Эскулапий взирал на них с сочувствием.

Джоанна больше не могла этого вынести. Смятение брата, гнев отца, невыносимое унижение обоих и нетерпение Эскулапия лишили ее выдержки. Не успев сообразить, что делает, Джоанна выпалила:

– Неизбежность происходящего, неопределенность паломничества, слезы живущих, подлость человека.

Ее слова поразили всех, словно громом. Все трое ошеломленно посмотрели на девочку. Лицо Джона выражало досаду, лицо отца – ярость, Эскулапий пришел в изумление. Первым дар речи обрел каноник.

– Что за наглость? – возмутился он, но, вспомнив про Эскулапия, сказал: – Если бы не наш дорогой гость, я наказал бы тебя немедленно. Но с наказанием пока повременим. Прочь с глаз моих!

Джоанна поднялась. Она сдерживалась, пока не дошла до двери и не захлопнула ее за собой. Девочка бежала со всех ног до папоротников на опушке леса и там упала на землю.

Ее терзала невыносимая душевная боль. Быть униженной перед тем, на кого она так хотела произвести впечатление! Это несправедливо. Джон не знал ответа, а она знала. Почему ей нельзя было ответить?

Джоанна долго сидела, наблюдая за удлиняющимися тенями деревьев. На землю спустился дрозд и стал клевать червей. Найдя червячка, он важно и гордо выставил грудку. «Точно, как я, – подумала Джоанна с горечью. «Надулась от гордости за то, что сделала». Она знала, что гордыня грех, ее за это часто наказывали, но преодолеть себя не могла.

– Я умнее Джона. Почему учиться можно только ему, а не мне?

Дрозд улетел. Джоанна следила за ним, пока он не скрылся среди деревьев. Она прикоснулась к медальону Святой Екатерины и вспомнила Мэтью. Он посидел бы с ней, поговорил, объяснил все, чтобы она поняла. Джоанна очень скучала по нему.

«Ты убила своего брата», – сказал отец. Эти слова тяжело ранили ее. Но дух Джоанны сопротивлялся, она была горда и желала большего, чем Бог определил женщине. Но почему Бог наказал Мэтью за ее грех? Это же лишено всякого смысла.

Что не позволяет осуществиться ее мечтам? Все считали желание Джоанны учиться противоестественным. Но она жаждала знаний, открытых ученым людям. У остальных девочек в деревне интересы были другие. Им нравилось сидеть на службе в церкви, хотя они не понимали ни слова. Принимая на веру все, о чем им говорили, они ни к чему не стремились. Они мечтали о хорошем муже, таком, который не будет их бить, о куске земли, чтобы работать на нем. Они даже не помышляли выйти за пределы безопасного и знакомого мира деревни. Джоанна не понимала их так же, как и они ее.

«Почему я другая? – размышляла она. – Что во мне не так?»

Позади послышались шаги. Джон коснулся плеча сестры и мрачно сказал:

– Меня прислал отец. Хочет видеть тебя.

– Прости, – Джоанна взяла его за руку.

– Не стоило этого делать. Ты всего лишь девочка. Эти слова ей были непонятны, но Джоанна была благодарна, что брат простил ее, хотя она унизила его перед гостем.

– Я была не права. Прости.

Джон попытался выказать уязвленную гордость, но ему это не удалось.

– Ладно, прощаю. По крайней мере, папа на меня больше не сердится. А теперь… в общем, сама увидишь.

Он помог сестре подняться с сырой земли и отряхнуть юбку от листьев. Держась за руки, они направились к дому.

В дом Джоанна вошла первая.

– Иди, – сказал Джон, – они хотят видеть тебя. Они? Джоанна задумалась, что он имел в виду, но спросить не успела, так как увидела отца и Эскулапия, ожидавшего у очага.

Она подошла и покорно встала перед ними. У отца было такое выражение лица, будто он съел что-то кислое. Он жестом направил дочь к Эскулапию, а тот подозвал ее ближе. Взяв девочку за руки, Эскулапий пристально посмотрел на нее.

– Ты знаешь латынь? – спросил он.

– Да, господин.

– Как ты этому научилась?

– Я слушала, господин, когда мой брат учил уроки.

Представив себе реакцию отца на эти слова, Джоанна потупилась.

– Знаю, что мне не следовало этого делать.

– Чему еще ты научилась? – спросил Эскулапий.

– Я умею читать, господин, и немного писать. Когда я была маленькая, мой брат Мэтью учил меня.

Краем глаза Джоанна заметила, что отец сердит.

– Покажи мне.

Эскулапий открыл Евангелие от Луки. Она начала читать, поначалу запинаясь на некоторых латинских словах, поскольку давно не читала: «Quomodo assimilabimtis regnum Dei aut in qua parabola ponemus illud?» – «Чему подобно Царство Божье? И чему уподоблю его? – Джоанна уверенно продолжила чтение до самого конца. – Оно подобно горчичному зерну, взяв которое человек посадил в своем саду, и выросло оно, и стало большим деревом, и птицы небесные укрывались в его ветвях».

Она умолкла. В тишине Джоанна слышала, как осенний ветер шелестит соломой на крыше.

– А ты понимаешь то, что читаешь? – тихо спросил Эскулапий.

– Думаю, да.

– Объясни, пожалуйста.

– Это означает, что вера, словно горчичное зернышко, посеяно в сердце, как зерно в земле. Если ухаживать за зернышком, оно вырастет и станет красивым деревом. Если заботиться о Своей вере, то обретешь Царствие Небесное.

Эскулапий почесал бороду, но Джоанна не поняла, одобрил ли он то, что она сказала. Неужели толкование неправильно?

– Или… – у нее появилась новая идея.

– Да? – удивленно поднял брови Эскулапий.

– Это может означать, что Святая Церковь похожа на зерно. Поначалу она была маленькая, росла в темноте, заботясь только о Христе и двенадцати апостолах, но превратилась в огромное дерево, раскинувшееся на весь мир.

– А что за птицы укрываются на ее ветвях? – спросил Эскулапий.

– Это верующие, которые находят спасение в церкви, как птицы – в ветвях дерева.

Выражение лица Эскулапия не изменилось. Он снова задумчиво погладил бороду. Джоанна отважилась на новую попытку.

– А еще… – она размышляла, – горчичное зерно, возможно, означает Христа. Христос был как зерно, когда его похоронили, и стал как дерево, когда воскрес и вознесся на небо.

– Вы это слышали? – повернулся Эскулапий к канонику.

– Джоанна всего лишь девочка, едва ли она…

– Зерно есть вера, церковь и Христос, – сказал Эскулапий. – Allegoria, moralis, anagoge. Классическое триединство в толковании Библии. Конечно, выраженное довольно просто, но интерпретировано так же полно, как у самого Григория Великого. И это без какого-либо формального образования! Восхитительно! Ребенок чрезвычайно умен. Я берусь обучать ее.

Джоанна была ошеломлена. Не сон ли это? Она боялась верить в то, что это происходит на самом деле.

– Конечно же не в школе, – продолжил Эскулапий. – Это запрещено. Я буду приходить сюда раз в неделю. И обеспечу ее книгами для занятий.

Каноник остался недоволен. Он ожидал другого.

– Все это очень хорошо, – раздраженно заметил он, – но как насчет мальчика?

– Ах, мальчик? Боюсь, у него нет способностей к наукам. Если он продолжит учение, то сможет рассчитывать на должность деревенского священника. Закон требует от них лишь умения читать, писать и знать правила святого таинства. Но остальная наука не для него.

– Едва верю своим ушам! Вы собираетесь учить девочку, а не мальчика?

– У нее талант, у него таланта нет. По-другому не получается, – пожал плечами Эскулапий.

– Женщина-ученый! – каноник негодовал. – Она будет изучать священные тексты, тогда как ее брат к ним не допущен? Я этого не позволю. Либо вы обучаете обоих, либо никого.

Джоанна затаила дыхание. Немыслимо, чтобы, едва добившись желаемого, она потеряла все. Про себя девочка начала молиться, но остановилась. Возможно, Богу это не понравится. Она нащупала под рубахой деревянный медальон Святой Екатерины. Она-то поймет. «Пожалуйста, – молча молилась Джоанна. – Помоги мне. Я сделаю тебе хорошее подношение. Только, пожалуйста, помоги мне».

– Я уже сказал, – занервничал Эскулапий, – что у мальчика нет способностей к учению. Заниматься с ним – пустая трата времени.

– Тогда решено, – сердито проговорил каноник. Джоанна не верила своим глазам, наблюдая, как он встает со стула.

– Один момент, – сказал Эскулапий. – Вижу, вы не отступите от своих намерений.

– Да.

– Очень хорошо. У девочки незаурядный ум. При хорошем обучении она добьется многого. Не смею упустить такую возможность. Поскольку вы настаиваете, я буду учить обоих.

– Спасибо! – поспешно воскликнула Джоанна. Но ее слова были обращены скорее к Святой Екатерине, чем к Эскулапию. Она едва сдерживала волнение. – Я буду очень стараться.

Эскулапий посмотрел на девочку проницательным умным взглядом. «Словно внутри у него огонь», – подумала Джоанна. Свет, который будет освещать ей предстоящие недели и месяцы.

– Ты действительно будешь стараться? – Под густой седой бородой промелькнула улыбка. – О да, ты будешь стараться.




Глава 4








РИМ

В сводчатом мраморном Латеранском дворце было прохладно после знойной жары римских улиц. Когда огромные деревянные двери папской резиденции захлопнулись позади, Анастасий остался в темноте Патриархиума, растерянно озираясь по сторонам. Инстинктивно он потянулся к руке отца, но, вспомнив слова матери, удержался.

– Стой с высоко поднятой головой и не прижимайся к отцу, – сказала ему мать одевая его в то утро. – Тебе уже двенадцать лет, пора учиться быть мужчиной. – Она решительно поправила и подтянула его пояс, украшенный драгоценными камнями. – И прямо смотри на тех, кто обращается к тебе. Честь семьи превыше всего. Ты не должен заискивать перед ними.

Анастасий распрямил плечи и поднял голову. Для своего возраста он был маленького роста, чем вызывал бесконечное сожаление окружающих, но всегда старался держаться так, чтобы казаться как можно выше. Глаза начали привыкать к темноте, и Анастасий огляделся. Это был его первый визит во дворец, в величественную резиденцию Папы и средоточие власти Рима. Дворец производил необычайное впечатление. Внутри него разместилось просторное хранилище церковных архивов и сокровищница, а также множество часовен, трапезных и капелл. Среди них была и святая святых – знаменитая личная часовня Папы. Перед Анастасием, на стене большого зала, висела обширная tabula mundi, настенная карта с описанием, изображавшая мир в виде плоского диска, окруженного океанами. Три континента: Азия, Африка и Европа, разделялись великими реками Танаис и Нилом, а также Средиземным морем. В самом центре мира располагался священный город Иерусалим, на востоке граничащий с земным раем. Анастасий разглядывал карту, и его внимание привлекло пустое пространство на краю земли, таинственное и пугающее, где мир низвергался в темноту.

К ним подошел мужчина в белом далматике, который носили члены папского двора.

– Передаю вам приветствие и благословение нашего Святейшего Отца, Папы Паскаля, – произнес он.

После обязательных формальностей оба расслабились.

– Полагаю, вы пришли сюда повидаться с Теодором?

– Да, – кивнул отец Анастасия. – Договориться о назначении моего племянника Косьмы на должность казначея. – Понизив голос, он добавил: – За это заплатили несколько недель назад. Не понимаю, что задержало назначение.

– Теодор очень занят в последнее время. Знаете, этот ужасный спор о владениях монастыря в Фарфе. Святого Отца крайне расстроило решение верховного суда, – наклонившись поближе, мужчина прошептал, – и еще больше разочаровало, что Теодор принял сторону императора. Будьте готовы к тому, что теперь Теодор сможет мало сделать для вас.

– Я думал об этом, – отец Анастасия пожал плечами. – Однако Тео все еще управляющий и деньги заплачены.

– Посмотрим.

Разговор внезапно прервался, потому что к ним подошел второй человек в таком же далматике. Анастасий, почувствовал, как отец напрягся.

– Благословение Святейшего Отца тебе, Сарпат, – сказал отец.

– И тебе, мой дорогой Арсений, и тебе, – кивнул мужчина. Его рот странно искривился. – Люциан, – обратился он к первому мужчине. – Вы с Арсением так увлеченно беседовали. Какие-то интересные новости? Хотелось бы услышать, – он нарочито зевнул. – Жизнь здесь так скучна после ухода Императора.

– Нет, Сарпат, конечно, нет. Если бы появились какие-то новости, я бы тебе сообщил, – нервно ответил Люциан. Отцу же Анастасия он сказал: – Ну что ж, Арсений, мне надо идти. Дела, – поклонившись, Люциан быстро удалился.

– Люциан последнее время резок, – покачал головой Сарпат. – Интересно, почему? – Он пристально взглянул на отца Анастасия. – Ну что же, это не важно. Вижу, вы сегодня не один.

– Да. Позвольте представить вам моего сына Анастасия. Он скоро должен сдавать экзамен, чтобы стать лектором, – и с чувством добавил, – его дядя Тео им особенно гордится. Именно поэтому я и привел его с собой, чтобы они встретились.

Анастасий поклонился.

– Процветания вам во имя Его, – промолвил он вежливо, как его учили.

– О! – священник улыбнулся. – Мальчик превосходно владеет латынью. Поздравляю вас, Арсений. Это ваше сокровище… если, конечно, он не унаследовал печально знаменитых дядюшкиных взглядов. – И сразу продолжил: – Да, да, прекрасный мальчик. Сколько ему лет? – Вопрос был адресован отцу Анастасия.

– После Рождественского поста мне исполнилось двенадцать, – ответил Анастасий.

– Неужели! Ты выглядишь моложе, – Сарпат погладил мальчика по голове.

Анастасий сразу невзлюбил его. Вытянувшись, чтобы выглядеть повыше, он заметил:

– Уверен, взгляды моего дяди не могут быть дурными, иначе он не стал бы премицерием.

Отец предупреждающе сжал руку Анастасия, но глаза его оставались мягкими, а губы улыбались. Собеседник уставился на мальчика то ли вопросительно, то ли злобно. Анастасий встретил его взгляд спокойно. Через мгновенье мужчина сосредоточил внимание на отце Анастасия.

– Такая семейная солидарность! Как трогательно! Ну, ну, надеюсь, мысли мальчика столь же правильны, как его латынь.

Они услышали громкий шум из дальнего конца зала, когда открылись тяжелые двери.

– Ах! Вот и премицерий. Не буду вам мешать, – Сарпат поклонился и ушел.

В зале засуетились, когда появился Теодор в сопровождении приемного сына Льва, недавно получившего повышение и занявшего место номенклатора. Он задержался в дверях, чтобы поговорить с несколькими клириками и сановниками. В алом шелковом далматике и золотом кушаке Теодор был самым элегантным в этой группе. Он любил хорошие ткани и легкое щегольство, что восхищало Анастасия.

Завершив формальные приветствия, Теодор осмотрел зал. Заметив Анастасия и его отца, он улыбнулся и направился к ним. Приблизившись, он подмигнул Анастасию, и его рука скользнула к складке в далматике. Анастасий обрадовался, зная, что это означало. Теодор, питавший слабость к детям, всегда приносил ему угощение. «Что на этот раз? – размышлял Анастасий. – Сочный инжир, красный леденец, возможно, даже кусок марципана, со сладким тертым миндалем и грецким орехом?»

Сосредоточившись на складке далматика Теодора, Анастасий поначалу не заметил других людей. Трое быстро подошли сзади, один, зажав Теодору рот рукой, откинул его назад. Анастасий подумал, что это шутка. Он взглянул на отца, надеясь услышать объяснение, но увидел страх в его глазах и сердце мальчика дрогнуло. Он снова посмотрел на Теодора; тот пытался вырваться. Теодор был крупным мужчиной, но сразу с троими вряд ли бы справился. Его окружили, скрутили ему руки и бросили на пол. Алый шелковый далматик Теодора, разорванный спереди, обнажил белую кожу груди. Один из нападавших вцепился в густые черные волосы Теодора и откинул его голову назад. Анастасий заметил блеск металла. Раздался крик, и лицо Теодора залила кровь. Что-то брызнуло в лицо Анастасия. Он вздрогнул, вытерся рукой и посмотрел. Это была кровь. Кто-то вскрикнул. Анастасий увидел, как Лев, приемный сын Теодора, исчез r толпе нападавших.

Люди освободили Теодора. Он встал на колени, поднял голову, и Анастасий закричал от ужаса, увидев его лицо: из черных пустых дыр, где прежде были глаза Теодора, вниз по подбородку и плечам текла кровь.

Анастасий зарылся лицом в сутану отца. На плечах он почувствовал его руки и услышал голос, уверенный и спокойный.

– Нет, не прячься, сын, – он оторвал его от себя и развернул лицом к ужасной сцене. – Смотри и учись. Это цена за отсутствие проницательности и хитрости. Теодор поплатился за чрезмерную лояльность к императору.

Анастасий стоял, не шелохнувшись, нока нападавшие тащили Теодора и Льва в центр зала. Несколько раз они поскальзывались и чуть не падали на залитом кровью полу. Теодор что-то кричал, но слов Анастасий не разобрал. С раскрытым, искаженным от боли ртом, его лицо казалось страшным.

Люди заставили Теодора и Льва встать на колени и наклонить головы. Один из нападавших поднял меч над Львом и одним быстрым ударом обезглавил его. Но Теодор продолжал сопротивляться. Чтобы отрубить ему голову пришлось ударить три или четыре раза.

Впервые Анастасий заметил на нападавших алые кресты папской охраны.

– Отец! – воскликнул он. – Это же охранники!

– Да, – отец прижал к себе Анастасия.

Мальчик старался держать себя в руках.

– Но почему? Почему, папа? Зачем они это сделали?

– Им приказали.

– Приказали? – повторил Анастасий, пытаясь понять. – Кто может приказать такое?

– Кто? Ах, сын мой, думай, – лицо отца посерело, но голос звучал уверенно. – Ты должен научиться думать, чтобы избежать такой участи. Как по-твоему, у кого власть? Кто способен отдать такой приказ?

Анастасий онемел, пораженный чудовищной догадкой.

– Да, – теперь руки отца нежно касались плеч. – Кто же еще, кроме Папы.




Глава 5









– Нет, нет, нет, – в голосе Эскулапия звучало нетерпение. – Буквы надо писать гораздо мельче. Смотри, как пишет твоя сестра. – Он постучал по листу Джоанны. – Относись с уважением к пергаменту, мой мальчик. Чтобы изготовить один лист, убивают одну овцу. Если монахи Андернаха будут растягивать свои слова таким вот образом, то стада Аустразии исчезнут через месяц!

Джон бросил упрямый взгляд на Джоанну.

– Это слишком трудно. Я так не могу.

– Хорошо, – вздохнул Эскулапий, – упражняйся на восковой дощечке. Когда подучишься, попробуем на пергаменте снова. – Он обратился к Джоанне: – Ты закончила De invention.

– Да, учитель.

– Назови шесть основных вопросов, используемых для определения условий поведения человека.

Джоанна с готовностью ответила.

– Quis, quid, quomodo, ubi, quando, cur? – Кто, что, как, где, когда, почему?

– Хорошо. А теперь дай определение риторических constitutiones.

– Цицерон выделяет четыре различных constitutiones: спор о факте, спор об определении, спор о природе поступка и…

Гудрун постучала в дверь и вошла, сгибаясь под тяжестью деревянных ведер с водой. Джоанна поднялась, чтобы помочь матери, но Эскулапий положил руку ей на плечо, вернув на место.

– И?

Джоанна колебалась, глядя на мать.

– Продолжай, дитя, – тон Эскулапия говорил о том, что он не потерпит непослушания.

Джоанна поспешила ответить.

– Спор о юрисдикции, или процедуре.

Эскулапий удовлетворенно кивнул. Проиллюстрируй третий статус. Напиши на своем пергаменте, но так, чтобы его стоило сохранить.

Гудрун суетилась, разводя огонь. Она поставила воду греться и стала накрывать на стол. Раз или два Гудрун обиженно посмотрела через плечо.

Джоанна почувствовала себя виноватой, но сосредоточилась на работе. Время было драгоценно: Эскулапий приходил только раз в неделю, а своими занятиями она дорожила больше всего на свете.

Но работать под гнетом материнского взгляда было трудно, Эскулапий, вероятно, заметил это, но решил, что уроки отвлекали Джоанну от домашних обязанностей. Однако Джоанна знала настоящую причину. Занимаясь, она предавала закрытый для всех, кроме нее и матери, мир саксонских секретов. Изучая латынь и христианские тексты, Джоанна вступала в общение с тем, что ненавидела мать – с христианским Богом, который разорил родину Гудрун, но самое главное с каноником, ее мужем.

Правда, Джоанна работала в основном с дохристианскими классическими текстами. Эскулапий сохранил «языческие» тексты Цицерона, Сенеки, Лукиана и Овидия, которые большинство современных ученых признавали кощунственными. Он обучал Джоанну греческому языку по древним текстам Менандра и Гомера, которые каноник считал богохульством. Наученная Эскулалием ценить чистоту стиля, Джоанна никогда не задавалась вопросом, соответствует ли поэзия Гомера христианской доктрине, В его поэмах присутствовал Бог, потому что они были прекрасны.

Джоанне хотелось объяснить это матери, но она знала, что ей не удастся ничего изменить. Для Гудрун не имело значения имя Гомер, Цицерон или Святой Августин. Все это не саксонское, а значит чужое.

Внимание Джоанны рассеялось, она запнулась и сделала безобразную кляксу на пергаменте. Подняв глаза, она встретилась взглядом с Эскулапием.

– Ничего, девочка, – неожиданно мягко сказал он, хотя обычно невнимание вызывало его недовольство. – Это не страшно. Начни снова.



Жители Ингельхайма собрались вокруг пруда, оживленно разговаривая. Сегодня испытывали ведьму. Это событие должно было вызвать у людей ужас, сожаление и удовлетворение, стать долгожданной передышкой от монотонности жизни.

– Benedictus, – начал благословить воду каноник.

Хротруд попыталась сбежать, но двое мужчин поймали ее и притащили к канонику. Тот грозно нахмурил брови. Хротруд ругалась и сопротивлялась, когда ее руки связали за спиной полосками льняного холста так, что она закричала от боли.

– Maleficia, – прошептал кто-то рядом с Джоанной и Эскулапием, стоявшими среди толпы зевак. – Святой Варнава, спаси нас от злого глаза.

Эскулапий молча покачал головой.

Он прибыл в Ингельхайм этим утром, чтобы заниматься с детьми. Каноник же потребовал, чтобы они присутствовали на испытании Хротруд, считавшейся деревенской повитухой.

– Увидев это святое судилище, вы лучше узнаете о путях Господних, чем из любых мудреных книг. – Каноник пристально посмотрел на Эскулапия.

Джоанне не понравилось, что уроки отложены, но ее заинтересовало испытание. Она размышляла, как это будет происходить. Никогда прежде Джоанна не видела ничего подобного, но Хротруд ей было жалко. Джоанна любила Хротруд, потому что та была честной женщиной и не лицемеркой. Она всегда откровенно разговаривала с Джоанной, была к ней добра и не высмеивала, как другие сельчане. Гудрун рассказала дочери, как Хротруд помогла при тяжелых родах. Она считала себя обязанной Хротруд за то, что та спасла жизнь ее и Джоанны. Глядя на толпу односельчан, Джоанна подумала, что Хротруд помогла появиться на свет почти всем собравшимся здесь, по крайней мере тем, кто прожил шесть зим и больше. А теперь в ней уже не было необходимости. С тех пор, как ее руки стали изуродоваными, она не могла работать повитухой и жила, собирая подаяние и продавая целебные травы и снадобья собственного приготовления.

Именно в этом ее и обвинили. Хротруд умела лечить бессонницу, снимать зубную и головную боль, боль в животе, и люди считали это колдовством.

Совершив благословение, каноник повернулся к Хротруд.

– Женщина! Ты знаешь преступление, в котором тебя обвиняют. Не повинишься ли ты теперь в своем грехе, ради спасения твоей бессмертной души?

Хротруд внимательно посмотрела на него.

– Если я признаюсь, вы отпустите меня?

– В Святом Писании, – покачал головой каноник, – это строго запрещается. «Не позволяй колдунье жить», – и добавил для важности: – Исход, глава двадцать вторая, стих восемнадцатый. Но ты умрешь праведной и мгновенной смертью, и через нее получишь неизмеримую радость на Небесах.

– Нет! – решительно заявила Хротруд. – Я христианка, а не ведьма, и всякий, кто скажет иное, грязный лжец!

– Колдунья! Ты будешь вечно гореть в аду! Ты не смеешь отрицать очевидное! – достав засаленный полотняный пояс с завязанными на нем узелками, каноник презрительно швырнул его Хротруд. Та вздрогнула и отступила.

– Видите, как она отпрянула? – прошептал кто-то рядом с Джоанной. – Она точно виновна, и ее нужно сжечь!

«Каждый вздрогнет от такой неожиданности, – подумала Джоанна. – Ничего это не доказывает».

Каноник поднял пояс над головой, чтобы толпа разглядела его.

– Это принадлежит Арно, мельнику. Пояс пропал две недели назад. Сразу после этого Арно слег в постель, мучимый страшной болью в животе.

Лица у всех стали серьезными. Арно никому особенно не нравился, подозревали, что он сильно обвешивает всех. «Кто на свете всех смелей?» – начиналась загадка, которую все очень любили. «Рубашка Арно, что за глотку держит вора каждый день!» Тем не менее болезнь мельника для всей деревни была большой неприятностью. Никто кроме него не мог молоть зерно, потому что по закону ни один житель деревни не смел сам молоть свой урожай.

– Два дня назад, – осуждающе и мрачно звучал голос каноника, – этот пояс нашли в лесу возле дома Хротруд.

Послышался испуганный ропот толпы, и прозвучали отдельные голоса:

– Ведьма! Колдунья! На костер ее!

Каноник обратился к Хротруд.

– Ты выкрала пояс и сделала на нем эти узлы, чтобы совершить свое дьявольское колдовство, от которого Арно чуть не умер.

– Никогда! – негодующе крикнула Хротруд, снова отчаянно пытаясь вырваться из пут. – Я ничего такого не делала! Никогда раньше не видела этого пояса! Я никогда…

Каноник нетерпеливо подал знак тем, кто держал Хротруд. Они подняли ее, как мешок с овсом, раскачали несколько раз и отпустили. Хротруд вскрикнула от страха и злости, пролетела по воздуху и упала в воду прямо посередине пруда.

Джоанна и Эскулапий столкнулись, когда люди подались вперед, желая все увидеть. Если Хротруд появится на поверхности пруда и поплывет – это значит, что освященная вода отвергла ее. Тогда колдовство будет разоблачено, и Хротруд сожгут на костре. Если же она утонет значит – невиновна и будет спасена.

Люди стояли в напряженном молчании; взгляды всех были прикованы к поверхности пруда. От того места, куда упала Хротруд, по спокойной воде расходились круги.

Каноник подал сигнал мужчинам, и те тотчас нырнули, чтобы найти Хротруд.

– Она невиновна в том, в чем ее обвиняли, – объявил каноник. – Восславим Господа.

Джоанне показалось, что он сильно разочарован.

Люди продолжали нырять. Наконец один из них появился с безжизненной, с опухшим и бледным лицом Хротруд. Он вытащил ее на берег. Хротруд не двигалась. Он нагнулся над ней, чтобы послушать дыхание.

Через минуту он сообщил:

– Мертва.

Над толпой поднялся гул.

– Прекрасно, – сказал каноник. – Но она умерла невиновной в том, в чем ее обвиняли. На все воля Божья. Да упокоит Он ее душу.

Селяне стали расходиться: одни приближались к телу Хротруд, с любопытством рассматривая его, другие разделились на небольшие группы, тихо обсуждая событие.

Джоанна и Эскулапий молча направились к дому. Смерть Хротруд очень расстроила Джоанну. Ей было стыдно, что она испытывала возбуждение, глядя на суд. Но в тот момент она не думала, что Хротруд умрет. Конечно же Хротруд не была ведьмой, поэтому Джоанна верила, что Бог докажет ее невиновность.

И Он сделал это.

Но почему же Он позволил ей умереть?



Джоанна не говорила об этом до тех пор, пока не начался урок. Не дописав слово, она опустила перо и спросила:

– Почему Бог это сделал?

– Возможно, Он не делал этого, – ответил Эскулапий, сразу поняв, что она имела в виду.

Джоанна уставилась на него.

– Вы полагаете, что такое могло случиться ломимо Его воли?

– Возможно, нет. Но ошибка порой сокрыта в природе самого суда, а не в природе воли Господа.

Джоанна задумалась.

– Отец сказал бы, что именно таким испытаниям подвергали ведьм в течение сотен лет.

– Верно.

– Но это не обязательно соответствует истине, – Джоанна посмотрела на Эскулапия. – А как правильно?

– Именно это ты и должна мне рассказать.

Джоанна вздохнула. Эскулапий так сильно отличался от ее отца и даже от Мэтью. Он отказывался объяснять ей, а вместо этого требовал, чтобы она сама находила правильный ответ. Джоанна коснулась кончика носа, как делала это, размышляя над проблемой.

Конечно! Как она сразу этого не заметила? Цицерон и его De inventione – раньше это было лишь отвлеченное понятие, риторическая уловка, упражнение для ума.

– Риторические вопросы! – воскликнула Джоанна. – Почему нельзя было использовать их в этом случае?

– Объясни, – велел Эскулапий.

– Quid: имеется пояс с узелками – это неоспоримо. Но спорным остается вопрос, что это означает. Quis: кто завязал узелки и оставил пояс в лесу? Quomodo: как он пропал у Арно? Quando, Ubi: Когда и где его украли? Видел ли кто-нибудь пояс у Хротруд? Cur: зачем Хротруд желать зла Арно? – Джоанна говорила быстро, вдохновленная возможностями этой идеи. – Для опроса следовало привлечь свидетелей. Можно было также допросить Хротруд и Анро. Их ответы доказали бы невиновность Хротруд. И… – Джоанна сделала решительный вывод, – и ей не пришлось бы умирать, чтобы доказать это!

Они вторглись в запретную зону и знали это. Они молча сидели рядом, и Джоанна осознавала величие того, что внезапно поняла: применение логики к Божественному откровению, возможность установления справедливости на земле, если судьбу вершить путем рационального изучения и подкреплять веру силой разума.

– Пожалуй, не стоит рассказывать о нашем разговоре отцу, – сказал Эскулапий.

Праздник Святого Бертина только что прошел, дни стали короче, а потому короче стали и занятия детей. Солнце уже клонилось к закату, когда Эскулапий поднялся.

– Дети, на сегодня достаточно.

– Можно уйти? – спросил Джон, и Эскулапий жестом отпустил его. Мальчик вскочил и поспешил выйти из дома.

Джоанна печально улыбнулась Эскулапию. Ее очень огорчало, что брат не хочет учиться. С Джоном, нерадивым и глупым учеником, Эскулапий был часто несдержан и даже резок. «Не могу этого сделать», – ныл он при малейшей трудности. Порой Джоанне хотелось встряхнуть его и крикнуть: «Попытайся! Постарайся! Откуда ты знаешь, что не можешь, если ни разу не пробовал!»

Потом Джоанна упрекала себя за такие мысли. Джон просто не способен учиться лучше. Если бы не он, то в последние два года вообще никаких уроков бы не было, и жизнь без занятий совсем утратила бы смысл.

Как только Джон ушел, Эскулапий серьезно посмотрел на Джоанну.

– Хочу кое-что сказать тебе. Мне сообщили, что в школе в моих услугах больше не нуждаются. На должность учителя назначается другой, франкский ученый. И епископ считает, что он более подходит для этой должности, чем я.

Это потрясло Джоанну.

– Как такое возможно? Кто он такой? Этот человек не знает столько, сколько вы!

– Твои слова, – улыбнулся Эскулапий, – свидетельствуют о лояльности, а не о мудрости. Я встречался с ним. Он отличный ученый, и круг его интересов более подходит для преподавания в школе, чем мой. – Видя, что Джоанна не совсем поняла его, он продолжил: – Для тех знаний, которые мы с тобой обрели, есть место, Джоанна, но оно за пределами монастыря. Помни, что я тебе говорю, и будь осторожна: эти мысли очень опасны.

– Понимаю, – сказала Джоанна, хотя на самом деле ничего не поняла. – Но… что вы теперь будете делать? Как жить?

– В Афинах у меня есть друг, преуспевший как купец. Он хочет, чтобы я учил его детей.

– Вы покидаете нас? – Джоанна не верила своим ушам.

– Он процветает и сделал мне весьма щедрое предложение. Мне остается только принять его.

– Вы пойдете в Афины? Это так далеко! Когда же вы отправляетесь?

– Через месяц. Меня бы уже не было здесь, если бы занятия с тобой не доставляли мне такую радость.

– Но… – Джоанна быстро сообразила, как предотвратить-то, что должно случиться. – Вы могли бы жить здесь с нами, стали бы нашим наставником, и мы занимались бы каждый день.

– Это невозможно, моя дорогая. Твоему отцу едва удается прокормить семью в течение зимы. В вашем доме для постороннего нет места ни у очага, ни за столом. Кроме того, я должен идти туда, где смогу продолжить свою собственную работу. Теперь кафедральная библиотека закрыта для меня.

– Не уходите. – Джоанну охватила почти осязаемая печаль. – Пожалуйста, не уходите.

– Моя дорогая девочка, я должен. Хотя, признаться, мне этого не хочется. – Он ласково погладил Джоанну по белокурым волосам. – Обучая тебя, я многому научился сам. Едва ли у меня скоро появится такой же замечательный ученик. У тебя редкий ум, это от Бога, не отрицай этого. – Он многозначительно посмотрел на нее. – Ни за какую цену.

Джоанна молчала, опасаясь, как бы голос не выдал ее чувств.

Эскулапий взял ее руку в свои.

– Не беспокойся. У тебя будет возможность продолжить учебу. Я позабочусь об этом. Пока не знаю, где или как, но я сделаю это. Ты слишком умна и талантлива, чтобы пропадать зря. Я постараюсь найти способ помочь тебе, обещаю, – он крепко сжал ее руку. – Верь мне.

Эскулапий ушел, а Джоанна сидела за своим маленьким столом в сгущающихся сумерках, пока не вернулась мать с дровами для очага.

– А, стало быть, вы закончили? – спросила Гудрун. – Отлично! А теперь помоги мне развести огонь.


* * *

Эскулапий пришел попрощаться. Он был в длинном синем плаще, приготовленном для странствия. В руках он держал полотняный сверток.

– Для тебя. – Эскулапий вручил Джоанне сверток.

Джоанна развернула полотно, и у нее перехватило дыхание. Она увидела книгу, переплетенную па восточный манер: дерево было обтянуто кожей.

– Это моя собственная, – пояснил Эскулапий. – Я сам сделал ее несколько лет назад. Гомер. Первая часть книги написана по-гречески, а во второй части латинский перевод. Читай, и ты не забудешь язык, пока не возобновишь учебу.

Джоанна онемела. Своя собственная книга! Такой привилегией обладали только монахи и учителя высочайшего ранга. Она открыла ее и стала читать строку за строкой, написанные Эскулапием аккуратными буквами. Страницы заполняли слова невыразимой красоты. Эскулапий, наблюдая за ней, прослезился.

– Не забывай, Джоанна. Никогда не забывай.

Он распахнул объятья. Она прильнула к нему, и впервые они обнялись. Они долго стояли, прижавшись друг к другу: маленькая Джоанна и высокий и широкоплечий Эскулапий. Его синий плащ стал влажным от слез Джоанны.

Сжимая книгу так сильно, что у нее заболели руки, она осталась в доме. Джоанна не хотела смотреть, как он уезжает.



Джоанна знала, что отец не разрешит ей сохранить книгу. Он никогда не одобрял ее занятий, и теперь, без Эскулапия, никто не помешает ему настоять на своем. Поэтому книгу она спрятала, аккуратно завернув ее в лоскут и засунув подальше под солому со своей стороны кровати.

Джоанне страстно хотелось почитать книгу, увидеть слова, восстановить в памяти радостную красоту поэзии. Но это было опасно, в доме или возле него всегда кто-то находился, и она боялась разоблачения. Но после того, как в доме все засыпали, Джоанна спокойно читала, не опасаясь, что ей помешают. Нужен был только свет – свеча или какое-то масло. Семья запасала на год только две дюжины свечей. Каноник неохотно брал их из церкви, и свечи старательно берегли. Воспользоваться хотя бы одной незаметно было невозможно. Но в церковной кладовой хранилось много воска. Жители Ингельхайма должны были поставлять воск в церковь сотнями фунтов каждый год. Если бы Джоанне удалось раздобыть немного воска, она сделала бы свечу.

Джоанна с трудом накопила воск, изготовила маленькую свечку, соорудив фитилек из кусочка веревки. Работать при таком слабом свете было бы тяжело, но для занятий его вполне хватало.

Первую ночь она проявляла чрезвычайную осторожность. Джоанна дождалась, когда родители ушли в свою спальню за перегородкой, и отец захрапел. Только тогда она выбралась из кровати и, стараясь не потревожить спящего Джона, вынула книгу из-под соломы, отнесла ее на маленький сосновый стол в дальнем углу комнаты и зажгла свечу от углей в очаге.

Вернувшись к столу, Джоанна держала свечу низко над книгой. При очень слабом и неровном свете она все же различала строки, написанные черными чернилами. Казалось, аккуратные буквы танцуют в мерцающем свете, маня и зазывая ее. Джоанна замерла, наслаждаясь моментом, и, перевернув страницу, приступила к чтению.



Теплые дни и прохладные ночи октября, месяца сбора винограда, прошли быстро. Сильные северо-восточные ветры налетели раньше обычного, пронизывая до костей. И снова окно в доме заколотили досками, но холодный ветер все равно проникал во все щели. Чтобы согреться, приходилось поддерживать огонь в очаге весь день, отчего помещение заполнял сизый дым.

Каждую ночь, когда засыпала семья, Джоанна поднималась с постели и часами читала в полумраке. Свеча ее выгорела, и снова пришлось терпеливо копить воск для новой. Когда Джоанне опять удалось приступить к занятиям, она безжалостно истязала себя. Закончив книгу, она снова начала читать ее, на этот раз изучая сложные формы глаголов и старательно переписывая их на свою дощечку, пока не выучила наизусть. От работы при плохом освещении у Джоанны болела голова, глаза покраснели, но мысль о том, чтобы прекратить занятия, даже не приходило в голову.

Наступил и прошел праздник Святого Колумбана, но никаких сведений о продолжении обучения не было. Однако Джоанна верила обещанию Эскулапия. Пока у нее его книга, повода для отчаянья нет. Она училась и делала успехи. Несомненно, скоро что-то случится. В деревню приедет учитель, спросит о ней, или ее вызовет епископ и скажет, что она принята в школу.

Теперь Джоанна начинала заниматься каждую ночь немного раньше. Иногда даже не дожидаясь, пока захрапит: отец. Проливая воск на стол, она даже не замечала этого.

Однажды ночью Джоанна работала над особенно сложным и интересным случаем синтаксиса. Спеша поскорее начать, она села за стол почти сразу после того, как улеглись родители. Не прошло и нескольких минут, когда послышался тихий шорох за перегородкой.

Задув свечу, Джоанна замерла и прислушалась. Сердце у нее бешено колотилось.

Прошло несколько минут, Ни звука. Должно быть, показалось. Она с облегчением вздохнула, но еще долго не решалась встать из-за стола. Потом направилась к очагу, зажгла свечу и снова вернулась на место. Пламя свечи образовало небольшой светлый круг над столом. На краю этого круга из темноты появилась пара ног.

Это были ноги отца.

Он вышел из темноты. Инстинктивно Джоанна попыталась спрятать книгу, но было слишком поздно.

Его лицо, освещенное снизу неровным огнем, выглядело устрашающе.

– Что еще за безобразие?

– Книга, – прошептала Джоанна.

– Книга! – он уставился на книгу, словно не веря своим глазам. – Откуда она у тебя? Что ты с ней делаешь?

– Читаю. Она моя. Мне дал ее Эскулапий. Она моя.

Удар отца сбросил ее со стула. Джоанна упала, уткнувшись щекой в холодный земляной пол.

– Твоя! Наглый ребенок! В этом доме хозяин я!

Джоанна поднялась на локте и беспомощно смотрела, как отец наклонился над книгой, пытаясь разглядеть слова в слабом свете. Через мгновение он выпрямился, перекрестив воздух над книгой.

– Господи Иисусе, спаси нас. – Не отрывая взгляда от книги, он поманил к себе Джоанну. – Подойди.

Джоанна поднялась. Голова кружилась, болела, и сильно звенело в одном ухе. Она медленно приблизилась к отцу.

– Это не язык Святой Церкви, – он ткнул пальцем в открытую страницу. – Что это за знаки? Отвечай честно, дитя, если дорожишь своей бессмертной душой!

– Папа, это стихи. – Несмотря на страх, Джоанна испытывала гордость за свое знание, но не посмела добавить, что стихи принадлежат Гомеру, которого отец считал язычником. Каноник не знал греческого. Если бы он посмотрел на латинский перевод в конце книги, то понял бы, чем она занималась.

Толстые крестьянские пальцы отца обхватили голову Джоанны надо лбом.

– Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma…

Он сдавил ее голову так сильно, что Джоанна вскрикнула от боли и страха.

На пороге показалась Гудрун.

– Ради всего святого, муж мой, что происходит? Осторожнее с ребенком!

– Молчи! – огрызнулся каноник. – Ребенок одержим! Из нее надо изгнать демона. – Давление так усилилось, что Джоанне показалось, будто у нее лопнут глаза.

– Прекрати! – Гудрун схватила его за руку. – Она всего лишь ребенок! Муж мой, остановись! Неужели ты хочешь убить ее?

Невыносимое давление внезапно прекратилось, и каноник выпустил Джоанну. Развернувшись, он ударил Гудрун и она отлетела в другой конец комнаты.

– Изыди! – заревел он. – Не время для женской снисходительности. Девчонка занимается колдовством по ночам! С колдовской книгой! Она одержима!

– Нет, папа! – взвизгнула Джоанна. – Это не колдовство! Это поэзия! Стихи, написанные греком. Вот и все! Клянусь! – Он потянулся к Джоанне, но она вывернулась из-под его руки. Каноник погнался за ней. В его страшных глазах читалось желание убить ее.

– Отец! Посмотри в конец книги! Там написано по– латыни! Сам увидишь! Это же латынь!

Каноник колебался. Гудрун быстро подала ему книгу. Он даже не взглянул на нее, а задумчиво уставился на Джоанну.

– Пожалуйста, папа, посмотри в конце книги. Можешь сам прочитать. Это не колдовство!

Он взял у Гудрун книгу. Она поспешила поднести свечу поближе к странице. Каноник склонился над книгой, нахмурившись от напряжения.

Джоанна говорила не переставая:

– Я училась. Читала по ночам, чтобы никто не зная. Я знала, что ты не одобришь. – Она готова была сказать все, что угодно, признаться в чем угодно, лишь бы он поверил. – Это Гомер. Илиада. Поэма Гомера. Это не колдовство, отец, – она разрыдалась, – не колдовство.

Каноник не обращал на нее внимания. Он внимательно читал, низко склонившись над книгой и шевеля губами. Через минуту он поднял глаза.

– Благодарение Богу. Это не колдовство. Но это работа безбожного язычника, а посему есть преступление против Бога, – он повернулся к Гудрун. – Разведи огонь. Эта мерзость должна быть уничтожена.

У Джоанны перехватило дыхание. Сжечь книгу! Прекрасную книгу Эскулапия, которую он доверил ей!

– Папа, книга очень ценная! За нее можно выручить хорошие деньги, или – Джоанна быстро соображала, – ты мог бы подарить ее епископу, как пожертвование для кафедральной библиотеки.

– Глупый ребенок, ты так погрязла в грехах, удивительно, что совсем не утонула в них. Это недостойный подарок епископу и любой богобоязненной душе.

Гудрун направилась в угол, где были сложены дрова, и выбрала несколько небольших поленьев. Джоанна молча следила за ней. Это следовало предотвратить. Если бы только головная боль прошла, она придумала бы что-нибудь.

Гудрун разгребла уголья, готовя очаг для новых дров.

– Обожди, – вдруг обратился к ней каноник и, положив книгу на стол, ушел в другую комнату.

Что это значит? Девочка взглянула на мать, но та удивленно пожала плечами. Слева от нее на кровати, разбуженный шумом, сидел Джон и смотрел на Джоанну широко открытыми глазами.

Каноник вернулся, принеся, что-то длинное и блестящее. Это был его охотничий нож с костяной ручкой. Как всегда, вид этого предмета вызвал у Джоанны отвращение. В сознании смутно возникли какие-то воспоминания, но тотчас исчезли.

Отец сел за стол и, положив нож на страницу, стал соскребать написанное. Отошла первая буква, и он довольно заворчал.

– Получается. Однажды в монастыре Корби я видел, как это делается. Можно очистить все страницы, чтобы пользоваться пергаментом снова. А теперь, – он властно подозвал дочь к себе, – ты сделаешь то же самое.

Это и стало се наказанием. Именно рука Джоанны Должна уничтожить книгу, стереть запретные знания, а вместе с ними ее надежду.

Глаза отца зловеще сверкали в ожидании.

Одеревеневшими руками Джоанна взяла нож, села за стол и долго смотрела на страницу. Затем, держа нож так, как отец, она провела лезвием по странице.

Ничего не произошло.

– Не получается, – она с надеждой посмотрела на отца.

– Попробуй так, – каноник положил свою руку на руку дочери, двигая ножом из стороны в сторону с небольшим давлением. Отслоилась еще одна буква. – Попробуй снова.

Джоанна подумала об Эскулапии, о том, как он долгими часами создавал эту книгу, о надежде, которую она связывала с ней. На глаза Джоанны навернулись слезы.

– Пожалуйста, не заставляй меня. Папа, пожалуйста.

– Дочь моя, ты оскорбила Бога своим непослушанием. В наказание ты должна работать день и ночь, пока эти страницы полностью не очистятся от небогоугодных строк. Будешь сидеть на хлебе и воде до окончания работы. Я же буду молиться, чтобы Господь простил тебе этот тяжкий грех, – он указал на книгу. – Начинай!

Джоанна положила нож на страницу и стала скрести ее, как показал отец. Одна буква поблекла и исчезла, затем вторая, третья. Вскоре исчезло все слово, осталась лишь шершавая поверхность пергамента.

Она переместила нож к другому слову. «Алетея», – Истина. Рука Джоанны замерла над словом.

– Продолжай, – сурово потребовал отец.

Истина. Округлые буквы четко выступали на светлом пергаменте.

Все в ней противилось этой работе. Весь страх и боль этой ночи померкли перед всепоглощающим убеждением: этого не должно быть!

Опустив нож, Джоанна посмотрела на отца.

– Возьми нож! – в его голосе прозвучала угроза.

Джоанна попыталась заговорить, но слова застряли в горле, и она молча покачала головой.

– Дочь Евы! Я покажу тебе все муки Ада. Принеси розги.

Джоанна пошла в угол и принесла длинную черную хворостину.

– Приготовься, – велел каноник.

Она опустилась на колени перед очагом. Медленно, трясущимися руками Джоанна расстегнула серую шерстяную накидку и, спустив льняную рубашку, обнажила спину.

– Начинай «Отче Наш», – голос отца звучал тихо.

– Отче наш, сущий на небесах…

Первый удар пришелся прямо между лопатками, рассекая кожу и пронзая болью до самой головы.

– Да святится имя Твое…

Второй удар был еще сильнее. Джоанна прикусила руку, чтобы не вскрикнуть. Ее и раньше били, но так безжалостно никогда.

– Да придет царствие Твое…

Третий удар рассек кожу так глубоко, что по бокам потекла кровь.

– Да будет воля Твоя… – От четвертого удара Джоанна вскинула голову. Она увидела, что брат странно смотрит на нее из-за стола. Что это? Страх? Любопытство? Сочувствие?

– Как на земле… – Снова последовал удар. Перед тем как закрыть от боли глаза, Джоанна поняла, что выражало лицо брата: это было торжество.

– И на небесах. Хлеб наш насущный дай нам… – Снова обрушился тяжелый удар. Сколько их было? Сознание Джоанны помутилось. Они никогда не выдерживала больше пяти ударов.

Еще удар. Смутно она услышала чей-то крик.

– И оставь нам долги наши… оставь… – Губы ее шевелились, но произносить слова она уже не могла.

Еще удар.

Остатками сознания, Джоанна вдруг поняла: теперь это не прекратится. На этот раз отец не остановится, он будет наносить удар за ударом, пока не убьет ее.

Удар.

Звон в ушах стал оглушительным. Потом наступила тишина и над ней опустился милосердный мрак.




Глава 6









В течение нескольких дней деревня обсуждала избиение Джоанны. Говорили, что каноник едва не забил дочь насмерть, и сделал бы это, если бы не крики его жены, которые привлекли внимание соседей. Трое здоровенных мужчин едва оторвали каноника от ребенка.

Но разговоры пошли не от того, что отец избил Джоанну, такое в деревне случалось нередко. Кузнец, к примеру, повалил свою жену на землю и так долго бил ее ногами по лицу, что сломал ей череп. И лишь за то, что ему надоело ее бесконечное ворчанье. Бедняжка осталась изуродованной на всю жизнь, но что тут поделать. В своем доме мужчина был полновластным хозяином, и никто не имел права вмешиваться. Единственным ограничением при наказании был размер дубины, которой мужчины избивали домочадцев. А каноник вообще дубиной не пользовался.

Но самым важным односельчане считали то, что каноник потерял контроль над собой. Такой жестокости от того, кто служит Богу, они не ожидали. Тем больше удовольствия доставляли разговоры об этом. С тех пор как каноник взял в жены саксонку, о нем не судачили так много. Собираясь небольшими группами, люди шепотом обсуждали событие и замолкали, завидев его.

Джоанна об этом ничего не знала, потому что после того как отец ее избил, он запретил кому-либо приближаться к ней. Весь тот день и последующий тоже Джоанна лежала без сознания на холодном земляном полу. Когда каноник разрешил Гудрун приблизиться к дочери, рваные раны девочки уже покрылись коркой, и началась опасная для жизни лихорадка.

Гудрун промыла раны Джоанны чистой водой и крепким вином. Затем, очень осторожно, стараясь не причинить ей боли, наложила на них охлаждающую примочку из листьев шелковицы.

«Во всем виноват этот грек», – с горечью думала Гудрун, готовя горячий напиток. Приподняв голову Джоанны, она но капле влила его ей в рот. – Подсунул девочке книгу, заморочил ей голову ненужными идеями. Она девочка, а потому не приспособлена для книжек». Этот ребенок принадлежал ей и должен был делить с матерью секреты и язык ее народа и стать утешением и опорой в старости. Будь проклят тот час, когда этот грек вошел в их дом! Да обрушится на него гнев всех богов!

Тем не менее Гудрун гордилась, что дочь вынесла все с таким мужеством. Джоанна превзошла отца бесстрашием, героической силой саксонских предков. Когда-то Гудрун тоже была сильной и храброй, но долгие годы унижений и жизни на чужбине постепенно вытравили из нее желание сопротивляться. «По крайней мере, – удовлетворенно размышляла она, – это моя кровь. Храбрость моего народа в крови моей дочери». Перестав массировать шею Джоанны, Гудрун помогла ей проглотить целебный напиток.

– Выздоравливай, малышка, выздоравливай и возвращайся ко мне.



Утром на девятый день лихорадка закончилась. Джоанна очнулась и увидела склонившуюся над ней Гудрун.

– Мама? – Голос казался хриплым и незнакомым.

– Ну вот, ты и вернулась ко мне, моя перепелочка, – Улыбнулась мать. – Иногда я боялась, что потеряла тебя.

Джоанна попыталась подняться, но тяжело упала на солому. Боль пронзила все тело, напомнив о случившемся.

– Книга?

Лицо Гудрун напряглось.

– Отец стер все страницы и заставил твоего брата писать на них какую-то ерунду.

Значит, книги больше нет.

Джоанна вдруг почувствовала изнуряющую усталость, ей стало дурно, захотелось спать.

Гудрун подала дочери деревянную миску с горячей жидкостью.

– А теперь поешь, чтобы восстановить силы. Вот, приготовила тебе бульон.

– Нет, – Джоанна слабо покачала головой, – ничего не хочу. – Зачем восстанавливать силы? Лучше умереть. Ради чего теперь жить? Ей никогда не вырваться из узкого мира Ингельхайма. Судьба заточила ее здесь навечно, и нет никакой надежды вырваться на свободу.

– Съешь немного, – просила Гудрун. – А пока ты ешь, я спою тебе старинную песенку.

Джоанна отвернулась.

– Оставь это глупым священникам.

– У нас свои собственные секреты, не так ли, моя перепелочка? Мы снова будем секретничать, как прежде. – Гудрун нежно гладила ее волосы. – Но сначала ты должна поправиться. Выпей немножко бульона. Он приготовлен по саксонскому рецепту и очень полезен для здоровья.

Она поднесла ложку к губам Джоанны. Сопротивляться не было сил, и она позволила матери покормить ее. Бульон оказался вкусным, теплым, наваристым. Вопреки всему Джоанна почувствовала себя немного лучше.

– Моя маленькая перепелочка, моя лапочка, моя душечка, – ласкал и успокаивал ее голос Гудрун. Мать опустила деревянную ложку в горячий бульон и снова поднесла ее к губам Джоанны.

Голос матери звучал то тише, то громче. Знакомая саксонская колыбельная песенка убаюкивала. И Джоанна постепенно заснула.

Когда лихорадка прошла, сильная молодая Джоанна быстро стала выздоравливать. Через две недели она снова могла ходить. Раны хорошо затянулись, но не было сомнений, что шрамы останутся на всю жизнь. Гудрун сильно сокрушалась из-за этих длинных, темных полос, от которых спина Джоанны походила на уродливое лоскутное одеяло, но девочку это не беспокоило. Ее вообще мало что волновало. Надежда исчезла. Она теперь не жила, а существовала.

Все свое время Джоанна проводила с матерью, поднимаясь до рассвета, чтобы помочь ей накормить свиней и кур, собрать яйца, принести дров для очага и натаскать из ручья воды в огромных бадьях. Потом они вместе готовили еду.

Однажды они пекли хлеб, вымешивая тяжелое тесто, потому что в этой части государства франков дрожжи и другие закваски использовались очень редко. Джоанна вдруг спросила:

– Почему ты вышла за него замуж?

Гудрун растерялась, но через минуту ответила:

– Ты даже не представляешь, каково было нам, когда пришла армия короля Карла.

– Я знаю, что они сделали с твоим народом, мама. Но не понимаю, почему после всего этого ты ушла с врагом… с ним?

Гудрун промолчала.

«Я обидела ее, – подумала Джоанна. – Она мне ничего больше не расскажет».

– Зимой, – начала Гудрун, – мы голодали, потому что христиане сожгли наши дома и урожай. – Она смотрела мимо Джоанны, куда-то вдаль. – Мы ели все, что находили… траву, чертополох, даже семена из помета животных. Мы почти умирали с голоду, когда приехал твой отец и другие миссионеры. Они отличались от всех. У них не было ни мечей, ни другого оружия, и они обращались с нами, как с людьми, а не как со скотом. В обмен на обещание слушать их христианские проповеди, они давали нам еду.

– Меняли пищу на веру? – спросила Джоанна. – Печальный способ завоевывать человеческие души.

– Я, была молода, впечатлительна и к тому времени устала от вечного голода, унижений и страха. «Их Бог, должно быть, сильнее наших богов, – думала я, – иначе, как бы им удалось победить нас». Он связывал со мной большие надежды. Он говорил, что, родившись язычницей, я была способна принять Истинную Веру. По тому, как он смотрел, я знала, что он желает меня. Когда он попросил меня пойти с ним, я согласилась. Это давало возможность выжить, когда все вокруг умирали. – Ее голос стал едва слышен. – Но скоро я поняла, какую большую ошибку совершила.

Глаза Гудрун покраснели, она едва сдерживала слезы. Джоанна обняла ее.

– Не плачь, мамочка.

– Ты должна учиться на моих ошибках, – с чувством сказала Гудрун, – чтобы не повторять их. Выйти замуж означает отказаться от всего… не только от своего тела, но и от гордости, независимости, даже от жизни. Ты понимаешь? Понимаешь? – Она схватила Джоанну за руку и пристально посмотрела ей в глаза. – Послушай моего совета, дочка, если хочешь быть счастливой: никогда не отдавайся мужчине.

Шрамы на спине Джоанны заболели при воспоминании о беспощадных ударах отцовской плети.

– Да, мама, – торжественно пообещала она. – Никогда.



Когда наступил апрель, и теплый весенний ветерок приласкал землю, а скот выгнали на пастбище, однообразие жизни было нарушено прибытием незнакомца. В этот вторник, день Тора, как называла его Гудрун, каноника не было поблизости. Гудрун и Джоанна работали в огороде. Джоанна пропалывала крапиву и крушила кротовые горки, а Гудрун следом за ней дубовой тяпкой рыхлила землю и ровняла грядки. Работая, Гудрун напевала и рассказывала старинные сказки. Когда Джоанна ответила ей на саксонском, Гудрун счастливо рассмеялась. Джоанна закончила прополку ряда, когда заметила Джона, спешившего к ним через поле. Она похлопала мать по руке. Гудрун увидела сына и саксонское слово застыло у нее на губах.

– Скорее! – Джон задыхался от бега. – Отец велел вам прийти в дом. Поспешите! – Он потянул мать за руку.

– Полегче, Джон! – воскликнула Гудрун. – Не торопи меня. Что случилось? Что-то не так?

– Не знаю. – Джон тянул мать за руку. – Он сказал что-то о госте. Не знаю, кто это. Но поспешите. Сказал, что надает мне тумаков, если я не приведу вас сейчас же.

Каноник мрачно поджидал их, гневно сверкая глазами. Он с важностью объявил им:

– К нам прибыл гонец от епископа Дорштадта, – для большего эффекта каноник выдержал паузу. – Идите и приготовьте достойное угощение. Я встречу его в церкви и приведу сюда. – Он отпустил их взмахом руки. – Пошевеливайся, женщина! Он скоро будет. – Каноник удалился, хлопнув дверью.

Лицо Гудрун ничего не выражало.

– Займись похлебкой, – сказала она Джоанне, – а я пойду соберу яйца.

Джоанна налила из дубового ведра воды в железный котелок, который в семье использовали для варки, и поставила его на огонь. Из мешка, почти пустого после долгой зимы, она достала горсть сушеного ячменя и бросила его в котелок. С удивлением девочка заметила, что ее руки дрожат от волнения. Она давно уже не испытывала никаких эмоций.

Гонец из Дорштадта! Имеет ли это отношение к ней? Неужели, спустя столько времени, Эскулапий наконец-то нашел возможность возобновить ее обучение?

Она отрезала кусок солонины и положила в котелок. Нет, это невозможно. Прошел почти год, как Эскулапий покинул их дом. Надеяться опасно. Именно надежда чуть не убила ее однажды. Теперь она не так глупа.

Тем не менее Джоанне не удалось справиться с волнением, когда спустя час открылась дверь. Вошел отец, за ним следовал темноволосый мужчина, но не тот, кого воображала Джоанна. У него был вид тупого, примитивного вояки, и вел он себя скорее как солдат, чем ученый. Его накидка с гербом епископа была мятой и грязной после путешествия.

– Вы окажете нам честь, отужинав с нами? – Отец Джоанны указал на котелок на огне.

– Благодарю вас, но я не могу. – Мужчина говорил на франкском просторечии, не на латыни: еще одно разочарование. – Я оставил сопровождение в лесу за Майнцем. По узкой лесной дороге десятерым всадникам быстро не проехать, поэтому пришлось добираться до вас одному. Должен вернуться к ним сегодня же ночью. Утром мы возвращаемся в Дорштадт. – Он протянул канонику свиток. – От его преосвященства епископа Дорштадтского.

Каноник осторожно взломал печать. Жесткий пергамент заскрипел, когда он стал разворачивать его. Джоанна следила за отцом, склонившимся над письмом. Он прочел до конца и начал читать снова, словно что-то упустил. Наконец он поднял глаза, поджав губы от гнева.

– Что это означает? Мне сказали, что ваше послание имеет отношение ко мне!

– Так точно, – мужчина улыбнулся. – Насколько я понимаю, вы отец ребенка.

– Епископ ни словом не обмолвился о моей работе?

Мужчина пожал плечами.

– Я знаю только одно: что должен сопроводить ребенка в школу в Дорштадте, как сказано в письме.

Джоанна вскрикнула от возбуждения. Гудрун поспешила к дочери и обняла ее.

Каноник смерил незнакомца взглядом и наконец произнес:

– Очень хорошо. Верно, что для ребенка предоставляется прекрасная возможность, хотя без его помощи мне обойтись нелегко. – Он повернулся к Джону. – Собери свои вещи и побыстрее. Завтра ты едешь в Дорштадт, чтобы учиться в кафедральной школе согласно указанию епископа.

У Джоанны перехватило дыхание. В школу приглашали Джона? Немыслимо!

Гость покачал головой.

– При всем уважении к вам, святой отец, мне думается, со мной должна отправиться девочка. Девочка по имени Джоанна.

Джоанна высвободилась из объятий матери.

– Я Джоанна.

Человек епископа повернулся к ней, но каноник быстро встал между ними.

– Ерунда. Епископу нужен мой сын Джон, а не Джоанна. Lapsus calami. Простая ошибка писаря, вот и все. Такое случается часто, даже у самых лучших писарей.

– Я не знаю… – усомнился посланник.

– Подумайте сами. Зачем епископу девочка?

– Мне тоже это показалось странным, – согласился он.

Джоанна начала возмущаться, но Гудрун снова обняла ее и, прижав палец к губам, заставила молчать.

Каноник продолжал:

– Мой сын изучает Писание с самого раннего возраста, Прочти что-нибудь из Откровений для нашего дорогого гостя.

Джон побледнел и неуверенно начал:

– Асора… Apocalypsis esu Christi quo… quam dedit illi Deus palam fa… facere servis…

Гость нетерпеливым жестом остановил его.

– Мне некогда. Мы должны отбыть немедленно, чтобы успеть на стоянку засветло. – Он недоуменно посмотрел на Джона, потом на Джоанну и повернулся к Гудрун. – Кто эта женщина?

Каноник откашлялся.

– Саксонская язычница, чью душу я пытаюсь привести в лоно христианской церкви.

Человек епископа обратил внимание на голубые глаза Гудрун, стройную фигуру и белокурые волосы, выбившиеся из-под светлого чепца, широко, с пониманием улыбнулся щербатым ртом и обратился к ней:

– Ты мать этих детей?

Гудрун кивнула. Каноник покраснел.

– Тогда что скажешь ты? Кто нужен епископу, мальчик или девочка?

– Ничтожный пес! – рассвирепел каноник. – Как ты смеешь сомневаться в слове того, кто избран служить Богу!

– Успокойтесь, святой отец, – мужчина сделал ударение на слове «святой». – Позвольте напомнить вам о возможности того, кого я представляю.

Побагровев, каноник сердито уставился на человека епископа.

Мужчина снова обратился к Гудрун:

– Так мальчик или девочка?

Джоанна почувствовала, как вцепились в нее материнские руки, прижимая к себе. Пауза была долгой. Потом прозвучал голос матери, нежный и мелодичный. Красивые саксонские гласные выдавали в ней чужестранку.

– Вам нужен мальчик, – произнесла она. – Берите его.

– Мама! – Потрясенная предательством, Джоанна издала лишь этот единственный, испуганный крик.

Посланник епископа удовлетворенно кивнул.

– Значит, решено, – он повернулся к двери. – Седлайте коня и подготовьте поскорее мальчика.

– Нет!

Джоанна попыталась остановить его, но Гудрун крепко держала ее, шепча на саксонском:

– Верь мне, девочка. Так будет лучше, обещаю.

– Нет! – Джоанна попыталась вырваться. – Неправда. – Джоанна была уверена, что это устроил Эскулапий. Он не забыл ее, он придумал, как помочь ей продолжить то, что они начали вместе. Не Джона призвали учиться в школе. Это неправда.

– Нет! – Она высвободилась и побежала к двери. Каноник попытался поймать дочь, но она ускользнула от него. Выбежав из дома, она помчалась к уходившему гонцу. Джоанна услышала, как кричал отец, а материнский голос резко отвечал ему.

Она догнала гонца, когда тот подходил к лошади, и потянула его за плащ. Он взглянул на нее. Краем глаза Джоанна заметила приближающегося отца.

Времени было мало. Ее слова должны быть убедительными и точными.

– Magna est veritas et praevalebit, – произнесла она. Это был малоизвестный отрывок из книги Ездры, и его узнал бы лишь тот, кто хорошо знаком с писаниями Святых Отцов. – Правда велика, и она преобладает. – Человек епископа, должен знать. И то, что она процитировала это изречение на латыни, докажет ему, что именно ее призвал епископ учиться в школе.

– Lapsus calami non est, – продолжила Джоанна на латыни. – Это не описка, я Джоанна, именно я и нужна вам.

Мужчина добродушно посмотрел на нее.

– Что? Что такое, ясноглазка? Что за лепет! – он потрепал ее за подбородок. – Извини, детка, я не понимаю твоего саксонского языка. Но, увидев твою маму, хотел бы научиться. – Он полез в сумку на седле и достал финик в сахарной глазури, – На, полакомись.

Джоанна уставилась на финик. Человек не понял ни слова. Представитель церкви, посланник епископа, и не знает латыни. Как такое возможно?

За спиной послышались шаги отца. Он схватил дочь за поясницу, оторвал от земли и унес в дом.

– Нет! – закричала она. Отец рукой зажал ей нос и рот так сильно, что Джоанна не могла дышать. Она извивалась и брыкалась. В доме он бросил ее на пол и замахнулся кулаком.

– Нет! – Гудрун вдруг встала между ними. – Ты не прикоснешься к ней. – Джоанна никогда не слышала, чтобы мать говорила таким тоном. – Или я скажу ему всю правду.

Каноник смотрел на жену в недоумении. На пороге появился Джон с узелком, где лежали его пожитки.

Гудрун кивнула в его сторону.

– Благослови сына в дорогу.

Каноник долго не отрывал от нее взгляда, затем медленно повернулся к сыну.

– На колени, Джон, – Джон встал на колени, и каноник положил руку ему на лоб. – О, Господи, который изгнал Адама из его дома, и Кто оберегал его во время скитаний, Тебе вверяю этого юношу. – Тонкий луч полуденного солнечного света из окна осветил темные волосы Джона. – Не оставь его своим вниманием, и дай ему все необходимое для души и тела… – Нараспев читал каноник.

Склонив голову, Джон покосился на сестру и встретился с ней взглядом. Его широко открытые глаза выражали страх и мольбу. Ему не хочется уезжать, вдруг поняла Джоанна. Конечно! Как она этого раньше не заметила? Она не подумала о чувствах Джона. Он боится. Он не выдержит требований школы, и знает это.

Если бы я могла поехать с ним!

У нее в голове начал складываться план.

– … и в конце жизненного пути, – завершил каноник, – да свершится его путь в рай через Иисуса Христа и Всевышнего. Аминь.

После благословления Джон поднялся с коленей. Он выглядел покорным. Он стерпел материнские объятья и последние отцовские наставления. Но когда Джоанна подошла к нему и обняла его, Джон прильнул к ней и разрыдался.

– Не бойся, – прошептала она, пытаясь утешить его.

– Хватит, – сказал каноник. Положив руку на плечо сына, он повел его к двери, – Не выпускай девчонку из дома, – приказал он Гудрун, и они удалились, громко хлопнув дверью.

Джоанна, подбежав к окну, смотрела им вслед. Она видела, как Джон сел позади гонца епископа, его шерстяная накидка сильно отличалась от красного плаща всадника. Каноник стоял рядом, его темная коренастая фигура вырисовывалась на фоне весенней зелени. Крикнув последние прощальные слова, они ускакали.

Джоанна отошла от окна. Гудрун стояла посередине комнаты, наблюдая за ней.

– Перепелочка моя. – суетливо начала Гудрун.

Джоанна прошла мимо, словно матери не было. Взяв рукоделие, она села у огня. Следовало подумать, подготовиться. Времени мало, все нужно продумать очень тщательно.

Будет трудно, возможно, даже опасно. Мысль напугала ее, но выбора не было. Джоанна точно знала, что делать.



«Это несправедливо», – думал Джон. Он ехал теперь позади всадника, сердито глядя на герб епископа на красном плаще, Я не хочу никуда уезжать. Он ненавидел отца за то, что тот заставил его. Под накидкой он нащупал спрятанное им перед отъездом: гладкую поверхность ножа… отцовского ножа с костяной рукояткой. Одно из его сокровищ.

На губах Джона заиграла мстительная улыбка. Как разозлится отец, когда обнаружит пропажу. Это теперь неважно. К тому времени Джон будет уже далеко от Ингельхайма, и отец ничего не сможет сделать. Эта маленькая победа успокаивала его.

«Почему он не отправил Джоанну?» – сердито спрашивал себя Джон, и в нем закипала ненависгь. Это она во всем виновата. Из-за Джоанны ему пришлось терпеть два года занятий с Эскулапием, этим занудным и зловредным стариком. А теперь его отослали в школу в Дорштадте вместо нее. О да, епископу нужна Джоанна, Джон не сомневался в этом. Она же такая умная, знает латынь и греческий, читает из Августина, тогда как он даже не осилил псалмов.

Он мог бы простить ей многое, она же его сестра. Но того, что Джоанна – любимица матери, он простить не мог. Он часто слышал, как они смеялись и разговаривали на саксонском и всегда замолкали, когда появлялся он. Они думали, что он не слышит их, но Джон все слышал. Мама никогда не разговаривала с ним на старом языке. «Почему?» – в тысячный раз с обидой спрашивал себя Джон. Неужели она думает, что я все рассказал бы папе? Я бы никогда… ни за что, что бы он со мной ни сделал, даже если бы избил».

«Это несправедливо», – размышлял он. Почему мама предпочла мне Джоанну? Я ее сын, что гораздо лучше, чем бесполезная дочь. Джоанна была никудышняя девчонка. Не умела ни прясть, ни ткать, как другие в ее возрасте. К тому же она любила читать и учиться, а все знали, что это противоестественно. Даже мама видела: с ней что-то не так. Другие дети в деревне всегда смеялись над Джоанной. Он стыдился сестры и с радостью отказался бы от нее.

При этой мысли ему стало стыдно, потому что Джон вспомнил, как добра была сестра к нему, как защищала от отца, даже делала за него работу, когда он чего-то не понимал. Джон был очень благодарен ей за помощь. Сколько раз спасала она его от побоев, но вместе с тем ему это было противно, унизительно. В конце концов, он ее старший брат. Эго он должен был оберегать ее, а не наоборот.

Теперь из-за Джоанны ему приходится тащиться позади этого незнакомого человека неведомо куда. Джону представлялось, что в школе его запрут на целые дни в противной комнате, заваленной скучными книгами.

Почему отец не понял, что ему этого не хочется? «Я же не Мэтью. Я никогда не смогу хорошо учиться». Джон не собирался стать ни ученым, ни священником. Он твердо знал, что хочет быть воином императорской армии с язычниками. Эту мысль подсказал ему Ульферт, шорник, который ушел с графом Хуго воевать против саксонцев. Ах, какие замечательные истории рассказывал старик в своей мастерской, позабыв на время про дела, как горели его глаза при воспоминаниях о великой победе! «Словно дрозды, проносящиеся над осенним виноградником и клюющие грозди, – Джон помнил каждое слово Ульферта, – мы проносились над их землями со священными словами на устах, преследуя язычников, скрывавшихся в лесах, косили и крушили всех от мала до велика. Не было среди нас никого, чьи булавы и мечи за день не покрывались кровью. К концу дня не оставалось в живых ни одного, кто отказался стоя на коленях принять истинную веру». Старик Ульферт доставал трофейный меч, еще хранивший тепло руки убитого язычника. В отличие от оружия франков, которое изготавливалось из железа, этот был сделан из золота, несовершенного металла, как объяснял Ульферт. Ему не хватало прочности, чтобы сразить франкское оружие, но оно было очень красиво. Сердце Джона замирало, когда он смотрел на него. Старик Ульферт протянул однажды меч ему, и Джон, взяв оружие, ощутил его тяжесть. Рукоятка меча пришлась Джону как раз по руке, словно сделана была специально для него. Он взмахнул мечом, тот с шумом рассек воздух, и этот звук навсегда сохранился в его памяти. Тогда он понял, что рожден воином.

Даже теперь ходили слухи, что весной будет новый поход. Возможно, граф Хуго снова откликнется на призыв императора. Если это случится, то Джон отправится с ним, даже вопреки воле отца. Скоро ему исполнится четырнадцать – возраст мужчины. Многие отправились на войну в этом возрасте и даже моложе. Он сбежит, если понадобится, но обязательно станет воином.

Конечно, теперь, когда его запрут в школе Дорштадта, сделать это будет трудно. «Узнают ли о новом призыве в армию так далеко, – размышлял Джон, а если даже и узнают, удастся ли ему выбраться из заточения?»

Мысли огорчали его, и он постарался не думать. Вместо этого Джон обратился к любимым мечтам. Он сражается в первых рядах, серебряные знамена графа колышутся над ним и зовут вперед преследовать разбитых и поверженных язычников, которые в страхе разбегаются. Джон настигает их, ловко размахивая длинным мечом, безжалостно разя до тех пор, пока они не покорятся ему, не раскаются в своей слепоте, не докажут, что готовы принять истинную веру.

Слушая монотонный стук копыт, уносивших их все дальше через темнеющий лес, Джон рассеянно улыбался.


* * *

Послышался легкий шум и удар.

– Ах! – Гонец епископа откинулся назад, толкнув плечом заснувшего Джона.

– Эй! – возмутился Джон, но всадник уже падал с коня, и его тяжелое тело увлекало Джона за собой.

На землю они упали вместе. Джон свалился на гонца, который лежал не шелохнувшись. Пытаясь встать, Джон наткнулся на что-то длинное и гладкое.

Это было древко стрелы с желтым опереньем. Наконечник глубоко пронзил грудь воина.

Джон вскочил, почувствовав опасность. Среди крупных деревьев на другой стороне тропы показался человек в лохмотьях. В руках у него был лук, а за плечами виднелся колчан со стрелами.

«Он собирается убить меня?»

Человек приближался. Джон огляделся, намереваясь убежать. Здесь лес был густой, он мог спрятаться среди деревьев.

Человек почти настиг его, Джон даже разглядел свирепый взгляд.

Мальчик попытался убежать, но было слишком поздно. Мужчина схватил его за руку. Джон сопротивлялся, но незнакомец был выше и сильнее. Он даже приподнял Джона над землей.

Джон вспомнил про нож. Свободной рукой он нащупал его под рубахой, схватился за рукоятку и что есть силы воткнул в тело противника. С неожиданным восторгом он почувствовал, как лезвие вошло в плоть человека, задев кость, Джон, резко повернув нож, вытащил его. Мужчина выругался и прижал руку к раненому плечу, отпустив мальчика.

Ветви деревьев рвали одежду, цеплялись и царапали Джона, но он продолжал бежать. Ночь была лунная, однако в лесу царил мрак. Оглянувшись на бегу, Джон налетел на буковое дерево. Уцепившись за нижнюю ветку, он начал быстро карабкаться вверх и остановился лишь тогда, когда ветви стали такими тонкими, что уже не выдержали бы его вес. Мальчик замер в ожидании.

До него не доносилось ни звука, кроме шелеста листвы. Дважды ухнула сова, ее голос эхом отозвался в тишине. Затем Джон услышал шаги. Затаив дыхание, он схватился за нож, радуясь, что его коричневая одежда сливалась с ночной тьмой.

Шаги все приближались. Джон слышал неровное дыхание мужчины.

Шаги затихли прямо под его деревом.



Джоанна выбралась из дома и окунулась в прохладу лунной ночи. Знакомые силуэты были окутаны тенями. Она поежилась, вспомнив о злых духах и троллях, которые оживали по ночам. Закутавшись в грубую пеньковую накидку, девочка направилась в темноту, пытаясь разглядеть тропинку, ведущую через лес. Луна светила ярко, оставалось лишь два дня до полнолуния. Через мгновение она разглядела старый дуб, расколотый ударом молнии. Он служил ориентиром, и Джоанна быстро побежала к нему через поле.

На краю леса она остановилась. Там было темно: лунный свет рассеивался среди деревьев. Девочка оглянулась на свой дом, В лунном свете, окруженный полями и постройками для скота, он казался крепким, теплым и родным. Джоанна вспомнила о своей удобной кровати: одеяло, наверное, еще хранило ее тепло. Она подумала о матери, с которой даже не попрощалась, и сделала было шаг к дому, но остановилась. Все что имело для нее значение, все чего она хотела, находилось в другой стороне.

Джоанна вошла в лес, и кроны деревьев сомкнулись над ее головой. По тропинке, заваленной камнями и сухими ветками, она быстро шла вперед. До стоянки было пятнадцать миль, а она должна успеть до рассвета.

Главное – не сбиться с пути. Дорога трудная, в темноте легко сойти на обочину, где ветви деревьев цепляются за одежду и волосы, Дорога становилась все более неровной. Несколько раз Джоанна спотыкалась о камни и корни деревьев, а один раз даже упала, изранив колени и руки.

Через несколько часов небо над кронами деревьев посветлело. Джоанна очень устала, но, не сбавила шаг и почти бежала по дороге. Надо было успеть до того, как ее хватятся.

Левой ногой Джоанна за что-то зацепилась, попыталась устоять, но неловко упала на руки.

От падения у нее перехватило дыхание и какое-то время она лежала неподвижно. Правая рука, поцарапанная острой веткой болела, но других ран не было. Она попыталась сесть.

На земле, совсем рядом, спиной к ней лежал человек. Спит? Нет. Он проснулся бы, когда она споткнулась об него. Джоанна тронула мужчину за плечо, и он откинулся на спину. На нее стеклянными глазами смотрел гонец епископа. На его лице застыл ужас. Дорогая накидка была залита кровью. Среднего пальца на левой руке не было.

Джоанна вскочила.

– Джон! – крикнула она и оглядела лес и лужайку, боясь того, что могла увидеть.

– Я здесь. – В темноте появилось бледное лицо.

– Джон!

Она побежала к брату, и они обнялись, крепко прижавшись друг к другу.

– Почему ты здесь? – спросил Джон. – Отец с тобой?

– Нет. Объясню потом. Ты не ранен? Что случилось?

– На нас напали. Разбойник, думаю, ему нужно было золотое кольцо гонца. Я сидел у гонца за спиной, когда стрела попала в него.

Джоанна промолчала, но обняла брата еще крепче.

Он высвободился.

– Но себя я защитил. Я сделал это! – Его глаза засверкали странным огнем. – Когда он добрался до меня, я ударил его этим! – Джон показал сестре нож каноника с костяной рукояткой. – Думаю, всадил ему прямо в плечо, да так, что осталось время убежать!

Джоанна смотрела на лезвие, покрытое кровью.

– Папин нож.

– Да, – помрачнел Джон. – Я взял его. А почему нет? Он заставил меня уйти, я не хотел.

– Хорошо, – быстро сказала Джоанна. – Убери нож, нужно спешить, чтобы успеть на стоянку до рассвета.

– На стоянку? Но мне не надо в Дорштадт. После того, что случилось, – Джон кивнул в сторону убитого, – я могу вернуться домой.

– Нет, Джон. Подумай. Теперь, когда отец знает о намерениях епископа, он не позволит тебе остаться дома. Он обязательно отправит тебя в школу, даже если ему придется сделать это самому. Кроме того, – Джоанна указала на нож, – когда мы вернемся, отец уже обнаружит пропажу.

Джон испугался. Он об этом не подумал.

– Все будет хорошо. Я с тобой и помогу тебе, – она взяла брата за руку. – Пойдем.

Взявшись за руки, дети направились к месту стоянки, где их ждали люди епископа. Занимался рассвет.




Глава 7









Они добрались до стоянки на рассвете, но люди епископа уже не спали, поджидая своего товарища. Когда Джоанна и Джон рассказали им, что случилось, они не поверили и внимательно осмотрели нож с костяной рукояткой. Джоанна радовалась, что сообразила отмыть кровь в лесном ручье. Мужчины отправились на место происшествия и нашли там тело товарища, пронзенное стрелой с желтым опереньем. Рассказ детей подтвердился. Но они не знали, что делать с телом убитого. Везти его в Дорштадт нельзя, потому что до него было две недели пути. Убитого похоронили в лесу, обозначив место грубым деревянным крестом. Джоанна произнесла над могилой молитву. Это произвело на воинов большое впечатление, потому что, как и их товарищ, латыни они не знали. Получив приказ сопровождать девочку, они поначалу отказывались брать Джона.

– Для него нет лошади, – заявил старший. – И еды тоже мало.

– Мы поедем на одной лошади, – предложила Джоанна. – И едой поделимся.

Мужчина покачал головой.

– Епископ послал нас за тобой. Насчет брата никаких указаний нам не дали.

– Мой отец договорился с вашим начальником, – солгала Джоанна. – Меня отпустили с тем условием, что я поеду в сопровождении Джона. Иначе, папа заберет меня домой… и вам придется возвращаться обратно.

Мужчина нахмурился. Пережив неудобства долгого путешествия, он не желал повторить все сначала.

Джоанна продолжала настаивать:

– Если это случится, то я расскажу епископу, что изо всех сил пыталась растолковать вам ситуацию, А вы не слушали. Думаете, ему понравится, что вся путаница произошла по вашей вине?

Мужчина растерялся. Никогда еще не слышал он такую убедительную речь от девочки. Теперь он понял, почему епископ желал ее видеть, она и в самом деле была особенная.

– Хорошо, – неохотно согласился он. – Пусть мальчик отправится с нами.

Путешествие в Дорштадт было трудным и утомительным, потому что люди епископа, желая поскорее добраться до дома, почти не делали остановок. Тяготы пути не беспокоили Джоанну. Она восхищалась бесконечно меняющимся пейзажем и новым миром, который открывался перед ней каждый день. Наконец-то она была свободна, свободна от Ингельхайма и условностей ее существования там. Джоанна разглядывала с одинаковым восхищением и, бедные маленькие деревушки, и шумные города, Джону же быстро надоела вечная нехватка пищи и отдыха. Джоанна пыталась успокоить его, но добродушная безмятежность сестры лишь усиливала мрачное настроение брата.

До дворца епископа они добрались к полудню десятого дня. Привратник недовольно взглянул на детей в грязных крестьянских лохмотьях и приказал отмыть и переодеть их перед тем, как им позволят появиться перед епископом.

Во дворце епископа были ванны с горячей водой. Для Джоанны, привыкшей мыться в холодном ручье, который протекал за их домом, это стало чрезвычайным событием. О такой роскоши она никогда не слышала. Джоанна сидела в теплой воде почти час, пока служанки скребли и оттирали ее кожу. Но спину Джоанны они мыли с особой осторожностью, сочувственно глядя на страшные шрамы. Ее волосы также тщательно промыли, заплели в длинные золотистые косы, которые уложили вокруг головы. Потом на нее надели новую тунику из зеленого полотна. Джоанне не верилось, что такая мягкая, тонкой выделки ткань сделана руками людей. Нарядив Джоанну, женщины дали ей зеркало. Посмотрев в него, Джоанна увидела перед собой незнакомое лицо. Прежде она видела свое отражение лишь в грязной воде пруда. Ее потрясла ясность изображения в зеркале. Она пристально и критично разглядывала себя.

Хорошенькой она не была, и знала это. У нее не было высокого, светлого лба, изящного подбородка, красивой фигуры с покатыми плечами, воспетой менестрелями и влюбленными. Она была румяной, крепкой девочкой, и больше походила на мальчика. Лоб не очень высокий, подбородок широкий, а плечи слишком прямые. Нет, она не прослывет красавицей. Но золотистые, как у мамы, волосы были прекрасны, и глаза тоже – глубоко посаженные, зеленые, в обрамлении густых ресниц. Пожав плечами, Джоанна отложила зеркало. Епископ вызвал ее не для того, чтобы любоваться ее красотой.

Потом привели Джона, одетого в тунику и накидку из голубого полотна. Детей отвели к дворцовому распорядителю.

– Лучше, – сказал он, осмотрев их с удовольствием. – Гораздо лучше. А теперь следуйте за мной.

Они шли по длинному коридору, на стенах которого висели огромные гобелены, причудливо вытканные золотыми и серебряными нитями. Сердце Джоанны бешено колотилось. Ей предстояло увидеть епископа!

Отвечу ли я на его вопросы? Примет ли он меня в школу? Вдруг она почувствовала себя глупой и неуверенной, попыталась вспомнить то, чему училась, но в голове было пусто. Тогда Джоанна подумала об Эскулапии, о той надежде, которую он вселил в нее, устроив эту встречу.

Они остановились перед огромными дубовыми дверями, из-за которых доносился шум голосов и звон посуды. Распорядитель дворца кивнул лакею, и тот распахнул тяжелые двери.

Джоанна и Джон вошли в комнату и в изумлении остановились. В зале было человек двести, они сидели за длинными столами, уставленными яствами. На блюдах горами лежало жареное мясо каплунов, гусей, куропаток и оленей. Гости отрывали куски мяса и, отправляя их в рот, вытирали руки об одежду. В центре самого большого стола, наполовину съеденная, красовалась огромная голова жареного кабана, политая соусом. Еще там были разные похлебки, пирожки, очищенные грецкие орехи, инжир, финики, белые и красные леденцы и много других кушаний, названия которых Джоанна не знала. Она никогда еще не видела столько еды в одном месте.

– Песню! Песню! – Кубки загремели о деревянный стол. – Ну же, Уидукинд, спой нам! – Высокого бледнолицего молодого человека начали подталкивать, и он, смеясь, встал.

– Ik gihorta dat seggen dat sih urhettum aenon muo tin, hiltibraht enti haudbrant….

Джоанну поразило, что молодой человек пел на просторечии; каноник назвал бы его произношение языческим.

– Прослышал я, как Хилдебранд и Хадубранд в бою сошлись однажды….

Мужчины встали и подхватили песнь, покачивая кубками.

– …Стрел острых дождь их поливал, но крепко так они сражались, что в щепки их щиты ломались…

«Странная песня за столом епископа». Джоанна искоса взглянула на Джона: его глаза сияли от восторга.

Радостным криком гости закончили песню и уселись на свои места, шумно придвигая скамьи к столу.

Из-за стола поднялся, хитро ухмыляясь, еще один человек.

– Прослышал я, как что-то поднялось в укромном Месте… – он замолчал в ожидании.

– Загадка! – крикнул кто-то, и люди зашумели, Приветствуя идею. – Загадка Хайдо! Да! Да! Послушаем.

Человек по имени Хайдо дождался тишины.

– Прослышал я, как что-то поднялось в укромном месте, – повторил он, – набухло, вздыбив покрывало, а барышня вцепилась ручками в него… – гости понимающе захихикали, – …прикрыв поспешно нежной кисеей. – Хайдо обвел гостей веселым взглядом. – Так что же это, спрошу я вас?

– Загляни себе между ног, – выкрикнул кто-то. – Там и найдешь ответ! – Последовал взрыв смеха и непристойные жесты. Джоанна смотрела на всех в изумлении. Неужели это резиденция епископа?

– Неверно! – рассмеявшись ответил Хайдо. – Вы все ошибаетесь!

– Тогда скажи ответ! Ответ! – люди стучали и стучали кубками по столу.

Хайдо сделал паузу, нагнетая ситуацию.

– Тесто! – победоносно объявил он и сел под раскаты хохота.

Когда шум затих, дворцовый распорядитель сказал:

– Идите за мной. – И повел детей в дальний конец зала, где на высоком помосте стоял стол, за которым на мягкой подушке сидел смеющийся епископ в роскошной одежде, запачканной жиром и вином. Он выглядел совсем не так, как представляла себе Джоанна. Это был крупный мужчина с толстой шеей, просторная туника покрывала широкие плечи и мускулистое тело. Объемистый живот и цветущее лицо выдавали в нем человека, любившего поесть и выпить. Когда они подошли ближе, епископ наклонился и поднес к губам упитанной женщины, сидевшей рядом с ним, красный леденец. Она надкусила его и что-то прошептала ему на ухо. Они оба рассмеялись.

Дворцовый распорядитель откашлялся.

– Ваше преосвященство, отряд доставил ребенка из Ингельхайма.

Епископ рассеянно посмотрел на него.

– Ребенок? Э-э, какой ребенок?

– Тот, за которым вы послали, господин. Полагаю, кандидат для школы. Рекомендованный вам гр…

– Да, да, – епископ нетерпеливо махнул рукой. – Вспомнил. – Его рука легла на плечи женщины. Он посмотрел на Джона и Джоанну. – Ну, Уидукинд, у меня двоится в глазах?

Нет, каноник прислал своего сына. Они прибыли вдвоем на стоянку и их нельзя разделить.

– Хорошо, – лицо епископа выразило любопытство. – Что вы об этом скажете? Послал за одним, а получил двоих. Будет ли император столь же щедр к этому сельскому прелату!

За столом все покатились со смеху. Раздались крики:

– Услышано! Услышано! Аминь!

Епископ протянул руку, оторвал ножку от жареного цыпленка и обратился к Джоанне.

– Ты та самая умница, которую выучили?

Джоанна растерялась, не зная, что сказать.

– Я много училась, ваше преосвященство.

– Ба! Училась! – фыркнул епископ и откусил от куриной ножки. – В школе полно болванов: они много учатся, но ничего не знают. А что знаешь ты, дитя?

– Умею читать и писать, ваше преосвященство.

– На просторечии или на латыни?

– На просторечии, на латыни и на греческом.

– На греческом! Это уже что-то. Даже Одо не знает греческого, верно, Одо? – Он улыбнулся худощавому мужчине, сидевшему неподалеку.

Одо растянул тонкие губы в фальшивой улыбке.

– Это язык, ваше преосвященство, идолопоклонников и еретиков.

– Совершенно верно, совершенно верно, – язвительно ответил епископ. – Одо всегда прав, не так ли, Одо?

Клирик фыркнул.

– Ваше преосвященство, вы отлично знаете, что я не одобряю вашей прихоти. Это опасно, и я считаю богохульством допускать женщин к обучению в школе.

Из дальнего угла зала послышался голос:

– По виду не скажешь, что она уже женщина.

Раздался новый раскат смеха, сопровождаемый непристойными замечаниями.

Джоанна зарделась от стыда. Как могут эти люди вести себя так в присутствии епископа?

– Это бессмысленно, – продолжил человек по имени Одо, когда шум затих. – По своей природе женщины совершенно не способны рассуждать. – Презрительно взглянув на Джоанну, он обратился к епископу. – Их естественная гуморальность, холодная и слишком жидкая, не пригодна для умственной активности. Им не дано понимать высокие духовные и моральные концепции.

Джоанна недоуменно уставилась на него.

– Я уже слышал эти доводы, – епископ улыбнулся Одо так, будто наслаждался моментом. – Но как объяснишь ты, например, что девочка знает греческий, который даже тебе не под силу? – Он особенно выделил слова «не под силу».

– Она похваляется своими способностями, но это еще нужно доказать – огрызнулся Одо. – Вы чрезмерно доверчивы, ваше преосвященство. Возможно, грек преувеличил ее способности.

Это было слишком. Сперва этот противный человек оскорбил ее, а теперь осмелился плохо отозваться об Эскулапии! Джоанна собиралась дерзко возразить ему, но тут заметила добрый взгляд рыжеволосого рыцаря, сидевшего радом с епископом.

Он молча подал ей знак. Она промолчала. Повернувшись к епископу, он что-то прошептал ему. Епископ кивнул и обратился к тощему клирику:

– Очень хорошо, Одо, проэкзаменуй ее.

– Ваше преосвященство?

– Проэкзаменуй ее. Проверь, достойна ли она того, чтобы учиться в школе.

– Прямо здесь? Это не совсем умес…

– Именно здесь, Одо. А почему бы и нет? Нам всем полезно узнать это.

Одо нахмурился, глядя на Джоанну.

– Quicunque vnlt. Что это значит?

Джоанна удивилась, что вопрос так прост. Возможно, это уловка? Возможно, он хотел провести ее. Она осторожно ответила:

– Это доктрина, определяющая, что три составляющие Троицы едины. Что Христос является и Богом, и человеком.

– Основоположник этого учения?

– Первый Никейский собор.

– Confessio Fidei. Что это?

– Это лживое и пагубное учение. – Джоанна знала, что нужно говорить, предупрежденная Анастасием. – Учение, которое допускает, что Христос был изначально человеком и только потом обрел божественность. Божественность, но после того, как Его принял Отец. – Она всматривалась в лицо Одо, но оно было безучастным. – Fttius nоn proprius, sed adoptivus, – продолжила Джоанна для большей убедительности.

– Разъясни лживую природу этой ереси.

– Если Иисус сын Божий по милости Его, а не по природе, тогда Он должен быть рангом ниже Отца. Это неправильное суждение и мерзость, – заученно продолжала Джоанна, – потому что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына; есть только один Сын, и Он не сын приемный. «In utraque natura proprium eum et nоn adoptivum filium dei confitemur».

Люди за столом одобрительно защелкали пальцами.

– Litteratissima! – воскликнул кто-то.

– Забавная малышка, не так ли? – едва слышно прозвучал голос женщины.

– Ну как, Одо? – удовлетворенно спросил епископ. – Что скажешь? Прав грек или нет?

Казалось Одо выпил уксуса.

– Возможно, у ребенка есть какие-то знания ортодоксальной теологии. Но это ничего не доказывает, – снисходительно отозвался он, словно обращаясь к тупому ребенку. – Есть женщины, способные запоминать наизусть и повторять слова мужчин, чем создают впечатление, будто умеют мыслить. Но эти способности нельзя путать с истинным умом, свойственным только мужчинам. Это всем известно. – В голосе Одо зазвучали авторитетные нотки, поскольку теперь он был вполне уверен в своих словах. – Женщины от рождения ниже мужчин.

– Почему? – Слово сорвалось с уст Джоанны помимо ее воли.

Одо улыбнулся, неприятно растянув свои тонкие губы. Он походил на лису, затравившую зайца.

– Этот вопрос, дитя, изобличает твое невежество. Сам Святой Павел утверждал, что женщины стоят ниже мужчин и по созданию, и по положению, и по волеизъявлению.

– По созданию, по положению и волеизъявлению? – повторила Джоанна.

– Да – Одо произносил слова медленно и четко, словно обращался к идиотке: – По созданию, потому что Адам был создан первым, а Ева потом; по положению, потому что Ева была создана, чтобы служить Адаму, как друг; по волеизъявлению, потому что Ева не смогла противиться дьявольскому искушению и съела яблоко.

Люди закивали. Епископ помрачнел. Рыжеволосый мужчина рядом с ним остался безучастным.

Одо усмехнулся. Джоанна почувствовала отвращение к этому человеку. Минуту она молчала, теребя кончик носа.

– Почему, – начала она, – женщина ниже мужчины по созданию? Да, она была создана второй, но из ребра Адама, тогда как Адам был создан из простой глины. – Из дальнего конца зала послышались одобрительные возгласы. – По положению, – размышляла вслух Джоанна, – женщине следует отдать предпочтение, потому что Ева была создана в раю, а Адам за пределами рая.

В зале снова зашумели, и Одо уже не ухмылялся.

Джоанна продолжала, увлеченная ходом своей мысли:

– Поэтому следует считать, что женщина превосходит мужчину, – это прозвучало слишком смело, но отступать было некуда, – ибо Ева вкусила яблоко ради стремления к знанию, а Адам съел яблоко лишь потому, что она попросила его об этом.

В зале воцарилась напряженная тишина. Одо гневно сжал губы. Епископ смотрел на Джоанну, словно не веря тому, что услышал.

Она перестаралась: некоторые идеи явно очень опасны.

Эскулапий предупреждал ее, но она так увлеклась спором, что забыла про его совет. Этот человек, Одо, так уверен в себе, так хочет унизить ее перед епископом! Она сама разрушила надежду попасть в школу, но не допустит, чтобы этот ничтожный человек радовался ее унижению. Джоанна стояла перед высоким столом упрямо вздернув подбородок.

Воцарилась долгая тишина. Все взоры устремились к епископу. Он пытливо смотрел на Джоанну, и его губы расплылись в улыбке.

Епископ рассмеялся.

Пышная женщина рядом с ним нервно захихикала, и вскоре весь зал зашумел. Люди веселились, стучали по столам и смеялись, смеялись громко, до слез. Джоанна взглянула на рыжеволосого рыцаря: он тоже улыбался. Их взгляды встретились, и он подмигнул ей.

– Ну что, Одо? – спросил епископ, переведя дух, – ты должен признать, что девочка оказалась умнее тебя!

Одо мрачно взглянул на епископа.

– А что мальчик, ваше преосвященство? Желаете проэкзаменовать и его?

– Нет, нет. Берем и его тоже, раз уж девочка так привязана к нему. Мы принимаем обоих! Конечно, образование девочки не совсем… – он подыскал подходящее слово, – ортодоксальное. Но она истинное чудо. Именно то, что нужно школе! Одо, у тебя появились новые ученики. Позаботься о них хорошенько!

Джоанна удивленно смотрела на епископа. Что он имеет в виду? Неужели Одо управляет школой? Неужели он будет ее учителем? Что она сделала?

Одо уставился на епископа.

– Вы конечно же распорядились о том, где разместить ребенка? Она не может жить в окружении мальчиков.

– Ах… где ей жить, – епископ задумался. – Посмотрим…

– Ваше преосвященство, – обратился к епископу рыжеволосый рыцарь, – ребенок может жить у меня.

У нас с женой две девочки, которым она понравится. Она будет отличной подругой для моей Гилэы.

Джоанна посмотрела на него. Это был мужчина лет двадцати пяти, сильный, холеный, скуластый с красивой бородой. Его густые волосы, необычного рыжего цвета, были расчесаны на прямой пробор и кудрями ниспадали на плечи. Яркие голубые глаза светились умом и добротой.

– Отлично, Джеральд, – добродушно похлопал его по спине епископ. – Решено, девочка останется у вас.

Пришел слуга с полным подносом сладостей. У Джоанны загорелись глаза при виде сахарных сладостей в масле.

Епископ улыбнулся.

– Дети, вы, должно быть, проголодались после долгого путешествия. Садитесь рядом со мной. – Он подвинулся ближе к женщине, освободив место между собой и рыжеволосым рыцарем.

Джоанна и Джон сели на указанное место, и епископ сам стал угощать их. Джон, жадно набросившись на еду, измазал лицо сахарной пудрой.

Епископ снова увлекся своей соседкой. Они пили из одного кубка, смеялись, и он гладил ее по волосам, сдвинув чепец. Джоанна, не отрываясь, смотрела на блюдо со сладостями, съела кусочек, но он был невыносимо приторный. Ей так хотелось уйти из этого места, подальше от шума и незнакомых людей, не видеть странного поведения епископа.

Рыжеволосый рыцарь по имени Джеральд заговорил с ней.

– У тебя был долгий день, хочешь уйти?

Джоанна кивнула. Увидев, что они уходят, Джон засунул в рот еще один леденец и тоже встал.

– Нет, сынок, – Джеральд положил руку ему на плечо, – ты останешься здесь.

– Хочу идти с ней, – жалобно сказал Джон.

– Твое место здесь, с другими мальчиками. Когда застолье закончится, распорядитель отведет тебя в школу.

Джон побледнел, но совладал с собой и промолчал.

– Неплохой кинжал, – Джеральд указал на пояс Джона. – Можно взглянуть?

Джон вынул нож из-за пояса и протянул его Джеральду. Тот повернул его, восхищаясь рукояткой. Лезвие блестело в мерцающем огне факелов. Джоанна вспомнила, как он сверкал, перед тем, как впился в пергамент книги Эскулапия, стирая текст.

– Прекрасно. У Роджера тоже есть меч с рукояткой. Роджер, – Джеральд подозвал юношу, сидевшего за столом, – подойди и покажи молодому человеку свой меч.

Роджер протянул длинный стальной меч с причудливой рукояткой.

Джон с восторгом посмотрел на него.

– Можно потрогать?

– Возьми его, если хочешь.

– У тебя будет собственный меч, – сказал Джеральд, – и лук тоже, если у тебя хватит сил. Расскажи, Роджер.

– Да. У нас каждый день занятия по военному делу и тренировки.

Глаза Джона вспыхнули от удивления и радости.

– Видишь зарубку на лезвии? Это от удара по тяжелому мечу самого учителя по оружию!

– Неужели?! – воскликнул Джон.

Джеральд обратился к Джоанне:

– Может быть, пойдем? Думаю, твой брат не будет возражать, если мы удалимся.

На пороге Джоанна оглянулась. Держа меч на коленях Джон, оживлено беседовал с Роджером. Она почувствовала странное облегчение, расставаясь с ним. Они часто были соперниками, а не друзьями, но Джон связывал ее с домом, со знакомым и понятным миром. Без него она оставалась совсем одинокой.

Джеральд быстро зашагал по коридору. Джоанне пришлось догонять его почти бегом.

– Ты отлично расправилась с Одо, – заметил Джеральд.

– Едва ли ему это понравилось.

– Конечно нет. Одо очень дорожит своей репутацией, бережет ее как последние гроши.

Джоанна улыбнулась; этому человеку она готова была доверять.

– Та женщина… жена епископа? – она в смущении запнулась на слове. Всю жизнь она стыдилась того, что ее родители состоят в браке. Это было детское понимание, молчаливое и не до конца осознанное, но прочувствованное очень глубоко. Однажды, наблюдая переживания Джоанны, Эскулапий сказал ей, что такие браки приняты лишь среди низших духовных сословий. Но для епископа…

– Жена? А, ты имеешь в виду Теду, – Джеральд засмеялся. – Нет, епископ не из тех, кто женится. Теда одна из его любовниц.

Любовниц! У Епископа могут быть любовницы!

– Ты шокирована? Не удивляйся. Фулгентиус, наш епископ, не благочестивый человек. Он унаследовал этот титул от своего дяди, который был епископом до него. Фулгентиус никогда не был священником и не притворяется святошей, как ты заметила. Но ты сама увидишь, что он хороший человек. Он преклоняется перед людьми учеными, хотя сам не из их числа. Именно он основал местную школу.

Джеральд говорил с ней просто, как со взрослой. Джоанне это понравилось. Но его слова обеспокоили ее. Можно ли епископу, главе святой церкви, так себя вести? Иметь… любовницу? Все это так непохоже на то, чего она ожидала.

Они достигли наружных ворот дворца. Пажи, облаченные в алый шелк, распахнули огромные ворота. Яркий свет факелов, освещавших коридор, брызнул в ночную тьму.

– Пойдем, – сказал Джеральд. – Выспавшись, ты почувствуешь себя лучше. – Он быстро направился к конюшне.

Джоанна неуверенно последовала за ним в ночную прохладу.

– Вот он! – Джеральд указал налево, и Джоанна посмотрела в ту сторону. Вдалеке, на фоне лунного неба, виднелся темный силуэт построек. – Там Вилларис. Мой дом. И отныне твой тоже, Джоанна.

Даже в темноте Вилларис поражал воображение, Удачно расположенный на вершине холма, он казался огромным удивленной Джоанне. Дворец состоял из четырех высоких бревенчатых зданий, соединенных дворами и прекрасными деревянными галереями. Джеральд и Джоанна проехали через крепкую дубовую ограду у главных ворот и мимо нескольких наружных построек: кухни, пекарни, стойла, конюшни и двух амбаров. Они спешились в маленьком дворе, и Джеральд передал коня ожидавшему его конюху. Смоляные факелы, расположенные на равном расстоянии, освещали их путь по длинному, без окон, коридору. На его толстых дубовых стенах рядами висело оружие: длинные мечи, копья, стрелы, арбалеты и скрамасаксы, короткие, тяжелые, заточенные с одной стороны мечи, которыми пользовались свирепые франкские пехотинцы. Затем они миновали второй большой двор, окруженный крытыми галереями, и наконец вошли в просторный увешанный гобеленами зал. В центре зала стояла женщина невероятной красоты, почти такая же красивая, как Гудрун. Но в отличие от светловолосой, стройной и высокой Гудрун, эта женщина была невысокой, хрупкой и с черными волосами. А ее огромные темные глаза холодно рассматривали Джоанну, не скрывая своего отношения к ней.

– Что это такое? – спросила женщина, когда они приблизились.

Не обратив внимание на ее неучтивость, Джеральд ответил:

– Джоанна, это моя жена, Ричилд, хозяйка этого поместья. Ричилд, позволь представить тебе Джоанну из Ингельхайма. Она прибыла сегодня, чтобы учиться в школе.

Джоанна попыталась вежливо поклониться, но Ричилд презрительно посмотрела на нее и обратилась к Джеральду:

– В школе? Это шутка?

– Фунгентиус принял ее, и теперь на время учебы она поселится здесь, в Вилларисе.

– Здесь?

– Она может спать в одной постели с Гилзой, и у той появится наконец смышленая подруга.

Красивые черные брови Ричилд взметнулись.

– Она похожа на крестьянку.

Глаза Джоанны вспыхнули от обиды.

– Ричилд, ты забываешься, – резко заметил Джеральд. – Джоанна гостья в этом доме.

– И что же… – фыркнула Ричилд. Кончиками пальцев она коснулась новой зеленой туники Джоанны. – По крайней мере, выглядит чистой. – Она величественно подала знак одному из слуг. – Проводите ее в дортуар. – Не сказав больше ни слова, Ричилд удалилась.



Позднее, лежа на мягком соломенном матрасе в верхней спальне рядом со спящей Гилзой (она не проснулась, даже когда Джоанна легла рядом с ней), Джоанна думала о брате. Рядом с кем спит теперь Джон, и заснул ли он? Самой Джоанне спать не хотелось, в голове теснились тревожные мысли. Она скучала по привычной обстановке дома, особенно тосковала по матери. Джоанне так хотелось, чтобы мама обняла ее, приласкала, назвала перепелочкой. Ей не следовало убегать из дома вот так, молча, не попрощавшись. Гудрун предала ее, когда к ним пришел гонец от епископа, это верно, но Джоанна знала: мать сделала это из любви к ней, не в силах расстаться с дочерью. Теперь Джоанна, возможно, никогда не увидит мать. Она сбежала, не подумав о последствиях и отчетливо поняла, что никогда не сможет вернуться домой. Отец убьет ее за непослушание, Ее место здесь, в этом странном и неприветливом месте, где ей придется остаться.

«Мама», – подумала Джоанна, глядя в незнакомую темноту чужой комнаты, и но щеке ее медленно скатилась слеза.




Глава 8









В классной комнате, маленькой каменной келье, прилегающей к кафедральной библиотеке, всегда было холодно и сыро, даже в теплый осенний полдень. Джоанне нравились прохлада, сильный запах пергамента и возможность изучать книги, хранившиеся за дверью.

На стене комнаты висела огромная картина, на которой была изображена женщина в длинном струящемся платье. Она была похожа на гречанку. В левой руке женщина держала ножницы, в правой – плеть, символизируя Знание. Ножницы были предназначены для того, чтобы искоренять ошибки и лживые догмы, а плеть – для ленивых учеников. Брови богини Знания были нахмурены, губы стиснуты. Темные глаза глядели с картины прямо на смотрящего, пристально и повелительно. Одо приказал написать эту картину, как только его назначили старшим учителем школы.

В противоположном углу комнаты неуспевающие ученики хором повторяли простые формы глаголов.

– Мычат, ржут, кричат, трубят…

Одо ритмично покачивал правой рукой, отмеряя такт. В то же время он привычным взглядом обводил комнату, следя за работой остальных учеников.

Людовик и Эббо склонились над псалмом. Предполагалось, что они заучивают его наизусть, но их головы, повернутые друг к другу, свидетельствовали о том, что о работе они уже не думают. Не прекращая монотонно помахивать правой рукой, Одо хлестнул по спинам обоих мальчиков длинной розгой. Они охнули и склонились над столами, превратившись в образец трудолюбия.

Рядом Джон трудился над главой Донатуса. Было видно, что ему это дается нелегко. Читал он медленно, с трудом воспроизводя каждый звук, часто останавливался, чтобы почесать в затылке, увидев незнакомое слово.

Сидя отдельно от остальных, поскольку она не имела с ними ничего общего, Джоанна работала над толкованием Жития Святого Атония. Это задал ей Одо. Она работала быстро, ее перо порхало над пергаментом уверенно и точно. Она не поднимала головы, ни на секунду не отвлекаясь от работы. Джоанна полностью сосредоточилась.

Одо произнес:

– На сегодня достаточно. Эта группа, – он повернулся к новичкам, – свободна. Остальные остаются на своих местах, пока я не проверю работы.

Новички радостно вскочили и быстро удалились из комнаты. Другие ученики положили свои перья и выжидательно смотрели на Одо, мечтая, чтобы их поскорее отпустили на теплое полуденное солнышко.

Только одна Джоанна сидела, склонившись над работой.

Одо нахмурился. Прилежание девочки очень удивляло его. Рука его потянулась к розге, но повода наказывать ее не было, так как она явно хотела учиться.

Одо подошел к ее столу и застыл над ней. Джоанна, перестав писать, взглянула на него с удивлением и даже… в это не верилось… с разочарованием.

– Вы вызывали меня, сир? Простите, я увлеклась работой, не услышала вас.

Неплохо играет свою роль, подумал Одо. Но меня не проведешь. О, как она притворялась, что уважает его и послушна, когда бы он ни обратился к ней. Но Одо по глазам видел всю правду. В душе девчонка насмехалась над ним и презирала. В этом Одо не сомневался.

Он наклонился, чтобы проверить ее работу, и молча перелистал пергаментные страницы.

– Почерк, – сказал он, – не очень аккуратный. Видишь здесь… и здесь. – Он указал длинным тощим пальцем. – У тебя недостаточно округлые буквы. Детка, чем ты объяснишь такую слабую работу?

Слабая работа! Джоанна возмутилась. Она только что исписала десять страниц! Любой другой ученик потратил бы на это гораздо больше времени. Ее объяснения были точными и полными, даже Одо не мог отрицать этого. Джоанна видела как блестели его глаза, когда он читал работу о сослагательном наклонении, написанную ее красивым почерком.

– Ну что же? – поторопил он Джоанну. Ему хотелось, чтобы она потеряла самообладание и нагрубила ему. Наглая и бесстыжая девчонка! Она стремилась нарушить определенный Богом закон вселенной, узурпировав законное право превосходства мужчины над женщиной. Продолжай, нетерпеливо ждал он. Выскажись. Если только она посмеет, он поставит ее на место.

Джоанна не давала волю эмоциям, отлично зная, куда клонит Одо. Но как бы он ни старался, она не уступит ему, не даст повода исключить ее из школы.

– У меня нет оправдания, сир, – спокойно ответила Джоанна.

– Очень хорошо. В наказание за твою лень, перед тем как покинуть классную комнату, перепиши отрывок из Первого послания к Тимофею, вторую главу, стих одиннадцатый и двенадцатый, двадцать пять раз хорошим почерком.

Джоанну охватила злость. Противный, ограниченный человечишка! Если бы только она могла высказать ему все, что думает!

– Да, сир. – Джоанна не поднимала глаз, чтобы он не прочел ее мысли.

Одо испытал разочарование. Но не могла же девчонка держаться так вечно. Рано или поздно – при этой мысли он улыбнулся – она обязательно выдаст себя. Он подождет.

Оставив ее в покое, Одо начал проверять работы других учеников.

Джоанна вздохнула и взяла перо. Первое послание к Тимофею, глава вторая, стихи одиннадцать и двенадцать.

Она неплохо его знала, Одо не первый раз наказывал ее таким способом. Это была цитата из Послания Святого Павла: «Не дозволено женщине быть учителем, и не должна женщина превосходить мужчину, она должна молчать и слушать с подобающим вниманием».

Не успев закончить и половины работы, Джоанна почувствовала что-то неладное. Она подняла голову. Одо ушел, а мальчики стояли тесной группой у двери, разговаривали. Это удивило ее. Обычно они выбегали из комнаты, как только заканчивался урок. Джоанна устало посмотрела на них. С ними был Джон; он стоял с краю, прислушиваясь к разговору. Их взгляды встретились, он улыбнулся и помахал сестре рукой.

Она улыбнулась в ответ и продолжила писать, но ощутила страх. Неужели мальчики что-то задумали? Они часто издевались над ней, и Одо никогда не останавливал их. Хотя Джоанна привыкла к их оскорблениям, это претило ей.

Поспешно дописав последние строки, она встала, чтобы уйти. Мальчики продолжали стоять у двери. Она знала, что они поджидают ее, Джоанна гордо вздернула подбородок и быстро прошла мимо них.

Ее накидка висела на деревянном крючке возле двери. Стараясь не обращать на мальчиков внимания, она сняла накидку, застегнула ее и накинула капюшон.

На голову ей пролилось что-то тяжелое и влажное. Она хотела откинуть капюшон, но он прилип к голове. Липкая масса потекла по лицу. Джоанна прикоснулась к ней пальцами, и они погрузились в густую, слизистую жижу. Gum Arabic. Гуммиарабик, вещество, которое применяли в школах и скрипториях как загуститель с добавлением уксуса и древесного угля для изготовления чернил. Она вытерла руку об одежду, но гуммиарабик прилип намертво. Попытавшись снять капюшон снова, Джоанна вскрикнула. ВЬлосы пропитались липкой массой до самых корней.

– Lusus naturae! Ошибка природы! – дразнили ее мальчишки.

Среди них она увидела Джона: он смеялся и выкрикивал оскорбления вместе со всеми. Она посмотрела на брата. Он покраснел и отвел взгляд.

Джоанна продолжала идти и слишком поздно заметила подножку, споткнулась и упала на бок.

«Неужели это Джон подставил мне подножку?» – подумала она.

Поднявшись, Джоанна поморщилась от боли. Липкая жижа залепила ей лицо. Она пыталась стереть ее, чтобы не попала в глаза, но все старания были напрасны. Гуммиарабик покрыл ее брови, веки, склеив ресницы так, что она едва могла видеть.

Со смехом мальчики обступили Джоанну, толкая ее из стороны в сторону, чтобы она снова упала. Среди других голосов отчетливо слышался голос Джона. Сквозь толстую пленку, покрывавшую глаза, комната казалась кружащимся цветным потоком. Джоанна уже не видела, где дверь.

Ей очень захотелось заплакать.

«Ну нет, – подумала она. – Именно этого им и надо, чтобы я разревелась и молила о пощаде, чтобы проявила слабость, чтобы они могли обзывать меня трусливой девчонкой. Не дождутся. Я не сдамся».

Она выпрямилась, сдержала слезы, но самообладание девочки лишь распалило мальчишек, и они стали бить ее сильнее. Самый большой мальчик ударил Джоанну по шее так сильно, что она едва устояла на ногах.

Вдали послышался голос взрослого мужчины. Неужели вернулся Одо, чтобы положить конец этому издевательству?

– Что здесь происходит?

Джоанна узнала голос Джеральда. Ни разу еще не слышала она его таким разгневанным. Мальчишки внезапно отступили, и она чуть не упала снова.

Джеральд обнял ее за плечи, чтобы уберечь от падения, и она благодарно прильнула к нему.

– Так, Бернхар, – Джеральд обратился к самому большому мальчику, к тому, который ударил Джоанну по шее, – не ты ли еще неделю назад на военной подготовке беспомощно отбивался от меча Эрика, не сумев сделать ни одного достойного удара? Но, как вижу, со слабой девочкой ты дерешься смело.

Бернхар начал оправдываться, но Джеральд остановил его:

– Это расскажешь его преосвященству епископу. Он вызовет тебя, когда узнает. И он сделает это сегодня.

Наступила тишина. Джеральд поднял Джоанну на руки. С удивлением она почувствовала их силу. Раньше она даже не подозревала об этом. Джоанна отвернула голову, чтобы отвратительный гуммиарабик не испачкал его накидку.

Подходя к своему коню, Джеральд обернулся.

– И вот еще что. Я успел заметить, что она гораздо отважнее вас всех. Да и намного умнее, хотя и девочка.

Джоанна почувствовала, что вот-вот расплачется. Никто никогда не заступался за нее, кроме Эскулапия.

Джеральд не такой, как все.

Бутон розы вырастает в темноте. Он ничего не знает о солнце, но пробивается сквозь тьму, пока не разрушится темница, и лепестки цветка раскрываются навстречу солнцу.

«Я люблю его».

Эта внезапная мысль напугала Джоанну. Что это означает? Не могла она любить Джеральда! Он благородный рыцарь, вельможа, а она – дочь сельского каноника. Он взрослый мужчина, проживший двадцать пять зим. Джоанна знала, что Джеральд в ней видит лишь ребенка, хотя ей уже почти тринадцать, и скоро она станет женщиной.

Кроме того, он женат.

Джоанна была во власти эмоций и нелепых мыслей.

Джеральд посадил сначала на лошадь ее, а потом сам сел сзади. Мальчики смущенно толпились возле двери, не издавая ни звука. Джоанна откинулась на руку Джеральда, чувствуя его силу.

– А теперь, – сказал Джеральд, – я отвезу тебя домой.




Глава 9









Граф Джеральд, сиятельный владыка этой отдаленной северо-восточной области королевства, приближаясь к холму, на котором раскинулось его поместье, пустил своего нового гнедого галопом. Конь охотно подчинился, предвкушая теплое стойло и свежее сено. За ними следовал на лошади Осдаг, слуга Джеральда. Его лошадь тоже ускорила шаг, но так как поперек ее спины лежал тяжелый, убитый на охоте олень, она заметно отставала.

Охота в тот день удалась. Обычно отряд охотников состоял из шести или более человек, но сегодня Джеральд взял с собой только Осдага и двух борзых. Им сопутствовала удача: почти сразу они напали на след оленя. Разглядев его в чаще зорким глазом, Осдаг затрубил в охотничий рог.

– Самец, – сказал он, – и очень крупный.

Они преследовали его почти час, пока не выгнали на небольшую лужайку. Джеральд поднес рожок к губам, негромко и монотонно протрубил несколько раз, и борзые нетерпеливо запрыгали. Настичь зверя вдвоем лишь с двумя борзыми было непросто, но им удалось его загнать, и Джеральд заколол его одним ударом копья. Как и предполагал Осдаг, олень был великолепный, крупный. В преддверии зимы это было хорошее пополнение кладовых запасов Виллариса.

Неподалеку Джеральд заметил Джоанну, сидевшую на траве, скрестив ноги. Отправив Осдага в конюшню, ort подъехал к девочке. За последний год Джеральд очень привязался к этой необычной девочке. Она любила одиночество, была слишком серьезная для своего возраста, но добросердечная и умная, что и привлекало к ней Джеральда.

Приблизившись к Джоанне, Джеральд спешился и повел коня под уздцы. Джоанна так задумалась, что не сразу заметила, как он подъехал. Она поднялась и покраснела. Джеральда это позабавило. Джоанна не умела притворяться, и это качество Джеральд находил очаровательным, потому что оно не походило на то, к чему он привык. Несомненно, она по-детски влюблена в него.

– Ты задумалась, – проговорил он.

– Да. – Она подошла к гнедому и погладила его. – Он хорошо себя вел?

– Безупречно. Это хороший конь.

– О, да. – Джоанна провела по лоснящейся шее гнедого. Она очень любила лошадей, возможно потому, что выросла без них, Джеральд понял, что семья ее жила так же бедно, как большинство крестьян, хотя отец Джоанны и был каноником.

Конь потрепал губами ее ухо, и она рассмеялась от удовольствия. «Прелестная девочка, – подумал Джеральд, – хотя красавицей она никогда не станет». Большие умные глаза были глубоко посажены, подбородок широкий, прямые плечи. Кроткие золотые локоны, обрамляли лицо и, едва прикрывая уши, придавали ей мальчишеский вид. После того случая в школе, Джоанну пришлось побрить наголо, чтобы очистить от гуммиарабика.

– О чем ты думала?

– О, лишь о том, что случилось сегодня в школе.

– Расскажи.

Она посмотрела на него.

– Верно, что щенки белой волчицы рождаются мертвыми?

– Что? – Джеральд привык к ее необычным вопросам, но этот оказался самым странным.

– Джон и другие мальчики говорили об этом. Готовится охота па белую волчицу, которая живет в лесу Аннапес.

Джеральд кивнул.

– Знаю ее. Самка, и очень свирепая, охотится в одиночку, и не знает страха. Прошлой зимой она напала на группу путешественников и унесла ребенка так ловко, что никто не успел даже дотянуться до лука, чтобы убить ее. Говорят, она беременная, думаю, ее постараются убить, пока не родила.

– Да, Джон и все остальные переполошились. Эббо сказал, что отец обещал взять его на охоту.

– И что?

– Одо возражает. Хочет, чтобы охоту отменили, говорит, что белая волчица – священное животное, живое проявление воскресшего Христа. – Джеральд скептически поднял брови. Джоанна продолжила. – Одо сказал, что ее щенки рождаются мертвыми. А потом в течение трех дней мать вылизывает их, и они оживают. Такого чуда никто никогда не видел.

– А что ты на это ответила? – спросил Джеральд. Хорошо зная девочку, он не сомневался, что ответ она дала необычный.

– Я спросила его, как можно утверждать, что это правда, если никто никогда ничего не видел.

Джеральд громко рассмеялся.

– Держу пари, нашему учителю не особенно понравился твой вопрос?

– Верно. Он счел вопрос непочтительным. А также нелогичным, потому что момента воскресения Христа тоже никто не видел, но в нем не сомневаются.

Джеральд положил руку ей на плечо.

– Не переживай, девочка.

Джоанна помолчала, словно раздумывая, сказать ли еще что-то, но вдруг подняла голову и взглянула на него очень серьезно.

– Почему мы так уверены в истинности Воскресения, если никто этого не видел?

От удивления мужчина дернул поводья, и гнедой вздрогнул. Джеральд похлопал его по спине, успокаивая.

Как большинство землевладельцев в этой северной части империи, которые выросли во времена правления короля Карла, придерживавшегося старых правил, Джеральд не был фанатичным христианином. Он посещал службы, подавал милостыню, соблюдал посты и внешние обряды. Джеральд следовал этим церковным установлениям, поскольку они не противоречили его правам и обязанностям землевладельца, остальное его мало заботило.

Но Джеральд понимал, как устроен мир, и чувствовал откуда ждать опасности.

– Надеюсь, ты не задала этот вопрос Одо?

– Почему бы и нет?

– Боже милостивый! – Это было чревато большими неприятностями. Джеральд не любил Одо, этого мелочного человека с его глупыми идеями. Но именно Одо мог добиться, чтобы Фулгентиус выгнал Джоанну из школы. Или… мысль ужаснула Джеральда… чего-то худшего.

– Что он ответил?

– Ничего. Просто сильно разозлился и… отругал меня. – Она покраснела.

Джеральд слегка присвистнул.

– А чего ты ожидала? Ты уже взрослая и должна знать, что не обо всем можно спрашивать.

– Почему?

Большие умные серо-зеленые глаза, пристально смотрели на него. «Глаза язычницы – подумал Джеральд, – глаза, которые она никогда не отведет ни перед человеком, ни перед Богом». Его встревожила мысль о том, до чего это может довести.

– Почему? – настойчиво спросила она.

– Просто не надо задавать такие вопросы, и все, – ответил он, раздраженный ее настойчивостью. Иногда не по возрасту умная Джоанна была просто невыносима.

«Кажется… обиделся, или рассердился?» – решила она и дипломатично сказала:

– Мне нужно вернуться домой. Гобелен для зала почти готов, и вашей жене, наверное, понадобиться помощь. – Вздернув подбородок, Джоанна повернулась, чтобы уйти.

Джеральда это позабавило. Столько достоинства в таком юном существе! Нет, его жена Ричилд не нуждается в помощи Джоанны, это абсурд. Она часто жаловалась ему, что Джоанна не умеет обращаться с иглой. Джеральд сам наблюдал, как она пыталась заставить свои неуклюжие пальцы быть послушными, и видел, сколь плачевны были результаты ее стараний.

Его раздражение прошло, и он сказал:

– Не обижайся. Если собираешься покорить мир, запасись терпением.

Девочка искоса посмотрела на Джеральда, взвешивая его слова, но вдруг откинула голову и рассмеялась радостным, густым, красивым и заразительным смехом. Джеральд был очарован.

Он взял ее за подбородок.

– Я не хотел обидеть тебя. Просто иногда ты меня удивляешь. Ты так мудра в одном и совершенная дурочка в другом.

Джоанна хотела ответить, но он поднес палец к ее губам.

– Я не знаю ответа на твой вопрос. Но не сомневаюсь, что он очень опасный. Многие назвали бы это ересью. Ты понимаешь, что это значит?

Она мрачно кивнула.

– Это оскорбление Бога.

– Да, именно так, и даже больше. Это может привести к крушению всех твоих надежд, лишить тебя будущего и даже жизни.

Вот и он сказал это. Серо-зеленые глаза пытливо посмотрели на него. Отступать было некуда. Ему придется рассказать ей об этом все.

– Четыре зимы назад путешественников забили камнями насмерть недалеко отсюда в поле рядом с кафедральным собором. Двоих мужчин, женщину и мальчика немногим старше тебя.

Джеральд был наемником, ветераном императорской кампании против варваров, но даже у него мороз пробежал по коже при воспоминании о той казни. Мужчины были безоружны, а двое других… Они умирали медленно: женщина и мальчик страдали дольше всех, потому что мужчины пытались заслонить их своими телами.

– Забиты камнями? – Глаза Джоанны расширились. – Но почему?

– Они были армянами, членами секты павлициан. По дороге в Аахен они прошли мимо виноградника, побитого накануне грозой. Весь урожай погиб в течение часа. Когда случается такое, люди начинают искать виноватых, Заметив чужаков, все набросились на них и обвинили в том, что их заклинания навлекли грозу. Фулгентиус пытался спасти несчастных, но армян допросили и сочли их идеи еретическими. – Джеральд пристально посмотрел на нее. – Джоанна, их идеи мало чем отличались от того, о чем ты сегодня спросила Одо.

Она молчала, смотря в даль. Джеральд тоже, давая ей время подумать.

– Эскулапий однажды сказал мне нечто подобное, – наконец проговорила Джоанна. – Некоторые идеи опасны.

– Он мудрый человек.

– Да. – При воспоминании об Эскулапии взгляд ее смягчился. – Я буду осторожна.

– Вот и хорошо.

– А теперь расскажите мне, почему мы считаем правдой историю с Воскресением?

Джеральд беспомощно рассмеялся и взъерошил ее золотистые волосы.

– Ты неисправима. – Но Джоанна все еще ждала ответа, и он добавил: – Хорошо, я скажу, что думаю по этому поводу.

Ее взгляд заинтересованно вспыхнул, и Джеральд снова рассмеялся.

– Не теперь. Надо заняться Пестисом. Приходи после вечерней молитвы, и мы поговорим.

В глазах Джоанны светилось восхищение. Джеральд погладил ее по щеке. Это всего лишь ребенок, девочка, но он сознавал, что она волнует его. Что ж, брачное ложе Джеральда давно остыло. Богу это известно, и Он не станет возражать против этой невинной привязанности, не отягощенной угрызениями совести.

Гнедой ткнулся в Джоанну носом.

– У меня есть яблоко, можно я его угощу? – спросила она.

Джеральд кивнул.

– Пестис заслужил награду. Сегодня он хорошо потрудился. Из него получится отличный конь для охоты. Я уверен.

Она достала из котомки маленькое зеленое яблоко и протянула его гнедому. Тот сперва потрогал яблоко губами, а потом съел. Когда Джоанна убрала руку, Джеральд увидел на ней покраснение. Заметив его взгляд, она попыталась спрятать руку, но он перехватил ее и стал рассматривать на свету. Ладонь была рассечена посередине, на глубокой ране запеклась кровь.

– Одо? – тихо спросил Джеральд.

– Да. – Джоанна поморщилась, когда он прикоснулся к ране пальцами. Похоже было, что Одо ударил ее не один раз и довольно сильно. Глубокую рану было необходимо срочно обработать, чтобы избежать заражения.

– Этим надо заняться немедленно. Возвращайся в дом. Увидимся там. – Джеральд едва сдерживал волнение. Несомненно, Одо не превысил своих полномочий по отношению к девочке. Возможно, хорошо, что он лишь ударил ее, выместив гнев таким способом, и не предпринял более серьезных действий. Тем не менее, увидев рану, Джеральд пришел в ярость. Он придушил бы Одо собственными руками.

– Это не так страшно, как кажется, – Джоанна внимательно смотрела на него умными глубокими глазами.

Джеральд снова оглядел рану, которая пролегла строго посередине, в самом болезненном месте. Джоанна не промолвила ни слова, даже когда он стал расспрашивать ее.

А всего несколько недель назад, когда Джоанну пришлось обрить наголо, чтобы избавить от гуммиарабика, она кричала и сопротивлялась, словно сарацин. Позднее, когда Джеральд спросил ее, почему она так себя вела, она невразумительно ответила, что звук ножниц сильно напугал ее.

Несомненно, странная девочка. Возможно, именно поэтому она и казалась ему такой привлекательной.

– Папа! – На склоне холма, где они стояли в тени деревьев, появилась Дуода, младшая дочь Джеральда. Они подождали, когда она, подбежала к ним. – Папа! – Девочка вскинула руки, Джеральд подхватил ее и покружил, вызвав восторженный визг ребенка. Решив, что этого достаточно, он поставил дочь на ноги.

Дуода нетерпеливо потянула его за руку.

– О, папа, иди, посмотри! Волчица родила пятерых волчат. Можно мне взять одного, папа? Можно он будет спать со мной в постели?

Джеральд рассмеялся.

– Посмотрим. Но прежде, – он крепко обнял ее, потому что она собиралась помчаться к дому впереди них, – прежде всего, отведи Джоанну домой, у нее порезана рука, нужно позаботиться о ней.

– Рука? Покажи, – потребовала девочка, и, печально улыбнувшись, Джоанна протянула ей руку. – Ооооо! – Дуода вытаращила глаза от ужаса, разглядывая рану. – Как это случилось?

– Она расскажет тебе по дороге, – сказал Джеральд. Ему не нравилось смотреть на рану, чем скорее ее обработают, тем лучше. – Поторапливайтесь.

– Да, папа. Очень болит? – обратилась она к Джоанне.

– Не так сильно, чтобы я не перегнала тебя, – ответила Джоанна и побежала.

Дуода взвизгнула от радости и помчалась за ней. Девочки, смеясь, вместе побежали с холма.

Джеральд улыбаясь смотрел на них, но на душе у него было тревожно.

В ту зиму Джоанна из девочки превратилась в женщину. Она должна была этого ожидать, но все же растерялась, когда на рубашке появилось темно-красное пятно и сильно заболело внизу живота. Джоанна сразу догадалась, что это такое, мать рассказывала ей, и женщины в доме Джеральда говорили об этом довольно часто. Она видела, как они каждый месяц стирали свои тряпки. Джоанна обратилась за помощью к служанке, та принесла ей кипу чистых тряпок и, лукаво подмигнув, торжественно подала их.

Джоанне это не понравилось. Она возненавидела и боль, и все то, что происходило с ней в этот период. Ей казалось, что тело предало ее: оно начало перестраиваться почти ежедневно, приобретая новые, незнакомые формы. Когда мальчики в школе начали шутить по поводу набухшей груди Джоанны, она стала перетягивать ее полосками ткани. Было больно, но того стоило. Появившаяся женственность вызывала у нее страдания, потому что всю жизнь она старалась, как можно меньше походить на женщину.



В январе начались сильные морозы. От холода ломило даже зубы. Волки и другие лесные животные подбирались ближе к человеческому жилью. Теперь не многие жители отваживались выходить из деревни без особой необходимости.

Джеральд запретил Джоанне посещать школу, но остановить ее было невозможно. Каждое утро после молитвы она надевала толстую шерстяную накидку, туго затягивала ее на поясе, чтобы не поддувало и, согнувшись под ледяным ветром, шла две мили до кафедрального собора. Когда налетели сильные, холодные февральские ветры, заметая все дороги, Джеральд сам каждое утро седлал коня, отвозил Джоанну в школу и привозил обратно.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=620685) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Январь. – Здесь и далее примеч. пер.




2


Никто не мог предположить, что в 855–858 гг. она под именем Иоанна будет занимать папский престол.