Блуждающие огни Чарльз де Линт Чарльз де Линт – всемирно известный писатель, автор знаменитого цикла «Легенды Ньюфорда». В своих произведениях де Линту удается мастерски сочетать элементы магического реализма, мистики и триллера. Богатство языка, тонкий психологизм образов и непредсказуемость сюжетных ходов снискали этому автору любовь миллионов читателей по всему свету. Большие города, будь то реальная канадская Оттава или созданный воображением Ньюфорд, полны опасностей и искушений. Словно маяки, мерцают в ночи их окна, и за каждым из них разыгрывается своя история, порой смешная, порой грустная. Героини этих сюжетов на первый взгляд такие разные: наивная мечтательница Сара, сумасбродная гордячка Мэйзи, таинственные сестрички Апполина и Кассандра. Но, блуждая во мраке одиночества, все они пытаются отыскать свой путь и надеются увидеть свет в конце тоннеля… Чарльз де Линт Блуждающие огни Мифический мир Чарльза де Линта Вступите в мир Чарльза де Линта, в «бетонный лес» города, и вы тут же услышите стук барабана и голос скрипки, влекущие вас в сумрачные улицы, где жива древняя магия, где притаился Старик Койот, он же Плут из старинных американских преданий – тот, кому дано пересекать все границы. Плут – проводник, прокладывающий путь из нашего обжитого мира в мир туманный и мифический. Он – фигура противоречивая: творец и разрушитель в одном лице. И любитель рассказывать истории. Как сам Чарльз де Линт. В мировой мифологии такие Плуты носят разные имена. В традиционных легендах Плут умен, непредсказуем и ничего не боится. То он бог, дарующий людям огонь, музыку или умение сочинять истории, то – коварный и своенравный дух, несущий хаос и разрушение. Но, даже выступая в роли злого духа, Плут всегда творит благо, ибо своими выходками сметает устаревшие идеи и обычаи. Чарльз де Линт, подобно Плуту, является писателем с двойственной натурой. На страницах своих книг он сумел вызвать к жизни целые миры. И при этом де Линт остался верен скрытой, лукавой иронии, призванной разоблачать устаревшие представления о мифах, реальности и фантастике. Подобно Плуту, он мастер пересекать границы и, легко перелетая через стену, отделяющую фантастическую литературу от мейнстрима, при каждом прыжке ловко вынимает из этой стены кирпичик за кирпичиком. Чарльз родился в Голландии, в его жилах течет голландская, испанская и японская кровь. Он был еще мальчиком, когда де Линты эмигрировали в Канаду. Там благодаря профессии отца Чарльза – тот был топографом – они переезжали из города в город в Квебеке, Онтарио и Западной Канаде, а также побывали в Турции и Ливане. Из-за кочевого образа жизни Чарльз рано пристрастился к чтению, книги стали его лучшими друзьями. Особенно полюбились ему легенды и волшебные предания Томаса Мэлори[1 - Мэлори Томас (ок. 1417–1471) – английский писатель. Автор романа «Смерть Артура», основанного на легендах «артуровского цикла»], Уайта[2 - Уайт Теренс Хенбери (1906–1964) – романист и рассказчик. Более всего известна его трилогия о короле Артуре] и Кэтрин Бриггс[3 - Бриггс Кэтрин (1898–1988) – исследовательница английского фольклора, автор многочисленных рассказов, сказок и «Словаря волшебных существ»]. Де Линт открыл для себя Толкина и обратился к мифам, послужившим источником вдохновения для автора «Властелина колец», увлекся классическим фэнтези. К тому же он жадно читал (и продолжает по сей день) самую разную литературу – серьезные романы, триллеры, детективы, научную фантастику, поэзию и произведения не только художественные. Когда Чарльз окончил школу, он вовсе не собирался становиться писателем, его привлекала карьера исполнителя кельтской народной музыки. Он работал в музыкальных магазинах Оттавы, а по выходным участвовал в концертах. Но хотя музыка была главным занятием в жизни де Линта, он не переставал сочинять волшебные рассказы, как он считал, для собственной забавы, пока один из его друзей, тоже начинающий писатель, не уговорил Чарльза послать свои сочинения в издательство. И скоро, к удивлению де Линта, многие мелкие издательства стали печатать предлагаемые им рассказы, а затем на него обратили внимание крупные американские фирмы. Его первым большим романом был «The Riddle of the Wren» («Загадка поющих камней») (1984), действие, которого разворачивалось в традиционном «вымышленном мире». Книга получила одобрительные отзывы. Второй же роман, по настоянию и при поддержке его жены (и музы) Мэри Энн Гаррис, был написан в несколько иной манере, которая впоследствии стала фирменным знаком де Линта. В романе «Moon heart» («Лунное сердце») изображалась современная городская жизнь, пронизанная музыкой, мифами и магией. Этот роман был встречен любителями фэнтези с восторженным одобрением. В нем де Линт открыл новую территорию – территорию города – для жанра, прежде существовавшего в пасторальном или псевдосредневековом пространстве. И хотя кое-кто из соратников Чарльза по фэнтези изредка тоже помещал своих героев в городскую среду, де Линт по праву считается пионером «городского фэнтези». В каждой из книг он все больше углубляется в магию городских улиц и в 2000 году удостаивается Всемирной премии фэнтези за сборник рассказов «Moonlight and Vines». Тем не менее, сам автор заявляет: «Я не собирался создавать новый жанр. Термин „городское фэнтези“ связан с тем, что моим сочинениям о Джеке из Кинроувана, я дал название „Рассказы о городской магии“. С тех пор этот термин приклеился ко мне. Как бы то ни было, под „городским фэнтези“ я понимаю фэнтези романтическое, нечто вроде рыцарских и тому подобных приключений, перенесенных на современную сцену. Меня же самого сейчас больше интересует другое: теперь в моих книгах основное значение приобретают характеры». Для своих последних произведений Чарльз де Линт применяет термин «мифологическая проза». В книге, которую вам предстоит прочесть, представлены рассказы, написанные де Линтом в разные периоды его творчества – от ранних произведений, действие которых происходит в Оттаве, где живет писатель, до недавних сочинений о вымышленном городе Ньюфорде, находящемся где-то в Северной Америке. В этих рассказах сюжеты древних мифов оживают в современном пространстве. Некоторые рассказы переносят нас на зеленые холмы, лежащие за пределами Ньюфорда. Действие других разворачивается в волшебных странах, находящихся вообще неизвестно где. Два рассказа взяты из «Borderland» – антологии об «эльфах-панках» (как окрестил их один из рецензентов). Эту антологию Чарльз, я и несколько наших друзей-фантастов издавали во времена нашей своевольной юности. Общим же для всех рассказов де Линта является любовь к языку, к музыке и мифам, а также к той всесильной магии, которую порождают дружба и умение сочувствовать. Героями рассказов Чарльза де Линта обычно выступают «маргиналы» современного общества – обитатели улиц, сбежавшие дети, панки, чудаки всех сортов, чью жизнь расцветил и изменил отсвет, брошенный на них Тайной. Если говорить о лейтмотиве всех произведений, то (кроме пересказа мифологических сюжетов) он прямо противоположен нигилизму, который проповедуют хиппи, ибо де Линт прославляет созидание – любое созидание: семьи, общества, целеустремленной жизни, созидание вопреки таким пагубным обстоятельствам, как бедность, бездомность, болезни (тела и души), насилие, страх и отчаяние. Легенды, которые автор вписывает в современный контекст, заимствованы им у Старого и Нового Света: кельтские, англосаксонские и романские предания. Мифический мир Чарльза де Линта, привезенный на наш континент разными народами-иммигрантами, переплетаются со сказаниями племен, издавна населявших нашу страну. «Жизнь каждого из нас – история, – говорит Чарльз де Линт. – И те истории, которые мы можем подарить друг другу, – самые важные. Среди них нет слишком ничтожных, они все равны по своей значимости. Каждый из нас по-разному владеет даром рассказчика, – и если мы печемся друг о друге, то должны найти время, чтобы эти истории выслушать». Терри Уиндлинг К созданию этого сборника, так же как и другого, более раннего – «Dreams Underfoot» («Городские легенды»), меня побудил звонок издателя. В случае с «Городскими легендами» (которые теперь уже переросли в серию из четырех книг, где собраны рассказы, посвященные Ньюфорду) я как раз готовился подписать договор на роман с издательством «Тоr Books», когда моя постоянная издательница Терри Уиндлинг сказала, что хотела бы договориться о сборнике рассказов о Ньюфорде. Я удивился, так как мне казалось, что для целого сборника у меня материала не наберется, но, поразмыслив, я понял, что Терри права – рассказов хватило. Стоит ли говорить, как я был рад издать их все в одном томе. И еще больше радуюсь тому, что и до сих пор, спустя восемь лет, этот сборник продолжает переиздаваться. Ведь рассказы обычно недолго видишь в продаже. Их печатают в журналах, которые продаются в киосках месяц или того меньше, издают в антологиях, но и те бывает трудно найти. Поэтому-то писатели всегда радуются, когда кто-то проявляет инициативу, чтобы их забытые и разрозненные рассказы были собраны и изданы под одной обложкой. К сожалению, сочинением коротких рассказов не проживешь – на хлеб с маслом в нашем деле можно надеяться, только издавая романы. Однако писатели вновь и вновь обращаются к малой форме. Не могу поручиться за других, но сам я люблю писать рассказы, потому что из-за их краткости можно всячески экспериментировать, ничем не рискуя. Если рассказ не удался, что ж, вы потеряли всего неделю-две. Если же вышла неудача с романом, считайте, что вы потеряли целый год. Однако я отвлекся. На сборник, который вы держите в руках, я получил заказ от Шерин Новембер, моего редактора в одном из издательств. Она спросила, не хочу ли я, выпустить сборник моих подростковых рассказов. Как и в случае с первым сборником, я опять удивился. С одной стороны, я не представлял, хватит ли мне таких рассказов на целую книгу (хватило, и с лихвой), с другой – я никогда не считал, что мои рассказы можно назвать «подростковыми». Но затем выяснилось, что Шерин нужна книга не для тинейджеров, а про них, ну а таких историй у меня было более чем достаточно. По правде говоря, если бы я и писал специально для тинейджеров, то все равно подходил бы к этим рассказам так же, как и к другим, – то есть старался бы создавать живые образы героев и правдоподобно излагать истории их жизни, как делаю это в остальных произведениях. Я не стал бы подбирать особый «подростковый» тон. Когда пишешь для подростков, главное – не взирать на своих молодых читателей свысока, как на тех, кто понимает меньше, чем мы. Тинейджеры сразу чувствуют, когда для них пишут в такой манере. Помню, что и сам не раз ощущал это. В юности я был пожирателем книг. В возрасте от одиннадцати до двадцати лет с небольшим я проглатывал в среднем по две книги в день. У меня и сейчас неукротимый аппетит к чтению, но, к сожалению, времени для этого теперь остается слишком мало. Я говорю «к сожалению», потому что до сих пор люблю встречаться с вымышленными героями и погружаться в их истории. Хотя теперь я сам сочиняю книги и немного понимаю, как возникает магия печатного слова, да к тому же веду критическую колонку в журнале «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», отчего, казалось бы, должен более придирчиво относиться к книгам, чем в молодости, – все равно, если автор хорошо сделал свое дело, я пропал! Я тону в книге, сливаюсь с ее героями, радостно блуждаю по страницам. Но, думаю, есть и другая причина, почему я теперь читаю меньше, чем раньше. Когда я пишу очередной рассказ, то часто сочиняю ту книгу, которую мне хотелось бы прочесть, но которой еще никто не написал. Каждое утро, когда я сажусь за первоначальные наброски, я горю нетерпением приняться за работу, потому что мне хочется скорее остаться наедине с моими героями. И хочется узнать, что будет дальше. Настоящая же, серьезная работа начинается, когда берешься за уже готовые черновики. Тут надо убедиться, что в рассказ вошло все необходимое, откинуть лишнее, отточить стиль, заострить сюжет, посидеть над описаниями, диалогами и подчистить сотню других деталей, необходимых для того, чтобы придуманное тобой произвело впечатление. Подбирая рассказы для этого сборника, я просмотрел все мои новеллы, отложил те, где речь шла о тинэйджерах, и послал их Шерин. Певица Тори Эмос, говоря об исполняемых ею песнях, называла их «мои девочки». Я хорошо ее понимаю. Сидя над плодами моего творчества, я не мог решить, каких из моих «девочек» и «мальчиков» я должен лишить приглашения в сборник, и потому с радостью предоставил Шерин с ее критически-проницательным взглядом решать, кто из них лучше. Надеюсь, что вы будете так же увлечены чтением этих рассказов, как меня увлекала работа над ними. Может быть, они смогут зажечь в вас некую искру, и у вас возникнет желание сочинять самим. И говорю я это не только потому, что мне хочется подарить вам ту радость, которую я испытываю от самого процесса творчества, но еще и из корыстных соображений – тогда у меня появится больше новых книг для чтения! Чарльз де Линт, Оттава, весна 2002 Дом Тэмсонов Самым приятным в профессии писателя является то, что, каковы бы ни были обстоятельства жизни, в своих произведениях ты можешь по собственному желанию стать кем угодно и жить где угодно. Дом Тэмсонов представляет собой огромное беспорядочное сооружение, о котором я годами думал, но не мог попасть в него, пока не начал писать роман «Moon heart» («Лунное сердце») (1984). Я не был знаком и с персонажами и узнал, кто такие Сара, Киеран, Талиесин, Байкер и все остальные, только в процессе работы над этой книгой и рассказами, впоследствии объединенными в сборник «Spirit walk». Но, Господи, до чего же хорошо я знаю этот дом с его башней, с таинственными садами, скрывающимися за его стенами… Мечты Мерлина в Мондримском саду Mondream – англосаксонское слово, обозначающее мечту о жизни среди людей. Мерлин я – мудрый и свободный, Иду за светом путеводным.     Теннисон. «Мерлин и Сияние» В середине Дома был Сад. В середине сада стояло дерево. В середине дерева жил старик, принявший образ рыжего мальчишки с ореховыми глазами, блестящими, как блестят хвосты лососей, резвящихся в воде. Старик был сама таинственная мудрость, куда более древняя, чем старый дуб, приютивший его тело. Зеленый сок был его кровью, а в волосах шелестели листья; зимой старик спал. Весной на ветках дуба просыпались зеленые почки, и луна песнями ветра ласкала кончики оленьих рогов, венчавших голову старика. Летом вокруг дуба громко жужжали пчелы, а воздух был напоен густым ароматом полевых цветов, буйно разросшихся у мощного коричневого ствола там, где он переходил в корни. А осенью, когда дерево сбрасывало на землю щедрые подарки, среди желудей оказывались лесные орехи. И это было тайной Зеленого Человека. – Когда я была маленькая, – сказала Сара, – я думала, что этот сад – настоящий лес. С гитарой на коленях она сидела в ногах кровати на скомканном лоскутном одеяле. Джули Симе устроилась у изголовья, прислонившись к резной деревянной спинке. Она подалась вперед, стараясь поверх плеча Сары разглядеть то, что было видно в окно. – Да, сад и впрямь большой, – проговорила она. Сара кивнула. В глазах у нее появилось мечтательное выражение. Шел 1969 год, и подруги решили создать музыкальную группу, чтобы исполнять народную музыку. Сара будет играть на гитаре, Джули – на блок флейте, и обе – петь. Им хотелось с помощью музыки изменить мир, ведь так уже делалось всюду. В Сан-Франциско. В Лондоне. В Ванкувере. Чем же Оттава хуже? В своих выцветших расклешенных джинсах и пестро раскрашенных футболках они ничем не отличались от других семнадцатилетних девушек, толпившихся возле Воинского Мемориала в центре города или сидевших по выходным в кафе. У обеих были длинные волосы: целый каскад каштановых завитков у Сары и рассыпающиеся по плечам пряди цвета воронова крыла у Джули. Девушки носили бусы и сережки из перьев и обе отвергали макияж. – Мне казалось, он говорит со мной, – сказала Сара. – Кто? Сад? – Ага. – И что он говорил? Мечтательный взгляд стал печальным. Сара грустно улыбнулась Джули. – Не помню, – ответила она. Через три года после смерти родителей Сара Кенделл – ей тогда было девять лет – стала жить в странном и безалаберном доме своего дяди Джеми. Дом Тэмсонов был гигантским сооружением, состоящим из сплошных коридоров, комнат и башен. Дом занимал целый городской квартал, а девятилетнему ребенку он вообще казался не имеющим границ. Сара бродила по коридорам, переходя из одного в другой, заглядывала в бесчисленные комнаты, напоминавшие лабиринт, который тянулся от северо-западной башни, где располагалась ее спальня, окнами выходившая на Банковскую улицу, до кабинета дяди в дальнем конце дома с окнами на улицу О'Коннор. Большую часть времени Сара проводила в библиотеке или гуляла в саду. Ей нравилась библиотека, похожая на музей. Там вдоль стен высотой в два этажа тянулись полки с книгами, доходившие до сводчатого потолка, а в середине комнаты стояли витрины, где за стеклом хранились всевозможные диковинные вещицы, от которых захватывало дух. Пришпиленные булавками к бархату насекомые; поделки из камня; черепа животных и глиняные свистульки в виде птиц; старые рукописи; нарисованные от руки карты, выцветшие до сепии; маски Кабуки; миниатюрный синтоистский алтарь из слоновой кости и черного дерева; куклы из кукурузных початков; японские нэцкэ; фарфоровые миниатюры; древние ювелирные украшения; африканские бусы, а также скрипка из латуни в два раза меньше настоящей… Витрины были так забиты всякой всячиной, что Сара могла целый день увлеченно рассматривать содержимое одной из них, а подойдя к витрине на следующий день, снова находила там что-то, чего еще не видела. Однако интереснее всего было слушать рассказы дяди, который знал историю каждого предмета. Что бы Сара ни принесла в его кабинет – крошечную фигурку нэцкэ из слоновой кости, которая изображала барсука, выползающего из чайника, или плоский камешек со странными черточками-насечками, напоминающими огамический алфавит, которым пользовались древние ирландцы, дядя мог говорить о них от обеда до ужина. То, что половину историй он придумывал сам, делало их только еще более занимательными, ведь у Сары появлялась возможность уличить его в том, что он что-то путает, а то и самостоятельно завершить его невероятный рассказ. Но если интеллектуально девочка была развита не по годам, то от душевных ран, вызванных смертью родителей и временем, которое ей пришлось провести в доме другого дяди – брата ее отца, она еще не оправилась. Там все три года Сара целыми днями оставалась на попечении няньки, предоставленная самой себе, пока та курила или смотрела «мыльные оперы». А спать ее укладывали сразу после обеда. Все это совсем не было похоже на жизнь в нормальной семье, о ней Сара могла узнать только из книг, которые глотала с жадностью. После этого жизнь у дяди Джеми казалась постоянным праздником. Он души не чаял в девочке, а в те редкие моменты, когда Джеми был слишком занят, Сара всегда могла обратиться к кому-нибудь из многочисленных гостей, живших в Доме, кто с радостью соглашался заняться ею. Эту новую жизнь в Доме Тэмсонов омрачали только ночные страхи Сары. Она не боялась самого Дома. Не боялась ни привидений, ни чудищ, которые могли жить у нее в шкафу. Она знала, что тени – это просто тени, а скрипы и стоны издает сам Дом, оседая при перепадах температуры. Но девочку мучило то, что по ночам она, дрожа, в ужасе просыпалась посреди глубокого сна, в прилипшей к телу, будто вторая кожа, пижаме, с бешено бьющимся сердцем. Никакого логического объяснения этому не было, а случались подобные приступы дважды в неделю. Девочкой вдруг овладевала отвратительная паника, которую ей не удалось бы описать никакими словами, Сара дрожала как в лихорадке и уже не могла уснуть до самого утра. После таких ночей она уходила в сад. Зелень, цветы на клумбах, статуи – все действовало на нее успокаивающе. Всякий раз она, в конце концов, оказывалась в самой середине сада, где на невысоком холме стоял старый дуб, и его ветки нависали над фонтаном. Она ложилась на траву под защиту ветвей дуба, рядом тихо журчала вода, словно напевая ей колыбельную, и Сара засыпала, наверстывая то, чего лишили ее ночные страхи. И ей снились очень странные сны. – У сада тоже есть имя, – объявила она однажды дяде, вернувшись в дом после того, как ее в очередной раз сморило под дубом. Многим комнатам в этом огромном Доме тоже были даны названия, чтобы живущие здесь могли понять, о какой из них идет речь. – Он называется Мондримский лес, – сообщила Сара. Поймав удивленный взгляд дяди, она решила, что Джеми не понял смысла ее слов. – Это значит, что деревьям в нем снится, будто они люди, – объяснила она. Джеми кивнул. – Мондримский лес… Хорошее название. Ты сама его придумала? – Нет. Мне сказал Мерлин. – Тот самый Мерлин? – улыбнулся Джеми. Теперь удивилась Сара. – Что значит «тот самый»? – спросила она. Джеми стал было объяснять. Его удивило, что при всей любви к чтению Сара ни разу не натолкнулась на упоминание о Мерлине – самом известном из британских волшебников, но потом он вручил ей книгу «Смерть Артура», написанную в незапамятные времена сэром Томасом Мэлори, а после недолгих размышлений еще и «Меч в камне» Теренса Уайта. – Скажи, у тебя в детстве был воображаемый друг? – спросила Сара у Джули, наконец отвернувшись от окна. Джули пожала плечами. – Мама говорит, что был, но я не помню. Наверное, речь идет о ежике. Он был большой, как годовалый ребенок, и звали его «Чтоэтотакое». – А у меня никогда не было, но я помню, что долгое время просыпалась по ночам от ужаса и уже не могла заснуть. А утром шла в сад и спала под тем большим дубом, что растет возле фонтана. – Какая идиллия! – отозвалась Джули. Сара усмехнулась. – Дело в том, что мне снилось, будто в этом дереве живет мальчик, и зовут его Мерлин. – И что же дальше? – насмешливо спросила Джули. – Нет, правда. Мне снилось, что мальчик вылезает из дерева, и мы сидим там и болтаем целый день. – И о чем же вы говорили? – Не помню, – сказала Сара. – Никаких подробностей не помню. Помню только ощущение. Все это было похоже на волшебство… И, по-моему, меня это лечило. Джеми объяснял мои ночные кошмары тем, что подсознательно я старалась справиться с травмой – смертью моих родителей и воспоминаниями о жизни у другого дяди, которого интересовало мое наследство, а вовсе не я. Тогда я была слишком мала и не понимала этого. Я знала только одно: когда я разговаривала с Мерлином, то чувствовала себя лучше… Ночные страхи возникали все реже и реже и в конце концов совсем прекратились. По-моему, Мерлин освободил меня от них. – А что с ним стало? – С кем? – С мальчиком из дерева, – сказала Джули. – С твоим Мерлином. Когда ты перестала видеть его во сне? – Даже не знаю. Наверно, когда перестала просыпаться по ночам от страха, тогда уже больше не спала под дубом, так что и мальчика не видела. А потом и вовсе про него забыла… Джули покачала головой. – Знаешь, иногда ты бываешь немного «того». – Спасибо тебе большое. Но замечу, что когда я была маленькая, я не проводила время с гигантским ежиком по имени «Чтоэтотакое». – Ну еще бы! Ты проводила время с мальчиком из дерева. Джули хихикнула, и обе расхохотались. И потом не сразу восстановили дыхание. – Ас чего ты вдруг вспомнила своего древесного мальчика? – спросила Джули. Она снова чуть было не хихикнула, но Сара отвела глаза, стала смотреть в окно, и у нее опять сделался мечтательный вид. – Не знаю, – ответила она. – Просто смотрела в сад и вдруг вспомнила. Интересно, что же с ним все-таки стало? – Джеми дал мне кое-какие книжки про человека с таким же именем, как у тебя, – сказала Сара рыжему мальчишке, когда увидела его в следующий раз. – Я их прочла, пошла в библиотеку и нашла там еще кое-что. Знаешь, оказывается, твой тезка был очень знаменит. – Да, мне говорили, – улыбнулся мальчик. – Но все это так запутано, – продолжала Сара. – Про одного и того же человека придумано столько разных историй… Как узнать, какие из них – правда? Как ты думаешь? – Вот что получается, когда сталкиваются легенда и миф, – сказал мальчишка. – Все перепутывается. – Как ты считаешь, был ли на самом деле настоящий Мерлин? Кроме тебя, конечно. – Великий волшебник, которого, в конце концов, заключили в дерево? Сара кивнула. – Не думаю, – сказал мальчишка. – Да? Сара даже не пыталась скрыть разочарование. – Но нельзя сказать, что и человека по имени Мерлин никогда не было, – добавил мальчик. – Он мог быть бардом, мог быть носителем древней мудрости. А может быть, его волшебство было куда слабее, чем великие колдовские деяния, которые приписывают ему в этих историях. – И он действительно окончил свои дни в дереве? – жадно допытывалась Сара. – Тогда он мог быть похожим на тебя. А еще я читала, будто его заперли в пещере. Но, по-моему, дерево интереснее, как ты думаешь? Ведь ее-то Мерлин жил именно в дереве. – Возможно, речь шла просто об идее дерева. Сара в замешательстве заморгала. – Что ты хочешь сказать? – В этих историях, по-моему, говорится, будто никто никого не должен учить, иначе ученик будет знать слишком много и обратит свои знания против учителя. Но я этому не верю. Передача знаний не могла бы подкосить такого человека, как Мерлин. – А что могло бы? – Ну, он мог зайти слишком далеко в своем стремлении до всего докопаться… Или так углубиться в перепись деревьев, что забыл, где оставил собственное тело, в один прекрасный день стать тем, кого изучал. – Я не понимаю. – Знаю, – улыбнулся рыжий мальчишка. – Но яснее выразиться не могу. – Почему? – удивилась Сара. Она начиталась рассказов о состязаниях рыцарей и волшебников, и они все еще звучали у нее в мозгу. – Тебя что, заколдовали? И заключили в этот дуб? Она сгорала от любопытства и была полна решимости вызнать все, что можно, но ловкий мальчишка умело перевел разговор на другую тему, и Сара так и не получила ответа на свои вопросы. В ту ночь шел дождь, но на следующие сутки небо прояснилось. Луна сияла над Мондримским лесом, словно золотой медовый шар; звезды были такие яркие и казались такими близкими, что Сара думала: стоит только потянуться, и она сорвет одну из них, как яблоко с дерева. Девочка выбралась из спальни, находившейся в северо-западной башне, и тихонько, как мышка, проскользнув по длинному, темному коридору, вышла в сад. Она ждала волшебства. Одно дело сны. Сара знала разницу между тем, что снится, и тем, что бывает наяву; между рыжим мальчишкой, живущим в дереве, и обычными мальчиками; между сказочным очарованием книг, которыми она зачитывается, – очарованием, плотным, как слой желудей под дубом, и реальным миром, где волшебством считаются карточные фокусы, а волшебником называют актера, вынимающего из шляпы кролика в шоу Эда Салливана. А еще в книгах говорится, что волшебство просыпается по ночам, разбуженное светом звезд и луны, и живет, пока на востоке не порозовеет небо. Когда Сара спала под дубом в середине сада, она всегда видела во сне рыжего мальчика. Но что, если это не только сон? Что, если ночью он и впрямь выходит из своего дерева – самый настоящий мальчик из плоти и крови? Есть только одна возможность это выяснить. После того как Джули ушла домой, Сара не находила себе места. Она отложила гитару и, размышляя о своем, принялась прибирать в комнате. Но то и дело застывала у окна и смотрела в сад. «Сейчас я уже не вижу снов», – рассеянно думала она. Но вряд ли это действительно было так. Все, что Сара прочла о природе сновидений, говорило о том, что она должна их видеть. Людям это просто необходимо. Подсознание неизбежно освобождается от суеты, пережитой днем. Следовательно, ipso facto[4 - В силу самого факта (лат.).] сны видят все. Она свои просто не помнит. «А ведь когда была маленькая, помнила, – подумала Сара. – Почему же теперь не помню? Как я могла забыть рыжего мальчишку, живущего в дереве?» Мерлин. За окном опустились сумерки, а Сара сидела на полу, положив руки на подоконник и опершись на них подбородком. Она смотрела в сад. Сумерки сгустились, когда девушка наконец пошевелилась. Отбросив свое намерение убрать комнату, Сара надела куртку, спустилась вниз и вышла в сад. В Мондримский лес. Пренебрегая испещрявшими сад дорожками, она шла по мокрой от росы траве, мимо кустов, касаясь пальцами их влажных листьев, трогая низко нависшие ветви деревьев. Роса заставила ее вспомнить Грегора Пенева – старого болгарского художника, гостившего в Доме Тэмсонов, когда ей было совсем немного лет. Как и ее дядюшка Джеми, болгарин знал множество интереснейших коротких историй, объяснявших разнообразные явления природы. Возможно, поэтому ее дядя и Грегор так хорошо ладили друг с другом. – Заплакала его роса, – ответил он Саре, когда она спросила, откуда берется роса и для чего она. – Лес плачет. Он оплакивает древних героев и волшебников, которых уже давно нет. Нет Робин Гуда, нет Мирддина. Мирддин. Это было еще одно имя Мерлина. Сара вспомнила, что где-то читала, будто Робин Гуд был обращенный в христианство Мерлин и что так на английский лад звучит древнее имя «Роф Бреохт Один», бывшее в ходу у саксов и означавшее «Яркая Сила Одина». Но если погрузиться в еще более далекое прошлое, то окажется, что все имена и предания сплетаются воедино. Исторические рассказы о Робин Гуде и о Мерлине вобрали в себя элементы древних мифов, одновременно создававшихся у многих народов. Все эти легенды, по существу, рассказывали одну и ту же историю доблестного короля-героя. Это он, увенчанный оленьими рогами, в плаще из листьев, во всех своих меняющихся обличьях и есть та тайная истина, которая скрыта в сердце каждого леса. – Но ведь это все европейские герои, – вспомнила Сара свои возражения Грегору. – Почему же их оплакивают деревья в нашем лесу? – Все леса представляют собой одно целое, – стал объяснять ей Грегор, и лицо у него на этот раз сделалось серьезным. – Все они лишь потомки первого леса, породившего Тайну на заре возникновения мира. Сара не очень поняла тогда его слова и начала задумываться о них только сейчас, направляясь к фонтану, туда, где стоял старый дуб, храня свои тайны в самом сердце, Мондримского леса. В какой бы лес вы ни вошли, в нем всегда два леса. Один – тот по которому вы идете, – является потомком древнего леса, а второй связан со всеми лесами, бывшими и настоящими, независимо от разделяющих их расстояний. Первобытный лес. Памятный каждому дереву и сохранившийся в шелесте листвы, в рисунке листьев, запахе хвои, подобно тому как люди хранят мифы в своем коллективном подсознании, о котором писал Юнг. Легенда и миф, переплетенные в алфавите деревьев, непонятны нам, но вспоминаются всегда с восхищенным интересом. С благоговением. Вот почему древний ирландский алфавит друидов, называемый «Огам» (Ogam), был одновременно и календарем деревьев. Вот почему Мерлина часто считали друидом. Вот почему именем «Робин» часто называли себя предводители шабашей ведьм. Вот почему у Зеленого Человека были рога – ведь их ответвления напоминают ветви дерева. Вот почему судьба многих древних божеств связана с деревьями. Озирис[5 - Озирис – умирающий и воскресающий бог Древнего Египта, олицетворение увядания и возрождения растительности.], Бальдр[6 - Бальдр – в скандинавской мифологии бог, сын верховного божества Одина. Согласно мифам, погиб от стрелы из омелы, пущенной слепым богом Хедом.], Дионис, Христос. Сара остановилась в центре сада и вгляделась в старый дуб. Сквозь листву виднелась луна, загадочно близкая. В воздухе ощущалось электричество, словно надвигалась гроза, но на небе не было ни облачка. – Теперь я вспомнила, что случилось той ночью, – тихо пробормотала Сара. Взрослая Сара отличалась невысоким ростом, а в девять лет и вовсе была крохотная – «не больше минутки», как любил говорить про нее дядюшка Джеми. При таких миниатюрных размерах она могла бесшумно пробираться сквозь заросли, не пропустившие бы никого из взрослых. Что она и делала сейчас. Девчонка-сорванец в кудряшках неслышно, словно привидение, скользнула сквозь изгородь из боярышника, обрамлявшую главную дорожку. Тихонько пробралась через небольшую полянку, где на страже стояла статуя маленького человечка с рожками, Джеми говорил, что это – Фавн, но Сара втайне была уверена, что это Питер Пэн, хотя он ничуть не походил на картинки из книжки Барри. На цыпочках она прошла через часть сада, заросшую полевыми цветами, миновала клумбы с экзотическими и обычными растениями. И уже приблизилась к фонтану. Ей был виден дуб Мерлина, простерший свои ветви над садом, как и подобает царственному дереву. Тут до нее донеслись голоса. Сара подобралась поближе – маленькая тень укрылась в пятне более густой тени, отбрасываемой луной. – … Дело не в выборе, – услышала она мужской голос. – Линии наших жизней строго определены от события к событию. Ты выбрал свою дорогу. Сара не видела говорившего, а голос у него был низкий, глубокий, словно звук колокола, она его не узнала, зато вздрогнула, услышав голос отвечавшего незнакомцу Мерлина! – Когда я выбирал себе дорогу, ее еще не было. Был только девственный лес; холмы; их гребни, следовавшие один за другим, точно пологие волны; долины, где впервые придумали арфу, а потом снабдили ее струнами. «Кей-канну», – сказала она мне, когда я пришел в Лес. Я думал идти тихо, идти осторожно, не делать глупостей, не знал, что дуб охраняет границы, обозначая их. Я не догадывался, что это была дверь. – Любое знание служит дверью, – ответил незнакомец. – Тебе это всегда было известно. – В теории, – возразил Мерлин. – Ты вмешивался. – Я рожден для того, чтобы вмешиваться. Я должен был играть эту роль. – Но, сыграв ее, ты продолжал вмешиваться. – Такова моя природа, отец. Для чего иначе я был бы избран? Наступило долгое молчание. У Сары защекотало в носу, но она не посмела поднять руку и почесать его. Она напряженно думала, стараясь осмыслить услышанное. Все так запуталось. Из того, о чем они говорили, можно было предположить, что ее Мерлин – это Мерлин из легенд. Но если это так, почему он выглядел как мальчик, как ее ровесник? Как он вообще мог дожить до нашего времени? Как мог он жить в дереве в саду ее дяди, да еще разговаривать со своим отцом? – Я устал, – сказал Мерлин. – И это уже старый спор, отец. Зимы слишком коротки. Я едва успеваю заснуть, как снова начинается весна. Мне нужно, чтобы отдых длился подольше. Я его заслужил. Меня зовут к себе летние звезды. – Тебя связывает любовь, – сказал незнакомец. – Меня связывает дуб. Я и не знал, что любовь – это дерево. – Знал. Но предпочел не думать об этом, просто тебе нужно было все это разгадать. Мудрости лесного ореха оказалось недостаточно. Тебе хотелось отведать плодов всех деревьев. – Я научился на своих ошибках, – сказал Мерлин. – А теперь освободи меня, отец. – Не могу. Освободить тебя может только любовь. – Меня нельзя найти, меня нельзя увидеть, – продолжал Мерлин. – То, что обо мне помнят, так тесно переплелось с рыцарскими романами, что за россказнями не видят человека. Кто же меня полюбит? Сара выскочила из зарослей, где пряталась, и вошла в пятно лунного света. – Я… – начала было она, но слова застряли у нее в горле. Рядом с деревом стоял вовсе не рыжий мальчишка. Вместо него она увидела старика с мальчишескими глазами. И оленя. Олень повернул к ней увенчанную рогами голову и посмотрел так, что от его взгляда у нее мороз побежал по коже. Он долго не сводил с Сары глаз, потом повернулся, в лунном свете сверкнул рыжий бок, и его поглотила тьма. Сара вздрогнула. Она обхватила себя руками, но все равно не могла справиться с ознобом. Сад и так был странный, он казался больше, чем есть на самом деле, но если бы в нем жил олень, он не остался бы незамеченным. Разве что… А что стало с мальчиком? Почему он за сутки превратился в старика? Мальчик, который на самом деле жил в дереве? – Сара, – окликнул ее старик. Это был голос Мерлина. Глаза Мерлина. Ее Мерлин стал стариком. – Ты… ты состарился, – пролепетала она. – Я старше, чем ты можешь себе представить. – Но… – Я появлялся перед тобой таким, каким тебе легче было принять меня. – Вот оно что… – Ты сказала то, что думаешь на самом деле? На Сару нахлынули воспоминания. Она вспомнила множество дней, проведенных в задушевных дружеских разговорах. Вспомнила, как они часами тихо беседовали или вместе играли, как успокаивались ее ночные страхи. Если она скажет «да», он уйдет. И она потеряет друга. А ночные страхи… Кто их прогонит? Только он способен помочь ей. Ни Джеми, никто из тех, кто живет в Доме, хотя все они и будут стараться. – Ты ведь уйдешь… правда? – спросила она. Старик кивнул. Кивнул по-стариковски, но глаза у него оставались молодыми. Он одновременно был и молод, и стар, и мудр, и наивен – все сразу. И глаза у него были, как у ее рыжего мальчишки. – Уйду, – повторил он. – И ты меня забудешь. – Не забуду, – запротестовала Сара. – Я не забуду тебя никогда. – У тебя не будет выбора, – сказал Мерлин. – Твои воспоминания обо мне уйдут вместе со мной, когда уйду я. – И они… уйдут навсегда? Это еще хуже, чем просто потерять друга. Это будет означать, что друга никогда и не было. – Навсегда, – сказал Мерлин. – Если только… – Голос замолк. Взгляд старика обратился куда-то внутрь. – Что? – наконец спросила Сара. – Я мог бы постараться и вернуть тебе воспоминания, когда окажусь на другом берегу реки. Сара заморгала в замешательстве. – О чем ты говоришь? На другом берегу какой реки? – Край Летних Звезд лежит за рекой, она служит границей между тем, что есть, и тем, что было. Путешествие долгое. Иногда оно длится много жизней. Воцарилось молчание. Сара внимательно всматривалась в старика, в которого превратился ее друг. Он отвечал ей добрым взглядом. Его глаза ничего не требовали. В них было только сожаление. И грусть расставания. Нежность, ничего не просящая взамен. Сара сделала шаг вперед, немного помедлила и обняла его. – Я люблю тебя, Мерлин, – проговорила она. – Я не могу сказать, что не люблю, раз это не так. Она почувствовала, как его руки обняли ее, ко лбу прикоснулись сухие губы. – Иди спокойно, – напутствовал он Сару. – Но остерегайся составлять календарь деревьев. И он ушел. Только что они держали друг друга в объятиях, а уже через мгновение Сара почувствовала, что обнимает пустоту. Она бессильно опустила руки. От невыносимой печали голова у нее поникла. В горле пересохло, грудь стеснило, Сара покачнулась, слезы хлынули у нее из глаз. Казалось, что пронзившая ее боль не пройдет никогда. Но потом, на следующее утро, она проснулась в своей спальне в северо-западной башне. Она проснулась, проспав всю ночь без сновидений, улыбающаяся, с ясными глазами. Сара не сознавала этого, но ее воспоминания о Мерлине исчезли. И ее ночные страхи тоже. Сара, уже достаточно повзрослевшая, чтобы лучше понять происшедшее, держала в пальцах влажный лист и, подняв глаза, рассматривала раскинувшиеся над ней ветки дуба. «Неужели все это действительно было?» – думала она. Электрический заряд, который она ощутила в воздухе, подходя к старому дубу, уже исчез. Томившие ее предчувствия, будто вот-вот что-то должно произойти, улеглись. Она осталась наедине с луной, которая уже опустилась, а звезды все еще ярко сияли над затихшим садом. Сару окружало волшебство, но в нем не было ничего сверхъестественного, это было волшебство самой природы. Сара вздохнула и поворошила ногой осенний мусор, облепивший основание старого дуба. Там лежали ставшие коричневыми листья, крупные и ломкие. И желуди. Сотни желудей. Скоро садовник Фред уберет их для компоста, уберет хотя бы то, что не успеют растащить на зиму черные белки. Сара опустилась на колено и набрала целую пригоршню желудей, они сыпались у нее между пальцами. Один из упавших желудей показался ей каким-то необычным, и она снова подобрала его с земли. Это оказался небольшой коричневый яйцевидный орех, неуместный среди желудей, лежавших в ее ладонях. Она поднесла его к глазам. Даже при лунном свете она легко рассмотрела, что это. Лесной орех. Мудрость лосося, заключенная в семечке. Проснулась ли ее память? Вернулись ли к ней воспоминания из тех краев, где сияют Летние Звезды? Или просто она видит сон в саду, который назывался Мондримским лесом, где ребенком ей казалось, что деревья мечтают стать людьми? Улыбнувшись, Сара спрятала орех в карман и медленно направилась к дому. Оттава и ее долина Я уже говорил, что люблю писать короткие рассказы, так оно и есть, но, сказать по правде, обычно у меня на это не бывает времени. Дело в том, что писать такие рассказы и быть твердо уверенным, что сумеешь продать их, удается редко. Большей частью я занят сочинением романов, поэтому расписание у меня весьма напряженное, и за рассказы я чаще всего берусь, только когда мне их заказывают. А заказывают обычно для сборников определенной тематики. Мне нравится, зная тему антологии, придумывать рассказ, который соответствовал бы ей. Но я всегда следую собственным правилам, а потому, когда пишу заказные рассказы, меня всегда занимает, насколько я могу отклониться от заданной темы и все же не отступить от нее. Этот рассказ, написанный по заказу Джейн Йолен и Марты Гринберг, как нельзя лучше подходил к книге, посвященной подросткам-вампирам. Такого не бывает – Кен Пэрри? – переспросила Апплес. Кэсси кивнула. – Вампир? Кэсси снова кивнула. Апплес знала, что Кен делает какие-то уколы детям, за которыми ему приходится присматривать, но о том, что он вампир, она слышала впервые. – Но вампиров не бывает, – заявила она. – А Саманта рассказывала, что один раз сама видела, как он превратился в летучую мышь – прямо перед ее домом. Думал, она его не видит. Он в тот вечер сидел с ней, и представь, домой к себе он не пошел, а полетел. – Полетел? Кэсси серьезно кивнула. Апплес постучала щеткой для волос по руке, потом положила ее на туалетный столик. Мать девочек, закончив университет, столь страстно увлеклась мифологией, что обе ее дочери, несмотря на заурядную фамилию Смит, получили такие пышные имена, как Апполина и Кассандра. Апплес, надеясь найти какое-то объяснение, которое избавит их от вечных насмешек, однажды даже специально сходила в библиотеку и разыскала эти имена в справочнике. Имя Апполина оказалось просто-напросто как-то связано с Аполлоном – греческим богом, покровителем музыки, поэзии, предсказаний, стрельбы из лука и врачевания. В справочнике эти объяснения, конечно, выглядели очень мило, но попробуй сунуться с ними к кому-нибудь – никто ничего не поймет. А Кассандра, как выяснилось, была прорицательницей, по которой сох Аполлон, и если б его воздыхания выплыли наружу, над ее мрачными предсказаниями покатывались бы со смеху пуще прежнего. В музыке и поэзии Апплес не слишком разбиралась. Еще хорошо, что в школе по этим предметам она получала «удовлетворительно». Предсказывать будущее она тоже не умела, а познания ее в медицине сводились к тому, что она могла забинтовать палец. А вот стрелять из лука она научилась, когда была маленькой и охотилась в поле за домом, выискивая стручки молочая, которые служили ей стрелами. Только в шестнадцать лет от умения стрелять из лука проку мало, разве что вы мечтаете об участии в Олимпийских играх или о чем-нибудь подобном, но такое в планы Апплес никогда не входило. Кэсси тоже не умела ничего предсказывать. Она была славной двенадцатилетней девчушкой с белокурыми кудрями и не сходившей с губ улыбкой. Ее могло бы ждать блестящее будущее, но она страдала тяжелой формой астмы и не могла шагу сделать без ингалятора. К тому же ей не повезло с правой ногой – та была в два раза тоньше левой и на добрых три дюйма короче. Поэтому Кэсси приходилось носить металлическую шину, это вызывало сочувствие или любопытство, что было не слишком приятно. Только Апплес не видела в Кэсси никаких недостатков. Для младшей сестры она была готова на все. Даже на то, чтобы пожертвовать первым свиданием с Робом Д'Лима, хотя она уже три месяца вздыхала по нему, перед тем как он наконец-то предложил ей встретиться. – Кэсси, пойми, вампиров не бывает, – сказала Апплес. Но Кэсси смотрела на нее так серьезно, как умеют смотреть только двенадцатилетние подростки, когда они твердо сознают свою правоту, но доказать ее не могут. Апплес вздохнула. – Я видела Кена ясным днем, – сказала она. – А вампиры, говорят, не могут выдержать солнечный свет. – Это все выдумки, – объяснила Кэсси. – Они сами распускают про себя всякие легенды, чтобы облапошить людей. Ну, знаешь, будто они боятся зеркал, крестного знамения и чеснока. Будто так от них можно защититься. Верно только одно – они не могут прийти в дом без приглашения, а Кена мама с папой как раз пригласили сидеть со мной! Апплес снова взяла щетку для волос. – Ты и правда его боишься, да? – А ты бы не боялась? – Пожалуй, и я бы струхнула, – улыбнулась Апплес. – Ладно, я останусь с тобой. – Ну что ты, незачем! Апплес решила, что Кэсси боится сорвать ее свидание с Робом. – Если Роб хоть вполовину такой стоящий парень, как мне кажется, то он все поймет, – сказала она. – Может, он даже придет к нам, и мы втроем… Но Кэсси затрясла головой. – Я уже предупредила маму, – сказала Кэсси. – Но она только отмахнулась. – Ты сказала маме, что Кен вампир? – Пришлось. Апплес снова вздохнула. Хоть на прорицания Кэсси не была способна, но от рождения обладала чересчур живым воображением. Их родители уже давно не придавали значения выдумкам младшей дочери. – Сказала бы лучше мне, – упрекнула она Кэсси. – Но ты задержалась на волейбольной тренировке, и я не знала, успеешь ли ты прийти вовремя. – Жалко, что так вышло. – Ничего! – Что же нам делать? – спросила Апплес. – А ты не сможешь вернуться домой пораньше? Апплес улыбнулась и взъерошила сестренке волосы. – Факт! Мы вернемся, как только кончится кино. Отправим Кена домой, будем жарить кукурузу и смотреть видик. – Но мне уже будет пора спать. Апплес рассмеялась: – Как будто это тебя когда-нибудь останавливало. Роб действительно все понял. Как только фильм кончился, они пошли домой к Апплес. Кен, казалось, удивился их приходу, но и только. Ни клыков, ни черного плаща у него не оказалось. Апплес расплатилась с ним из хозяйственных денег, которые мать хранила в железной коробке, стоявшей в продуктовом шкафчике. Потом закрыла за Кеном дверь. – Пойду только проведаю малышку, – сказала Апплес, когда Роб расположился на диване. – На минутку… – Она немного поколебалась. – Ты не будешь против, если она захочет спуститься и немножко посидеть с нами? Роб покачал головой. – Вот это-то мне в тебе и нравится, Апплес, что ты так заботишься о Кэсси. Большинство ребят терпеть не могут младших братишек и сестренок, а лично я очень хотел бы иметь братика или сестричку. – Ну вот, на сегодня я тебе одолжу свою, – засмеялась Апплес. – Ловлю тебя на слове. «Ну, сердце, нечего так биться», – думала Апплес, поднимаясь в комнату Кэсси. Она представляла, как Роб поцелует ее, когда она вернется в комнату, и сердце начинало стучать еще сильней. Кэсси, свернувшись клубочком, лежала в постели, и Апплес услышала, что дышит она с присвистом. «Ну надо же! – подумала Апплес. – У нее начался приступ, а этот дурак Кен даже не заметил». Но, подойдя поближе, она поняла, что Кэсси не задыхается, а плачет. Апплес опустилась на кровать, и пружины под ней скрипнули. Не успела она протянуть к Кэсси руку, как та повернулась и уткнулась лицом в ее плечо. – Ну-ну, все в порядке, не плачь, – бормотала Апплес, гладя короткие кудри сестры. Она просто убьет этого Кена Пэрри! – Что случилось? – спросила она. – Он… он… Апплес всполошилась: – Он что… он трогал тебя, Кэсси? Кэсси кивнула и заплакала еще громче. Апплес крепко прижимала сестру к себе, пока та не утихла, потом отвела влажные волосы со лба Кэсси и внимательно в нее вгляделась. Апплес понимала, что надо подробно расспросить Кэсси, но чувствовала, что сейчас лучше отвлечь сестру от пережитого испуга. Бедняжка выглядела такой несчастной. Лицо распухло от слез, глаза покраснели. Кэсси всхлипнула и высморкалась в бумажный платок, который сунула ей Апплес. – Он сказал… – начала Кэсси. Она замолчала, потом начала снова: – Я проснулась, а он… он сидел на кровати, и он задрал мою ночнушку… но тут… тут вы вернулись… – Ох, Кэсси! – Он… он сказал, что, если я кому-нибудь пожалуюсь… он вернется ночью и… и отомстит мне… – Никто сюда ночью не придет, и никто тебе ничего не сделает, – сказала Апплес. – Честное слово! – Ну что? Все в порядке? – раздался голос Роба. Апплес оглянулась – он стоял в дверях. Она кивнула. – Кен просто напугал ее, – сказала она. И даже обрадовалась, увидев, как у него сжались кулаки и гневно сверкнули глаза. – Я вижу, этого подонка надо как следует проучить… Апплес остановила его. – Ну нет, не все так просто, можем сами попасть впросак. С этим делом должны разобраться родители. – Но… Апплес значительно кивнула в сторону сестры, что означало: «Пожалуйста, не при Кэсси», и с благодарностью увидела, что Роб понял намек и объяснять ничего не требуется. Роб медленно и глубоко вздохнул, постаравшись изобразить улыбку. – Ты обещала угостить меня кукурузой, – напомнил он. – Надеюсь, не станешь отнекиваться? Апплес ответила ему признательным взглядом. – Ясно, не стану. Как ты насчет кукурузы, Кэсси? Составишь нам компанию? Или хочешь, чтобы мы сами всю ее уничтожили? Ты же меня знаешь, я клюю, как птичка. Может, мою кукурузу вообще насыпать в птичью кормушку? Кэсси слабо улыбнулась, но все же это была улыбка. И когда кукуруза уже грелась в микроволновой печке, а Ричард Маркс во весь голос распевал на экране телевизора, Кэсси совсем пришла в себя. Только на дне ее глаз еще застыл страх, который, как боялась Апплес, теперь не пройдет никогда. Роб ушел до прихода родителей. – Ты расскажешь им об этом подонке? – спросил он, когда они прощались на крыльце. – Я их припугну, – сказала Апплес, – не беспокойся. – Но если тебе понадобится помощь… – Я сразу крикну тебя. Их поцелуй был таким, как она мечтала, может, даже в тысячу раз лучше. Ей было все еще трудновато дышать, когда она глядела, как Роб уходит по дорожке, а трепет, который этот поцелуй вызвал во всем ее существе, так и не проходил. Когда вернулись родители, Апплес уже лежала в постели и ничего рассказывать им не стала, только сонно пожелала спокойной ночи, и то уткнувшись в подушку. Она подождала, пока не убедилась, что родители спят, и лишь тогда поднялась с кровати. Кен Пэрри не шел у нее из головы. Даже мысли о Робе не помогали. На уме у нее был только Кен и то, как он собирался поступить с Кэсси. Мистер Вампир! Ну что ж… Она должна объясниться с ним, и объясниться немедленно. Но сначала ей надо, чтобы он на нее клюнул. А с такими, как Кен, способ один. Подойдя к шкафу, Апплес стала перебирать свою одежду, пока не выбрала черную кожаную мини-юбку и блузку с глубоким вырезом. Она расчесала волосы, завязала их сзади, накрасила яркой помадой губы и, на цыпочках спустившись по лестнице, вышла из дома. На улице она надела туфли и, стуча высокими каблуками, пошла по тротуару – два квартала к северу, один к западу, еще один к северу, и вот уже перед ней дом Кена Пэрри. При свете уличного фонаря она сумела разглядеть в спальне слева на втором этаже плакат с Бэтменом. Поскольку кроме Кена детей в доме не было, она решила, что это его спальня. Неловко нагнувшись – ей мешала короткая юбка, – Апплес подняла с дорожки горсть гальки и бросила ее в окно. Ей пришлось трижды повторить эту операцию, прежде чем рама поднялась и на нее уставился заспанный Кен Пэрри. Как только он увидел, кто стоит под окном, сон его сразу прошел. – Чего тебе? – громким шепотом спросил Кен. – Предлагаю сделку, – тоже шепотом отозвалась Апплес. – Получишь от меня то, что тебе придется по вкусу, а мою сестренку оставишь в покое. – Шутишь? Апплес подбоченилась и выставила бедро. – Разве похоже? Он тихонько прокашлялся. – Сейчас… сейчас спущусь… Когда Кен открыл дверь, Апплес уже стояла на крыльце. – Ну, ты впустишь меня? – промурлыкала она. – Но… но родители? – Ручаюсь, они спят. – Да, да, наверно. Входи… Он отодвинулся, пропуская ее вперед. На всякий случай, прежде чем войти, Апплес окинула Кена оценивающим взглядом. И этого взгляда ей хватило. Кен Пэрри не вампир. Уж ей-то это ясно! Она сожалела только об одном, пока спускалась за ним в комнату для игр, – она жалела, что из-за его дурацкой выходки ей пришлось сказать Кэсси: «Вампиров не бывает». Из-за этого Кена она первый раз в жизни солгала своей сестре. Кен Пэрри больше не вернулся в школу. Говорили, что он заболел каким-то странным малокровием, но поставить диагноз врачи не могут. Из-за болезни Кен так ослаб, что не мог вести нормальную жизнь, его даже поместили в больницу, а потом, незадолго до экзаменов, его семья куда-то уехала. Апплес в нем не нуждалась. Ей требовалось подкрепляться только раз в месяц, а таких, как Кен, вокруг хватало – таких, кто любит издеваться над малышами. Ни Кену, ни им она не передавала свой Дар. Не как та женщина, которая прошлым летом после концерта Брайена Адамса наградила этим Даром ее. Апплес так никогда и не узнала, почему эта женщина выбрала именно ее. Она знала одно – вампиры живут вечно, и ей вовсе не хотелось, чтобы подонки вроде Кена коптили небо так долго. Нет, она бережно хранила свой Дар. Вампиры никогда не болеют, а если до того, как их превратили, они и страдали чем-нибудь, то Дар сразу их вылечивает. Вот она и ждала, когда Кэсси исполнится шестнадцать лет. А пока ей надо придумать, как успокоить родителей, которые вечно удивляются, почему она не взрослеет. И еще надо решить, хочет ли она, чтобы Роб остался с ней навсегда. Хотя рассказ «Такого не бывает» написан почти десять лет назад, его героини не давали мне покоя. Я все время гадал, что же сталось с ними дальше, поэтому когда Шэрин попросила у меня для данного сборника хоть один рассказ, который еще не публиковался, я решил, что буду писать об Апплес и Кэсси. Должен также заметить, что хотя некоторые посмеиваются над знаменитой белокурой героиней сериала «Баффи – истребительница вампиров», я очень люблю этот фильм с тех самых пор, как увидел первую пилотную серию. И могу без конца повторять, какой гениальный режиссер Джое Уэдон, как серьезно и в то же время весело изображены действующие лица, как последовательно выдержан сценарий, и многое другое. Рассуждать об этом пространно не имеет смысла. Если вы со мной согласны, значит, вы тоже любите этот сериал. Если не любите – то не полюбите уже никогда. Сестры Апполина 1 Это только в телефильме все так просто, ну, знаете, в том, где лихая блондиночка втыкает в грудь вампирам кол и они сразу рассыпаются пылью. Прежде всего, они не превращаются в пыль, хотя это как раз было бы очень удобно. В отличие от того, что показывают по телевизору, когда вы всаживаете в вампира кол, вам потом приходится возиться с тяжеленным трупом, а в этом радости мало. Можно, конечно, обезглавливать вампиров, но для меня это физически слишком трудно, да и потом приходится искать, куда девать голову и тело. Главное тут – действовать осторожно и не выпускать из вашей жертвы всю кровь, а то укушенный потом превратится в вампира. Потому и требуется аккуратность – ведь вампиры живут вечно, а нужно ли вам, чтобы эти подонки, чьей кровью вам приходится регулярно подпитываться, слонялись вокруг до конца света? Не думаю. В том кино много и других несуразностей, но этим грешит большинство книг и фильмов. Вампиры вовсе не чураются ни зеркал (ну разве что они уродливы, и им противно видеть свое отражение), ни распятий (если только у них нет личных неладов с христианской религией), ни чеснока (ну кому вообще приятно, если на него дышат чесноком?). Никакие демоны в душах вампиров не селятся (если, правда, внутри у них не завелось какое-нибудь сатанинское дитя), не могут вампиры превращаться в летучих мышей, в крыс, в волков или в туман (сами посудите, какой это сложный процесс: вспомните физику), и солнечные лучи им вовсе не страшны – они их не испепеляют, разве что вампиры, как и обычные люди, рискуют получить рак кожи. Мне кажется, что даже если те, кто сочиняет книги и снимает кино про вампиров, и имеют о них кое-какое представление, то они специально придумывают такую чушь, чтобы успокоить людей. Если уж вы верите, что вампиры и правда, гораздо приятней сознавать, что при солнечном свете они вам не страшны или что от них можно защититься крестом либо пригоршней чеснока. Пожалуй, единственное, в чем книги и кино не врут, так это в том, что превратить вас в вампира может только вампир. От его укуса вы умираете, а через три дня оживаете снова. Только и всего. В то же время эти три дня – как раз самый удобный период, чтобы убить будущего вампира: в первые несколько часов укушенные ни дать ни взять тряпичные куклы – руки-ноги их не слушаются, а в голове туман. Да! И еще вот что – вампиры не могут прийти к вам домой без приглашения. Только в общественные места мы можем входить по собственному почину, как все прочие. Что? Да нет, я не оговорилась. Я и сама вампир. Так что хоть мне и нравится смотреть кино про них, где все не по-настоящему, при встречах с такими крутыми блондиночками, как в том фильме, мне иной раз становится не по себе. 2 Апполина Смит сгребала в кучу желтые кленовые листья перед домом, когда у обочины остановился старый четырехдверный седан. Она подняла голову и увидела, что водитель смотрит, на нее. Апплес его не знала. Какой-то перестарок лет тридцати с лишним. Небось пересмотрел все повторные показы сериала «Полиция Майами: отдел нравов», до того он похож на его героев: зачесанные назад темные волосы, распахнутая на груди шелковая рубашка, из-под которой виднеется массивная золотая цепь, темные очки – ну прямо классический типаж тех давних времен. Свисающие с зеркала над лобовым стеклом пыльные красно-белые велюровые цацки ничуть не прибавляли ему привлекательности. – Почему бы вам просто не щелкнуть меня на фото? – спросила Апплес. – Кому нужны такие наглые девчонки? – отозвался он. – А извращенцы кому нужны? – Я вовсе не извращенец. – Да ну? А как же назвать типа, разъезжающего по приличному кварталу и пускающего слюни при виде девчонки-подростка? – Я ищу некую А. Смит. – Вот она я! – Я имею в виду первую букву имени «А» и фамилию Смит. – Опять же – это я. Так что можете вычеркнуть это имя из списка ваших клиентов и ехать дальше. Ее насмешливый намек на то, что он развозит заказанные товары, пропал даром. Судя по всему, он вообще мало что мог оценить. – У меня есть кое-что для тебя, – объявил незнакомец. Он перегнулся к пассажирскому сиденью, потом снова повернулся к Апплес и протянул ей письмо. «Когда-то оно было белым», – подумала Апплес. Она даже не пошевелилась, чтобы взять этот замусоленный, с отпечатками жирных пальцев, конверт. Незнакомец несколько минут смотрел на нее, потом пожал плечами и бросил письмо на лужайку. – В полицию не звони, – крикнул он и уехал. Можно подумать, у полиции нет других забот, кроме как гоняться за каким-то красавчиком, который разъезжает в своем автомобиле и пытается завести жалкий флирт с приглянувшимися по пути девушками. Сколько таких она уже видела! Мнят себя Лотарио[7 - Лотарио – герой пьесы Н. Роу «Кающаяся красавица» (1703), бездушный соблазнитель женщин.], а на самом-то деле все они просто слизняки. Апплес выждала, когда он отъедет подальше и завернет за угол, и только тогда подошла к валявшемуся на траве письму. «Так-так», – подумала она, увидев, что на конверте действительно значится «А. Смит» и название улицы, на которой она живет. Выходит, это была не случайность. Может, он и впрямь ее разыскивал. Она брезгливо подняла письмо двумя пальцами. – Кто это приезжал? Апплес обернулась и увидела, что по дорожке к ней ковыляет сестра. Она быстро спрятала письмо в карман кофты. – Да так, какой-то парень, – ответила она. – Как ты себя чувствуешь? В это утро у Кэсси был тяжелый приступ, и когда Апплес отправилась сгребать листья, она оставила младшую сестру лежащей на диване перед видео. – Уже хорошо, – сказала Кэсси. – Ну, и мой дружок при мне, – прибавила она, подняв свой ингалятор. – Помочь тебе? – Давай! Только обещай, что не будешь надрываться. Лишь через несколько часов Апплес удалось вскрыть письмо. Уйдя в ванную, она сорвала печать и вытащила неопрятный листок, на котором было написано: «Я знаю твой сикрет. Жду тибя сиводня в полноч у коровево замка, приходи ни то будит плохо. Мне известно что у тибя есть систренка. Ни зови полицию. Никому ни гавори». «Вот оно как», – подумала Апплес, она разозлилась и перечитала записку еще раз. Этот слизняк, оказывается, не назойливый извращенец… а поганец, с которым надо разделаться. Никто не смеет угрожать ее сестренке! Видимо, «коровев замок» означает Абердинский павильон в парке Лэнсдаун. Этот павильон из-за купола на крыше, похожего на крышу замка, обычно называют Скотным замком. И хотя скорей всего это приглашение – ловушка, идти надо непременно. Она не могла себе представить, что этому ублюдку от нее надо, чего он добивается. Неважно. Раз он угрожает Кэсси, быть ему номером первым в списке тех, с кем надо разделаться. 3 Ладно, будем говорить прямо. Я же не просила, чтобы меня превращали. Правда, такое никогда и не обсуждается – хочешь ты или нет. Когда мое превращение закончилось, я пролежала мертвой три дня, а потом ожила, и вот перед вами девушка-вамп. Только вамп не в смысле секса, хотя, если надо, я и тут не подкачаю. Да на это-то все способны. Только и требуется соответствующая одежка и макияж, ну и еще один ингредиент важен – . как ты к этому делу относишься. Интересно, что, пока я не превратилась, у меня было довольно мало друзей. И сейчас, правда, их немного, но это потому, что сейчас я их сама отбираю. Мое превращение, мне кажется, сделало меня чертовски уверенной в себе, а это всегда привлекает людей. Каждому интересно, почему ты такой спокойный и самостоятельный, ведь независимые редко встречаются. Родители, ясное дело, злились. Не потому что я вамп – об этом они до сих пор не догадываются, – а потому, что в тот вечер, когда меня превращали, я задала им страху – исчезла, как сквозь землю провалилась, пошла на концерт, а вернулась только через четыре дня! Можете поверить, мне здорово досталось – заперли в доме на целый месяц, а как мне было подкрепляться? Приходилось вылезать в окно в два часа ночи, когда папа ложился спать, и до рассвета рыскать в поисках чего-нибудь подходящего, а что найдешь в такое позднее время? Когда я была такой, как все, я ни спиртного, ни наркотиков не употребляла, и мне в моем теперешнем обличье это передалось. Терпеть не могу, когда чья-то кровь отдает спиртным или травкой. Да, да, я пью кровь! Но это вовсе не так страшно, как кажется! И совсем не так отвратительно, как изображается в некоторых фильмах. 4 Абердинский павильон – на редкость несуразное здание – стоял в центре парка Лэнсдаун, где ежегодно устраивали Канадскую Агропромышленную выставку. Павильон этот был самым большим из всех выставочных помещений, разбросанных по парку, – колоссальное сооружение, напоминающее амбар, окруженное автостоянками. Изогнутая крыша павильона имела форму полумесяца, ее венчал купол. Для городских детей, таких как Апплес, каждое посещение этого павильона во время выставок было восхитительным переживанием. Там пахло, как на ферме, – коровами, овцами, лошадьми, свиньями. Апплес нравилось ходить вдоль стойл, разглядывая живность, или сидеть с Кэсси на деревянных скамьях, окружающих огромную арену, и наблюдать, как выводят животных, претендующих на первый приз. И хотя до сих пор каждый август Апплес приводила Кэсси сюда, внутрь павильона она уже несколько лет не заходила. Идя вдоль парковок по дороге к Скотному замку, Апплес гадала, знает ли этот подонок о том, что именно здесь произошло ее превращение, и не потому ли он выбрал это место. Ведь именно здесь – между замком и Колизеем, куда она пришла несколько лет назад на концерт Брайена Адамса, – все и случилось. Ей даже не надо закрывать глаза, чтобы представить себе ту женщину – какой она была тогда, когда торопливо пробиралась к Апплес между припаркованными машинами. Высокая, стройная, с грациозной походкой то ли пантеры, то ли манекенщицы. По плечам и вдоль спины спадали каскадом золотистые локоны. Она была вся в черном – короткая вельветовая юбка, майка с глубоким вырезом, сапоги на высоких каблуках. Апплес помнила, как ее поразили две вещи – необыкновенная, броская красота этой женщины и то, что никто не обращал на нее внимания. – Пройдем со мной на минутку, – поманила ее незнакомка, и Апплес, не говоря ни слова друзьям, приехавшим вместе с ней, сразу пошла за ней в затененный угол стоянки для машин. С тех пор все для Апплес переменилось. «Я знаю твой сикрет». Может, и правда он знает. Площадь вокруг Скотного замка казалась пустынной, хотя там и сям стояли припаркованные машины. Апплес увидела седан, подъезжавший сегодня к ее дому, и направилась к нему. Машина казалась пустой, но Апплес чуяла, что водитель там. Этот недоучка-извращенец лежит на сиденье и выжидает, когда она подойдет, тут-то он выскочит и напугает ее. Ну и прекрасно. У нее тоже заготовлен для него сюрприз. Но прежде всего она должна вытянуть из него, откуда он узнал ее имя и адрес. Вдруг, на ее беду, в Интернете теперь помещается «Список известных вампиров», и все будущие Ван Хельсинги и Баффи уже охотятся за ней. Она поравнялась с седаном и притворилась испуганной, когда он распахнул дверь и выскочил, держа в руке револьвер. «Надеюсь, пули у тебя деревянные», – хотелось ей заметить, но она промолчала. – Садись в машину, – сказал он, взмахивая револьвером, и прикрикнул: – Не сюда! – когда она двинулась к сиденью для пассажира. – За руль! Водить умеешь? «Небось куда-нибудь подальше, в глушь», – предположила Апплес. Туда, где ему удобно будет сотворить свои гнусности или прикончить ее. А может, он задумал и то и другое, надо надеяться, именно в такой последовательности. Хотя вообще любые половые отношения с ней могут быть квалифицированы как некрофилия. Ух! Все происходящее было настолько тривиально, что ей оставалось только вздыхать. Впрочем, глухое место ей тоже на руку. Апплес обошла машину и села на место водителя. – Эй, куда ехать, мистер Крутой? – спросила она. Он покраснел, и она увидела, как у него на лбу вздулись вены. – Я не шучу, не думай! – сказал он, тыча рукояткой револьвера ей в лицо. – Ты, детка, влипла! Апплес ответила ему долгим взглядом. – Ты так и не сказал, куда ехать. Он нахмурился. – Езжай, и все! Скажу куда. – Есть. Хозяин – барин! Она запустила двигатель. – За воротами поверни направо! – велел он. Она послушно вывела машину со стоянки и поехала по аллее королевы Елизаветы. – Ну и что же ты задумал? – невозмутимо спросила она, проезжая по Банковской улице под Лэнсдаунским мостом и направляясь на запад. – Заткнись! – А что такое? Хочешь меня пристрелить? Я же за рулем, идиот! – Говорю, заткнись! – Откуда ты взял мой адрес и мою фамилию? – Что я тебе сказал?! – Да-да, велел заткнуться. Только я молчать не собираюсь! Так что кончай разыгрывать командира и объясни, в чем твоя проблема. – Ты – моя проблема, – ответил он. – И на этом точка. – Допустим, а где же начало? Теперь они уже ехали под мостом в Бронсоне и приближались к каналу Ридо, а справа от них раскинулось озеро Доус. Апплес отметила, что из канала, готовясь к зиме, уже начали отводить воду. – У светофора свернешь направо, – сказал он, – потом налево к Карлингу. – Пока не начнешь отвечать на вопросы, не поеду никуда! – Хватит с тебя и двух слов: Рэнделл Гейдж. – Это не слова, а имя. И мне оно ничего не говорит. – Ты его убила. На улице Престон Апплес остановилась перед светофором, ожидая, когда можно будет выехать на Карлинг-авеню. Она повернулась к своему захватчику. – Ну, допустим, я его убила, но как ты это узнал? – спросила она. Она всегда соблюдала осторожность. Свидетелей у нее никогда не было. – Он сказал мне, что ты задумала его убить. – Бред какой-то, – пожала плечами Апплес. – Все равно ничего не понимаю! На светофоре зажегся зеленый, и она свернула на Карлинг авеню. Апплес чуяла, что ее похититель начинает волноваться, и догадывалась, что у него на уме: «Почему она так спокойна? Почему не боится?» «Потому что я давно мертва, болван!» – Ну так что? – спросила Апплес. – Рэнделл был ростом пять футов восемь дюймов и весил сто шестьдесят фунтов. Видный такой блондин. Он часто заходил в кофейню, где ты работаешь. Внезапно перед глазами Апплес отчетливо всплыло лицо. Теперь она вспомнила этого Рэнделла Гейджа! Оказывается, она слишком хорошо его помнила, хотя и не знала, как его зовут. С тех пор как он в первый раз увидел ее во «Второй чашке» – кофейне, где она подрабатывала, он появлялся там каждый раз, когда была ее смена. «А. Смит», – громко читал он обычно надпись на ее бэйджике и допытывался, как ее зовут, но она не говорила. Однажды он совершил роковую ошибку – сгреб ее после окончания вечерней смены и силой затолкал в свой фургон. А там стал похваляться тем, сколько девушек он обработал, и тем, что последняя в живых не осталась, а потому, если Апплес не хочет расстаться с жизнью, пусть ляжет на спинку и наслаждается удачей, и пусть она, симпомпончик такой, не сомневается – наслаждение он ей гарантирует. Ручается, что доставит удовольствие. Но Апплес не стала проверять его правоту, а предпочла выпить из него кровь. А потом не смогла вернуться в то место, куда спрятала тело, и, когда три дня прошли, он ожил. Ей пришлось искать его чуть ли не всю ночь, пока она не обнаружила идиота в чьем-то саду, где он пытался спрятаться в сарае от первых лучей рассвета. Будто бы солнце и в самом деле могло его сжечь. – Ты так и не объяснил мне, откуда у тебя мой адрес, – настаивала Апплес. – Пришлось побегать, – ответил ее похититель. – И что же ты собираешься со мной сделать? – То самое, что ты сотворила с Рэнделлом. Езжай по Квинс-вэй! – прибавил он, когда они проехали Кирквуд-авеню. Апплес хотелось въехать с размаху в ближайший фонарный столб, но она вовремя вспомнила, что тот глухой угол, куда он хочет ее завезти, больше соответствует ее интересам. – Твой братец изнасиловал и убил двенадцатилетнюю девчонку, – сказала Апплес, и голос ее звучал жестко и холодно. – Этого никто не сможет доказать, – качнул головой ее похититель. – Он сам рассказал мне, ты, недотепа! – Неважно! Все равно у тебя не было права его убивать. – А я и не говорю, что это я его убила. – Он сказал мне, что ты на него охотишься, – позвонил, назвал твое имя, сказал, где ты работаешь, какая ты из себя. Апплес подумала, что Рэнделл при этом вряд ли сообщил брату, что он уже мертвец. – Ну и что? – спросила она. – Он мой брат. Это Апплес могла понять. 5 Кто меня превратил? Я так и не узнала, как ее звали. Она только сказала, что ей понравился мой внутренний облик! Она увезла меня, высосала мою кровь и три дня сидела со мной, пока я не ожила – уже вампиром. Тогда она меня отпустила. Ну конечно, до того, как я вернулась домой, где мне предстояло выдержать атаку родных, мы с ней побеседовали. Она ознакомила меня со всеми правилами и условиями моей новой жизни. Разумеется, дело не в том, что существуют вампиры-полицейские, которые следят за порядком и штрафуют вампиров-нарушителей. Просто нужно знать, что можно делать и чего делать нельзя. Вот это-то она мне и разъяснила. Изложила все основы вампирской мифологии. Полезные сведения. Но так и не сказала, почему она решила меня превратить, ну кроме того, что я уже упоминала – внутренний облик! Поэтому о ней я знаю столько же, сколько и вы. Нет, больше я никогда ее не видела. 6 – И как я его убила? – Что? – Как, по-твоему, я убила твоего брата? Теперь они ехали по Квинс-вэй – шоссе, рассекающему город с востока на запад. Апплес выдерживала допустимую скорость – сто километров в час, и они уже оставили позади торговый центр Бэйшор и приближались к выезду из города. Последние несколько километров ехали молча. Переживший брата Гейдж смотрел в ветровое стекло, прижимая к бедру револьвер. Он повернулся к Апплес. – Вот это-то я и хочу выяснить! – А ты сам когда-нибудь кого-нибудь убивал? – Случалось пару раз, – пожал он плечами, – одного парня во время налета, другого в тюрьме. Но никто не знал, что это я. – Ну и как это тебе? – О чем ты, черт тебя побери? Апплес быстро взглянула на него. – Приятно тебе было? Ты чувствовал, что ты прав? Может, тебе было не по себе? Мучился потом? Тосковал? – А ты что чувствовала? – Пустоту. – Так что Рэнделла убила ты? – Я этого не говорила. – На тебя посмотришь – такая смазливенькая славная девчушка, сколько тебе? Шестнадцать? «Было, когда я умерла», – подумала Апплес. С тех пор она ни на день не повзрослела. Пока это никого не беспокоило, но скоро привлечет внимание. Однако ей осталось выждать только год. А тогда Кэсси исполнится шестнадцать, и она передаст ей свой Дар. Ведь что главное – вампиры не болеют! Если даже что-то с вами было к моменту превращения – все проходит. Так что Кэсси распрощается и с шиной для хромой ноги, и с астмой. Пока еще она об этом не подозревает, но Апплес уже представляет, как им обеим всегда будет по шестнадцать. Вечно! – Мне девятнадцать, – сказала она Гейджу. Он кивнул. – Ну да, а всем, кто на тебя смотрит, кажется – какая миленькая девчонка! Никто не знает, что перед ним монстр! Апплес снова метнула на него быстрый взгляд. Это высказывание можно толковать по-всякому. Что же он знает? И кому сказал об этом, если сказал? – Ну, насчет монстров ты спец, – сказала она, – ведь твой братец рос на твоих глазах. Да и сам ты не такой уж ангел. Глаза его злобно сверкнули, и он навел на нее револьвер. – Застрелишь меня сейчас – сам погибнешь, – напомнила ему Апплес. – Заткнись давай и езжай дальше! – Это мы уже слышали. 7 Ну и чего же мне теперь бояться? Кроме как быть обезглавленной или проткнутой колом? Представляете, как я буду тогда выглядеть? Только прикиньте! Впрочем, я шучу. Главное вот что: от всего, чем вы дорожили при жизни, теперь, после превращения, вы шарахаетесь. Я имею в виду не людей, а разные вещи и понятия. Ну, например, если вы обожали солнце, то, став вампиром, будете бояться загорать. Если любили итальянскую кухню со всеми ее чесночными соусами, теперь их в рот не возьмете. Ну и то же самое с церковью, если вы были набожны. И еще вот какой прикол: многих, ставших вампирами в последние годы, можно стращать шоколадом! А если не шоколадом, то всякой наркотой, не говоря уже о сигаретах, кофе и пиве – вот чего они боятся. Для обычных людей наркоманы теперь опаснее вампиров – их только уколами можно утихомирить. Да, в мире нынче все пошло вверх дном. 8 Апплес продолжала следовать указаниям своего похитителя. Постепенно они съехали с Квинс-вэй и выбирали все более узкие глухие дороги какого-то пригородного района к западу от Оттавы. Наконец, когда они доехали до неровной дороги, намеченной всего двумя колеями, и ветви начали хлестать по машине, Гейдж велел Апплес остановиться. – Выходи! – приказал он. Расправляя затекшую спину, она вышла и с интересом огляделась. Она редко покидала город, но со времени своего превращения часто испытывала непреодолимую тягу броситься в лес. Гейдж перелез через сиденье водителя и встал рядом с ней, снова наведя на нее револьвер. – Значит, ты убила Рэнделлла за то, что он накормил тебя россказнями о трахнутой соплячке? – И, между прочим, убитой им. – А тебе-то что до этого? – Можешь считать меня придурком, но я мщу подонкам, издевающимся над мелкими. – Ага, ты, значит, благодетельница! – Не говоря уже о том, что он и со мной собирался так поступить. Гейдж медленно кивнул. – Все равно не возьму в толк, как ты его убила, ты же… – Пигалица. Я уже слышала. – Со слишком длинным языком! Он нахмурился. Апплес ощущала, как от него исходит все более сильная волна беспокойства, видно, звериная часть его организма уже чуяла то, о чем он еще не догадывался. – Да! Непонятно! – повторил он. – Вот тут-то ты и просчитался, – сказала Апплес, – надо было сначала выяснить все как следует, а ты приперся ко мне со своими дурацкими приглашениями на свидание да вздумал еще угрожать моей сестренке. Револьвер поднялся, и дуло смотрело ей прямо в лоб. – Твоя команда проигрывает, детка! – Неизвестно! – Она улыбнулась и обнажила клыки. – Гляди, я быстрей, чем ты! Рука ее взметнулась, выхватила у него револьвер и отшвырнула далеко прочь. – И посильней! Она схватила его руку, завела ему за спину и сжала так, что он не мог пошевелиться. – И я голодная! Глубоко вонзившись клыками, Апплес прокусила ему шею. Когда она присосалась к его горлу, он судорожно задергался, но это ему не помогло. И никому никогда не помогало. Потом она села рядом с его трупом и завела с ним разговор – будто он задавал ей вопросы. С ответами она не спешила. Все равно надо ждать три дня. Обычно она куда-нибудь прятала труп и возвращалась к тому времени, когда ему наступала пора ожить, но, учитывая осложнения, возникшие с телом Рэнделла, Апплес решила не испытывать судьбу еще раз, чтобы не попасть впросак с этим вторым братом. Она позвонила домой по мобильнику, и, к счастью, отозвался автоответчик, так что не пришлось пускаться в объяснения. Все равно родители будут злиться, когда она вернется, только чего они к ней цепляются? Ведь ей уже девятнадцать, хотя она и выглядит моложе. Спрятав мобильник в карман куртки, она пошла искать подходящую длинную ветку – пока она будет сидеть и ждать, продолжая разговор, можно будет ее обстругать и изготовить кол. 9 Жалею ли я о том, кто я теперь? Конечно. Во-первых, я не могу иметь детей. Ну да, сексом заниматься – пожалуйста, сколько хочешь, а вот детей у меня не будет. И это обидно. Мне всегда думалось, что когда я состарюсь – ну, когда мне будет двадцать с чем-нибудь, – то выйду замуж и нарожаю целый выводок. И еще обидно с едой. Конечно, я могу есть и пить, как вы все, но пищу не перевариваю, так что после того, как поем, приходится выворачивать себя наизнанку, будто у меня булимия. Это противно. Эннли – она работает вместе со мной в кафе – один раз увидела, как меня рвет, врасплох застала. Вышла жуткая ерунда. Она переполошилась. «Не мучай себя так! Ты же не толстая. С этим надо куда-то обратиться. Стыдиться нечего». – Да это вовсе не то, что ты думаешь, – уверяла я ее. – Просто желудочный грипп где-то подхватила. – Тебя каждый раз после еды выворачивает, – продолжала Эннли, а я подумала: «Вот как! Значит, она следит за мной? И с чего вдруг?» Но при этом я знала, что она хорошо ко мне относится, просто беспокоится. А еще я, наверно, буду переживать, что не становлюсь старше. Ведь с виду мне всегда будет шестнадцать, а на самом деле я буду твоей ровесницей. А каково мне будет, когда я совсем состарюсь? Тогда получится, что если парни моего возраста – ну, знаешь, такие за тридцать, за сорок – начнут ко мне клеиться, их надо будет считать этими самыми… педофилами? А мне разве будет охота вечно иметь дело только с шестнадцатилетними сосунками? Но я не просила, чтобы меня превратили в вампа, и раз уж так случилось, я не намерена раскисать и ныть. Я так считаю: если я теперь вамп, то буду извлекать из этого пользу – стану разделываться с такими подонками, как ты и твой брат. Видно, когда я была маленькая, я слишком увлекалась комиксами о благородных супергероях. И еще я прямо не дождусь, когда смогу и Кэсси побаловать – подарю ей лучшую жизнь. По крайней мере, не такую, какой она живет сейчас. Пусть увидит, что значит обходиться без шины на ноге и без ингалятора. Неужели она этого не заслуживает? Может, и она подключится к моей борьбе с подонками, но это уж как ей захочется. Я ей все объясню – и плюсы и минусы, а она пусть сама решает. И мы вовсе не должны кого-то убивать. Я убиваю только тогда, когда негодяи вроде тебя или твоего брата не оставляют мне выбора. А большей частью я просто превращаю тех, за чей счет питаюсь, в таких слабцов, что они долго никого не могут обижать. Правда, время от времени я к ним наведываюсь – надо же девушке подкормиться, и, если выясняется, что они опять взялись за старое, снова довожу их до анемии. Обычно они делают свои выводы. Ну а если нет… что ж, тут-то и приходит на подмогу кол. Что меня огорчает? Ладно, я тебе скажу. Это связано с Пасхой. Я была помешана на Пасхе – обожала все приготовления к ней. Наверно, потому что Пасха вроде Хэллоуина – такой же серьезный праздник, только без всяких маскарадов. Мне повезло, что я терпеть не могла наряжаться во всяких страшилищ. Представляешь, что бы я сейчас делала, если бы даже мысль о вампирах выворачивала меня наизнанку! Мне бы уже давно пришел каюк. Но на Пасху мне тошно! Надо обходить стороной лавки с пасхальными витринами – это нелегко, но уж спасибо и за то, что меня страшит не Рождество – ведь в самую Пасху я притворяюсь больной. 10 Апплес увидела, что глаза у Гейджа под закрытыми веками задвигались. Она не встала, так и осталась на коленях у его плеча, только потянулась, взяла остро заточенный кол и высоко его подняла. Гейдж открыл глаза. – Как… как ты можешь теперь жить… такая? – спросил он. Апплес вздрогнула. Выходит, он слышал все, что она говорила; этого она никак не ожидала. Она вела этот разговор, только чтобы скоротать время. А еще потому, что больше ей не с кем было поделиться своими переживаниями. – А что мне делать? Только податься туда, куда я сейчас тебя отправлю, – ответила она. – Скорей бы уж! Когда Апплес услышала эти слова, на нее нахлынули страшные воспоминания. В каком кошмаре она сама пребывала те три дня, когда из умершей превращалась в себя теперешнюю! Словно старалась выкарабкаться из вязкой грязи осознания того худшего, что люди способны сделать друг другу. Но грязь вновь и вновь засасывала Апплес с головой. Ей казалось, что она так мучается не три дня, а целую вечность. От этих кошмаров она смогла опомниться, только когда решительно выкинула их из головы. Как это ей удалось тогда все забыть? Впрочем, сейчас важнее, как ухитриться забыть снова. Чем скорей, тем лучше. – Радуешься, что сдохнешь, потому что ты слизняк. – И со своей сестренкой ты это сделаешь? – Да что ты знаешь обо мне и о моей сестре? И, размахнувшись сильней, чем было нужно, она всадила ему в грудь кол. Он уже давно был мертв, а она еще долго сжимала кол дрожащими руками, загоняя его все глубже. Наконец Апплес выпустила кол из рук и опустилась на пятки. Поднявшись, она втащила труп в машину, обтерла руль, чтобы на нем не осталось отпечатков ее пальцев, намочила тряпку в бензине, сунула ее в бензобак и подожгла. Когда прогремел взрыв, Апплес была уже далеко и быстро шагала, направляясь к городу. Она не оглянулась, не замедлила шаг. Мысли ее блуждали в той тьме, которую снова пробудил в ее памяти Гейдж. Разве она посмеет обречь на эти муки Кэсси? А если не посмеет, как ей дальше быть одной? В первый раз после того, как ее превратили, Апплес не знала, что ей делать. Кассандра У Апплес есть от меня секрет, и я знаю, что это. Ее настоящее имя Апполина, но все зовут ее Апплес, так же как меня все, кроме мамы, зовут Кэсси, а не Кассандра. Мама же всегда называет нас полными именами. Но секрет не в том, как зовут мою сестричку. Он гораздо важней, чем наши незаурядные имена. Моя сестра потрясающе хладнокровна – мне ни за что такой не стать. У меня врожденный дефект – одна нога короче другой, так что приходится все время носить шину, страшную, как у франкенштейновского[8 - Франкенштейн – герой одноименной повести Мэри Шелли (1818) и основанных на ней фильмов – создатель человекоподобного чудовища.] монстра. Во всяком случае, так меня дразнят все ребята. «Вон идет невеста Франкенштейна!» – кричат они, когда я выхожу на перемену, а я всегда выхожу последней. Хорошо еще, что Апплес этого не слышала, она бы их так отделала! Но как можно бить за прозвища? А еще у меня астма в тяжелой форме, так что я должна всегда иметь при себе ингалятор. Если бы даже нога у меня была нормальной, я все равно не могла бы бегать. Когда приходится возиться с чем-нибудь тяжелым, я сразу начинаю задыхаться, но мне еще везет – в больницу я попадаю редко, только если уж меня чересчур прихватит. Я знаю, что нельзя оценивать людей по их физическим данным, но мы же все поступаем именно так, верно? А если ты не способна на самое простое – бегать и нормально дышать, то большинство людей тебя вообще в расчет не принимает. Как только у тебя замечают какой-то физический дефект, сейчас же начинают думать, что ты вообще дефективная. Некоторые со мной разговаривают чуть ли не по слогам, а моих ответов вообще не слушают. Только не подумайте, что я себя жалею! Нет! Честно! Я просто рассуждаю логически. Все и всегда будут считать меня этакой придурковатой малышкой – дышать нормально не может и припадает на одну ногу. Пусть я доживу даже до восьмидесяти, но и в конце этой долгой жизни мне придется сознавать, что я неполноценная. Одна Апплес никогда не относилась ко мне как к дефективной, даже если мы ссорились, впрочем, ссоримся мы очень редко. В это, конечно, трудно поверить, потому что большинство братьев и сестер обычно ругаются и ссорятся без конца. Но у нас этого не бывает. Мы отлично ладим и почти на все смотрим одинаково. Во всяком случае, так было до того вечера, когда моя сестра пошла на концерт Брайена Адамса. Апплес отправилась туда со своими друзьями, а вернулась… только через четыре дня. Представляете, что было с мамой и папой? Я-то просто ужасно беспокоилась и, наверно, потом немного обиделась на нее за то, что она так и не объяснила мне, где же она была. – Не потому что не хочу говорить, – сказала она. – Не могу! Эти четыре дня для меня как большая черная дыра! Но я знаю – кое-что она помнит. Просто считает, что мне это не переварить. Вот с тех пор она и изменилась. Но изменялась не постепенно, с течением времени, как бывает со всеми, когда становишься старше, перестаешь играть в Барби и начинаешь слушать настоящую музыку. Нет! Она изменилась внезапно. Апплес всегда была острой на язык, но теперь, после этой четырехдневной отлучки, она превратилась в такую уверенную девицу – палец в рот не клади! Я все равно ее обожаю, но чувствую, что надо привыкать к сестре заново. И это было бы не так трудно, но у Апплес вдруг оказалась масса секретов. Самые простые вещи стали вызывать у нее какую-то странную реакцию. Ну, например, не могу забыть, как она изменилась в лице, когда однажды перед обедом я призналась, что я теперь вегетарианка. Просто не могу смириться с тем, что ни в чем не повинных животных убивают, чтобы мы могли жить-поживать. «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты», – заявила я своим и только много позже поняла, отчего у Апплес сделалось такое страдальческое лицо. А уж совсем странно было на следующий год, когда наступила Пасха. Пасха всегда была ее любимым праздником, а тут она стала жаловаться, что Пасха вызывает у нее какую-то фобию, и она ни в чем участвовать не будет. Когда же папа спросил, почему вдруг, она ответила: «Фобия потому и называется фобией, папа. Это необъяснимый страх». Понятно, это не такие уж убедительные примеры, но если все сложить… Ну, скажем, одно время я думала, что она страдает булимией, но, хотя после еды ее часто рвало, других признаков не было. Казалось, она и за весом не следит, и не худеет. Наоборот, она вроде становилась крепче и здоровее на глазах. Я просто понять не могла, чем и где она питается. И месячные у нее прекратились. Однажды я застукала ее за тем, что она выбрасывала неиспользованные прокладки как раз в те дни, когда у нее обычно бывала менструация. Поэтому на следующий месяц я специально за ней следила, и все повторилось, словно она хотела сделать вид, что еще нуждается в прокладках. И непохоже было, что она беременна – месяц проходил за месяцем, и стало ясно, что с ней все в порядке. Вы, вероятно, уже решили, что я такая мерзкая девчонка, которая все время шпионит за сестрой, но ничего подобного. На все эти странности я натыкалась случайно. А разобраться в них старалась, потому что тревожилась за Апплес. Вы разве не забеспокоились бы, если бы такое творилось с вашей любимой сестрой? А самым скверным было то, что я ни с кем не смела поделиться своими страхами. С родителями я об этом не могла говорить и, разумеется, с посторонними тоже, а расспрашивать саму Апплес я бы в жизни не решилась. И следить за ней я не могла – с моей-то шиной на ноге и с моей одышкой. Поэтому, хотя я и знала, что она каждую ночь смывается из дома, я не могла увязаться за ней и узнать, куда она уходит и чем занимается. Я уж стала подумывать, не написать ли мне анонимное письмо в какой-нибудь журнал консультанту. А думала я об этом, потому что обожаю такие колонки с советами: например, «Секс и твое тело» или «Каверзные вопросы» в журнале «Семнадцать». А самая моя любимая колонка – «Неистовая любовь», ее ведет Дэн Сэвидж в «Икс-прессе», нашем еженедельнике. Мама с папой убили б меня, если бы узнали, что я его читаю. Там ведь все про секс и всяких геев, и хотя я понимаю, что у меня никогда не будет друга – кому охота показываться на глаза под ручку с франкенштейновским монстром? – все равно я считаю, что мне надо знать такие вещи. Представляете, как бы я написала кому-нибудь из них о своих беспокойствах насчет Апплес? Начала бы я с Дэна. «Дорогой Дэн! Моя сестра перестала есть, и у нее больше нет менструаций. У нее появилась фобия к Пасхе, и по ночам она убегает из дома, не знаю куда. Я не собираюсь вмешиваться в ее жизнь, но все это меня очень тревожит. Как ты думаешь, что с ней? И что мне делать? Растерянная из Оттавы». Что с ней? Я уже начала подумывать, не связано ли это как-то со старыми, всем надоевшими фантастическими фильмами ужасов, которые показывают поздно вечером. Может, она стала наркоманкой или превратилась в какое-то таинственное чудовище? Только не злобное. Ни мне, ни кому другому, как я наблюдаю, она зла не причиняет. Просто она сделалась… странной. И вот в день моего рождения, когда мне исполнилось шестнадцать, все выяснилось. После праздничного обеда и всяких подарков и поздравлений. Я уже лежала в постели, глядела в потолок и пыталась понять, почему я не чувствую никаких изменений – ведь считается, что когда тебе исполняется шестнадцать, это такое событие! И тут в комнату вошла Апплес и закрыла за собой дверь. Я скорей села и оперлась на подушку. Апплес прислонила к изголовью вторую подушку и легла рядом со мной. Мы так лежали тысячу раз, но в тот день я сразу почувствовала что-то особенное. – Я хочу тебе что-то сказать, – проговорила Апплес, и в голове у меня завертелось множество предположений и беспокойных догадок одна другой невероятней, а она вдруг заявила: – Я вампир. Я повернулась и уставилась на нее. – Не может быть! – Нет, правда, – сказала она. И когда она начала объяснять, что с ней случилось в тот вечер, когда она пропала на четыре дня, все странности и причуды, удивлявшие меня в последние годы, стали понятны. Вернее, стали бы понятны, если бы я могла поверить в главное – моя сестра теперь девушка-Дракула! – Почему ты мне раньше не сказала? – спросила я. – Я хотела дождаться, когда тебе будет столько же, сколько было мне, когда меня превратили. – Но почему? – Потому что я хочу и тебя превратить. Она села на кровати, скрестив ноги, и поглядела на меня очень серьезно. – Если ты превратишься, – продолжала она, – ты избавишься и от шины на ноге, и от астмы. – Неужели? Я не могла себе представить, как это – жить без моих болячек. Значит, можно стать нормальной! Но тут же я напомнила себе: нормальной, но мертвой. А Апплес кивнула и расплылась в улыбке. Вытянув правую руку, она показала мне указательный палец. – Помнишь, как я сломала ноготь, играя в волейбол? – спросила она. – Ноготь тогда совсем сошел. Я кивнула. Помню, это было ужасно неприятно. – Ну так смотри, – продолжала Апплес, помахивая передо мной пальцем. – Все зажило. – Апплес! Прошло четыре года, конечно, с тех пор все зажило, – сказала я. – Нет, зажило, когда я превратилась в вампира. Когда я шла на концерт, ногтя не было, а когда через четыре дня вернулась, палец был в порядке. Эта… женщина, которая передала мне Дар, говорила, что превращение излечивает от всего. – Значит, ты укусишь меня, или как там это делается, и я стану такой, как ты? Она кивнула. – Но только сначала надо как следует все продумать. До того, как ты переменишься, должно пройти три дня, так что нам надо решить, как и где мы можем все это проделать, чтобы никто ничего не заподозрил. Но ты не бойся. Я никуда от тебя не отойду, буду за тобой смотреть. – И после этого мы будем жить вечно? – И нам всегда будет шестнадцать! – А как же мама с папой? – Им нельзя ничего говорить, – сказала Апплес. – Сама подумай, как им все это объяснить? – Но мне же ты объяснила. Но Апплес покачала головой: – Они не поймут. Ну как они смогут понять? – Так же, как и я. – Это не одно и то же. – Значит, мы будем жить вечно, а мама с папой состарятся и умрут? По лицу Апплес я поняла, что об этом она никогда не задумывалась. – Не можем же мы превратить всех, – спустя некоторое время сказала она. – Почему? – Тогда нам не останется… – Чего? – спросила я, потому что она замолчала. Долгое время она молчала и не смотрела мне в глаза. – Не останется, чем питаться, – сказала Апплес наконец. Видимо, я скривилась, потому что она быстро добавила: – Это не так противно, как кажется. Она уже успела растолковать мне, чем настоящие вампиры отличаются от тех, кого показывают в кино или описывают в книгах, однако, несмотря на различия, все вампиры пьют кровь, а меня, прошу прощения, от этого тошнит. Апплес поднялась с кровати. Вид у нее был… не знаю, как лучше сказать? Смущенный. Грустный. Растерянный. – Наверно, тебе нужно время, чтобы переварить все, что я тебе выложила, – сказала она. Я медленно кивнула. Надо было что-то ей ответить, но я не представляла что. Голова не работала. – Ну ладно, – сказала Апплес и ушла. Я снова опустила подушку вниз, улеглась и уставилась в потолок, перебирая в мыслях все, что она мне рассказала. Моя сестра – вампир! Нет, это невероятно! Интересно, у нее все еще есть душа? Впрочем, это вообще-то праздный вопрос. А у кого из нас есть душа? Это все равно что спрашивать: каков Бог? Из всех ответов на этот вопрос мне больше всего нравится, как Дипак Чопра[9 - Дипак Чопра – глава американского Центра борьбы за оздоровление человека по системе «йога-аюрведа».] говорит: «А кто спрашивает?» И правда, наверно, у разных людей Бог разный, даже и для одного-то человека Он разный в зависимости от того, какой ты сам в то время, когда спрашиваешь. Мне кажется, что у нас есть души. Когда мы умираем, они продолжают жить. Но как тут быть с Апплес, не знаю. Она ведь мертвая, хотя остается с нами. Она переменилась, но все равно она – моя старшая сестра, с которой вместе я росла. Просто теперь в ней появилось что-то новое. Наверно, это как с вопросом, каков Бог. Она – это она, а какой она кажется, зависит от того, какая я сама, когда задаю этот вопрос. Мне иногда кажется, что о таких глубокомысленных вещах размышляют только дети. У взрослых мысли вечно заняты деньгами или политикой, словом, чем-нибудь, что имеет практическое значение. Такое впечатление, будто с годами они разучились думать о том, что составляет сущность человека. Вот история, которая мне очень нравится: однажды Рамакришна, этот знаменитый в XIX веке духовный отец, молился, как вдруг его осенило, что молитва – занятие бессмысленное. В молитве он ищет Бога, но Бог вокруг него – и в молитвах, и в статуях, которые его окружают, Бог – это пол под ним, и стены, и всё-всё. Куда бы он ни посмотрел, он всюду видел Бога. И его это так потрясло, что он не сумел выразить свое впечатление словами. Он смог только танцевать и танцевал часами. Крутился, вертелся и дергался как заведенный. Мне ужасно нравится представлять себе это – мудрый старец в развевающихся одеждах вдруг вскакивает и начинает плясать. Как бы и мне хотелось танцевать! Я люблю музыку. Мне нравится, как она забирается в каждую мою пору. Если ваше тело движется под музыку, вы сами становитесь ее частью. Вы не просто танцуете под нее, вы будто бы помогаете ее творить. Но я могу только крутиться, шаркая на одном месте, пока не задохнусь, и я слежу, чтобы никто меня при этом не видел. Даже Апплес. А она-то как здорово танцует! Каждое ее движение такое гибкое и плавное. Даже когда она просто встает со стула и идет через комнату, у нее это получается грациозно. И мне это не потому кажется, что со мной все обстоит наоборот. Но после того, что она мне сказала, никакие мысли не приносили облегчения. Я только услышала, как за ней захлопнулась дверь, и в полном смятении уставилась в потолок. Обычно, когда я в чем-то не могу разобраться, я иду к Апплес, она мне помогает. Но сейчас я не могу разобраться в ней самой… Вы пробовали когда-нибудь представить себе, что бы вы выбрали, если бы вам пообещали выполнить только одно ваше желание? Выбрать единственное желание жутко трудно, правда? Но я знаю, что бы я пожелала. Я бы пожелала, чтобы все мои желания сбывались. Только в жизни так не бывает. Слишком часто оказывается, что-то, чего вам хочется больше всего на свете, труднее всего получить. Мне всегда хотелось избавиться от шины на ноге, ходить, прыгать, танцевать – в общем, быть совершенно нормальной. И свободно дышать. Все ведь даже не задумываются, что значит спокойно дышать. А как мне этого хочется! И вот теперь передо мной замаячила такая возможность. Но какой ценой! Совсем как в старых сказках, которые я читала в детстве. Мне надо сделать выбор. Остаться такой, какая я сейчас – калека, неудачница, во всяком случае, в глазах других. Или стать такой, как Апплес – жизнерадостной, энергичной, грациозной и жить вечно. Но чтобы сделаться такой, надо пить человеческую кровь и видеть, как все, кого любишь, понемногу стареют и умирают. Ничего себе выбор! В жизни не приходилось решать такой трудной задачи. На следующий день я попросила маму отвезти меня в торговый центр. Я знаю, что маме не нравится оставлять меня где-то одну, но она молодец. Мама только напомнила мне, чтобы я не слишком утомлялась, мы договорились, у какого выхода через несколько часов встретимся, и я оказалась на свободе. Ничего покупать мне не хотелось. Хотелось просто побыть одной, самой по себе, а лучшего места, чем вестибюль в торговом центре, где толчется множество людей, не найти. Я глядела на проходящих мимо и вдруг поймала себя на том, что присматриваюсь к их шеям. Я не могла себе представить, как это можно пить из них кровь. А потом я припомнила, что Апплес объясняла, будто она лишает крови только плохих людей. Тут мне стало совсем тошно. Когда она мне это объяснила, я вспомнила, что недавно за обедом объявила о своем желании стать вегетарианкой и какое выражение появилось у нее на лице при моих словах: «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты». Не хочу питаться кровью какого-нибудь чокнутого маньяка-убийцы. Даже кровь обыкновенного зеваки мне противна. Потом я заставила себя выбросить эти мысли из головы и сидела на деревянной скамейке, будто на островке, с удовольствием наблюдая, как спешат мимо люди. Ну и разумеется, едва я чуть-чуть расслабилась, какой-то пожилой идиот в пальто военного покроя решил усесться рядом со мной и пустить в ход свои жалкие приемы. Сперва он прошел мимо меня раз, второй, заметил шину на ноге и то, что я одна, а затем плюхнулся на скамейку, и началось: «Какая миленькая блузочка – что это за матерьяльчик?» – и уже стал щупать своими клешнями шелковый рукав. Будь я Апплес и обладай той силой, которой, как она говорила, отличаются вампиры, я бы так саданула его, что он, не успев опомниться, уже валялся бы на полу. Или во всяком случае я могла бы от него удрать. Но я только и была способна на то, чтобы отшатнуться от мерзкого приставалы как можно дальше и закричать, призывая на помощь одного из охранников торгового центра. – Полиция! – заорала я, ведь все охранники-добровольцы, жаждущие стать полицейскими, обожают, когда их принимают за настоящих слуг закона. Не успел страж порядка даже взглянуть в нашу сторону, как наседавший на меня подонок вскочил и бросился вон из вестибюля. И хорошо. Меньше всего мне хотелось устраивать сцену. Мне просто нужно было спокойно побыть одной. – Он к вам приставал? – спросил охранник. Я видела, что он сразу все усек. Шину на ноге, мою явную беспомощность. И тут же проявил ко мне внимание и повел себя очень мило. Узнал, одна ли я здесь, и, услышав, что за мной заедет мама, предложил проводить к тому входу, где мы с ней должны встретиться. Я согласилась, но подумала, что все могло бы быть иначе. Если я разрешу Апплес превратить меня, больше ко мне никто не посмеет пристать. Я стану тогда чем-то вроде единоличной владелицы комплекса генов, вот так! Хотя, может быть, мне на роду написано быть калекой, и возможно, в виде компенсации к астме и хромой ноге во мне таится какой-нибудь еще не раскрывшийся талант. Я вспомнила всех тех, кто, преодолев свои физические недостатки, смог дать людям то, что никто другой не смог бы. Стивен Хокинг[10 - Хокинг Стивен (р. 1942) – английский физик-теоретик, прикованный к инвалидной коляске, болен рассеянным склерозом. Занимается исследованием «черных дыр» в космосе.], Винсент Ван Гог, страдавший депрессией, Терри Фокс [11 - Фокс Терри – канадский подвижник, в 18 лет из-за рака костей подвергся ампутации ноги выше колена, пробежал «марафон надежды», собирая средства на борьбу против рака. Умер в 22 года от рака легких.], Тедди Рузвельт, Стиви Уандер[12 - Уандер Стиви (р. 1950) – американский композитор и певец, слепой от рождения.], Эллен Келлер[13 - Келлер Эллен (1895–1973) – слепоглухонемая американская писательница.]. Я вовсе не хочу сказать, что им обязательно надо было быть калеками, чтобы нас осчастливить, но, может быть, не имей они своих недостатков, они не были бы такими вдохновенными и изобретательными. И тем более я не хочу сказать, что я сверхумная или сверхталантливая, этакая «супер», или что я надеюсь изменить мир, когда вырасту. Просто, по-моему, становиться кем-то другим – грех. Я этого не заслужила. Мне кажется, это слишком… слишком легко. – Наверно, были причины, почему я такая как есть, – сказала я потом, разговаривая с Апплес. Мы сидели в нашей комнате для игр перед включенным теликом, но не смотрели на экран. Папа готовил на кухне обед, мама сажала в саду луковицы тюльпанов и крокусов. – Хочешь сказать, что это все Божий промысел? – спросила Апплес. – Нет. По-моему, я не очень-то верю в Бога. Но я верю в то, что на свете все имеет какую-то цель. – Не хочешь же ты сказать, что твоя нога и астма даны тебе из каких-то благородных соображений? – покачала головой Апплес. – Понимаешь, это только кажется, что мои недостатки делают меня слабой, а на самом деле они придают мне силы. Не физические, но силу сердца и духа. Апплес вздохнула и притянула меня к себе. – Ты всегда была не от мира сего, – пробормотала она, уткнувшись мне в волосы. – Наверно, поэтому я так люблю тебя. Я отодвинулась, чтобы посмотреть ей в лицо. – Я не хочу, чтобы ты меня изменила, – сказала я. Апплес всегда ловко маскировала свои чувства, но тут она не сумела скрыть разочарование. – Прости, – сказала я. – Прощать нечего. Ты должна поступать так, как считаешь правильным. – У меня такое ощущение, что я тебя предаю. – Кэсси, – сказала Апплес, – ты никогда не сможешь меня предать. Но на следующий день она уехала из родительского дома. Апполина Жизнь жестока. А может быть, мне. Следует сказать – «смерть жестока», ведь на самом деле я уже не живая. Все считают, что смерть жестока, потому что для всех смерть – это конец, точка, а для меня нет. Значит, такое высказывание мне не годится. Ладно. Выразимся так: «Бессмертие жестоко». По крайней мере для меня. Пришлось уехать из дома. Просто сил не было оставаться там. Ведь я четыре года ждала, живя рядом с Кэсси, когда наконец превращу ее, а она отказалась. Только я даже представить себе не могла, как мне будет ее недоставать. Без родителей мне тоже тошно, но это дело другое – я никогда не была с ними так близка, как Кэсси. А без нее я жить не могу, и разговаривать с ней только по телефону и видеться пару раз в неделю мне мало! И беда еще в том, что, когда я ее вижу или говорю с ней по телефону, мне больно. Впрочем, сейчас мне, по-моему, от всего больно. Я часто думаю о Сэнди Браунинг – в школе она была моей лучшей подругой. Пока мы не перешли в старшие классы, мы не разлучались. А потом на нее начали наваливаться приступы черной меланхолии. Обычно невозможно было заметить, что на нее вот-вот накатит приступ. Как с тучами – вдруг надвинутся откуда ни возьмись и совсем скроют солнце. Когда я обнаружила, что она наносит себе порезы, руки и живот у нее были все в мелких шрамах. Я не могла этого понять, и мы отдалились друг от друга. Однажды она попыталась мне объяснить, почему некоторые начинают покрывать себя порезами. Для этого, сказала она, есть две причины. Некоторые люди ничего не чувствуют, а если они наносят себе раны, то сразу оживают. А другие – вроде нее – постоянно испытывают какой-то темный гнет и отчаяние, порезы помогают им сбросить эту тяжесть. Тогда я ее не поняла – не могла представить себе, каково это, когда в душе постоянно нарастает мрак, а теперь мне это хорошо знакомо. С тех пор как Кэсси отказалась от превращения, на меня все время что-то давит, и эту тяжесть ничем не облегчить. Бывает, мне чудится, будто я выпущу ее из себя, если дам ей выход, но мне порезы не помогают. Однажды я полоснула бритвой по венам, но кровь только чуть-чуть выступила, и порез сразу же начал затягиваться. Через полчаса от него и следа не осталось. А Сэнди без этого жить не могла. Их семья переехала куда-то за год до того, как я превратилась в вампира, и я понятия не имею, что с Сэнди сталось. Я жалею, что не осталась для нее хорошей подругой. Я много о чем теперь жалею. К примеру, о том, что завела с Кэсси разговор насчет ее превращения. Иногда я думаю, почему мне так хочется ее превратить: ради того, чтобы она избавилась от своих болячек, или ради меня самой – чтобы не быть одинокой? Наверно, это неважно. Но сейчас-то я очень одинока. Я живу на Банковской улице в маленькой квартирке над магазином «Травы и специи. Натуральные продукты». Мне здесь нравится. Днем тут все как в обычном квартале – вдоль Банковской улицы выстроились магазины: магазин видео, магазин комиксов, книжный магазин для геев, рестораны, а на боковых улицах располагаются жилые дома. Но с наступлением ночи кварталы вокруг клубов, таких, например, как «Бэрримор», становятся местами охоты для мне подобных. Здесь собирается самая лакомая добыча. Из всех щелей в надежде поживиться за счет любителей музыки и театра выползают парни, мнящие себя крутыми, другие подонки и всякая шваль. А на них охочусь я. Но даже то, что я не даю им совершить их грязные делишки, приносит мне теперь мало радости. Уж слишком я одинока. Дело не в том, что мне ни с кем не подружиться. С тех пор как меня превратили, с этим нет проблем. Дело в том, что у меня больше нет опоры, нет нормального прибежища. Ни дома нет, ни семьи. Есть только эта квартира, моя работа в кофейной лавке и моя охота. И сблизиться я ни с кем не могу, даже если кто-то мне приглянулся. Ведь я тут же вспоминаю, что буду такой, как сейчас, всегда, а они начнут стареть и умирать. Иногда мне чудится, что я так и вижу, как это происходит, вижу, как умирают клетки, как люди стареют. Если б я жила дома, пришлось бы мне наблюдать, как это происходит с Кэсси и с родителями, так что домой возвращаться нельзя. И вот я решила отыскать ту женщину, которая меня превратила. Это оказалось трудней, чем я думала. Я даже не представляла, с чего начать. Почти весь декабрь и январь я проторчала вблизи Гуманитарного центра, ведь она выискала меня там после концерта. Два месяца я рыскала по клубам и концертам, считая, что скорей всего мне может повезти в таких местах. «Зэпход Библеброкс 2» закрылся в конце ноября, а «Бэрримор» – он недалеко от меня – до сих пор работает, так что я наведываюсь туда почти каждый вечер. Скольжу мимо швейцара, как невидимка. Мне действительно удается быть почти невидимой – не спрашивайте, как это делается. Может, поэтому мне и не найти мою незнакомку, но слежку я не бросаю. Я часто бываю в районе рынка, заглядываю в «Рэйнбоу», «Меркюри Лэндж» и в другие такие же крутые местечки. Мне кажется, она могла бы проводить время там. В начале декабря я ходила на концерты классической музыки в Национальный центр искусств. Забиралась даже подальше – в Центр Корела. Ездила иногда на концерты в Уэйкфилд, в гостиницу «Черная овца». Но моего скудного жалованья в кофейной лавке и мизерных чаевых не хватало, чтобы покрывать такие расходы, и я начала пробавляться кошельками моих жертв, лишая их не только крови, но и денег. И тут уж мое чувство собственного достоинства упало до нуля: мало того, что меня донимала депрессия, мало того, что никаких сдвигов в поисках моей незнакомки не наблюдалось, так я еще стала низкопробной ворюгой, не говоря уж о том, что и убивать мне нет-нет да случалось. Пришлось, например, прикончить еще одного парня: узнав, что он насилует свою сестренку, я до того рассвирепела, что выпила у него сразу всю кровь. И что странно, при этом я внушаю всем доверие, я ведь вижу, как ко мне относятся, и понимаю, что пока еще умею владеть собой. Но в душе у меня такой раздрай, что иногда я дивлюсь, как выдержала еще один день и не свихнулась. Я чувствую себя до того невезучей! И так будет со мной всегда? Одна только Кэсси что-то почуяла. – Что с тобой? – спросила она, когда я зашла к ней на рождественских каникулах. – Ничего, – ответила я. – Ну еще бы! То-то ты как в воду опущенная каждый раз, как я тебя вижу. – Она отвела глаза, а когда снова посмотрела на меня, между бровей у нее была маленькая морщинка. – Это все из-за меня, да? Потому что я не захотела стать… такой же… как… – Как я, – договорила я за нее. – Чудовищем. – Ты не чудовище. – А кто же я? То, чем никто ни за какие деньги не согласился бы стать. – Тебя же не спрашивали, – возразила Кэсси. – Вот именно. И тебя я ни в чем не виню. Кто бы, когда бы захотел стать такой, как я? Она не нашлась что сказать, и я тоже. И вот однажды в морозный январский вечер я шла домой с работы и за окном ресторана «Королевский дуб» увидела ее. Я остановилась и стала разглядывать ее через стекло. Как и в первый раз, меня поразила ее броская красота и то, что никто, кроме меня, вроде бы этого не видит и не обращает на нее внимания… Она поманила меня, и я вошла. В этот вечер она была одета стильно, но просто – джинсы, черный свитер из хлопка, ковбойские сапоги. Наверно, как и я теперь, она не ощущает холода, однако на спинке ее стула висело зимнее пальто. Перед ней стоял стакан, наполовину наполненный янтарным пивом. – Присаживайся, – пригласила она, кивнув на свободный стул напротив. Я села. Я не знала, куда девать руки, куда смотреть. Мне хотелось неотрывно глядеть на нее. И хотелось казаться невозмутимой, будто ничего необычного не происходит. Но это было не так… – Я вас искала, – сказала я наконец. – И нашла. Я кивнула. Не обращая внимания на усмешку в ее глазах, я начала свои расспросы: – Мне нужно узнать… – Нет, нет, не говори ничего, – перебила она меня. – Дай-ка я сама предположу… Ты захотела превратить в себе подобного кого-то из своих лучших друзей, а может, брата или сестру, но они отказались, и ты поэтому почувствовала себя чудовищем, хотя лишаешь крови только негодяев. Но тебе это больше не кажется оправданным. И теперь ты хочешь со всем покончить. Или узнать у меня, почему я выбрала именно тебя. Сама того не замечая, я кивнула. – Через такое мы все проходим, – сказала она. – Но рано или поздно – если уцелеем – мы привыкаем к тому, что все связи с прошлым прерваны – с родными, с друзьями, с понятиями о том, что хорошо и что плохо. Мы становимся теми, кем и должны стать. Хищниками. Я подумала о Кэсси, которую хотела тоже превратить в вампира, и мне сделалось нехорошо. До сих пор я воспринимала ее отказ как личную обиду. Но тут я порадовалась, что из нас двоих хотя бы у нее хватило ума устоять. Довольно того, что одна из нас – чудовище. – А если я не хочу быть хищницей? – спросила я. Женщина пожала плечами: – Тогда ты умрешь. – Я думала, вампиры не умирают. – В общем, это верно, – согласилась она. – Но и мы не совсем неуязвимы. Мы моментально излечиваемся, это верно. Но это основано на генетике. Мы не страдаем от болезней, переломов и врожденных дефектов. Но если мы попадем под машину, если пуля или кол пробьют нам сердце или голову, от таких повреждений наши способности к исцелению нас не спасут и нам грозит смерть. Напрасно стараются все эти киношные Ван Хельсинги и девчонки-командирши в мини-юбках, гоняющиеся за нами, чтобы нас уничтожить. С нами все проще: достаточно неправильно перейти улицу. – Почему вы выбрали меня? – А почему бы и нет? Я молча уставилась на нее. – О, только не надо все так драматизировать. Я понимаю, тебе хотелось бы услышать какую-то вескую причину, ну, вроде того, что я углядела в тебе нечто особенное, некие знаки судьбы. Но по правде говоря, мне просто захотелось развлечься. – Значит, это был просто… каприз? – Отвыкай ко всему относиться так серьезно, – сказала она. – Мы – особые существа. Старые правила писаны не про нас. – Значит, вы просто что захотите, то и делаете? Она хищно улыбнулась. – Когда знаю, что это сойдет мне с рук, то да. – Я такой не буду. – Конечно, – согласилась она. – Ты другая. Ты же случай особый. – Нет, я просто сильнее вас, – потрясла я головой. – Я останусь верна своим идеалам. – Повторишь это, когда мы встретимся через сто лет, – сказала она. – Посмотрим, какой сильной ты будешь, когда все, чем ты дорожила, все, кого ты любила, будут давным-давно похоронены и забыты. Я хотела подняться и уйти, но не успела. Встав передо мной, она коснулась моих волос длинными прохладными пальцами. На миг мне показалось, что в глазах у нее мелькнула нежность, но тут же они снова стали насмешливыми. – Увидишь сама, – сказала она. Я осталась сидеть за столом и смотрела, как она выходит из ресторана. Смотрела на ее спину, пока она шла по Банковской улице. Смотрела ей вслед, когда она давно уже скрылась из виду и мимо окон ресторана проходили только какие-то незнакомые люди. Больше всего меня пугало то, что она, возможно, права. Я понимала, что мой уход от родителей ничего не решил. Я все равно была рядом с теми, кого люблю. Нужно убраться намного дальше. Надо все время переезжать с места на место и нигде не заводить друзей. Забыть своих родных. Если те, кого я люблю, не будут стариться и умирать на моих глазах, я, может быть, и не стану такой циничной и разочарованной, как женщина, превратившая меня в то, чем я стала теперь. Но чем больше я об этом думала, тем сильнее чувствовала, что гораздо лучше мне было бы на самом деле умереть. Кассандра В конце концов я выполнила желание Апплес – ради нее, хотя она об этом не догадывается. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь сказать ей правду. Она-то считает, что я решилась на этот шаг ради того, чтобы свободно дышать, быстро бегать и быть нормальной, если только таких неумирающих существ можно считать нормальными. На самом же деле, глядя, как мучается Апплес от одиночества и от того, кем она стала, я начала размышлять. Кого я люблю больше всех на свете? Кто всегда бросался мне на помощь, что бы со мной ни случилось? Кто сидел дома с больной сестренкой вместо того, чтобы пойти повеселиться? Кто всегда безотказно ведет меня, куда мне нужно? Кто всегда искренне рад моему обществу? Она ни разу ни словом не намекнула мне на то, как ей тяжело, но я видела: ее грызет тоска, и я не могла допустить, чтобы она страдала в одиночку. Я начала бояться – вдруг она скроется куда-нибудь навсегда или сделает с собой что-нибудь! Как я смогу жить после этого? И к тому же, подумала я, может, это мне суждено? Быть может, сплотив наши силы, мы станем этаким супер динамичным, супер героическим дуэтом, призванным спасать мир. Или если не мир, то маленькие частички, из которых он состоит. Самое смешное, что, когда я сказала Апплес о своем согласии превратиться, она начала меня отговаривать. Но я ничего не желала слушать, и в конце концов она сдалась. И оказывается, все не так уж страшно. Даже сосать кровь! Правда, без привычной еды и питья мне скучновато. Самыми кошмарными были те три дня, когда я лежала мертвой. Вроде бы все сознавала, а вроде бы и нет, увязала в какой-то отвратительной жиже – она словно кишела всеми гадостями, которые совершают или думают люди. Но, оказывается, и это можно вынести. Чего я теперь боюсь? Моих пушистых тапочек со звериными мордочками! Когда я была жива, я их обожала. Ходила в них дома, даже когда мне было шестнадцать! А сейчас, едва их вспомню, холодный пот прошибает. Глупо, правда? Но я думаю, мне еще повезло, что у меня только это вызывает отвращение. Так ли уж часто приходится натыкаться на кого-то в похожих тапочках? Я до сих пор ношусь с мыслью, что надо превратить и маму с отцом, но пока не спешу с этим вопросом. По-моему, теперь, когда Апплес рассказала мне о разговоре с той женщиной, я лучше понимаю, почему сестра так этому противится. Не думаю, что она не любит родителей. Просто боится, что им будет трудно справиться с таким превращением. Чего доброго, они потом будут походить на эту женщину, а не на нас. – Давай выждем год-другой, – сказала мне Апплес. – Посмотрим, как у нас самих все пойдет. Конечно, мама с папой огорчились, когда я сообщила, что ухожу из дома и буду жить с Апплес. Мне бы ужасно хотелось рассказать им хотя бы о том, что я теперь здорова, но нельзя же выдать себя и открыть им, кем я стала. Вот мне и приходится, когда мы ходим к родителям, прикидываться прежней калекой. Я беру с собой ингалятор и делаю вид, что он меня спасает. И шину, хочешь не хочешь, нацепляю. Что с нами будет? Не знаю. Знаю только, что мы с Апплес будем вместе. Всегда! И пока мне этого достаточно. Я вырос на сказках и легендах, и, хотя юношей с удовольствием прочел Толкина и лорда Дансэни[14 - Дансэни Эдвард (1878–1957) – английский романист, автор волшебных рассказов.] и мне понравилось то, как они изображают эльфов, все же в душе я питаю слабость к описаниям этого маленького народца в рассказах викторианских писателей и в фольклорных сказаниях. Не говорю уже о прелестных произведениях Сесилии Баркер[15 - Баркер Сесилия Мэри (1895–1973) – английская художница и писательница.], где и феи живут в цветах. Вот что случилось с одной из них, найденной в предместье Оттавы. Волшебная пыль Сперва Марина решила, что Джейсон поймал какого-то занятного жука. Он прибежал на огород, где она полола грядки, и сунул ей в руки старую железную банку из-под джема, в крышке которой были гвоздем проделаны дырки. Продолжая сидеть на корточках, Марина стала разглядывать его трофей. В банку была вставлена сучковатая ветка, упиравшаяся в дно и доходившая до крышки. За ветку цеплялось что-то крошечное, переливающееся разными цветами. Величиной это существо было с указательный палец. – Не смотри прямо на нее, – предупредил Джейсон, когда Марина поднесла банку ближе к глазам. Марина послушно отодвинула банку в сторону, так что теперь она смотрела на жука сбоку. Сначала он расплывался у нее перед глазами, но вдруг будто объектив фотокамеры наконец навели на фокус, и Марина отчетливо увидела переливающееся создание. Она вытаращила глаза и чуть не выронила банку. То, что она принимала за жука, оказалось – подумать только! – маленьким крылатым существом с тоненькими ручками и ножками и со сложенными на спине крылышками как у стрекозы. Тельце существа покрывала короткая туника, похоже, сотканная из паутины. Глаза были закрыты, головой существо устало прислонилось к ветке. Из густых, сильно вьющихся волос темно-красного цвета торчали два тонких усика, похожих на иглы. – Где… где ты ее взял? – выдохнула Марина. – Нашел в конце сада. Классная, правда? Марина с трудом отвела глаза от пленницы и внимательно посмотрела на Джейсона. – Надо ее выпустить. – Почему это? – Оставлять ее себе… ну никак нельзя… Она же волшебная («И вообще, – добавила она про себя, – чудо, да и только!»). Так что держать ее в плену грешно. Но Марину беспокоило не только это. Ей вспомнилось, как в волшебных сказках, которые она читала когда-то, говорилось, будто со всеми, кто сталкивался с обитателями Среднего Царства, всегда случалось что-то нехорошее, особенно если люди вмешивались в жизнь этих созданий. Джейсон огорчился. Четырнадцатилетней Марине часто казалось, что он гораздо младше ее, хотя между ними было всего два года разницы. Ее мать как-то раз заметила, что девочки взрослеют раньше мальчиков, и сейчас стало ясно, как она права. – Я не хочу ее выпускать, – сказал Джейсон. – Джейсон! – Я подержу ее в банке только до завтра, – пошел он на компромисс. – Ладно? А утром выпущу. Честно! «Все равно это не дело», – подумала Марина, но фея была не ее, ведь ее поймал Джейсон. – Смотри же, слово надо держать, – сказала она. Но наутро оказалось, что фея умерла. В банке из-под джема осталась только сучковатая ветка, к которой прилипло что-то похожее на оболочку длинного мертвого жука. А на дне банки лежала крошечная кучка коричнево-серой пыли и какие-то частицы, возможно, останки феи, такие иссохшие, что они казались прозрачными. А Джейсон заболел. Он лежал в постели, страшно исхудавший и осунувшийся, будто много месяцев страдал от какой-то изнурительной болезни. Он так изменился, что Марина едва его узнала. – За… забери это… отсюда… – с трудом выговорил он еще до того, как его мать стала выпроваживать Марину. – Пока не придет доктор, мы не знаем, заразная у него болезнь или нет, – сказала мать Джейсона. – Так что лучше перестраховаться, верно? Она старалась скрыть, как встревожена, но это ей плохо удавалось. «Еще бы, – подумала Марина, – Джейсон так ужасно выглядит, как будто он вот-вот умрет». – Нет, серьезно, тебе лучше уйти, – убеждала ее мать Джейсона. Марина молча кивнула и, прижав к груди банку из-под джема, побежала домой. Часом позже Марина сидела на заднем дворе своего дома, все еще не сводя глаз с того, что лежало в банке из-под джема, стоящей перед ней на садовом столике. «Я ведь его предупреждала, – думала Марина. – Говорила, что эту фею нельзя оставлять у себя. Но Джейсон не послушался. Он вообще мало кого слушается. А теперь фея его прокляла, и Джейсон умрет». Потому что он поступил несправедливо. Ведь найти фею – это такой праздник, такое волшебство, а Джейсон ничего не понял, будто очередного жука поймал для своей коллекции. И этим все испортил. Марина представила себе, что бы сказала о случившемся ее мать. Она, конечно, пожалела бы Джейсона, но потом непременно добавила бы: «Меня его поступок ничуть не удивляет. В наше время люди ко всему подходят с точки зрения выгоды – так и рвутся заполучить то, что будет только у них и ни у кого другого. Для них это главное, или же они прикидывают, можно ли из своего приобретения извлечь пользу». Такие рассуждения матери напоминали Марине речи отца, он часто сетовал на то, что все прекрасное и удивительное, чем богата земля, люди осквернили и разрушили, и поэтому ровесникам Марины, когда они вырастут, вряд ли будет чем полюбоваться. Для них останутся только воспоминания других людей о том, как все выглядело раньше. А может, и воспоминаний не останется. Слушая рассказы матери об отце, Марина часто думала, как одинаково ее родители смотрели на самое важное в жизни. И поэтому ей было очень трудно понять, почему мать развелась с отцом. Марина ясно помнила только одну свою встречу с отцом. Ей тогда было двенадцать, она забыла ключ и не могла попасть домой. Она сидела на крыльце, ожидая, когда вернется с работы мать, и наблюдала за каким-то старым замухрышкой, бредущим по улице. Подобных ему она видела и раньше, но только в районах новой застройки. В их квартал такие не заглядывали. Только когда он подошел ближе, Марина рассмотрела, что он вовсе не старый, старой была лишь его одежда. Казалось, он уже целую неделю не ел как следует. Он остановился возле их садовой дорожки, а потом направился прямо к Марине. Со сконфуженным видом вытащил из кармана потертую книжку. – Ты, понятно, не знаешь, кто я, – сказал он. Марина покачала головой. Украдкой она поглядывала на улицу – не покажется ли автомобиль матери. Этот человек внушал ей беспокойство. В голове отчетливо звучали мамины наставления: «Никогда не разговаривай с незнакомыми». Как бы она возмутилась при виде этого оборванца! – Ну, не знаешь, и ладно, – сказал незнакомец. – Держи, это тебе. И он вручил ей книжку, а Марина машинально взяла ее, не успев вспомнить, что мать запретила ей принимать подарки от незнакомых людей. Однако как только книга перешла к Марине, бродяга тотчас отступил назад. – Что бы ни произошло, – сказал он, – смотри, не стань такой, как я. Всегда думай о других – не только о тех, кто тебя любит, а обо всех. И с этим он ушел. Марина принялась разглядывать книжку. На переплете было всего два слова: «Волшебные сказки». Она раскрыла обложку и под печатью, извещавшей, что эти сказки принадлежат «Публичной библиотеке Оттавы», увидела аккуратную надпись: «Моей дочери Марине в надежде, что она никогда не будет чувствовать себя слишком взрослой для того, чтобы мечтать. Любящий тебя отец Фрэнк». Когда мать Марины рассказывала дочери об ее отце, которого мать выставила из дому через неделю после рождения дочки, голос у нее всегда звучал ласково, пока она не касалась одной из особенностей его натуры. «Он хотел жить мечтами, – объясняла она Марине, и ее голос начинал дрожать от досады. – У него не было ни капли здравого смысла, ни капли практичности». – Ты его любила, мама? Марине казалось – если любила, то чего еще нужно? Ведь любовь побеждает все. Мать кивала в ответ. – Любила, но дурной любовью. Такая любовь – просто жар и пламя, после нее остается только боль. Марина вспомнила слова матери о непрактичности отца, когда разглядывала книгу. «Точно, – думала она. – Я вижу отца впервые в жизни, и что он делает? Дарит мне книгу, украденную из библиотеки. И какую книгу? „Волшебные сказки“! Да кто теперь читает такую ерунду?» Приученная всегда поступать честно, Марина в конце недели отнесла книгу в библиотеку, извинившись за сделанную на титульном листе надпись. Но библиотекарша улыбнулась: – Похвально, что ты принесла книгу нам, но она была продана, когда мы устраивали распродажу. – Разве вы продаете книги? – Только такие, которые больше никто не читает. – Библиотекарша взглянула на записи на обратной стороне обложки. – Видишь, ее никто не брал уже двадцать лет. Ничего удивительного! Кому интересны эти глупые старые сказки? Но все же Марину обрадовало, что отец не украл книжку. А потом, раз это был единственный подарок отца, она начала читать ее. И с удивлением убедилась, что сказки ей нравятся. Это были не просто приевшиеся волшебные сказки, которые когда-то читала ей мать. У этих сказок и язык, и сюжеты оказались гораздо сложнее. Сквозь них приходилось продираться, как сквозь запущенный, заросший одичавшими розами сад, полный извилистых тропинок и неожиданных поворотов, вызывающих даже некоторый страх. И картинки понравились Марине: нежные акварели, словно вставленные в книгу, а не напечатанные, как все другие страницы. Создавалось впечатление, что кто-то высмотрел подходящие рисунки на толкучке или в какой-нибудь антикварной лавке среди старых открыток и вклеил их сюда. Нескольких иллюстраций не хватало, но Марина радовалась и тем, что остались. Почему-то Марина так и не рассказала матери о встрече с отцом и не показала ей книгу. Если бы ее спросили, отчего она это скрывает, Марина объяснила бы, что не хочет расстраивать мать, но в душе она сознавала, что дело не в этом. Дело было в том, что книга сказок – смешная старая книжка – была единственным свидетельством ее встречи с отцом, их краткого разговора, и поэтому Марине хотелось сохранить ее не то чтобы в тайне, но только для себя. Сейчас, глядя на банку из-под джема, Марина опять вспомнила отцовскую книгу. Накануне вечером, не в силах отделаться от мыслей, как плохо они поступили, оставив фею в плену, Марина перечитала сказку об одном фермере по имени Джон-Добряк. Он поймал в лесу фею и захотел взять ее в жены, а она молила и молила его отпустить ее на волю, пока в один прекрасный день Джон, вернувшись домой, не нашел ее мертвой. Вместо феи на кровати лежала лишь горстка веточек, листьев да клочки мха. Джон подобрал то, что осталось от его жены, завернул все это в свой лучший плащ и пошел в лес, а там закопал узелок под старым дубом. Закончив работу, он долго стоял, склонив голову, и плакал, пока не почуял, что он уже не один. К нему бесшумно подошел странный, весь скрюченный старик в плаще из мха и листьев, а волосы на его голове напоминали тонкие волоски, покрывающие древесные корни. Джон сразу смекнул, что старик тоже эльф. – Не можешь ли ты вернуть мне жену? – спросил он. – Могу, – ответил старик, – только она уже не будет прежней. – Что ты хочешь сказать? – Больше она не сможет ни смеяться, ни плакать, не сможет ни радоваться, ни сердиться, ничего не сможет чувствовать. Она будет словно дерево или камень. Следующие за этим строчки кто-то в книге подчеркнул. Марина решила, что это мог сделать отец: «Эльфы подобны мыслям. Если их поймать, они начнут вянуть и умрут». Сказка оказалась очень грустной. Марине было жалко не только бедную жену-фею, но еще и Джона – каково ему пришлось, когда он понял, что наделал! Любовь ослепляла его, пока не стало слишком поздно. И потому, понимая, какой насмешкой звучит его прозвище, он стал зваться Джоном-Беднягой. Когда накануне вечером Марина прочла эту сказку, ей захотелось сразу же прокрасться к Джейсону и выпустить фею на свободу, но она побоялась: что скажут родители Джейсона, если застанут ее у себя в доме? Что она им ответит? И она дождалась утра, а утром, как в сказке о Джоне-Бедняге, оказалось уже слишком поздно. Наконец Марина встала со скамейки и прошла в дом. Разыскала красивый шелковый шарф, который мать подарила ей в последний день рождения, вынесла его во двор и расстелила на садовом столе. Как могла осторожно, она вынула из банки ветку и открепила от нее похожий на останки жука скелетик. Она положила его на середину шарфа и присыпала сверху оставшейся на дне банки пылью и клочками мха. Завязав все в узелок, она взяла лопату и направилась в дальний угол участка Джейсона. Живая кедровая изгородь отделяла сад Джейсона от поросшей травой полосы, которая принадлежала электрокомпании. Эта полоса разделяла участки, и по ней длинной непрерывной вереницей шагали опоры линии электропередач. Марине часто казалось, что они похожи на гигантских металлических людей, поддерживающих между собой связь по гудящим проводам. Марина закопала узелок под живой изгородью. Из-за переплетающихся кедровых корней копать было трудно, но Марина посчитала, что это еще легкая расплата за роль, которую она сыграла в гибели феи. Закончив, она опустилась на колени в траву у изгороди. – Мне ужасно стыдно, – проговорила она, – правда, ужасно! И я знаю, что Джейсон не хотел причинить фее вред, так что, пожалуйста, сделайте так, чтобы Джейсон выздоровел. Уж если на то пошло, я виновата больше, чем он. Он ни о чем не знал, а я знала и не вмешалась, а это, по-моему, хуже всего. Ответа не было, но Марина и не надеялась его услышать. Она продолжала свои мольбы, хотя собственный голос казался ей напряженным и слишком громким. Она понимала, что должна договорить до конца. – И пожалуйста, не оживляйте фею. Будет совсем страшно, если она снова станет живой, но не сможет ничего чувствовать. Она поколебалась и добавила: – Если я когда-нибудь увижу, что кто-то поступает неправильно, обещаю, что не буду… не буду стоять в стороне и наблюдать. Тут ее глаза налились слезами. В груди все сжалось и в горле запершило. Она не могла продолжать, да и говорить больше было нечего. Когда Джейсон начал поправляться, он не вспомнил о пойманной фее. Он совсем ничего об этом не помнил, по крайней мере так он говорил. Однако он спрятал сачок и банку и никогда больше не ловил бабочек. Но Марина-то все помнила, в том числе и о данном ею обещании. Пустая банка из-под джема стояла у нее на полке рядом со сборником «Волшебных сказок» и служила напоминанием на случай, если бы она забыла о данном слове. Пока мы с моей женой Мэри Энн не приобрели собственный дачный коттедж (по существу, это был старый школьный автобус с кухней в прицепе, но зато из него открывался вид на красивейшее озеро), мы подгоняли трейлер к домику ее родителей, расположенному у озера Отти, вблизи Перта в Онтарио, и оставляли его там. По выходным мы проводили время на озере с отцом жены, ходили по антикварным лавочкам с ее матерью, частенько просто бездельничали, наигрывая всякие мелодии, или отправлялись на прогулки. Все места, упомянутые в этом рассказе, действительно существуют, но, в отличие от Маргариты, нам ни разу не довелось найти медное яйцо. Желание по имени Арнольд Маргарита прятала желание в медном яйце и называла его «Арнольд». Яйцо развинчивалось на две половинки. Внутри, завернутое в кусочек выцветшего бархата, лежало желание. Оно было маленькое – не длинней большого пальца, грубо слепленное из темной глины в форме птицы. Маргарита сразу решила, что это ворона, хотя на голове у птицы было белое пятнышко. За это пятнышко Маргарита особенно полюбила фигурку, ведь она сама в начале лета, к огорчению родителей, обесцветила перекисью прядь своих темных волос. Маргарита нашла медное яйцо в магазине Миллера, в куче всякого барахла, когда вместе с матерью и теткой совершала еженедельный обход антикварных лавок. Магазин Миллера находился недалеко от их дома на озере Отти, как раз по дороге с парома Ридо, и считался одним из лучших в округе. Яйцо с его не совсем понятным содержимым стоило два доллара. Хотя оно выглядело довольно потертым и плохо развинчивалось, а птичка внутри, если приглядеться, не так уж походила на птицу, а, скорей, смахивала просто на комок темной глины с чем-то вроде клюва, Маргарита все же купила яйцо. Пока Арнольд не заговорил с ней, она и не подозревала, что он – желание. – Что значит: ты – желание? – переспросила она его тихим шепотом, чтобы родители не решили, будто она начала разговаривать во сне. – Что-то вроде джинна из лампы? – Что-то вроде. Это было очень странно! Арнольд лежал у нее на ладони – неподвижный комок темной глины, и хотя он чем-то походил на птицу, но, конечно, был неживой. Это являлось очевидным фактом, как любил выражаться ее отец. Но с другой стороны, кто-то же явно разговаривал с Маргаритой – тихий голос приятно жужжал у нее в голове. «Наверно, снится», – подумала Маргарита. Она подергала свою обесцвеченную прядь, затем смахнула ее со лба и нагнулась к глиняному комочку, чтобы получше его разглядеть. – И какое же мое желание ты можешь выполнить? – спросила она наконец. – Задумай что-нибудь, что только захочешь, и я все выполню. – Все, что угодно? – Ну, в разумных пределах. Маргарита понимающе кивнула. С этим выражением она была слишком хорошо знакома. Из-за этих «разумных пределов» она обесцветила перекисью только одну прядь волос вместо того, чтобы выкрасить всю шевелюру в разные цвета радуги, как ее приятельница Тина, или сделать прическу под названием «ирокез» – такую, как у Шейлы. Если помыть голову, высушить волосы и не обращать внимания на обесцвеченную прядь, то у нее самая обычная короткая стрижка. Но не зря она носит в сумочке маленький тюбик геля – когда ей надо встретиться с подружками в торговом центре, волосы у нее на голове торчат в разные стороны, как пружины. Противно только каждый раз, когда возвращаешься домой, напяливать сверху шляпу, а потом тайком смывать этот гель. Может, ей и пожелать что-нибудь такое? Чтобы она могла разгуливать в любом виде, как ей вздумается, и никто бы на это ей не пенял. Правда, жаль расходовать чудо на такие мелочи. Наверно, надо попросить кучу денег и бриллиантов. Или чтобы можно было загадать еще сотню всяких желаний. – А почему можно загадывать только одно желание? – спросила Маргарита. – Потому что я так устроен, – ответил Арнольд, – я – одно маленькое желание. – Но джинны и волшебные рыбки всегда предлагают загадать три желания. И вообще во всех сказках всегда разговор идет о трех желаниях. Я думала, так полагается. – Там, откуда я, не так. – А откуда ты? На какой-то момент наступило молчание, а потом Арнольд тихо прошептал: – Трудно сказать. Маргарита даже сконфузилась. Голос, шелестящий у нее в голове, был такой грустный, и ей сделалось стыдно, что она жадничает. – Послушай… – проговорила она. – Я вовсе не хотела ничего у тебя клянчить… ну, сам понимаешь… – Да ладно, – ответил Арнольд. – Просто когда надумаешь, что пожелать, скажи мне. И у Маргариты вдруг возникло такое чувство, будто что-то вылетело у нее из головы, будто она что-то забыла и не может вспомнить, и тут она сообразила, что это Арнольд упорхнул куда-то, где он был раньше, пока она не раскрыла яйцо. Она снова завернула глиняный комочек в выцветший бархат и спрятала в яйцо. А яйцо положила под подушку и уснула. Весь следующий день Маргарита только и думала о медном яйце, глиняной птичке и обо всех тех чудесах, которые она могла бы себе пожелать. Ей хотелось открыть яйцо сразу, как только она проснулась, но все не выдавалось подходящего момента. После завтрака пришлось идти с отцом рыбачить, потом бродить с матерью по антикварным лавкам в Перте, потом она купалась со Стивом, который жил через, два коттеджа от них и так же, как Маргарита, увлекался панк-роком, только, наверно, по другим причинам. Яйцом Маргарите удалось заняться, лишь когда наступило время ложиться спать. – А что будет с тобой после того, как я загадаю свое желание? – спросила она, вынув Арнольда из яйца. – Я улечу. Маргарита сразу спросила: «Куда?» и спохватилась, что спрашивать не стоило. Но на этот раз Арнольд не расстроился. – Стану желанием кого-нибудь другого, – ответил он. – А потом? – Ну, после того, как кто-то другой загадает свое желание, перейду еще к кому-нибудь, потом еще и еще. – Наверно, это здорово надоедает? – Нет, что ты! Я знакомлюсь с такими интересными людьми! Маргарита почесала нос. Ее как раз за самый его кончик укусил комар, и девочка казалась самой себе Пиноккио, только что лгунишкой не была. – И ты всегда был чьим-нибудь желанием? – опять не подумав, спросила она. Тут голос Арнольда стал таким тихим, словно в голове у Маргариты водили перышком. – Помню, что когда-то… очень давно… я кем-то был. Маргарита склонилась над глиняным комочком еще ниже, будто от этого могла его лучше слышать, и вдруг ей показалось, что Арнольд очнулся от забытья. – Ну что, ты решила, какое желание хочешь загадать? – деловито спросил он. – Не совсем. – Ладно, решишь – позови меня, – сказал Арнольд и исчез. Маргарита вздохнула и спрятала птичку в яйцо. Все получалось совсем не так, как должно было быть. Ей следовало захлебываться от восторга, что она может загадать любое желание, любое\ А она испытывала угрызения совести, что расстраивает Арнольда. Если вдуматься, решила она, этот Арнольд довольно мрачный джинн. Засыпая, она гадала, как выглядит Арнольд, когда куда-то исчезает, покидая ее, – так же, как ее глиняная птичка? Его щекочущий, хрипловатый голосок почему-то не вязался с комочком, лежащим в яйце. Маргарите казалось, что она никогда не узнает, какой же он на самом деле. Лето шло, и они с Арнольдом стали закадычными друзьями, хотя дружба эта была, конечно, странной. Маргарита привыкла всюду носить яйцо с собой, оно лежало в маленьком стеганом холщовом мешочке, который висел у нее через плечо. Когда выдавался удобный момент, Маргарита вынимала Арнольда из его убежища, и они болтали обо всем на свете. Арнольд, как выяснила Маргарита, знал массу такого, чем, по ее представлению, джинны интересоваться никак не должны. Он мог перечислить все музыкальные группы, пересмотрел, по-видимому, все лучшие фильмы и рассказывал такие истории, слушая которые Маргарита либо не могла удержаться от смеха, либо ночью, лежа под одеялом, стучала зубами от страха. Он был для нее таким идеальным другом, какого только можно пожелать, правда, если не лезть к нему с расспросами о его прошлом. Сама же она ловила себя на том, что рассказывает ему все, чего не сказала бы никому другому. В конце концов она даже перестала вспоминать о том, что он на самом деле – желание. И все шло прекрасно, пока однажды, поехав с матерью на прогулку, она случайно не забыла свой стеганый мешочек в ресторане. Она пришла в отчаяние, и матери пришлось вернуться с ней в ресторан, но мешочек исчез, а с ним и яйцо, и Арнольд! Маргарита была безутешна. Целыми днями она слонялась без цели, и ничто не могло ободрить ее. Ей нужен был только Арнольд! Ей нужны были их бесконечные беседы, которые они вели, в то время как все считали, что она крепко спит. Ей нужно было ощущать вес висящего на ее плече мешочка и просто знать, что Арнольд с ней. Ну и кроме того, Маргарита понимала, что теперь у нее нет возможности загадать желание. А ведь она могла иметь все, что только захотела бы! Могла просить Арнольда засыпать ее деньгами. Могла просить славы и блестящего будущего! Стать, например, певицей в группе «10000 маньяков»! Или кинозвездой – и блистать во всех фильмах. А могла бы просто пожелать, чтобы Арнольд всегда оставался с ней! А она, форменная идиотка, так ничего и не попросила, и теперь у нее ничего нет! Надо же быть такой дурой! – Ох, – пробормотала она как-то вечером, лежа в постели, – как бы мне хотелось… И внезапно замолчала, почувствовав знакомое щекотание в голове. – Ну что, придумала наконец, что пожелать? – спросил Арнольд. Маргарита так порывисто села в постели, что опрокинула стакан, стоявший рядом на столике. Хорошо, что он был пустой. – Арнольд! – воскликнула она, оглядываясь. – Ты тут? – Не совсем чтобы тут, но я тебя слышу. – Где ты пропадал? – Все жду, когда ты загадаешь желание. – Как я без тебя скучала! – сказала Маргарита. Она поспешно полезла руками под подушку, надеясь найти там яйцо с Арнольдом. – Как тебе удалось вернуться? – Я же тебе сказал, – отвечал Арнольд, – я вообще-то не у тебя. – Почему же ты не отзывался раньше, когда мне так тебя не хватало? – Не в моей власти посвящать тебя во всякие тонкости, – объяснил Арнольд, – все обстоит довольно сложно, но, хотя яйцо сейчас у кого-то другого, я не смогу выполнить желание нового владельца, пока не перестану быть твоим желанием. – Значит, ничего, что я потеряла яйцо? Мы с тобой все равно можем дружить и разговаривать, да? – Не совсем так. Желание твое я выполнить могу, но, поскольку я теперь не с тобой, мы не сможем переговариваться, разве только ты надумаешь, что пожелать. – Не сможем разговаривать? – всхлипнула Маргарита. – К сожалению, не сможем. Ты же понимаешь, это не от меня зависит. – Понятно, – сказала Маргарита и на самом деле все поняла. Если она хочет, чтобы Арнольд всегда был с нею, ей нужно сделать только одно – загадать именно это желание: пусть он всегда будет ее другом. Тогда никто не сможет отнять его у нее. Они всегда будут вместе. – Я бы хотела… – начала Маргарита. «Но это не очень-то красиво!» – сообразила она и дернула себя за обесцвеченную прядь. Некрасиво заставлять кого-то быть твоим другом. Однако если она не задумает такое желание, если она попросит что-то другое, Арнольд просто исчезнет и станет желанием кого-то другого. Ох, ну почему все так запутано! Наверно, надо просто пожелать очутиться на Луне, и тогда со всеми проблемами будет покончено! Она будет лежать себе на Луне, смотреть сверху на далекую Землю и потихоньку задыхаться – там же нет кислорода. Тем все и кончится… Маргарита ощутила в голове знакомое уже покалывание, сказавшее ей, что Арнольд снова собирается ее покинуть. – Подожди, – попросила Маргарита. – Я еще не загадала желание. Покалывание в голове утихло. – А ты, значит, наконец решила? – спросил Арнольд. Ничего она еще не решила, но, когда он задал ей этот вопрос, Маргарита поняла, что может загадать только одно справедливое желание. – Я хочу, чтобы ты был свободен, – проговорила она. И сразу шевеление у нее в голове перешло в трепыхание. – Чего ты хочешь? – переспросил он взволнованно. – Хочу, чтобы ты был свободен, – повторила Маргарита. – Я же имею право загадать такое желание, верно? – Да, но… разве тебе не хочется лучше самой получить что-нибудь? Ну, что-то для себя? – А это и есть для меня! – засмеялась Маргарита. – Самое лучшее, что я могу пожелать, это чтобы ты был свободен! Ты же мой друг, и я не хочу, чтобы ты вечно был на привязи. – Она на секунду замолчала. – Или по каким-то правилам это запрещается? – Что ты, таких правил нет, – тихо сказал Арнольд. Его шелестящий голосок захлебывался от возбуждения. – Нет правил, запрещающих такие желания. – Ну, тогда выполняй то, о чем я прошу, – сказала Маргарита. Она почувствовала, как у нее в голове вдруг поднялся маленький смерч, он крутился и крутился, в нем слышался голос Арнольда, запах осенних листьев и, как в калейдоскопе, мелькали пляшущие огни. – Свободен! – раздался вдруг возглас Арнольда из самой середины этого смерча. – Свободен! Свободен! Свободен! Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=620695) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Мэлори Томас (ок. 1417–1471) – английский писатель. Автор романа «Смерть Артура», основанного на легендах «артуровского цикла» 2 Уайт Теренс Хенбери (1906–1964) – романист и рассказчик. Более всего известна его трилогия о короле Артуре 3 Бриггс Кэтрин (1898–1988) – исследовательница английского фольклора, автор многочисленных рассказов, сказок и «Словаря волшебных существ» 4 В силу самого факта (лат.). 5 Озирис – умирающий и воскресающий бог Древнего Египта, олицетворение увядания и возрождения растительности. 6 Бальдр – в скандинавской мифологии бог, сын верховного божества Одина. Согласно мифам, погиб от стрелы из омелы, пущенной слепым богом Хедом. 7 Лотарио – герой пьесы Н. Роу «Кающаяся красавица» (1703), бездушный соблазнитель женщин. 8 Франкенштейн – герой одноименной повести Мэри Шелли (1818) и основанных на ней фильмов – создатель человекоподобного чудовища. 9 Дипак Чопра – глава американского Центра борьбы за оздоровление человека по системе «йога-аюрведа». 10 Хокинг Стивен (р. 1942) – английский физик-теоретик, прикованный к инвалидной коляске, болен рассеянным склерозом. Занимается исследованием «черных дыр» в космосе. 11 Фокс Терри – канадский подвижник, в 18 лет из-за рака костей подвергся ампутации ноги выше колена, пробежал «марафон надежды», собирая средства на борьбу против рака. Умер в 22 года от рака легких. 12 Уандер Стиви (р. 1950) – американский композитор и певец, слепой от рождения. 13 Келлер Эллен (1895–1973) – слепоглухонемая американская писательница. 14 Дансэни Эдвард (1878–1957) – английский романист, автор волшебных рассказов. 15 Баркер Сесилия Мэри (1895–1973) – английская художница и писательница.