Тарантул Тьерри Жонке Роман «Тарантул» принадлежит перу выдающегося мастера, писателя Тьерри Жонке. Таинственное многоголосие этого повествования напоминает паутину ядовитого паука, поджидающего жертву. В сплетении нескольких параллельных странных историй рождается шедевр французского психологического триллера. Напряжение в этом небольшом романе сгущается почти физически ощутимо. Жестокость, кажется, впиталась в кровь и плоть персонажей. Недаром Педро Альмодовар облюбовал этот роман Жонке, положив его в основу сценария своего нового фильма, где в главной роли снимается муза режиссера Пенелопа Крус. Тьерри Жонке Тарантул Часть первая ПАУТИНА I Ришар Лафарг медленно мерил шагами засыпанную гравием аллею, которая вела к крошечному пруду, затерянному среди лесной поросли, окаймлявшей высокую стену виллы. Ночь была светлой, как и положено в июле, небо казалось усыпанным искрящимися молочными брызгами. Посреди пруда, за бело-зеленой лужайкой кувшинок, безмятежно дремала пара лебедей; спрятав изогнутую шею под крыло, она, изнеженная и хрупкая, прильнула к сильному телу спутника. Прежде чем повернуть назад, Лафарг сорвал розу, быстро вдохнув сладковатый, почти приторный аромат. Позади засаженной липами аллеи вырисовывался дом, его плотная, приземистая, нелепая громада. На первом этаже располагалась буфетная, где Лина – его служанка, – должно быть, как раз сейчас ужинала. Неподалеку, справа, доносился приглушенный шум: там находился гараж, где Роже, его шофер, пытался завести мотор «мерседеса». Большая гостиная была плотно зашторена, оттуда не проникал ни единый луч света. Лафарг поднял глаза выше и задержался взглядом на окнах второго этажа, где находилась квартира Евы. Приоткрытые решетчатые ставни пропускали слабый отблеск света, из комнаты доносилась негромкая музыка, звучали первые такты знакомой ему мелодии, «The Man I Love»… Лафарг с трудом подавил раздражение и, резко сорвавшись с места, буквально ворвался на виллу, громко хлопнув входной дверью, и, задыхаясь, бегом взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступени. Преодолев пролет, он поднял было кулак, затем, все-таки сдержавшись, ограничился тем, что просто постучал в дверь согнутым указательным пальцем. Потом он один за другим отпер три засова, закрывавшие снаружи дверь квартиры, в которой находилась та, что упорно не желала слышать его призывов. Бесшумно прикрыв за собой дверь, он проник в спальню. Комната утопала в полумраке, лишь стоящая на пианино лампа под плотным абажуром слегка разгоняла его. Из глубины комнаты, что примыкала к будуару, вдруг полоснул по глазам резкий неоновый свет, выбивавшийся из ванной комнаты, там и кончалась квартира. В полумраке он нашел стереоколонку и выключил звук, оборвав первые такты мелодии, которая сменила на диске прежнюю песню, «The Man I Love». Он постарался справиться с раздражением, не желая, чтобы его слова звучали упреком, однако не слишком в этом преуспел, и в тоне его хватало желчи, когда он все-таки высказался в том духе, что на макияж, выбор туалета и украшений для вечернего приема, на который они с Евой приглашены, можно было бы тратить времени и поменьше… Затем он направился к ванной комнате; увидев молодую женщину, которая нежилась в густом облаке голубоватой пены, он подавил вертевшееся уже на языке ругательство. Он вздохнул. Глаза его на мгновение встретились с глазами Евы: прочтя в ее взгляде вызов, он усмехнулся. Он встряхнул головой, откровенно забавляясь этим проявлением ребячества, после чего покинул квартиру. Вернувшись в гостиную на первом этаже, в баре, устроенном возле камина, он налил себе скотч и залпом выпил целый стакан. Алкоголь обжег желудок, и черты лица исказились судорожным подергиванием. Он подошел к домофону, соединенному с квартирой Евы, нажал на кнопку, прокашлялся, прежде чем, прижав рот вплотную к пластмассовой решетке, прореветь: – Умоляю, поторопись, сволочь! Ева от неожиданности подскочила, когда две акустические колонки по триста ватт, встроенные в перегородки будуара, выдали на полную мощность рев Ришара. Она стряхнула с себя воду, прежде чем не спеша выйти из огромной круглой ванны и проскользнуть в махровый пеньюар. Усевшись за туалетный столик, она принялась краситься, ловкими, быстрыми жестами водя карандашом для век. «Мерседес», за рулем которого сидел Роже, выехал с виллы в Везине и направился в сторону Сен-Жермен. Ришар наблюдал за Евой, что с безразличным видом сидела рядом. Она небрежно курила, машинально поднося к тонким губам мундштук из слоновой кости. Городские огни врывались периодическими вспышками в салон автомобиля, и на узком прямом платье черного шелка появлялись и гасли мимолетные блики. Ева сидела, чуть откинувшись назад, и Ришар не мог видеть ее лица, освещенного лишь красноватыми отблесками сигареты. Они все-таки не опоздали на этот прием, устроенный в собственном саду неким дельцом, пожелавшим заявить о своем существовании и привлечь внимание местной аристократии. Ева и Ришар прохаживались под руку среди гостей. Оркестр, расположившийся в парке, наигрывал нежные мелодии. Живописные группы собирались у столов с угощением, расставленных вдоль аллей. Они не смогли избежать внимания пары-тройки назойливых особ, неизбежных на подобном светском мероприятии, и вынуждены были выпить несколько бокалов шампанского, поддержав тост в честь хозяина дома. Лафарг встретил кое-кого из коллег, и среди них даже одного члена совета, который выразил восхищение его статьей в последнем номере «Журнала практикующего врача». В какой-то момент беседы он даже пообещал принять участие в конференции по проблемам реконструктивной хирургии молочных желез. Позже он проклинал себя за то, что попался в примитивную ловушку, в то время как ничто не мешало ему ответить на поступившее предложение вежливым отказом. Ева держалась в стороне и, казалось, грезила. Она наслаждалась вожделеющими взглядами, которые кое-кто из присутствующих осмеливался бросить на нее, и отвечала на них едва заметной гримасой презрения. В какой-то момент она покинула Ришара и подошла к оркестрантам, попросив их сыграть «The Man I Love». Когда раздались первые музыкальные фразы, нежные и томные, она вновь уже была возле Лафарга. Когда лицо врача исказила гримаса боли, на ее собственных губах заиграла насмешливая улыбка. Он осторожно взял ее за талию, чтобы увлечь в сторону. Но в это мгновение саксофонист начал свое жалобное соло, и Ришару пришлось сдержаться, чтобы не отхлестать спутницу по щекам. Наконец, около полуночи распрощавшись с хозяином, они отправились обратно на виллу в Везине. Ришар проводил Еву до самой комнаты. Сидя на софе, он смотрел, как она раздевается, сначала машинально, затем нарочито-медленно, расположившись прямо напротив и глядя на него с нескрываемой иронией. Положив ладони на бедра, широко расставив ноги, она выпрямилась перед ним, так что темный треугольник лобка оказался прямо перед его лицом. Ришар пожал плечами и поднялся, чтобы взять стоявшую на книжной полке перламутровую шкатулку. Ева вытянулась на покрывале, расстеленном прямо на голом полу. Он сел рядом с ней по-турецки, открыл шкатулку и достал оттуда длинную трубку, а еще серебряную бумагу с маленькими маслянистыми шариками. Он осторожно набил трубку, разжег ее спичкой и протянул Еве. Она сделала несколько глубоких вдохов. По комнате разлился душный аромат. Свернувшись калачиком, она курила, не отрывая взгляда от Ришара. Довольно скоро взгляд ее помутился и глаза остекленели… Ришар уже набивал следующую трубку. Через час он оставил ее и ушел, не забыв тщательно запереть на два оборота все три дверных замка квартиры. Вернувшись в собственную комнату, он разделся и долго рассматривал в зеркале свое серое отражение. Он улыбнулся своему изображению, седым волосам, многочисленным глубоким морщинам, избороздившим лицо. Он протянул прямо перед собой раскрытые ладони, закрыл глаза и изобразил жестом, будто разрывает какой-то невидимый предмет. Улегшись в постель, он много часов подряд ворочался, пока наконец не заснул уже под утро. II У Лины, служанки, был выходной, и в это воскресенье завтрак готовил Роже. Он долго стучал в дверь спальни Ришара, пока тот наконец не отозвался. Ришар с аппетитом позавтракал, откусывая крупные куски свежего круассана. Настроение у него было радостное, почти игривое. Он натянул джинсы, легкую рубашку, мокасины и пошел прогуляться по парку. По поверхности пруда плавали лебеди. Они как раз приблизились к берегу, когда из-за кустов сирени показался Лафарг. По обыкновению, он бросил им горсть хлебных крошек, и, подманив таким образом, присел на корточки и покормил их с ладони. Затем он гулял по парку; цветочные клумбы выделялись яркими пятнами на зеленом пространстве свежеподстриженного газона. Он направился к бассейну, водоем метров в двадцать длиной был устроен в глубине парка. Улица и соседние дома были скрыты от посторонних глаз довольно высокой стеной, полностью закрывающей владения. Он закурил сигарету (табак он предпочитал светлый), выпустив кольцо табачного дыма, рассмеялся и направился обратно к дому. В буфетной Роже уже поставил на стол поднос с завтраком для Евы. Оказавшись в гостиной, Ришар нажал кнопку домофона и во все легкие выкрикнул: «ЗАВТРАК! ВСТАВАЙ!» Затем поднялся на второй этаж. Отперев многочисленные засовы, он прошел в спальню; Ева все еще спала в большой кровати с балдахином. Ее бледное лицо было с трудом различимо на простынях, а каштановые волосы, густые и вьющиеся, выделялись темным пятном на светло-сиреневой атласной наволочке. Лафарг присел на край постели, поставил перед Евой поднос. Она едва притронулась к стакану с апельсиновым соком и надкусила гренок, политый медом. – Сегодня двадцать седьмое, – начал Ришар. – Это последнее воскресенье месяца. Вы не забыли? Не глядя на Ришара, Ева слабо кивнула. Глаза ее были пусты. – Ну что ж, – произнес он, – выходим через сорок пять минут. И покинул квартиру. Вновь оказавшись в гостиной, он приблизился к домофону и прокричал: – Я сказал, через сорок пять минут, понятно? Ева сжалась, заслышав голос, многократно усиленный колонками. «Мерседес» ехал три часа по автостраде, прежде чем свернуть на извилистую дорогу местного значения. Нормандская деревня впала в оцепенение под лучами палящего летнего солнца. Ришар выпил содовой и предложил освежиться Еве, которая дремала, прикрыв глаза. От протянутого стакана она отказалась. Он закрыл дверцу маленького холодильника. Роже вел быстро, но при этом достаточно осторожно. Вскоре он припарковал «мерседес» у входа в какой-то замок на краю небольшой деревушки. Островок очень густого леса примыкал вплотную к имению, крайние постройки которого, огражденные решеткой, располагались рядом с первыми деревенскими домами. Несколько человек на крыльце наслаждались солнечным теплом. Меж ними сновали женщины в белых халатах, держа в руках подносы с разноцветными пластиковыми стаканчиками. Ришар и Ева поднялись по ступеням лестницы, ведущей к парадному входу, затем направились к окошку регистратуры, за которым восседала величественная дама. Она улыбнулась Лафаргу, пожала руку Еве и по внутренней связи вызвала санитара. Следуя за ним, Ева и Ришар поднялись в лифте на четвертый этаж. Прямой коридор открывал длинную перспективу, несколько десятков ниш, в которых виднелись двери с прямоугольными окошечками из полупрозрачного пластика. Санитар, не говоря ни слова, открыл седьмую дверь по коридору налево от лифта. Посторонившись, он пропустил посетителей. На кровати сидела женщина, женщина очень молодая, несмотря на морщины и сгорбленные плечи. Она являла собой невыносимо тягостное зрелище преждевременной старости, прорезавшей глубокие борозды на ее еще детском лице. Всклокоченные нечесаные волосы сбились в клубок, из которого торчали беспорядочные пряди. Вылезшие из орбит глаза бессмысленно вращались. Кожа была покрыта черными струпьями. Нижняя губа спазматически вздрагивала, а тело медленно раскачивалось, взад-вперед, взад-вперед, размеренно, как стрелка метронома. На ней была лишь прямая рубашка из синего полотна, без карманов. Ноги в шлепанцах с помпонами безжизненно болтались, как у тряпичной куклы. Казалось, она даже не заметила, что в комнату кто-то вошел. Ришар сел рядом на кровать и, взяв за подбородок, повернул ее лицо к себе. Женщина не противилась, но ни в выражении ее лица, ни в жестах не было даже намека на то, что она хоть что-то чувствует, что испытывает какие-либо эмоции. Ришар положил ей руку на плечо и привлек к себе. Покачивание прекратилось. Ева, стоя рядом с ними, разглядывала пейзаж за окном, забранным массивной решеткой. – Вивиана, – прошептал Ришар, – Вивиана, милая моя… Внезапно он вскочил, схватил Еву за руку. Он заставил ее повернуться к Вивиане, которая вновь стала раскачиваться, устремив куда-то в угол застывший взгляд. – Дай ей… – велел он, задыхаясь. Ева открыла сумочку и достала коробку шоколадных конфет. Она наклонилась к кровати и протянула коробку Вивиане. Та резко схватила ее, мгновенно разорвала крышку и, давясь, стала жадно поедать конфеты одну за другой, пока не прикончила все. Ришар, оторопев, смотрел на нее. – Ну хватит, – выдохнула Ева. Она легонько подтолкнула Ришара к двери. Санитар ждал в коридоре; он тщательно запер дверь, в то время как Ева и Ришар направлялись к лифту. Перед уходом они вновь подошли к окошку, и Ришар обменялся парой фраз с регистраторшей. Затем Ева сделала знак шоферу, который, прислонившись к «мерседесу», читал спортивную газету. Ришар и Ева заняли места на заднем сиденье, и автомобиль покатил в обратный путь: сначала по департаментской дороге, затем выехал на автостраду, пересек границы парижского округа и, наконец, добрался до Везине. Ришар запер Еву в ее квартирке на втором этаже и отпустил прислугу до следующего утра. Сам он устроился в гостиной и перекусил, довольствуясь холодными закусками, которые Лина оставила ему перед уходом. Было около пяти часов, когда он сел за руль «мерседеса» и направился в Париж. Он припарковался возле площади Согласия и вошел в здание на улице Годо-де-Моруа. Со связкой ключей в руке он быстрым шагом поднялся на четвертый этаж, открыл дверь просторной однокомнатной квартиры. Большую часть комнаты занимала стоявшая в центре круглая кровать, застланная сиреневым атласным покрывалом, на стенах были развешаны гравюры эротического содержания. На ночном столике возле кровати стоял телефонный аппарат с автоответчиком. Ришар включил кассету и прослушал звонки. За два последних дня их оказалось три. Хриплые, задыхающиеся голоса: трое мужчин оставили сообщения для Евы. Он записал время предполагаемых свиданий. Покинув квартиру, быстро спустился на улицу и сел в машину. Возвратившись в Везине, тут же направился к домофону и слащавым голосом позвал молодую женщину: – Ева, ты меня слышишь? Трое! Сегодня вечером! Он поднялся на второй этаж. Ева сидела в будуаре и писала акварель. Ясный, безмятежный пейзаж, залитая светом опушка и, в центре картинки, нарисованное углем лицо Вивианы. Ришар появился, громко смеясь, схватил с туалетного столика флакончик красного лака для ногтей и вылил содержимое на акварель. – А вы все такая же! – прошипел он. Ева поднялась и стала методично складывать кисти, краски, мольберт. Ришар привлек ее к себе так, что их лица почти соприкасались, и прошептал: – Я от всего сердца благодарю вас за то послушание, с которым вы соблаговолили уступить моему желанию. Черты лица Евы исказились; из ее глотки вырвался долгий стон, глухой и хриплый. Во взгляде промелькнули сполохи гнева. – Отвали от меня, сводник вонючий! – А! Забавно! Уверяю вас, в такие минуты гнева вы просто очаровательны. Ева освободилась наконец из его объятий. Она привела в порядок волосы, поправила одежду. – Ладно, – произнесла она, – сегодня вечером? Вы правда этого хотите? Когда едем? – Да… прямо сейчас! Во время пути они не обменялись ни единым словом. По-прежнему молча они поднялись в квартиру на улице Годо-де-Моруа. – Приготовьтесь, они скоро появятся, – приказал Лафарг. Ева открыла дверцы встроенного шкафа и стала раздеваться. Она аккуратно сложила свою одежду, затем натянула на себя ажурные чулки, черную кожаную юбку и высокие сапоги. Наконец накрасила лицо – белая пудра, кроваво-красные губы – и уселась на кровать. Ришар вышел из квартиры и вошел в другую, примыкающую к первой. На одной из стен не покрытое амальгамой зеркало позволяло тайно наблюдать за тем, что происходило в комнате, где находилась Ева. Первый клиент, одышливый коммерсант лет шестидесяти, с красным апоплексическим лицом, появился где-то через полчаса. Следующий – только около девяти вечера, провинциальный фармацевт, который регулярно наведывался к Еве и довольствовался тем, что смотрел, как она, голая, прохаживается перед ним в узком пространстве комнаты. И наконец, третий, которого Ева заставила подождать, после того как он, задыхаясь от волнения, по телефону попросил разрешения приехать. Это был молодой человек из хорошей семьи, с подавленными сексуальными наклонностями, который возбуждался, мастурбируя при ходьбе, хрипло ругаясь сквозь зубы, а Ева должна была сопровождать его при перемещениях, держа за РУКУ… По ту сторону зеркала Ришар ликовал при виде этого зрелища, смеясь в тишине, раскачиваясь в кресле-качалке, аплодируя всякий раз, когда на лице молодой женщины появлялась гримаса отвращения. Когда все было закончено, он присоединился к ней. Она уже скинула свою кожаную одежду и вновь облачилась в костюм строгого покроя. – Это было потрясающе! Вы само совершенство… Прекрасная и терпеливая! Идемте, – бормотал Ришар. Он взял ее под руку и повел ужинать в славянский ресторан. Он щедро осыпал купюрами музыкантов цыганского оркестра, облепивших их столик, – теми самыми купюрами, что собрал на ночном столике, куда их положили клиенты Евы в оплату за оказанные услуги. …Помнишь, это было летним вечером. Стояла чудовищная жара, отвратительная, липкая жара, навалившаяся на плечи невыносимым бременем. Гроза запаздывала. Твой мотоцикл мчался сквозь ночь. Тебе казалось, что ночной воздух пойдет на пользу разгоряченному телу. Мотоцикл катился быстро. Воздух раздувал рубашку, приподнимал ее полы, которые хлопали на ветру. Полчища насекомых налипали на твои очки, на лицо, но во всяком случае жарко тебе уже не было. Тебе понадобилось довольно много времени, прежде чем осознать, что по твоему следу несутся, пронзая тьму, две ослепительно белые фары. Два электрических глаза, направленных прямо на тебя; выхватив из темноты, они уже больше не покидали свою жертву. Тебя охватило беспокойство, и мотор мотоцикла заработал во всю силу, но автомобиль, мчавшийся следом, был гораздо мощнее. Ему не составляло никакого труда держаться за тобой. Твой мотоцикл петлял по лесу. Легкое поначалу беспокойство переросло в панику перед этим настойчивым взглядом, который не отпускал тебя. В зеркале заднего вида можно было разглядеть, что водитель один. Казалось, он и не хотел приближаться к тебе, просто неотступно следовал позади и не отпускал. Гроза наконец все-таки разразилась. Пошел сначала мелкий и редкий, потом проливной дождь. Автомобиль появлялся вновь и вновь на каждом вираже. Вода стекала с тебя ручьями, дрожь пробирала до костей. Указатель уровня бензина начал опасно мигать. Его оставалось лишь на несколько километров. В какой-то момент после всех этих поворотов по лесным тропинкам ты осознал, что направление потеряно окончательно. Тебе было непонятно, куда ехать, чтобы добраться до ближайшей деревни. Шоссе было скользким, мотоцикл замедлил ход. Внезапно, одним рывком, автомобиль настиг тебя, почти обогнал, пытаясь вытолкнуть на обочину. Тебе пришлось затормозить, мотоцикл сделал резкий разворот. Мотор заработал вновь, мотоцикл уже готовился рвануть в обратном направлении, когда до тебя донесся скрежет тормозов: преследователь тоже развернулся и последовал за тобой. Была уже непроглядная ночь, к тому же потоки воды, падающие с неба, мешали различать дорогу впереди. Внезапно тебе пришла в голову мысль, поставив машину на дыбы, броситься на штурм склона и попытаться прорваться через подлесок, но из-за скользкой грязи мотоцикл пробуксовал. Он завалился набок, и мотор заглох. Тебе далеко не сразу удалось его поднять, это оказалось нелегко. Ножной стартер не заработал, бензина больше не осталось. Мощная фара осветила мокрую лесную поросль. Пучок света выхватил тебя из тьмы, не позволив спрятаться за ствол дерева. За правым голенищем удалось нащупать лезвие кинжала, это был нож солдата вермахта, он всегда был при тебе. Да, автомобиль тоже резко остановился посреди дороги, и живот у тебя свело от страха, когда черный силуэт вскинул на плечо ружье. Дуло было обращено в твою сторону. Звук выстрела слился с очередным раскатом грома. Фонарик неподвижно лежал на крыше автомобиля. Потом погас. От быстрого бега перехватывало дыхание. Руки были ободраны в кровь, потому что приходилось пробираться сквозь кусты, чтобы проложить себе путь. Время от времени фонарь зажигался вновь, внезапно сзади тебя взрывалась яркая вспышка света, освещая твой путь. Сердце колотилось так сильно, что остальные звуки пропали; на ботинках налипла корка грязи и мешала тебе бежать. В кулаке было по-прежнему зажато лезвие ножа. Сколько длилось это преследование? Уже на последнем издыхании тебе пришлось перепрыгнуть через поваленный ствол. Пенек, торчавший из земли, попал тебе под ноги, и тело растянулось на размокшей земле. До тебя донесся крик, похожий скорее на рычание тигра. Он прыгнул прямо на твою руку, давя ее каблуком сапога. Кулак разжался и выпустил нож. Потом он бросился на тебя, его руки с силой сжали твои плечи, затем одна поднялась к твоему рту, другая стала сжимать горло, в то время как его колени больно давили на поясницу. Можно было попытаться прокусить ему ладонь, но твои зубы вцепились в ком земли. Он держал тебя, не давая выпрямиться. Так вы оставались долго, спаянные, как сиамские близнецы, одни в темноте… Дождь между тем прекратился. III Алекс Барни лежал на складной металлической кровати в комнате в мансарде. Он ничего не делал, просто ждал. Стрекот цикад, наполнявший пустошь, казался назойливым шумом. В окне Алекс видел двурогие силуэты оливковых деревьев, скорчившихся в ночи, застывших в несуразных позах; рукавом рубашки он вытер лоб, по которому струился едкий пот. Голая лампочка, подвешенная на шнуре, привлекала полчища комаров; каждые четверть часа Алекса охватывал приступ гнева, и он опрыскивал насекомых облачком из пульверизатора. На бетонном полу виднелся целый ореол черных раздавленных трупиков, с крошечными красными точками. Алекс с трудом поднялся и, заметно прихрамывая, опираясь на палку, вышел из комнаты и направился в кухню этого домика, затерянного среди полей, где-то между городками Кань и Грасс. Холодильник был битком набит съестными припасами. Алекс взял банку пива, вскрыл и стал пить. Прикончив ее, он громко рыгнул, взял другую банку и вышел из домика. Вдалеке, чуть ниже холмов, топорщившихся оливковыми деревьями, в лунном свете виднелось море, сверкавшие под чистым, без единого облачка, небом. Алекс осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, сделал несколько шагов. Стреляющая боль разламывала бедро. Повязка сильно сжимала плоть. Вот уже два дня гноя не было, но рана все не затягивалась. Пуля прошла через мышечные ткани, чудом не задев бедренную артерию и кость. Алекс одной рукой оперся о ствол оливкового дерева и помочился, опрыскивая струей цепочку муравьев, волочивших по земле целый пучок былинок. Он вновь принялся пить, припав ртом к банке, прополоскал горло пеной, сплюнул. Он присел на скамейку на веранде, вздохнул. Из кармана штанов вытащил пачку сигарет «Голуаз». Пиво пролилось на футболку, и так уже засаленную и пыльную. Сквозь ткань он потрогал живот, сжав большим и указательным пальцами складку кожи. Он толстел. Вот уже три недели невольного безделья, когда делать ему было совершенно нечего – только есть и спать, – он толстел. Он расправил башмаком газетный лист двухнедельной давности. Из-под каблука показалась фотография человека, напечатанная на первой странице. Его собственное лицо. Текст под изображением был набран жирным шрифтом, из которого выпирали еще более крупные заглавные буквы: его имя. Алекс Барни. Другая фотография, поменьше: мужчина положил руку на плечо женщины, держащей ребенка. Алекс прочистил горло и плюнул на газету. Слюна, к которой примешались крошки табака, попала прямо на лицо ребенка. Алекс набрал слюны еще, плюнул и на этот раз не промахнулся, попал точно в цель, в лицо полицейского, который улыбался своей семье. Сегодня этот полицейский был мертв. Остаток пива он тоже вылил на газету, буквы расплылись, очертания лиц тоже, бумага набухла. Он погрузился в созерцание дорожки, которую оставляла жидкость, изливавшаяся, капля за каплей, на страницу. Затем, топая ногами, он разорвал газету. На него опять накатила волна ярости. В глазах защипало, но слезы так и не выступили, рыдания, поднявшиеся было из горла, не вырвались наружу и не принесли ему облегчения. Он потрогал бинт повязки, разгладил складку, стянул повязку покрепче, переколов английскую булавку. Положив руки на колени ладонями вниз, он долго сидел так, уставившись в ночь. Вначале, в первые дни, когда он только поселился в домике, одиночество едва не свело его с ума. Из-за воспалившейся раны поднялась температура, в ушах гудело, и ко всем этим неприятным ощущениям примешивался еще и назойливый стрекот цикад. Он внимательным взглядом обводил пустошь, и порой ему казалось, что какой-нибудь ствол сдвигается с места; ночные шумы тревожили его. Он не выпускал из руки револьвер, а когда ложился спать, клал его себе на живот. Он всерьез стал опасаться, что сходит с ума. Сумка, набитая купюрами, лежала возле ножки кровати. Ночами он свешивал руку под железную стойку, погружал пальцы в кипу бумажек, перебирал их, щупал, наслаждался прикосновением. Порой случались мгновения настоящей эйфории, он не мог сдержать приступ смеха, уверяя себя, что в конечном итоге ничего плохого с ним произойти не может. Его не найдут. Здесь он в полной безопасности. Никаких домов по соседству, во всяком случае, на расстоянии километра. Какие-то голландские или английские туристы, которые купили несколько полуразрушенных домишек и проводили здесь отпуска. Иногда появлялись стада хиппи. Еще какой-то гончар… Их опасаться нечего. В течение дня он несколько раз брал в руки бинокль и рассматривал дорогу и окрестности. Туристы совершали долгие пешие прогулки, собирали цветы. Детишки были на удивление светловолосыми, две маленькие девочки, мальчик постарше. Их мать принимала солнечные ванны, лежа обнаженной на плоской крыше домика. Алекс наблюдал за ней, держа руку между ног, сжимая кулак и ругаясь. Он вернулся на кухню, чтобы приготовить себе омлет. Он съел его прямо со сковородки, подобрав сочные остатки кусочком хлеба. Потом он стал метать стрелки, но ему быстро надоело ходить после каждого броска туда-обратно и подбирать упавшие. Еще у него имелся электрический бильярд, который в начале его пребывания здесь еще работал, но вот уже целую неделю, как сломался. Он включил телевизор. Какое-то время он колебался, на чем остановиться: по Третьему каналу шел какой-то вестерн, а по Первому каналу показывали эстрадный концерт. В вестерне рассказывалась история некоего бродяги, наводившего ужас на всю деревню, который стал судьей. Это был совершенно ненормальный тип, он прогуливался в компании медведя и как-то странно держал голову, она была чуть свернута набок: бандит-судья выжил после повешения… Алекс выключил звук. Настоящего судью в красной мантии и чем-то вроде воротника из белого меха он однажды видел. Это было во Дворце правосудия в Париже. Винсент как-то привел его туда, чтобы присутствовать на судебном заседании. Он был малость ненормальным, этот Винсент, единственный приятель его, Алекса. Теперь Алекс попал в изрядную переделку. В такой ситуации, думал он, Винсент знал бы, что делать… Как выбраться из этой дыры, чтобы при этом не попасть в руки полиции, как сбыть купюры, номера которых, конечно же, переписаны, как перебраться куда-нибудь за границу, как устроиться и сделать так, чтобы тебя поскорее забыли. Винсент говорил и по-английски, и по-испански… Но самое главное, Винсент никогда бы не позволил себе так глупо вляпаться! Он предусмотрел бы и полицейского, и камеру слежения, вмонтированную в потолок, которая сняла все подвиги Алекса. И какие подвиги! С криками и руганью ворвался в отделение банка, наставил револьвер на кассира… Винсент догадался бы заранее пересчитать клиентов, приходящих обычно по понедельникам, учел бы появление этого копа, у которого всегда в этот день был выходной и в десять утра тот обычно являлся снять наличные, прежде чем отправиться за покупками в ближайший супермаркет. Винсент непременно надел бы маску, выстрелил в камеру… У Алекса была маска, но коп сорвал ее. Уж Винсент не стал бы дожидаться и сразу бы вырубил этого типа, решившего поиграть в героя. Пока не подох… Но Алекс – оцепеневший от ужаса какую-то частичку мгновения, долю секунды перед тем, как принять решение: стрелять немедленно! – именно Алекс позволил застать себя врасплох, Алекс получил пулю в бедро, Алекс выполз наружу, оставляя за собой кровавый след, с сумкой, набитой деньгами; нет, и в самом деле Винсент выкрутился бы гораздо лучше! Но Винсента больше не было. Никто не знал, где он прячется. Может быть, он умер? Во всяком случае, его отсутствие имело катастрофические последствия. И все-таки Алекс научился жить заново. После исчезновения Винсента он обзавелся новыми друзьями, которые снабдили его фальшивыми документами и предоставили убежище в этом домике, затерянном в провансальской пустоши. За четыре года, прошедшие после того, как пропал Винсент, Алекс сильно изменился. Ферма его отца, трактор, коровы – все это было теперь очень далеко. Он стал вышибалой в одном ночном клубе в Мо. Порой субботними вечерами его мускулистые лапы устраивали настоящий разгром, расшвыривая пьяных и буйных клиентов. Алекс как следует приоделся, на руке у него блестело солидное кольцо, он купил машину. Почти приличный господин! И коль скоро ему приходилось драться ради выгоды других, в какой-то момент он спросил себя, почему бы, в конце концов, ему не подраться ради собственной выгоды, это будет не так-то плохо. И он дрался, дрался, дрался. Поздними вечерами в Париже, при выходе из ночных заведений, ресторанов… Это была настоящая жатва: более или менее туго набитые бумажники, кредитные карты, такие удобные, чтобы оплачивать счета за пополнение гардероба, ставшего к тому времени вполне представительным. Наконец Алексу надоело рисковать ради, в общем-то, не такой уж и внушительной прибыли. За один-единственный раз, в банке, если хорошенько постараться, можно было бы до конца своих дней избавить себя от необходимости драться. Он сидел, вяло развалившись в кресле, тупо уставившись в уже пустой экран телевизора. Вдоль плинтуса, попискивая, пробежала мышка, едва не задев его. Резким движением он выбросил вперед руку с раскрытой ладонью, и пальцы его сомкнулись на маленьком мохнатом тельце. Он чувствовал, как испуганно бьется крошечное сердце. Он вспомнил поля детства, колеса тракторов, распугивающие крыс, птиц, прятавшихся в живой изгороди. Он приблизил мышь к своему лицу и медленно стал сжимать кулак. Его ногти понзились в шелковистую шерстку. Писк стал пронзительнее. Вновь перед его глазами возникла газетная страница, жирные буквы, его собственная фотография, обрамленная колонками журналистской болтовни. Он поднялся с кресла, вышел на порог и, размахнувшись, изо всех сил швырнул мышь далеко в темноту. …Во рту стоял отвратительный вкус заплесневелой земли, а под тобой вязкая, скользкая грязь, она, словно теплый кокон, обволакивает твое голое тело – рубашка порвалась, – запахи мокрого мха, гнилого дерева. И еще тиски его рук вокруг твоей шеи, на твоем лице, судорожно сжатые пальцы, не дающие пошевелиться, согнутые колени, стиснувшие твою поясницу, на которую он навалился всем своим весом, словно бы хотел вдавить в землю, заставить тебя исчезнуть. Он задыхался, пытаясь перевести дыхание. Тебе, не имевшему возможности пошевелиться, оставалось только одно – ждать, просто ждать. Нож лежал там, в траве, где-то справа. Нужно было лишь подождать несколько секунд, чтобы он ослабил тиски, и тогда его можно было бы сбросить, скинуть с себя, опрокинуть, дотянуться до кинжала и убить его, убить, вспороть ему живот, этой сволочи! Кто это был? Какой-нибудь псих? Накачавшийся наркотиками садист, шляющийся по лесам? Несколько долгих мгновений вы валялись в грязи, сплетясь в болезненных объятиях, прислушиваясь к дыханию друг друга. Он хотел тебя убить? А перед этим изнасиловать? Лес был невероятно тихим, неподвижным, словно из него ушла всякая жизнь. Он по-прежнему ничего не говорил, дыхание стало более размеренным. Тебе оставалось лишь ждать какого-нибудь движения. Может, он потянется рукой к низу живота? Что-нибудь в этом роде… Понемногу тебе удалось справиться с ужасом, уже можно было подумать о сопротивлении, можно было вцепиться ногтями в его глаза, а зубами – в горло. Но ничего не происходило. Тебе оставалось только лежать, задыхаясь под его весом, и ждать. И вдруг он засмеялся. Радостным, искренним, совсем детским смехом. Смехом мальчишки, который только что открыл рождественский подарок. Смех прекратился. До тебя донесся его голос. Размеренный, ровный. – Не бойся ничего, детка, не двигайся, я не сделаю тебе больно… Его левая рука отпустила твое горло, он вновь зажег фонарь. Нож действительно валялся там, в траве, сантиметрах в двадцати, не больше. Но своей ногой он еще сильнее вдавил в землю твою ладонь, а потом отбросил нож как можно дальше. Твой последний шанс. Он поставил фонарь на землю и, схватив тебя за волосы, повернул твое лицо так, чтобы на него падал луч желтого света. Твои глаза мгновенно ослепли. Он заговорил вновь: – Да… это и в самом деле ты! Его колени все сильнее и сильнее давили тебе на спину. Тебе не удалось сдержать крик, но он тут же прижал к твоему лицу какую-то тряпку. Несмотря на все судорожные усилия, сознание постепенно ускользало, и, когда он все-таки ослабил хватку, тебя уже обволокла непроницаемая темнота. Поток густой, бурлящей, как варево, темноты. Прошло довольно много времени, прежде чем оцепенение тебя отпустило. Воспоминания были расплывчатыми. Наверное, тебе, уснувшему в своей постели, просто снились кошмары, страшные сны? Но нет, вокруг было по-прежнему черно, как глубокой ночью, но теперь сознание полностью вернулось. Из горла вырвался долгий, резкий крик. Хотелось пошевелиться, выпрямиться. Но запястья и лодыжки были обмотаны цепями, которые предельно ограничивали любые движения. В темноте удалось ощупать поверхность, на которую тебя положили. Это была твердая поверхность, покрытая чем-то вроде навощенной ткани. А сзади находилась стена, обитая пенопластом. Цепи были вбиты в стену, и очень крепко. Упершись ногой в стену, можно было попытаться сильно потянуть, но, когда наконец это удалось проделать, стало понятно: цепи выдержали бы и гораздо большее усилие. И только тогда появилось осознание собственной наготы. Твое голое, совершенно голое тело было приковано к стене июнями. Твои дрожащие пальцы ощупали кожу в поисках какой-нибудь раны, боли от которой пока не чувствовалось. Но нет, она была чистой, гладкой и безболезненной на ощупь. В этой темной комнате холодно не было. При всей наготе холодно тебе не было. Из горла вырвался вопль, крик, рев… Но напрасно было плакать, колотить кулаками в стену, пытаться вырвать цепи, вопить в бессильной ярости. Тебе казалось, что это длилось много часов. Уставшее тело опустилось на землю, на затянутый тканью пол. Пришла мысль, что тебя, очевидно, накачали наркотиками и все происходящее лишь галлюцинации, бред… Или, может, этой ночью, когда мотоцикл несся по дороге, произошла авария, несчастный случай, и наступила смерть; пока воспоминания о самом моменте смерти ускользали от тебя, но, может, они еще вернутся? Ну конечно, это была смерть: оказаться закованным в цепи, в темноте, ничего не знать… Но нет, все-таки это была жизнь. Какой-то садист схватил тебя в лесу, но он не сделал тебе ничего плохого, ничего. Я схожу с ума… Такая мысль появилась тоже. Голос был слабым, хриплым, севшим, горло сухим, кричать больше не получалось. И тогда захотелось пить. В какой-то момент удалось заснуть. При пробуждении жажда стала еще сильнее, она словно подстерегала тебя, притаившись во тьме. Она терпеливо сторожила твой сон. Она сжимала тебе горло, назойливая и порочная. Шероховатая, густая пыль забила тебе рот, острые пылинки скрипели на зубах; это было не простое желание пить, нет, это было совсем другое, чего до сих пор испытывать не приходилось и имя чему, звонкое и ясное, казалось хлестким, как удар хлыста: жажда. Можно было попытаться подумать о другом. Например, вспоминать и читать в уме стихи. Время от времени удавалось выпрямиться и позвать на помощь, затем опять колотить кулаками по стене. Сначала был вой – хочу пить, потом шепот – хочу пить, наконец, сил осталось лишь подумать: хочу пить! Пришло сожаление, что в самом начале, когда захотелось помочиться, тебе удалось, натянув цепи, послать струю как можно дальше, чтобы положенная на полу ткань, служившая тебе убогим ложем, оставалась сухой. Я подохну от жажды, а ведь можно было выпить мочу… Наконец пришел сон. На несколько часов или всего лишь на несколько минут? Понять это не было никакой возможности, в темноте, без одежды, без каких бы то ни было ориентиров. Прошло много времени. Внезапно пронзила мысль: произошла ошибка! Тебя приняли за другого человека, совсем не тебя собирались мучить в этой ужасной комнате. Удалось собрать последние силы, чтобы прокричать: – Месье, умоляю вас! Послушайте, вы ошиблись! Я Винсент Моро! Вы ошиблись! Винсент Моро! Винсент Моро! Но потом на память пришел тот фонарь в лесу. Желтый пучок света на твоем лице, и его голос, глухой голос, который произнес: это и в самом деле ты. Значит, ошибки никакой не было. Часть вторая ЯД I Этим утром в понедельник Ришар Лафарг поднялся рано. День предстоял насыщенный. Встав с постели, он несколько раз переплыл бассейн, потом позавтракал, сидя в парке, наслаждаясь утренним солнцем, пробегая рассеянным взглядом заголовки сегодняшних газет. За рулем «мерседеса» его уже поджидал Роже. Перед отъездом Ришар пошел поприветствовать Еву, которая еще спала. Он легонько похлопал ее по щеке, чтобы разбудить. Ошеломленная, она вскочила рывком. Одеяло соскользнуло, и Ришар полюбовался изящным изгибом ее груди. Кончиком указательного пальца он потрогал ее, чуть приподняв кожу возле самого соска. Она не могла удержать смех, взяла его руку и направила ее вниз по своему животу. Ришар торопливо отдернул руку. Он поднялся и вышел из комнаты. На пороге обернулся. Ева полностью сбросила одеяло и протягивала к нему руки. Теперь настала его очередь рассмеяться. Кретин, – прошипела она сквозь зубы, – ты же подыхаешь от похоти! Он пожал плечами, повернулся и вышел. Полчаса спустя он уже был в клинике, в самом центре Парижа. Он руководил отделением пластической хирургии, имевшим международную известность. Но там он проводил лишь утренние часы, вторая половина дня была посвящена его собственной клинике в Булони. Он закрылся в своем кабинете, чтобы внимательно изучить материалы, касающиеся назначенной на сегодня операции. Ассистенты уже с нетерпением дожидались его. Обдумав все без спешки, он переоделся в стерильный комплект и вошел в операционный блок. Зал поднимался вверх наподобие амфитеатра, отделенного от хирургического блока стеклянной перегородкой. Зрителей, врачей и студентов, собралось довольно много; все внимательно слушали, как Лафарг голосом, деформированным микрофоном, излагает данный случай. – Итак, на лбу и на щеках мы имеем обширные коллоидные рубцы: перед нами ожог в результате взрыва химического реактива. Свод носа практически отсутствует, веки разрушены. Следовательно, мы наблюдаем здесь типичные показания для лечения цилиндрическими лоскутами… Для операции мы используем кожу с предплечий и живота… С помощью скальпеля Лафарг уже делал широкие прямоугольные надрезы на животе пациента. Сверху, над операционным столом к стеклу прилипли лица зрителей. Час спустя он уже смог продемонстрировать первый результат: лоскуты кожи, сшитые в виде цилиндров, с предплечий и живота оперируемого переносились на его лицо, обезображенное ожогами. Двойной слой и особый метод закрепления должны были позволить восстановить поврежденный лицевой покров. Пациента уже унесли. Сняв маску, Лафарг завершил пояснения: – В данном случае операционный план был обусловлен очередностью неотложных мер. Само собой разумеется, что этот вид хирургического вмешательства должен быть повторен многократно, прежде чем будет получен сколько-нибудь удовлетворительный результат. Поблагодарив аудиторию за внимание, он покинул операционный блок. Уже перевалило за полдень. Лафарг направился к ближайшему ресторану; по пути ему попался парфюмерный магазин. Он вошел купить флакончик духов для Евы, который предполагал преподнести ей этим же вечером. После обеда Роже отвез его в Булонь. Консультации начинались в два часа. Лафарг принимал пациентов быстро: молоденькая мамаша привела сына, у которого была врожденная «заячья губа», потом перед ним прошло множество носов – понедельник был днем носов: сломанные носы, слишком большие носы, кривые носы… Лафарг ощупывал носовые перегородки и мял хрящи, показывал фотографии «до» и «после». Среди пациентов преобладали женщины. Когда консультации были закончены, он еще некоторое время поработал один, полистал последние американские журналы. Роже заехал за ним в шесть вечера. По возвращении в Везине он постучал в дверь Евиной комнаты, отодвинул засов. Она сидела за пианино, полностью обнаженная, играла сонату, делая вид, что не замечает присутствия Ришара. Она демонстративно сидела на табурете спиной к нему. Ее черные волнистые волосы падали прядями на плечи; ударяя по клавишам, она качала головой. Он с восхищением смотрел на ее спину, сильную и мускулистую, ямочки на пояснице, ягодицы… Внезапно она оборвала сонату, легкую и приторную, и начала играть первые такты мелодии, которую Ришар ненавидел. Чуть хрипловатым голосом она напевала, особенно напирая на низкие звуки. «Some day, he'll come along, The Man I Love…» Она взяла диссонирующий аккорд, прервав игру, и движением бедер крутанула вращающийся табурет. Теперь она сидела лицом к Ришару, раздвинув ноги, в вызывающе-непристойной позе. В течение нескольких секунд он не мог отвести глаз от темного треугольника на лобке. Она нахмурила брови и медленно стала еще шире раздвигать ноги, затем засунула палец во влагалище и застонала, кривя губы. – Хватит! – крикнул он. Неловким жестом он протянул ей флакон духов, купленный утром. Она насмешливо взглянула на подарок, но в руки брать не стала. Он поставил коробочку на пианино и бросил ей пеньюар, велев прикрыться. Она рывком поднялась и, не прекращая улыбаться, приблизилась вплотную к нему, скинув пеньюар на пол. Обвив руки вокруг его шеи, она потерлась грудью о грудь Ришара. Чтобы освободиться от Евы, ему пришлось скрутить ей запястья. – Готовьтесь! – приказал он. – День был великолепный. Мы поедем развлечься. – Мне одеться шлюхой? Он набросился на нее и руками сильно сдавил шею, удерживая ее на расстоянии. Он повторил приказ. Она задыхалась от боли, так что он вынужден был ослабить хватку. – Простите меня, – пробормотал он. – Прошу вас, одевайтесь. Он, взволнованный, спустился на первый этаж. Чтобы успокоиться, стал просматривать почту. Необходимость углубляться в скучные материальные и хозяйственные проблемы вызывала в нем раздражение, но с тех пор, как в доме поселилась Ева, он вынужден был уволить особу, которая прежде занималась мелкими секретарскими обязанностями. Он был еще погружен в этот нескончаемый ворох бумаг, когда в гостиной появилась Ева. Она была ослепительно хороша в черном парчовом платье, сильно декольтированном; ее шею украшало жемчужное колье. Она наклонилась к нему, и он узнал запах духов, которые только что ей преподнес. Она улыбнулась ему и взяла за руку. Он сел за руль «мерседеса»; прошло несколько минут, прежде чем они въехали в лес Сен-Жермен, где этим вечером было много гуляющих, привлеченных теплой и спокойной погодой. Она шла рядом, склонив голову ему на плечо. Сначала они молчали, затем он рассказал ей про утреннюю операцию. – Ты мне осточертел, – ласково пропела она. Он замолчал, слегка раздосадованный ее реакцией. Она взяла его руку и, чем-то явно заинтересовавшись, стала разглядывать. Потом ей захотелось присесть на скамейку. – Ришар? Казалось, он витал где-то далеко, ей пришлось окликнуть его снова. Он обернулся к ней. – Очень хочется увидеть море… Давно уже. Мне так нравилось плавать, ты же знаешь. Один день, всего на один-единственный день увидеть море. Потом я буду делать все, что ты хочешь… Он пожал плечами, объяснил, что проблема совсем не в этом. – Я обещаю, что не сбегу… – Ваши обещания ровным счетом ничего не стоят! К тому же вы и так делаете все, что я хочу! Явно раздраженный, он попросил ее замолчать. Они прошли еще немного, пока не добрались до воды. Какие-то молодые люди занимались серфингом на Сене. Вдруг она воскликнула: «Есть хочу!» и дождалась ответа Ришара, который предложил ей поужинать в одном ресторанчике, совсем рядом. Они устроились за столиком под навесом, официант подошел взять заказ. Она ела с аппетитом, в то время как он почти ни к чему так и не притронулся. Она раздраженно пыталась добраться до хвоста лангуста, и поскольку ей удавалось справиться с этим с большим трудом, на лице появилась гримаса обиженного ребенка. Он не смог удержаться от смеха. Она тоже засмеялась, и лицо Ришара застыло. Боже, подумал он, в какие-то мгновения она кажется почти счастливой! Это невероятно, несправедливо! Она, похоже, поняла, почему настроение Лафарга изменилось, и, сделав ему знак склониться поближе, прошептала на ухо: – Ришар, слушай. Официант, ну вон там, с самого начала ужина просто пожирает меня глазами. Можно было бы устроить попозже… – Замолчите! – Ну а что такого? Я иду в туалет, назначаю ему свидание, и потом мы встречаемся в кустах. Он отшатнулся от нее, и она продолжала шептать уже громче, посмеиваясь: – Ты что, не хочешь? Ты спрячешься и сможешь за всем наблюдать, я сделаю так, чтобы мы оказались поближе к тебе. Ну посмотри, он просто слюни пускает от желания… Затянувшись сигаретой, он выпустил дым прямо ей в лицо. Но она все не прекращала говорить: – Что, нет? В самом деле? Я могу быстренько, просто платье задрать, ты же любил так, вначале. «Вначале» и вправду Ришар любил привозить Еву в Булонский или Венсенский лес и заставлял ее отдаваться ночным прохожим, наблюдая за ее унижением, спрятавшись поблизости в зарослях. Потом, из страха перед полицейской облавой, которая стала бы для него катастрофой, он снял студию на улице Годо-де-Моруа. С тех пор он заставлял Еву заниматься проституцией регулярно, раза два или три в месяц. Этого было достаточно, чтобы на какое-то время усмирить его ненависть. – Сегодня, – сказал он, – вы определенно решили быть несносной… Вы почти внушаете мне жалость! – Я тебе не верю! Она провоцирует меня, подумал он, она хочет, чтобы я решил, будто она вполне комфортно себя чувствует в этой грязи, в которой я заставляю ее существовать, она хочет, чтобы я поверил, что она находит удовольствие в своем унижении… Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2149995) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.