Тигр, светло горящий
Трейси Шевалье


1792 год, Англия. Семейство Келлавеев переезжает из провинции в Лондон, город величия и порока. В столице неспокойно. За Ла-Маншем бунтует Франция. Всех неблагонадежных и сочувствующих французским революционерам ставят под подозрение – кто не за короля, тот против Бога. Беда приходит и в семью Келлавеев. Дочь Томаса Келлавея, Мейси, становится жертвой похоти сына владельца цирка и дома, в котором они обитают. Сам Томас, отказавшись поставить подпись под декларацией преданности королю, настраивает против себя общество. Единственный, кто не побоялся прийти на помощь изгоям, это Уильям Блейк, поэт, вольнодумец, художник, мистик, умеющий разглядеть в человеке то, что скрыто под его временной оболочкой…

Очередной шедевр от автора, подарившего миру роман «Девушка с жемчужной сережкой».





Трейси Шевалье

Тигр, светло горящий



Моим родителям посвящается





Tracy Chevalier


THE MOONS PINNERS




© 2007 by Tracy Chevalier.


This edition published by arrangement with Curtis Brown UK and Synopsis Literary Agency





I

МАРТ 1792





Глава первая


Было что-то унизительное в этом ожидании – на людной лондонской улице, в телеге, груженной всем твоим скарбом словно на потребу любопытствующим взглядам. Джем Келлавей сидел у штабеля виндзорских стульев[1 - Виндзорские стулья напоминают так называемые венские, но оснащаются еще и подлокотниками.], сделанных его отцом для семьи много лет назад, и с ужасом смотрел на прохожих, которые, не стесняясь, открыто разглядывали содержимое телеги. Он не привык видеть столько незнакомых людей сразу и быть объектом их пристального внимания. Если в их дорсетширской[2 - Дорсет (или в старину Дорсетшир) – графство на юго-западе Англии на побережье Ла-Манша.] деревне появлялся даже один новый человек, это становилось событием, которое обсуждалось несколько дней. Мальчик притаился среди семейных пожитков, старясь быть как можно более незаметным. Да его внешность и не привлекала особого внимания: обыкновенный жилистый мальчишка с узким лицом, глубоко посаженными голубыми глазами и соломенного цвета волосами, завитки которых закрывали уши. Люди глазели больше на вещи, чем на него. Какая-то пара даже остановилась и принялась все трогать, будто выбирая грушу посочнее на рынке: женщина ощупывала рубчик ночной рубахи, торчавшей из хозяйственной сумки, а мужчина, взяв одну из пил Томаса Келлавея, проверял, хорошо ли заточены зубцы. И только когда Джем крикнул: «Эй!», неторопливо положил ее на место.

Большая часть телеги была занята инструментом, которым отец Джема зарабатывал хлеб свой насущный: деревянные обручи для выгибания заготовок под спинки и подлокотники к виндзорским стульям, разобранный токарный станок, на котором вытачивались ножки, и целый набор пил, топоров, стамесок и коловоротов. Инструмент Томаса Келлавея занимал столько места, что в течение той недели, пока они добирались из Пидлтрентхайда[3 - Деревня в западном Дорсете, расположена в долине Пидл.] до Лондона, членам его семьи приходилось по очереди идти рядом с поклажей.

Телега, управлявшаяся их земляком из Пидл-Вэлли[4 - Долина в Дорсете длиной около 12 и шириной около 5 км, где протекает речушка Пидл и расположено несколько деревень.] мистером Смартом, в котором внезапно проснулся вкус к приключениям, остановилась перед зданием амфитеатра Астлея[5 - Филип Астлей (1742–1814) открыл свой амфитеатр в Лондоне в 1773 г. Это сооружение сгорело в 1794 г., но было отстроено заново. Конфигурация амфитеатра, или цирка, Астлея впоследствии стала стандартной для цирков всего мира. Считается отцом современного цирка. В молодости служил в армии в драгунском полку. Основатель первого в Англии профессионального цирка.]. У Томаса были самые туманные представления о том, где ему искать Филипа Астлея, он даже плохо себе представлял размеры Лондона, полагая, что сможет остановиться где-нибудь в центре и увидеть цирк, как в родном Дорчестере[6 - Небольшой город в графстве Дорсет.]. К счастью, заведение Астлея было широко известно, и их сразу же направили к Вестминстерскому мосту[7 - Мост через Темзу, соединяющий Вестминстер и Ламбет, построен в 1750 г. (перестроен в 1862-м).], в конце которого стояло большое здание с четырьмя колоннами у парадного входа и круглой заостренной деревянной крышей. В самом центре купола развевался огромный белый флаг, с одной стороны которого было начертано черным «АМФИТЕАТР», а с другой красным – «АСТЛЕЯ».

Стараясь не обращать внимания на уличных зевак, Джем устремлял взгляд на Темзу, по бережку которой надумал прогуляться мистер Смарт – «посмотреть, что такое этот ихний Лондон». До этого в Дорсете Джем видел только две речушки: Фром – шириной с небольшой лужок и Пидл – всего лишь ручеек, через который можно было легко перепрыгнуть. Лондонская река была совсем другой – широкое пространство бурлящей, пенящейся зеленовато-коричневой воды, то набегающей на берега, то отступающей от них под воздействием приливов далекого моря. Множество лодок сновало по воде, а Вестминстерский мост, устремлявшийся к расположенному вдалеке нагромождению квадратных башен Вестминстерского аббатства[8 - Особая королевская церковь в Лондоне, место коронации английских монархов, захоронения королей и знаменитостей, построена в XI веке.], кишел повозками, телегами и всевозможным людом. Никогда прежде Джем не видел столько народу – даже в рыночный день в Дорчестере. Зрелище людской толчеи так завладело его вниманием, что он не замечал больше ничего вокруг.

Хотя его и подмывало спрыгнуть с телеги и присоединиться к мистеру Смарту у кромки воды, оставить Мейси и мать он не решался. Мейси Келлавей изумленно оглядывалась вокруг и обмахивала платком лицо.

– Ну и жарища для марта месяца, – сказала она, – у нас дома-то небось похолоднее, а. Джем?

– Завтра будет попрохладнее, – пообещал Джем.

Мейси была на два года старше, но Джему нередко казалось, что она – его младшая сестренка, которой нужна защита в этом непредсказуемом мире, хотя никаких особых неожиданностей в Пидл-Вэлли ее и не подстерегало. Но здесь – совсем другое дело.

Анна Келлавей, как и Джем, смотрела на реку. Ее глаза были прикованы к налегающему на весла мальчишке. Напротив него сидела собака, от жары высунув язык. Пес был единственным грузом в лодке. Джем знал, какие мысли не дают покоя матери, следившей за движением лодки: она думала о его брате Томми, который тоже очень любил собак; у его ног всегда вертелась хотя бы одна деревенская псинка.

Томми был хорошеньким мальчишкой, склонным помечтать среди бела дня, что обескураживало его родителей. С первых лет его жизни стало понятно, что по отцовским стопам он не пойдет, потому что он не чувствовал дерева, не понимал его и не испытывал ни малейшего интереса к инструментам, как ни пытался отец научить его работать ими. Коловорот замирал у него на полуобороте, станок замедлял вращение и останавливался, а Томми стоял, устремив взгляд в огонь или куда-то вдаль – эту привычку он унаследовал от отца, только вот в отличие от родителя не обладал способностью возвращаться к работе.

Несмотря на такую никчемность – черта, обычно вызывавшая у Анны Келлавей презрение, – мать любила его больше, чем других детей, хотя и не могла этого объяснить. Возможно, она чувствовала, что он беспомощнее других и больше нуждается в ней. И уж конечно, с ним было весело, как ни с кем другим, – она от души смеялась, слушая его шутки. Но смех ее смолк навсегда в то утро шесть недель назад, когда она нашла Томми под грушевым деревом в углу сада. Он, наверное, хотел снять одну-единственную оставшуюся грушу, которая так прочно держалась на ветке, что провисела всю зиму, дразня детей. Сук обломился, Томми упал и сломал шею. Острая боль пронзала грудь Анны Келлавей всякий раз, когда она вспоминала о сыне. И теперь, глядя на мальчишку с собакой в лодке, она мучительно страдала. Первые лондонские впечатления не смогли залечить ее душевную рану.




Глава вторая


Томас Келлавей, проходя между высокими колоннами перед амфитеатром, чувствовал себя маленьким и ничтожным. Он был почти незаметен среди этого великолепия: невысокий и худой, с коротко подстриженными волосами в мелкую кудряшку, похожими на шерсть терьера. Оставив на улице свою семью и войдя внутрь, он оказался в темном и пустом фойе.

хотя через закрытую дверь до него и доносилось цоканье копыт и хлесткие удары бича. Двигаясь на эти звуки, он вошел в зал и остановился среди зрительских скамей. В изумлении смотрел он на арену, по которой скакали несколько лошадей, и наездники не сидели, а стояли на седлах. В центре находился молодой человек, который, щелкая бичом, выкрикивал указания наездникам. Хотя Томас и видел это самое представление месяц назад в Дорчестере, он смотрел разинув рот. Ему казалось удивительным, что наездники, оказывается, могут повторить свой трюк. Один раз – ну, могло просто повезти, но если два – это свидетельствовало о настоящем мастерстве.

Вокруг арены возвышались ложи и балкон, где были сидячие и стоячие места. Над всем этим висела громадная трехъярусная люстра на основе тележных колес. Кроме того, свет внутрь проникал и через открытые ставни в крыше.

Томас недолго смотрел на наездников, потому что к нему подошел человек и спросил, что ему надо.

– Мне бы… это… мистера Астлея, сэр, если они меня примут, – ответил Келлавей.

Длинноусый Джон Фокс, помощник Филипа Астлея, смотрел на Томаса из-под тяжелых век, которые обычно были полуопущены и широко открывались лишь в случаях катастроф. Появление в амфитеатре просителя вряд ли можно было отнести к разряду непредвиденной беды, а потому Джон Фокс смотрел на дорсетширца без удивления и из-под прищуренных век. Он привык к тому, что его босса все время хотят видеть какие-то люди. А еще у него была цепкая память – полезное качество в помощнике, – и он помнил Томаса: видел его месяц назад в Дорчестере.

– Идите на улицу, – сказал Фокс, – и я думаю, он, когда выйдет, увидит вас.

Томас Келлавей вернулся к телеге и своему семейству, пораженный видом сонных глаз Джона Фокса и его неопределенным ответом. Ему и без того хватало треволнений – он ведь перевез свою семью в Лондон, потратил немало денег в надежде заработать больше.

Никто – и в первую очередь он сам – и предположить не мог, что семья дорсетширского мебельщика, чьи предки несколько веков прожили в Пидл-Вэлли, вдруг переедет в Лондон. В его жизни до встречи с Филипом Астлеем все было обычнее обычного. Ремеслу изготовителя стульев он научился у отца, после смерти которого унаследовал мастерскую. Он женился на дочери лесоруба – близкого друга отца и, если не считать возни в кровати, жил с ней, словно с сестрой. Дом у них был в Пидлтрентхайде, деревне, в которой оба выросли и родили трех сыновей – Сэма, Томми и Джема и одну дочь – Мейси.

Два раза в неделю по вечерам Томас отправлялся выпить в «Пять колоколов», по воскресеньям ходил в церковь, а раз в месяц ездил в Дорчестер. Он никогда не видел моря, до которого было двенадцать миль, и никогда не проявлял ни малейшего желания (выказываемого иногда другими посетителями паба) увидеть какие-нибудь соборы, находящиеся всего в нескольких днях пути от Пидлтрентхайда – в Уэллсе, Солсбери или Уинчестере, или съездить в Пул, Бристоль или Лондон. Приезжая в Дорчестер, Томас занимался своими делами: принимал заказы на стулья, покупал дерево и снова возвращался домой. Он предпочитал возвратиться поздно, чем остаться на каком-нибудь постоялом дворе Дорчестера и пропить заработанное. Последнее казалось ему куда как опаснее, чем темень дорог. Он был добродушный человек, его голоса в пабе было почти не слышно, и большой мир мало интересовал Томаса. Больше всего в жизни он любил обтачивать ножки стульев на своем токарном станке, сосредоточиваться на какой-нибудь маленькой канавке или изгибе. Временами он даже забывал, что делает стул, приходя в восторг от текстуры, рисунка или цвета дерева.

Так он жил, так думал жить и дальше, но вот в феврале 1792 года конная труппа Филипа Астлея остановилась на пару дней в Дорчестере, что случилось всего через две недели после падения Томми с грушевого дерева. Часть цирка Астлея после зимы, проведенной в Дублине и Ливерпуле, на пути в Лондон давала представления в городах Дападного побережья. Хотя их гастроли широко рекламировались – повсюду висели плакаты и афиши, а в «Вестерн флай-ингиост» печатались объявления, извещавшие о представлениях, – Томас Келлавей, приехав в очередной раз в город, не знал о том, что туда заявился цирк. Томас доставил заказчику комплект из восьми виндзорских стульев с высокой спинкой. В телеге с ним был его сын Джем, который учился мастерству мебельщика, как и он сам в свое время учился у отца.

Джем помог выгрузить стулья из телеги и наблюдал за общением с заказчиком. Это было своего рода мастерство, требовавшее сложного сочетания почтительности и уверенности, так необходимых для дела.

– Па, – спросил он, когда сделка была совершена и Томас Келлавей положил в карман лишнюю крону, добавленную довольным заказчиком, – а мы можем поехать посмотреть море?

С холма к югу от Дорчестера можно было увидеть море, находившееся оттуда в пяти милях. Джем уже несколько раз любовался этим зрелищем и надеялся когда-нибудь добраться и до самого моря. Бродя в полях под Пидл-Вэлли, он частенько поглядывал на юг, представляя, что многоступенчатые холмы вдруг каким-то чудесным образом раздвинутся и на мгновение перед ним засветится синяя кромка воды, ведущая ко всему остальному миру.

– Нет, сынок, нам нужно торопиться домой, – автоматически ответил Томас, но, увидев изменившееся лицо Джема, будто вдруг затянутое занавеской окно, пожалел о сказанном.

Это напомнило ему о том коротком периоде в жизни, когда он тоже хотел видеть и делать что-то новое, оторваться от заведенного порядка вещей. Но вскоре возраст и чувство ответственности вернули его с небес на землю, и он смирился с необходимостью жить тихой жизнью в Пидле. Джем, без всяких сомнений, со временем тоже смирится с этим. В этом-то и состояла суть взросления. Но сейчас Томас проникся к сыну сочувствием.

Он больше ничего не сказал. Но, проезжая лугом у речушки Фром на окраине города, где было возведено деревянное сооружение с полотняной крышей, они с Джемом увидели жонглеров факелами у дороги, заманивавших зрителей. Тогда Томас нащупал лишнюю крону в своем кармане и свернул в поле. Ничего более непредсказуемого он еще не совершал в своей жизни, и на несколько мгновений из него словно вынули какой-то стержень, будто тонкий ледок, затянувший поверхность пруда, треснул по весне.

Они с Джемом вернулись домой поздно вечером с рассказами об увиденном представлении, а потом – и о разговоре с самим Филипом Астлеем. И пусть Томасу было нелегко смотреть в полные горького упрека глаза жены, осуждающие его за то, что он позволил себе развлекаться, когда еще свежа была могила их сына, но он сказал Анне:

– Он предложил мне работу. В Лондоне. Новая жизнь. Вдали от…

Он не закончил. В этом не было нужды: оба думали о холмике на кладбище Пидлтрентхайда.

К его удивлению – потому что сам-то он не отнесся к этому предложению серьезно, – Анна Келлавей посмотрела ему прямо в глаза и кивнула:

– Хорошо. Пусть будет Лондон.




Глава третья


Келлавей прождали у телеги полчаса, но в конце концов перед ними появился сам Филип Астлей – владелец цирка, создатель представлений, источник невероятных слухов, человек, притягивающий к себе всё артистическое и диковинное, землевладелец, покровитель местного предпринимательства и вообще крупная по любым меркам колоритная личность. На нем было красное пальто с золотыми пуговицами и окантовкой, которое он впервые надел много лет назад, служа кавалерийским офицером. Пуговицы были застегнуты только у шеи, а на выступающем животе, упакованном в белый жилет, полы расходились. Штаны тоже были белые, а голенища сапог разрезаны до самых колен. Единственной уступкой гражданской жизни являлся черный котелок, и Филип Астлей постоянно приподнимал его, приветствуя дам, которых узнавал или хотел бы узнать. Он в сопровождении неизменного Джона Фокса спустился рысцой по ступенькам амфитеатра, подошел к телеге, поднял котелок, приветствуя Анну Келлавей, пожал руку Томасу и кивнул Джему и Мейси.

– Добро пожаловать! – воскликнул он. – Добро пожаловать!

Голос его звучал грубовато и в то же время весело.

– Очень рад снова вас видеть, сэр! Надеюсь, Лондон после Девона вам нравится?

– Дорсетшира, сэр, – поправил его Томас Келлавей. – Мы жили вблизи Дорчестера.

– Ах да, Дорчестер. Прекрасный городишко. Вы делаете бочки, да?

– Стулья, – тихим голосом поправил Джон Фокс.

Поэтому-то он и не отходил ни на шаг от своего нанимателя – чтобы при необходимости подсказать, поправить.

– Ах да, конечно же стулья. А чем я вам могу помочь, сэр, мадам?

Он с некоторой долей смущения кивнул Анне Келлавей, потому что та сидела, прямая как кол, не отрывая взгляда от мистера Смарта, который уже поднялся на Вестминстерский мост. Губы женщины были плотно сжаты, будто бы зашнурованы. Весь ее вид говорил: она не хочет здесь находиться и иметь с импресарио каких-либо дел. Филип Астлей не привык к такому отношению. Слава сделала его человеком популярным, и слишком многие искали его внимания. Если же кто-то вел себя иначе, это повергало циркача в изумление, и он начинал из кожи вон лезть, чтобы изменить ситуацию в привычную сторону.

– Скажите мне, что вам нужно, и вы это получите! – добавил он, делая широкий жест рукой, не произведший, однако, ни малейшего впечатления на хозяйку семейства.

Анна Келлавей начала жалеть о своем решении уехать из Дорсетшира почти сразу же, как только телега отъехала от их дома, и это чувство усугублялось с каждым днем их недельного путешествия по весенней распутице до Лондона. Теперь, сидя перед амфитеатром и не глядя на Филипа Астлея, она уже знала, что ее надежды были тщетны и переезд в Лондон не излечит от скорби по погибшему сыну. Напротив, незнакомый город постоянно напоминал ей о том, от чего она пыталась убежать. И в своем несчастье она готова была винить скорее мужа вместе с Филипом Астлеем, чем Томми, неудачно упавшего с дерева.

– Видите ли, сэр, – начал Томас Келлавей, – вы меня пригласили в Лондон, и я с большой благодарностью принимаю ваше приглашение.

Я – пригласил? – Филип Астлей повернулся к Джону Фоксу. – Я его приглашал, Фокс?

Джон кивнул.

– Приглашали, сэр.

– Ой, разве вы не помните, мистер Астлей? – воскликнула Мейси, подаваясь вперед. – Папа нам все об этом рассказал. Они с Джемом были на вашем представлении, и кто-то там исполнял трюк на стуле, который стоял на спине лошади. А потом этот стул сломался, а папа тут же на месте его для вас и починил. И вы тогда разговорились о дереве и мебели, потому что учились на столяра, разве нет, сэр?

– Замолчи, Мейси, – вмешалась Анна Келлавей, на секунду отводя взгляд от моста. – Я уверена, он ни о чем таком и слышать не хочет.

Филип Астлей уставился на худенькую сельскую девочку, которая произнесла такую пылкую речь со своего места на телеге, и хмыкнул.

– Теперь, мисс, я начинаю припоминать эту встречу. Но каким образом из нее следует, что вы оказались здесь?

– Вы сказали папе, что если у него когда возникнет желание, то он должен приехать в Лондон, а вы поможете ему обосноваться. Вот мы это и сделали – приехали.

– Да, Мейси, вы и в самом деле тут – всем семейством. – Он окинул взглядом Джема, которому, по его оценке, было лет двенадцать – неплохой возраст, чтобы исполнять роль мальчика на побегушках в цирке. – А тебя как зовут, молодой человек?

– Джем, сэр.

– И что это за стулья, рядом с которыми ты сидишь?

– Виндзорские, сэр. Их папа сделал.

– Отличные стулья. Джем, отличные. А ты бы смог такие сделать?

– Конечно, сэр, – ответил за него отец.

Филип Астлей перевел взгляд на Анну.

– Я куплю дюжину.

Анна Келлавей вся напряглась, но по-прежнему не удостаивала циркача взглядом.

– А скажи-ка, Фокс, какие у нас есть сейчас свободные комнаты?

Филип Астлей владел изрядным количеством домов в Ламбете[9 - Один из районов Лондона, теперь более известный под названием Ватерлоо.], квартале вокруг амфитеатра и по другую от большого Лондона сторону Вестминстерского моста.

Джон Фокс шевельнул губами, отчего его усы встопорщились.

– Только несколько комнат у мисс Пелхам в Геркулес-комплексе, но она сама себе выбирает постояльцев.

– Ну, значит, ей придется выбрать Келлавеев – они замечательные люди. Проводи-ка их туда, Фокс, и прихвати кого-нибудь из ребят – пусть помогут им разгрузиться.

Филип Астлей еще раз приподнял шляпу, посмотрев на Анну, снова пожал руку Томасу и сказал:

– Если вам что нужно – скажите Фоксу. Добро пожаловать в Ламбет.




Глава четвертая


Магги Баттерфилд сразу же заметила новеньких. В этом квартале ничто не проходило мимо ее внимания – приезжал ли кто-нибудь или уезжал, она разглядывала их пожитки, задавала вопросы и запоминала услышанное, чтобы потом все передать своему отцу. Естественно, ее привлекла и телега мистера Смарта, остановившаяся против дома двенадцать Геркулес-комплекса, и она принялась разглядывать новоприбывших.

Геркулес-комплекс состоял из ряда двадцати двух кирпичных домов и в обоих концах завершался пабами – один из них назывался «Ананас», а другой – «Таверна “Геркулес”». У каждого дома было по три этажа, не считая цокольного, небольшой садик перед фасадом и гораздо более длинный – сзади. Сама улица представляла собой довольно людную дорогу, по которой двигались обитатели Ламбета, собиравшиеся пересечь Вестминстерский мост, но не желавшие подвергать себя опасностям на бедных, застроенных развалюхами проулках между Ламбетским дворцом[10 - Ламбетский дворец– официальная резиденция архиепископа Кентерберийского, расположен в Ламбете на берегу Темзы неподалеку от Вестминстерского дворца.] и мостом.

Дом № 12 был отделен от дороги черной металлической оградкой высотой до плеча, с пиками наверху. Участок перед домом был засыпан разровненной щебенкой. Лишь посредине рос посаженный кругом кустарник высотой до колена, в центре которого возвышался аккуратно выстриженный шар. На фасадном окошке висели выцветшие оранжевые занавески.

Когда Магги подошла, мужчина, женщина, парнишка ее возраста и девочка чуть постарше несли в дом каждый по стулу, а вокруг них суетилась хозяйка в вылинявшем желтом халате.

– Это совершенно против правил! – кричала она. – Совершенно против! Мистер Астлей прекрасно знает, что я сама выбираю постояльцев – всегда так было. Он не имеет права навязывать мне людей. Вы меня слышите, мистер Фокс? Ни малейшего права!

Она остановилась прямо перед Джоном Фоксом, который вышел из дома с закатанными рукавами в сопровождении нескольких цирковых мальчишек.

– Прошу меня простить, мисс Пелхам, – сказал он, обходя женщину. – Я только делаю то, что мне приказал хозяин. Я так думаю, он скоро сам придет и все вам объяснит.

– Это мой дом! – воскликнула мисс Пелхам. – Я – арендатор, а он только домовладелец и не имеет никакого отношения к тому, что происходит внутри.

Джон Фокс взял ящик с пилами, вид у него был такой, будто он жалел о сказанном. Голос мисс Пелхам, казалось, встревожил и оставленную без присмотра лошадь, хозяин которой, мистер Смарт, тоже помогал носить вверх по лестнице пожитки Келлавеев. Перед этим коняга послушно стояла, приходя в себя и давая отдохнуть копытам, сбитым за недельное путешествие, но по мере того как голос мисс Пелхам становился громче и пронзительнее, лошадка начала шевелиться и переступать с ноги на ногу.

– Эй, девочка, – обратился Фокс к Магги, – вот тебе пенни – подержи лошадку, чтобы не вертелась.

Он поспешил в дом через калитку, мисс Пелхам – следом за ним со своими бесконечными претензиями.

Магги охотно подошла и взяла поводья, довольная, что ей заплатят за возможность стоять на самом удобном для наблюдения месте. Она погладила лошадиные ноздри.

– Ну-ну, лошадка, хорошая лошадка, – пробормотала она. – Ты откуда? Из Йоркшира? Линкольншира?

Она назвала два английских графства, о которых ей было хоть что-то известно, правда очень немного – только то, что ее родители родом оттуда, хотя вот уже двадцать лет живут в Лондоне. Магги никогда не выезжала из Лондона. Да она даже через реку в центр города редко переходила и ни одной ночи не провела вне дома.

– Из Дорсетшира, – раздался голос.

Магги повернулась, улыбаясь при звуках этих напевных, скрипучих гласных из уст девушки, которая вышла и остановилась рядом с телегой. Она была миленькая, с румяным личиком и большими голубыми глазами, хотя на голове и красовался несуразный суконный чепец с рюшиком – видимо, девочка решила, что такой головной убор лучше всего подходит для города. Магги ухмыльнулась. Ей достаточно было взглянуть один раз, чтобы узнать историю этой семьи: сельские жители, приехавшие в город, как приезжали все они, чтобы жить здесь лучше, чем там, у себя дома. Некоторым это и в самом деле удавалось. Но другим…

– А дом-то у вас где? – спросила она.

– В Пидлтрентхайде, – ответила девочка, растягивая последний слог.

– Господи помилуй – как ты сказала?

– В Пидлтрентхайде.

Магги хмыкнула.

– Пидл-бидл-шмидл – ну и названьице! Никогда такого не слышала.

– Это означает тридцать домов на реке Пидл, что в Пидл-Вэлли рядом с Дорчестером. Красивое местечко.

Девочка улыбнулась, увидев что-то по другую сторону дороги, словно там был ее Дорсетшир.

– И как тебя зовут, мисс Пидл?

– Мейси. Мейси Келлавей.

Дверь в дом открылась, и оттуда появилась мать Мейси. Анна Келлавей была высокой и угловатой, ее жидкие каштановые волосы были стянуты сзади в пучок, свисавший на высокую шею. Она окинула Магги подозрительным взглядом – так смотрит лавочник на мелкого воришку. Магги прекрасно знала подобные взгляды.

– Не разговаривай с незнакомыми, Мейси, – брюзгливым голосом сказала мать. – Я разве тебя не предупреждала насчет Лондона?

Магги потрясла поводьями.

– Можете не сомневаться, мадам, Мейси со мной в полной безопасности. Безопаснее, чем с некоторыми.

Анна Келлавей вперилась взглядом в Магги и кивнула.

– Ну, Мейси, ты видишь – даже местные говорят, что тут полно всяких-яких.

– Вот уж точно: Лондон – дурное место, можете не сомневаться.

Магги не сумела воспротивиться желанию сказать эти слова.

– Что? В каком смысле дурное? – напряглась Анна.

Магги этот вопрос застал врасплох, и она только пожала плечами. Конечно, она могла бы сообщить кое-что сногсшибательное, но уж точно не миссис Келлавей.

– Вы знаете тропинку, которая проходит через Ламбет-грин – она идет от реки по полям до самого Ройял-роу?

Мейси и Анна смотрели на нее непонимающим взглядом.

– Это тут недалеко, – продолжала Магги. – Вон там.

Она показала куда-то через дорогу, где почти ровные поля простирались до самой реки. Вдалеке виднелся красный кирпич башен Ламбетского дворца.

– Мы только-только приехали, – сказала Анна. – Еще ничего и не видели.

Магги вздохнула – вся изюминка ее истории пропадала.

– Это маленькая дорожка, очень удобная, чтобы срезать угол. Ее еще какое-то время называли тропинкой Влюбленных, потому как…

Она замолчала, потому что хозяйка семейства яростно тряхнула головой, метнув взгляд на Мейси.

– Ну так вот, так ее прежде называли, – продолжала Магги. – А знаете, как ее теперь зовут?

Она помолчала немного.

– Тропа Головореза.

Мать и дочь вздрогнули, и Магги, видя это, мрачно ухмыльнулась.

– Ну, это еще что, – раздался звонкий голос. – У нас в Пидл-Вэлли есть дорожка Дохлой кошки.

Парнишка, который недавно заносил стул в дом, теперь стоял в дверях.

Магги закатила глаза.

– Дохлой кошки? Наверно, ты ее и нашел, а?

Он кивнул.

– А я нашла мертвеца! – торжественно провозгласила Магги, но, говоря это, она почувствовала, как в животе все засвербило и сжалось.

Теперь она жалела, что затеяла этот разговор, в особенности еще и потому, что парнишка начал внимательно разглядывать ее, словно почувствовав нечто. Но проникнуть в ее мысли он не мог.

От продолжения рассказа ее избавила Анна Келлавей, которая вцепилась в калитку и выкрикнула:

– Я знала, что мы вообще не должны были приезжать в Лондон!

– Ну-ну, ма, – пробормотала Мейси, словно успокаивая ребенка. – Давай-ка лучше заносить вещи в дом. Вот эти кастрюли, а?

Джем предоставил Мейси успокаивать мать. За время пути он не раз слышал, что Лондон вызывает у нее тревогу. В Дорсетшире она никогда не была такой взвинченной, и быстрая трансформация из расторопной селянки в озабоченную путешественницу удивила Джема. Если он уделял матери слишком много внимания, то и сам начинал ощущать тревогу, а потому предпочел разглядывать девочку, которая держала лошадь.

У новой знакомой был бойкий вид, патлатые черные волосы, карие глаза и длинные ресницы. Когда она улыбалась, уголки губ так задирались вверх, что подбородок заострялся, как у кошки. Но больше всего его заинтересовали ужас и раскаяние, появившиеся на ее личике при упоминании о мертвеце. По тому как она проглотила слюну. Джем понял, что ее рот полон горечи. Несмотря на всю внешнюю самоуверенность девчонки. Джему стало жаль ее. В конечном счете найти мертвого человека было куда как хуже, чем дохлой любимую кошку. Он вот, например, не нашел своего брата Томми, эта мрачная миссия выпала на долю его матери, которая прибежала в мастерскую из сада с выражением ужаса на лице. Возможно, этим и объяснялась ее теперешняя тревога по любому случаю.

– Что же вы тогда делаете в Геркулес-комплексе? – спросила Магги.

– Нас сюда направил мистер Астлей, – ответил Джем.

– Он пригласил нас в Лондон! – вмешалась Мейси. – Папа отремонтировал ему стул, а теперь будет делать стулья в Лондоне.

– Не произноси имени этого человека! – гневно прокричала мать.

Магги посмотрела на нее. Чтобы кто-то плохо отзывался о Филипе Астлее – такое случалось очень редко. Он был большой, громкоголосый, своевольный, но, помимо этого, еще и щедрый и со всеми доброжелательный. Если он и ссорился с вами, то через минуту забывал об этом. Магги обычно получала от него бесчисленное количество пенни за самые простые услуги – например, подержать лошадь за поводья несколько минут. А еще он от своей широкой души позволял бесплатно приходить на представления.

– А что такого плохого сделал мистер Астлей? – спросила она, готовая защищать его.

Анна тряхнула головой и схватила кастрюли из телеги, словно одно имя этого человека привело ее в движение.

– Таких хороших людей в Ламбете можно по пальцам перечесть! – вслед ей сказала Магги. – Если вы его не перевариваете, то здесь вам больше не с кем будет выпить рюмочку!

Но миссис Келлавей уже исчезла на лестнице.

– Это все ваши вещи? – спросила Магги, кивнув на телегу.

– Большая часть, – ответила Мейси. – Кое-что мы оставили Сэму – он наш старший брат и остался дома. И еще… у нас был другой брат, но он умер недавно. Так что у меня одни только братья, хотя я всегда хотела иметь и сестренку. А у тебя есть сестра?

– Нет, только брат.

– А наш, мы думаем, скоро женится, правда. Джем? На Лиззи Миллер – он с ней уже сколько лет женихается.

– Помолчи, Мейси, – прервал ее Джем, которому не хотелось, чтобы семейные дела становились всеобщим достоянием. – Нужно заносить вещи в дом.

Он взял деревянный обруч.

– А это для чего? – спросила Магги.

– Это лекало для стула. Ты сюда загоняешь заготовку, чтобы она приобрела форму спинки.

– Ты помогаешь отцу делать стулья?

– Помогаю, – не без гордости ответил Джем.

– Значит, ты – жополов, да?

Джем нахмурился.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Слуг обычно называют пердоловами, правда? А ты своими стульями ловишь задницы!

Магги захохотала, а Джем покраснел как маков цвет. К Магги присоединилась и Мейси с ее звонким, переливчатым смехом.

Наконец его сестра замолчала, а следом за ней и Магги, которая отвернулась, когда Мейси и Джем с обручами на руках дошли до двери.

– Тебя как звать-то? – крикнула Мейси.

– Магги Баттерфилд.

– Ухты, значит, ты тоже Маргарет! Вот забавно, правда. Джем? Первая девчонка, которую я встретила в Лондоне, носит то же имя, что и я!

Джем недоумевал, как одно и то же имя могут носить такие разные девчонки. Хотя Магги еще и не носила корсета, как Мейси, но была полнее и грудастее. Крепенькая девчонка напоминала Джему о сливах в отличие от худенькой, с костлявыми коленками и локтями Мейси. Хотя ламбетская девчонка и вызвала у него любопытство, он ей не доверял.

«Она и украсть что-нибудь может, – подумал он. – Нужно за ней приглядеть».

И тут же эта мысль заставила его устыдиться, хотя он все равно выглянул через открытое окно их новых комнат минуту спустя, чтобы убедиться, что Магги не роется в вещах.

Она не рылась. Она держала за поводья коня мистера Смарта, а когда мимо проехала повозка, успокаивающе похлопала по лошадиной шее. Потом Магги похихикала, глядя на мисс Пелхам, которая вышла на улицу и принялась громко обсуждать своих новых постояльцев. Девочка, казалось, ни секунды не может стоять спокойно: то она переминалась с ноги на ногу, то ее внимание привлекла проходящая мимо старуха, выкрикивающая: «Старье берем – железо, битые бутылки!» Потом Магги обратила взгляд на девушку, шедшую по другой стороне дороги с корзиной, полной примул, затем – на мужчину, скребущего друг о дружку лезвия двух ножей, громко выкрикивая: «Ножи точим, острые ножи! Все разрежут, если побывают у меня в руках!» Он сунул свои ножи чуть не под нос Магги, и та дернулась, отпрыгнула назад, а мужчина рассмеялся. Она стояла, глядя вслед точильщику, и так тряслась, что дорсетширская кобылка наклонила к ней голову и заржала.

– Джем, открой-ка пошире это окно, – сказала мать у него за спиной. – Не нравится мне запах, оставшийся здесь от прежних жильцов.

Джем распахнул створки окна, и в этот момент Магги подняла голову и увидела его. Они уставились друг на друга, словно в гляделки играли. В конечном счете Джем отошел в глубину комнаты.

Когда пожитки Келлавеев были в целости и сохранности перенесены в дом, все семейство вышло на улицу, чтобы попрощаться с мистером Смартом. Тот не собирался оставаться на ночь, торопясь назад в Дорсетшир. Он уже насмотрелся на красоты Лондона и предвкушал, как целую неделю будет первым рассказчиком в пабе. К тому же Смарт был совершенно уверен, что ночью дьявол вселяется в местных жителей. Но об этом он предпочел умолчать.

Им было тяжело прощаться с последним звеном, связывающим их с Пидл-Вэлли, и они, как могли, задерживали мистера Смарта, задавая кучу необязательных вопросов, давая всевозможные советы. Джем держался сбоку от телеги, а мужчины обсуждали, на каком постоялом дворе лучше остановиться. Анна Келлавей послала Мейси наверх, чтобы та принесла яблок для лошади.

Наконец мистер Смарт тронулся отдома № 12 Геркулес-комплекса со словами:

– Ну, желаю удачи, и благослови вас Бог.

Вполголоса он пробормотал себе под нос:

– И помоги вам тоже.

Мейси взмахнула платочком, хотя Смарт и не смотрел в ее сторону. Когда телега в конце дороги повернула направо и влилась в общее движение. Джем почувствовал, как что-то екнуло у него внутри. Он пнул оставшуюся на дороге лошадиную кучу и, чувствуя пристальный взгляд Магги, все же не поднял глаз.

Несколько мгновений спустя он ощутил слабую перемену в уличных звуках. На улице по-прежнему стоял шум, создаваемый лошадьми, повозками, телегами, частыми криками продавцов рыбы, метелок и спичек, чистильщиков обуви и кастрюльников. Но вдруг показалось, будто на мгновение все смолкло и всеобщее внимание переместилось куда-то за пределы Геркулес-комплекса. Даже мисс Пелхам почувствовала это – она погрузилась в молчание, а вслед за ней и Магги, переставшая глазеть на Джема. Джем поднял глаза и проследил за направлением ее взгляда.

Мимо шел человек. Он был среднего роста, коренастый, с бледным широким лицом, мощными надбровьями и серыми глазами навыкате. Одет он был просто – белая рубаха, черные штаны, чулки и чуть старомодный черный плащ. Но вот его красная шапка… Таких Джем никогда не видел: острая верхушка свесилась набок, поля выгнуты, а с одной стороны прикреплена красно-бело-синяя розетка. Шапка была шерстяная, и в эту необычную мартовскую жару из-под нее по лбу стекал пот. Мужчина держал голову чуть неловко, словно шляпа была новой или драгоценной и ему нужно было ее беречь. А может, потому что знал: все глаза будут устремлены на его головной убор.

Человек свернул с дороги, открыл соседнюю калитку, прошествовал быстрым шагом по тропинке в дом и, не оглядываясь, поспешил закрыть за собой дверь. Когда он исчез, улица словно стряхнула с себя оцепенение, как собака, поднявшаяся после сна, и уличная активность возобновилась с еще большей силой.

– Видите – вот почему я немедленно должна поговорить с мистером Астлеем, – заявила мисс Пелхам Джону Фоксу. – Хватит с меня и того, что я живу по соседству с… революционером, а тут еще меня вынуждают принять бог знает кого из Дорсетшира. Нет, это уж слишком!

Тут заговорила Магги:

– Дорсетшир не то что Париж, мадам. Я уверена, что дорсетширцы даже не знают, что такое bonnet rouge[11 - Красная шапка (фр.).], ведь правда. Джем, Мейси?

Они отрицательно покачали головами. И хотя Джем был благодарен Магги за то, что она ответила за них обоих, он жалел, что потер нос, как бы признавая свое невежество.

– Ты… ахты, маленькая плутовка! – воскликнула мисс Пелхам, впервые обратив внимание на Магги. – Я не желаю тебя здесь видеть. Ты такая же дрянь, как и твой отец. Не смей соваться к моим квартирантам.

Отец Магги когда-то продал мисс Пелхам кружева, фламандские, по его словам, но они через несколько дней растрепались и выяснилось, что их связала одна старуха из Кеннингтона. Арендаторша очень боялась, что соседи узнают, как Дик Баттерфилд обвел ее вокруг пальца, и потому не засудила его, но если только представлялся случай, то неизменно ругала соседа.

Магги рассмеялась – ей привычно было слушать ругань в адрес отца.

– Я передам ваш привет отцу, – с ухмылкой сказала она, после чего повернулась к Джему и Мейси. – Ну, пока. Еще встретимся.

– Пока, – ответил Джем, глядя ей вслед.

Она побежала по улице и исчезла в проулке между двумя домами.

– Скажите, пожалуйста, сэр, – обратилась Мейси к Джону Фоксу, который в этот момент отправлял цирковых ребят назад в амфитеатр, – что такое bonnet rouge?

Джон Фокс помедлил.

– Это красная шапка, вроде той, что вы только что видели на вашем соседе, мисс. Они носят такие шапки в знак поддержки Французской революции.

– Ой, мы об этом слышали, правда. Джем? Они там выпустили всех из этой их Бастилии, да?

– Верно, мисс. К нам это особого отношения не имеет, но некоторые хотят показать, как они к этому относятся.

– И кто же этот наш сосед? Он что – француз?

– Нет, мисс. Это Уильям Блейк – он родился и вырос в Лондоне.

– Вы, дети, к нему не суйтесь, – вставила мисс Пелхам. – Это плохое знакомство.

– Почему? – спросила Мейси.

– Он печатает памфлеты со всякой радикальной чепухой, вот почему. Он смутьян, вот кто он такой. И я не хочу видеть в моем доме никаких bonnet rouges. Вы меня поняли?




Глава пятая


Магги пришла к Келлавеям неделю спустя – дождалась момента, когда они, по ее разумению, должны были уже обосноваться на новом месте. Она несколько раз проходила мимо Геркулес-комплекса и все время поднимала голову, чтобы заглянуть в их окно, которое они быстро научились держать закрытым, чтобы не пускать внутрь пыль с улицы. Два раза она замечала у окна Анну Келлавей, которая стояла, сложив руки на груди и глядя вниз на улицу. Увидев Магги, она хмурилась и отступала в глубь комнаты.

На сей раз никто из окна не смотрел. Магги уже собралась было бросить туда камушек, чтобы привлечь внимание, но тут открылась дверь и из нее вышла Мейси со щеткой, тряпкой и кастрюлей в руках. Она открыла калитку и, оглянувшись, вытряхнула на улицу кастрюлю, полную деревянной стружки. Увидев Магги, девушка замерла, а потом хихикнула.

– Привет, Магги! Ничего, что я выкинула это на дорогу? Я смотрю, другие выкидывают и чего похуже.

Магги фыркнула.

– Ты можешь кидать что хочешь в канаву. Но зачем ты выкидываешь стружку? Все ее жгут.

– Ой, у нас этой стружки девать некуда. Я выкидываю большую часть того, что собираю. К тому же она сыровата и плохо горит.

– А вы не продаете излишков?

Мейси посмотрела на нее недоуменно.

– Да нет, вроде не продаем.

– Нужно продавать, обязательно. Стружка всем нужна, чтобы растапливать печь. Вполне можешь заработать пенни, а то и два. Вот что я тебе скажу: я могу продавать ее за тебя, и ты из каждого шиллинга будешь получать шесть пенсов.

Мейси смешалась еще больше, словно Магги говорила слишком быстро и ее было трудно понять.

– Ты, наверно, не умеешь продавать, а? – спросила Магги. – Это вот так нужно делать.

Она указала на продавца картофеля, который выкрикивал: «А вот хорошая картошка. Кому хорошая картошка?»

Его голос соперничал с криками другого торговца: «Задержись немножко – смотри, какая ложка!»

– Видишь? Все чего-нибудь продают.

Мейси покачала головой, и рюшики ее суконной шапочки запрыгали вокруг лица.

– Мы там, у себя дома, такими вещами не занимались.

– Вот оно что. У вас там, значит, каждый своим занимается?

– В основном. К этому нужно привыкнуть. Но мистер Астлей сводил папу и Джема на лесопилку у реки, так что они смогут начать делать стулья, какие ему нужны.

– А можно зайти посмотреть?

– Конечно можно!

Мейси повела Магги в дом, и та старалась вести себя потише, чтобы не нарваться на мисс Пелхам. Наверху лестницы Мейси открыла одну из двух дверей и сказала:

– У нас гостья.

Они вошли в заднюю комнату, которая служила Томасу Келлавею мастерской. Томас как раз обрабатывал ножку стула на токарном станке, а стоявший рядом Джем смотрел за его работой. На Джеме была длинная белая рубашка и штаны горчичного цвета, а поверх – весь иссеченный царапинами кожаный фартук. Если обычно люди, занятые чем-то, хмурятся, то на лице Томаса гуляла едва заметная глуповатая улыбка. Когда же он наконец поднял голову, улыбка расплылась едва ли не по всему лицу, хотя Магги и показалось, что он не знает, чему улыбается. Его светло-голубые глаза смотрели в ее сторону, но взгляд, казалось, устремлялся куда-то дальше, словно его привлекло что-то в коридоре. Морщинки вокруг глаз делали выражение лица задумчивым, несмотря на улыбку.

А Джем не смотрел на Магги и казался отчасти довольным, отчасти настороженным.

Томас Келлавей повертел в руках ножку стула.

– Что скажешь, Мейси?

– Ты помнишь Магги, па? Она держала лошадь мистера Смарта, когда мы носили вещи. Она живет… да, кстати, ты где живешь, Магги?

Магги пошаркала ногами по усыпанному стружкой полу, смущенная тем, что к ней было приковано всеобщее внимание.

– По другую сторону поля, – пробормотала она, делая движение рукой в сторону окна, выходящего во двор. – В Бастильском квартале.

– Бастильский квартал… странное название.

– Вообще-то это называется Иорк-плейс[12 - В XIII веке архиепископ Йоркский купил в этом районе землю и назвал место Йоркплейс.],– пояснила Магги, – но мы его зовем Бастильский квартал. Мистер Астлей построил там в прошлом году дома на деньги, что он заработал представлением о взятии Бастилии.

Она оглянулась, удивляясь кавардаку, учиненному здесь Келлавеями всего за несколько дней. Комната была похожа на лесопилку – повсюду стружки, доски, щепки и опилки. Среди дерева разбросаны пилы, стамески, тесла, буры и другие инструменты, назначения которых Магги не знала. В углу она увидела оловянные емкости и лотки, наполненные жидкостью. В воздухе стоял запах смолы и лака. Но в каких-то уголках царил порядок: аккуратная стопка вязовых досок у стены, десяток готовых ножек, уложенных на полке словно для разведения костра, а на стене по порядку, уменьшаясь в размерах, висели деревянные обручи.

– Я смотрю, вы быстро устроились! А мисс Пелхам знает, чем вы тут занимаетесь? – спросила она.

– У нас дома папина мастерская была в саду, – сказал Джем, словно пытаясь объяснить царящий вокруг беспорядок.

Магги фыркнула.

– Похоже, он до сих пор думает, что работает в саду!

– Ну, в остальных-то комнатах у нас порядок, – вставила Анна Келлавей, появившаяся в дверях. – Мейси, ну-ка, помоги мне.

Она относилась к Магги с явным недоверием и не хотела выпускать дочь из поля зрения.

– Смотри, вот это будет сиденье для стула, который папа делает персонально для мистера Астлея, – сказала Мейси, стараясь сгладить возникшее напряжение. – Двойной ширины. Видишь?

Она показала Магги большое седловидное сиденье, лежавшее на других досках.

– Оно должно немного высохнуть, тогда к нему можно будет приделать ножки и спинку.

Магги повосторгалась сиденьем, потом повернулась к открытому окну, выходившему на задний дворик с садиком мисс Пелхам и ее соседей. Дворы в Геркулес-комплексе были узенькими – шириной всего в восемнадцать футов, но этот недостаток целиком искупался длиной. Садик мисс Пелхам имел длину в сотню футов. Большая часть этого пространства была разделена на три квадрата с декоративным убранством в середине каждого: в центре ближайшего к дому квадрата росла сирень, следующий был украшен купальней для птиц, а в последнем рос ракитник. Невысокие кустарники, усыпанные гравием дорожки и клумбы с розами создавали правильный геометрический рисунок, который имел очень маленькое отношение к природе, но немалое – к упорядоченности.

Мисс Пелхам без обиняков сказала, что не хочет видеть в своем саду Келлавеев, разве что по пути в уборную. Каждое утро, если не было дождя, она любила выпить чашечку бульона, сидя на одной из двух каменных скамеечек, стоявших посреди сада одна напротив другой. Встав, она выплескивала остатки бульона на виноградную лозу, ползущую по стене рядом со скамейкой. Мисс Пелхам была уверена, что это идет на пользу лозе и та будет расти быстрее и окажется живучее, чем у ее соседа, мистера Блейка.

«Он никогда не подрезает свою лозу, а это ошибка, потому что лозу необходимо подрезать, иначе виноград будет маленький и горький», – поделилась мисс Пелхам с матерью Джема, когда у нее вдруг возник позыв примириться с новыми постояльцами. Однако очень скоро она обнаружила, что Анна Келлавей для роли наперсницы ничуть не годится.

Если не считать бульонных сидений мисс Пелхам и приходов два раза в неделю садовника с граблями и ножницами, то обычно сад был пуст, и Джем заходил туда, как только у него появлялось время. Он не видел особого толка в таких садах – тут преобладали строгие геометрические формы, стояли неудобные скамейки и не было места, где можно было бы прилечь на травку. Здесь негде было выращивать овощи, здесь не росли – если не считать виноградной лозы – фруктовые деревья. А Джем любил плодородную землю, прогалины, насыщенные зарождающейся жизнью, постоянную и вечно меняющуюся природу. Из всего этого в саду мисс Пелхам была только ровно стриженная зелень. Но он и ходил туда, чтобы порадовать свои глаза цветом, который любил больше всего. Он оставался в садике сколько мог, пока мисс Пелхам не появлялась в окне и не махала ему рукой, чтобы он убирался.

Джем подошел к стоявшей у окна Магги и вместе с ней посмотрел в сад.

– Забавно смотреть на него сверху, – сказала она. – Я его видела только оттуда.

Магги указала на кирпичную стену в дальнем конце сада.

– Ты что – перелезала через нее?

– Не, не перелезала – в саду я не была. Я просто смотрела иногда через стену – хотелось узнать, что она тут намудрила. Хотя особо тут и смотреть-то нечего. Не то что в других садах.

– А что это за дом – вон там, за стеной?

Джем указал на большой двухэтажный кирпичный дом с тремя срезанными башенками, стоявший в середине пространства за садами Геркулес-комплекса. Перпендикулярно к дому располагалась длинная конюшня, а перед ней – пыльный двор.

Магги удивленно посмотрела на него.

– Это же Геркулес-холл. Ты что – не знал? Там живет мистер Астлей – он, его жена и несколько племянниц, что помогают по дому. Ведь жена у него теперь инвалид, а раньше она скакала с ним на лошадях. Она редко куда выходит. А еще мистер Астлей держит там несколько цирковых лошадей – самых лучших, вроде его белой и гнедой. И еще тут живет его сын – ты видел, как он управляется с лошадьми в Дорсетшире, да?

– Наверное. Там один как раз скакал на гнедой кобыле.

– Да, он тут живет, всего через два дома от тебя – по другую сторону от Блейков. Видишь? Вон его сад. Который с лужайкой. Там и нет больше ничего.

От Геркулес-холла теперь доносился звук колесной лиры, и Джем увидел человека, прислонившегося к стене конюшни и наигрывавшего на лире мелодию популярной песни. Магги начала тихонько подпевать:

		Как-то раз повстречал я девчонку —
		Грудки спелые да юбчонка,
		Носик пуговкой, щечки и дырка,
		Чтоб вставлялась туда пипирка.

Музыкант сфальшивил и прекратил играть. Магги хмыкнула.

– Не, он работу не получит – у мистера Астлея стандарты куда как более высокие.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Туда часто приходят люди – показывать ему свое искусство. Надеются получить работу. Но он редко кого берет, правда, шесть пенсов за попытку они получают.

Человек с лирой снова начал наигрывать, а Магги принялась подпевать, оглядывая соседние сады.

– Отсюда вид куда лучше, чем сзади, – заявила она.

Потом Джем никак не мог вспомнить, что первым привлекло его внимание – звук или движение. Звуком было негромкое «ох!», которое тем не менее достигло дома Келлавеев. А движением – мелькнувшее обнаженное плечо в саду Блейков.

Рядом с этим садом располагался тщательно спланированный, хорошо ухоженный огород, частично засаженный. В конце одной из грядок из удобренной земли торчали воткнутые в нее грабли. Анна Келлавей в течение последней недели с завистью следила, как продвигаются работы в соседнем саду, как женщина в чепце разрыхляет землю, сажает семена – то же самое делала бы теперь и Анна, останься она в Дорсетшире или будь у нее здесь хоть немного земли. Ей даже в голову не приходило, когда они решили переехать в Лондон, что у нее не будет ни клочка. Но она прекрасно понимала: бесполезно просить о чем-либо мисс Пелхам с ее чисто декоративным садом. Анна чувствовала себя не при деле и не в своей тарелке без собственного участка, в котором можно было бы покопаться весной.

Задняя часть сада Блейков была неухожена, поросла куманикой и крапивой. В середине участка, между ухоженной и неухоженной частями, стоял небольшой деревянный домик, где можно было отдохнуть в теплую погоду. Его большие двери были распахнуты, и в них-то Джем и увидел чье-то обнаженное плечо, а потом – голые спины, ноги, ягодицы. Охваченный ужасом, он боролся с желанием отойти от окна, боясь тем самым дать понять Магги, что увидел нечто такое, чего, по его мнению, не должна видеть она. Вместо этого он отвел взгляд в сторону и попытался отвлечь ее внимание.

– А где же твой дом?

– Бастильский квартал? Это по другую сторону поля. Вон там – отсюда тебе не увидеть. А что это у мисс Пелхам – как называется это дерево?

– Ракитник. В мае ты его легче узнаешь, когда он цвести начнет.

Однако попытка Джема отвлечь ее внимание не удалась, потому что тутже раздалось второе «ох», подтверждающее, что источником звука и движения было одно и то же место. На этот раз Магги явно услышала звук и тут же определила, откуда он исходит. Магги прыснула со смеху.

– Господи Иисусе, ну и видик!

Тут Джем отошел от окна. Лицо его горело.

– Мне нужно помогать папе, – пробормотал он, подходя к отцу, который продолжал обтачивать ножку стула и не слышал их с Магги разговора.

Магги рассмеялась, видя его смущение. Она постояла еще несколько мгновений у окна, потом отвернулась.

– Представление закончилось.

Она подошла посмотреть, как работает отец Джема. Станок представлял собой тяжелую деревянную раму со вставленной в нее на уровне груди полуобработанной ножкой. Кожаный ремень был накинут на заготовку и закреплен на ножном приводе, а над головой у отца Джема торчал согнутый шест. Когда Томас нажимал ногой на педаль, ремень начинал крутить закрепленную ножку, что позволяло срезать с нее лишнее дерево.

– А ты так умеешь? – спросила Магги у Джема, стараясь теперь преодолеть его смущение и борясь с желанием подразнить его.

– Не так хорошо, как папа, – ответил он.

Лицо его все еще было пунцовым.

– Я учусь – обтачиваю ножки, и если получается хорошо, то отец их использует.

– Еще научишься, сынок, – пробормотал Томас, не поднимая головы.

– А что делает твой отец? – спросил Джем.

Мужчины в Пидлтрентхайде все худо-бедно были работниками: кто выращивал ячмень, кто приготовлял хлеб, кто – пиво, кто – башмаки, кто – свечи, кто – муку.

Магги фыркнула.

– Деньги, если удается. Да так – то одно, то другое. Мне его теперь нужно найти. У меня все равно от этого запаха голова болит. Откуда он?

– Это лак и краска для стульев. К нему привыкаешь.

– Ну вот уж чего не собираюсь делать. Не беспокойся – я сама найду выход. Ну, пока.

– Счастливо.

– Заглядывай! – крикнула из другой комнаты Мейси, когда Магги загромыхала каблуками по лестнице.

Анна Келлавей пробурчала:

– Что мисс Пелхам скажет о таком грохоте? Джем, поди-ка скажи ей, чтобы она так не шумела уходя.




Глава шестая


Мисс Пелхам, превосходно проведя день у друзей в Челси, подошла к своей калитке, увидела стружку, разбросанную Мейси перед домом, и нахмурилась. Поначалу Мейси выкидывала стружку в аккуратно подстриженные кусты переднего садика. Мисс Пелхам пришлось строго указать девчонке на недопустимость этого. И конечно, лучше уж стружка была бы на улице, чем на лестнице. Но еще лучше, если бы этой стружки вообще не было, а для этого нужно, чтобы не было Келлавеев. За прошедшую неделю мисс Пелхам нередко с сожалением вспоминала семейство, занимавшее дом до них, – не нужно было ей так строго с ними обходиться. От прежних жильцов было много шуму по ночам, а потом постоянно плакал младенец, но по крайней мере они не разбрасывали всюду стружку. Она знала, что наверху много всякого дерева – видела, как его проносили туда через ее прихожую. И запахи оттуда всякие доносились, и шум, который очень не нравился мисс Пелхам.

А теперь? Что это за темноволосая мошенница выбегает из дома, оставляя после себя следы стружки? У этой девицы был такой пронырливый вид, что мисс Пелхам покрепче прижала сумку к груди. Потом она узнала Магги.

– Эй, что это ты делаешь в моем доме? Ты что там украла?

Прежде чем Магги успела ответить, появились двое: из-за ее спины выглянул Джем, а из открывшейся двери дома № 13 Геркулес-комплекса вышел мистер Блейк. Мисс Пелхам съежилась. Мистер Блейк всегда был с ней сама вежливость, но в его присутствии она начинала нервничать. Вот и сейчас он приветственно кивнул, увидев ее. Его стеклянистые серые глаза наводили мисс Пелхам на мысль, что ее разглядывает птица, выбирая, куда бы клюнуть.

– Насколько мне известно, это дом мистера Астлея, а не ваш, – бесцеремонно сказала Магги.

Мисс Пелхам повернулась к Джему.

– Джем, что тут делает эта девчонка? Надеюсь, она не твоя подружка?

– Она… она тут доставила кое-что.

Даже в Пидл-Вэлли враль из Джема был никакой.

– И что же она доставила? Тухлую рыбу? Или прошлогодний снег?

– Гвозди, – нашлась Магги. – Я им теперь буду регулярно доставлять гвозди, правда. Джем? Вы теперь меня частенько будете видеть.

Она обошла мисс Пелхам, сойдя с дорожки в ее палисадник, где обогнула непонятный маленький кустарниковый круг, проведя рукой по его вершине.

– А ну-ка, вон из моего сада! – воскликнула мисс Пелхам. – Джем, вышвырни ее отсюда.

Магги рассмеялась и принялась все быстрее и быстрее носиться вокруг куста, потом прыгнула в середину, молотя по нему кулаками, а мисс Пелхам при виде этого заохала, словно каждый удар приходился по ее телу.

Джем смотрел, как Магги боксирует с зеленым шариком, с которого сыпались на землю крохотные листики, и вдруг понял, что улыбается. У него тоже возникало искушение пнуть этот нелепый кустик, такой непохожий на живые изгороди, к которым он привык. Изгороди в Дорсетшире имели свое назначение: не дать животным уйти с пастбища или выскочить на дорогу; для изгородей такого рода использовались колючий боярышник и остролист, бузина, лесной орех и рябина, перемежающиеся ежевикой, ивой и ломоносом.

Стук в окно наверху вернул Джема из Дорсетшира в Лондон. На него сердито смотрела мать, прогоняя рукой Магги.

– Слушай, Магги… ты, кажется, собиралась мне что-то показать? – спросил Джем. – Ах да, твой отец. Мой папа… он хотел, чтобы мы согласовали цену.

– Нуда. Идем.

Магги проигнорировала мисс Пелхам, которая продолжала кричать и без всякого прока махать на нее руками. Девочка продралась через кустик, на сей раз даже не озаботившись тем, чтобы перепрыгнуть через него, после чего осталась брешь из поломанных веток.

– Ой! – в десятый раз воскликнула мисс Пелхам.

Джем, последовавший за Магги на улицу, оглянулся на мистера Блейка, который не шелохнулся и не двинулся с места, пока Магги проказничала в кустарнике. Он стоял, скрестив руки на груди. Его, казалось, мало волновал этот шум и это происшествие. На самом деле они даже забыли о его присутствии, иначе мисс Пелхам не охала бы бесконечно, а Магги не портила бы куст. Блейк смотрел на них своими ясными глазами, и его взгляд не был похож на взгляд отца Джема, обычно направленный в никуда. Мистер Блейк смотрел на них, на прохожих на улице, на Ламбетский дворец, возвышающийся вдалеке, и на облака за ним. Он все впитывал в себя, не вынося никаких суждений.

– Добрый день, сэр, – сказал Джем.

– Приветствую тебя, мой мальчик, – ответил мистер Блейк.

– Здравствуйте, мистер Блейк, – крикнула с улицы Магги, которая никак не хотела, чтобы Джем перещеголял ее. – Как поживает ваша женушка?

Ее крик вернул к жизни мисс Пелхам, старавшуюся в присутствии Блейка быть как можно более незаметной.

– Убирайся с моих глаз, противная девчонка, – воскликнула она. – Или я тебя отстегаю! Джем, не смей ее пускать сюда. Посмотри, чтобы она ушла с нашей улицы – я ей ни на грош не верю. Если за ней не смотреть, то она и калитку сопрет!

– Да, мадам.

Джем поднял брови, посмотрев на мистера Блейка, словно извиняясь перед ним, но его сосед уже открыл калитку и вышел на улицу. Джем догнал Магги, и они вдвоем оглянулись на Блейка, двинувшегося вдоль Геркулес-комплекса к реке.

– Ты посмотри, как он самоуверенно шагает – как петух, – заметила Магги. – А ты видел, какого у него цвета щеки? И какой он патлатый? Мы знаем, что у него на уме!

Джем не сказал бы, что мистер Блейк шагает, как петух. Уж скорее он двигался тяжелым шагом, хотя и нельзя было сказать, что плелся. У него была ровная, размеренная походка человека, направлявшегося в определенное место, а не просто вышедшего прогуляться.

– Пойдем за ним, – предложила Магги.

– Нет, пусть его идет.

Джем был удивлен своей собственной решительностью. Он хотел бы последовать за мистером Блейком, хотя и не так, как это предлагала Магги: для нее это было чем-то вроде игры, а он хотел делать это уважительно, с расстояния.

Мисс Пелхам и Анна Келлавей продолжали смотреть на детей, каждая со своего места.

– Пойдем, – сказал Джем и устремился вдоль Геркулес-комплекса в направлении, противоположном тому, куда шел мистер Блейк.

Магги засеменила следом за ним.

– Ты и правда пойдешь со мной?

– Мисс Пелхам сказала, чтобы я довел тебя до конца улицы.

– И ты будешь делать то, что хочет эта старая грымза?

Джем пожал плечами.

– Она домовладелица. Мы не должны ее раздражать.

– Ну а мне нужно найти отца. Хочешь со мной?

Джем подумал о своей озабоченной матери, о своей подающей надежды сестре, о поглощенном своей работой отце и о мисс Пелхам, которая ждет у лестницы, чтобы учинить ему головомойку. Потом он подумал об улицах Ламбета и Лондона, которых еще не видел.

– Я пойду с тобой, – согласился он, замедляя шаг, чтобы она догнала и они могли идти бок о бок.




Глава седьмая


Дик Баттерфилд мог находиться в одном из нескольких пабов. Если большинство людей предпочитали какой-нибудь поблизости, то он любил переходить из одного в другой, присоединяясь к разным пьющим клубам и сообществам, где встречались единомышленники, чтобы обсудить интересующие их темы. Эти встречи не особо отличались от других, вот только пиво было дешевле, а песни еще более неприличны. Дик Баттерфилд часто присоединялся к новым клубам, оставляя старые, поскольку его интересы были непостоянны.

В настоящий момент он принадлежал к водному клубу, так как среди множества других занятий он был и лодочником на Темзе. Правда, лодку свою давным-давно потерял. Также Дик состоял членом стул-клуба, участники которого по очереди выступали перед другими со страстными политическими речами, занимая стул во главе стола. Баттерфилд посещал лотерейный клуб, где делали небольшие совместные ставки, доходов от которых не хватало, чтобы заплатить за выпивку, и Дик всегда подзуживал остальных увеличивать ставки. И наконец, пунш-клуб – самый его любимый, – в котором каждую неделю опробовали различные ромовые коктейли.

Клубная и пабная жизнь Дика Баттерфилда была настолько сложна, что члены его семьи редко знали, где он проводит вечера. Обычно глава семейства выпивал где-нибудь в радиусе полумили от дома, но и в этом пространстве находились десятки пабов. Магги и Джем уже побывали в «Лошади и конюхе», «Короне и подушке», «Кентерберийском оружии» и «Красном льве». Наконец их поиски увенчались успехом: Баттерфилд уютно устроился в уголке самого шумного из всех этих заведений – в «Артишоке» на Лоуер-марш[13 - Лоуер-марш (прежнее название Ламбет-марш) – улица в одном из старейших поселений в районе Саут-банк. До начала XIX века северный Ламбет (теперь известный как Саут-банк) представлял собой болото.].

Джем зашел с Магги в два первых паба, после чего оставался ждать у дверей. Со времени их прибытия в Ламбет он был только в одном пабе. Через несколько дней после их приезда к ним зашел мистер Астлей – посмотреть, как они устроились, и пригласил Томаса с Джемом в «Ананас», считавшийся солидным заведением. Мальчик был ошеломлен многолюдностью этого места и громоподобным голосом Астлея. Теперь же Джем получил возможность сравнить «Ананас» с другими ламбетскими пабами.

Ламбет-марш представляла собой рыночную улицу с лавками и киосками, телеги и люди двигались по ней между Ламбетом и мостом Блэкфрайарс[14 - Мост в Лондоне, названный в честь мифического монашеского братства «Черные братья».] в сторону города. Двери «Артишока» были открыты, в проеме стояли люди, мимо которых его спутница ловко проскользнула внутрь. Звуки, доносившиеся из помещения, заставили Джема остановиться и спросить себя – зачем он увязался за Магги?

Но он знал зачем: она была первым человеком в Ламбете, который проявил к нему интерес, а ему не хватало друга. Большинство ребят возраста Джема либо были мастеровыми у ремесленников, либо работали. Он видел детей и помладше, но еще ни с кем из них не успел поговорить. Дело осложнялось тем, что он с трудом понимал лондонское наречие и говор многих жителей пригородов. Подчас их речь казалась ему какой-то тарабарщиной.

Ламбетские ребята отличались от тех, к которым он привык, еще и другим: они были более замкнутыми, более подозрительными. Они напоминали котов, осторожненько подходящих к огню, чтобы посидеть и погреться: ушки на макушке, глаза косят по сторонам. Они счастливы оттого, что их впустили, но в любой момент готовы пуститься прочь, уворачиваясь от ноги, вышвыривающей их на улицу.

Дети нередко были грубы со взрослыми, как Магги с мисс Пелхам, и это сходило им с рук. В деревне за такие вещи Джему досталось бы на орехи. Местные издевались над людьми, которые им не нравились, кидали в них камнями, воровали еду из тележек и корзин, распевали грубые песни, кричали, дразнились, насмехались. И только изредка Джем видел, что ребята из JIамбета делают что-то такое, в чем бы и он мог поучаствовать: катаются в лодке по реке, выбегают гурьбой с песней из благотворительной школы на Ламбет-грин, гоняются за собакой, утащившей чью-то шапку. А потому, когда Магги поманила его из двери «Артишока», он последовал за ней, погружаясь, как ныряльщик в воду, в этот шум и густой дым от ламп. Он хотел стать частью ламбетской жизни, а не наблюдать за ней из окна дома или через забор сада.

Хотя был уже поздний вечер, в пабе яблоку негде было упасть. Шум стоял ужасающий, но спустя какое-то время Джем различил во всеобщем гаме мелодию какой-то незнакомой песни. Магги просочилась сквозь стену тел в угол, где сидел ее отец.

Дик Баттерфилд был маленьким человеком, в котором преобладал коричневатый цвет – карие глаза, каштановые волосы, темная кожа, коричневых оттенков одежда. Тонкая паутинка расходилась от уголков глаз к вискам, лоб избороздили глубокие морщины. И все же вид у него был моложавый, энергичный. Сегодня он просто выпивал, а не участвовал в заседании клуба. Когда Джем наконец добрался до этого уголка. Дик, посадив дочку себе на колени, распевал вместе с остальными посетителями паба:

		И гореть ей в аду за то, что она
		Подлегла под меня во время обедни.

С последней строкой поднялся такой шум, что Джем закрыл уши руками. Магги присоединилась к поющим, подмигнув Джему, который покраснел и уставился на свои башмаки. В пидлтрентхайдских «Пяти колоколах» пелись разные песни, но до такого никогда не доходило.

После громких воплей в пабе наступило затишье – как в грозу после раската грома.

– Ну так что у тебя на уме. Маге? – спросил у дочери Дик Баттерфилд относительно спокойным голосом.

– Да я не о том. Я была у него в доме. – Она показала на Джема. – Его зовут Джем. Так вот, я смотрела, как его отец делает стулья. Они недавно приехали из Дорсетшира и живут у мисс Пелхам в Геркулес-комплексе рядом с мистером Блейком.

– У мисс Пелхам? – Баттерфилд усмехнулся. – Рад с тобой познакомиться. Джем. Присаживайся, дай отдохнуть копытам.

Он жестом показал на другую сторону стола. Там не было ни скамейки, ни табуретки. Джем оглянулся: все сиденья вокруг были заняты. Дик и Магги смотрели на него с одинаковым выражением любопытства: что он будет делать? Джем подумал, не забраться ли ему на стол, но понял, что Баттерфилды не одобрят этого жеста. Ему придется поискать пустую табуретку в пабе. Этого от него и ждали, устроив небольшую проверку его умению устраиваться. Первую настоящую проверку в его лондонской жизни.

Найти пустую табуретку в переполненном помещении было непростой задачей, и Джем с нею не справился. Он попытался было поспрашивать, но на него не обращали внимания. Он хотел взять табуретку, которую один из посетителей использовал как подставку для ног, но получил затрещину. Когда Джем обратился к служанке, та только ухмыльнулась, посмотрев на него. Продираясь через толпу, мальчик задавал себе вопрос, как это так получается, что столько людей могут сейчас не работать, а пить? В Пидл-Вэлли лишь немногие могли отправиться днем в «Пять колоколов» или «Корону».

Он вернулся к столику с пустыми руками и увидел, что на том месте, на которое ему указывал Баттерфилд, стоит теперь свободная табуретка, а Дик и Магги посмеиваются, глядя на него.

– Деревенщина, – пробормотал парень, сидевший рядом с ними и видевший все это испытание, включая и усмешку служанки.

– Попридержи язык, Чарли, – резко оборвала его Магги.

Джем сразу же догадался, что это ее брат.

Чарли Баттерфилд был похож на своего отца, но без морщинок и обаяния; он был красивее, однако какой-то грубоватой красотой – немытые светлые волосы, ямочка на подбородке. Шрам на лбу придавал лицу суровость. Чарли был жесток со своей сестрой, но лишь в той мере, в какой это сходило ему с рук: мог ущипнуть ее так, что на коже оставался синяк. Но когда она подросла, то научилась лягать его в самое болезненное место. А он продолжал изыскивать способы навредить ей – выбивал из-под нее табуретки.

опрокидывал солонку в тарелку, воровал одеяло по ночам. Джем ничего этого не знал, но почувствовал в Чарли некое качество, которое заставляло его отводить взгляд в сторону – так стараешься не смотреть в глаза рычащей собаке.

Дик Баттерфилд швырнул на стол монетку.

– Принеси-ка Джему выпить, Чарли, – скомандовал он.

– Еще че… – раздраженно бросил Чарли одновременно с Джемом, который пробормотал:

– Я не…

Оба замолчали на полуслове при виде строгого выражения на лице Дика. Чарли пришлось встать и принести Джему кружку пива, которого тому вовсе не хотелось, – дешевого, водянистого пойла. Посетители «Пяти колоколов» такое не пили, а выплескивали на пол.

Дик откинулся назад.

– Ну так что ты мне хотела сказать. Маге? Какой сегодня скандал случился в старом Ламбете?

– Мы видели кое-что в саду мистера Блейка, правда. Джем? В их летнем домике через открытые двери.

Магги посмотрела на Джема лукавым взглядом. Он снова покраснел и пожал плечами.

– Вот она – моя дочурка, – сказал Дик Баттерфилд. – Всегда все вынюхивает, находит, что где.

Чарли подался вперед.

– Ну и что вы там видели?

Магги тоже подалась вперед.

– Мы видели, как он милуется со своей женой.

Чарли хмыкнул, а на Дика Баттерфилда это, казалось, не произвело впечатления.

– Ну и что? Все совокупляются. Да этой радости сколько хочешь – загляни в любой проулок, и увидишь, как кто-нибудь занимается этим. Выйди на улицу, и увидишь за углом какую-нибудь парочку. Верно, Джем? Я так думаю, ты этого тоже немало повидал у себя в Дорсетшире, а?

Джем уставился в свою кружку. На поверхности пива боролась за жизнь муха, стараясь не утонуть.

– Да уж повидал, – пробормотал он.

Конечно, он видел, как это делают животные, среди которых они жили: собаки, кошки, овцы, лошади, кролики, фазаны и всякая прочая живность. Порой он натыкался и на парочки, уходившие на опушку леса или прятавшиеся под живой изгородью, а то и посреди полянки. Он замечал, как его соседи занимались этим в сараях, видел Сэма с его девушкой в зарослях орешника у Нетлком-таут. Он насмотрелся этого столько, что уже перестал удивляться, хотя все еще испытывал смущение. Правда, видеть-то там особо было нечего – в основном одежды и непрерывные движения туда-сюда, иногда бледные мужские ягодицы, ходящие вверх-вниз, или отвислые женские груди. Неожиданно столкнувшись с этим, нарушив то, что другие считали уединением. Джем отворачивался с пунцовым лицом. Такие же чувства овладевали им в тех редких случаях, когда он слышал, как препираются его родители, например, когда мать требовала, чтобы отец срубил грушу в углу сада – ту самую, с которой упал Томми, а отец отказывался. Позднее Анна Келлавей взяла топор и срубила дерево сама.

Джем засунул палец в пиво – муха зацепилась за него и выползла из жидкости. Чарли глазел на него с удивлением и отвращением. Дик, улыбнувшись, посмотрел на других посетителей паба, словно в поисках собеседника.

– Но дело не в том, что они этим занимались, – гнула свое Магги. – Они были… они… они сняли с себя всю одежду, правда. Джем? И мы все видели, словно они были Адам и Ева.

Дик Баттерфилд посмотрел на дочь таким же оценивающим взглядом, каким он смерил Джема, отправляя его на поиски табуретки. Хотя он и казался беззаботным – сидел развалясь на своем месте, угощал других выпивкой, кивал и улыбался, – но при этом требовал многого от тех, кто был с ним рядом.

– И знаешь, что они делали, занимаясь этим?

– Что?

Магги быстро придумала самую необычную вещь, какой могли бы заниматься люди во время совокупления.

– Они читали друг другу!

Чарли хмыкнул.

– И что же они читали – газету?

– Но я этого не… – начал Джем.

– Книгу, – прервала его Магги, возвышая голос над шумом паба. – Мне кажется, это была поэзия.

Конкретные детали всегда добавляли историям правдоподобия.

– Поэзия? – повторил Дик, отхлебнув пива. – Наверное, «Потерянный рай», если они изображали Адама и Еву в саду.

У Баттерфилда была когда-то эта поэма среди кучи книг, попавших ему в руки для продажи. Он тогда прочел немного. Никто не предполагал, что Дик умеет так хорошо читать. А его научил отец, утверждая, что человек должен быть не менее знающим, чем те, кого он хочет провести.

– Да-да, именно оттуда они и читали – «Утрата грушевого дерева»[15 - Непереводимая игра слов, основанная на звуковом сходстве названия знаменитой поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай» – Paradise Lost и словосочетания Pear Tree Loss – утрата грушевого дерева.],– подтвердила Магги. – Я как раз эти слова и слышала.

Джем вздрогнул, не веря своим ушам.

– Ты сказала «грушевое дерево»?

Дик бросил взгляд на дочь.

– «Потерянный рай». Маге, вот о чем я говорю. Уши-то распахни. Ну-ка, помолчи минуту.

Он закрыл глаза, задумался на несколько секунд, потом принялся декламировать:

		Целый мир
		Лежал пред ними, где жилье избрать
		Им предстояло. Промыслом Творца
		Ведомые, шагая тяжело,
		Как странники, они, рука в руке,
		Эдем пересекая, побрели
		Пустынною дорогою своей[16 - Из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай», перевод А. Штейнберга.].

Его соседи уставились на него – слова такого рода редко звучали в пабе.

– Ты это чего, па? – спросила Магги.

– Это единственное, что я помню из «Потерянного рая» – те самые строки, когда Адам и Ева покидают рай. Я чуть не плачу от сочувствия к ним, когда слышу эти слова.

– Блейки ничего подобного не читали, – вставил Джем и тут же ощутил удар по ноге – это Магги лягнула его под столом.

– Ты тогда уже отвернулся, – сказала она.

Джем открыл было рот, собираясь возразить, но передумал. Баттерфилды явно любили украшать свои истории всякими выдумками, и скоро новая небылица начнет жить своей жизнью, разойдется по пабу, посетители которого еще больше разукрасят ее, будут рассказывать, как Блейки играли в Адама и Еву в своем саду, хотя ничего такого и не было. С какой стати он должен портить им удовольствие, решил Джем, хотя и вспомнил при этом с раскаянием внимательные глаза мистера Блейка, его уверенное приветствие, решительную походку – жаль, что про него будут рассказывать всякую ерунду. Он предпочитал говорить правду.

– А чем занимается мистер Блейк? – спросил Джем, пытаясь сменить тему.

– Ты имеешь в виду, помимо того, что охаживает свою жену в саду? – усмехнулся Дик Баттерфилд. – Он печатник и гравировщик. Ты ведь видел печатный станок через его переднее окно, а?

– Это такая штука с рукояткой вроде звезды?

Джем и в самом деле видел эту деревянную штуковину, которая была больше и тяжелее, чем токарный станок отца, и спрашивал себя – каково может быть ее назначение?

– Ну да. Иногда можно увидеть, как они на нем работают – он и его жена. Печатают на нем книги и всякое такое. Брошюрки, рисунки – разное. Не знаю, как он этим умудряется зарабатывать себе на жизнь. Я видел несколько его изделий, когда приходил к нему – думал продать медные пластины, когда он только переехал сюда с другой стороны реки год или два назад.

Дик Баттерфилд покачал головой.

– Странные это были штуковины. Много огня, а вокруг толпа голых кричащих людей с выпученными глазами.

– Ты хочешь сказать, что это вроде как в аду? – спросила Магги.

– Может быть. Я такие не люблю. Мне нравятся веселые картинки. Не думаю, чтобы их у него особо покупали. Может, он больше зарабатывает тем, что делает гравюры для других.

– А медь он у тебя тогда купил?

– He-а. Я сразу понял, что он от нечего делать ничего такого не купит. Он себе на уме, этот мистер Блейк. Он сам пойдет и выберет для себя и медь, и бумагу – знает толк в этих вещах, – без всякой злобы объяснил Дик; он даже питал уважение к тем, кто не поддавался на его мошенничества.

– На прошлой неделе мы видели его в этой его 13011-net rouge, правда. Джем? – сказала Магги. – У него в ней такой смешной вид.

– Ну, он-то похрабрее других будет, – заявил Дик Баттерфилд. – Не многие в Лондоне решатся открыто поддерживать французов, что бы они ни говорили в пабах. Ни п. м., ни королю такие вещи не очень-то нравятся.

– А кто такой п. м.? – спросил Джем.

– Премьер-министр, дружок. Мистер Питт[17 - Уильям Питт Младший (1759–1806), премьер-министр Великобритании в 1783–1801 и 1804–1806 гг.],– резковато добавил Баттерфилд на тот случай, если этот сельский мальчишка даже таких вещей не знает.

Джем кивнул и снова уставился в свою кружку. Магги, сидевшая по другую сторону стола, видела его внутреннюю борьбу и пожалела, что привела его сюда знакомиться с отцом. Он не мог понять, чего Дик хочет от людей, какого рода острот ждет от тех, кому позволяет сидеть за одним с ним столом, на специально припасенной для таких случаев табуретке. Баттерфилд желал развлечения и информации одновременно. Он всегда искал какой-нибудь способ сделать деньги – на жизнь он зарабатывал мелким мошенничеством, которое замышлял, слушая разговоры в пабе, – но ему хотелось при этом еще и получать удовольствие. Жизнь была тяжела, а, посмеявшись немного и заработав чуток денежек, ты облегчал ее.

Дик Баттерфилд видел, если люди чувствовали себя не в своей тарелке. Но он не испытывал к Джему презрения – напротив, невинность этого парня вызывала сочувствие, а вот его собственные прожженные дети – раздражение. Он резко столкнул Магги с колен, отчего та свалилась на пол и посмотрела на него обиженно.

– Ну и тяжеленькая ты стала, – изрек Дик, разминая колени. – У меня от тебя ноги затекли. Скоро тебе понадобится собственная табуретка – ты у меня уже почти взрослая дама.

– Ни от кого она ничего не получит, и я не только о табуретке говорю, – усмехнулся Чарли. – Маленькая корова с цыплячьими сиськами.

– Оставь ее в покое, – вступился Джем.

Все трое Баттерфилдов замерли и уставились на него – Дик и Чарли, опершись локтями о стол, а Магги – все еще с пола между ними. Наконец Чарли кинулся было через стол на Джема, но Дик Баттерфилд, выставив руку, остановил его.

– Отдай Магги свою табуретку, а себе найди другую, – сказал он.

Чарли смерил Джема ненавидящим взглядом, но встал, отчего его табуретка упала назад, и пошел прочь. Джем не осмелился повернуться, а остался сидеть, вперившись взглядом в столешницу. Он отхлебнул пива. На защиту Магги он встал инстинктивно – точно так же он защитил бы свою сестру.

Магги встала и поправила табуретку Чарли, потом с мрачным лицом села на нее.

– Спасибо, – бросила она Джему, хотя в голосе ее не слышалось особой благодарности.

– Так значит, твой отец боджер[18 - Так назывались бродячие плотники, изготовлявшие дешевые стулья.], да? – сказал Дик, открывая деловую часть разговора, поскольку возможность того, что Джем будет развлекать их и дальше, представлялась ему маловероятной.

– Не совсем боджер, сэр, – ответил Джем. – Он не ездит из города в город, и он делает настоящие стулья, а не те хлипкие, что делают боджеры.

– Конечно, он делает хорошие стулья, парень, какие тут сомнения. А вот где он берет дерево?

– На одной из лесопилок, что у Вестминстерского моста.

– На какой лесопилке? Я бы наверняка смог доставлять ему дерево дешевле.

– На лесопилке мистера Гарриса. Мистер Астлей познакомил с ним папу.

Дик Баттерфилд поморщился, услышав имя Филипа Астлея. Отец Магги мог проворачивать любые сделки, но только не в том случае, если до него в дело встрял мистер Астлей. Он и его домохозяин старались не встречаться, хотя и против воли испытывали друг 


 Другу некоторое уважение. Если бы Дик был богатым владельцем цирка, а Филип Астлей мелким жуликом, то они были бы удивительно похожи на нынешних Баттерфилда и Астлея.

– Если я узнаю, где можно достать дешевое дерево, то дам тебе знать. Ты уж это дело предоставь мне, – добавил он, словно Джем обратился к нему за советом. – Посмотрю, что тут можно сделать. Я как-нибудь загляну к вам, непременно загляну, перекинуться словом-другим с твоим отцом. Я всегда рад помочь соседям. Ну, тебя, наверное, ждут дома, а? Думают, небось, куда ты пропал.

Джем кивнул и поднялся.

– Спасибо за пиво, сэр.

– Не за что, парень.

Дик зацепил ногой табуретку Джема и утащил ее назад под стол. Магги схватила недопитую кружку и сделала глоток.

– Пока, – сказала она.

– Бывай.

На пути из паба Джем миновал Чарли, который стоял среди других молодых парней. Чарли смерил его злобным взглядом и толкнул одного из своих дружков, отчего тот столкнулся с Джемом. Ребята рассмеялись, а Джем поспешил прочь, желая поскорее отделаться от Баттерфилдов. Но он подозревал, что скоро снова увидит Магги, хотя она только что и простилась с ним. Несмотря на ее папочку, несмотря на ее братца, он хотел снова повстречаться с ней.




II

АПРЕЛЬ 1792





Глава первая


Анне Келлавей иногда казалось, что у нее на запястье веревочная петля, другой конец которой привязан к окну комнаты, выходящему на улицу. Чистила ли она картошку, стирала ли белье, вычищала золу из печки, в самый неподходящий момент – когда руки были в грязи, белье оставалось неотжатым, а из печи вылетала сажа – ее тянуло выглянуть в окно. Часто ничего особенного там не происходило, но изредка ее любопытство вознаграждалось чем-нибудь интересным: женщина в шляпе с длинными павлиньими перьями, мужчина, несущий ананас словно младенца, мальчишка, тащивший выдранный с корнем лавр, кроне которого была придана форма голубя. Мейси или Джем позвали бы остальных, чтобы и они посмотрели на эти диковинки, но Анна предпочитала вкушать эти зрелища в одиночестве.

Сегодня не было ни картошки, ни золы, ни белья, которые отрывали бы ее от окна, – сегодня был понедельник Пасхи, и она решила отдохнуть. Мейси и Джем убирались после обеда, а Анна взирала на толпы людей, шествующих мимо Геркулес-комплекса. Многие женщины были выряжены в новые пасхальные одеяния и шляпки. Она никогда не видела такого многоцветья, таких ярких одежд, таких смелых вырезов на платьях и таких удивительных полей у шляпок. Одни были украшены обычными нарциссами и примулами, как и в Пидлтрентхайде, но на других красовались экзотические перья, пачки многоцветных ленточек, даже фрукты. Сама она никогда бы не стала носить лимон на своей шляпке, но готова была восхищаться женщинами, которые делали это. Анна предпочитала что-нибудь попроще и потрадиционнее: плетеночку из маргариток, букетик фиалок или одну ленточку, вроде той синенькой, какую она видела на шляпке какой-то девушки – лента свисала ей на спину до самых колен. Анна Келлавей с удовольствием надела бы такую, хотя, может быть, и покороче.

В толпе шел человек, держа на голове поднос, на котором лежали белые булочки. Человек выкрикивал: «Горячие булочки крестиками! Четыре штуки за пенни, скидка на Пасху, булочки крестиками! Покупайте, торопитесь. Последний день в этом году!» Он остановился прямо под окнами перед объявившимся покупателем. С другой стороны появилась мисс Пелхам в шляпке, украшенной маленькими желтыми ленточками. Анна фыркнула, пытаясь сдержать душивший ее смех.

– Ты чего, ма? – спросила Мейси, подняв взгляд от стола, который она протирала.

– Да ничего. Просто мисс Пелхам в дурацкой шляпке.

– Дай-ка посмотреть. – Мейси подбежала к окну, посмотрела вниз и начала хихикать. – У нее такой вид, будто ей на голову вывалили копну сена!

– Тише, Мейси, она тебя услышит, – шикнула мать, хотя и без излишней строгости.

Пока они вдвоем стояли у окна, внизу по улице неспешной рысью проскакала лошадь, впряженная в необычную двухколесную повозку, перед которой вправо и влево расступались обладательницы шляпок и потенциальные покупатели булочек крестиком. Повозку отличали большие колеса и необычные размеры – коротенькая и узкая, она имела высокую крышу, а сбоку на ней черными буквами было начертано: «КОРОЛЕВСКИЙ ЗАЛ АСТЛЕЯ И НОВЫЙ АМФИТЕАТР с гордостью сообщают о начале НОВОГО СЕЗОНА. СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ! Удивительные номера удивят и поразят вас! Двери открываются в 5.30, начало в 6.30».

Анна и Мейси Келлавей разинули от удивления рты, потому что, когда двуколка оказалась перед домом мисс Пелхам, с подножки спрыгнул мальчишка и сказал что-то хозяйке, которая нахмурилась и показала на окно Келлавеев. Анна подалась назад, но не успела вовремя оттащить Мейси.

– Подожди, ма, она зовет нас! – Мейси снова потянула мать к окну. – Смотри!

Мисс Пелхам продолжала хмуриться (что она делала всегда, когда сталкивалась с чем-либо, связанным с Келлавеями), но и в самом деле показывала на них.

– Я спущусь, – сказала Мейси, поворачиваясь к дверям.

– Никуда ты не спустишься. – Анна остановила дочь ледяным тоном и положила руку ей на плечо. – Джем, спустись и узнай, что им надо.

Джем прекратил драить кастрюлю и припустил вниз по лестнице. Мейси и Анна смотрели из окна, как он обменялся несколькими словами с мальчишкой, который после этого вручил ему что-то белое. Джем несколько секунд разглядывал то, что оказалось в его руке, а мальчишка тем временем запрыгнул в двуколку, кучер легонько хлестнул кнутом по шее лошади, и та продолжила свой путь вдоль Геркулес-комплекса к дороге на Вестминстерский мост.

Джем тут же вернулся наверх с озадаченным выражением на лице.

– Что такое. Джем? – спросила Мейси. – Что там у тебя?

Джем посмотрел на клочок бумаги.

– Четыре билета на сегодняшнее представление мистера Астлея с его личным приглашением.

Томас Келлавей поднял голову и прекратил строгать березовую доску.

– Никуда мы не пойдем, – заявила Анна. – Мы себе этого не можем позволить.

– Нет-нет, мы ничего не должны платить за эти билеты. Он их нам подарил.

– Не нужна нам его благотворительность. Если захотим, то и сами купим себе билеты.

– Но ты только что сказала… – начала было Мейси.

– Никуда мы не пойдем.

Анна чувствовала себя, как мышь, которую кот гоняет из одного угла комнаты в другой.

Джем и Мейси посмотрели на отца. Томас обвел их всех взглядом, но ничего не сказал. Он любил жену и хотел, чтобы и она любила его. Он не хотел перечить.

– Ну, ты закончил мыть кастрюлю. Джем? – спросила Анна. – Когда закончишь, мы все можем пойти прогуляться.

Она повернулась к окну, руки у нее дрожали.

Мейси и Джем посмотрели друг на друга, и Джем снова занялся кастрюлей.




Глава вторая


За две недели, что они прожили в Ламбете, Келлавеи почти не выходили за пределы ближайших к их дому улиц. Да и зачем? Все нужные лавки и палатки были на террасе у Ламбет-грин, на дороге Вестминстерского моста или на Лоуер-марш. Джем вместе с отцом бывал на лесопилках у реки вблизи моста. Мейси с матерью ходила в Сент-Джорджс-филдс – посмотреть, можно ли там вывешивать белье на просушку. Когда Джем предложил семейству прогуляться в пасхальный понедельник через Вестминстерский мост и посмотреть Вестминстерское аббатство, все восприняли это предложение с энтузиазмом. В Пидл-Вэлли они часто гуляли, и их нынешняя ламбетская пассивность казалась им странной.

Они отправились на прогулку в час дня, когда другие ели, или спали, или сидели в пабах.

– И как же мы пойдем? – спросила Мейси Джема, понимая, что лучше не адресовать этот вопрос родителям.

Анна цеплялась за руку мужа, словно боясь, что ее может унести сильный порыв ветра. Томас, как обычно, улыбался и глазел по сторонам с видом простака, которому все равно, куда его поведут.

– Давайте пойдем напрямик к реке, а потом берегом до моста, – предложил Джем, понимая, что именно он должен выбрать маршрут, потому что он единственный из Келлавеев уже успел немного познакомиться с окрестностями.

– Уж не та ли это короткая дорога, о которой говорила эта девчонка? – спросила мать. – Я не хочу идти по дороге, которая называется тропой Головореза.

– Не, это другая, – солгал Джем, подумав, что его мать еще не скоро выяснит, что это и в самом деле тропа Головореза.

Сам Джем узнал это очень скоро после того разговора с Магги. Он понимал, что его семейству понравится эта дорожка, потому что она проходила по пустынным полям, и если идти спиной к домам и не смотреть вперед на Ламбетский дворец или на склады у реки, то можно вообразить, что ты где-то за городом. Когда-нибудь, думал Джем, он найдет дорожку, которая и в самом деле выведет его за город. Может быть, Магги поможет ему в этом.

А пока он вел свое семейство мимо Карлайл-хауса, соседнего особняка, в направлении Ройал-роу и вдоль него к тропе Головореза. Там было очень тихо – ни одного прохожего, а поскольку сегодня был праздник, то и на огородах почти никто не работал. Джем был благодарен и за то, что светило солнышко, а небо было ясным. В Ламбете небо редко бывало синим даже в солнечные дни. Чаще оно выглядело мутно-желтым от дыма очагов, пивоварен и стоящих на берегу Темзы мануфактур, производящих уксус, текстиль и мыло. Но вчера и сегодня предприятия были закрыты, а печи у многих не топились, поскольку погода стояла теплая. Джем смотрел в настоящее голубое небо, так хорошо знакомое ему по Дорсетширу, на яркую придорожную зелень травы и кустарников. Он вдруг понял, что улыбается этим цветам, которые были такими естественными и в то же время заявляли о себе куда громче, чем любая лондонская ленточка или платье. Он стал двигаться медленнее, перешел на неторопливый шаг, отказавшись от той быстрой, нервной походки, какую усвоил после переезда в Ламбет. Мейси остановилась, чтобы сорвать несколько примул. Анна прекратила цепляться за мужа и опустила руки. Томас принялся насвистывать «За горами далеко» – песенку, которую он часто напевал во время работы.

Тропинка очень скоро резко повернула вправо вдоль кромки сада вокруг Л амбетского дворца. Когда они добрались до реки, короткая идиллия кончилась. Перед ними стоял ряд ветхих складов, а рядом – домишки рабочих. Склады сегодня были закрыты, что лишь усугубляло их зловещий вид. Анна снова взяла мужа под руку.

Хотя Джем и Томас уже бывали на Темзе – покупали здесь древесину и пилили ее на лесопилках, женская часть семейства Келлавеев видела эти места лишь мельком, когда они держали путь к амфитеатру Астлея, и ничего толком тут не разглядели. А теперь они нечаянно выбрали самое неудачное время, чтобы познакомиться с великой лондонской рекой. Прилив сошел, сведя реку к узкой мутной ленте, струящейся по широкому плоскому руслу серого сланца, что напоминало Анне вид неприбранной кровати. К счастью, даже в таком уменьшенном виде река была раз в двадцать больше, чем Пидл – речушка, бежавшая вдоль сада Келлавеев в Пидлтрентхайде. Несмотря на свой малый размер, Пидл обладал всеми свойствами, которыми, на взгляд Анны, должна обладать река – целеустремленная, беспокойная, веселая, очищающая.

Темза была совсем иной. Анне она казалась даже не рекой, а длинной кишкой, которая, постоянно изгибаясь, все время исчезала из виду. Точно очерченных берегов не было. Русло поднималось к дороге усеянными галечником скользкими, илистыми склонами, и, сделав неосторожный шаг, можно было запросто свалиться прямо в реку. Дети бегали по самой кромке берега, некоторые играли, некоторые подбирали предметы, оставшиеся после высокого прилива: башмаки, бутылки, жестянки, топляк, куски материи, голову куклы, побитую миску.

Келлавей остановились посмотреть.

– Посмотрите, как они изгваздались, – сказала Мейси с ноткой зависти в голосе.

– Отвратительное место.

– Во время прилива вид тут получше, как это было, когда мы приехали.

Джему казалось, что он должен защитить реку, словно она воплощала собой Лондон и решение его семьи переехать сюда.

– Странно, что тут бывают приливы, – заметила Мейси. – Я знаю, что наш Пидл тоже где-то впадает в море, но он всегда одинаковый. У меня бы голова кругом пошла, если бы Пидл менял направление.

– Идемте на мост, – предложил Джем.

Они теперь немного ускорили шаг, чтобы побыстрее миновать склады и ветхие домишки. Перед некоторыми сидели рабочие со своими женами и детьми, беседовали, курили и пели. Большинство из них замолкали при приближении Келлавеев. Вот только человек, игравший на гармонике, перешел на более быстрый темп. Джем хотел было еще ускорить шаг, но Мейси, напротив, пошла медленнее.

– Он играет «Тома Боулинга», – узнала она. – Вы послушайте.

Она улыбнулась, а человек прекратил играть и улыбнулся в ответ.

Анна Келлавей напряглась, потом потянула дочь за руку.

– Идем, Мейси!

Мейси высвободила руку и остановилась посреди дороги, чтобы пропеть последний куплет – ее голос зазвучал высоко и чисто:

		Подхватит Тома попутный ветер,
		Господь всевидящий когда
		Всех призовет на свете
		Под свою длань.
		И смерть, что разуму не внемлет,
		Не получила ничего:
		Пусть Том и лег глубоко в землю,
		На небесах душа его!
		На небесах душа его![19 - Песня Чарльза Дибдина (1745–1814), английского певца и композитора. Знаменитая песня «Том Боулинг» была написана на смерть старшего брата Чарльза, капитана Томаса Дибдина.]

Она и гармонист закончили одновременно, и на короткое время наступила тишина. Анна подавила рыдание. Раньше эту песенку вместе пели Томми и Мейси – и как здорово у них получалось!

– Ну-ну, ма, – сказала Мейси. – Мы должны и дальше ее петь – ведь мы не хотим забывать Томми, правда?

Она поклонилась гармонисту и сказала:

– Спасибо, сэр. Доброго дня.




Глава третья


Дорога вблизи моста отклонялась в сторону от реки к амфитеатру с его величественной колоннадой при входе, где они познакомились с Филипом Астлеем, где висели афиши, извещавшие: «СЕГОДНЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ!» Вечер еще не начался, а люди уже толпились у входа. Джем запустил руку в карман и нащупал билеты, присланные им Филипом Астлеем.

У Анны Келлавей в руках оказалась программка, которую ей всучил пробегавший мимо человек, зазывавший публику: «Стоячие места всего за шиллинг и один пенс, сидячие – за два шиллинга и два пенса!» Она разглядывала помятую бумажку, не зная, что с ней делать. Потом разгладила ее на ноге, повернула туда-сюда, наконец стала разбирать слова. Прочтя «Астлей», она поняла, о чем идет речь, и протянула бумажку мужу.

– Нет, возьми это себе, мне она не нужна!

Томас помял бумажку в руках и бросил на землю.

Ее подобрала Мейси, отерла грязь и засунула за шнуровку своего платья.

– Сегодняшнее представление, – сказала она, грустно посмотрев на Джема.

Джем пожал плечами.

– А эти билеты у тебя с собой? – спросила вдруг Анна.

Джем резко выбросил руку из кармана, словно делал там что-то неприличное.

– Да, мама.

– Я хочу, чтобы ты немедленно отнес их в театр и вернул в кассу.

– Кто это тут возвращает билеты? – раздался голос у них за спиной.

Джем оглянулся – от стены отделилась Магги Баттерфилд.

– Что это за билеты? Никто не сдает билеты в кассу. Если это действительные билеты, их можно продать и выручить за них больше, чем они стоят. Покажите-ка их мне.

– И давно ты идешь за нами? – спросил Джем, который был рад ее появлению, но при этом спрашивал себя, уж не видела ли она чего-то такого, что он предпочел бы не показывать ей.

Магги усмехнулась и насвистела несколько нот из «Тома Боулинга».

– А у тебя неплохой голосок, мисс Пидл, – обратилась она к Мейси, которая улыбнулась и зарделась.

– Ну-ка, уходи отсюда, девица, – распорядилась Анна. – Мы не хотим, чтобы ты тут ошивалась рядом с нами.

Она оглянулась посмотреть, одна ли Магги или с ней кто-то есть. Несколько дней назад их посетил отец Магги – пытался всучить Томасу крашеный дуб, выдавая его за черное дерево. И хотя Томас предположил, что и самого Дика кто-то провел, продав ему подделку, Анна невзлюбила Баттерфилда еще сильнее, чем его дочурку. Магги не обратила внимания на слова матери Джема.

– Так у вас билеты на сегодняшнее представление? – холодно спросила она Джема. – Какие? Уж наверное, не на балкон. Не могу себе представить ее, – она мотнула головой в сторону Анны Келлавей, – среди всех этих мошенников.

Джем сам не знал, куда у них билеты, и не смог противиться желанию – вытащил их из кармана и прочел:

– Партер.

Магги заглядывала ему через плечо, потом кивнула на Томаса.

– Вы, наверное, делаете много заготовок, если покупаете билеты в партер, а ведь вы всего пару недель в Лондоне.

В ее голос закралась несвойственная ей нотка восхищения.

– Не, мы же их не покупали, – объяснила Мейси. – Их нам подарил мистер Астлей.

Магги уставилась на нее.

– Господи милостивый!

– Мы не собираемся смотреть эту дребедень, – заявила Анна.

– Вернуть вы их не можете, – сообщила Магги. – Мистер Астлей будет оскорблен. Он даже, может, выкинет вас из дома.

Миссис Келлавей замерла. Она и не подумала о том, каковы могут быть последствия возврата билетов.

– Но если вы и в самом деле не хотите идти, то вы могли бы дать эти билеты мне – я бы пошла вместо вас, – продолжила Магги.

Анна прищурилась, но прежде, чем успела открыть рот, чтобы сказать, что никогда не позволит такой нахалке занять ее место, откуда-то из-за реки донеслась низкая барабанная дробь.

– Парад! – воскликнула Магги. – Начинается. Идем!

Она бросилась бежать, потащив за собой Джема. Мейси пошла следом, и Анна, боясь остаться одна, снова взяла мужа под руку и поспешила за ними.

Магги бегом миновала амфитеатр и поспешила к Вестминстерскому мосту, который уже был заполнен людьми, стоящими по его краям. Они слышали доносящийся с другого конца марш, но еще ничего не видели. Магги провела их по середине дороги и втиснула в толпу, пройдя приблизительно треть длины моста. Келлавей сгрудились вокруг нее, стараясь не замечать ворчание тех, кому они перекрыли вид. Их потолкали со всех сторон, но в конечном счете они удобно устроились, правда, вскоре подошли новые любители зрелищ и встали перед ними, и толпа снова пришла в движение – каждый хотел найти место, откуда открывался бы хороший обзор.

– А чего мы ждем? – спросил Джем.

Магги фыркнула.

– Ну ты и даешь, дорсетширец, затиснулся в толпу, а сам даже не знаешь для чего!

Лицо Джема покрылось румянцем.

– Считай, что я тебя ни о чем не спрашивал, – пробормотал он.

– Нет, ты уж нам скажи, – потребовала Мейси. – Я хочу знать.

– Мистер Астлей устраивает парад в день открытия сезона, – объяснила Магги, – чтобы люди получили представление о шоу. Иногда он устраивает фейерверки. Даже днем. Хотя сегодня вечером они будут поинтереснее.

– Ма, ты слышишь? Мы сегодня можем увидеть фейерверки!

– Если пойдете. – Магги бросила взгляд в сторону Анны.

– Никуда мы сегодня не пойдем и на парад здесь не останемся, – заявила Анна. – Джем, Мейси, мы уходим отсюда.

Она начала проталкиваться через толпу людей, стоящих перед ними. К радости Джема и Мейси, никто не хотел двигаться и пропускать их, и Анна обнаружила, что зажата и ей не выбраться. Прежде вокруг нее никогда не было так много народу. Одно дело – стоять в безопасности у окна и смотреть, как внизу двигается Лондон, и совсем другое, когда вокруг нее сгрудились десятки тел – мужчин, женщин, детей, людей в дурно пахнущих одеждах, с дурным запахом изо рта, с всклокоченными волосами, резкими голосами. Крупный человек рядом ел мясной пирог, и кусочки падали ему на живот и на голову женщины, стоявшей перед ним. Никого из них, казалось, это не заботило так, как Анну. У нее возникло искушение протянуть руку и стряхнуть кусочки пирога с головы женщины.

Музыка стала громче, и появились два наездника. Толпа зашевелилась и подалась назад, а Анна почувствовала, как паника, словно желчь, подступает к горлу. Несколько мгновений страх был так силен, что она положила руку на плечо стоявшего перед ней человека.

Томас взял ее руку и прижал к себе.

– Успокойся, Анна, все в порядке, детка, – сказал он так, словно обращался к одной из лошадей, что они оставили Сэму в Дорсетшире.

Он скучал по своим лошадям. Анна Келлавей закрыла глаза, противясь желанию вырвать ладонь из руки мужа. Она глубоко вздохнула, а когда снова открыла глаза, наездники были совсем рядом. Ближайшая к ним лошадь оказалась старой строевой белого цвета. На ней уверенно гарцевал Филип Астлей.

– Долгая была зима, правда, друзья? – прокричал он. – У вас с самого октября не было никаких развлечений. Вы ведь ждали этого дня? Сегодня ваши ожидания закончились – пост позади, наступила Пасха, и начался сезон Астлея! Приходите посмотреть «Осаду Бангалура»[20 - Имеется в виду эпизод Англо-майсурской войны, когда после двухнедельной осады город Бангалур 21 марта 1791 года был взят штурмом английской армией.] – спектакль одновременно трагический, комический и восточный! Устройте праздник для своих глаз – посмотрите оперный балет «La Fete de lAmour»! [21 - «Подвиг любви» (фр.).] Приходите подивиться мастерству дрессированной лошади, которая умеет ловить, носить, подниматься по лестнице и даже может приготовить чашку чая!

Когда он проезжал мимо Келлавеев, взгляд его упал на Анну, и он даже остановился, чтобы приветствовать ее поднятием шляпы.

– В Королевском салоне Астлея всем будут рады, а в особенности вам, мадам.

Люди вокруг Анны повернулись и уставились на нее. Человек с пирогом распахнул рот, и она увидела там жвачку из мяса и теста. Это зрелище и всеобщее внимание – а в особенности внимание Филипа Астлея – вызвали у нее приступ тревоги, и она снова закрыла глаза.

Филип увидел, как она побледнела и закрыла глаза. Вытащив из кармана своей куртки фляжку, он подал знак одному из цирковых мальчишек, бежавших рядом с ним, чтобы тот передал сосуд Анне. Он не мог и дальше задерживать свою лошадь – на него наступал хвост процессии, – а потому не увидел, глотнула она бренди или нет. Астлей набрал в легкие воздуха и начал снова:

– Приходите посмотреть представление – новые номера, исполненные отваги и воображения, под управлением моего сына Джона Астлея, одного из лучших наездников Европы! За деньги чуть большие, чем стоимость стакана вина, вы сможете целый вечер получать удовольствие, о котором будете потом вспоминать долгие годы!

Рядом с ним скакал его сын. У Джона Астлея была, как и у отца, внушительная наружность, но в абсолютно другом стиле. Если Астлея-старшего можно было сравнить с дубом – мощным и раскидистым, с толстым, сильным стволом, то Астлей-младший скорее напоминал сосну: высокий, стройный, одетый с иголочки, с красивыми, правильными чертами лица и ясными задумчивыми глазами. Он в отличие от отца был человеком образованным и держался более официально и сдержанно.

Филип скакал на своей лошади, как кавалерист, каким он и был когда-то и каким продолжал считать себя по сей день, он использовал лошадь для того, чтобы попасть туда, куда ему было нужно, и сделать то, что хотел. Джон восседал на своей стройной гнедой длинноногой кобыле так, словно был с ней единым целым и никогда с нее не слезал. Он ровно проскакал по Вестминстерскому мосту, кобыла его двигалась изящно, делая шаги в сторону и наискосок под звуки менуэта, наигрываемого музыкантами на трубе, валторне, аккордеоне и барабане. Любой другой давно бы уже вылетел из седла, уронил перчатки, шляпу и хлыст, но Джон Астлей оставался элегантным и безукоризненным.

Толпа молча взирала на него, восхищаясь его искусством, но не испытывая той любви, какую они питали к его отцу. Все, кроме одного человека: Мейси стояла, раскрыв рот и смотря во все глаза. Она никогда не видела такого красивого мужчину и в свои четырнадцать лет была готова влюбиться с первого взгляда. Он, конечно же, даже не заметил ее – он, казалось, никого не замечал, глядя только вперед.

Анна Келлавей пришла в себя без помощи фляжки Филипа Астлея. От бренди она отказалась, к недоумению Магги, человека с пирогом, женщины перед ним с крошками в волосах, человека, чьего плеча она коснулась, мальчишки, который принес фляжку, – практически всех вокруг, кроме остальных Келлавеев. Анна ничего этого не заметила – ее глаза были устремлены на исполнителей, шествовавших за Джоном Астлеем. Впереди шла группа акробатов, которые то двигались обычным шагом, то одновременно принимались совершать разные кульбиты – колеса и бэкфлипы[22 - Элементы цирковой акробатики.]. За ними семенила группа собак, которые по команде разом вставали на задние лапы и в таком виде преодолевали футов десять, потом бежали вперед, перепрыгивая друг через друга по сложной схеме.

Каким бы все это ни было удивительным, больше всего внимание Анны привлекла танцовщица на канате. Два сильных циркача несли по шесту, между которыми был натянут канат, похожий на толстую веревку для сушки белья. Посредине веревки находилась темноволосая женщина с лунообразным лицом, в атласном платье в красно-белую полоску, с обтягивающим корсетом и расклешенной юбкой. Она раскачивалась назад-вперед на канате, словно на качелях, потом небрежно наматывала часть веревки себе на ногу.

Магги подтолкнула Джема и Мейси.

– Это же мисс Лаура Девайн, – прошептала она. – Она из Шотландии и считается лучшей танцовщицей на канате в Европе.

По сигналу люди с шестами натянули веревку, и мисс Девайн наверху совершила изящный кульбит, обнаживший несколько слоев красных и белых нижних юбок. Толпа взревела от восторга, а канатоходка повторила трюк – на сей раз дважды, потом три раза подряд, а потом принялась делать кульбиты на веревке, переворачиваясь без конца через голову, отчего ее нижние юбки превратились в красно-белый шар.

– Это называется «поросенок на вертеле», – сообщила Магги.

После этого мужчины с шестами приблизились друг к другу, и улыбающаяся мисс Девайн закончила последний кульбит долгим прыжком к небесам.

Анна Келлавей не сводила глаз с мисс Девайн, ожидая, что сейчас та грохнется оземь, как ее сын Томми с грушевого дерева. Но циркачка не упала. Напротив, возникало такое впечатление, что она не способна упасть. В первый раз за те недели, что прошли после смерти сына, Анна ощутила, как клещи горя отпустили ее сердце. Она наклонила голову, чтобы видеть мисс Девайн, которая в этот момент взметнулась высоко над мостом, хотя теперь перед самой Анной было другое зрелище: обезьянка на пони, человек, который сидел на спине лошади спиной к движению и подхватывал брошенные платки, оставаясь в седле, группа танцоров в восточных костюмах, совершающая пируэты.

– Джем, что ты сделал с этими билетами? – вдруг спросила мать.

– Они здесь, ма. – Джем вытащил билеты из кармана.

– Не выбрасывай их.

Мейси захлопала в ладоши и подпрыгнула несколько раз.

Магги зашипела:

– Спрячь их!

Окружающие их люди с любопытством повернулись к ним.

– Так они в партер? – спросил человек с пирогом, наклоняясь над плечом Анны, чтобы увидеть получше.

Джем принялся засовывать билеты назад в карман.

– Не туда! – воскликнула Магги. – Их у тебя оттуда вмиг вытащат.

– Кто?

– Да вот эти мошенники. – Магги кивнула в сторону пары мальчишек, которые чудесным образом просочились через толпу и оказались рядом с ними. – Они попроворнее тебя будут, хотя и не проворнее меня. Видишь?

Она выхватила билеты у Джема и, ухмыляясь, принялась засовывать их за вырез платья.

– У меня они целее будут, – сказала Мейси. – У тебя-то шнуровки нет.

Улыбка исчезла с лица Магги.

– У меня они будут целее, – заявила Анна и протянула руку.

Магги скорчила гримасу, но отдала билеты. Анна сунула их за шнуровку, а потом потуже затянула на себе шаль. Суровое, торжествующее выражение на ее лице было вполне достаточным оружием, чтобы отпугнуть любые юркие пальцы.

Теперь мимо них проходили музыканты, а завершали парад три человека с красным, белым и желтым флагами, на которых было начертано: «ЦИРК АСТЛЕЯ».

– И что мы будем делать теперь? – спросил Джем, когда их миновали эти трое. – Пойдем в аббатство?

С таким же успехом он мог бы обратиться к семейству глухонемых, которое не замечало даже толпы вокруг них. Мейси смотрела вслед Джону Астлею, который теперь был виден лишь красным пятном плаща на раскачивающемся лошадином крупе. Анна не сводила взгляда с амфитеатра вдалеке, размышляя о предстоящем им неожиданном вечере. Томас глядел через перила на лодку, груженную деревом, которую гребцы вели по узкой линии воды в направлении к мосту.

– Идем. Они пойдут за нами.

Магги взяла Джема за руку и потащила к вершине моста и дальше в направлении к аббатству, обходя коляски и телеги, которые возобновили свое движение через реку.




Глава четвертая


Вестминстерское аббатство было самым высоким и величественным зданием в этой части Лондона. Келлавеи предполагали, что именно такими зданиями полон Лондон – хорошо построенными, красивыми, солидными.

Вообще-то говоря, они были разочарованы ветхостью сооружений Ламбета, хотя пока и не видели остальной части города. Грязь, людские толпы, неухоженные здания, построенные кое-как, без ума, – ни одно из них не соответствовало тому Лондону, который они себе представляли в Дорсетшире. Но аббатство с двумя своими внушительными квадратными башнями, ажурными арками, выступающими контрфорсами и тонкими шпилями, устремляющимися в небо, оправдало их ожидания.

Увидев аббатство, Анна Келлавей второй раз за те несколько недель, что они были в Лондоне, подумала: «Да, есть основание для нашего переезда».

Первый раз она подумала это всего лишь получасом ранее, когда увидела мисс Лауру Девайн, исполняющую «поросенка на вертеле».

Келлавей остановились внутри арочного входа между двумя башнями, отчего люди, шедшие сзади, принялись ворчать и обходить их. Магги, которая прошла дальше в аббатство, развернулась и свистнула.

– Вы посмотрите на эту деревенщину, – сквозь зубы пробормотала она, глядя на четырех Келлавеев, стоявших в цепочку, разинув рты и задрав головы вверх под одинаковым углом.

Хотя особо сердиться на них Магги не могла. Она бывала в аббатстве множество раз, но, впервые здесь оказавшись, была потрясена этим сооружением. Каждая колонна, каждый придел, каждая гробница поражали своим мрамором, резьбой, к которой можно было прикоснуться руками, изяществом и удивительной роскошью.

Да одни только размеры аббатства поразили Келлавеев. Никто из них никогда не был в помещении, потолки которого поднимались бы так высоко над головами. Они не могли оторвать от него глаз.

Наконец Магги потеряла терпение.

– В аббатстве есть вещи и поинтереснее, чем потолок, – сказала она Джему. – И потом, тут и потолки есть получше этого. Подождите – вы еще увидите придел Богоматери!

Чувствуя себя ответственной за первое истинное впечатление о том, что может предложить Лондон, она повела их под арочными сводами через маленькие боковые приделы, небрежно называя имена людей, похороненных здесь. Их называл ей когда-то отец, приведя сюда: лорд Хансдон, графиня Суссекская, лорд Бурше, Эдвард I, Генрих III[23 - Генри Кари, лорд Хансдон, первый эрл Дувра, умер в 1659 г.; графиня Суссекская, основательница одного из колледжей в Кембридже, умерла в 1589 г.; сэр Джон Бурше, английский аристократ, умер в 1533 г.; Эдвард I, английский король (1239–1307); Генрих III, английский король (1207–1272).]. Эти имена почти ничего не говорили Джему, а когда он попривык к размерам и изысканности этого здания, то весь этот камень перестал его интересовать. Они с отцом работали по дереву, и камень казался им холодным и непривлекательным. Но все же Джем не мог не восхищаться изяществом надгробий, резными фигурами желтоватого и бежевого мрамора, изображающими тех, кто лежал под плитами, медными барельефами на других плитах, черно-белыми колоннами, украшающими надгробия.

Когда они добрались до придела Богоматери в честь Генриха VII[24 - Английский король (1457–1509), на троне с 1485 г.], Магги торжественно сообщила:

– Елизавета Первая[25 - Английская королева (1533–1603), на троне с 1558 г.].

Джем перестал слушать ее и стоял, не скрывая восторга: он и не представлял себе такой красоты.

– Ой, Джем, ты посмотри на потолок, – прошептала Мейси, глядя на высокий свод и каменную резьбу, настолько тонкую, что она казалась паутиной, натянутой на золотые листики.

Но Джем разглядывал не потолок, а ряд сидений для членов королевского двора по обеим сторонам придела. У каждого сиденья имелась резная спинка высотой футов в восемь из черненого дуба. У спинок был такой сложный, переплетающийся рисунок, что он не удивился бы, узнав, что резчики сошли с ума, работая над ними. Здесь Келлавей наконец-то увидели работу по дереву, какой не было в Дорсетшире, или Уилтшире, или Гемпшире, или где-нибудь в другом месте Англии, кроме Вестминстерского аббатства. Томас с восторгом смотрел на резьбу, как человек, всю жизнь изготавливавший солнечные часы и вдруг впервые увидевший механические.

Джем потерял Магги из виду, но вскоре она сама выскочила к нему.

– Иди сюда! – прошипела она и потащила его из придела Богородицы в центр аббатства и в придел Эдуарда Исповедника[26 - Английский король (1004–1066), на троне с 1042 г.].

– Смотри! – прошептала она, кивая в направлении одного из надгробий, окружающих внушительную усыпальницу Эдуарда.

Рядом с усыпальницей стоял мистер Блейк, глядя на бронзовую статую женщины, покоящуюся на ее вершине. Он делал наброски в маленьком песочного цвета блокноте, даже не опуская глаз на бумагу и карандаш, неотрывно смотря на безразличное лицо статуи.

Магги приложила палец к губам, потом осторожно шагнула в направлении мистера Блейка. Джем неохотно последовал за ней. Они осторожно подкрались к нему сзади. Блейк был так сосредоточен на своем рисунке, что ничего не замечал вокруг. Подойдя поближе, они услышали, что он напевает что-то себе под нос очень тихим высоким голосом, похожим скорее на писк комара. Время от времени губы его двигались, произнося какие-то слова, но разобрать их было невозможно.

Магги хихикнула. Джем покачал головой, глядя на нее. Они подошли довольно близко и могли заглянуть через плечо мистера Блейка на рисунок. Когда они увидели, что выводит его карандаш. Джем отшатнулся, а Магги от удивления раскрыла рот. Хотя на статуе были церемониальные одеяния, мистер Блейк изобразил ее обнаженной.

Он не повернулся – продолжал рисовать, напевая, хотя теперь он, видимо, почувствовал, что они стоят у него за спиной.

Джем схватил Магги за локоть и потащил прочь. Когда они вышли из придела и мистер Блейк уже не мог слышать их, Магги разразилась смехом.

– Ты только представь – раздел статую!

Раздражение Джема перевешивало его желание тоже рассмеяться. Он внезапно устал от Магги – от ее резкого лающего смеха, ее неприличных замечаний, ее абсолютной поглощенности земными интересами. Ему хотелось, чтобы рядом был кто-нибудь спокойный и простой, кто не стал бы выносить суждений ни о нем, ни о мистере Блейке.

– А тебе не пора к семье? – резко спросил он.

Магги пожала плечами.

– Они все равно в пабе. Я их и позже могу найти.

– А я пойду к своей.

Он сразу же пожалел, что заговорил с ней таким тоном, увидев в ее глазах обиду, которую она тут же скрыла под напускным безразличием.

– Как хочешь.

Она пожала плечами и отвернулась.

– Постой, Магги, – окликнул ее Джем.

Она направлялась к боковому входу, которого он не заметил раньше. Как и при первой встрече, в тот момент, когда Магги оставила его, ему захотелось, чтобы она снова была рядом. Он почувствовал на себе чей-то взгляд и, оглянувшись, посмотрел через дверной проем в придел Эдуарда Исповедника. На него смотрел мистер Блейк – его рука с карандашом замерла над листом бумаги.




Глава пятая


Анна Келлавей настаивала, чтобы прийти заранее, а потому они уселись на свои места точно в половине шестого и целый час ждали, когда амфитеатр заполнится и начнется представление. Имея билеты в партер, они по крайней мере могли сидеть на скамьях, хотя некоторые люди из партера предпочитали сгрудиться у арены, где должны были скакать лошади, выступать танцоры, сражаться солдаты.

Джем и его отец разглядывали мельчайшую деревянную резьбу лож и балкона, украшенную металлом. В трехъярусной люстре из тележных колес, которую Томас Келлавей видел еще в день своего приезда, теперь горели сотни свечей, а вдоль лож и балконов – еще и факелы. Свет до наступления темноты проникал внутрь и сквозь открытую крышу. С одной стороны арены была сооружена небольшая сцена, на заднике которой были изображены горы, верблюды, слоны и тигры – тот самый восточный колорит, о котором говорил Филип Астлей, описывая представление «Осада Бангалура».

А еще Келлавей разглядывали публику. Их окружали ремесленники и торговцы: лавочники, портные, плотники, кузнецы, печатники, мясники. В ложах сидел средний класс: купцы, банкиры, адвокаты, в основном из Вестминстера, что за рекой. На балконе стоял народ победнее: моряки и солдаты, портовые и складские рабочие, а еще угольщики, кучера, конюхи, кирпичники и каменщики, золотари, садовники, уличные торговцы, старьевщики и всякий прочий народ. Было там также немало слуг, учеников и детей.

Пока они ждали, Томас Келлавей исчез, а потом вернулся с робкой улыбкой, неся четыре апельсина. Джем никогда еще не пробовал апельсинов – эти фрукты и в Лондоне-то были редкостью, а в Пидлтрентхайде о них слыхом не слыхивали. Он подумал немного, глядя на кожуру, а потом вонзил в нее зубы, как в яблоко, и тут же понял, что она несъедобна. Мейси рассмеялась, глядя, как он выплевывает кожуру.

– Глупый, – сказала она. – Смотри.

Она кивком показала на соседей, которые ловко очищали свои апельсины, кидая очистки на пол. В течение всего остального вечера, когда они переступали и топали ногами, кожура испускала резкий, щекочущий ноздри дух, перебивающий все остальные запахи: лошадиного помета, пота и дыма факелов.

Когда заиграла музыка, на сцену вышел Филип Астлей, чтобы обратиться к публике. Он постоял несколько мгновений, разглядывая зрителей партера. Найдя Анну Келлавей, улыбнулся, довольный тем, что его обаяние превратило врага в друга.

– Добро пожаловать в королевский салон и новый амфитеатр на открытие сезона тысяча семьсот девяносто второго года в цирке Астлея! Вы готовы изумляться и развлекаться?

Публика взревела в ответ.

– Поражаться и ошеломляться?

Снова рев.

– Удивляться и восторгаться? Тогда мы начинаем.

До представления Джему все очень нравилось, но когда оно началось, он обнаружил, что нервничает. В отличие от матери ему цирковые номера не казались достойным развлечением. Он не был поражен, подобно сестре, красотой кого-либо из исполнителей. И не радовался, как отец, тому, что все вокруг довольны. Джем знал, что по идее должен удивляться номерам, которых не видел раньше. Жонглеры подкидывали факелы и не обжигались; ученая свинья складывала и вычитала цифры; лошадь кипятила чай и наливала его в чашку; мисс Лаура Девайн в своих мелькающих нижних юбках танцевала на канате; два канатоходца сидели за столом и обедали на высоте тридцать футов над землей; наездник выпивал стакан вина, стоя на двух галопирующих по арене лошадях. Все это зрелище опровергало общепринятые представления о жизни. Люди должны падать с натянутых наверху канатов или со спин скачущих лошадей. Свиньи не умеют складывать и вычитать. Лошади не могут готовить чай. У мисс Девайн от всех этих прыжков должна закружиться голова.

Джем знал это. Но вместо того, чтобы восторгаться и кричать от изумления, как это делали окружающие, включая его родителей и сестру, он испытывал скуку именно потому, что представление не было похоже на жизнь. Оно так противоречило его жизненному опыту, что не оказывало на него почти никакого воздействия. Может быть, если бы наездник стоял на одной лошади или просто сидел в седле, а жонглеры подкидывали шары вместо горящих факелов, то и он смотрел бы, широко раскрыв глаза и крича от восторга со всеми.

Не интересовали его и драмы с их восточными танцами, воспроизведения сражений, дома с привидениями и щебечущие любовники. Только перемена декораций, когда заставки с горами и животными, или волнующимся морем, или сценами сражений быстро убирались, а за ними оказывались звездное ночное небо, руины замка или сам Лондон, интересовала его. Мальчик не мог понять, почему людям нравится видеть копию лондонского неба, когда они могут выйти на улицу, встать на Вестминстерском мосту и посмотреть на настоящее.

Оживился Джем, только когда приблизительно через час после начала представления он заметил на балконе лицо Магги, торчавшее между двумя солдатами. Если она его и увидела, то никак не показала этого. Девочка смеялась выходкам клоуна, который скакал на лошади, тогда как обезьяна на другом коне пыталась догнать его. Джему нравилось незаметно смотреть на нее. Она была такой счастливой, такой поглощенной зрелищем, показной налет всезнания, которое она постоянно демонстрировала, сейчас исчез, подспудная тревога, преследовавшая ее, уступила место невинности, пусть хотя бы и временно.

– Я выйду в уборную, – прошептал Джем Мейси.

Та кивнула – ее глаза были устремлены на обезьяну, которая со своей лошади перепрыгнула на лошадь клоуна. Джем начал протискиваться через плотную толпу, слыша, как смеется и хлопает в ладоши его сестра.

Выйдя из зала, он нашел вход на балкон за углом, разделявшим более благородную публику партера и грубых зрителей, наводнявших балкон. Перед лестницей, ведущей наверх, стояли два человека.

– Если хочешь увидеть остальную часть представления, плати шестипенсовик, – сказал один из них Джему.

– Но я вышел из партера, – объяснил Джем. – Я хочу наверх, чтобы увидеть друга.

– Ты из партера? – переспросил человек. – Тогда покажи-ка мне твой билет.

– Он у моей матери.

Анна Келлавей затолкала корешки от билетов назад себе за шнуровку, чтобы сохранить их на будущее для восторженных воспоминаний.

– Тогда, если хочешь увидеть остальное представление, плати шестипенсовик.

– Но у меня нет денег.

– Тогда убирайся.

Человек отвернулся от него.

– Но…

– Убирайся, или мы вышвырнем тебя так, что полетишь до самого Ньюгейта[27 - Имеется в виду лондонская тюрьма, существующая с XII века.],– сказал второй, и оба рассмеялись.

Джем вернулся к главному входу, но без корешка билета его не пустили и туда. Он постоял несколько мгновений, замерев и прислушиваясь к смеху внутри, потом повернулся и вышел на ступени парадного входа между громадными колоннами. Вдоль улицы перед амфитеатром стояло десятка два колясок, ожидающих своих хозяев, чтобы доставить их после представления домой или в Воксхолл-гарденс[28 - Увеселительный сад в Лондоне, существовал с 1661 по 1859 г., описан в романе Теккерея «Ярмарка тщеславия».] в одной миле к югу для продолжения веселого вечера. Кучера спали на своих местах, кучковались, куря и разговаривая, или флиртовали с женщинами, которые прибились к ним.

В остальном же здесь было тихо, если не считать доносившихся сюда время от времени восторженных криков зрителей. Хотя улица перед амфитеатром хорошо освещалась факелами и фонарями, дорога чуть дальше была погружена во тьму. Вестминстерский мост представлял собой темный горб с двумя рядами фонарей. А дальше, словно черный плащ, простирался Лондон.

Джем почувствовал, что его тянет к мосту и реке. Он пошел в ту сторону, следуя от одного светового пятна к другому. На вершине моста он остановился и оперся о перила. Высота была слишком большая, и он не видел воду внизу, к тому же мешала и темнота. Но при всем при том он чувствовал, что Темза отличается от других рек, с которыми Келлавей встречались раньше. Сейчас река была полноводной: Джем слышал, как она бурлит и пенится, обтекает каменные быки, на которых стоит мост. Это напомнило ему стадо коров, бредущих в темноте, – как они тяжело дышат и хлюпают копытами по грязи. Джем затаил дыхание. Как и коровы, река пахла свежей травой и экскрементами – всем тем, что приходило в город и вытекало из него.

Внезапно его окутал еще один запах, похожий на запах апельсина, оставшийся на его пальцах, но только гораздо более острый и сладкий. Слишком сладкий – у Джема запершило в горле. И в то же время чья-то рука схватила его за запястье, а другая – залезла в карман.

– Ну что, дорогой, ищешь здесь свою судьбу? Считай, ты ее нашел.

Джем попытался освободиться от хватки женщины, но у нее были сильные руки. Она была ненамного выше его, но даже за ярким макияжем угадывалось старое лицо. У нее были ярко-желтые даже в этом неярком свете волосы и грязно-синее платье с низким вырезом. Женщина уперлась ему в плечо.

– Тебе это будет стоить всего один шиллинг.

Джем уставился на ее обнаженную морщинистую грудь, и его захлестнула волна желания и отвращения.

– А ну, оставь его! – раздался из темноты голос.

К ним метнулась Магги и быстрым движением откинула руку, вцепившуюся в его запястье.

– Нужна ты ему! К тому же ты такая старая и вонючая, ты, сифилитичная корова, – ты слишком много просишь за свои услуги!

– Ах ты, маленькая сучка! – закричала шлюха и попыталась ударить Магги, но та легко увернулась и в свою очередь нанесла ответный удар, чуть не сбив женщину с ног.

Та едва удержалась, и тут Джем узнал запах – джин вперемешку с тухловатым апельсином. Она вот-вот готова была рухнуть наземь, и он протянул было руку, чтобы поддержать ее, но Магги остановила его.

– Не делай этого – она опять в тебя вцепится! И обчистит твои карманы. Может, уже обчистила. У тебя с собой есть что-нибудь?

Джем покачал головой.

– Это к лучшему – у нее уже все равно ничего не отобрать. Она прячет украденное себе в промежность. – Магги оглянулась. – Когда представление закончится, их тут будет еще больше. Это лучшее время для их бизнеса – когда все довольны представлением.

Джем смотрел, как женщина скрылась в темноте моста. В следующем пятне света она ухватила другого человека, который оттолкнул ее, даже не взглянув. Джем вздрогнул и отвернулся к реке.

– Вот это я и ненавижу в Лондоне.

Магги облокотилась на перила моста.

– А у вас там в Пидле-дибле-шмидле что, разве нет шлюх?

– В Дорчестере есть. Но они там другие.

Они постояли молча, глядя вниз.

– Ты почему ушел с представления? – спросила Магги.

Джем помедлил.

– Мне стало нехорошо, и я вышел подышать воздухом. Там было душно.

По выражению лица Магги было видно, что она ему не верит, но она только подобрала камушек и бросила вниз. Они оба прислушались, но плеска не услышали, потому что в этот момент подъехала коляска и ее дребезжание заглушило звук.

– А ты почему ушла? – спросил Джем, когда коляска проехала.

Магги скорчила гримасу.

– А, там остался «Брентфордский портной», а потом – финал. А я «Портного» уже сто раз видела. И финал лучше смотреть снаружи, когда на реке устраивают фейерверки.

Из амфитеатра до них донесся взрыв смеха.

– Это они теперь над «Портным» смеются, – пояснила она.

Затем опять воцарилась тишина. На мосту не было ни одной повозки. Джем неловко стоял рядом с Магги у перил. Хотя она и обиделась тогда в аббатстве, сейчас никак этого не демонстрировала. Джем хотел сказать что-нибудь, но боялся нарушить хрупкое перемирие, которое, казалось, установилось между ними.

– Хочешь, покажу тебе фокус? – спросила вдруг Магги.

– Что?

– Иди туда.

Она показала на один из каменных альковов, каких было несколько над быками вдоль всего моста. Выемка в камне имела форму полукруга и в высоту достигала футов семи, там прохожий мог укрыться во время дождя. Над нишей был закреплен фонарь, освещавший пространство вокруг, а внутри оставалось темно. Чтобы угодить Магги, Джем встал в нишу и повернулся к ней лицом.

– Нет, ты встань ко мне спиной – лицом прямо к камню, – приказала Магги.

Джем подчинился, чувствуя себя обманутым и уязвимым, стоя спиной к миру и носом к холодному камню. В нише было сыро и пахло мочой и сексом.

Может быть, Магги просто морочит ему голову, подумал он. Может, она отправилась за одной из шлюх, чтобы напустить ту на него в нише, откуда невозможно улизнуть. Он уже собрался развернуться и бросить ей в лицо эти обвинения, когда услышал ее соблазнительный голос у себя в ухе.

– Догадайся, откуда я говорю.

Джем резко повернулся. Магги рядом не было. Он вышел из укрытия, оглянулся, спрашивая себя, уж не игра ли это воображения. И тут она вышла из темной ниши на другой стороне моста.

– Вернись назад, – крикнула она.

Джем, совершенно ошарашенный, вновь повернулся носом к стене. Как же она сумела шептать ему в ухо и так быстро перебежать на другую сторону? Он ждал, что она сделает это снова, думая на сей раз схватить ее. Мимо проехала повозка, а когда снова воцарилась тишина, он опять услышал ее голос у себя в ухе.

– Эй, Джем, скажи мне что-нибудь приятное.

Джем быстро оглянулся, но ее там не было. Он помедлил и опять уткнулся в холодную нишу.

– Ну, Джем, неужели ты так ничего и не скажешь?

Ее шепот обволакивал камни.

– Ты меня слышишь? – спросил Джем.

– Да! Правда здорово? Я слышу тебя, а ты слышишь меня!

Джем развернулся и посмотрел в нишу на другой стороне. Магги чуть шевельнулась, и белая шаль мелькнула в темноте.

– Как ты это делаешь? – спросил он, но ответа не последовало. – Магги?

Когда она опять не ответила. Джем повернулся лицом к стене.

– Ты меня слышишь?

– Теперь слышу. Ты должен стоять лицом к стене. Иначе ничего не получится.

Проехали две повозки, заглушив остальные ее слова.

– Но как это возможно? – спросил Джем.

– Не знаю. Просто возможно – и все. Мне об этом сказала одна из шлюх. Но лучше всего, когда поешь.

– Поешь?

– Давай спой нам песенку.

Джем подумал несколько секунд и запел:

		И незабудка, и фиалка
		Под веткой колкой
		Раскрылись ярко,
		Цветов раздолье.

		Повсюду здесь тимьяна почки,
		Вон вересковый колокольчик,
		Тростинки тоньше
		На вересковом поле[29 - Известная уэльская народная песня.].

Голос у него все еще был высоким, хотя и обещал скоро начать ломаться. Магги, которая стояла, повернувшись к собственной округлой стене, была рада, что она одна в темноте и может слушать пение Джема без дурацкой покровительственной улыбки. Вместо этого она могла улыбаться, слыша простую песню и чистый голос.

Когда он закончил, они оба на какое-то время погрузились в молчание. По мосту прогрохотала еще одна повозка. Магги вполне могла бы вставить какое-нибудь язвительное замечание, вот, мол, распелся о цветочках, или обвинить его в том, что он тоскует по своей Пидл-Вэлли. Если бы рядом был кто-то еще, она непременно сделала бы это. Но сейчас они были одни в своих каменных нишах, закрытые от мира на этом мосту и в то же время связанные звуком, который метался от одного к другому, свиваясь в нить, соединявшую их.

Поэтому она не стала острить, а запела в ответ:

		Пусть я в деревне проживаю,
		Пусть я грамотен едва,
		Не хуже горожан я знаю,
		Сколько будет дважды два.

		Тут нечего тебе гордиться —
		Нет двух вещей похожих.
		Никто не может знать, родиться
		Где лучше, а где хуже.

Она услышала смешок Джема.

– Я никогда не говорил, что деревня лучше города, – сказал он. – И я вовсе не думаю, что они так уж непохожи, что они противоположности.

– А разве нет?

– Не думаю, – повторил Джем. – В Ламбетеесть полянки, где можно найти те же цветы, что и в Пидл-Вэлли, – первоцвет, чистотел, лютик. И потом, я никогда не понимал противоположностей.

– Это просто, – послышался обволакивающий голос Магги. – Это что-то совершенно отличное от другого. Вот, например, противоположность совершенно темной комнате – это ярко освещенная комната.

– Но комната-то никуда не девается. Она остается такой же в обоих случаях.

– А ты не бери комнату. Возьми что-нибудь другое. Вот черное и белое. Или вот если ты не промокший, то какой?

– Сухой, – сказал Джем, подумав секунду.

– Вот именно. Если ты не парень, то ты…

– Девчонка. Я…

– Если ты не хороший, то…

– Я знаю, но…

– И если ты не попадешь в рай, то будешь…

– В аду. Постой! Я все это знаю. Я просто думаю…

По мосту прогрохотал экипаж, заглушив его слова.

– Об этом трудно говорить вот так, – сказал Джем, когда звук экипажа стих.

– Как «так» – на противоположных сторонах дороги?

В каменной нише Джема зазвенел смех Магги.

– Тогда иди ко мне.

Джем бросился через дорогу, а Магги вышла из своего убежища.

– Ну вот, – провозгласила она, – теперь мы – парень и девчонка на одной стороне дороги.

Джем нахмурился.

– Но это никакая не противоположность. – Он сделал движение рукой в сторону ниши, в которой только что стоял. – Это просто другая сторона. Это не значит «отличающаяся». Эта сторона дороги, та сторона дороги – они обе часть одной дороги.

– Но они, мой мальчик, делают дорогу дорогой, – сказала одна из фигур, направляющаяся в их сторону с Вестминстерского берега реки. Когда силуэты оказались в пятне света. Джем узнал широкий лоб мистера Блейка и большие глаза, взгляд которых даже в темноте казался пронзительным.

– Здравствуйте, мистер Блейк, миссис Блейк, – поприветствовала Магги.

– Здравствуй, моя дорогая, – ответила миссис Блейк.

Кэтрин Блейк оказалась чуть пониже своего мужа, но такой же коренастой. У нее были маленькие, глубоко посаженные глаза, широкий нос и большие румяные щеки. Широкие, чуть помятые поля ее старого чепца выглядели так, словно попали под дождь, а потом кто-то на них уселся. На лице миссис Блейк застыла терпеливая улыбка, а сама она казалась усталой, словно вышла из дома не по доброй воле, а сделала одолжение мужу, отправившись с ним на вечернюю прогулку. Джем видел такое же выражение на других лицах – обычно на женских, редко улыбающихся, дожидающихся, когда их мужья допьют последнюю кружку в пабе или закончат разговор на дороге о стоимости семян.

– Вы видите, – продолжил мистер Блейк, даже не поприветствовав их, потому что был занят своей мыслью, – что эта сторона освещенная, а та сторона – темная…

– Ну вот, это и есть противоположности, – прервала его Магги. – Темное и светлое. Именно об этом мы с Джемом и говорили, правда. Джем?

Лицо мистера Блейка прояснилось.

– А, антитезы. И что же ты об этом говорила, моя девочка?

– Дело в том, что Джем этого не понимает, а я пыталась объяснить…

– Да нет, я понимаю, – прервал ее Джем. – Конечно, добро противоположно злу, а девушка противоположна парню. Но…

Он замолчал. Ему показалось странным, что он разговаривает о таких вещах со взрослым человеком. Он бы ни за что не стал говорить об этом со своими родителями, или на улицах Пидлтрентхайда, или в пабе. Там разговор шел о том, будут ли заморозки ночью, и кто следующий поедет в Дорчестер, и какое поле или посадки ячменя готовы к жатве. После его переезда в Лондон что-то в нем изменилось.

– И что дальше, мой мальчик?

Мистер Блейк ждал от него продолжения. Это тоже было в новинку для Джема – взрослый, казалось, интересовался его мыслями.

– Я вот как думаю, – медленно начал он, осторожно подбирая слова, словно ступая по каменистой горной тропе. – Ведь у противоположностей есть такая странность: и в сухом, и в мокром имеется влага, а парень и девчонка – оба люди, ад и рай – это места, куда люди отправляются после смерти. У них у всех есть что-то общее. Так что они не совсем уж разные, как об этом думают люди. Если у тебя есть одно, то это не значит, что другого быть не может.

Джем почувствовал, как заболела голова – уж слишком трудно было находить нужные слова.

Но мистер Блейк в ответ понятливо кивнул, словно ему все было ясно и он сам обо всем этом думал.

– Ты прав, мой мальчик. Я сейчас приведу тебе пример. Что будет противоположностью неведению?

– Ну, это легко, – сказала Магги. – Знание.

– Именно, моя девочка. Опыт.

Магги засияла.

– А теперь скажи мне: ты неведающая или опытная?

Улыбка так неожиданно исчезла с лица Магги, словно мистер Блейк этим вопросом ударил ее[30 - Улыбка исчезла с лица Магги, потому что в английском тексте вопрос мистера Блейка выглядит более откровенно: «Ты невинная или искушенная?» (innocent or experienced). Однако сложившаяся традиция перевода поэзии Блейка, устоявшееся название его книги «Песни неведения и опыта» определили выбор переводчика: «неведающая или опытная».]. Вместо улыбки появилось испуганное, вороватое выражение – такое Джем видел в день их первой встречи, когда она говорила о тропе Головореза. Она нахмурилась, глядя на какого-то прохожего, и не ответила.

– Видишь, ответить на этот вопрос не так-то просто, правда, моя девочка? Вот тогда тебе другой вопрос. Если неведение – этот берег реки, – мистер Блейк показал в сторону Вестминстерского аббатства, – а опыт – этот берег, – он показал на амфитеатр Астлея, – то что же тогда мы имеем посередине?

Магги открыла рот, но быстрый ответ не пришел ей в голову.

– Подумай об этом, мое дитя, а ответ дашь мне как-нибудь в другой раз.

– А не могли бы вы ответить нам на кое-что еще, мистер Блейк? – спросила Магги, быстро придя в себя. – Почему вы нарисовали статую голой? Нутам, в аббатстве.

– Магги, – прошептал Джем, смущенный тем, что она выдала их.

Миссис Блейк перевела взгляд с Магги на Джема, потом – на своего мужа. На ее лице появилось недоуменное выражение.

Мистера Блейка это откровение, казалось, ничуть не обеспокоило, и к вопросу он отнесся вполне серьезно.

– Видишь ли, моя девочка, я рисовал вовсе не статую. Мне невыносимо копировать с натуры, хотя я и делал это в течение нескольких лет в аббатстве, когда был учеником. Это упражнение многому меня научило, и одним из таких уроков был вот какой: если ты объял что-то снаружи, то тебе более нет нужды там оставаться – ты можешь проникнуть вглубь. Вот почему я не рисую с натуры – это слишком скучно и ограничивает воображение. Нет, сегодня я рисовал то, что меня попросили.

– Кто попросил?

– Мой брат Роберт.

– Он тоже там был?

Магги не помнила, чтобы кто-то был рядом с мистером Блейком.

– О да, он там был. Ну, Кейт, если ты готова, идем?

– Готова, если готов ты, мистер Блейк.

– Да, но…

Магги искала какие-нибудь слова, чтобы задержать Блейков.

– А вы знали об эхе в нишах, сэр? – вставил Джем.

Он тоже хотел задержать мистера Блейка. Было в нем что-то необычное: в его взрослости, разбавленной детскостью, в его внимании, то сосредоточенном, то рассеянном.

– Что это за эхо, мой мальчик?

– Если вы стоите в противоположных нишах лицом к стене, то можно слышать друг друга, – объяснила Магги.

– И сейчас можно? – Мистер Блейк повернулся к жене. – Ты об этом знала, Кейт?

– Нет, не знала, мистер Блейк.

– Хотите попробовать? – гнула свое Магги.

– Хотим, Кейт?

– Если тебе так хочется, мистер Блейк.

Магги подавила смешок, ведя миссис Блейк в нишу и ставя лицом к стене, а Джем повел мистера Блейка к противоположной нише. Мистер Блейк вполголоса заговорил со стеной, и несколько мгновений спустя они с миссис Блейк уже смеялись. Джем и Магги слышали смех, но не разговор, который по большей части был односторонним – миссис Блейк лишь время от времени соглашалась с мужем. Взрослые были сами по себе, а потому дети стояли по обе стороны дороги, чувствуя себя не в своей тарелке. Наконец Джем побрел к Магги.

– Как по-твоему, о чем они говорят?

– Не знаю. Но уж не о цене рыбы, это точно. Хорошо бы они вернулись к нам.

Может быть, миссис Блейк услышала ее, потому что в этот момент она вышла из темноты и сказала:




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/treysi-shevale/tigr-svetlo-goryaschiy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Виндзорские стулья напоминают так называемые венские, но оснащаются еще и подлокотниками.




2


Дорсет (или в старину Дорсетшир) – графство на юго-западе Англии на побережье Ла-Манша.




3


Деревня в западном Дорсете, расположена в долине Пидл.




4


Долина в Дорсете длиной около 12 и шириной около 5 км, где протекает речушка Пидл и расположено несколько деревень.




5


Филип Астлей (1742–1814) открыл свой амфитеатр в Лондоне в 1773 г. Это сооружение сгорело в 1794 г., но было отстроено заново. Конфигурация амфитеатра, или цирка, Астлея впоследствии стала стандартной для цирков всего мира. Считается отцом современного цирка. В молодости служил в армии в драгунском полку. Основатель первого в Англии профессионального цирка.




6


Небольшой город в графстве Дорсет.




7


Мост через Темзу, соединяющий Вестминстер и Ламбет, построен в 1750 г. (перестроен в 1862-м).




8


Особая королевская церковь в Лондоне, место коронации английских монархов, захоронения королей и знаменитостей, построена в XI веке.




9


Один из районов Лондона, теперь более известный под названием Ватерлоо.




10


Ламбетский дворец– официальная резиденция архиепископа Кентерберийского, расположен в Ламбете на берегу Темзы неподалеку от Вестминстерского дворца.




11


Красная шапка (фр.).




12


В XIII веке архиепископ Йоркский купил в этом районе землю и назвал место Йоркплейс.




13


Лоуер-марш (прежнее название Ламбет-марш) – улица в одном из старейших поселений в районе Саут-банк. До начала XIX века северный Ламбет (теперь известный как Саут-банк) представлял собой болото.




14


Мост в Лондоне, названный в честь мифического монашеского братства «Черные братья».




15


Непереводимая игра слов, основанная на звуковом сходстве названия знаменитой поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай» – Paradise Lost и словосочетания Pear Tree Loss – утрата грушевого дерева.




16


Из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай», перевод А. Штейнберга.




17


Уильям Питт Младший (1759–1806), премьер-министр Великобритании в 1783–1801 и 1804–1806 гг.




18


Так назывались бродячие плотники, изготовлявшие дешевые стулья.




19


Песня Чарльза Дибдина (1745–1814), английского певца и композитора. Знаменитая песня «Том Боулинг» была написана на смерть старшего брата Чарльза, капитана Томаса Дибдина.




20


Имеется в виду эпизод Англо-майсурской войны, когда после двухнедельной осады город Бангалур 21 марта 1791 года был взят штурмом английской армией.




21


«Подвиг любви» (фр.).




22


Элементы цирковой акробатики.




23


Генри Кари, лорд Хансдон, первый эрл Дувра, умер в 1659 г.; графиня Суссекская, основательница одного из колледжей в Кембридже, умерла в 1589 г.; сэр Джон Бурше, английский аристократ, умер в 1533 г.; Эдвард I, английский король (1239–1307); Генрих III, английский король (1207–1272).




24


Английский король (1457–1509), на троне с 1485 г.




25


Английская королева (1533–1603), на троне с 1558 г.




26


Английский король (1004–1066), на троне с 1042 г.




27


Имеется в виду лондонская тюрьма, существующая с XII века.




28


Увеселительный сад в Лондоне, существовал с 1661 по 1859 г., описан в романе Теккерея «Ярмарка тщеславия».




29


Известная уэльская народная песня.




30


Улыбка исчезла с лица Магги, потому что в английском тексте вопрос мистера Блейка выглядит более откровенно: «Ты невинная или искушенная?» (innocent or experienced). Однако сложившаяся традиция перевода поэзии Блейка, устоявшееся название его книги «Песни неведения и опыта» определили выбор переводчика: «неведающая или опытная».