Вишенка. 2 том
Поль де Кок


В жизни главной героини, которую зовут Вишенка, значительную роль сыграли мужчины. Их было много: любящих и преданных, страстных и пылких, жалких и ничтожных. Любовные и забавные истории, связанные с ними, составляют увлекательный сюжет романа.

Как зарождается любовь и страсть, как разрушают отношения и человеческую личность ненависть и злоба вы узнаете, прочитав эту книгу.





Поль де Кок

Вишенка. II том





XXXI. ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ


Сабреташ сначала побежал в аптеку заказать микстуру, потом вернулся к Вишенке. Больная, протянув руку навстречу своему другу, сказала:

– У вас веселый вид, дядя, глаза ваши не такие скучные, озабоченные, как сегодня утром. Поделитесь со мной вашей радостью.

– Хорошо, дитя мое, но прежде надо принять эту микстуру.

– Хорошее известие, лучше всех микстур. Я уверена, друг мой, что у вас не было работы, о теперь отыскали.

– Да, малютка, это – правда, то есть не то, чтобы не было работы, я не знал.

– О! Не выдумывайте, работы совсем не было, но вы скрывали, чтобы я не беспокоилась, а я угадала.

– Ну, все равно! Верно то, что теперь я спокоен. Я встретил честного человека, служившего на военной службе, он мне дал свой адрес, выказал ко мне большое участье. Это меня наводит на мысль, что до сих пор я еще и не взглянул на адрес, так спешил к вам.

Сабреташ вынул из кармана карточку и прочел адрес: Господин Дюмарсель, улица Ферм-де-Матюрин, дом № 12.

– Я никогда не слышала от вас этой фамилии, – заметила Вишенка.

– Правда. Я было совсем его потерял из виду.

– Вы знали этого господина в Африке?

– Да, то есть нет, я знал его во Франции, но все равно, важно то, что он желает мне добра, хочет быть полезным. В скором времени пойду к нему.

Сабреташ, стараясь избегнуть объяснения насчет этого знакомства, берет фуражку и уходит, будто на работу. Молодая девушка угадывает, что он хочет что-то утаить от нее, но прекращает свои расспросы, понимая его скрытность.

По случаю наступившей зимы и увеличения расходов полученные деньги были необходимы Сабреташу. В то же время он всюду искал работы, не решаясь идти к своему благодетелю до тех пор, пока не выручит, чем заплатить ему долг. Может быть, Сабреташ в этом случае был слишком деликатен, но гордость и своего рода щепетильность всегда простительна у бедных и несчастных людей.

Отставной солдат ни от какого труда не отказывался, лишь бы добыть денег; и так он с удовольствием однажды взялся помогать поденщику пилить и колоть дрова.

– Я очень рад! – сказал Сабреташ, пожимая руку поденщика. – Я так люблю пилить дрова, мог бы с утра до ночи этим заниматься, пусть только знать, что больная моя ни в чем не нуждается. Только нет у меня снарядов для этой работы.

– У меня все есть для двух работников. В этом затруднений не будет.

– В таком случае работа у нас закипит! Увидишь, брат, что я не ленив.

Спустя четверть часа Сабреташ на дворе одного дома стоял уже за делом и так усердно работал, что поденщик, пиливший с ним вместе, несколько раз ему говорил:

– Отдохни маленько… весь в поту… нельзя ж так надрываться.

– Ничего!., ничего!.. Немножко жарко, но ничуть не устал.

С таким же рвением весь день проработал Сабреташ, не взглянув ни разу на улицу, хотя подле него были растворенные ворота. Вдруг вечером громкий знакомый голос раздался на улице:

– Клянусь всеми львами! Сабреташ сделался дровоколом! Возможно ли, брат?

– Ну что тут удивительного, – ответил Сабреташ Петарду, остолбеневшему от изумления. – К чему эти возгласы? Очень просто, пилю дрова, потому что теперь другой работы не имею, а надо же честным трудом добыть себе кусок хлеба. Неужели хуже, по-твоему, колоть дрова, чем клеить стены обоями или играть на шарманке?

– Я этого не говорю, но нахожу, что это тяжелый труд! Доказательство – твоя наружность. Ты так вспотел, несмотря на холод! А как я увидел тебя, старого товарища, за таким непривычным делом, так и себя не помню! Никак не ожидал, поневоле сердце тронуло!

Сказав это, Петард отвернулся и рукавом утер слезы. Сабреташ подошел к нему, потрепал по плечу, протянул руку, которую молодой товарищ горячо пожал.

– Хорошо и то, что я тебя нашел. Знаешь ли, ведь ты очень дурно поступил, скрылся из виду и адреса приятелю не оставил! Что я дурного сделал, что ты и племянница хотели отделаться от моего общества? Разве наговорил глупостей, то надо было меня разбранить, а не уходить так втихомолку. Два месяца не давали никакого о себе известия, а мне до того скучно было без вас, словно десять лет прошло с тех пор, как виделись! Нехорошо, брат! Мне очень за тебя досадно было! Но теперь увидел твой тяжелый труд, и досада прошла, Извини, брат, за все, что говорил тебе. Докажи, что не сердишься, позволь угостить тебя бутылочкой вина, в погребке напротив.

– Сейчас не могу, надо работу закончить.

– Нельзя ли помочь тебе?

– Спасибо, немного осталось. Пойди лучше в погребок и жди меня, я скоро приду.

– С удовольствием, но непременно приходи, не забудь, что я буду ждать тебя.

– Приду, приду. Мни нужно о многом с тобой поговорить.

– А здорова ли барышня?

– Нет, она больна.

– Ах!.. Давно?

– С тех пор, как переехали.

– Что за болезнь?

– Обо всем узнаешь. Пойди, брат, в погребок.

Через полчаса вошел туда и Сабреташ, сел к столу, за которым дожидался его Петард; обтер платком пот с лица и, чокнувшись с товарищем, с наслаждением стал потягивать вино. Петард смотрел на него в умилении:

– Друг ты мой, Сабреташ, как я огорчился, увидев, что ты пилишь дрова! Не то чтобы стыдно было этой работы, считаю это таким же достойным занятием, как и охоту на львов. Но, не находя своего дела, верно, в стесненном ты был положении. И ничего не хотел приятелю сказать, пустился на такую крайность! У меня всегда работы пропасть. Отказываюсь часто. Но я расчетливее, нежели кажется, сто шестьдесят франков уж отложил на черный день. Могу их одолжить другу. Сегодня же, если захочешь, дам тебе эти деньги. Вернешь их когда-нибудь, все равно. Если откажешься, то буду знать, что никогда ты другом моим не был.

Сабреташ дружески пожал руку Петарда:

– Я знал, что ты добрый малый. Твое предложение опять в том меня убеждает.

– Но отвечай, примешь ли его?

– Может быть, не говорю нет.

– Я хочу слышать решительное да.

– Нужно тебе прежде выслушать, что я хотел тебе сообщить. Между честными людьми не должно быть тайны.

– Слушаю. Навострил уши.

– Во-первых, Вишенка не моя племянница.

– Ты не ее дядя?

– Нет! Не мешай говорить. Она именно та девушка из гостиницы близ Немура, про которую я тебе рассказывал. Я случайно встретил ее в Париже… Ох! Как она была несчастна…

– Может быть, покинута любовником?..

– Это ее тайна. Тебя не касается, довольно тебе знать, что Вишенка, не зная своих родителей, согласилась назваться моей племянницей, тем дала мне возможность быть ее опекуном, покровителем. Ты же должен меня считать всегда ее дядей.

– Вечно буду тебя так считать.

– Теперь следует тебе сказать, что Вишенка изменила свое имя, потому что прежнее слишком напоминало о случившемся с ней несчастии. Зовут ее с нынешнего дня Агатой, понимаешь?

– То есть Вишенка-Агата?

– Нет, просто Агата.

– Ах, как я глуп… именно так… Агата.

– Именно, иначе никогда ее ни называй.

– Не беспокойся! Как бы ее не звали, она всегда будет такая же красавица… всегда будет любима…

– Постой, постой, мне надо еще что-то тебе сказать.

Петард остановился, озадаченный, и покраснел.

Сабреташ продолжал:

– Петард, милый мой, об одном ты мне не говорил… но я угадал. Ты любишь Агату.

– Агату… какую Агату?

– Ты уж забыл, что Вишенку теперь зовут Агатой?

– Ах, виноват… я с ума схожу… Я должен тебе признаться, Сабреташ, ты отгадал. Я люблю твою племянницу, хоть она тебе и не племянница, но все равно для меня. Однако у меня в отношении ее честные намерения, я прошу у тебя ее руку…

– Милый мой, мне очень жаль, что не могу тебя обрадовать моим ответом. Надо тебе изгнать эту любовь из сердца.

– О, почему?

– Потому что Агата не хочет выходить замуж, имеет на то уважительные причины. Конечно, если ей кто понравится, решение может измениться, но дело в том, что ты совсем ей не нравишься… понятно, чтоб влюбиться в тебя.

– Она тебе это сказала?

– Да, сама.

– Так угадала, что я по ней вздыхаю.

– Нетрудно было, угадать! Потому должен тебе объяснить следующее обстоятельство: если ты хочешь бывать у нас по-прежнему, то и не думай ухаживать за племянницей, довольствуйся нашей дружбой. Согласен? В таком случае я буду очень рад, потому что люблю тебя от души, и сожалеть буду, если внезапная любовь лишит меня знакомства с приятелем и старым товарищем. Теперь подумай, как решить… я тебе откровенно все объяснил… военные должны идти прямо к цели. Сказать ли тебе наш адрес или нет? Зависит от твоего ответа.

Петард несколько минут молчит… Вздыхает, смотрит в потолок, барабанит пальцами по столу, наконец, с торжественным видом подает руку товарищу:

– Конечно, Сабреташ… Я глубоко затаю любовь мою. Благодарю за твою откровенность со мной. Горжусь вашей дружбой, буду достоин ее. Пусть это вино будет моим ядом, если когда-нибудь позволю себе заикнуться про любовь к твоей племяннице.

Сказав эту фразу, Петард одним глотком выпил весь стакан. Сабреташ допил свое вино и встал из-за стола.

– Хорошо решил, приятель. Стало быть, пойдем вместе ко мне… недалеко отсюда – улица Понтье.

– С величайшим удовольствием!

Через несколько минут Сабреташ ввел Петарда в комнату Вишенки:

– Дитя мое, я привел кого-то, желавшего очень вас видеть… но Петард хочет быть только искренним другом вашим, больше ничего не ждет.

Молодая девушка, улыбаясь, протянула Петарду руку, которую тот с чувством пожал.

– О да, я знаю, барышня, вас теперь не Вишенкой зовут! Сабреташ мне все рассказал. Я вечно буду вашим другом, если позволите, и ничего не прошу у вас, кроме дружбы… Она осчастливит меня… Когда не могу иметь другой надежды. Но, боже мой! Барышня, как вы переменялись! Как похудели! Жаль смотреть на вас. Верно, очень были больны?

Сабреташ нахмурил брови, моргнул глазом Петарду, что бы тот замолчал, но Вишенка, улыбаясь, возразила:

– Да, господин Петард, я была очень больна, но благодаря хорошему уходу моего дяди… мне кажется, теперь опасность миновала.

– Я знаю, что он не ваш дядя, но все равно.

– Молчи, бестолковый!

– Ах! Сабреташ больше чем дядя для меня, он как отец родной… отец не был бы добрее его.

– Эко дело какое! Когда люблю вас сам, как дочь родную!

– Все равно, барышня… как бишь, забываю все другое имя… твоя племянница говорит правду… ты истинный друг для тех, кого любишь! Для друга ты на все готов, всегда на деле докажешь свою дружбу. Когда увидел тебя сегодня, как ты пилишь дрова, точно поденщик… так меня…

Сабреташ толкнул Петарда, чтобы заставить замолчать его… тот смешался.

– Что такое я сказал!.. Мне не следовало разве это говорить?

– Напротив, вы должны были сказать! – воскликнула Вишенка. – Мне надо знать обо всем, чего я ему стоила, что он для меня делает. О! Друг мой, я не могу, однако, более вас любить за то, но благодарности моей…

Слезы, вызванные чувством глубокой признательности, прервали слова молодой девушки. Сабреташ, увидев их, сердито топнул ногой и закричал на Петарда:

– Ах! Проклятый болтун, видишь, ты ее заставил плакать. За тем, что ли, сюда пришел?

– Сам знаю, что я варвар. Прибей меня, Сабреташ! Но никак не мог предвидеть! Ты мне говорил, что никаких тайн не должно быть между нами, я и думал, что барышня знает, чем ты занимаешься, да еще ты несколько раз уверял меня, что не делает бесчестия человеку пилить дрова.

Вишенке удалось успокоить и упросить Сабреташа простить Петарда, которому так приятно было у них, он так долго засиделся, что девушке пришлось сказать ему, что она хочет отдохнуть. Петард, уходя, сказал приятелю:

– До завтра.

На другой день рано утром Петард постучался тихонько в дверь Сабреташа.

– Что тебя так рано привело? – спросил Сабреташ, отпирая ему.

– Всегда надо спешить одолжить приятелю. Вот тебе мой капиталец, он тебе даст средства доставить все нужное твоей больной, поможет ее излечению. Ну и до свидания, брат, иду на работу с необыкновенной охотой, ты во мне ее вчера разбудил.

Сказав это, рослый детина положил кошелек с деньгами на стол и собирался уйти. Но Сабреташ остановил его:

– Я тронут твоим желанием оказать мне услугу, но клянусь тебе, в настоящее время мне эти деньги не нужны.

– А я тебе клянусь, что если ты не возьмешь этих денег, то больше не увидишь меня. Сочту, что знать меня не хочешь. Я тоже упрям!

– Ну, пусть будет по-твоему, если непременно этого хочешь… возьму.

– Давно бы так по-дружески поступил. До свиданья, Сабреташ, должно быть, вечером приду… постараемся интересными рассказами развлечь барышню… Агату! Превосходно… Агата! Не забуду теперь ее имя! Верно, почивает еще? Как бы не разбудить…

Петард на цыпочках осторожно спускалася по лестнице, а Сабреташ, пряча в стол деньги приятеля, думал: «Слава богу! Теперь можно нам развернуться. Большею частью на свете бывает так: когда кому в чем повезло, так уж и во всем».

Деньги, принесенные Петардом, вернули Сабре-ташу бодрость и уверенность в себе… Надежды в скором времени осуществились: наконец он нашел работу в этой части города. Заказы так и посыпались со всех сторон. А когда еще Вишенка выздоровела, занялась хозяйством, то честный солдат и его племянница вполне были счастливы и довольны.

Вишенка, желая увеличить доход своим трудом, стала опять просить Сабреташа поискать ей работу, но тот уверял, что она еще слишком слаба, чтобы сидеть за шитьем, что надо поберечься после болезни. Зная, что красавица очень любит читать, для того чтобы доставить ей удовольствие, развлечь ее в длинные зимние вечера, Сабреташ брал книги у знакомого книгопродавца. И с каким наслаждением молодая девушка всякий вечер читала эти книги двум отставным солдатам, своим постоянным собеседникам! Петард с особенным вниманием слушал те романы, в которых описывались романические приключения или необыкновенные похождения героя. Сабреташа интересовали рассказы о сражениях, подвигах и жизни военных. Читательнице более всего нравились трогательные, любовные сцены.

Страсть к чтению у девушки увеличивалась с каждым днем. Сабреташ, видя это, снабжал ее новыми книгами. И заметно было, как чтение развивало ум, зарождало новые мысли, новые взгляды. У нее была врожденная понятливость, и она умела правильно судить и разбирать прочитанное. Девушка стала говорить языком людей образованных, выражаться яснее, изысканнее, старалась запомнить изречения, выражавшие какую-нибудь истину, и слова, отличавшиеся остроумием.

Сабреташ удивлялся ее памяти и говорил:

– Дитя мое! Вы рождены для больших познаний. Вы созданы быть знатной дамой. Живительно, как это чтение изменило вашу речь. Вы говорите натурально… как и прежде, но слова у вас лучше подобраны, и вы как будто вы, но не вы… Не знаю, понимаете ли вы меня?

– Ах, мой добрый Сабреташ! Если бы могла моя наружность перемениться, тогда я была бы совсем спокойна… Никто не мог бы меня узнать.

– Ну, если бы наружность переменилась, то пришлось бы пожалеть… однако нельзя сказать, чтобы и в лице вы не переменились. После болезни черты ваши сделались тоньше, вы очень выросли… походка стала свободная, ловкая, и не подпрыгиваете, как прежде. Одним словом, поверьте мне, дитя, дни испытания для нас прошли… Вы выздоровели, я заручился работой надолго. Видите ли, настали ясные дни, буря миновала. Пусть и в вашем воображении исчезнут мрачные воспоминания, забудьте обо всем.

Однажды утром Сабреташ, особенно изысканно одевшись и заменив фуражку шляпой, отсчитал сорок франков и спрятал их в карман жилета.

– Теперь я могу отправиться к этому господину, который не побоялся одолжить, оказать услугу незнакомому бедняку. Возьму у него портсигар поручика Бернара и вместе с тем попрошу рекомендации и работы, когда случится. Вот его адрес, теперь девять часов, верно, еще застану господина Дюмарселя у себя… Марш вперед!

Сабреташ скоро по адресу нашел дом господина Дюмарселя. Узнав от привратника, что тот дома, он поднялся на второй этаж, лакей отпер ему дверь.

– Я хотел бы иметь честь видеть господина Дюмарселя.

– Как о вас доложить?

– Не надо докладывать. Скажите только, что пришел обладатель соломенного портсигара, и господин поймет.

Дивленный лакей пошел доложить и скоро вернулся сказать Сабреташу, что он может войти.

Господин Дюмарсель в халате сидел в своем кабинете напротив камина, за письменным столом, на котором лежало много книг и бумаг.

Обыкновенно лицо господина Дюмарселя, было грустно и серьезно, но теперь при виде входящего солдата выражение его прояснилось, и он с приветливой улыбкой притянул ему руку и сказал:

– Здравствуйте, храбрый воин, очень рад вас видеть… но не ожидал, что так долго не вспомните о моей готовности проискать вам работу…

– Сударь… ваше благородие… я вам очень обязан! – ответил Сабреташ, почтительно пожимая руку господину Дюмарселю.

– Садитесь.

– Я могу и стоя говорить, ваше благородие… а перед начальством…

– Тут начальства нет, мы оба в отставке, садитесь, пожалуйста.

– Сяду, повинуясь вам.

Сабреташ сел и достал из кармана сорок франков и подал их господину Дюмарселю.

– Извините меня, ваше благородие… – заговорил он в смущении… – позвольте возвратить вам деньги, которые вы одолжили мне, не зная ни моего имени, ни адреса.

Господин Дюмарсель улыбнулся, взял деньги, вынул из ящика портсигар и, отдавая его Сабреташу, сказал:

– Вот ваш залог… напрасно только вы ждали этих денег, чтобы прийти ко мне.

– Извините, ваше благородие, может быть это была и лишняя щепетильность с моей стороны, но у всякого свои правила.

– Если бы вы знали меня, вероятно, пришел бы я раньше к вам.

– Но дело это кончено. Нечего больше об этом поминать.

– Однако вечно вам буду благодарен за ваше одолжение… Позвольте вам теперь сказать, кто я. Моя фамилия Сабреташ, родился в Баньоле, двадцать восемь лет прослужил в войске и только в прошлом году вышел в отставку.

– Сабреташ. Не забуду вашу фамилию… Вы женаты? Имеете детей?

– Нет, ваше благородие… умру холостяком.

– А кто эта молодая девушка, больная, о которой вы беспокоились?

– А! Эта молодая девушка… моя племянница… зовут ее Агата… прелестная девушка, люблю ее как родную дочь… и она никогда не расстанется со мною.

– Конечно, тогда только, когда замуж выйдет.

– О! Она, как и я… хочет остаться холостяком, то есть ошибся… в девушках.

– Что же, ей лучше теперь?

– Да, ваше благородие. Знаете ли, точно вы нам дали деньги на счастье. Она выздоровела… я нашел работу… И теперь мы счастливы и довольны.

– Очень рад! Приятно видеть, когда судьба честных людей осчастливит, но часто балует она недостойных.

– Правду говорите, ваше благородие. Но все-таки прошу у вас работы, когда случится, и рекомендации к знакомым. Вот мой адрес, когда понадоблюсь, можно ко мне написать… я умею читать… а уж племянница моя и подавно… она всякий вечер читает нам вслух… мне и Петарду, старому товарищу, который часто у нас бывает.

– Вы маляр… декоратор?

– Да, ваше благородие, и люди находят, что у меня есть вкус и толк в этом деле. Если нужно вам будет, какой дом или квартиру заново окрасить… прикажите, отделаю вам в лучшем виде.

– Так я вам дам работу, за которую возьметесь, когда время будет. У меня есть дача в Нейли, надо ее подновить… Дам вам адрес… велю предупредить живущего там садовника, и когда у вас будет свободное время, осмотрите ее и примитесь за дело. Мне только надо, чтобы дача была готова к маю.

– Очень хорошо, ваше благородие. Прикажите весь дом осмотреть?

– Весь посмотрите, я хочу, чтобы все было заново, чисто, щегольски отделано. Пусть ни в чем не будет ограничений… расходов не пожалею, я богат, могу удовлетворять свои прихоти, и у меня даже нет племянницы, для которой беречь бы надо состояние.

– Понимаю, у вас нет детей, но года ваши такие, ваше благородие, что зависит только от вашего желания: женитесь, и дети будут.

Господин Дюмарсель грустно покачал головой:

– Нет, братец, как и вы, останусь холостяком… Не женюсь, конечно, совсем по иным причинам. Часто случай изменяет наши желания… и редко сбываются наши мечты о будущем!

Господин Дюмарсель задумался, а Сабреташ молчал и не шевелился, боясь прервать его размышления. Наконец он взял перо и, написав на клочке бумаги адрес и еще несколько слов к садовнику, вручил эту записку солдату.

– Я написал несколько слов садовнику и адрес моей дачи в Вейли, когда будете свободны, сходите туда. Если еще какая работа случится, то будьте уверены, что я вас не забуду. У меня ваш адрес, я вам напишу. До свиданья…

– Тысячу раз благодарю вас, ваше благородие, и честь имею кланяться.

Сабреташ вышел от Дюмарселя, посвистывая какой-то военный марш и думая: «Вот так времечко настало!»




XXXII. ДАЧА В НЕЙЛИ


Зима прошла, скучно для одних, весело для других.

Для Сабреташа эта зима была приятна и благодетельна. Не было недостатка в работе, даже у Вишенки – доставляли ей шитье соседи и знакомые маляра. И так как молодая девушка старалась все делать как можно лучше, то скоро выучилась прекрасно шить и вышивать, вследствие чего у нее не переводились заказы. Занятие вернуло девушке душевное спокойствие и прежнюю веселость, известно, что труд самое лучшее развлечение.

Она не отказывалась выходить на улицу с Сабреташем, а иногда с Петардом. Но зимой друзья гуляли не долго, лишь бы подышать свежим воздухом.

Зато с наступлением весны начал высказывать разные предположения, где бы подальше погулять. Во-первых, думают отправиться по соседству в Елисейские поля, затем перейти за заставу, посетить Булонские леса и красивые деревни, расположенные по ту сторону Сены. Сабреташ давно заплатил долг Петарду. Дел у него так много, что теперь приходится иногда самому нанимать работников в помощь. Он занялся отделкой дома в Нейли и, конечно, старается угодить домовладельцу. Всякий раз, возвращаясь оттуда, Сабреташ говорит, потирая руки:

– Хорошо! Надеюсь, что господин Дюмарсель останется доволен.

– Кто этот господин Дюмарсель? – спросил однажды Петард у товарища.

– Очень честный господин… он оказал мне большую услугу… помог в нужде, как и ты, друг мой, Петард!

– Да… большая важность! Друзья должны помогать друг другу, а то и дружба была бы не дружбой.

– Правда, но я не имею чести быть другом этого господина, и он меня не знал.

– В таком случае – прекрасный поступок.

– Каков с виду этот господин? – спрашивает в свою очередь Вишенка. – Что, он кажется любезным… веселым?

– Признаться сказать, нелегко это определить. С виду ему, должно быть, лет пятьдесят: он высокий, худощавый и стройный мужчина… военный мундир хорошо, наверное, на нем сидел. У него красивое, но немного строгое, серьезное лицо. Не зная его, подумаешь, что горд, но когда заговорит, то такой у него приятный голос и доброе выражение глаз, что невольно возникает к нему расположение и полное доверие. Вообще, он не очень разговорчив, и по всему видно, что невесело у него, должно быть, на душе. Я думаю, что этот человек испытал горе на своем веку, и следы этого горя еще заметны.

– Вы часто видитесь с ним на даче в Нейли?

– Я только его встретил один раз с тех пор, как хожу туда. Он дал мне пятьсот франков вперед на расходы. Зная, что расходы будут, я вынужден был их принять.

– Пятьсот франков! – воскликнул Петард. – Он, верно, миллионер?

– Какой ты простак, Петард! Можно истратить каких-нибудь тысячу двести франков на отделку дома к не быть еще миллионером. Но, судя по его даче, должно быть господин Дюмарсель богат. О, дети! Как там хорошо… большие комнаты… в которых прелестные картины, статуи… прекрасная мебель, восхитительный сад… редкие растения, оранжереи, фонтаны, просто настоящий рай земной.

– О! Как бы я желала все это видеть! – воскликнула Вишенка.

– Это очень легко устроить… я всегда один в доме, садовник уходит, не знаю куда, и если бы даже там был, то я имею право приводить кого хочу. Господин Дюмарсель позволил. Теперь самая пора туда отправиться. Сирень цветет, и ее там множество, к тому же дней через двенадцать окончу работу, надо пользоваться временем. Завтра, если хотите, пойдем с вами в Нейли. Возьмете с собою работу, проведем там денек, пообедаем где-нибудь… неподалеку есть недорогой ресторанчик под названием «Белый кролик».

– А если придет господин Дюмарсель и застанет меня, может, ему не понравиться?

– Во-первых, господин Дюмарсель не придет до окончания работы, а во-вторых, если бы даже и пришел, то я уверен, что не найдет ничего дурного в том, что я вас привел… Какое же преступление гулять в саду, в котором никого нет? Завтра пойдем в Нейли, прогулка эта вам будет полезна.

– А мне позволите обедать с вами в ресторане «Белый кролик?»

– Пожалуй, приходи туда в семь часов.

Погода была ясная, тихая, когда на другой день рано утром Сабреташ с Вишенкой шли по дороге в Нейли. Молодая девушка в простом белом платье с голубыми цветочками, легкой шали и соломенной круглой шляпе была мила и грациозна, как пастушки, изображенные Ватто, прелестна и стройна, как восхитительные портреты Курта. Она с гордостью опиралась на руку Сабреташа, который улыбался, глядя на ее свежие щечки и блестящие глаза. Он видел, что она теперь счастлива, здорова и спокойна. Он предлагал ей нанять карету, но Вишенка предпочла идти пешком. Итак, наши спутники весело шли до тех пор, пока Сабреташ не остановился у высокой решетки сада.

– Вот мы и пришли, – сказал он, – повернем немного налево… там калитка… ворота отпираются только когда хозяин дома… А! Вот и садовник идет… Здравствуйте, дядя Лежуае!

Старый, сгорбленный крестьянин подал руку Сабреташу и заговорил хриплым голосом:

– Здравствуйте, служивый! Пришли на работу? Хорошо! Я оставил двери открытыми, а потом знаете, куда кладутся ключи от дома?

– Знаю, знаю…

– Так и прекрасно! А я иду сажать клубнику. А! Какая славная барышня! Ваша, что ли?

– Да, это моя племянница, ей хотелось подышать деревенским воздухом, я и подумал: «Беды никакой не будет, если возьму ее с собою в Нейли».

– Естественно, какая тут беда? Идите, барышня, идите посмотреть наш сад! Он стоит того! Идите, погуляйте, а я пойду сажать клубнику.

Старый садовник удалился, а Сабреташ повел Вишенку осматривать владения господина Дюмарселя.

– Видите ли, дитя, в нашем распоряжении весь дом! Садовник как уйдет с утра, так и не увидишь его целый день.

Вид очаровательной виллы произвел на Вишенку такое впечатление, что она даже растерялась; сердце у нее сильно бьется; она боязливо смотрит на прелестные лужайки, окаймленные цветами, на густые и тенистые аллеи, на дорожки, усыпанные песком. Она замерла изумленная, в восхищении, не смея двинуться вперед, наконец Сабреташ взял ее за руку.

– Пойдем же дальше, дитя мое, что с вами, вы точно чего боитесь?

– Да… я сама не знаю, что испытываю… удовольствие ли это, или страх…

– Какое ребячество!..

– Боже мой, как здесь хорошо!.. Какое счастье жить в таком очаровательном месте.

– Пойдем прежде в дом, надо вам его показать, а пока я буду работать, успеете погулять в саду.

Вишенка идет за Сабреташем в прекрасный павильон, выстроенный в итальянском вкусе, в конце липовой аллеи. Они поднимаются на крыльцо, оттуда входят в переднюю, где видят несколько дверей.

– Это столовая, – говорит Сабреташ, вводя молодую девушку в хорошенькую комнату, в которой стены еще не окрашены. – Эта комната еще не готова, но будет щегольски отделана! Покрашу ее наподобие резьбы по дереву, это будет эффектно и в хорошем вкусе. Но покажу вам гостиную, со всеми моими украшениями: розетками, золотыми полосками и каймами; кажется, господин Дюмарсель останется доволен.

Вишенка осмотрела гостиную, кабинет, бильярдную, затем Сабреташ повел ее на второй этаж, показал весь дом, заключавший в себе столько комнат, сколько именно нужно для удобной жизни в деревне. Вишенка восхищалась всем и вздыхала, говоря:

– Я бы хотела тут свой век прожить!

– Верю, дитя мое, – ответил старый солдат, – и мне бы хотелось видеть вас хозяйкою такого дома, но трудно достичь этого. Не слишком ли далеко заходят ваши мечты?

– Поверьте, друг мой, я не из честолюбия это говорю. И желаю жить здесь не потому, чтобы мне хотелось быть богатой, а потому только, что этот дом мне нравится… Не умею вам объяснить мое ощущение… Я бы согласилась на какую-нибудь работу… например, ходить за цветами, лишь бы иметь возможность поселиться здесь. Этот дом лучше дворца для меня. Но я так счастлива с вами, что главное условие – быть вместе.

Сабреташ поцеловал Вишенку и, надев куртку и рабочий фартук, принялся за дело. Вишенка взяла свое вышивание и села в саду у густого куста сирени. Работая, она наслаждалась и видом, и приятным запахом прекрасных цветов. День скоро прошел, и Вишенка очень удивилась, когда, подойдя к ней, Сабреташ сказал:

– Довольно работать, малютка!.. Пойдем теперь обедать.

– Как, пора обедать?

– Еще бы не пора, ведь семь часов, а кто проработал с девяти утра, с того довольно.

– Как скоро день прошел! Я думала, не более четырех.

– Это доказательство, что время здесь для вас незаметно было. Очень рад, но пойдем обедать; бьюсь об заклад, что Петард давно нас ожидает.

И в самом деле, Петард давно стоял, как часовой, у дверей указанного ему ресторана. Он радостно встретил Сабреташа и Вишенку. При ресторане был садик, куда друзья отправились, приказав себе подать туда же и обед. Свежий воздух немало способствовал увеличению аппетита. После обеда все вместе шли обратно в Париж.

Давно Вишенка не чувствовала себя так хорошо, не была так счастлива, как в этот день.

На следующее утро погода была так же прекрасна, и когда Сабреташ, одевшись, пришел проститься с Вишенкою, она со вздохом спросила:

– Ах, вы идете в Нейли?

– Да, у нас конец апреля, надо спешить, чтобы окончить работу через неделю. Если вам хочется пойти со мною, дитя мое, то не стесняйтесь, скажите прямо.

– Конечно, мне очень приятно было бы опять туда идти, но я не смела вас просить, может, мешаю, надоедаю вам?

– Разве может мне надоедать то, что вам доставляет удовольствие? Нехорошо делать такие предположения, Вишенка… извините, невольно все вас так зову.

– Но ведь для вас я всегда останусь тою же Вишенкой.

– Знаете, в наказание за то, что прежде сказали, приказываю вам каждый день со мной ходить в Нейли до окончания работы!

– О, я очень рада!

Девушка сразу повеселела, чуть не запрыгала от радости. Она спешит одеваться и через несколько минут идет опять с Сабреташем в Нейли.

Этот день они провели, как и вчерашний: маляр работал в доме, Вишенка гуляла в саду, все осматривала, шила, наслаждаясь в то же время благоуханием цветов и видом свежей весенней зелени.

В семь часов вечера они обедали в садике ресторана «Белый кролик». Затем довольные и веселые отправились в Париж.

Вишенка была всегда готова раньше Сабреташа, боясь его задержать, а он улыбался, видя ее поспешность, очень довольный тем, что эти прогулки доставляли ей такое удовольствие.

Несколько раз садовник говорил Вишенке нарвать себе цветов, но она не решалась, довольствуясь позволением гулять в этом чудном саду, и едва соглашалась иногда взять ветку сирени или одну только розу.

Пять дней одинаково прошли для Вишенки и Сабреташа на даче господина Дюмарселя.

На шестой день, когда Вишенка, работая, сидела у кустарника сирени и подняла глаза, чтобы полюбоваться садом, то увидала в нескольких шагах господина, идущего прямо к ней.

Деиушка сильно смутилась, догадавшись, что это должен быть владелец дачи; от страха она не знала, что делать: удалиться или остаться на том же месте. Наконец она встала и думала уйти, но господин Дюмарсель остановил ее, сказав:

– Останьтесь, дитя мое, мне садовник уже говорил, что Сабреташ приводит сюда свою племянницу, которая шьет в саду, пока дядя занимался отделкою дома. Если нравится вам эта дача, то Сабреташ хорошо делает, что берет вас с собой. Я не буду своим присутствием стеснять вас.

Вишенка все время не подымала глаз; но теперь, желая поблагодарить за ласковые слова, взглянула на предупредительного господина и, не сказав ни слона, вскрикнула от удивления, узнав в господине Дюмарселе того серьезного мужчину, который с таким участием заговорил с ней в конторе дилижансов в Париже, когда она отправлялась в Севр и которого потом еще раз видела в парке Сен-Клу. Господин Дюмарсель тоже узнал молодую девушку и немало удивился, что именно она племянница Сабреташа.

В одно мгновение тысяча мыслей, тысяча воспоминаний пронеслись в уме Вишенки. Ей всегда страшно было, когда встречала людей, напоминавших о прошедшем. Но скоро она оправилась, вспомнив, что господин Дюмарсель видел тогда только ее, когда под руку с Гастоном она выходила из парка Сен-Клу.

– Если не ошибаюсь, то имел уже удовольствие встречать вас прежде, барышня?

– Да, сударь… мне тоже кажется.

– Раз вечером на улице Риволи, в конторе дилижансов, вы еще не знали, куда ехать – в Севр или Сен-Клу?

– Правда, сударь… по вашему совету поехала я в Севр.

– Потом другой раз… кажется, вас видел в парке Сен-Клу.

Вишенка ничего не ответила, но покраснела. Господин Дюмарсель, заметив ее смущение, перестал расспрашивать о прошлом.

– Теперь вы живете с дядей? Хорошо сделали, барышня, что поселилась с этим честным человеком. Вы, должно быть, счастливы с ним?

– О! Да, сударь… он… дядя такой добрый.

– Сабреташ мне говорил, что вы даже замуж не хотите выходить?

– Нет… никогда не выйду замуж… всегда буду жить с дядей.

– Если вам хорошо, то не ищите лучшего.

Господин Дюмарсель молча простоял некоторое время, пристально всматриваясь в лицо девушки, и видно было, что чем больше на нее смотрел, тем больше она ему нравилась. Вдруг, прервав свои размышления, как бы стыдясь, что так засмотрелся, господин Дюмарсель вежливо поклонился и отошел, говоря:

– Пойду посмотреть работу дяди.

Вишенке стало свободнее, когда он ушел, несмотря на то, что доброе лицо его и приятный голос очень ей понравились, но ей как-то было стыдно, неловко при нем. Однако девушка была уверена, что робость эта скоро пройдет и что ей очень приятно будет разговаривать иногда с господином Дюмарселем.

Сабреташ прибежал на минутку с работы, чтобы узнать, понравился ли ей хозяин дачи.

– Этот господин, кажется, добрый… такой любезный… – ответила Вишенка.

– Он же нашел, что вы очаровательная девушка, и сказал мне: «Сабреташ, можно вас поздравить, какая у вас хорошенькая племянница! Да, кроме того, какое у нее доброе, кроткое выражение лица, невольно к ней чувствуешь расположение». Еще говорил он мне, что встречал вас до этого. Где же, дитя мое?

– В Париже, в конторе дилижансов… потом в парке Сен-Клу, он меня видел, идущую под руку с молодым человеком, который увез меня оттуда, когда оставалось у меня только десять су в кармане.

– В этом беды нет, что вы шли под руку с молодым человеком… это принято… господин Дюмарсель не только не рассердился, что я вас привел сюда, но, напротив, сказал мне, что если сад вам понравился, то надо часто нам летом гулять в нем: «Вы мне нисколько не будете мешать, да к тому же я часто уезжаю, особенно в это лето я раньше обыкновенного начну свои поездки. Итак, дача будет в вашем полном распоряжении. Доставьте мне удовольствие, если с вашей племянницей будете ходить сюда на целый день».

– Ах! Какой он добрый!

– Мне хотелось вам сообщить об этом, теперь бегу на работу.

Вишенка целый день не видела господина Дюмарселя, но вечером, когда собирались уходить, он опять явился с букетом в руке.

– Возьмите этот букет, – сказал он, подавая его молодой девушке. – Мне садовник говорил, что от него цветка даже не хотели принять… я буду счастливее… надеюсь… прошу помнить, что все цветы этого сада в вашем распоряжении и что цветы для девушек, а девушки для цветов созданы. До свидания, барышня.

Вишенка дрожащей рукой взяла букет, она до того была тронута его вниманием, что едва могла выразить свою благодарность.

– Что это значит? Вы плачете? – восклицает Сабреташ, смотря на Вишенку, когда они вышли из прекрасной виллы.

– Друг мой! Это слезы радости… я была так счастлива, слыша такие ласковые слова и испытывая такое доброе со мною обращение… Ах, позвольте мне поплакать.




XXXIII. ВСАДНИК


На другой день Вишенка думала, что из деликатности ей не следует идти в Нейли, но Сабреташ иначе решил:

– Как! Сегодня не хотите идти после встречи с господином Дюмарселем? – удивился он. – Нехорошо, нехорошо, неловко будет. Он был так ласков, предупредителен с вами. Садовник мне говорил: «Приходили сюда иногда дамы, но еще никогда никому он не дарил букета. Должно быть, ваша племянница очень ему понравилась». А вы за такую вежливость не хотите больше показаться.

– Если вы такого мнения, то с удовольствием пойду и сегодня. Я боялась, чтобы он не счел меня назойливой.

– Всегда можем смело пользоваться удовольствием, которое не делает никому вреда.

Вследствие этого разговора Вишенка опять отправилась на дачу господина Дюмарселя, которого, однако, в этот раз там не было. Зато ей привольно одной в саду; никто ее не стесняет, но отчего-то немного грустно, жалко, что не сбылась надежда увидать его. Она так была уверена, что застанет его в Нейли…

Еще не совсем смерклось, когда они возвращались в Париж. По той же дороге ехал всадник, щегольски одетый; он придержал лошадь и поехал шагом, как только увидел молодую девушку, идущую под руку с солдатом.

Это был молодой человек лет двадцати шести пли семи, очень красивой наружности. Из-под серой шляпы виднелись густые темные брови, прекрасные голубые глаза и правильный нос.

Когда молодой человек приподнимал шляпу, чтобы освежиться вечерней прохладой, то невольного наблюдателя поражало красивое очертание его лба и головы, покрытой чудными каштановыми волосами. Одет он был по моде и с большим вкусом, без эксцентричностей в костюме, сидел очень ловко на лошади прехорошенькой андалузской породы.

Увидев издали молодого человека, Вишенка покраснела и хоть притворялась, что не смотрит в его сторону, однако отлично видела, что он почти поравнялся с ними и едет шагом.

Почему Вишенка покраснела? Почему невольно, украдкой бросает взгляды на молодого всадника? Потому что как-то раз она шла в Нейли утром и всадник чуть было на нее не наехал, но, заметив испуганную девушку, мгновенно остановил лошадь и стал извиняться.

Тем бы и кончилось это приключение, если бы молодой человек не успел рассмотреть Вишенку и если бы при том не появилось у него желание еще полюбоваться молодой девушкой. На другой же день, когда она со своим спутником проходила Елисейские поля, тот же самый всадник, случайно или умышленно, опять ехал им навстречу, но в этот раз ее не напугал. Он повернул лошадь и шагом издали ехал за ними, провожая таким образом до самой дачи господина Дюмарселя молодую девушку, показавшуюся ему такой хорошенькой. И с тех пор всякий день Вишенка видела молодого человека, когда они с «дядей» шли в Нейли или возвращались в Париж.

Последние же дни стала встречать его и утром, и вечером, то пешком, то верхом всегда за ней следовавшего.

Как же Вишенке его не заметить? Не ясно ли, что он хотел ее встречать? Живительным может показаться, что Сабреташ не обращал внимания на молодого человека, но надо сказать, что прекрасный всадник действовал очень осторожно; он не заезжал вперед, чтобы показаться молодой девушке, похвастаться тем, как хорошо и ловко сидел на лошади. Многие молодые люди любят покрасоваться, но наш незнакомец ехал всегда позади и мог вдоволь любоваться грациозной походкой и стройной талией хорошенькой девушки, правда зато лицо ее видел только тогда, когда она оборачивалась в его сторону, что, впрочем, нередко случалось, а он ловил эти случаи.

Когда поклонник Вишенки шел пешком, то еще меньше был на глазах у Сабреташа. На Елисейских полях легко скрываться между деревьями и гуляющими, и нужна лишь маленькая ловкость, чтобы следить за кем угодно и самому не быть замеченным. К тому же известно, что мужчина, который не ревнует, не обращает внимания на молодых людей, постоянно попадавшихся ему на дороге, тогда как женщина, даже не кокетка, всегда заметит того, кому нравилась. Кажется, и не смотрит по сторонам, а всегда знает, где находится тот, который явно ею интересуется.

Но почему Вишенка, не скрывавшая ничего от старого солдата, не говорит ему о постоянной встрече с молодым незнакомцем? Почему она, такая боязливая вследствие прошлых несчастий, не боится, однако, постоянных встреч с ним?

Это объясняется симпатией, которую мы невольно чувствуем к некоторым личностям. Личности эти внушают нам доверие, и потому не пугают нас. Недостаточно быть красавцем, чтобы женщины вам симпатизировали. Но незнакомец был не только красив и ловко ездил верхом, у него было такое доброе выражение лица, он с такою нежностью и уважением смотрел на нее, что это не могло бы никого обидеть.

«К тому же мало ли кто гуляет на Елисейских полях, по дороге в Нейли, – рассуждала Вишенка, – может, совсем не из-за меня он туда ходит».

Однако она сама ничуть этому не верила.

На седьмой день господин Дюмарсель опять вернулся в Нейли и, осмотрев комнаты, пошел к Вишенке. Ей очень приятно было видеть его, застенчивость ее совсем прошла, и она приветливо с ним поздоровалась.

– Вы знаете, барышня, о чем я просил вашего дядю? – спросил господин Дюмарсель, пристально глядя на Вишенку.

– Да… я слышала… он мне говорил.

– Я просил его водить вас почаще на дачу. Знаю, что если я тут буду жить, то вы по застенчивости не будете здесь появляться, но предупреждаю вас, что я уезжаю отсюда двадцатого июня и, по крайней мере, месяца три проведу в разъездах.

– Как, в такое прекрасное время года вы оставляете вашу прелестную дачу? Разве она вам не нравится?

– Дача бы очень нравилась, если бы у меня было все, чего сердце желает! Ах, барышня, не всегда кто богат, тот и счастлив, и я бы с радостью отдал все, что имею, за то, чего судьба меня лишила!

Вишенка вздохнула, но не осмелилась спросить о причине его печали. На лице господина Дюмарселя при последних словах отразилось грустное настроение его души, и заметна была в нем какая-то озабоченность.

– Да, – продолжал он, – я путешествую… разъезжаю по всему свету, еще надеясь иногда… и всегда надежда моя обманута. Пожалуйста, извините, что я с вами заговорил о своей печали, в ваши годы лучше думать только об удовольствиях.

– Ах, мосье Дюмарсель, я не такая ветреница, как кажется… была бы счастлива разделить вашу грусть.

– Милая девушка! От души благодарю вас. До свиданья, но еще не прощаюсь с вами.

На восьмой день Сабреташ окончил свою работу, и господин Дюмарсель немедленно уплатил счет, поданный отставным солдатом, даже его не проверяя, вопреки желанию Сабреташа, которого тотчас же заставил принять деньги за работу и материал.

– А если я с вас дорого взял, ваше благородие? – спросил старый солдат, улыбаясь.

– Во-первых, я этому не верю, а во-вторых, если вы по ошибке сочли лишнее, то прошу за эти деньги купить какой-нибудь подарок вашей милой племяннице. Прощайте, барышня! Не забудьте, что я вам говорил… Эта дача в вашем распоряжении на все лето. Надеюсь, что вы будете ее посещать хотя бы для того, чтобы знать, хорошо ли садовник ухаживает за цветами.

Вишенка поблагодарила господина Дюмарселя, а он опять ей принес букет.

– Вернувшись, увижусь с вами, – сказал он, пожимая руку Сабреташу, – я дал ваш адрес и рекомендовал вас знакомым, верно, они дадут вам работу.

– Вы очень добры, ваше благородие! Я не стою ваших милостей!

– Вы честный, достойный человек, очень рад, что мог быть вам полезным, особенно с тех пор, как познакомился с вашей милой племянницей!

Сабреташ и молодая девушка, покидая Нейли, простились с этой местностью на более продолжительный срок. У Вишенки при этой мысли сердце сжалось. Она так привыкла отправляться с утра и проводить дни на даче, что настоящая перемена казалась ей большим лишением. К тому же господин Дюмарсель был такой добрый, ласковый; жаль было долго его не видеть. Возможно, имелась еще другая причина, почему она жалела, что приятные прогулки в Нейли закончились. Она часто посматривала по сторонам, как бы желая проститься с привлекательным всадником, которого так часто здесь встречала. Но, как нарочно, в этот день он не явился; не встретили его ни разу, ни утром, ни вечером, и лицо Вишенки сделалось очень серьезно и задумчиво, когда они вернулись на улицу Понтье.

Всю дорогу Сабреташ восхвалял господина Дюмарселя; говоря, что они ему всем обязаны: знакомство с ним содействовало улучшению их положения.

У дверей квартиры Вишенка и Сабреташ застали Петарда.

– Экое чудо, что вас дождался, все вас дома не застаешь; успел бы несколько львов истребить с тех пор, как с вами виделся! – закричал он им.

– Знаешь, товарищ, что у меня в Нейли дело было, а Агате там понравилось… вот и ходили вместе туда всякий день.

– Да, видно, мамзель Агате… Вишенке… нет Агате… я с ума схожу – не обращайте внимания… хотел сказать, видно уж очень вам там понравилось?

– О, да, очень, а если бы вы знали, какой там любезный хозяин!

– Вы видели его?

– Конечно, несколько раз; он такой добрый, говорил мне, что очень рад, что я хожу туда с дядей, взял с. нас обещание бывать на даче в его отсутствие.

– А, стало быть, звал к себе, когда дела не будет?

– Разве ты не понимаешь, товарищ, что он не хочет нас стеснять, он хорошо знает, что мы при нем посовестились бы часто бывать. Он уезжает на все лето.

– Ну, ну, ведь это очень приятно, точно своя дача у вас. Жаль, что этот господин не видел меня, может, тоже бы пригласил бывать в его отсутствие на даче.

– Но работа в Нейли окончена, и прогулки наши прекратятся на некоторое время.

– Признаться сказать, прогулки ваши были очень полезны барышне, ишь какая здоровенькая теперь!

– Он прав… здоровье ваше, дитя мое, совсем поправилось. Не будем ходить в Нейли, но гулять никто нам не мешает; движение, воздух… необходимы для вас.

– Не подлежит сомнению, что гулять необходимо.

Вишенка так рада была этому предложению, что сама себя упрекнула. Почему ей так хотелось теперь гулять, когда даже нё было приятной цели прогулки? Не потому ли, что она надеется встретить где-нибудь молодого всадника? Но к чему ей видеть его? Она ведь не хочет и не должна более ни любить, ни слушать любовных признаний: сердце ее не должно чувствовать любви по слишком важным причинам, чтобы ей можно было когда-нибудь изменить свое решение. И верно, чтобы быть непоколебимой в своем намерении, Вишенка не выходила из дому несколько дней. Но погода стояла великолепная, вечера теплые, и она вынуждена была наконец исполнить желание Сабреташа и отправиться с ним вечером на Елисейские поля.

– Как это вы сидите несколько дней без воздуха? – сказал он ей. – Привыкли выходить, так и не надо менять привычку во вред себе. За эти дни и щечки ваши побледнели, и той веселости уже нет! Надо пользоваться хорошей погодой – непродолжительна. Пойдем, погуляем. Пойдем на Елисейские поля.

Сборы оказались недолгими. Вишенка набросила шаль, надела соломенную шляпу и только раз взглянула на себя в зеркало. Но хорошеньким не много надо наряжаться… Выходя из дома, встретили Петарда… который, конечно, присоединялся к ним, и пошли все вместе.

В то время пробило восемь часов и совсем было еще светло.

На Елисейских полях было много народу, точно половина парижских жителей пришла туда в этот вечер. Вишенка не любила гулять в толпе, и потому они пошли боковыми аллеями, где им никто не мешал. Она шла под руку с Сабреташем, а с другой стороны печатал шаг Петард, стараясь идти нога в ногу с молодой девушкой.

Хотя Вишенка находилась под надзором своих спутников, это не мешало ей смотреть во все стороны и даже часто оборачиваться назад под предлогом, что нужно было поправить ленту либо шаль. Женщина всегда найдет способ узнать, идет ли за ней тот, кого желает или кош боится встретить.

Однако гуляли они довольно долго, а все еще Вишенка не видала того, кого глаза ее, украдкой, искали.

Вдруг Сабреташ остановился, заметив издали господина, у которого работал, и сказал Петарду:

– Иди с моей племянницей под руку, а я догоню этого господина, мне нужно с ним поговорить.

Петард очень обрадовался случаю, сделавшему его кавалером Вишенки. Они медленно шли, поджидая Сабреташа. Отставной солдат ломал голову, как бы ему сказать ловкую фразу в виде комплимента, а Вишенка в то время поспешно озиралась.

Видно, трудно было придумать Петарду; он еще и слова не вымолвил, как почувствовал, что рука молодой девушки вздрогнула.

– Что с вами, барышня! Ножку подвернули или, может, на камень наступили? – спросил Петард у своей спутницы.

– Ничего, господин Петард… мне попалось… что-то на дороге, от чего больно стало, – ответила девушка взволнованным голосом.

– Не снять ли вам башмачок?

– О, нет, не стоит.

И Вишенка стала смотреть направо, где увидела милого незнакомца; он шел пешком и, заметив Вишенку под руку с неизвестным ему спутником, перешел в их аллею, желая, верно, убедиться, точно ли это она.

Петард, не придумав приятной фразы, стал рассказывать про свои приключения.

– Случилось однажды, барышня, повстречаться мне с двумя львами… а со мной не было никакого орудия, только складной ножик, да и тот со сломанной ручкой… вышел себе, значит, так прогуляться – фиников поискать. Любите финики, барышня?

– О, да… они, должно быть, очень страшны!

– Что, финики? Нет, они сладки. Я ими просто объедался, два четверика[1 - Устаревшая русская мера объема сыпучих предметов – 26,2 литра (прим. ред.).] в день съедал, даже товарищи насчет этого говорили мне каламбуры… Любите каламбуры, барышня?

– Нет… они слишком сладки.

– Что, каламбуры?

– Нет… львы.

– А вы знавали сладких львов?

– Я думала, вы о чем другом говорите.

Вишенка совсем не слушала рассказ Петарда, она заметила бледность и грустное выражение лица молодого незнакомца; ей пришло в голову, что, видя ее под руку с Петардом, он может сделать неверные предположения, а потому она остановилась и громко сказала своему спутнику:

– Однако дядя что-то долго не идет, не подождать ли нам его, господин Петард?

– А у льва-то, барышня, грива до самой земли висела, а глаза, словно огненные шары, пылали.

– Но если мы все будем идти вперед, то дядя нас не найдет. Подождем лучше его.

– Признаюсь, у меня не было желания дожидаться его, имея только складной ножик в кармане. Так я… так я…

– Ну и что же, господин Петард, вы не закончили?

– Извините, барышня… увидел вон там какого-то господина, точно высматривает нас, а с вас просто глаз не сводит. Пойду, спрошу у этого франта, чего ему нужно.

Петард заметил молодого незнакомца и собирался подойти к нему, но Вишенка остановила его.

– Что вы делаете, господин Петард? – сердито сказала она. – Дядя меня вам поручил, а вы хотите оставить меня одну? С чего бы взяли, что этот господин нами занят? Мало ли кто гуляет. Ни за что не позволю вам к нему подойти.

– Если не позволите, барышня, то я должен подчиниться вашему приказанию.

– Вот и дядя!

Вишенка побежала навстречу Сабреташу и взяла его под руку, чем, видимо, рассердила Петарда. Он покраснел и гневно поглядывал на молодого незнакомца, который теперь отстал, но все-таки еще шел за ними.

– Что с тобою, Петард? Ты точно сердишься? – спросил Сабреташ через минуту.

– Вот еще новости! Совсем нет.

– Господин Петард рассказывал мне про свое приключение со львами, а я слушала без внимания, вот он и рассердился.

– Вы ошибаетесь, барышня. Дело в том, что я заметил, что какой-то франт чересчур долго рассматривал твою племянницу, хотел прочитать нотацию… этому болвану, но барышня не велела.

– Зачем искать ссоры с человеком, который ничего вам не говорил?

– Смотрите, он и теперь за нами издали наблюдает.

– Где же? Покажи мне его.

– Обернись назад… смотри в ряд направо… все направо… ну что, видишь?

Сабреташ обернулся и увидел молодого человека, но становилось темно, и потому не смог его хорошенько разглядеть. Он нагнулся к Вишенке и тихонько спросил у нее:

– Вы знаете того молодого человека?

– Совсем его не знаю, друг мой.

– Петард, какой ты, простофиля, брат! Что ж тут удивительного, что хорошенькую девушку лорнируют? Не заставишь же прохожих завязать себе глаза, когда она гуляет?

Прогулка кончилась. Вишенка не смела больше оборачиваться, но чувствовала, что незнакомец не терял ее из вида.

Когда они вернулись домой, Сабреташ сказал:

– Какой глупец этот Петард! Затевать ссору с господином, которого вы не знаете!

У Вишенки тяжело было на сердце, она бросилась в объятия своего старого друга.

– У меня не должно быть тайны от вас… скажу вам все… – прошептала она.

– Как, стало быть, тут есть тайна?

– Я вам сказала… что не знаю этого молодого человека… Правда, он ни разу не говорил со мною… но, когда ходила в Нейли, каждый день его встречала на дороге, то пешком, то верхом.

– Ах, черт возьми! С каких же это пор?

– С того дня, когда какой-то всадник так мчался, что испугал меня, но сумел вовремя удержать лошадь.

– Да, да, вспомнил теперь, и с тех пор мы постоянно его встречали, дитя мое?

– Да, друг мой.

– Ну и сами на него, верно, посматривали, когда заметили это?

– Немного, друг мой.

– А я-то ничего и не видел? Уж настоящий инвалид. Что же, этот молодой человек из высшего общества?

– Должно быть, у него такой порядочный, такой благородный вид.

– Какой бы ни вид, но что вы думаете? Хотите замуж выйти за этого барина? Я не могу допустить, чтобы у вас было желание сделаться его любовницей.

Вишенка заплакала, Сабреташ не стерпел, бросился ее целовать.

– Клянусь всеми пушками! Я не хотел вас огорчить, дитя мое! Я не думаю так… Ну, а если этот молодой человек будет все следить за вами, не высечь ли мне его?

– Некоторое время не буду выходить из дома. У меня ведь работы много, гуляя же, пойдем совсем в другую сторону. Тогда молодой человек не будет меня встречать и скоро позабудет. Как вы могли допустить, что я захочу быть его любовницей? Разве мое прошлое не ужасно? Могу ли я иметь желание стремиться в бездну, из которой вы меня вытащили? Друг мой, скажите еще раз, что вы так не думаете…

– Клянусь вам еще раз, что и не думал. Но рассудили вы, как ангел, так что я вам буду книги носить для развлечения. Полно, не надо печалиться, такое маловажное событие не должно вас огорчать. Спокойной ночи, дитя мое!

– Спокойной ночи, друг мой!

И Вишенка, улыбаясь, протянула руку Сабреташу, но, как только он ушел, она залилась слезами и, рыдая, говорила:

– Нет, я не должна никого любить, и никто не может меня полюбить…




XXXIV. ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ


Прошло несколько недель, в продолжение которых Вишенка выходила из дома только для необходимых покупок по хозяйству; она читала, много работала, старалась себя уверить, что совсем не скучает. Однако глаза ее утратили свой прежний блеск, свое выражение беззаботной веселости; даже в улыбке ее проглядывала затаенная грусть.

Сабреташ догадывался, какое чувство запало в душу молодой девушки.

– Бедное дитя, – говорил он, поглаживая усы, – видно, этот молодой человек ей по сердцу! Что делать! Сердцу повелевать нельзя! Но не хочу, чтобы из-за того она сидела все взаперти. Чего доброго, еще захворает!.. Черт побери этих влюбленных! Правда, что и он красавец!

Как-то раз утром Сабреташ сказал Вишенке:

– Погода превосходная… двадцатое июня давно прошло, теперь уже июль… Господин Дюмарсель, наверно, уехал… не отправиться ли нам в Нейли погулять? Вам будет для здоровья полезно, а я посмотрю, не облезли ли стены… Надо же пользоваться иногда любезным приглашением, а то ведь невежливо по отношению к господину Дюмарселю. Хотите, наймем карету, так и встречи не будет.

Вишенка согласилась, она очень волновалась, идя по знакомой дороге, но вскоре они наняли карету и доехали на ней незамеченные в Нейли.

Дача господина Дюмарселя была еще красивее теперь, чем весною: все деревья покрылись листьями, аллеи стали гуще, тенистее. Края дорожек и цветники были усажены множеством цветов, наполнявших воздух приятным запахом.

Сабреташ, полюбовавшись садом, пошел осмотреть дом, оставив молодую девушку одну. Вишенка села на то самое место, где два месяца тому назад с таким счастьем, с таким восторгом наслаждалась этой дачей.

Теперь все было вокруг нее еще зеленее, прекраснее; природа во всей своей прелести и силе дарила жизнью все растения от векового дерева до малейшей травки. Однако Вишенка, любуясь природой, не испытывала такого удовольствии, как тогда, потому что впечатления наши зависят от душевного настроения; когда оно грустно, то и все окружающее кажется мрачным.

«Он не встретился на дороге, – думала молодая девушка, печально опустив голову. – Он, верно, уже меня позабыл! Тем лучше!.. Того я и желала!»

Сколько скорби было в этой мысли – «он меня позабыл».

Сабреташ и Вишенка провели почти часа три на даче. Садовник умолял Вишенку нарвать себе цветов, говоря, что барин будет его бранить, если она откажется. Вишенка исполнила его просьбу, сделала себе букет. Затем простились и отправились в обратный путь.

– Нанять нам карету? – поинтересовался Сабреташ у Вишенки.

– Пойдем лучше пешком… я так давно не гуляла.

– Правда, дитя мое, для вас будет здоровее пройтись. Да и увидим… не встретится ли… будете знать, по крайней мере… Понимаете меня?

Сабреташ внимательно осматривал всех попадавшихся всадников, а если который нагонял их и ехал шагом, то он шепотом спрашивал у Вишенки:

– А что, не он ли?

Но Вишенка все отвечала, качая головой:

– О, нет… не он!

И в голосе ее слышалось сожаление.

Тот же самый вопрос и тот же самый ответ повторялись всякий раз, если какому-нибудь пешеходу приходилось идти некоторое время по одной дороге с ними.

Таким образом дошли они до дому.

– Стало быть, мы его не встретили? – спросил старый солдат.

– Нет, друг мой.

– Из этого можно заключить, что он не следит больше за вами, нечего его и ждать. Да и очень понятно: вы целый месяц не выходили из дому, а в это время всякий молодой человек может позабыть и десять хорошеньких девушек. Теперь конец любовному приключению, нечего вам о нем и думать и из-за этого сидеть дома.

«Кончено! Он меня забыл! – говорила себе Вишенка. – У него не могло быть серьезного увлечения, так, каприз, минутная фантазия! Однако сколько было восхищения в его взоре… Странно!.. Мое чувство совсем не похоже на то, которое я испытывала прежде, думая, что это любовь. Но зачем об этом думать? К чему мне быть любимой? Все-таки, должно быть, великое счастье быть любимой тем, кого любишь!»

Вишенка старалась избавиться от этих мыслей, но не могла; сердце и молодость брали верх над рассудком.

Через несколько дней она опять гуляла с Сабреташем, но никого не встретила.

– Кончено, прекрасный молодой человек перестал о вас и думать.

– О! Я уверена в этом.

Однажды утром Вишенка пошла одна купить иголок, ниток, бумаги и, закупив все нужное, возвращалась домой через Елисейские поля. Она остановилась на несколько минут подышать свежим воздухом. Народу почти не было, но какой-то молодой человек подошел к ней; до этого момента он скрывался за деревьями.

Это был милый всадник, она его узнала. Девушка смутилась, хотела отойти от него, но приятный, звучный голос и умоляющие слова остановили ее.

– Сжальтесь! – говорил он ей. – Постойте немного… Выслушайте меня… Не откажите мне в этой милости! Вы должны быть уверены, что я вам ни одного оскорбительного слова не скажу.

У Вишенки не было сил идти дальше, она вся дрожала и едва могла произнести:

– Я не могу… вас слушать…

– О, ради Бога! Выслушайте! Позвольте хоть рассказать вам все, что у меня на душе. Я долго за вами следил, вы ходили на дачу в Нейли. О! Как я был счастлив, встречая вас утром и вечером, но вдруг ваши прогулки прекратились. Нисколько дней… показавшиеся мне целой жизнью… не видел я вас… Наконец, однажды вечером, вы опять появились… вы шли под руку с молодым человеком… Я подошел к вам тогда, чтобы взглянуть на вас. Вы, верно, прочли в моих глазах чувство, волновавшее мою душу?.. И если я вам теперь скажу, что вас люблю… обожаю… то все-таки не сумею высказать, как вы дороги для меня… как горячо люблю вас!.. Мне показалось в тот вечер, что спутник ваш сердито на меня смотрел и вам, кажется, надоела постоянная встреча со мною? Я убедился в этом, когда вы перестали гулять и целый месяц просидели дома.

– Как! Вы об этом знаете?

– Да… я знаю, где вы живете… знаю, что вас зовут Агата, ваш дядя отставной военный, фамилия его Сабреташ?

– Кто вам все это рассказал?

– Я за вами всюду ходил… когда любишь кого, то сгораешь от желания все о нем узнать. Посудите теперь сами, люблю ли я вас? Угадывая, что я виновник вашего долгого заключения, при вторичном вашем появлении я старался быть не замеченным, следил за вами издали! «Не видя меня, она перестанет опасаться встречи, – думал я, – начнет опять выходить». Потому-то вы давно меня не видели, но я всегда был там, где и вы. Возможно ли!

Сколько невольной радости было в этом вопросе. Вишенка, желая скрыть ее, добавила:

– Зачем же вы заговорили со мной сегодня?

– Я вас увидел одну… хотел воспользоваться случаем все высказать вам… Я так страдал во время вашего долгого заключения… так был несчастлив… Неужели не простите мне эту минуту блаженства?

Девушка взглянула на него, увидела его бледное, изменившееся лицо, зная, что явилась причиной его страданий, она не могла не пожалеть его и со вздохом сказала:

– Мне очень жаль, что вы так сокрушаетесь обо мне, но поверьте, я этого не стою!

– Всего больше мучит меня сознание, что я вам надоел, всюду следуя за вами.

– Встречи с вами не надоели мне.

– Неужели?

Радость озарила лицо молодого человека, а Вишенка, спохватившись, что ободрила его последними словами, с замешательством продолжала:

– Я хотела сказать… вы могли ходить, куда желали… никогда не имела повода жаловаться на вас.

– Пожалуйста, не отказывайтесь от невольно сказанных слов!.. Если бы вы знали, как я нуждаюсь в них!.. Они вернули надежду, дали мне жизнь. Не подвергнуться вашему порицанию – это уже почти счастье!

– Вы ошибаетесь, счастье со мной невозможно! Нет надежды, которая бы могла осуществиться! Если бы я даже была неравнодушна к вам, то все это ни к чему не поведет. Лучше позабыть обо мне и не искать со мной встречи. Поверьте, я даю хороший совет, вам очень легко меня забыть.

– О, вы ошибаетесь! Такая искренняя любовь не забывается! Капризы, прихоти могут изменяться, но не серьезное чувство. Теперь уже не могу не видеть вас, думать даже об этом не хочу. Вы еще меня не знаете. Вы вправе не верить моим словам. Вы полагаете, что я такой же ветреник, как большая часть молодых людей, готов увлекаться всякой хорошенькой женщиной. Но я не хочу быть чужим для вас, узнайте обо мне как можно больше. Прошу вас, возьмите эту карточку, на ней мое имя и адрес, и, может, найдете меня достойным вашего внимания.

– Я не сомневаюсь… Но опять повторяю: к чему вам искать знакомства со мною?

– О, я вас понимаю, вы честная девушка, я это знаю, поэтому вас так люблю. Я справился обо всем, все узнал. Ваш дядя – честный достойный человек; будьте уверены, что, познакомившись со мною, вы никогда не услышите ничего оскорбительного от меня. Хотя и мог бы вам предлагать карету, бриллианты, шелка и бархат, лишь бы захотели отдаться мне, подобным предложением соблазняются многие женщины.

– Вам не удастся меня соблазнить.

– Знаю, и потому вас так люблю.

– Не надо меня любить, а то горе будет вам и, может быть, и мне.

– Умоляю вас, возьмите эту карточку! Вы даже знать меня не хотите, неужели презираете меня?

– Нет, не то! Дайте, пожалуй, карточку, если вам это приятно.

– Какая добрая!

– А теперь прощайте, не могу больше оставаться здесь. Забудьте, забудьте меня!

Вишенка удалилась; она была так растрогана этим признанием. Молодой человек не смел следовать за нею, но провожал взглядом до тех пор, пока она не скрылась из виду. Вишенка сгорала от желания узнать имя и адрес, но посмотрела на карточку только тогда, когда далеко отошла от Елисейских полей и была уверена, что он ее не видит; она прочла: «Леон Дальбон… улица Тронше. Дом 6».

– Леон Дальбон, – повторяла она, продолжая идти. – Леон… какое хорошее имя… Как люблю это имя!

Вишенка целый день все думала об этой встрече. Повторяла все слова Леона, ничего не забыла, а вместе с тем сознавала, что не должна мечтать о нем. Все ей виделось его бледное и грустное, но милое, приятное лицо; все слышался его умоляющий голос.

– Господи! – воскликнула она. – Он любит меня потому, что уверен, что я честная девушка. Невинное существо, а когда бы он знал… как скоро исчезла бы его любовь! О, как ужасно! Зачем я шла сегодня по Елисейским полям! Но нет, я рада, что он говорил со мною, рада знать, что всюду ходил за мною. Как отрадно! Какое счастье быть любимой!

И молодая девушка то плачет, то смеется; садится за работу, берет книгу, но ничего не видит, ничего не понимает. Наконец вернулся Сабреташ; Вишенка бежит к нему навстречу:

– Друг мой, с каким нетерпением я вас ждала! – говорит она. – Сейчас вам все расскажу; не браните меня, я не виновата. Вот его карточка, он непременно хотел, чтобы я ее взяла. Ах! Если бы вы слышали все, что он мне говорил. Но сейчас все узнаете.

– Успокойтесь прежде, дитя мое! – сказал Сабреташ, взяв Вишенку за руку и усадив возле себя. – Вы страшно взволнованы. Ну, слушаю теперь… Что случилось?..

Вишенка рассказала про свою встречу и разговор с Леоном Дальбоном.

Старый друг внимательно слушал ее, покручивая усы, это он всегда делал, когда задумывался. Молодая красавица, окончив свой рассказ, замолкла и с беспокойством поглядывала на Сабреташа, погруженного в раздумье. Наконец, боязливо спросила его:

– Вы может, находите, что мне не так следовало ответить молодому человеку?

– Совсем нет! Вы сказали все, что могли сказать. Покажите его карточку, Леон Дальбон. Улица Тронше. – Хорошо, завтра справлюсь о нем.

– Не пойти ли вам сегодня? Мы бы раньше имели сведения о нем.

– Правда, пойду сегодня, узнаю. Но к чему нам это? Все-таки согласен, лучше все знать в точности. А вы постарайтесь успокоиться! Ведь знаете, что ничего не может выйти из этого знакомства.

После обеда Сабреташ пошел разузнать, кто этот господин Леон Дальбон.

Вишенка с нетерпением ждала возвращения своего покровителя. Хотя и сознавала, что знакомство с ним ни к чему-не поведет, но сильно была им заинтригована.

Сабреташ, вернувшись, начал прямо, без предисловия:

– Господин Леон Дальбон живет в очень красивом доме, в котором занимает весь второй этаж, говорят, прелестная у него квартира. Он держит двух лакеев… лошадей… экипажи… Он обладает состоянием, которое дает ему сорок тысяч франков годового дохода. Он имеет поместье… Кто знает, что еще… Ему лет двадцать семь. Родители его умерли, и он самовластный распорядитель своего состояния и своей личной свободы. У него есть какие-то родственники, с которыми редко видится, в числе их тетка, говорят, злая как ведьма. Он бывал в свете, веселился, но всегда вел порядочную жизнь… не кутила… не предавался безумному излишеству. Все отзываются о нем хорошо: он добр, человеколюбив, имеет сострадание к несчастным, помогает бедным, Вот вам мой рапорт. Я должен сознаться, что все говорит в пользу господина Леона. Но что нам-то? Ничего из этого выйти не может.

– Добр… помогает бедным… – шептала Вишенка… – Я это знала… видела в выражении его лица. Но у него сорок тысяч франков годового дохода… Лучше бы он был беден. Однако для меня и тогда было бы все равно.

– Когда сами знаете, милое дитя, что от любви той проку не будет, может лишь вас лишить спокойствия, то позабудьте про нее… и не думайте больше.

– Постараюсь, друг мой, но признаюсь, нелегко совладеть со своими чувствами. Любовь этого молодого человека тронула меня до глубины души.

– Черт возьми! Это заметно. Какое сильное впечатление он произвел на вас! Но вы рассудительная девушка, вы страшитесь порока; я спокоен за вас. Вы поступите так, как должны.

– Благодарю вас за вашу уверенность во мне, я буду ее достойна.

В продолжение нескольких дней Вишенка не выходила из дома без Сабреташа. Она не видала Леона Дальбома, но почему-то чувствовала, что он всюду следил за ней. Грустное выражение придавало еще больше прелести ее виду.

Однажды вечером, когда Вишенка со своим верным спутником гуляла в Тюйллери, Леон Дальбон прошел мимо них, печально посмотрел на молодую девушку, почтительно поклонился ей и Сабреташу и пошел дальше.

Отставной солдат ответил ему поклоном и спросил у Вишенки:

– Это, должно быть, господин Леон Дальбон?

– Да, друг мой.

– Очень хорош собой… статен, ловок… хорошо себя держит… А вы уж и побледнели?

– Ничего… это пройдет… неожиданная встреча с ним меня расстроила…

– Вот те на! Теперь плачет! О! Проклятое знакомство… проклятая любовь!..

– Простите меня, друг мой… Я не виновата, не браните меня.

– Да я не вас браню, бедное дитя, судьбу-случай проклинаю. Ну, полно плакать… помните, что вы теперь племянница старого служаки… надо, чтобы была сила воли, с этим легче живется на свете.

Вишенка старалась затаить свою скорбь, но, полюбив в первый раз, ей трудно было скрыть это чувство, так непохожее на те, которые до сих пор она испытывала. Она пламенно желала видеть Леона Дальбона, но, зная, что не должна ему подавать надежду, она не смела выходить на улицу.

Через пятнадцать дней после встречи в Тюйллери Сабреташ получил письмо; почерк адреса быль ему совсем незнакомый.

– Это, должно быть, насчет нового найма, – сказал он Вишенке, – кто-нибудь предлагает мне работу.

Он сломал печать, начал читать, и тотчас же неописанное изумление отразилось на его лице.

– Кто это пишет? – спросила Вишенка. – Кто? Господин Леон Дальбон… О, читайте… читайте, друг мой. Я хочу все знать.

Сабреташ стал читать вслух следующее письмо:



«Милостивый государь! Я долго раздумывал, долго разбирал свои чувства и тогда только решился к вам написать; это должно вас убедить в том, что содержание моего письма весьма серьезно. От вашего ответа зависит мое счастье. Я люблю вашу племянницу. Это чистая, истинная неизменная любовь. Изменить не могу, ибо уже испытал все наслаждения в жизни. Выше всего на свете для меня честная, вечная любовь. Я узнал это чувство… увидев милую, очаровательную Агату. Я знаю, что она не только хороша собой, что она нравственная, честная девушка. Она отвергнет обольщение. Я же чистосердечно прошу у вас ее руки, если могу рассчитывать на взаимность. Прошу ее стать моей женою. Обращаюсь к вам, к ее дяде, чтобы доказать вам мое уважение. Мы с вами равные. Между честными людьми разница может быть только по их личным достоинствам. С нетерпением жду вашего ответа, тогда буду знать, могу ли к вам явиться.

    Леон Дальбон».

– Я была бы его женой! – с отчаянием восклицала Вишенка, закрыв лицо руками, безутешно рыдая. – О, Боже! Как ты меня наказал!

Сабреташ так был растроган, что письмо выпало у него из рук.

– Спрячу это письмо… он больше не будет писать ко мне… с этим я никогда не расстанусь!

Говоря это, Вишенка подняла письмо, прижала его к губам и спрятала на сердце.

Вдруг Сабреташ очнулся, дернул усы и решительно сказал:

– Ну, довольно!.. Тут слезы не помогут. Этот молодой человек с нетерпением ждет ответа… Больно ему будет… Потому-то надо сразу покончить. Я буду писать, а вы, малютка, диктуйте ответ бедному юноше…

Вишенка закрыла глаза рукой, как бы желая собраться с силами, начала диктовать:



«Милостивый государь!

Моя племянница ценит вполне ваше чистосердечное, честное предложение. Любовь ваша, которой вы ее почтили, тронула ее до глубины души, но женой вашей она быть не может и потому мы не должны видаться с вами, забудьте Агату, будьте счастливы с другою. Она же, не имея возможности сделаться вашей женою, никогда не будет женою другого».


Сабреташ подписался, запечатал письмо, встал и сам отнес его сам к Леону Дальбому.

Вишенка в изнеможении упала на стул, и, когда он вернулся, она все еще плакала.

– Дайте мне выплакать свое горе! – сказала она ему.

Старый солдат ничего не ответил, но, уходя из комнаты, тоже утирал катившуюся по щеке слезу.




XXXV. КРЫСА


Вишенка очень грустила с тех пор, как получили письмо Леона Дальбона, в котором он просил ее руки. Сабреташ видел это и говорил себе: «Время только может помочь ей, оно исцеляет душевные страдания. Но как досадно, что обстоятельства заставляют отказать красавцу, у которого сорок тысяч франков годового дохода, да когда еще его любишь вдобавок! Ведь любит же она его, бедняжка! И это единственная причина ее печали.

Я уверен, что ей богатство его не нужно; жаль его самого».

Девушка выходила из дому только за необходимыми покупками. И хотя всегда шла с опущенными глазами, но, вероятно, заметила бы Леона, однако его теперь нигде не было видно, потому всякий раз, возвращаясь домой, Вишенка проливала слезы и предавалась размышлениям: «О! Я могу выходить, гулять далеко, он перестал думать обо мне… все кончено! Хорошо делает… так и следует. Отказ мой рассердил его… Он, верно, оскорблен тем, что я не приняла его предложения, которое доставило бы мне такое счастливое положение в свете. Он думает, что я не люблю его, тогда как любовь его была величайшим блаженством для меня, потому что я люблю его… люблю всей душою… Однако дядя написал, что я никогда не буду женой другого… он мог догадаться, что я его люблю. Ах! Если бы он знал причину моего отказа… Он думает, что я беспорочная, честная девушка! Когда бы он только знал, то перестал бы меня любить. Великодушнее было бы ему сказать всю правду… Но ведь он будет меня презирать… Нет, это ужасно! Он и без того меня позабудет!»

– Милое дитя мое, – сказал Сабреташ Вишенке в одно прекрасное утро. – Мы совсем не пользуемся любезностью господина Дюмарселя. Мы всего раз были в отсутствие его в Нейли. Кажется мне, что не должны мы оставлять старых друзей ради новых чувств. Господин Дюмарсель истинный друг, он доказал мне свою дружбу на деле.

– Вы правы, – сказала Вишенка, стараясь улыбнуться, – да, господин Дюмарсель такой был добрый и любезный. Всегда приходится дурно отплачивать за оказанное мне благодеяние! Я охотно пойду в Нейли.

– Но теперь я раздумал… эта дорога напомнит вам знакомство с молодым человеком.

– Неужели вы думаете, что прогулка только напомнит мне его? О, его милый образ запечатлен в душе моей навсегда!

– Так, вы очень любите его, бедняжка?

– Да, не буду от вас скрывать, вы как отец для меня. Я люблю Леона Дальбона. Чувствую теперь, что прежде не любила.

– Время вас исцелит.

– Никогда! Я не желаю, чтобы любовь моя прошла, не она меня делает несчастной, а сознание, что он, верно, думает, что я пренебрегла его сердцем и предложением!

Прибытие Петарда прекратило этот разговор.

Сабреташ, полагая, что присутствие старого товарища может развлечь Вишенку, пригласил его посмотреть дачу господина Дюмарселя. Добрый малый был в восторге от этого приглашения. Он хотел сбегать домой переодеться, но его уверили, что не для кого, так как на даче живет только один садовник.

Отправились все вместе пешком.

Вишенка, не желая, чтобы ее видели с другим, всю дорогу шла с Сабреташем под руку. Но временами она озиралась кругом, а раз, услышав лошадиный топот, побледнела, вздрогнула, и крепче прижалась к руке Сабреташа, но это был не он. Незнакомый всадник проехал мимо.

Оказавшись на даче господина Дюмарселя, Петард принялся восторгаться садом, прекрасными деревьями, статуями, а увидев скульптуру, изображавшую Геркулеса, поражающего льва, он в восхищении вскричал:

– Вот прелесть-то! Вот великолепная штука! Я себя узнаю в этой статуе… одет был не совсем так, когда охотился за львами… этот костюм немножко полегче… Но это все равно… Хотел бы быть на него похожим. Вот так сложен!.. А лев-то для меня не диво… покрупней еще убивал!

– Будет тебе смотреть на этого льва, – сказал Сабреташ, – пойдем в дом, покажу тебе, как я украсил стены.

– Гм! Какая жалость, что лев-то не живой… уж я бы с ним разделался… Так и хочется какого-нибудь лютого зверя поразить.

– Нельзя ли воспользоваться вашим расположением духа? – сказал, услышав слова Петарда, мимо проходивший садовник. – Помогите-ка мне избавиться от крысы, которая все грызет у меня в домике, я никак поймать ее не могу.

– Крыса! – презрительно произнес Петард. – Крыса у вас, и вы не можете сами ее убить?

– Вообразите себе, что это преогромная крыса! Величиною, право, с кошку. Да, я говорю крыса, а кто их знает, может, там и не одна! Такая возня, шум, визг. Теперь они забрались на чердак над моей комнатой, так и бегают – слышно.

– Сейчас придем, посмотрим, дядюшка Лежуае, – сказал Сабреташ, – я хитер, увидите, как скоро мы ее поймаем. Пойдем, Петард, облаву делать на крысу, пойдем к садовнику в гости.

Петард скорчил странную гримасу и, не двигаясь с места, проворчал:

– Я не за тем шел на дачу, чтобы крыс ловить! Какое приятное занятие! И не учтиво мамзель Агату оставить одну, лучше я с ней побуду.

– Не стесняйтесь, господин Петард… я могу одна остаться, не соскучусь… буду рвать цветы.

– Да иди же, Петард, разве ты не видишь, что племяннице приятнее одной остаться. Твоя болтовня надоедает ей. Вдвоем скорей крысу поймаем. Да, черт возьми, что глаза так вытаращил? Боишься, что ли?

– Еще чего!

– Так двигайся вперед.

С трудом удалось Сабреташу увести Петарда, заметно сердившегося, что его заставляют воевать с крысами. Вишенка наконец осталась одна; она направилась к прелестному лугу, окаймленному цветами и окруженному деревьями; она вспомнила, как была счастлива, любуясь в первый раз этим садом, и пожалела о том скоро минувшем, беззаботном времени.

Недолго молодая девушка оставалась в одиночестве между цветов: в двух шагах от нее появился молодой человек, неожиданно вышедший из чащи деревьев. Это был Леон Дальбон; но бледный, со страдальческим видом, изменившийся почти до неузнаваемости. Однако Вишенка всегда бы его узнала. Она вскрикнула и прижалась к дереву, чтобы не упасть. Леон осмотрелся, и видя, что никого нет, подошел к ней.

– Вы здесь? – прошептала Вишенка.

– Да, ведь где вы, там и я. Вы пришли сюда… я за вами шел; вы меня не видите, но я всегда вас вижу.

– Ах, господин Леон, умоляю вас… сжальтесь… пощадите меня!

– Вы просите вас пощадить, а у вас была жалость ко мне?..

– Если бы вы знали…

– Этого я и хочу. Хочу знать, какая причина, какой повод заставил вас отвергнуть честное предложение? Я не могу так жить… вы должны мне все сказать… Жизнь сделалась мученьем для меня… Расскажите мне свою тайну… Умоляю вас!

– О, ради бога!..

– Я не могу говорить здесь с вами… сейчас вернутся… но могу оставаться в этом саду, куда тайно вошел, пока садовник разговаривал с вами. Но завтра приходите на Елисейские поля, на то самое место, где я вас однажды встретил; приходите, умоляю вас. Завтра я буду вас там ожидать… Я умру, если вы не исполните мою просьбу.

– Хорошо!.. Приду… но уходите… удалитесь теперь… если вас здесь застанут!..

– Повинуюсь вам… ухожу… До завтра! До завтра!

Леон Дальбон удалился. Вишенка, погруженная в раздумье, стояла все на том же месте, не сознавая, как идет время, пока не очнулась, услышав голос Сабреташа, кричавшего ей:

– Победа!.. Поймана… убита!

– Да, мы победили ее… уничтожили! – сообщил, подходя, весь бледный, Петард.

– Советую тебе еще похвастаться!-.. Если бы ты один убивал крысу, то она бы еще живехонька была!.. Представьте себе, моя милая, едва мы поднялись на чердак, как увидели крысу необыкновенной величины. Настоящий кабан.

– Ух, хватил! Не кабан, а кошка, величиной с трехмесячную кошку будет. Я говорю Петарду, стоявшему тут же возле нее: «Бей, приятель, скорее каблуком, если ускользнет я ее не выпущу». Вместо того, смотрю, мой молодец влез на лестницу, да и слезать не собирается.

– Я хотел снять висящие наверху стены грабли… не мог их достать, убить крысу сапогом?.. Да я бы обувь свою испортил.

– К счастью, я и один с ней сладил. Ничего, Петард – истребитель львов мог бы быть похрабрее с крысами.

– Экая мелочь какая! Я привык иметь дело с огромным противником. А это что? Мало… так в глазах и мелькает… ничего и сделать не могу. Не сообразишь даже, как взяться.

– Я-то видел, что ты и сам не знал, что делать. А вы. милое дитя, красивый букет нарвали?

– Да, друг мой.

– Где же букет? Я его не вижу.

– Ах! Хотела сказать… что начала только рвать цветы… сейчас сделаю из них букет.

– Бедняжка, – прошептал Сабреташ, – что ни делай, а все не превозмочь ей своего горя!

– Что-то племянницу твою тревожит, – сказал ему на ухо Петард.

– Я знаю что, но тебя это не касается.

Оставив владения господина Дюмарселя, наши знакомые отправились обедать в тот же самый ресторан «Белый кролик».

Петард делал все, что мог, желая развеселить Вишенку: рассказывал чудесные приключения, напоминавшие сказки тысячи и одной ночи, и уверял, что все это правда. Вишенка старалась смеяться, казаться веселой, разговаривать, но ничего не слушала, у нее было совсем другое в голове. Она только думала о завтрашнем свидании. И боялась и не могла дождаться его, потому очень обрадовалась, узнав, что уже пора возвращаться в Париж.




XXXVI. ГОСПОЖА ДЕ СЕНТ-ТЮБЕРЕЗ И ЕЕ МАТЬ


Это завтра наступило, и молодая девушка собралась задолго до назначенного часа; нужно ли говорить, что она принарядилась более обыкновенного. Так естественно хотеть нравиться тем, кого мы любим. Не доверяйте более вашей возлюбленной, если она перестала наряжаться для вас.

В назначенный час Вишенка отправилась на Елисейские поля.

– Что я делаю, это дурно, – говорила она себе. – Но он честный молодой человек, он доказал мне, что считает меня достойною его любви и доверия. Не хорошо было бы, с моей стороны, отказать ему в этом свидании, когда он придает ему так много цены. Но, боже мой, что из всего этого выйдет!..

Леон Дальбон давно прохаживался по аллее, где он однажды уже разговаривал с Вишенкой. Глаза его засветились счастьем при виде девушки, и он поспешил к ней навстречу.

– Позвольте пожать вам руку, между друзьями это допускается, а… я хочу думать, что мы с вами не враги.

В ответ на эти слова Вишенка протянула ему свою дрожавшую ручку, которую Леон с восторгом сжал. Сладостное волнение наполнило сердца молодых людей. Ощущения любви быстры, как электричество, они мгновенно передаются всему нашему существу.

И он, и она оставались некоторое время безмолвны, держа друг друга за руки; они были так счастливы, что боялись нарушить молчание.

Появление нескольких гуляющих вернуло их к действительности.

– Я не хочу предлагать вам войти со мной в одно из этих кафе или ресторанов, это будет неприлично, но не желаете ли сесть вот на ту скамью, под деревом; там мы можем поговорить на свободе, не обращая на себя ничьего внимания.

– Да, конечно.

И Вишенка направилась к скамье, села, а Леон поместился возле нее. Сердца их радостно бились, в глазах блистало счастье. Девушка медленно отвела взор, встретившись с взглядом Леона.

– Нужно ли говорить, как я люблю вас, – проговорил наконец Леон. – Я предлагал вам себя и все, что я имею, если нашлось бы у меня что-нибудь более этого, я не замедлил бы и то повергнуть к вашим ногам… Мне кажется, любовь моя вам не противна… и вы сами, во время последнего нашего свидания, дали мне понять, что тоже любите меня.

– Да, это правда, и я слишком откровенна, чтобы скрывать от вас мои мысли… я радовалась, гордилась, узнав о ваших чувствах ко мне.

– Стало быть, вы меня не ненавидите?

– Разве я когда-нибудь говорила, что ненавижу вас?.. О!.. Напротив… Пришла бы я сюда, если бы не любила вас?..

– Агата, милая Агата!.. Вы любите меня! – вскричал Леон, схватив руку молодой девушки. – В таком случае, зачем же отказываться составить моё счастье?.. Зачем не хотите вы быть моей женой, носить мое имя? Может быть, дядя ваш не желает этого союза? Может быть, он. обещал уже вашу руку другому?.. Но ведь эти препятствия могут быть устранены.

– Нет, Леон, мой… дядя… был бы так рад видеть меня счастливой… он так меня любит!.. Обещал мою руку другому?.. Но вы помните мой ответ… потому что ведь это я диктовала к вам то письмо. Я сказала вам, что не могу быть вашей, не буду ничьей.

– В таком случае, я ничего не понимаю… вы меня любите и вместе с тем отказываетесь быть моей женой.

– Этот союз невозможен… жениться на такой бедной девушке, как я!.. Вы богаты!.. Вы привыкли жить в свете… я же…

– О, какая разница!

– Впоследствии вы стали бы сожалеть, что оказали мне эту честь… стали бы раскаиваться в своем выборе!

– Если только это причина вашего отказа, то ее легко устранить. Выслушайте меня. Я сын судьи, но отец мой всегда был поддержкой бедного, опорой слабого, враг всех предрассудков. Сто раз говорил он мне, что добродетель выше знатности, что ничто так не достойно уважения, как честность и незапятнанное доброе имя. Он презирал разбогатевшего глупца, клеймил порок, даже когда он скрывался под гербами и титулами. Ничего лучше не могу я сделать, следуя его советам, как жениться на девушке бедной, но честной, племяннице храброго воина!.. Сабреташ – честный человек, я это знаю, следовательно… вы видите, что союз наш возможен… Но что с вами?.. Вы бледнеете!..

– Это ничего.

– Но вы страдаете, я это вижу.

– О, да!.. Я очень страдаю и буду страдать вечно.

– Надеюсь, вас не оскорбило то, что я сказал вам. Вы сами теперь видите, что нет действительного препятствия к нашему браку. Вы говорите, что не привыкли к большому свету? Но могу вас заверить, что не много потребуется времени, чтобы вы сделались его лучшим украшением. Ваша красота, ваша грация будут всем нравиться. Ах, позвольте мне надеяться, что ваш отказ неокончателен, вы не захотите осудить меня на вечное несчастье.

– Конечно, нет, и поэтому-то я никогда не буду вашей женою.

– Я не понимаю ваших слов, в них кроется какая-то тайна. Но, умоляю вас, доверьте мне ее, скажете, что заставляет вас отвергать мою любовь?

– Я не могу, не в силах, хотя и чувствую, что следовало бы так поступить. При первых моих словах ваша любовь ко мне исчезнет.

– Я перестану любить вас? Никогда, говорите, что хотите, мои чувства к вам останутся неизменны.

– Умоляю вас, не спрашивайте больше… конечно, если вы будете настаивать, я скажу, но тогда, тогда не будет человека несчастнее меня.

Проговорив это, Вишенка закрыла лицо руками; Леон, испуганный ее горем, молчал, не смея возобновлять своих вопросов. Вдруг послышался громкий говор.

Недалеко от того места, где сидели молодые люди, пролегала дорога для экипажей. На этой дороге остановилась прелестная коляска, запряженная двумя резвыми лошадьми в блестящей сбруе. В коляске сидела старуха в розовом шелковом платье с кружевными оборками: на плечах у нее был накинут креповый платок, два или три фуляра обвязывали шею. На голове была соломенная шляпа, украшенная перьями, розетками и бантами из лент, бесчисленное множество цветов перемешивалось с черными тирбушонами[2 - Тонкие, длинные, круто завитые локоны, похожие на штопор и модные эпоху ампир (прим. ред.).] и длинными буклями. Смехотворное зрелище! Напротив старухи находился толстый человек в оранжевой ливрее с широкими серебряными галунами, которого, по его напудренному парику в треугольной шляпе, можно было принять за кучера этого красивого экипажа. Старая дама и кучер, сидя в коляске, играли в карты; вероятно, между ними завязался спор, потому что голоса их становились все громче, и, наконец, послышались следующие слова:

– Говорю тебе, Сен-Томас, что я выиграла; слушай: четырнадцать дам, три валета, это составляет семнадцать, терц-мажор – двадцать, хожу я двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре – вот тебе весь счет, и выходит, что ты проиграл.

– Совсем не весь счет, у вас не было семидесяти двух.

– Какой несносный человек! Но ведь счет записан, вот он. Ну, теперь что ты мне на это скажешь, Сен-Томас?.. Этот дуралей так недоверчив, как и его святой патрон.

– Я скажу: вы так умеете записывать, что у вас вечно оказывается выигрыш.

– Еще чего! Уж не осмеливаешься ли ты говорить мне, что я плутую! Вот это было бы хорошо! Ты мне должен тридцать су.

– Это как так?

– Мы сыграли три короля, каждый по десять су, кажется, не мудрено сосчитать, боже! До чего ты глуп сегодня! Но, послушай, мне все равно, хочешь, я поставлю эти тридцать су на одного короля, сыграем еще разок, у нас есть еще время. Кажется, любезная дочка моя, госпожа де Тюберез заболталась со своим молодым шотландцем, как бишь его Мак… Мак…. Микмак…. ах, у этих шотландцев такие мудреные имена, что я никогда не могу их запомнить. Очень жаль, что он не явился сюда, к моей дочери, в своем национальном костюме. Я обожаю национальный шотландский наряд. Ну что же, сыграем мы еще одного короля?

– Пожалуй, но с условием, чтобы маленький жокей дописывал наш счет.

– Ах, боже мой, как хочешь, я и на это согласна. Но где же этот жокей? Пари держу, что он ушел играть в бабки с уличными мальчишками. И что это вздумалось моей дочке взять себе жокея, который ростом мне только по колена? То ли дело огромные лакеи, те видны издалека. Эй! Жозеф!..

В это время изящно одетая дама, напоминавшая своей походкой некоторые па из качучи, вышла из ближайшего ресторана и, простившись с сопровождавшим ее щеголем, направилась к коляске. Видя ее, кучер проворно вылез из экипажа.

– Черт возьми! Вот госпожа идет… – пробормотал он, – до другого раза наша игра… Дай бог, чтобы она не видела, что я сидел в коляске!

– А, это уж дочь моя! Что так скоро?.. Не имеешь, право, времени поболтать на свободе.

– Боже мой, матушка, с кем это вы так громогласно разговариваете? – Изящная дама подошла к экипажу. – Это в высшей степени неприлично и чрезвычайно мне не нравится. Как!.. Вы опять играли в пикет в моей коляске. Это ни на что не похоже! Как смеют не исполнять моих приказаний! Сент-Томас, ведь я, кажется, запретила вам садиться в мою коляску?

– Сударыня, госпожа Гратанбуль так меня просила сыграть хоть одну партию, что я не мог отказаться; она говорила, что мы здесь часа два простоим.

– Право, матушка, вы неисправимы, вы никак не хотите понять, что если бы принц это увидел, то он бы ужасно рассердился.

– Я думаю, принц-то твой еще не так бы разбесился, если бы увидел, как ты прогуливаешься с этим Микмак.

– Тс! Молчите. Он прелесть как мил, этот шотландец; знатной фамилии, и глава клана.

– Глава клана?

– Посмотрите, какой он мне подарил хорошенький флакончик.

– Пробочка-то на нем золотая, что ли?

– Должно быть… но я хочу ехать, где же Жозеф, отчего его нет, чтобы подсадить меня в коляску?

– Неизвестно куда он пропал, это я его кричала, когда ты подходила.

– Надо его отыскать, не могу же я ехать без моего жокея? Сент-Томас, найдите этого дрянного мальчишку. Боже, какое наказание иметь такую дурную прислугу.

Пока кучер отыскивает мальчика, госпожа его, вместо тога чтобы сесть к матери в коляску, отправляется погулять по аллее и находит там Вишенку и Леона, сидящих на скамье.

Увидев девушку, она вскрикивает и, хватая ее за руку, говорит:




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2625045) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Устаревшая русская мера объема сыпучих предметов – 26,2 литра (прим. ред.).




2


Тонкие, длинные, круто завитые локоны, похожие на штопор и модные эпоху ампир (прим. ред.).