Здравствуйте, люди Андрей Хорошавин Эта книга является моим первым шагом в Большую Литературу. Здесь я разместил свои первые стихи и рассказы. И я надеюсь, что этот шаг будет не последним. Здравствуйте, люди Сборник рассказов и стихов Андрей Хорошавин © Андрей Хорошавин, 2015 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru Миниатюры Суд Случилось это на севере Франции весной 1879 года в небольшом городке Секлен, что недалеко от Лилля. Как в любом захолустье, жизнь в Секлене протекала размеренно и скучно. Развлечения были здесь явлением редким. Исключение составляли только представления заезжих актёров, да заседания местного суда. В такие дни горожане собирались в амбаре для хранения зерна, часть которого отгораживали суконным занавесом. За ним до представления скрывались актёры. На время судебного разбирательства здесь ставили стол и два стула, на одном из которых восседал судья Жюстен, а на другом писарь. Остальным, в том числе и обвиняемому, приходилось стоять. В тот день рассматривали сразу два дела: первое – о краже денег у вдовы Мизерабль. второе – об убийстве лавочника Аварена. Когда в амбар вводили обвиняемого по первому делу, то жандармам пришлось прорываться через толпу собравшихся. Задние вставали на цыпочки, опираясь руками на плечи передних. Передние же отмахивались от задних, как от надоедливых мух, беспрестанно бранясь и шикая. Писарь встал и огласил суть дела: – Вчера, господин Эжен Волеюр, по дороге в Лилль остановился на ночлег в доме, известной всем вдовы Мизерабль. – Зрители загудели. Послышались ядовитые смешки и реплики. – Воспользовавшись положением вдовы, господин Волеюр обещал жениться на ней и провёл ночь в её постели, а на утро сбежал, не заплатив за ночлег и прихватив последние сбережения вдовы. – Количество смешков в толпе увеличилось. Некоторые переросли в хохот и улюлюканье. – Установлено, что господин Волеюр, неоднократно совершал подобное и в других местах. – Писарь сел. Кряхтя, поднялся судья Жюстен. Он с трудом выволок свой огромный живот из-за стола. Изрядно потёртый чёрный сюртук, врезался в каждую складку его тела: – По данному делу господин Волеюр признаётся виновным, и приговаривается к смертной казни через повешенье, которая состоится на скотном дворе по окончании рассмотрения дел. Зал взорвался аплодисментами в предвкушении дополнительного развлечения. Один жандарм ударил, завопившего было обвиняемого в живот, и господина Волеюра утащили из амбара. Следующим в амбар ввели местного сумасшедшего Жиля. Тот улыбался во весь рот и пускал слюни сквозь гнилые зубы. Толпа встретила его хохотом. Несколько кепок, пролетев от задних рядов, шлёпнулись о грудь Жиля. Кто-то свистел. Писарь вновь встал, прервав всеобщее веселье: – Вчера ночью, известный всем сумасшедший Жиль, забрался в лавку Аварена. В лавке Жиль отыскал кусок свиного окорока и начал его есть. Услыхав шум, Аварен спустился в лавку и попытался отнять окорок у Жиля, за что Жиль ударил его по голове разделочной доской и убил. Доев окорок, Жиль улёгся спать прямо на пол рядом с убитым Авареном. Толпа загудела. Жиль, продолжал смущённо хихикать и брызгать слюной. Около пяти минут судья находился в раздумье. Его брови сдвинулись к переносице. Указательный палец теребил нижнюю губу. За тем он встал. Наступила такая тишина, что было слышно, как мышь скребётся в углу амбара. Громко откашлявшись, Жюстен огласил приговор: – Накормите его и отпустите. Ибо он не ведал, что творит. Выпил За окном дождь. В номере гостиницы сыро и холодно. Алымову вдруг дико захотелось водки. Набросив на плечи пиджак, он спустился в бар. Стилизованное под трактир заведение пустовало. Дощатые полы. На столах льняные скатерти. Из колонок несётся «Барыня». Как из-под земли появился половой в красной косоворотке с полотенцем на согнутой в локте руке. – Чего изволите! – Любезный, Смирновской грамм двести и закусить. – Сию минуту! Половой исчез. Усевшись за свободный стол, Алымов осмотрелся. Справа, сдвинув два стола вместе, гуляла, если можно было так выразиться, компания, из десяти человек. Ни каких дам. Одни мужчины. Они вполголоса беседовали о чем-то, опираясь локтями о стол и сблизив лица, не нарушая спокойной обстановки. Больше никого. Появился половой. Графин водки. Рюмка. На фарфоровом блюде, на листе салата уютно уместились солёные огурцы, зелёный помидор, маринованные перцы, головка чеснока. Всё пересыпано маслинами. Рот Алымова наполнился слюной. – Кто такие? – Алымов кивнул в сторону компании. – Колдуныс. С обеда гуляют. У них тут, что-то вроде съезда. – Развелось их… Даррмоеды. – Алымов взялся за вилку. Половой наполнил рюмку и удалился. Целясь вилкой в огурец, Алымов выдохнул, поднял рюмку, и замер с открытым ртом. Сдвинув брови, огурец смотрел ему прямо в глаза. – Что такое?! – Алымов склонился над блюдом. Огурец как огурец. Ни глаз, ни бровей. Одни пупырышки. Пора брать отпуск. – Ну, – опрокинув рюмку, он вновь потянулся вилкой к огурцу. Тот, изогнувшись, ловко увернулся и пискнул: – Ты чё делаешь?! Водка встала в горле. Продавив её внутрь, Алымов прохрипел: – Что …, ппростите? – Я говорю, куда тычешь? – Ну, чё такое? – рядом завозились ещё два огурца. – Только уснули! – Этот в меня вилкой тычет! – пискнул первый. – Что-о?! – теперь уже все три огурца впились глазами в Алымова. Вилка со звоном упала на пол. Перцы вздрогнули, прижались друг к другу, и заорали: – Помогите! Едя-ат!! – Пусть только попробуют, – помидор выдвинул нижнюю челюсть. – Рассолом залью! – А, я с зубами!! – прыгал чеснок. – А, нас больше! – пищали маслины. Лист салата поёрзал-поёрзал по блюду и захрапел. Глаза Алымова наполнились ужасом. Он вскочил, опрокинув стул, и бросился в номер собирать вещи. Щёлкнул секундомер. – Две минуты, тридцать секунд. Рекорд дня, господа. Кто следующий? – Я. – Парнишка, с глубоко посаженными глазами поднял руку. В баре наступила тишина. Компания за сдвинутыми столами склонилась над планом гостиницы. – Давайте из пятьсот шестьдесят первого. – Не. У него больное сердце. Лучше толстуху из двести десятого. – Хорошо. Вызываем. Все откинулись на спинки стульев, взялись за руки и закрыли глаза. Любовь Утром Витя открыл глаза и почувствовал – всё изменилось! Всё изменилось в нём, и мир вокруг стал другим. И всё потому, что сегодня ночью ему приснилась Маринка. Маринка Гаврикова – чистюля и отличница, с которой они вот уже пять лет учились в одном классе, и на которую он не обращал особого внимания до самого сегодняшнего утра. Он лежал, заложив руки под голову, смотрел в белёный потолок и прислушивался к тому, что происходило внутри. А внутри, в самой середине груди, всё раздувался и раздувался горячий воздушный шар. От него разливалось тепло, и тело становилось лёгким как перо, готовое взлететь при малейшем дуновении. Перед глазами плясали два пышных хвоста, всегда пахнущих чем-то приятным, и опускающихся до самых Маринкиных плеч. Золотистые и блестящие, аккуратно перетянутые двумя белыми капроновыми бантами, они плавно покачивались, касаясь её, чуть оттопыренных, просвечивающихся на солнце ушей. Они падали на её локти, когда она, склонившись над тетрадкой, старательно выводила авторучкой большие круглые буквы. Они порхали как две большие бабочки, когда на уроке физкультуры Маринка неслась по беговой дорожке стадиона раскрасневшаяся, с каплями пота на лбу, со сверкающими глазами, хрупкая и обтянутая спортивной формой. Шар в груди раздулся до гигантских размеров и Витя тяжело вздохнул. Ему захотелось прикоснуться щекой к Маринкиным хвостам и вдохнуть их запах. В комнату заглянула мама: – Не спишь? – Мам?! – Витя посмотрел ей прямо в глаза. – Можно я сегодня в школу не пойду? – С чего это? Ты не заболел, сокол?! То-то я слышу – всё утро вздыхаешь. – Мама присела на край кровати и торопливо приложила тёплые губы к Витиному лбу. – Температуры вроде нет. – Да я не болею! – Опять с Гошкой подрались?! – Да не дрались мы с Гошкой! Просто… ну, можно не ходить сегодня? Мама внимательно осмотрела Витины глаза, ощупала горло. Зачем то пробежалась пальцами по его волосам. – Что с тобой, сынок? – Да так… – Витя опять вздохнул, перевернулся на живот и, подперев подбородок кулаком, уставился в окно. – Нужно! За окошком ярко светило весеннее солнце, шелестела трава, и звонко чирикали воробьи. Через открытую форточку комнату наполнял густой запах распустившихся за ночь черёмух. Тёплый ветерок покачивал край белой тюли. Мама смотрела на стриженый затылок сына и тревога на её лице постепенно сменялась доброй теплой улыбкой. Неоконченный портрет – Агха-а!! – Дворничиха Баба Маша неслась, как в последнюю атаку. – Вы шо это тута гхадите? А?! Двое подростков, мальчик и девочка сидели на корточках, лицом друг к другу, улыбались и рисовали мелками на асфальте. «Не убегают!» – Думала Баба Маша. – «Совсем наглость потеряли!» – Я кому гховорю? А?! А, ну!! – Баба Маша взмахнула метлой. Дети встали. Их взгляды стали серьёзными. Они вскинули подбородки, сощурили глаза и поджали губы. – Вы шо гхадите, я спрашиваю, тута!? Это вот шо? – Баба Маша ткнула метлой в лицо женщины, нарисованное на асфальте. Голову женщины покрывала вуаль. Из-под вуали тонкими вьющимися нитями опускались волосы. Отдавало средневековьем. Притягивал взгляд женщины. Казалось, что она смотрит сквозь вас, уносясь мыслями куда-то далеко-далеко в будущее. Её плечи открыты, а ниже белым мелком была намечена тонкая полоска, разделяющая грудь. За спиной женщины прорисовывался необычный пейзаж. На этом работа над портретом была прервана. – Это шо за гхадость вы тута устроили, а? А дальше, шо – сиськи? А потом…, потом, что я вас спрашиваю?! А?! Блядей гхолых рисовать мне тута?! Ах, вы ссучата недоношенные. Ещё женилки не обросли, а туда же, баб гхолых рисовать! И гхде-е?! – у подъе-езда! На-ате, люди добрые, любу-уйтися на эту страмату! Да?! – Баба Маша снова взмахнула метлой. – Я вас спрашиваю!! Мальчик и девочка не сходили с места. Они молчали и смотрели в глаза бабе Маше. Только мальчик встал ближе к девочке, прикрыв её собой. – Мы детства не видали, работали, воевали, только, шо бы вам жисть лучшее сделать, а вы?! Это благходарность?! У-у, глаза ваши наглючие! Бесстыжие глаза-а! – Она обратилась к девочке. – А ты, шо же это, проститутка малолетняя, делаш, а? Тебя мать для того рОстила, шо бы ты в эти то годы уже по подъездам женихалася. С малолетним кобелём тута, а?! Девочка опустила голову и нахмурила брови. Лицо мальчика покрыл румянец. – А ты гхлаза, гхлаза-то свои бесстыжие не пря-ач! Иш! Умела нагхадить, умей и отвечать! А ты чего, скулищщами игхрашь? Иш, игхрает он! Щас вот ка-ак перетяну-то по жжопе, враз у меня всё усвоишь. Нянькаются тута с имя, нянькаются. Педегхогхичискии подходы ищуть. Я-то вам нашла б подход. С нами ни кто не нянькался. Батя сымет ремень с бляхой, и весь подход. И ничё-о, не хужее вас повырастали! Вона шо понастроили вам тута! – Баба Маша описала метлой полукруг в воздухе. – А ну марш отседова, шо бы гхлаза мои вас тута больше не видали. Мальчик и девочка взялись за руки, развернулись и ушли. А баба Маша напевая: «Броня крепка и танки наши быстры…» – принялась стирать с асфальта неоконченный портрет Джоконды. Сказка, про глупого енота Однажды утром, звери юго-западного леса проснулись и поняли: «Свершилось». В их речке теперь будет базироваться флот. Да не чей ни будь, а восточного леса. Там у них всё по-другому, и лес больше, и ужи толще. В общем, пойдёт теперь совсем другая жизнь. Работа будет, еда, деньги. «Поживём ещё», – подумали звери юго-западного леса и ломанулись к реке, что бы место получше получить. Енот опоздал. Жил он у западных болот, потому и опоздал. Прибыл к шапочному разбору. Но место всё же получил. Можно сказать из горла вырвал, у суслика. Поставили его на лодку, палубным матросом. И полоскал енот с 08:00 до 17:00 палубу, благо образование позволяло. Жизнь пошла размеренная, сытая. Бока у енота разгладились. Шерсть заблестела. Да и в кошельке кое-что появилось. Енот на родню с западных болот свысока поглядывать начал. Прошёл месяц другой. Всё шло как обычно. С 08:00 до 17:00 работа. Потом пиво с друзьями, потом домой – в новую норку к счастливой жене и сытым детям. И всё бы хорошо, но в последнее время стал замечать енот, что изменилось вокруг что-то. И капитан вроде тот же, а смотрит, будто насмехается. И работа та же, а вроде тяжелее стала. Распоряжения эти: «Тут дотри, там домой. Почему тут не блестит? Раньше блестело, а теперь не блестит». И паёк давно увеличить пора, и зарплату поднять. Нору расширять надо. Жена хочет, что б дома всё, как за дальним морем было. И рожи эти восточные надоели. Ходят тут. Улыбаются. Короче возроптал енот. Начал в пивной мыслями своими делиться. Кто-то поддакивал. Кто-то подальше отодвигался. Барсук отвёл его как-то в сторону и говорит: – Ты чё? Тебе плохо живётся, что ли? А ну как с работы нагонят, что тогда? А енот лапы в бока: – Вот только пугать меня не надо! Я у себя дома! Что хочу, то и говорю! А этих восточных давно проучить нужно! – Ну как знаешь, – сказал барсук и ушёл. – А вот я с вами, гражданин свободного леса, целиком и полностью согласна. Енот оглянулся. Рядом с ним сидела маленькая чёрненькая обезьянка. – Вы кто? – улыбнулся енот. – О, вы меня не знаете. Я недавно тут. Приехала из-за дальнего моря. – Из-за дальнего моря?! – Енот чуть пивом не поперхнулся. – Да-да. Оттуда. – Обезьянка улыбнулась во весь свой зубастый рот. – Мы там давно знаем про вашу беду. И готовы помочь. – Помочь?! – Да-да. Именно так. – Да, что же мы…? Так это же…! Из-за дальнего моря?! – Енот перевёл дух, и тут его прорвало. – Наконец-то!! Он буквально бросился обезьянке на грудь и зарыдал: – Измучили нас эти восточные. Денег не дают. Еды не дают. Говорят, что за это работать нужно. А мы, что рабы им. Оккупанты проклятые. Обезьянка улыбалась и гладила енота по вздрагивающим плечам: – Ну-ну. Уймитесь. Мы вам поможем. Завтра вы, как и многие другие, такие же не равнодушные к судьбе отечества, придёте на берег и скажете этим восточным свиньям: «УБИРАЙТЕСЬ ИЗ НАШЕГО ЛЕСА!!!» Он так и сделал. На другой день, получив пинка, енот вылетел с работы. Кинулся он, было добрую обезьянку искать, но её и след простыл. Пришлось еноту возвращаться обратно к западным болотам. Вышел он на берег. Огляделся. Вокруг сырость, грязь, волки воют. Сел енот на траву и заплакал. Вася Тихий, пахнущий цветами, свежей травой и берёзовыми листьями, июньский вечер, ласково укрывал всё вокруг тонкой подрагивающей в тёплых объятьях ветра, вуалью. Сегодня Василий решил отдохнуть от дел и оттянуться на все сто. Да и сложилось всё как нельзя кстати. С утра уладил разногласия в семье, днём побывал в совете распределения льгот и, на этот раз всё прошло без проволочек. А к вечеру, можно сказать, просто повезло. Здоровенный пьяный матрос, пахнущий смолой и верёвками, уснул на вверенной Василию территории. То-то было радости, когда вместе с чувством насыщения, по телу разлилась приятная хмельная истома. Триллионом голосов, он, Василий, был признан героем дня и награждён направлением на карнавал в зону отдыха, специально созданную для отличившихся членов социума. Именно по этой причине, приведя себя в надлежащий вид, Василий, что есть духу, несся на встречу к, по праву принадлежащим ему, удовольствиям. М-м… Зона отдыха! Что там подают! Какие девочки! И всё это до самого утра! Ботфорты начищены до зеркального блеска, чёрный бархатный камзол, чёрная шляпа с белым пёрышком и, как сочный заключительный аккорд всей композиции, пышная и красная, как кровавая пена, грангола. В брюшке приятно перекатывалась капля хмельной матросской крови. У входа дежурил субъект странной наружности. Василий поправил шляпу и широко, насколько позволял хоботок, улыбнулся. – Направлэние! – пробубнил тот, не обращая на костюм Василия никакого внимания. Василий спешно скользнул лапкой в карман и… внутри похолодело. Карман был пуст. – Ну?! – субъект прищурился. – Гидэ? – Сейчас, сейчас! – Василий лихорадочно обшаривал все имеющиеся карманы дрожащими лапками. – Здесь где-то… Было. – Бэз направлэния нэ пущу. – Дома забыл. В куртке. – Вася умоляюще сложил лапки перед собой. – Нэт. – Субъект взялся за дверную ручку. – Подождите!! Это же я! Тот самый, – Василий, чуть не кричал от обиды, – который матроса нашёл. – А-а. – Субъект сыто улыбнулся. – Хороший матрос. Чем докажешь? – Я?! Дда, вот же! – Василий придвинул свой хоботок, на кончике которого блеснула красная капелька, к хоботку субъекта. Тот, смакуя, втянул её, и глаза его округлились. – Брат! – воскликнул он торжественно. – Ми с тобой одной крови – ты и я. Заходы дарагой. – И радостно пропищал в темноту дверного прохода. – Смотрите, кто пришёл! Шквал оваций и оглушительный писк нескольких миллиардов пьяных комаров хлынул навстречу счастливому Василию. Переправа 212 век до нашей эры. Сицилия. Сиракузы доживают свои последние часы. Два года изнурительной осады. Греки не сдались, а Рим не мог больше терпеть. Наступило время последнего штурма. Куцые римские шлемы замелькали на стенах. Греки сопротивлялись яростно. Зная, что пощады не будет и город уже не удержать, погибая, они старались забрать с собой как можно больше ненавистных всему миру сынов волчицы. Безысходность удвоила силы осаждённых. Они не просили пощады, а сами искали смерти. С искажёнными злобой окровавленными лицами, они бросались на врага, повергая его в ужас и заставляя пятиться и отступать. Римляне посыпались со стен. Сначала по одному, затем группами. Вот уже в глазах сиракузцев вновь блеснул огонь надежды. Взвыли победно медные трубы. Но в этот момент страшный рёв разлетелся окрест. И небо содрогнулось от этого рёва, рвавшегося из тысяч ликующих римских глоток. Не выдержав напора, рухнули ворота, и легионы Марцелла, железной безжалостной рекой хлынули в город. Началось избиение. Солдаты убивали, разрушали дома. Но с ещё большим остервенением они рубили ненавистные им механизмы, убившие за время осады столько римлян, сколько не смогли убить орды Ганнибала за всю войну. Разгорячённый боем легионер ворвался во дворик и остановился в нерешительности. Посреди двора, не обращая внимания на происходящее, на деревянной скамье сидел человек. Ветерок шевелил края его тоги и чёрные, местами выбеленные сединой волосы. Человек держал в руке ивовый прут и рисовал им на песке непонятные для солдата знаки. Меч опустился сам собой. Человек взглянул на легионера и улыбнулся. В глазах сверкнула озорная искра. Он спокойно произнёс: – А. Вы уже здесь. Только прошу, не стирайте формулы, – и невозмутимо продолжил писать. – Что-о?! – Легионер заревел как бык, и взмахнул мечом. – Жми-и!! Гладий, издав тонкий свист, рассёк воздух. Глаза легионера округлились, и он в страхе бросился бежать. Рубка наполнилась звонким смехом. Молодые лица. Тонкие пальцы проворно перебирают клавиши на панели. – Успел? – Успел, успел. Щас закрою портал и пойдём, посмотрим. Девушка в нетерпении запрыгала на месте. Комбинезон, плотно облегающий её стройную фигуру, окрасился оранжевым. Парень щёлкнул последнюю клавишу и сорвался с места со словами: – Кто последний – тот хвост кибриолиса! – Так не честно!! – Девушка бросилась за ним. Они миновали ещё одну рубку. Хохоча, пронеслись по длинному овальному коридору и остановились у прозрачной панели. За стеклом, на деревянной скамье сидел человек. Тога свисала мягкими складками. Чёрные с проседью волосы падали на высокий лоб. Человек что-то писал на песке ивовым прутиком. Парень пропустил девушку ближе к панели: – Смотри. – Кто это? – Не знаю. – Он положил руку её на плечо. – Но вот, что интересно. Я их уже столько переправил, и каждый раз всё одно и то же. – Что одно и то же? – Да они все какие-то одинаковые. – Парень чуть выгнул губы. – Они даже не понимают, что произошло. Они просто не замечают ничего вокруг. Они все, что-то пишут, пишут, и для них самое главное, что бы было чем и на чём писать. – Чудно. – Девушка повернулась и поцеловала парня в щёку. – А зачем они нам? – Не знаю. – Он крепко прижал её к себе. – Решением правительства их всех переправляют в наше измерение. Говорят, ТАМ они не нужны. ТАМ главное деньги, слава, власть. ТАМ их убивают, морят голодом, изводят насмешками, считая сумасшедшими. Вот правительство и забирает их сюда. – А что такое деньги? – Она поцеловала его ещё раз. – Не знаю. Пошли. А то до следующего сеанса осталось тридцать минут. – Кого переправляем? – Без понятия. Знаю только, что этого на костре сжечь должны. – Ужас какой! Бежим скорее! Кто последний – тот бакура! И молодые люди, с шумом, умчались вглубь овального коридора. Кофе – Анна, Тимур, Регина Павловна, скорее! – Растрёпанная рыжая девушка – младший научный сотрудник отдела почвоведения, ворвалась в пищевой отсек научной космической станции «Марс», шелестя белыми бахилами. – Что случилось, Вика?! – Все, кто на этот момент находились в отсеке, повскакивали со своих мест. – Скорее! Причалил транспортный челнок! Наконец кофе привезли!! – Урра-а!!! – Народ бросился по центральному проходу к грузовому шлюзу. – Какой кофе то?! – спрашивал Тимур на бегу. – Точно не знаю! – Ух, всё равно хоррошо! – Анатолий Сигизмундович получил один пакет и уже ушёл в бар. – Что ж ты сразу-то не сказала?! Развернувшись, все рванули обратно. Слух о кофе распространился мгновенно. К бегущим присоединялись работники других отделов. По мере приближения к бару, поток страждущих неумолимо рос, подобно огромной, пенящейся белыми комбинезонами, гомонящей волне. В итоге, в бар ворвалась толпа из тридцати пяти серьёзно настроенных учёных, с горящими глазами и ртами полными слюны. Представшая перед ними картина, заставила всех остановиться. В полумраке бара, по всей длине стойки белыми фарфоровыми боками сверкали кофейные чашки. Блюдца переливались ободками и маленькими серебряными ложечками, разместившимися на их краях. Стойка подсвечивалась снизу и потому пар, плавно поднимавшийся над чашками белыми шлейфами, казался всем сказочным туманом. А за стойкой, как добрый волшебник, с тёплой улыбкой на губах, стоял директор станции Анатолий Сигизмундович. Голоса и шаги стихли. Кто-то тихо ахнул. Наступила торжественная тишина. Все жадно тянули воздух носами. И тогда, среди этого безмолвия, чудным баритоном, прозвучал голос директора: – Ну, что, братцы? Истосковались?! Все бросились к стойке. Задвигались стулья. Зазвенели ложечки. Первые восторженные возгласы потонули в общем гвалте. Глаза искрились добротой и весельем. Светились улыбками лица. Кто-то вскакивал со своего места, потом опять садился. Тихо заиграла музыка. Отовсюду слышался смех. Бар наполнился волшебным ароматом, теплом и радостью. Люди говорили, говорили и никак не могли наговориться, словно увиделись ненадолго и впервые. Они говорили о главном, и даже время замедлило свой ход. Час тянулся за часом, как пар над кофейными чашками, а беседа всё не кончалась. За иллюминаторами, мерцая холодным светом звёзд, чернел бездонный космос. Но он уже не казался таким бесконечно мрачным и пугающим. Белея полярными шапками, в девяти тысячах километров от станции, плыл Марс, давно заждавшийся своих новых обитателей. А они, эти самые обитатели, сидели, забросив все дела, болтали и пили кофе. И не было в этот миг никого счастливее их, во всей вселенной. Подруги Ещё один тёплый осенний день перевалил за половину. Ветер стих, и только жужжание мух, суетившихся над мусорным баком, да шуршание опавших листьев нарушало, укрывшую всё вокруг плотным покрывалом, тишину. На кирпичной ограде сидели двое – девушка и кошка. У девушки бледное лицо, чёрные, падающие на плечи волосы. Чёрное пальто застёгнуто на все пуговицы. Изорванные колготки, чёрной паутиной оплетали белую кожу ног. Тяжёлые чёрные ботинки. Кошка, от кончика хвоста и до усов была чёрной словно уголь. Глазея по сторонам, они в полголоса обменивались впечатлениями. – Чё смотрят? Не видели, что ли? – Во, во. О, глянь, лысый опять на твои колготки пялится. – Вижу. А, вон тот, полосатый с коротким ухом, на тебя. – Да, ну! Ещё чего. Даже голову не поворачивает. – Это он щас не поворачивает. А как отвернёшься, он сразу зырк из-за мусорного бака и косится. И рыжий то же. – Да, прям! Наговоришь. – Кошка выгнула спинку и потянулась. – Хотя рыженький ничего. – Я и говорю. – А лысы-ый… Глаза проглядел. Глянет на твои коленки, и сразу за кисточку. Красит мол. А дышит не ровно. – Да, вижу я. Ты, лучше вон туда глянь. – Куда? – Ну, вон, справа. За вторым рядом в синем комбинезоне с граблями. – А-а, вижу, вижу. Ой, бедненький, щас шею свернёт. А граблями так и возит. Старается. Подружки переглянулись и прыснули. Девушка в кулачок, а кошка закрылась хвостом. На тропинке появился худой, пятнистый кот, со злыми зелёными глазами. – Ну, всё! – Кошка вновь выгнула спинку дугой, широко зевнула и улеглась. – Щас драка будет. – Ух, ты-ы! Драка? – Щас с рыжим сцепятся. За меня. Рыжий и пятнистый, приняв угрожающий вид, сблизились. Полосатый поспешил ретироваться, а эти, громко воя, начали ходить кругами и колотить хвостами по траве. Глаза у обоих горели огнём. Шерсть дыбом. Рабочий в синем комбинезоне прекратил работу и, прислонив грабли к оградке замер, ожидая развязки. Лысый наяривал кисточкой по памятнику, бросая короткие взгляды то на девушку, то на котов. А те, замерев на секунду, бросились в бой. Раздался дикий визг. Полетела шерсть. Поднялось облако пыли. И среди этого облака, сцепившись в орущий клубок, катались два разъярённых кота. Но уже через секунду они разжали объятья, бросились в разные стороны с задранными хвостами и скрылись из виду. – Хм. Драка. Я даже разглядеть ничего не успела. – Возмутилась кошка. – А кто победил, хоть? – Не знаю. По-моему – ничья. – Скукотища-а. – Девушка вздохнула и выгнула губки. – Может, познакомиться с мужчинами? – Давай! А я тут побуду. Ещё раз вздохнув, девушка состроила на лице невинную гримаску и оторвалась от ограды. Широко раскрыв объятья, она поплыла в метре над землёй в сторону рабочего. – Мужчи-ина-а! Разрешите с вами познако-омиться, – прогудела девушка, вытянув губы трубочкой. Грабли сухо стукнули черенком об оградку. За калиткой, голубой молнией мелькнул комбинезон. Девушка плавно развернулась. Лысый то же исчез. Из перевёрнутой банки ещё лилась краска, окрашивая траву в кроваво-красный цвет. В метре от банки лежала брошенная кисточка. Девушка подняла её и нарисовала на неокрашенной поверхности памятника смешную рожицу. Оставив кисть рядом с банкой, она вернулась к ограде, на которой кошка уже изнемогала от смеха. – Вот так всегда. Только пялиться и могут. А как дело доходит до серьёзных отношений – бегут. – Темнеет уже. – Ага. – Ну, что? Пока? – Пока, подруга. – Завтра будешь? – Буду, если дождь не пойдёт. – А, я и в дождь. – Никто не придёт в дождь. – Мои приду-ут. А, рыжий первым. – Ага! Всё-таки запала на рыжего? – Вот ещё. Ни на кого я не запала. Просто приятно, когда на тебя хоть иногда смотрят не просто так, а… как на женщину. – Кошка постояла в задумчивости. Качнула хвостом. – Слушай, подруга, ну, как тебе сейчас? – Да, если честно, не поняла ещё. Вроде уже ничего. До того как скинуться – колготки покоя не давали. Из-за каждой затяжки комплексовала. До истерики доходило. Я их бритвой прямо на ногах резала. А, теперь пофиг. А, тебе? – Меня когда вешали, узел оказался сбоку и шея от верёвки чуть искривилась. Но это ладно. Я вот думала, что хоть сейчас блохи доставать перестанут. Не-е… – Кошка бросила грустный взгляд в сторону заходящего солнца. – Как грызли, так и грызут, сволочи. Может они тоже того…? Как и мы. – Может. – Ну, пошли, что ли? Солнце уже садится. – Пошли. Они ещё раз ласково посмотрели в глаза друг другу и разлетелись, каждая к своей могиле. Старики Сегодня восьмое марта. Закончив дела, Егор отъехал от автостоянки в половине восьмого вечера. Супермаркет. Коньяк, шампанское, икра, копчёная лососина, крабы, цветы. Забрал с утра заказанный торт. Подарки жене и дочери купил заранее. Теперь домой. Под ровный гул двигателя вспомнилось детство. Школа. Смерть родителей. Милая добрая бабушка. Потом умерла и она. Вспомнился кисло-приторный запах нищеты и одиночества. Три года детдома. Армия. После армии автопарк. Потом бизнес. Челночил. Бомбил. Сначала место на рынке, потом киоск, потом магазин. Десять лет не разгибаясь. Но всё не зря. Есть автомобиль, есть квартира, есть дело. Жена рада, дети счастливы. Егор крепко стоял на ногах и уверенно смотрел в будущее. Вот и дом. Оставив автомобиль на стоянке, Егор, не дожидаясь лифта, пулей взлетел по лестнице. Все уже в сборе. – Папа пришёл!! – Дочь повисла на плече. На другом повис сын. Егор присел, отставив пакет с продуктами и торт подальше. Не выпуская букета, прижал к себе обоих. Поцеловал дочь в щёку, сунул в руку коробку со смартфоном: – Поздравляю, кузнечик. – Урра-а!! – Дети унеслись в детскую. Защебетали. Из кухни появилась жена. Изогнувшись, оперлась о стену. Чёрное платье сверкает блёстками. В круге декольте – белая гладкая кожа. Кошка. Томно мяукнула: – А мне-е? Притянув жену к себе, поцеловал в щёку, глаза, губы. Шипы укололи сквозь сорочку. За плечи развернул её лицом к зеркалу. – Закрой глаза. Закрыла. Вся напряглась в ожидании. Егор аккуратно щёлкнул застёжкой на её шее: – Можно смотреть. Бриллианты вспыхнули и отразились яркими искрами в её синих глазах. Щёки порозовели. Победный взгляд. Развернулась. Прильнула. Обвила руками. Поцеловала так, что сладко заныло в груди. Из зала выглянул Борис: – Та-ак! Гости с голоду помирают, а они тут целуются. Ва-аль! Ты глянь! Появилась Валентина, жена Бориса: – Ой! Какая прелесть!! Светка-а, ты королева. Егор, почему ты не женился на мне! А?! – Так! – Светлана плюхнула цветы в вазу, подхватила пакет и торт. – Мужики, открывайте, наливайте. Валя, быстро всё режем и за стол. Стоя выпили «За дам». Поели. Выпили ещё. Заговорили. Дети то влетали, то уносились воробьями, наперебой демонстрируя взрослым возможности смартфона. Из музыкального центра тихо лилась простая мелодия. Всё шло как обычно. И вдруг общий гомон разрезал протяжный скрипучий звук. За ним ещё один. – О, господи! Когда же это уже кончиться? – Светлана закатила глаза. Гости поджали губы. – Что это?! – Егор нахмурил брови. – Да соседи снизу. С шести часов. Сначала скрипка пилит, а потом поют, будто кошку давят. В подтверждение её слов дрожью залилась скрипка, и тонкий старушечий голос затянул: – Отцвели-и. Уж давно-о. Хризанте-емы-ы в саду-у… – Та-ак! – Егор встал. Светлана округлила глаза. Валентина прижала руки к груди: – Может, ну его. – Да, не ну его! – Борис то же встал. – Не ну его! Они тут не одни! Егор, если, что – я на площадке. Ступеньки. Обшарпанная, давно не крашеная дверь приоткрыта. Секунду помедлив, Егор толкнул её и… замер. Запах! Детство голодным бездомным щенком бросилось к его ногам из полумрака прихожей. – Бабушка! Бабушка! – Он бежит по тёмному коридору, шлёпая босыми ступнями по холодным доскам. Тонкой полоской, из-за неплотно прикрытой двери льётся свет. Дверь распахивается. Впереди стена из белых халатов. Он протискивается вперёд. – Бабушка, я пришёл!! Неестественно жёлтое лицо. Пряди седых волос. На глазах, как дыры, два жёлтых пятака. Соседка с опухшими, полными слёз глазами. – Егорушка. Бедный мальчик. Что же будет? – Бабушка? – Егор вошёл в комнату. Остановился осматриваясь. Белёные стены местами в трещинах. Провисший подоконник. Герань. Серые занавески. Кровать. Стол. За столом двое стариков. На столе дешёвый портвейн, плавленый сыр, хлеб, шарики варёной картошки в синей тарелке. В руках мужчины скрипка. Женщина ещё во власти мелодии: – Вы, что-то хотели, молодой человек? – Что? – Егор пристально всмотрелся в её лицо. – Я говорю, вы, что-то хотели? Егор прижал пальцы к глазам. Несколько раз с силой зажмурился. Выдохнул: – Ннет. Ничего. Извините. Я… – Медленно развернувшись, он направился к выходу. Остановился, вернулся в комнату. Старики спокойно смотрели на странного гостя. Егор помедлил и спросил подрагивающим голосом: – Простите. Я могу вам чем-нибудь помочь? Стихи Цыганка На базаре спозаранку Шум. Сбегается народ, Черноглазая цыганка Там танцует у ворот. Смоль волос. Глаза сверкают, Щёки алые горят. Юбки пламенем пылают, И волнуют. И пьянят. Гибкий стан. Тугие груди. Бубен с лентами вразлёт. Ради бога, дайте люди! Дайте мне пройти вперёд! Дайте вволю насмотреться Этой дикой красотой. Дайте сердцу отогреться Этой страстью огневой. Дайте только прикоснуться К этим огненным губам. И забыться. И свихнуться. И упасть к её ногам. А она всё ближе, ближе. То плечами поведёт. То опустит бубен ниже, То над головой взметнёт. То помчится кобылицей, То падёт змеёй в траву. Не уже ли всё мне сниться? Или это наяву? Вот она уже по кругу Бубен с лентами несёт, И монетки бьют упруго, Осыпаясь в бубен тот. Подошла. Ожгла глазами. Вдруг за шею обняла. И исчезла меж рядами. Буд-то вовсе не была. Я потом в трактир спустился. Заказал коньяк с икрой. У стола засуетился Расторопный половой. «Долгой жизни, всем цыганам!!» Поднесли мне коньяка. Я в карман. А по карманам. Ни часов, ни кошелька. Краси Мчись расшива над водою, Темноту огонь рассей, Мы калёной острогою Вам наколем карасей. Дома ссыплем всё в корыто, Да с колодезной водой, Будет рыбка перемыта. Заискрится чешуёй. Мы ножом её оскоблим, Вынем жабры, потроха, Снова вымоем, посолим, И пускай лежит пока. Режем лук зелёный мелко. С ним немного чесноку. И смешаем на тарелке, С чёрным перчиком муку. А на печке раскалённой Сковородочка стоит. Пахнет семечкой палёной Масло. И уже дымит. Мы в муке валяем быстро Карасей. Зачем мука?! Что бы коркой золотистой Покрывались их бока. Что бы плавники хрустели, Что бы по усам текло, Что бы… Что, вы, в самом деле?! Всё! Готово! Всё дошло. Карасей кладём рядами На поднос. А по рядам Сыплем лук, чеснок и ставим Быстро всё на стол. А там Хлеб, картошка, хрен с морковью, Со сметаною горшок. Ешьте люди на здоровье, Мы наловим вам ещё. Осень Звучала музыка во мне, Шуршаньем падающих листьев. Горела под лазурной высью Земля в оранжевом огне. Звучала музыка во мне. Дождём звенела на карнизах. И звёзды вздрагивали в брызгах, И отражались на окне. Над лоном скошенных полей, Стремясь в неведомые дали. Звучала музыка печали, Унылым криком журавлей. А школьный двор искрил глазами, И рвался ввысь сквозь микрофон Смех рыжей школьницы с бантами. И колокольчика трезвон. И георгином пахла полночь. И поцелуи – сладкий мёд. Я сердце музыкой наполнил. Пусть в сердце музыка живёт. Я очарован этой тайной. Я покорён. И счастлив я. Люблю тебя необычайно! Ах, осень! – музыка моя. Битва Играет солнце на стволах, Кирасы как огонь. Закусывая удила, Храпит горячий конь. Штыки вперёд! Знамёна вверх, Подобные орлам. А, тем, кто примет тяжкий грех, Пусть всё зачтётся «Там». Разорван воздух и ядро Врезается в ряды. С гусаров сыплется перо — Не миновать беды. Редуты рвутся, как картон Под залпами врагов. Атакой левый фланг сметён У войска твоего. Противник смел, упрям и зол И в битвах искушён. Он за победою пришёл И не уступит он. Он жмёт по флангу, что есть сил Трещит ретраншемент. И в ходе боя наступил Критический момент. Но сердце бьётся горячо Ещё горит звезда. Не вырос крепкий дуб ещё Для твоего креста. Введён резерв, и враг отбит, Но вечер подошёл. И мама требует сложить Солдатиков под стол. И генералы засопят, И будет кончен бой. Пускай солдаты мирно спят В коробке голубой. Над миром ночь раскинет сеть Погаснет свет в домах. И будет лишь луна блестеть В мальчишеских глазах. Баллада о пирате Скажи нам приятель, Куда ты идёшь? Садись, у стола не робея. Забудь, что за окнами ветер, дождь. Тебя мы вином отогреем. Вино, как свободного неба глоток. Усталую душу согреет. И хлынет наружу как слёз поток. Словами, что в памяти зреют. Был смел я и весел, и как то весной. Влюбился в прекрасную Бекки. Я крест ей с себя подарил золотой. В любви ей признался навеки. Но дочкою лорда Ребекка была. Горда, неприступна, надменна. С крестом, мою веру в любовь забрала. Смеялась в глаза откровенно. Я в Чарльстаун далёкий скорей поспешил. Покинув свой дом без возврата. Я с дьяволом спелся, и выбрать решил. Нелёгкую долю пирата. У старых причалов гремят якоря, Под флаг обречённых сзывая. Средь них оказался тогда и я, За пазухой кортик сжимая. Вот как-то под вечер, корабль чёрный наш, Столкнулся с торговым фрегатом. И с мостика грянуло: «На абордаж!» И дико взревели пираты. От пушечных ядер кипела вода. Визжала картечь как живая. И стали багровыми волны тогда. И чайки кричали стеная. Мы трупы бросали, веселья полны. Пьяневшим от крови акулам. Ром лился рекой. Вдруг при свете луны. На палубе, что-то блеснуло. Туда поспешил я. Но, что, же со мной?! Слезами наполнились веки. Зловеще поблескивал крест золотой. На шее убитой Ребекки. Сражённая пулей лежала она. Горда, неприступна, надменна. В открытых глазах отражалась луна, Смеясь надо мной откровенно. Я смерти искал в абордажном бою. Я пил, заливаясь текиллой. Но так и не умер. А душу мою. Проклятая Бекки сгубила. В камине лениво огонь догорал. Ушёл он, как прежде не весел. И только рубаху его раздувал. Солёный неистовый ветер. Зеркало Стоит в чулане зеркало, Где тихо и темно. Никто в него не смотрится Уже давным-давно. Стоит оно укрытое Покровом дорогим. И тайна позабытая Скрывается под ним. Бежит к старухе девушка, Невинна и чиста: – Скажи, зачем здесь спрятана Такая красота? Крестясь рукой холодною, Старуха ей в ответ: – Живёт там ведьма злобная Уж много, много лет. Кто, ровно в полночь, с зеркала, Покровы уберёт. Того она, несчастного, К себе уволочёт. В ночи часы двенадцать бьют, Весь дом спокойно спит. Идёт к чулану девушка, В руке свеча горит. Сердечко неуёмное Колотит всё сильней. Снят полог. Ведьма тёмная, Явилась перед ней. Она глазами чёрными На девушку глядит. И тащит, тащит за руки. Уже стекло трещит… Проснулась в страхе бедная, И к зеркалу бегом. Не видно ни царапины, Ни трещинки на нём. И вновь смеётся девушка, Беспечна и легка. А на руках красуются, Два бурых синяка. Зависть Как птица белая парит Свобода. Сильными крылами Всю синь небес объять спешит, И спеть, и встретиться с ветрами. Над суетой, над бездной лет, Она бесстрашная летела. Из затхлой тьмы, за ней вослед Всё зависть чёрная глядела. Она рвалась из тесноты Дворцов. Из быта и комфорта, Ломая ногти. В лоскуты Срывая кожу. Липким потом, Шелка одежды пропитав, И не преодолев препоны. В бессилье на колени пав, И истекая желчью чёрной, Смотрела зависть в небеса, И слёзы высохли с годами, И стали жёлтыми глаза, И ногти сделались когтями. И со свободой до сих пор Не может зависть примириться. И черной кошкой, словно вор, Охотится за белой птицей. Девушка и ключ Смотрела девушка на ключ, Глазами полными сомнений. Стена в рисунках полутеней. В ней дверь, закутанная в плющ. Пора. Когда ж откроешь ты, Дверь в мир, где дали серебрятся? Туда, где девичьи мечты, В конце концов, осуществятся. Туда, где радость и печаль, Где ночь сменяется рассветом. Где алый парус мчится вдаль, Наполненный попутным ветром. Где словно шумная волна, Любовь надеждами согрета Нахлынет. Тайнами полна, Жизнь ждёт тебя за дверью этой. Но кто войдёт в неё? Любой, Кому пройти вблизи случиться?! А если ввалятся толпой Шумящей в чистую светлицу? А вдруг…? О боже! Нет! Нет! Нет! Ключ опустился за корсет. И, что теперь? Навек одной?! Нет. Эдак, тоже, не годится! Кого пленю я красотой? Над кем смогу повеселиться? Кто приласкает, кто простит, Кто ночью тёмною согреет Мою постель, кто защитит Меня от бед, и кто сумеет Во всём, во всём мне угодить. Того впущу я. Так и быть! Но через дверь им не войти. Не будет лёгкого пути! Я снова в башню поднимусь. Оттуда вниз верёвку скину. Пусть лезут. Пусть ломают спины. Я подожду. И я дождусь. Пускай чуть краше Сатаны. Кто смел – того и выбираю, Коль не сорвётся со стены. А я, пока-а… повышиваю. Путник Промокшим пухом падал снег, Неся унынье и тревоги, И на скамейку у дороги, Присел усталый человек. Его потухшие глаза Молчат. Безвольно руки свисли, А на ресницах тусклой искрой, Дрожит отчаянья слеза. Он долго шёл. Из года в год, Дорогу-жизнь стопами мерил, Силён и молод был, и верил, Что всё свершится. Всё придёт. Лишь только стоит путь пройти, Но годы шли. Кончались силы, Всё чаще свежие могилы, Встречались на его пути. Всё реже слышал рядом он, Шаги идущих. Смолкли речи, Лишь одиночество навстречу, Неслось как колокольный звон. Холодной мраморной плитой, Оно на плечи навалилось. Спускалась ночь. Метель кружилась, И сел он на скамейке той. Уже во тьме коса блеснула, Всё ближе, ближе бледный конь, Слеза с ресницы соскользнула, Упав в холодную ладонь. А там, забытое давно, Надежды семечко лежало, Слеза солёная упала, И возродилося оно. И в свете сотен тысяч молний, Оно проклюнулось ростком, И свежим розовым цветком, Вдруг распустилось на ладони. И пусть теперь метель метёт, И как бы вьюга не кружилась, Я верю, чтобы ни случилось, Он снова встанет и пойдёт. Лошадка (Посвящается другу) Скрип, да скрип моя лошадка. Скрип, да скрип. Вам меня сегодня дома не застать. Я проснусь сегодня рано. До зари. Я хочу сегодня в детство убежать. Я запру все двери. Выброшу ключи. Опущу портьеры, сяду в тишине. Пусть меня скорей туда умчит. Деревянная лошадка на спине. Ты лети моя лошадка. Скрип да скрип. Знаю ты, легко отыщешь путь туда. Где бежит ручей под сенью старых лип. Где осталось моё детство навсегда. Там за старым домом видится покос. За забором сад, крылечко и порог Чисто вымыт. Там большой лохматый пёс Охраняет моё детство от тревог. А среди двора по скошенной траве Мчит лошадка и на ней верхом. Девочка с венком на голове С синим шариком и в платье голубом. Сдавит сердце и прихлынет кровь к вискам. Я войду во двор с тревогой на лице. А она смеясь: – Привет. Ну как ты там? – Хорошо, – скажу и сяду на крыльце. Я в собачью шерсть поглубже запущу Две руки и пса поглажу по спине И тогда она, заметив, что грущу, Заберётся тихо на руки ко мне. Я не стану ей рассказывать о том. Как горька порой бывает жизнь моя. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/andrey-horoshavin/zdravstvuyte-ludi/) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.