Том Стоппард

Хорошая рецензия пишется так: берётся общий контекст, раскрывается, что в нём народилось, далее подаётся описание произведения в как можно более общих чертах, но как можно более точное, потому что рецензия направлена на то, чтобы помочь читателю определиться, стоит ли тратить время. Но не сопливым глупым студентикам, представителем которых является автор сего, писать достойно и правильно, они же студентики. Посему всё нижеизложенное полагайте бессвязным набором впечатлений.

Истинная литература непременно жива. Можно любое такой литературы произведение сравнить с пичугой, тёплой и живой, радостно бьющей крылышками и щебечущей нечто у тебя в ладонях. конечно, щебетания так просто не понять, и приходится, порой чувствуя себя идиотом, вглядываться в рябь пятнышек на её перьях, которая возьмёт да как сложится к концу щебетаний в историю столь до ослепительности понятную, что устыдишься, что мог в ней сомневаться. Но вот штука - ни с какой рябью не надо меньше щуриться, чем с рябью крылышек историй современных, совсем недавно, в целом, выпущенных летать. С такими себя иногда чувствуешь разбитым реальностью до смертельной слабости... Человеком, вообразите, которого ласково уложили в тепле, безопасности и покое и поят чем-то таким целительным, хоть из той же реальности экстрагированным, что ему удивительно, как он не мог полчаса обратно подняться.

Происходит так, думаю, потому, что реальность здесь - не та реальность борьбы с бесконечной идиотией вокруг, которая и разбивает, хотя эта вот идиотия тут и есть главный антагонист, рушащая ли парк или изрекающая ли бред касательно надлежащего юным девам, роющаяся ли в бумажках. А я, понимаете ли, должна была читать это и восклицать, тыкая пальчиком: "О, вот типичный приём по Шоу!", "Тут вот от Метерлинка кусочек, смотрите. Постмодерн, матка боска". Я имела шанс это делать прилюдно, но я почему-то утаила эту штуковину за обобщённостями, как пузырёк живой воды в кармане. Ужасное воровство от будущего учёного, но не будем забывать, что студентики сопливы и презренны.

Можно долго и нудно повторять сказанное выше, но это неправильно. Правильно - сказать о важном. А важно вот что: Вселенная танцует. И творит себя в себе - творит любовь между своими танцующими частицами - по инерции и из-за силы притяжения, как очевидствует. Но в этом секрет её беспечности - какая разница, обречены мы или нет, если можно танцевать вальс? Вот Ханна. Она не преподаёт и не танцует, ну не умеет, не хочет, боится, может статься. Лучше же, чем бросать щенят... Сопливых студентишек в воду. Хотя да, нонсенс, она их смеет уважать. Простимте девочку.

Но если о танце просит тот, кто вправду в нём нуждается, кто искрен в своей жажде.. Любить? Знать? Знать любовь? Любить знания? И-хи-хи. А знаете, что? Это так же существенно, как то, сколько снежинок переломали в этом году ваши сапоги. А всё-то потому, что "После секундного колебания Ханна поднимается, они становятся в танцевальную позицию, держась на приличном расстоянии друг от друга, и начинают неумело танцевать.
Септимус и Томасина продолжают танцевать - красиво и свободно, под звуки фортепьяно." (с)

Я работаю в архиве и научилась скептически улыбаться "исследователям", которые впадают в раж от каждой бумажки. Я знаю, что эти бумажки коварны, врут тоже, бывает. А уж если находится кто-то излишне активный, как здешний изыскатель, так настойчиво желающий найти подтверждение своему домыслу, то бумажки и посмеяться могут на пару с жизнью. Ладно, это лирическое отступление, теперь к пьесе.

Здесь как никогда жизнь видится кругами на воде. Каждый настигает след предыдущего. Созвучие в героях, мыслях, надеждах и сомнениях. Этих людей разделяет время. И они в одной комнате. Буквально. Действие пьесы проходит в одной комнате, причём граница между временами под конец истончается до взаимопроникновения незаметного.

Это не повторение, нет. Ну что общего может быть у лорда Байрона и знаменитого математика? У тринадцатилетней девочки светло влюблённой и почти сорокалетней весьма разумной, и что важнее, живой и человечной учёной? Между саркастичным и разочаровавшемся учителем и таким же математиком? Между любовью, молчаливым мальчиком, которому так идут костюмы прошлого, и отшельником старинного сада? Между гением и компьютером? Между наукой и карьерой? Между поиском и выискиванием? Между Плавтом и Молнией, такими разными черепашками?

Чарующая вещь. Написанная с точностью, юмором, пронизывающими ощущениями, которые не поддаются описанию. С тенями страшными, гуляющими по саду. С отдалёнными звуками стрельбы и бала. И с вальсом. Живая.