Марек Хласко
Биография писателя
Марек Якуб Хласко был сыном госслужащего Мацея Романа Хласко (1906–1939) и Марии Луции Хласко. Брак Мацея и Луции продержался недолго, с 1933 по 1937 год. Отец будущего писателя ушел из семьи и вскоре женился снова, но в первые же дни войны (13 сентября 1939) заболел воспалением почек и умер (другие источники в качестве причины безвременной кончины указывают туберкулез).
Мать остается одна с ребенком. В этот период она знакомится с Казимежем Грычкевичем, мужчиной гораздо старше ее, за которого выходит замуж в 1949 году. Единственный сын воспринял этот брак в штыки. Во время Варшавского восстания была уничтожена квартира семьи Хласко, погибло все имущество и все документы. После поражения восстания 2 октября они покидают разрушенный город. В 1946 году они осели во Вроцлаве, где, после многочисленных пертурбаций, в июне 1949 года Марек заканчивает (с неважными оценками) школу, а 2 июля этого же года Мария Хласко ставит точку в отношениях с заботливым паном Казимежем. До конца 1950 года Марек с матерью будут жить во Вроцлаве. В сентябре Хласко переезжает в Варшаву под опеку своей тетки Ядвиги Орачевской. Живет в интернате, учится в Государственном техническо-театральном лицее, из которого вскоре вылетает за непослушание. После исключения из школы возвращается во Вроцлав.
После нескольких неудачных попыток устроиться на работу принимает решение пойти на курсы вождения, которые успешно оканчивает в 1950 году. Хласко примет на работу Государственное деревообрабатывающее предприятие PAGED.
С 1951 года Марек Хласко работает водителем и живет в Варшаве, потому что мать получает служебную квартиру. Во время работы в отделе снабжения Управления хозяйством предприятия METROBUDOWA (где Хласко продержался рекордно долго, почти год, с 27 апреля 1951 по 16 июня 1952 года) он неожиданно заслужил доверие партии и был назначен местным рабкором газеты «Trybuna Ludu».
В роли водителя Хласко выступал еще дважды: с 4 августа до 1 декабря 1952 года в варшавском Продовольственном кооперативе и с 15 декабря 1952 до 30 апреля 1953 года — в автопарке Городского предприятия розничной торговли.
С середины 1953 года благодаря полученным от кураторов из Союза писателей многомесячным творческим стипендиям для новых талантов и своему собственному неофитскому запалу Марек Хласко дорастет до писателя. Этот необычный симбиоз сообразительного, острого на язык шоферюги, темпераментного enfant terrible с человеком пера и формальной дисциплины принесет в последующие годы удивительные плоды. А Мареку — «в один прекрасный день» — известность и славу. Статус идола и представителя угнетаемого, обманутого большинства. Его печатают такие разные по своей тематике и статусу издания, как «Sztandar Młodych», «Po prostu», «Świat», «Nowa Kultura» и «Twórczość». В журнале «Po prostu», который становится символом социально-политических перемен 1955–1956 годов, Хласко с 1 сентября 1955 года получает должность редактора отдела прозы. Он печатает много своих рассказов, в которых обычно показывает жестокий контраст между представлением о жизни и самой жизнью (например, «Красивая девушка» или «Самые святые слова нашей жизни»). Почти каждую неделю он также пишет фельетоны. В ноябрьской «Новой культуре» (1955 № 47) печатается, как сказали бы сегодня, «культовое» произведение — «Первый шаг в облаках», которое дало название выпущенному несколько месяцев спустя (май 1956) дебютному сборнику рассказов Хласко. Три издания за несколько месяцев общим тиражом 50 тысяч экземпляров, восторженные рецензии и Премия издателей стали доказательством невероятного успеха двадцатилетнего автора.
Выгодные договоры с издателями и киностудиями приносят Хласко хорошие гонорары, однако деньги он спускает. Отсутствие чувства ответственности за других и способности организовать свою жизнь, недостаток самоконтроля и дисциплины плюс алкоголизм — это, несомненно, самые слабые стороны Хласко как человека. В декабре 1956 года молодого автора принимают в Союз польских писателей и выдвигают на зарубежную стипендию, которую он и получат в апреле следующего года. Вот только короткая эпоха литературных и светских триумфов Хласко на родной земле уже подходила к закату. В этом не было ничего удивительного, поскольку партия начала новое наступление на идеологическом фронте и приступила к закручиванию гаек.
21 февраля 1958 года в аэропорту Орли закончился польский и начался эмигрантский, а точнее, зарубежный период жизни и творчества Марека Хласко.
Как и многие до него, Хласко начал этот период с Парижа и визита к Гедройцу в Мезон-Лаффит, где у того был дом и насущные издательские дела. Первоначальные восторги по поводу «вундеркинда», «обиженного и несчастного юного бунтаря» сменились разочарованием и раздражением князя редакторов и его домашней команды во главе с Герцами. Хласко, невзирая ни на какие правила приличия, в своей старопольской, варшавской, шоферской манере злоупотребляет гостеприимством, разыгрывает из себя звезду желтой прессы, которому свобода и слава ударили в голову.
Его жизнь между 1958 и 1969 годами — это лихорадочная, нервная гонка.
Эти хаотические метания, которые он сам себе постоянно организовывал — во Франции, в Италии, Швейцарии, в Англии, Германии, Израиле или в США — имели некий таинственный терапевтический эффект, они несли в себе или же запускали какой-то компенсационно-защитный механизм, коль скоро в результате автор регулярно выдавал яркие, сочные тексты. Ему достаточно было десятилетия, чтобы (не считая работ меньшего масштаба, как, например, эссе о современном кинематографе для швейцарского «Die Weltwoche» или публикуемые у Гедройца «Письма из Америки») напечатать целый ряд отнюдь не миниатюрных рассказов и повестей, зачастую действительно выдающихся, переведенных на многие языки ( «Кладбища», «Следующий в рай» (Instytut Literacki, Париж, 1958), «Скажи им, кем я был» (Kultura, 1961 № 10), «В день смерти Его» (Kultura, 1962 № 5), «Станция» (Kultura, 1962 № 12), «Рассказы» (Instytut Literacki, Париж, 1963), «Все отвернулись», «Грязные поступки» (Instytut Literacki, Париж, 1964), «Второе убийство собаки» (Kultura, 1965 № 1-2), «Обращенный в Яффе», «Расскажу вам про Эстер» (Polska Fundacja Kulturalna, Лондон, 1966), «Сова, дочь пекаря» (Księgarnia Polska, Париж 1968)). Посмертно был издан оконченный в 1969 году «американский» роман «Жгите рис каждый день», известный на Западе под названием «The Rice Burners». Отдельное и необычайно важное место занимают в творчестве Хласко «Красивые, двадцатилетние» — текст, написанный в Мезон-Лаффите, который с самого начала и полностью публиковался в «Культуре» (первые фрагменты — в конце 1965 года, номера 11 и 12); в мае 1966 года эту необыкновенную книгу издает Литературный институт; на родине автора произведение будет ждать выхода более двадцати лет и наконец будет напечатано в 1988 году в издательстве Czytelnik.
В 1969 году запутанный, неспокойный, но и плодотворный в литературном отношении путь Марека Хласко подошел к концу. В ночь с 13 на 14 июня в Висбадене в квартире редактора немецкого телеканала и киносценариста Ханса-Юргена Бобермина при невыясненных до конца обстоятельствах тридцатипятилетний польский писатель окончил свои земные дни. Непосредственной причиной смерти, которая наступила «между часом ночи и восемью часами утра» был коллапс, вызванный сочетанием передозировки снотворных и алкоголя.
Похожие авторы:
Свобода! Кажется, к этому стремился главный герой, а по совместительству – автор книги. Хотя, тут сложно что-то сказать наверняка. Может, он не столько отпетая мразь со страниц «Красивых», сколько псих, попутавший правду и вымысел. Но, в любом случае, он всем своим видом показывает, что подсунул тут нам автобиографию. Но вернемся к свободе. Именно это слово хотелось мне вопить, когда книга кончилась. Потому что я была крайне рада освободиться уже от необходимости ее читать.
Полотно книги очень неопрятное и дырявое. То ли сборник рассказов, то ли личный дневник человека с алкогольной амнезией. Я не определилась, к чему это ближе. Со стилями тоже беда. Будто латали местами это полотно, чем придется. Он постоянно вот пишет, что у него не получилось стать писателем, и не надо было публиковаться. Ну… да!
Все начинается с Польши, в тот момент, когда она была «оккупирована Советским Союзом». Я сейчас не хочу касаться политики и отдельных исторических личностей – хоть убейте, что бы там автор не утверждал, книга не про это. Но всякий раз, встречая отсылку «наши раздражительные братья», испытывала желание ответить человеку не толерантной цитатой из кино «Брат». Весь этот польский период автор у меня активно ассоциировался с другим писателем, тем, что написал книгу про Майка Науменко. Много грязи, желчи, алкоголя, а виноват во всем Советский Союз. Ну… гм. А описание его сотрудничества с органами (товарищ, вроде как, был под давлением и писал то ли вымышленные, то ли не очень вымышленные доносы, называя это своей лучшей литературной практикой) напоминает потуги рокеров позднего совка, которые вели священную войну с ветряными мельницами. Эдакий неуловимый Джо. В общем, товарищ жалок. Либо жалок, потому что плохой писатель, либо жалок, потому что вот эти плохо подкрепленные намеки на «могущественного врага» и «тайные страдания» всегда выглядят жалко.
Потом чувак сбежал. И вечеринка пошла в полную силу. Алкоголизм остался с ним, но прибавились садистские наклонности, заказные убийства, сутенерство, доведение до самоубийства, пренебрежение к людям в целом и женщинам в частности, убийства собак и какое-то идиотское оправдание тем, что у него «светлое чувство» к умершей женщине. Ее жизнь, кстати, он целенаправленно прое..л. Мотивировал это тем, что это потому, что он ее, дескать, сильно любил.
Если уж говорить про страдания, без которых вроде и не о чем писать – их у него было предостаточно, в жарком Израиле, например. Есть где развернуться! Но снова он орет через вату – невнятно и глухо. Потом внезапно впадает в настроение «Майк Хаммер», а то вдруг ударяется в псевдобрутальную лирику. У меня тут снова случилась ассоциация. В интернетах люди развлекаются, одеваясь тщательно и стильно, фотографируя себя и собирая похвалы и критику своего образа. Я как-то регулярно наблюдала одну даму, которая одевалась, будто в темноте, и выставлялась с видом «это эклектика, плебеи», но при этом страшно стеснялась смотреть в камеру. Вот товарищ со своим несуразным смешением разноплановых абзацев для меня выглядит так же.
В общем и целом, эта проза, как по мне, слаба, беспомощна, небрежна. Ни о чем, ни зачем, и не то, чтобы хорошим языком. Часто я ловила себя на том, что вдруг догадывалась – ах, это он не сдюжил показать скрытое отчаяние, а тут пытался так изобразить апатию. Или там, сыграть на контрасте. А получилось как у Кисы с Остапом – без подписи и не угадаешь, что это был Сеятель. А, еще он, кстати, нытик и зануда. Для такого содержания книга неоправданно длинна. Я прямо теряюсь, что еще про него сказать – слишком уж однобокий наезд у меня получился. Вроде бы и не совсем безнадежен. Если бы работал – наверное, мог бы писать. Но, может и нет. Например, «горький юмор» у него такой натужный, что видно – извелся, изобретая шутки, аж не смешно. Его вот с Довлатовым сравнивают. Может быть. Для меня Довлатов так же от натуги не смешно шутит.
Кстати вот. Минутка юмора. Только начав читать книгу, я напоролась на цитату, за личный характер которой пообещала было простить автору все: «Книги можно писать, только если ты начисто потерял стыд; писательство – штука более интимная, чем постель». Примерно то же самое я кричала как-то в трубку в ночи, адресуясь к назначенному в тот день на должность любви всей жизни. Но мне было 16, и я думала, что могу стать писателем. Такое милое воспоминание из детства. Потом-то я поняла, что это страшная своей банальностью пошлость. А товарищ, видно, не понял. Но все равно, такое попадание, было, подкупило меня, но… Но потом у товарища случилась ненависть к собакам. И тут – извиняйте. Максимум, что я могу для него сделать – не вешать красный уголок. Как можно не понять, что пес, тянущий на 80 кг живого веса, хочет только, чтоб его погладили, если он отчаянно машет хвостом и деликатно тыкается мокрым носом? В общем, я предвзята к тем, кто не любит собак.
А если серьезно, товарищ говорил, что делает все ради того, чтобы запечатлеть в веках и на страницах тот мир, ту страну. А запечатлел только прерывистый путь алкоголика. Грустно.
Читать эту книгу было приятно и мучительно одновременно. Мне иногда нравится такой легкий стиль повествования, похожий на дневниковые заметки, без лирики и пространных описаний. Однако, мысль “это все, конечно, замечательно, но давай отложим до завтра” не покидала ни на минуту.
Меня давно интересовал вопрос: насколько обоснованы антироссийские настроения в Польше? Автобиографическая книга Хласко оказалась полезна для понимания этого момента. Польше “посчастливилось” располагаться между Европой и Россией (СССР, Российской Империей), так исторически сложилось, что все желающие напасть на нас сначала топтали Польшу, а на обратном пути уже мы дотаптывали. В прошлом веке этой стране пришлось, как минимум, дважды сыграть роль разменной монеты в большой политической игре других государств. Все это не могло не наложить отпечаток на то, что можно назвать менталитетом нации. Марек Хласко представитель поколения, которое пережило две оккупации одну за другой, сначала нацистскую в детстве, потом советскую. Жизнь под гнетом “освободителей”, в навязанном социалистическом строе, была настолько душна и мерзка для творческой молодежи, что многие пытались вырваться в западные страны. Мареку это удалось, но принесло ли счастье?
Книгу можно условно разделить на три части: мытарства на родине, мытарства на чужбине, несколько рассказов на основе жизненных впечатлений.
Автор саркастически, с неприкрытой ненавистью, критикует лицемерную коммунистическую риторику при существовании застенков и лагерей, называя русских “нашими раздражительными братьями” (теперь принято говорить “вежливыми”). Меня не на шутку возмутила фраза, что Польша кончилась в 1945 году словами Левитана об освобождении Варшавы от немецко-фашистских захватчиков. Вы же там блаженствовали под немцами, простите, что прервали. Но поразмыслив, пришла к выводу, что тут, возможно, имеется ввиду, скорее всякое прекращение сопротивления и самостоятельности, молчаливая покорность судьбе. Проблема, собственно, была не в том, что русские пришли, а в том, что они остались.
После выезда из соцлагеря жизнь Хласко не сделала крутого виража. Никто его не ждал с распростертыми объятиями. Середину книги можно назвать путеводителем по эмиграции. Автор дает несколько вполне себе практических советов, как попасть в психушку, если умираешь с голода, в каких странах тюрьмы лучше и как себя там вести, будешь ли ты востребован как жертва режима, стоит ли становится сутенером в священном городе Иерусалиме и много другой, довольно своеобразной, но, увы, уже не актуальной информации.
Для меня рассказы “вытянули” всю книгу. В них много трагизма повседневности, щемящей грусти, безысходности. Бунтарь Хласко, как зверь выросший в неволе и выпущенный в дикую природу, не смог нигде найти себе место. Он покончил с собой в эмиграции. Эту книгу сложно кому-то рекомендовать, она бессюжетна и язвительна, затрагивает малоприятные темы безумия, алкоголизма, неприкаянности в этом гротескном мире, но может помочь лучше понять ХХ век, который катком прошёлся по миллионам жизней красивых, двадцатилетних, убивая тела и калеча души.
#ЭЭ1_1курс Основные понятия эстетики
2-й экзамен сдан!
Кстати, я не поставила высший бал книге как раз из-за стиля)
Насчёт вопроса: "Мареку это удалось, но принесло ли счастье?" Мареку ничего не принесло бы счастья, его натура - это само отрицание счастья, он бы его никогда не принял, или бы принял и растоптал. Так что помимо трагедий масштаба нации и масштаба поколения, здесь ещё больше трагедии личной. Рада этой рецензии)
Марека Хласко мне посоветовала почитать знакомая из Польши, с которой мы были волонтёрами в Израиле, прошлым летом. И его автобиографический роман дожидался меня почти год. Меня ещё тогда удивило то, что с польской литературой я очень плохо не знакома, разве что когда-то всплывало имя Болеслава Пруса.
К Хласко кто-то прикрепил ярлык "польский Довлатов", что странно, так как справедливее было бы назвать Довлатова "русским Хласко", но и тут возникает вопрос о том, насколько их стили похожи. Но это дело лучше предоставить знатокам и того, и другого.
Даже по прочтении романа, польский писатель остался для меня загадкой. Отличить правду от вымысла в книге очень сложно, а может и не нужно, ведь автор не раз напоминает читателю о том, что "в прозе главное - не факт, а правдивый вымысел". Но эта загадка не помешала мне создать голове свой образ Марека Хласко.
Образ этот угловатый, как картины кубистов, и трагичный. Он - бунтарь и скиталец, нервный и ходящий по краю. Про него можно выразиться и грубее - уголовник, алкоголик и псих, но что-то не вяжется, несмотря на то, что он сидел в тюрьмах и помещался в психиатрические клиники разных стран. Он мчится по ухабистой и опасной территории жизни прямо к обрыву, зная об этом и даже желая слететь в небытие. Он из тех, кто до боли чувствовал реальность, переживал её и не мог в ней существовать, кто не мог быть ни на родине, ни в эмиграции. Первая глава романа называется "Шнурочки, ремешок, галстучек". И в этом уже почувствовалось многое - уменьшительно-шуточно, но вместе с тем и саркастично, презрительно, а в контексте - тюремная тематика. Ведь все эти шнурочки, ремешки и галстучки забирали у осуждённых, дабы не вешались. А Хласко как будто всё время в мыслях тянется к этим шнурочкам, ремешкам, галстучкам, чтобы всё туже и туже затягивать петлю.
"Красивые, двадцатилетние" - своеобразный портрет художника в юности, то как формировался писательский стиль. Только автор сам достаточно пренебрежительно относится к своему творчеству, но удивительно как в этом пренебрежении ярким цветом горит и высокомерие.
Хласко не гениален и его талант писателя тоже может ставится под сомнение. Начиная читать, я вообще поставила вердикт посредственности, но чем дальше, тем больше меня захватывало и волновало происходящее в жизни и душе автора и его эпохи. С художественной точки зрения это не шедевр, но эта нездоровая живость, какая-то дёрганность и истеричность заставили проникнуться. Более того, роман многогранен. Это не только автопортрет писателя, но также и портрет эпохи и польской коммунистической действительности.
Большой пласт в романе занимает такое явление, как доносы. Хласко сам был профессиональным доносчиком, и он описывает сам процесс возведения этого жанра в искусство. И даже кое-где мелькает мысль, а не лучшее ли это из того, что написал автор.
На протяжении повествования можно узнать море польских имён из самых различных сфер - писатели, журналисты, режиссёры, политики и чиновники. Но необязательно знать все встречающиеся фамилии, даже без этого знания можно прочувствовать всю боль и авторское отчаяние и состояние народа. Это не что-то совершенно новое, ведь кто из нас не читал про коммунизм. Но весьма интересно посмотреть на это с польской точки зрения, на отношение к Советскому союзу и к Соединённым штатам, на тех самых красивых, двадцатилетних и что делала с ними действительность. Очень чувствуется "польский комплекс", когда автор заявляет, что у Польши в любом случае шансы на удачу невелики. "Русская книга, даже самая слабая, всегда будет пользоваться в тысячу раз большим успехом, чем хорошая польская". Но сам комплекс не только литературный, а касающихся всех сфер, и не только сравнение с Россией, но и с Америкой, и с Западной Европой. Поляки чувствуют себя никому ненужными, отвергнутыми. Даже польские евреи не могли тогда чувствовать себя принятыми на территории Израиля.
Эта книга - страдание и тоска по своей трудной молодости, которая была похожа на мыльный пузырь, по родной стране, которая делала из людей загнанных лошадей, после чего оставалось только одно, по чему-то светлому, доброму и совершенно недосягаемому, по невозможному счастью. Эта книга - смех, рождённый презрением к себе, когда реальность настолько страшна, что люди не в состоянии поверить в правду.
Те "красивые, двадцатилетние" уже успели прожить свой век, состариться и уйти, и всё же хочется сегодня смотреть с надеждой на "красивых, двадцатилетних" этого десятилетия.
#ЭЭ1_1курс (Основные понятия эстетики)
@Nyut, знаешь, у него вообще было много приколов) Например, загадка с психиатрическими клиниками - он пишет о том, как попасть в клинику и удержаться там какое-то время, так как жить негде, кушать нечего - а клиника для таких целей хороша. Так вот неизвестно, всегда ли он помещался в психбольницы из-за притворства, или всё-таки по причине отклонений. Мне кажется, правда где-то по середине)
А вот и ты появилась - я ждала))) с 1-м экзаменом)
Надеюсь, с выбором других книг повезёт или уже повезло больше) Интересно, что всё, что тебе не нравилось, мне как раз и было интересно: то, что он "псих, попутавший правду и вымысел" .то, что он жалкий и именно поэтому его текст "неопрятный и дырявый", его «горький юмор» казался не натужным, он не был смешным, но он очень шёл к нему. А вообще очень занятная рецензия получилась, с удовольствием прочла)
@liu, приятно, когда тебя ждут :))
Две другие книги - отличные, но - успеть бы. Одну приходится слушать, т.к. в другом варианте она не находится (диктор ужасен, но ГГ прекрасен). А вторая - Сенека :) он просто чудо. Отдыхаю на ней после Хласко.
А про, собственно, Хласко... Я была не готова. Если бы я относилась к нему, как к пациенту,
образцу, которого надо препарировать, мне бы было интересно. Но я ждала слепка эпохи (а я не хочу по его шаблону думать о польской нации, он так себя не любит, что караул), а еще ждала совсем другого настроения - из-за картинки и названия. Меня они переправили в Улица отчаяния, а тут на поверку оказалось Майк. Время рок-н-ролла.
А еще мне стыдно за вот это самоуничижение, которое и сейчас свойственно многим людям, скажем так, "стран соцлагеря", хоть этот последний давно остался за горизонтом времени. Оно, вопреки ожиданиям, не делает никого возвышенным, а только марает все вокруг.
@AnnaOpredelenno, ну вот ты сейчас сама и выразила то, что по сути это характер эпохи, вернее достаточно большой части людей той эпохи. Это правда грустно... Плюс могу добавить, что среди поляков и сейчас есть очень много таких вот типов, может не настолько отчаянных, но что-то общее есть, сама знакома. Язык книги не самый лучший, но как же он подходил к образу героя-автора.
То, что ты Сенеку взяла - это вообще круто) Буду ждать рецензии)