Книга Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин онлайн

От автора в нынешнем времени

Этот очерк родился давно.

Как крик мятущейся и не находящей себе опоры души. Которая не видела света в конце тоннеля – точнее свет остался лишь в его начале.

В этом очерке я изложил лишь малую толику своих мыслей и привязанностей к памяти Иосифа Виссарионовича Сталина – точнее, ее эмоциональную часть.

Все рациональное же по-прежнему сидит во мне, находясь во взведенном состоянии, как УСМ пистолет-пулемета, стреляющего «с заднего шептала» и готового к выстрелу при первом нажатии спуска.

Сейчас, по прошествии многих лет с написания этого очерка, я уже не пользуюсь оговорками, а заявляю прямо: Да, я поклоняюсь Иосифу Сталину.

(Как поклоняюсь ряду титанов власти других стран и режимов).

Да, я презираю нынешнюю Российскую власть – эту мышиную возню дегенератов и гидроцефалов, отчаянно делающих вид самостоятельной занятости при том, что пляшут они исключительно на заграничные деньги. Не совсем заграничные – а так называемые «новорусские» – то есть украденные у нас с вами, дорогой читатель, а также у предшествующих поколений – которые строили все это – и у будущих – которые, низведенные до уровня имбецилов, будут совершать простейшие операции работников сырьевых отраслей.

Да, я ненавижу свою нынешнюю «родину», ибо моей Родиной был Союз Советских Социалистических Республик, который жил по совершенно иным законам.

При этом я не примыкаю ни к коммунистам, ни к русским фашистам, ни к прочим, финансируемым Кремлем, партиям игрушечной оппозиции. Ибо вижу их роль и знаю, что силу денег, переведенную в зарубежные авуары, невозможно переломить ничем.

Я не верю в благополучный исход нынешнего существования.

И меня это не волнует.

Ибо я свое уже практически отжил, полагавшихся женщин отымел (некоторых даже не по одному разу), полагавшиеся водку, коньяк, джин, виски и текилу выпил.

А на молодое поколение мне мягко говоря, наплевать: еще великий Бисмарк говаривал, что любой народ заслуживает того правительства, какое имеет – так пусть сами и разгребаются с ним.

Вообще гениальные немцы несколькими фразами предвосхитили все, чем будет определяться жизнь людей в XXI веке.

Адольф Гитлер отметил, что в сравнении с политиком любой сутенер покажется человеком чести.

А мой коллега, доктор философии Пауль-Йозеф Геббельс вообще дал установку всем грядущим политикам, особенно российским новейшего времени:

«Чем беспардоннее ложь, тем легче в нее верят люди».

Мне в общем нечего ждать и не во что верить.

НО.

Когда совершенно неожиданно я получил от ЦК КПРФ награду – памятную медаль, посвященную 130-летию со дня рождения Генералиссимуса, во мне что-то повернулось.

Кому-то я еще могу быть нужен.

И стержень, который еще не удалось во мне сломать, все-таки надежен.

Ну а теперь – читайте.

1

В последнее время я часто ощущаю странную и в общем беспричинную тоску.

То есть абсолютно беспричинной ее, конечно считать нельзя.

Мое нынешнее состояние достаточно типично и даже имеет соответствующую психологическую классификацию. Оно обычно называется кризисом среднего возраста, который в этой стране настигает практически каждого из нас.

Когда ты мужчина и тебе сорок пять лет, и при этом ты сохранил ясность рассудка, которая заставляет понимать, что ты ничего не достиг в этой жизни – и, скорее всего, уже не достигнешь, поскольку путь спустился с перевала… Чтобы понять все, нужно быть мужчиной сорока пяти лет и так далее… В общем, все это не прибавляет радости.

Все чаще, глядя на себя в зеркало – не будучи нарциссом, а из необходимости, когда бреюсь по утрам – я думаю, насколько прав был Соломон, говоря, что нет прока человеку в трудах его, ибо все есть лишь суета.

Суета сует, пустая мышиная возня. Которая изнуряет, высасывает силы и сокращает время жизни – не давая взамен ничего. Кроме возможности отложить смерть от голода с сегодняшнего дня на завтра.

Хотя с реальной точки зрения это тоже немало.

Зеркало равнодушно констатирует, что несмотря на возраст, я сохранился довольно хорошо. По инерции я держу себя в опрятности. К тому же не имею толстого живота, и не грызу ногти.

И жена всерьез утверждает, что я до сих пор нравлюсь женщинам.

Но сам я в это не верю.

Точнее, не так…

Мне это все равно.

* * *

Моя жизнь, текущая с виду ровно, представляет наслоение разорванных противоречивых периодов.

Впрочем, до написания истинных мемуаров я еще не дорос. Хотя уже сейчас мне есть что рассказать, а следы в памяти постепенно тают – теряют очертания, цвет, запахи и звуки…

Однако эту вещь я расцениваю не как попытку мемуаров.

Мне трудно сформулировать цель и смысл ее создания. Но она рвется из меня; и я не могу противостоять нарастающему внутреннему давлению.

Если отбросить стеснения и коснуться сути, то она проста: я ощущаю острейшую необходимость сказать несколько слов о себе.

Вернее, о странном ощущении сдвига места и времени, которое стало меня посещать.

Как говорил обожаемый мною антипод Лев Иваныч Гуров из романов Николая Леонова, первую половину жизни ты работаешь на свое имя, вторую твое имя работает на тебя.

Я не зря назвал любимого литературного героя своим антиподом: мы различны и во взглядах на жизнь, и в результатах самой жизни. Даже приведенное мною высказывание справедливо для счастливых людей, выбравших правильный путь и осуществивших полный подъем.

Увы, я не могу отнести себя к подобным.

Счастливая судьба у меня не сложилась по многим причинам.

Я должен был стать летчиком, но этого не позволило здоровье.

Я стал математиком, совершив главную ошибку всей жизни и убив попусту свои лучшие годы.

…Опять мысль рыскает по курсу, не держась прямо.

Несмотря ни на что, мне выпал период – около двух лет – когда я ощущал себя обеспеченным человеком, уверенным не только в завтрашнем, но и в послезавтрашнем днем. Потом…

Впрочем обо всем, что случилось потом, не хочется вспоминать.

Пережив годы полной безысходности, я вроде снова начал подниматься. Переменил несколько видов деятельности, из которых каждая последующая была еще более унылой и безрадостной, нежели предыдущая.

Однако все-таки вернулась минимальная, согласно моим понятиям, обеспеченность. А по меркам среднего российского гражданина наша семья живет очень хорошо, имея всю необходимую технику вплоть до посудомоечной машины, несколько автомобилей, отдыхая летом за границей – причем не по одному разу – и так далее…

С моей же точки зрения нынешняя жизнь подобна балансированию… нет, не на краю пропасти и даже не на перилах балкона.

Над ямой с жидким навозом.

В которой не утонешь до смерти, рано или поздно выберешься, только запах останется надолго.

Но проблема моя заключается не в безвозвратной потере прежнего спокойного благополучия.

Просто совершенно незаметно, шаг за шагом и ступенька за ступенькой, я опустился вниз и сделался другим человеком в отношении к жизни и самому себе.

* * *

Когда-то давно я прочитал фразу, которая меня потрясла и навсегда врезалась в память: «Потерпевшие кораблекрушение в океане умирают обычно не от жажды, голода или холода, а от СТРАХА перед неизвестностью».

Это выражение точно описывает мое внутреннее состояние – как, наверное, и большинства моих ровесников, не имеющих родственников среди высших госструктур и не пробившихся в нефтяные монополии.

Страх перед неизвестностью завтрашнего дня точит душу изнутри.

Неизвестность – в России и с некоторого возраста – по определению всегда означает неприятность.

Даже с том случае, если конкретно сейчас некоторая уверенность все-таки есть.

И дело, пожалуй, не в страхе как элементарной эмоции, испытываемой осознанно.

Этот страх неизбежного завтра обрушился внезапно и ударил, подобно разряду смертоносной молнии.

Он прошел сквозь меня, сжигая нервные клетки и опустошая самые отдаленные уголки сознания.

Убив не меня – а мой собственный интерес к жизни.

Да, именно так.

Оставаясь внешне привлекательным мужчиной и – жене стоит верить – имея некую абстрактную потребительскую ценность в сторонних глазах, я сделался абсолютно безразличным самому себе.

Потому что в жизни исчезла адекватность. Иными словами, я вдруг обнаружил, что не имею дела, без которого не может жить нормальный мужчина.

Я перестал испытывать положительные эмоции; меня уже ничто не радует в выморочном, вялотекущем существовании.

Кроме, пожалуй, двух последних вещей: выпивки и автомобиля.

Однако здоровье мое, отнюдь не улучшенное годами, лишенными радости бытия, не позволяет мне пить достаточно для поддержания минимального тонуса.

А автомобиль, на котором я сейчас езжу, приводит в ужас окружающих. У него хороший двигатель и со светофора я могу уйти метров на сто вперед всех. Но он непрестижен, стар и разбит, от подвески ничего не осталось, а покрашенный кисточкой кузов кажется расстрелянным из крупнокалиберного пулемета.

Сам я не замечаю этого; изнутри ничего не видно, а за рулем я оживаю, ненадолго делаясь иным человеком.

Но в самом деле, мало кто из моих ровесников не постыдился бы ездить на такой машине.

А я езжу и мне наплевать на мнение окружающих. Езжу на ней от отчаяния перед судьбой. И от переполняющей меня злобы к ненавидимому мною обществу. Я шокирую дороги своими маневрами на старой убитой машине и испытываю от этого эпатажа острейшее наслаждение, в сравнении с которым все прочие источники ощущений – не более чем соевая плитка перед настоящим черным шоколадом.

Впрочем, все это эмоции, которыми обманывает себя человек.

Истинная причина проще: я не имею возможности ее поменять. И в общем смирился с тем, что никогда не сумею заработать денег, достаточных, чтобы купить хорошую новую машину.

И даже не смогу найти себе такую работу, на которой нужную сумму можно было бы просто украсть.

(Сделаю не красящее меня признание: я не считаю подобное воровство преступлением. Правительство и государство украли у моего поколения жизнь, и восполнить это морально невозможно, даже если растащить по кирпичикам кремлевскую стену и продать ее на стройматериал для общественных туалетов где-нибудь в Южном Бруклине…)

Нехороший симптом, когда мужчине становится все равно, на какой машине ездить. Факт такого равнодушия еще более удручающ, нежели безразличие к своему отражению в женских глазах.

Но мне в самом деле безразлично. Причем и то и другое.

Я знаю, что это страшно, поскольку означает предел, за которым остается лишь смерть. Пусть ты еще ходишь и дышишь.

Меня не напрягает даже такая мысль.

Констатируя это, я осознаю окончательно: живой снаружи, я давно умер внутри.

Вера, позавчера… неважно. Но умер. И то, что видят знакомые мне люди – тающая тень прежнего меня.