Комната

Этот рассказ навел меня на мысль о любви. Что это такое? Бывает ли любовь здоровая и больная? А если больная – любовь ли это? Или зависимость? Можно любить психически нездорового человека? А может любить психически нездоровый человек? Любовь двигает личность, реализует, возвышает или губит? Для Сартра любовь это скорее губительное состояние, которое разрушает целостность человека. Речь в новелле, видимо, не о любви. Тут другие категории экзистенциализма – отчуждение и свобода.

Можно назвать Пьера свободным? Думаю, что нет. Он больной человек. Можно ли назвать Еву свободной? Нет. Она любит этого больного человека. Я бы даже сказал, зависима от него. А зависимость это всегда несвобода. Трагичная связь двух людей, которые не могут понять друг друга, которые живут в одной комнате, но далеки и не постигаемы друг другом. И с каждым новым днем эта связь становится все тоньше и тоньше, потому что больной теряет реальность с миром. Очень трудно отделить в его словах реальное от воображаемого. Это заставляет страдать Еву. Она в тревоге, в страхе – засыпая, каждый раз думать о том, что утром увидишь серые бездумные глаза уже не человека – а животного. Внутренний конфликт сжирает ее изнутри. Символическое предложение в конце новеллы показывает нам, какой выход она видит из сложившейся ситуации: «Нет, я убью тебя раньше».

Что такое отчуждение? Это стена, отделяющая человека от всего вокруг. Это конец. Отчуждение противостоит свободе. Пьер несвободен, она закрылся от внешнего мира, закрылся иллюзиями, воображением. Он отчужденный человек, смотрящий на других свысока.

В целом, трагичная история, но пафос весь в том, что таких историй в жизни очень много.

Вторым рассказом сборника была «Комната». Она понравилась мне больше, чем «Стена», потому что я поняла, кто есть Сартр, и о чём и как он пишет. Это было как раз то, что я и хотела прочесть.

Вопреки всему девушка любит сумасшедшего. Сумасшедшего, который с течением времени превратится в совершенно несоображающее существо. И она не знает, каким он проснётся на следующий день, не знает, чего от него ожидать, не знает, как он поистине видит мир. Но живёт с ним. Его комната её пугает, хотя всё то, чего она боится – лишь плод воображения её мужа.

В принципе, ничего особенного в рассказе нет. Обычная история о не совсем обычных обстоятельствах жизни. Но она заставляет о многом задуматься, возможно, представить себя на месте того или иного человека (самой героини, её матери, её отца). И просто попытаться понять этот мир других людей, который они создают себе сами в своей же голове, веря в то, что они в нём живут здесь и сейчас

Никак. Ну просто совершенно никак.
Абсолютно пустой рассказ, который язык не поворачивается назвать даже глупым или дурацким — в нем и этого нет. Зато есть рахат-лукум, летающие статуи, дрожь, черные обои, картонный отгоняльщик фантомов... что там еще? Все это плавает в пустоте, не склеенное ни малейшими проблесками сюжета или какой-то идеи.

«Комната» похожа на остов романа, первоначальную сюжетную заготовку, схематичный набросок: девушка влюблена в сумасшедшего, который называет ее чужим именем, видит призраки и скоро совсем съедет с катушек, но она из чувства сострадания убьет его раньше. Все, точка. Занавес, овации. Теперь вы полностью знаете все про этот рассказ.
На этот «скелет» не нарощено ни грамма сюжета, впечатлений, атмосферы и прочего.
Я прочитал этот простецкий, как три копейки, рассказ, в котором нет даже намека на какую-то мысль, идею и искру, и задался таким вот глобальным вопросом: и чо?

Меня, возможно, будут упрекать, дескать, негоже соваться во французский атеистический экзистенциализм со своими мещанскими суждениями. Не дело, мол, свой категоричный материализм применять к эпистемологической феноменологии. Ну да.
Где уж нам, люмпенам. Обсерваториев не кончали, этикетам не обучены, во Французской™ Духовности™ — как свинья в апельсинах.

Но по-моему, какой-то тут мухлеж. То ли вспомнить идиому про голого короля, то ли Хармса: «я художник! — а по-моему, ты г**но!» (И да, меня не смущает отчетливо ироничное отношение Хармса к рабочему, который это восклицает.)
Я далек от того, чтобы огульно именовать современное искусство напыщенным бездельем (нынче тренд такой — расписываться в собственном непонимании искусства), но если оно, это самое искусство, в своей пустоте абсолютизировано, возведено в ранг иконы — иконы нуля, восхищения отсутствием вообще чего бы то ни было — то это уж точно не по мне.

Никак.