- Здесь ты моя, - пробормотал Хуан, - здесь и сейчас - это единственное истинное. Какое нам дело до того свидания, до тех невстреч? ... Не может быть, чтобы мы не встретились, теперь, после всего. Пришлось бы нас убить, чтобы мы не встретились.
Разве ты не знаешь, что трамваи - это и есть Немезида, разве ты их никогда не видел? Все они всегда один и тот же трамвай, только войдёшь и сразу видишь, что всё как всегда, - неважно какая линия, какой город или континент, какое лицо у кондуктора.
Что тут рассказывать, просто всё идёт очень плохо, и мы не знаем, что делать. Хуже того, мы очень хорошо знаем, что должен делать каждый из нас, и не делаем этого.
- Да, но ты - это нечто другое, что-то вроде убежища или аптечки с бинтами для первой помощи, если разрешишь мне такое сравнение ("Я в восторге", - сказала Телль), и вдруг ты очутилась так близко, ты ходила по городу тогда же, когда и я, и пусть моя мысль кажется нелепой, это тебя отдаляет, делает тебя активной стороной, ты уже в ряду раны, а не перевязки.
Надо распахнуть настежь окна и выбросить все на улицу, но перво-наперво надо выбросить само окно и нас заодно с ним. Или погибнуть, или выскочить отсюда опрометью. Это необходимо сделать, как угодно, но сделать. Набраться мужества и явиться в разгар праздника и возложить на голову блистательной хозяйки дома прекрасную зеленую жабу, подарок ночи, и без ужаса взирать на месть лакеев.
Итак, тринадцатилетняя девочка была сожжена за то, что убила свою учительницу. Мальчик десяти лет и другой – одиннадцати, убившие своих товарищей, были приговорены к смерти, и десятилетний – повешен. Почему? Потому что он знал разницу между тем, что хорошо и что плохо. Он усвоил ее в воскресной школе.
Я представляю человека в виде амебы, которая выбрасывает ложноножки и захватывает пищу. Ложноножки бывают длинные и короткие, они шевелятся, совершают круговые движения. В один прекрасный день порядок их движения закрепляется (это и есть зрелость, что называется сложившийся человек).