Книга Шпион Тамерлана онлайн - страница 6

Глава 7

Руслан Салихович был москвичом. Не коренным. Где они, истинные коренные-то? Их днем с фонарем искать надо, и то не сыщешь. Если по справедливости, так коренные – это те, что от корней свой счет ведут, а не от веток. А те, что после Калиты и Долгорукого, – та же девятнадцатого да двадцатого веков лимита.

Руслан Салихович был москвичом в третьем поколении. И всегда, сколько себя помнил, считал себя москвичом. До самого последнего времени. В последнее время он стал походить на лицо кавказской национальности. Лицом. И цветом кожи.

Это очень неприятно, идя по улице или спускаясь в метро, напрягаться в ожидании грозного окрика. Он давно стал замечать, что инстинктивно ищет пути, которые позволяют ему не встречаться лишний раз с блюстителями порядка. Он идет в толпе в ряду, который будет подальше от милицейского поста, выбирает свой маршрут по улицам, где милицейские патрули встречаются реже. Что унизительно, что доказывает, что он принимает навязываемые ему условия игры. Прячется, тем по сути признавая, что он в чем-то виновен.

В чем? В том, что его отец погиб в ополчении, защищая Москву в сорок первом году от немцев? Или что он выучил не одно поколение студентов, которые трудились и сейчас трудятся во славу России?

Москва перестала быть для него комфортным городом. Он в своем городе стал чужим. Как многие другие его знакомые. Была такая, не зависящая от цвета глаз и шевелюры народность – москвичи. Ее знаменем был Окуджава, воспевший арбатские дворики. Смешно – еще совсем недавно певцом Москвы был человек, которого звали не Вася и не Саша, а Булат. Лицо кавказской национальности... Неужели они и его останавливали? Эти – могли, эти поклоняются другим богам и слушают совсем другие песни, его они могли в лицо и не узнать...

Только в университете, только когда он пройдет, проскочит через городские улицы, все встанет на свои места. Там не надо будет шарахаться от каждой фуражки, там его все узнают, уступают дорогу, приветливо с ним раскланиваются. Это оазис спокойствия, где отдыхает его душа...

– Эй, ты! Да, ты, – поди сюда!

Это к нему. Это его, доктора наук, профессора, действительного члена полудюжины королевских и национальных обществ зовут. Вон тот, молодой, на вид лет восемнадцати, сержант с натренированным на непохожие на него физиономии глазом. Это ему он кричит: “Эй, ты, поди сюда!” И делать нечего, надо идти...

– Покажи документы!

И хочется показать, хочется не обращать внимания на тыканье и хамский тон, чтобы поскорее от всего этого избавиться. Хочется сделать вид, что все так и должно быть.

– Вы почему разговариваете со мной на “ты”? – тихо спросил Руслан Салихович.

– Чего?! – не понял сержант. – А ну, давай документы, быстро!

И схватил его за руку. Цепко схватил. Бесцеремонно. И больно.

– Уберите руку! – потребовал Руслан Салихович, чувствуя, как в нем закипает кровь. Все-таки исторические корни давали себя знать.

– Слышь, Серега, тут один “чурка” возбухает, – крикнул куда-то в толпу сержант.

К ним вразвалочку подошел второй милиционер.

– Ты че? – удивился он.

– “Вы” и “что”... – поправил его профессор.

Милиционеры воровато оглянулись. Сильно им захотелось утащить этого типчика к себе в закуток, чтобы поговорить по-свойски.

– Во время несения службы вы обязаны обращаться ко всем на “вы”, обязаны представляться и предъявлять удостоверения, – твердо сказал Руслан Салихович. – В случае невыполнения вами положений служебных инструкций МВД граждане имеют право не предъявлять вам документов, за что ответственность перед вышестоящим начальством несете вы!

Милиционеры слегка подрастерялись. Этот “черный” был какой-то не такой “черный”. Те обычно не возбухали и исправно отстегивали им бабки.

– Ладно, иди отсюда. Еще встретимся, – пригрозили милиционеры.

– Идите. И мы будем рады новой встрече с вами, – поправил их нетипичный “черный”.

Это была маленькая победа. Но все равно ему было противно. Противно за бисер, который он тут перед ними метал. За то, что он должен ставить на место тех, кого должно туда ставить государство.

Следующим, которые его остановят, милиционерам он просто предъявит паспорт...

Глава 8

Александр Мохов чистил туалет. Большой, на десять очков. На нем была надета химзащита, а нос и рот он плотно перевязал случайной тряпкой. Потому что если не перевязать, то можно и задохнуться. Может, даже до смерти. Тот, кто считает, что дерьмо пахнет неприятно, просто с ним дела не имел в больших количествах. Это только одна кучка – неприятно пахнет, а когда таких кучек тысячи и они слежались и перебродили на жаре, то это уже почти ОВ – то есть боевое отравляющее вещество.

На туалет Сашку бросил старшина, потому что кого-то нужно было бросить, – яма уже переполнилась, того и гляди через верх потечет. На глаза попался Сашка, и старшина, придравшись к чему-то, объявил ему наряд вне очереди. Теперь Сашка булькал вниз, в зловонную жижу, произведенную полутысячей солдатских задниц, ведро на веревке, и, упираясь “всеми четырьмя”, тянул его вверх. Потом перехватывал ведро и тащил его в лес, плеская на сапоги тем, что нес. По идее, сюда нужно было вызвать дерьмовозку, которая в три-четыре захода очистила бы яму, но за нее нужно было платить, а зачем платить, когда можно использовать дармовой солдатский труд таких вот бесчисленных и бесправных Сашек.

Бросок...

Ведро вверх дном с чавкающим звуком падает вниз, медленно тонет, затягиваясь, как в трясину.

Рывок...

Тяжелый, удушающий запах волной поднимается вверх, обволакивая липким туманом лицо, ударяя в нос. Ведро качается, плывет наверх, с него течет струями, тягучими каплями падает вниз содержимое.

Еще немного...

Ведро наверху. Теперь, сильно наклонившись вправо, отставив левую руку, мелкими перебежками к лесу, где вырыта яма. Ведро тяжелое, а нести его, чтобы не испачкаться, желательно на отлете, отчего рука напряженно дрожит.

Дойти, подхватить ведро за донышко и, разом освобождаясь от тяжести, плюхнуть содержимое в яму, отпрыгнув от вылетевших брызг.

И снова...

Эх, жизнь солдатская... Не так Сашка представлял армию, по-другому представлял. Думал, будет трудно, будут тревоги, учения, стрельбы. А тут – ведро... Он и автомат-то всего два раза видел – на присяге и на стрельбище, где им выдали по два патрона.

Ведро – вниз...

Ведро – вверх...

К туалету подошли старослужащие, внутрь не зашли, встали рядком и, о чем-то громко хохоча, дружно помочились на стену туалета. Когда мимо них, с ведром, проходил Сашка, его обругали матом и пнули по заду гак, что он, потеряв равновесие, выплеснул на ноги треть ведра.

– А ну – пошел! Воняешь тут!

И пнули еще раз, больно угодив носком ботинка в копчик.

Да что же это за жизнь такая?.. Такая же, как содержимое ведра, – такая же тяжелая и противная. Дерьмовая жизнь!..

Вечером, когда Сашка закончил работу и возвращался в казарму, его случайно заметил старшина.

– Ты чего весь в дерьме-то? – брезгливо поморщился он, поводя ноздрями. – Чтобы через час был постиран, поглажен и подшит. Я проверю! Вопросы?

Какие могут быть вопросы?..

– Есть!

И вместо того, чтобы лечь спать, Сашка пошел в умывалку и долго-долго, истирая кусок хозяйственного мыла, драил хабешку. Закончил он глубокой ночью и только-только лег, как дневальный проорал:

– Р-рота – подъем!

Сашка проснулся не сразу, проснулся на десяток секунд позже других и, свалившись со своего второго яруса и торопясь и путаясь в штанах, опоздал на построение.

– Ты что, олух царя небесного, где твой ремень? – рявкнул сержант.

А ремня у Сашки не оказалось, ремень он скорее всего оставил в умывалке, когда стирал форму, и его, конечно, украли.

– Ну ты ублюдок! – удивился сержант. – Чтобы через пять секунд был по форме, с ремнем!

– А где мне его взять? – чуть не плача, спросил Сашка.

– А это меня ни разу не колышет – выроди и скажи, что нашел! – ответил сержант универсальной армейской приговоркой. – Кого дерет чужое горе? Пшел вон, придурок!

Стоящие в строю солдаты его, Сашкиного, призыва злобно ухмылялись, радуясь в душе, что сержант долбит не их. В армии каждый живет и умирает в одиночку...

Сашка вышел из строя и уныло побрел в умывалку. Где ремня, конечно, не оказалось. А без ремня возвращаться было никак нельзя. Были бы деньги, он мог выпросить ремень у каптера, но деньги, присланные из дома, у него украли ночью из кармана. Как еще можно “выродить” ремень, он не знал, но догадывался... В конце казармы, в закутке, на втором ярусе, спал, тихо посапывая, вернувшийся из наряда такой же, как он, солдат. Только еще, может быть, более несчастный, чем он, солдат, потому что даже более слабый и угнетаемый, чем он. Сашка прошел к его койке и осторожно снял с табурета его ремень.

Теперь он был с ремнем. А его сослуживец без ремня.

Но кого колышет чужое горе?.. Колышет только свое!

Сашка застегнул ремень и бегом вернулся назад.

– Разрешите встать в строй? – спросил он разрешения сержанта.

– Валяй, – кивнул тот, покосившись на ремень, но ничего не сказав.

Сашка встал на свое место. Здесь, в строю, он чувствовал себя почти комфортно, потому что был такой же, как все, и был среди всех. А это главное условие выживания в армии – быть как все, быть зеленым в зеленом строю. Как бабочка на листке, которую, если она будет не как листок, обязательно заметят и сожрут.

– Взво-од... Смирна-а! – скомандовал сержант. Рядом стоящие солдаты подобрались.

– Напра-во!

Разом повернулись.

И пошли... Неважно куда, важно как – строем пошли, видя перед собой только затылок впереди идущего и слыша дробный стук тридцати шагающих в ногу пар башмаков...

Через два дня им выдали “смертники” – смертные жетоны, выштампованные из алюминия, которые они должны были таскать при себе. Медальонов было два – один на длинной цепочке, другой на короткой. Тот, что на длинной, когда их убьют, командир отнесет в строевой отдел части, а тот, что короткий, повесят на ногу, руку или что там уцелеет покойнику, чтобы не перепутать его с другим.

А раз им выдали идентификационные жетоны, значит, их повезут на войну. Повезут в Чечню.

Ну и ладно, и черт с ним, может, даже и неплохо, что в Чечню, может, там будет лучше! Потому что хуже быть не может. Некуда уже!..