Между актов

#Ист1_1курс

Между актов? Да нет, не между. Прямо в самой середке. В гуще самой. Вывалила на сцену пестрая толпа и говорит, и гомонит. Толпа англичан. Что у них есть? Какие-то родственники, какие-то любови, ненависти, раздражения, приятности, мечтания, отчаяния и чаяния. И 1939 год.

И что? Да ничего. Они все собрались посмотреть сельскую пьесу, поставленную странной девицей с претензией. И, кажется, пьяницей. И, кажется, лесбиянкой. И – опять, кажется-кажется-кажется – бесталанной, но очень желающей что-то сказать.

И что? Да ничего, опять ничего. Просто слепок солнечного сельского дня. Суетливый, утомительный, пустой. Оставил, как всегда, усталость и смутную тревогу. А жизнь идет. Не мимо ли? Возможно. Скорее всего. Но не хочется, боязно углубляться. Там, сверху (а пьеса то под открытым небом, на фоне коров, ну чисто пастораль), нет-нет, да заменит ласточек клинышек аэропланов. Ну, да. 1939.

Все они так устали. Да и я тоже. Они – от суетливого дня. Я – от их суетливых мыслей. Их было так много, и столько имен, по два, по три на человека. Я путала их. Мысли сливались в мутный поток. Чьи? Чьё? Они раздражены и раздосадованы. Да и я тоже. Они тем, что со сцены неумело, коряво, совсем нелестно показали их самих – буквально, в зеркале. Я - тем, что из меня сделали идиотку. Что хотела сказать своей пьесой та девица? Что хотела сказать этой книгой Вирджиния Вульф? Смутно. Непонятно. Они не смогли или я не смогла? Да плюнуть бы и забыть. Но тревожно. Им тревожно, хоть они и забылись, кто в газете, кто в книжке, кто в семейном поединке. И мне тревожно. Им тревожно, потому что самолеты. И газета. И 1939. Мне тревожно, потому что здесь тоже есть самолеты. И газеты. И очень не хочется думать плохое.