Книга Оружие великих держав. От копья до атомной бомбы онлайн - страница 4



Самурайский кодекс чести

Сёгун Ёритомо (ум. 1199) упорядочил эту систему и создал правительство военного типа, бакфу, в котором воинская каста самураев контролировала действия администрации и социальную жизнь страны. Как и в любом феодальном государстве, крупная знать постоянно вела борьбу за власть, тогда как обычные люди были низведены до положения рабов. Даймё (господа) хранили государство и окружали себя приверженцами – самураями, которых обеспечивали всем необходимым их сеньоры. Они обычно выплачивали им содержание (в основном рисом), который, в свою очередь, прислужники дямиос выжимали из крепостных и арендаторов. Самураи, единственные из всех людей страны имевшие право носить два меча, были героями-воинами древней Японии. Они приносили клятву верности своему господину, и их верность была их кредо. Народные сказания Японии на все лады воспевают отвагу и преданность этих приверженцев знатных господ, точно так же, как ныне японский кинематограф возвеличивает их деяния в сотнях древнеяпонских «вестернах».

Предание «О сорока семи ронинах» является самым популярным сказанием в Японии – эту историю 250-летней давности знает наизусть каждый японский подросток. Остановимся на этом типично японском предании, поскольку оно дает возможность понять сущность тех героев, которым поклоняются дети современной Японии.

Некий аристократ был намеренно оскорблен во время своего пребывания во дворце сегуна; забывшись, он в пылу гнева обнажил меч, намереваясь поквитаться с обидчиком. Однако за такое вопиющее нарушение этикета ему было велено немедленно, не сходя с места, совершить харакири. Его поместья были конфискованы, семья распалась, а приближенные в количестве сорока семи человек распущены. Самурай, по той или иной причине оставшийся без господина, крова и поддержки, становился ронином (перекати-полем) и, подобно одинокому ковбою американского Запада, ищущему приключений, был естественным героем для сказителей. Сорок семь лишившихся покровителя и работы приверженцев покончившего с собой аристократа были связаны между собой долгом чести кодекса воина, повелевавшего отомстить за смерть своего господина, хотя по законам страны это влекло за собой смертную казнь. После многих приключений доблестным сорока семи удалось застать своего врага врасплох, убить его и отсечь ему голову. Затем они у всех на виду прошли на кладбище к могиле своего господина, под рукоплескания собравшейся толпы возложили на могилу голову врага и тут же совершили над собой харакири.

Обычные люди, хэймин, стояли по социальной шкале гораздо ниже самураев и делились на три основных класса: земледельцев, ремесленников и торговцев – в порядке их значимости. Зажиточный земледелец мог даже носить меч (один) в своих собственных владениях, а так как класс ремесленников включал в себя и художников и механиков, то в почитавшей искусство Японии некоторые из этих групп могли получить общественное признание. Торговцы и купцы не заслуживали даже презрения, хотя довольно часто владели значительными средствами. Простые же люди, наряду со всеми остальными, держались в подобострастии к вышестоящим воинам и аристократам, напоминая этим отношение простолюдинов-саксов к норманнским рыцарям времен Генриха I[3]. Самураи, как и европейские рыцари, стояли выше закона, и в Японии отнюдь не было чем-то необычным для самурая, пребывающего в игривом настроении или в подпитии, испробовать остроту клинка своего отточенного меча на шее какого-нибудь некстати подвернувшегося под руку носильщика.

В кровавые времена гражданских войн XII столетия платили жизнью за свое поражение не только предводители тех или иных групп – под репрессии попадали и их семьи, с которыми расправлялись безжалостно и самым варварским образом. Кровавая баня, которая следовала за поражением той или иной группировки, была столь жестока, что цвет страны оказался перед перспективой совершенного исчезновения. Жестокий обычай сэппуку, или харакири (взрезание живота), стал характерно японским ответом на эту досаждающую проблему. В ходе этой церемонии предводители побежденной группировки, взрезая свой живот коротким мечом и рассекая при этом большую воротную вену, своею собственной кровью обеляли свои семьи, спасая их от проскрипционных преследований и одновременно защищая свою честь. После сражения побежденные тысячами преклоняли колени и совершали этот акт, смывая со своих близких всякую вину. В более поздние и менее жестокие времена вспарывание живота сводилось к легкой, порой просто символической ране, а последний милосердный удар наносился доверенным другом – кайсаку, который отсекал склоненную голову ударом своего меча.

В более близкие нам времена обычай сэппуку подразделился на два вида: обязательный (отмененный в 1868 году) и добровольный. В первом случае обреченный получал формальное извещение, что он должен умереть, и сам акт осуществлялся с соблюдением церемониальных моментов, в присутствии свидетелей. Окровавленный короткий меч часто подносился к трону владыки как свидетельство того, что воля его исполнена. Этот обряд был сродни по духу обычаю древних римлян бросаться на свой меч, или в более поздние времена обыкновению вручать опозорившему себя офицеру пистолет с одним патроном, с более чем ясным намеком на то, как он должен его использовать.

Добровольное же харакири осуществлялось, да и теперь еще случается, часто в виде протеста, из преданности мертвому покровителю (в древности приближенные часто добровольно кончали жизнь, чтобы уйти вместе со своим господином) или, как это принято и среди людей западной культуры, в случае личного несчастья или неудачи. Самопожертвование как средство протеста среди уроженцев Востока не является чем-то специфически японским, что и было недавно (1963) продемонстрировано самоубийством посредством самосожжения нескольких вьетнамских монахов.

Иллюстрацией к японскому кодексу военной чести может служить история капитана Кани из 24-го полка. Во время первого штурма Порт-Артура (21 ноября 1894 года) капитан, который тогда был серьезно болен, настоял на своей выписке из госпиталя, чтобы принять участие в штурме. Во время приступа болезни, совершенно обессилев, он упал в сотне метров от подножия крепостной стены, на штурм которой шли его солдаты. Человек западной культуры мог считать, что честь его при этом не пострадала, но иначе думал отважный капитан. Он был вновь доставлен в госпиталь, однако, выздоровев, отправился на то самое место, где упал, и покончил жизнь самоубийством.

Идея вспарывания живота в качестве протеста, ответа на оскорбление или ради сохранения чести непостижима для западного человека, и самоубийства японских солдат, часто путем прижимания гранаты к животу, повергали в шок солдат союзных войск во Второй мировой войне. Однако для японцев сдача в плен означала личное бесчестье, поскольку была предательством по отношению к стране, императору, предкам и родным. «Если вы бессильны что-либо сделать, покончите с собой возвышенно», – требовал вековой обычай.

Подобное отношение к плену в значительной степени объясняет жестокое обращение с союзными пленными, которые, по понятиям японцев, становились презренными существами.

С военной точки зрения подобное отношение к плену дает двоякий эффект. Оно, безусловно, подвигает солдата к отчаянному сопротивлению до самого конца, чем и отличались японцы, защищавшие каждый дюйм своих позиций, причем целые подразделения их погибали порой буквально до последнего человека. Соотношение взятых в плен японцев к погибшим во Второй мировой войне было по западным меркам неслыханно малым. Во время кампании на Аитапе (Новая Гвинея) было убито 8825 японцев и 270 взято в плен (следует отметить, что многие, если не все, пленные были захвачены в самом начале операции тяжело раненными). Сражение при Маффин-Бей – 4000 убитых и 75 пленных; Иводзима – 23 000 убитых и около 600 пленных, многие из которых оказались рабочими-корейцами; Тарава – из гарнизона в 5236 человек в плен было взято 17 солдат да еще 129 корейцев. И так во всех других сражениях.

С другой стороны, существует много случаев, когда решимость погибнуть почетной смертью за императора приводит к бесполезному расходованию жизни без соответствующего военного эффекта. Если человек решился умереть, разумнее сделать это в бою, когда есть шансы нанести урон неприятелю. Время и средства, затраченные на подготовку и оснащение воина, а также на транспортировку его в отдаленную точку Тихоокеанского театра военных действий, расходуются впустую, если он эгоистично отправляется на встречу со своими предками до того, как нанесет хотя бы какой-то ущерб врагу. В этом случае восточный фатализм не всегда оправдывает гибель воина. Именно такими всегда были так называемые «атаки на ура». Бешеный бросок вперед фанатиков, которым безразлично, будут они жить или погибнут, мог бы быть действительно эффективным предприятием, если бы он задумывался и предпринимался с непременной целью нанести как можно более существенный урон неприятелю. Когда же эти фанатики (часто еще и одурманенные алкоголем или наркотиками) бросались очертя голову в атаку под шквальный огонь автоматического оружия с единственной целью удовлетворить их собственное желание геройски погибнуть, тогда жизнь их оказывалась принесенной в жертву впустую.

Японское Верховное командование не могло не ощущать этих потерь и по мере развертывания военных действий такие самоубийственные атаки становились все более и более редкими. Японская директива по ведению боевых действий, выпущенная накануне высадки 6-й армии под командованием генерала Уолтера Крюгера на Лейте[4], гласила: «Оборонительная тактика должна быть активной и по сути наступательной. Однако, поскольку действия, подобные массовым контратакам, неподготовленным и поспешным, больше подходят для заключительного сражения в случае неизбежного поражения, их следует по возможности избегать». И далее: «Наша философия жизни не заключается в том, чтобы неизбежно погибнуть, но в том, чтобы с наибольшим успехом выполнить порученную миссию».

Несмотря на эти и другие предостережения, в войсках по-прежнему сохранялась тенденция в отчаянной ситуации переходить в «атаку на ура». Такое имело место во время рукопашной схватки в ходе кампании на острове Сайпан, когда около 5000 японцев (оставшихся в живых из тридцатитысячного гарнизона) были блокированы. Их командующий, генерал Сайто, человек уже пожилой и к тому же раненый, был слишком слаб, чтобы повести своих бойцов в последнюю атаку. Он покончил с собой ритуальным сэппуку, его адъютант (предположительно, потому, что в пещере, где находился командный пункт, не было простора, чтобы размахнуться мечом) предпочел воспользоваться для прекращения страданий генерала пистолетом. Атака, начатая японцами неожиданно, едва рассвело, остановила продвижение нескольких батальонов 27-й дивизии и заставила их немного отступить. Атакующие с дикими криками буквально завалили своими телами пулеметы, так что те больше не могли вести огонь. Артиллерия морских пехотинцев расстреляла все свои боеприпасы буквально в упор, после чего прислуга орудий пустила в дело пистолеты и карабины. В конце концов атакующие были остановлены, и к вечеру потерянные позиции отбиты, но эта атака японцев стоила жизни 1400 американцам. После нее на поле боя были обнаружены мертвые тела 4211 японцев – один к трем, – что было гораздо более высоким соотношением американских потерь, чем в большинстве «атак на ура».

Те же самые самоубийственные традиции подсказали и использование подразделений камикадзе («божественный ветер»). Всегда, в каждой стране и в каждой армии, существовали индивидуумы, которые готовы были осознанно принести себя в жертву, если, поступая таким образом, могли приблизить общую победу. В западном мире подобные поступки были довольно редкими. Почти самоубийственный риск воспринимался как нечто само собой разумеющееся – ведь всегда имеется шанс, хотя бы и сколь угодно малый, на то, что «старуха с косой» минует и на этот раз. Если цель важна, то в такой смерти нет ничего расточительного – пешкой ради ферзя жертвуют как в шахматах, так и на войне.

Сколь бы нелепыми и громоздкими ни представлялись японские доспехи взгляду западного человека, на самом деле они были легкими, удобными и хорошо приспособленными для японского образа сражений. Один из признанных знатоков писал о них как об «искусно соединенном вместе комплексе стальных пластин, кожи, шелка на тканевой основе. Каждый участок тела… определенным образом защищен». Лучшие образцы японского оружия и брони не имеют себе равных по красоте конструкции и отделке. Даже скромные наконечники стрел (вверху) часто украшались ажурным узором и гравировкой, а уж такие вещи, как эфесы и ножны мечей и кинжалов (внизу), почти всегда представляли собой шедевры кузнечного дела и искусства лакировки


Имена трех японских солдат, которые превратили себя в подрывной заряд для разминирования, чтобы проделать проход в китайском проволочном заграждении под Шанхаем, превратились в объект поклонения и восхищения во многих храмах по всей стране. (Существуют весомые причины полагать, что три сапера стали жертвами преждевременно сработавшего взрывателя, но для целей пропаганды случай был слишком соблазнительным, чтобы не воспользоваться им.) И совершенно естественным стало решение, когда весы войны начали склоняться не в пользу Японии, широко распропагандировать полумистический порыв обрести славу и бессмертие, пожертвовав своей жизнью за императора (не за человека Хирохито, а за императора как воплощение прошлого и будущего страны).

Официальное одобрение получил план нанести значительный урон флоту США путем тарана американских кораблей пикирующими самолетами с бомбами на борту. Этот самоубийственный план (который, кстати, вызвал довольно энергичную критику в самой Японии и был далеко не однозначно воспринят высшим флотским начальством) получил название «камикадзе», то есть «божественный ветер», по историческому наименованию благоприятной бури, разметавшей флот вторжения монголов в XIII веке. Конечно, это был замысел, порожденный отчаянием, на который флотское командование пошло в результате значительных потерь самолетов и пилотов и явного провала попыток остановить американские силы вторжения обычными средствами, и он имел ощутимый успех. В морских сражениях у Филиппин, Формозы (Тайваня) и у Окинавы было потоплено 34 американских корабля, причем 3 из них крупных, а 288 кораблей, из них 66 весьма крупных, получили значительные повреждения. Среди эсминцев потери были особенно значительными: 13 было потоплено и 87 получили повреждения различной степени тяжести. За это японцам пришлось заплатить высокую цену самолетами и летчиками – их погибло 1228, включая и машины эскорта (эти цифры относятся только к самолетам военно-морской авиации).

Человекоуправляемая авиабомба

Трудно сказать, оправдала ли цель примененные для ее достижения средства. Если бы этот план увенчался успехом и флот США отступил, история бы однозначно заключила, что эти средства были оправданны. Но дело обернулось таким образом, что к октябрю 1944 года, когда японцы приступили к выполнению этого плана, самолетов и летчиков не хватало, к тому же каждый вылет совершался в условиях преобладания американской авиации в воздушном пространстве боев. Вынужденный использовать залатанные на скорую руку самолеты и летчиков, едва выпущенных авиашколами, «божественный ветер» вскоре превратился в нежный зефир. Впрочем, если принять во внимание, что в это же время сотни отчаявшихся японских солдат кончали жизнь самоубийством в горных пещерах и «лисьих норах» (подбрустверных укрытиях), то идея организованного самоубийства – с весьма определенной военной целью – представляется не совсем лишенной смысла.

«Следует иметь в виду, что в течение многих сотен лет, когда кодекс воина («бусидо») определял поведение самурая, в нем постоянно упоминалась необходимость готовности в любой момент умереть, причем аналогичные принципы одновременно действовали в сообществах купцов, земледельцев и ремесленников, а верность императору, другим вышестоящим лицам и народу Японии превозносилась как высшая ценность. Поэтому принятие принципов камикадзе не произвело на японцев такого шокирующего впечатления, каким оно стало бы для народов Запада. Кроме того, вера в то, что по своей физической смерти человек продолжает существование вместе с живыми и мертвыми, делала эту концепцию смерти менее фатальной и неприятной по своим последствиям» (из книги «Божественный ветер»).

Надо отметить, однако, что в мотивации пилотов-камикадзе не было ничего от боевого безумия или внезапного отчаяния. Их решение, напротив, представляло собой совершенно хладнокровный поступок. Они принимали свое решение на добровольной основе (лишь ближе к концу войны некоторые отправлялись в порядке дисциплины), проходили особую подготовку, порой некоторое время ожидали окончательного приказа, но даже тогда они часто отзывались, чтобы дождаться более благоприятных обстоятельств.

Моральное напряжение человека в подобных обстоятельствах едва ли можно себе представить, и все же из последних писем домой этих людей можно видеть, что они шли к своему неизбежному концу спокойно и хладнокровно, поддерживаемые религией и своей верой в то, что их самопожертвование может помочь спасти страну и обеспечит им место в ряду бессмертных героев Японии. Приведем еще одну цитату из «Божественного ветра»: «Вникая в отношение этих людей к предстоящему им, надо помнить, что они смотрели на самоубийственную атаку на врага только как на часть своего солдатского долга… «Когда мы стали солдатами, мы вручили свою жизнь императору. Когда мы поднимаемся в небо, то делаем это с твердой уверенностью в том, что тем самым мы помогаем громить врага. Мы нарушим свой долг, если будем думать иначе. Поэтому слова «особая атака» – не более чем просто название. Тактика, будучи несколько необычной по своей форме, представляет собой лишь другой путь для выполнения нашего воинского долга…» Эти полеты были для них обычным делом. В ходе их не было места ни театральной неестественности, ни истерике. Все было только исполнением долга».

Эти письма представляют собой странную смесь мистицизма, милитаризма и обожествления императора, столь чуждую западному мышлению и характеру выражения чувств и мыслей. Большинство таких писем принадлежит спешно подготовленным офицерам запаса, получившим образование в колледжах и университетах; в письмах рядовых и простых пилотов военно-морской авиации мы видим более приземленное восприятие.

В одном из таких писем мы читаем: «Словами невозможно выразить мою благодарность моим любимым родителям, которые растили и заботились обо мне вплоть до моей зрелости, чтобы ныне я смог хотя бы в небольшой степени оправдать ту честь, которую его императорское величество оказал нам».

Другое письмо, написанное младшим лейтенантом военно-морской авиации, завершается почти поэтическими строками:

«Сколь великолепна будет «особая атака» нашего подразделения, которое на своих машинах устремится на врага! Нашей целью будет авианосец противника. К нам приехали кинооператоры, чтобы запечатлеть нас для истории. Возможно, что вы сможете увидеть меня в киноновостях.

Нас 16 пилотов, которые поведут свои самолеты на врага. Да будет наша смерть столь же мгновенной и чистой, как исчезновение кристалла!

Написано под Манилой накануне вылета.

Исао

P. S. Паря в небе над южными морями, нам предстоит выполнить почетнейшую миссию – умереть, став щитом для его величества. Лепестки цветов сакуры искрятся, когда, облетев и кружась, они опускаются на землю».



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт