Книга Приключения Дианы онлайн

КОГДА АМЕЛИЯ УЗНАЛА, ЧТО ЭРНСТ, ее жених, уехал, не предупредив ее, слезы струей брызнули из ее хорошеньких глаз, и она, потеряв сознание, упала на пол. Мадам Дюранси – а это она вручила своей подопечной за завтраком письмо от ее возлюбленного – не сумела скрыть мимолетное выражение торжества. Итак, это прелестное существо лежит у ее ног с побледневшими щеками, с глазами, покрасневшими от слез. Предстоит нелегкая задача – утешить ее, а впрочем – почему же нелегкая? В конце концов, именно такие нежные натуры, как Амелия, более других беззащитны перед тонким искусством соблазна. Вряд ли Амелия с ее цветущей невинностью сумеет усмотреть за обольстительными словами искушенного во всех тонкостях любви мужчины бесчестные намерения, жертвой которых она наверняка станет со временем.

Полупрезрительная усмешка скривила рот красивой женщины, когда она склонилась над упавшей в обморок девушкой и поднесла флакон с нюхательной солью к ее губам. О, да! – она поможет своему старому другу полковнику де Роверу в его намерении сорвать этот цветок. С одной, разумеется, целью – еще прочнее приковать его к себе. Ведь они были так похожи – в определенном, естественно, смысле – ослепительная мадам Дюранси и элегантный лихач-полковник, который, дай ему волю, весь мир превратил бы в служанку своих прихотей. Вне всяких сомнений из них бы вышла великолепная пара, но ни Александрина, ни полковник не находили себя готовыми подчиниться воле другого. Так что, короткие бури захватывающей их обоюдной страсти всякий раз становились преддверием долгих расставаний и плохо прикрытой вражды. И тогда очаровательная мадам Дюранси тешила себя страстью в объятиях своих любовников – последним из которых был отец Амелии, несчастный месье де Сен-Фар, а полковник в то же самое время своими победами повергал в панику прекрасную половину Парижа. Ни одна из его обитательниц – начиная от смазливой горничной и кончая супругой юстиц-президента – не чувствовала себя защищенной перед напором его обаяния. И вот теперь ему взбрело поймать в свои силки эту маленькую дурочку, Амелию де Сен-Фар. И это еще не все: с присущим ему цинизмом он и ее, Александрину, замыслил превратить в свою союзницу. Смеясь и рассыпая комплименты, он объявил ей, что ценит розы наравне с еще нераспустившимися бутонами и еще вопрос, чему он отдал бы свое предпочтение.

Вначале мадам Дюранси надулась: ее сравнивают с этой зеленой порослью. Она пообещала полковнику, что закроет для него навсегда двери своей спальни, если он будет и дальше упорствовать в своих намерениях. Но у того имелся в запасе ряд веских аргументов, возымевших свое действие. К тому же, подобно большинству женщин ее возраста, мадам сама страстно обожала интриги и интрижки; в конечном счете она сказала себе, что это, пожалуй, неплохой способ поставить наивную и невинную Амелию в полную зависимость от себя и одновременно раз и навсегда отлучить ее от любимого Эрнста, которого мадам сама держала в прицеле своего страстного взгляда.

Пышная грудь Александрины приподнялась от глубокого вздоха, стоило ей подумать об очаровательном юноше, который, наверное, давно уже затерялся в необъятных водных пустынях Атлантики. Какая досада, что она теперь долго не увидит его, но уж в любом случае это лучше каждодневного созерцания его томящимся в плену у этой хорошенькой молоденькой дурочки.

Кто знает, может быть, он, вернувшись, в конце концов станет настоящим мужчиной, способным оценить прелесть и очарование зрелой женщины? Но до того момента нужно предоставить полковнику возможность всласть наиграться Амелией. Едва ли Эрнст простит девушке неверность, проявленную ею в его отсутствие. Для нее, Александрины, не составит большого труда разлучить два этих нежных сердца, и тогда Эрнст – какие здесь могут быть сомнения? – сам упадет в ее искушенные объятия и найдет утешение в ее утонченных ласках, доводивших иных мужчин прямо-таки до потери рассудка.

Хорошенькая жертва тщательно разработанного плана сделала глубокий вздох и открыла большие, влажно поблескивающие глаза. Мадам Дюранси с помощью горничной Элизы перенесла ее на обтянутый шелком диван.

– Значит, это правда, – вздохнула Амелия, – и Эрнст в самом деле меня оставил? Боже, несчастная я! Еще вчера он клялся в любви, а сегодня лишил меня драгоценного мига расставания. Уехал, не сказав ни слова!.. А ведь он знал, какую боль мне причинит! А я… я верила, что его любовь столь же искренна, как и мое сердце.

Прелестная девушка зашлась в рыданиях и закрыла руками покрасневшие от слез глаза.

– Оставьте меня одну! – еле слышно сказала она мадам Дюранси. – Я не в состоянии сейчас никого видеть.

Александрина напустила на себя озабоченный вид и принялась усердно обмахивать носовым платком свое «дорогое дитя». За окном пылало жаром изумительное июньское утро, и могучие липы возле дома струили дурманящий аромат.

– Я не могу сейчас оставить тебя одну, мое милое дитя, – сказала Александрина самым участливым тоном. – Поверь мне, Эрнст поступил как подобает здравомыслящему и порядочному молодому человеку, не более того. Он обещал твоему отцу обрести за морем достаточное состояние, прежде чем назовет себя твоим супругом. А как же иначе? Или же он должен позволить, чтобы твои прелести отцвели, не получив должного обрамления? Разумеется, ты скоро получишь от него весточку, а пока… Пока ты сможешь убедиться, что жизнь идет своим чередом. Ты, мое милое дитя, в том возрасте, когда с потерями – даже с самыми серьезными – примиряются очень быстро.

Мадам Дюранси уютно устроилась в кресле-качалке. На ней был тонкий, полупрозрачный муслиновый халат яблочно-зеленого цвета, прекрасно сочетавшийся с нежным цветом ее лица и каскадом рыжих локонов, которые свободно ниспадали на плечи. В этот момент ее можно было легко посчитать старшей сестрой Амелии, почти ее ровесницей. Ни безупречная кожа лица, ни выемка ее глубокого декольте в пенном обрамлении кружев не выдавали в своей хозяйке зрелую женщину на третьем десятке лет.

Амелия, для которой померк весь белый свет, с пылающими щеками, с лихорадочно поднимающейся и опускающейся грудью, бормотала с упреком:

– Почему вы не помешали этому? Вы же знали, что я умру, если Эрнст меня оставит. Но вы – злая женщина, вы радуетесь каждому моему несчастью. Вы лишили меня всего: сначала – папы, затем – дома, а теперь – даже моего Эрнста. Боже, я не желаю дышать с вами одним воздухом! Уходите! Прошу вас, пожалуйста, дайте мне побыть одной! Это единственное, что вы еще можете для меня сделать.

В прозрачно-зеленых глазах Александрины загорелся недобрый огонек. Как бы ей хотелось ухватить девушку за волосы и устроить ей хорошую выволочку, с каким удовольствием она бы исцарапала ногтями это миловидное, искаженное страданиями личико! Но она сдержала себя. Разумеется, она и без того выиграет партию у Амелии, и ее триумф будет полным, когда та будет барахтаться в когтях своего соблазнителя, безуспешно пытаясь вырваться из них. Ну, а пока – до поры, до времени – она будет держать себя в руках, ведь не зря же она слывет отличным игроком.

– Моя бедная малышка, – любезно сказала она, – ты заблуждаешься. Я у тебя ничего не отбирала и питаю к тебе самые нежные чувства. Что касается дома… Ты полагаешь, что месье де Сен-Фар поступил недостаточно разумно, объявив меня хозяйкой этого дома? Кому же еще он мог доверить тебя, если не мне, посвятившей ему свою нежную любовь, которая ныне принадлежит тебе, его единственной дочери. Поверь мне, бедное мое дитя, я желаю тебе добра, одного только добра!

– А теперь, – продолжала она уже другим тоном, – поднимись в свою комнату и немного отдохни. Элиза приведет тебя в порядок, а потом мы, пожалуй, предпримем какую-нибудь поездку. Жизнь в деревне скучна, жара непереносима, но мы все же попытаемся немного развлечься.

– Развлечься? – воскликнула Амелия все же срывающимся от слез голосом. – Развлечься!! Я поняла, мадам! У вас нет сердца.

С этими словами, подобрав кружевные складки своего халата, она сломя голову пронеслась мимо Александрины.

Мадам Дюранси смотрела ей вслед, издевательски кривя губы. Маленькая дура! Теперь какое-то время она, вероятно, будет разыгрывать из себя несчастную любовь и брошенную невинность. Но рано или поздно воля к жизни и молодость возьмут верх, и тогда она, Александрина, найдет верный способ излечить ее от печалей.

Она позвонила Элизе, прелестной горничной Амелии, которая столь же безоглядно была преданна своей юной госпоже, сколь ненавидела в глубине души мадам, темные замыслы которой видела насквозь с безошибочным инстинктом как истинное дитя природы. Но при этом, разумеется, они ничем не выдавала свою антипатию.

Вот и сейчас она вошла и присела в глубоком реверансе: «Да, мадам?» Ее большие карие глаза испытующе смотрели в гладкое, непроницаемое лицо хозяйки. Элиза подслушивая, стояла у двери, когда Амелия, расстроенная и заплаканная, пробежала мимо нее к лестнице, ведущей наверх. Было ясно, как божий день, что в этой освещенной утренним солнцем комнате, где играл занавесками легкий утренний ветерок, разыгралась маленькая, но впечатляющая драма.

– Ступай наверх и присмотри за мадемуазель Амелией, – распорядилась Александрина. – Она только что ушла к себе. Позаботься, чтобы она приняла освежающую ванну и через час или два была готова к выезду.

Элиза сделала реверанс. На ее свежем личике был живо написан один-единственный вопрос.

– А правда ли говорят, что месье Эрнст уехал? – участливым тоном осведомилась она. Александрина оборвала ее нетерпеливым движением руки.

– Занимайся своими обязанностями, а все остальное – это уж мое дело.

Элиза, надувшись, удалилась. Она на дух не переносила новую хозяйку дома.

Про себя Элиза обвиняла именно ее в гибели месье де Сен-Фара и всей душой занимала сторону своей маленькой госпожи, с которой у нее за годы службы в доме Сен-Фаров сложились самые дружеские отношения. Только ради Амелии она осталась на месте горничной после того, как мадам взяла на себя управление домом. Да и сама Амелия всем сердцем была привязана к Элизе за ее верность.

Когда минутой позже горничная постучала в дверь своей госпожи, вместо ответа она услышала еле сдерживаемые рыдания. Тогда Элиза решительно повернула ручку двери и вошла в напоенную воздухом комнату, украшенную чудесной бело-золотой мебелью в стиле ампир. Она застала Амелию рыдающей на своей кровати под балдахином из светло-голубого сатина.

– Выше нос, мадемуазель! – сказала она на свой грубоватый, но сердечный манер. – Ничего с вашим голубком не станется в этом его путешествии. Вы сами не заметите, как время мелькнет, и он вернется сюда богатым человеком с сундучком, который весь будет набит подарками для его любимой девочки. Готова поспорить, мадемуазель, не пройдет и двух лет, как мы будем гулять на вашей веселой свадьбе!

Амелия приподняла голову с шелковых подушек.

– Ах, Элиза, ты ничего не понимаешь! Он уехал и ничего мне не сказал. А я ведь так его люблю! Глаза закрою и вижу перед собой. И чувствую, как его руки обнимают, ласкают меня… Как он меня ласкал, Элиза, видела бы ты, как он меня ласкал!

Руки Амелии бережно дотронулись до двух порывисто вздрагивающих грудей, сомкнулись на их остриях и заскользили вниз мягко очерченной линии бедер, все ниже и глубже, в направлении красиво вьющегося густого руна, что заманчиво и четко обозначалось под распахнутым халатом.

– Ты ничего не понимаешь! Это такие невероятные ощущения! Начинаю думать, – и вся таю изнутри.

Амелия вскочила на ноги и порывисто обняла девушку, которая всего на два год была старше ее.

– О, Элиза, – сказала она, уронив голову ей на плечо, – стоит мне подумать об этом, и я словно теряю рассудок. Моя бедная голова готова разорваться от боли. И слышишь?.. Слышишь, как стучит мое сердце?..

Рука Амелии лихорадочно ухватила руку горничной и порывисто прижала к своей беспокойно волнующейся груди. Ее милое, слегка опухшее от слез личико раскраснелось, ощутив мягкий нажим Элизиных пальцев, которые в своем трогательном стремлении утешить несчастную влюбленную девушку нежно и безостановочно расточали ласки, пока розовый бутончик на левой груди Амелии не стал упругим и твердым, как ароматная зрелая земляничка.

– Ах, мадемуазель, – сказала горничная со смехом и все более частым дыханием, – позвольте мне разочек поцеловать этот чудный, нескромный бутончик. Он такой прелестный!..

И прежде чем Амелия, глаза которой подернулись поволокой, успела еще что-то сказать, проворные губы Элизы уже обхватили прелестную ягодку, и ее не в меру болтливый язычок был на этот раз красноречив без всяких слов.

Минуту спустя обе девушки, сами того не заметив, лежали на шелковом одеяле под балдахином, и верная Элиза своими сильными и одновременно вкрадчивыми руками воспроизводила все те ласки, которые в вечер накануне отъезда щедро расточал своей любимой Эрнст. Элиза не успокоилась до тех пор, пока слабое всхлипывание, все еще сводившее судорогами горло Амелии, не сменилось короткими криками сладострастия, и она с разомкнутыми губами и закрытыми глазами полетела в бездну чувственного изнеможения. Элиза, которую по ходу ее утешительной деятельности саму пробрал жар, со вздохом взглянула на расслабленное лицо своей молоденькой госпожи. Какая жалость, что невинная Амелия, позволив обнимать, целовать и ласкать себя, по-видимому, даже не задумалась о том, что Элиза – тоже девушка из плоти и крови, в которой прикосновение к этому округляющемуся, роскошно цветущему девичьему телу, нежному, как севрский фарфор, ненасытному при всей его невинности, как тело страстно любящей женщины, пробудило некое волнение, устранить которое – в отсутствие более сильнодействующего средства – могло одно лишь только прикосновение нежно ласкающей ручки. Мысли Элизы сами собой устремились к красивому садовнику-итальянцу; этот парень совсем недавно поступил на службу в дом мадам Дюранси. Это был замечательный стройный юноша, искры скрытых желаний уже прятались в его глазах, которые томно и меланхолично горели на загорелом лице. Но увы и ах! – Феличе в данный момент находился вне пределов досягаемости для желаний, беспокойно щекочущих Элизу, и ей ничего не оставалось, как довериться своей собственной руке, благо она не раз уже сослужила своей хозяйке молчаливую любовную службу. Мельком взглянув на госпожу, которая, тяжело дыша, все еще лежала с закрытыми глазами, Элиза с легким вздохом опрокинулась на изящный диван в стиле ампир, и правая рука ее нырнула под пышно вздымающуюся нижнюю юбку…

Потом она помогла одеться Амелии, глаза которой после серии Элизиных холодных компрессов обрели свой естественный блеск. Юная девушка, отойдя от охватившего ее короткого чувственного экстаза, снова впала в летаргическое созерцание своей боли и позволяла делать с ней все, что угодно. Но когда увидела себя в зеркале в легком платье из розовой вуали, с изящно подколотыми локонами, легкий румянец как дуновение набежал на ее щеки. Даже уйдя без остатка в свою печаль, Амелия не могла не заметить, что она выглядит чарующе, самой природой созданная для того, чтобы нравиться и пробуждать удовольствие везде, где бы она ни показывалась.

Мадам Дюранси обняла ее, и их волнующиеся груди соприкоснулись.

– Я рада, Амелия, любовь моя! Ты выглядишь прелестнее, чем когда-либо ранее. Эта чудесная бледность очень идет твоим щечкам. Готова поспорить: не пройдет и месяца, как ты уже произведешь опустошения в рядах мужчин, – сказала она со смехом, и с притворной нежностью коснулась ее щеки своими полными, влажными губами.

Амелия, чуть не задохнувшись от густого запаха духов мадам, мягко выскользнула из ее рук.

– Этому не бывать, мадам. Мое сердце принадлежит моему Эрнсту, и даже если он мне изменит, я не посмотрю ни на какого другого мужчину. До того, как я стану монахиней в монастыре Св. Евстахия, – добавила она совершенно серьезно.

Мадам Дюранси прикусила губы, удерживаясь от резкого ответа. Вместо того она произнесла в самом любезном тоне:

– Мы едем в гости к Делансэ, солнце мое. Барон устраивает в саду бал, мы приглашены в числе прочих. Ему будет особенно приятно увидеть дочь своего старинного друга Сен-Фара.

Лицо Амелии омрачилось.

– Мадам, прошу вас!.. Я не могу сейчас выезжать в свет. У меня на душе такая боль!

Но изворотливая Александрина, прекрасно разбиравшаяся в свойствах девичьих сердец, с ходу отмела все ее возражения.

– Все это ерунда, милая моя! Увидеть пару-другую приветливых лиц и вдобавок чуть-чуть потанцевать – все это пойдет тебе только на пользу. Какой смысл хоронить себя со своей печалью в тесной, душной комнате? Ты от этого станешь бледной и зачахнешь – не более того. Как ты думаешь, доставит ли Эрнсту радость застать тебя в таком виде?

Александрина с ожесточением подумала, какие нежные чувства должны были овладевать Эрнстом при воспоминании о своей очаровательной подруге. Ну, да ладно! – она позаботится о том, чтобы сделать его свободным от этих воспоминаний!

В конце концов, Амелия поддалась на увещевания и согласилась поехать в гости к Делансэ. Мадам Дюранси приказала отрядить на козлы хорошенького садовника-итальянца. Феличе, стройный, рослый юноша с иссиня-черными локонами и бархатистыми глазами, в которых горел сдержанный огонь, был великолепным исполнителем неаполитанских песен, а, кроме того, должен был, без сомнения, обладать достоинствами иного рода. Разумеется, у мадам при случае появится возможность поближе познакомиться с этими качествами, если скука однообразного лета станет совсем уж непереносимой. Но пока ей предстоят большие хлопоты, и ее легкий экипаж катит по дороге, обсаженной платанами, приближаясь к обширному имению Делансэ, расположенному в паре миль от их усадьбы.

Старый барон, статный седовласый мужчина, сам отец двух дочерей того же возраста, что и Амелия, встретил обеих дам с большой любезностью. Он поцеловал руку мадам Дюранси и сердечно обнял дочь своего покойного друга, прижав на секунду свою дряблую щеку к ее раскрасневшейся от дорожного ветра щеке.

– Ах, Амелия, – бормотал он, – какой очаровательной девушкой вы стали. Как жаль, что мой старый друг Сен-Фар не может увидеть вас сейчас. Поистине, вы свежи и ароматны как роза.

Глаза мадам Дюранси бегали по сторонам, пока она по лестнице поднималась на террасу, расположенную позади господского дома в тени роскошных старых лип. Там, за домом, разрозненные группы нарядно одетых, радостно-оживленных женщин и их кавалеров неспешно прогуливались по коротко остриженному газону с россыпью больших розовых кустов. Дурманящий аромат лета возносился над парком. Мадам Дюранси уселась и улыбнулась старому лакею, который с непроницаемым выражением лица поднес ей бокал ледяного шампанского.

Амелия, словно потерянная, несколько мгновений постояла у края балюстрады и затем, поколебавшись, села в уютное кресло-качалку чуть в стороне от Александрины. Ее глаза также блуждали, пока она перекидывалась парой светских любезностей с бароном, искренне обрадованным ее появлением. При этом она то и дело поглядывала в сторону мадам, которая со слабой улыбкой на красиво раскрывающихся губах беседовала с рослым господином очень элегантного вида.

Темная львиная голова и профиль сильно загорелого лица, смутные очертания которого Амелия с трудом различала, пробудили в ней воспоминания, от которых ее бросило в жар с головы до ног. Возможно ли это? Она напрягала глаза и пыталась уловить интонацию мужского голоса, рассеянно и несвязно отвечая при этом на светские вопросы барона о ее здоровье. Наконец, тот заметил ее замешательство. Он чуть наклонился к ней и спросил вполголоса:

– Знакомы ли вы с собеседником мадам Дюранси?

– Я его не знаю.

– Вам следует с ним познакомиться. Насколько мне известно, он посещал дом вашего отца. Это полковник де Ровер.

– Ах, нет! – Лицо Амелии побелело. Она почувствовала, как стучит, едва не разрываясь, ее сердце, и воспоминание о той страшной ночи, когда полковник, выдавая себя за другого, домогался от нее ласк, заставило дрожать в ней каждую клеточку ее тела. Радужные круги заплясали перед ее глазами, и она срывающимся голосом выдохнула:

– Боюсь, что мне нехорошо…

Барон с испугом заметил, как ее голова с закрытыми глазами безжизненно опрокинулась на спинку кресла и немедленно позвал мадам Дюранси. Та, высоко подняв голову, взглянула в направлении Амелии. На ее полных губах заиграла загадочная улыбка. Она встала, доверительно взяла полковника под локоть и подвела его к Амелии.

– Амелия, милочка моя, – пробормотала она с притворной лаской, склоняясь над девушкой. Одновременно она наблюдала за полковником, который с неописуемым выражением на лице смотрел на милое создание. Его горделивое лицо, загорелое и обветренное, стало еще темнее, а в его глазах появился тот скрытый блеск, смысл которого Александрина слишком хорошо понимала.

– Мадемуазель стало дурно, – неуверенно объявил хозяин праздника. Даже для него стало заметным то напряжение, которое витало над участниками этой хорошо продуманной сцены. Александрина достала из своей сумочки нюхательную соль и поднесла ее к лицу девушки.

– Это всего лишь жара, друг мой! Амелия слишком нежное создание, а, кроме того, она пережила тяжелую потерю.

Амелия беспокойно шевельнулась и открыла глаза, которые подобно двум ярким, влажно поблескивающим звездам неподвижно смотрели в направлении полковника.

– Амелия, милочка моя, вот ты и очнулась, – сказала мадам самым сладчайшим тоном. – Взгляни только, радость моя – тебя пришел поприветствовать старый друг.

Щеки Амелии слабо порозовели. Она неуверенно поднялась из кресла.

– Извините меня, пожалуйста, – еле слышно сказала она. – Я… я сейчас никого не могу видеть.

И прежде, чем кто-то успел ей что-либо возразить, она, сбежав с террасы, через изумрудно-зеленую поверхность газона устремилась в полумрак парка.

Полковник и мадам обменялись понимающим взглядом.

– Какая жалость, что мадемуазель в таком замешательстве, – сказал он с сожалением в голосе. – Она очаровательное создание, и я был бы рад возобновить знакомство, которое начиналось столь многообещающе.

– Амелия понесла тяжелую утрату, бедное дитя, – объявила Александрина так громко, чтобы было слышно каждому. – Она никак не может забыть об этом молодом человеке, Эрнсте. Тот был так влюблен в девочку, а вот уехал и не попрощался. Нашей бедной крошке настоятельно необходимо приободриться. Что вы скажете, друг мой, насчет того, чтобы ненадолго взять ее под свою опеку?

Полковник щелкнул каблуками и грациозно поклонился.

– Я не представляю себе более восхитительной задачи, – галантно ответил он. – Коли так, прошу меня простить, я покину вас.

По парадной лестнице он спустился в сад и небрежной походкой пересек газон, над которым без устали струили свой аромат розовые кусты.

Амелия тем временем забралась в самый отдаленный уголок парка и возле маленького ручейка натолкнулась на уединенный павильон, густо заросший клематисом. Пышные, темно-фиолетовые цветы кое-где уже распустились и распространяли вокруг себя дурманящий аромат.

Амелия уселась на замшелую скамейку и закрыла лицо руками. Она была испугана, взволнована и смертельно печальна. Эрнст… ах, Эрнст, зачем он только покинул ее? Не нужно ей богатства, которое он собирается нажить в той далекой стране. Для нее гораздо большим счастьем была бы совместная скромная жизнь, без той роскоши, к которой она привыкла с детства, но все же счастливая, потому что он был бы рядом. И все-таки Эрнст предпочел оставить ее. Выходит, богатство, утраченное его семьей, богатство, которое она в силу превратностей жизни, связанных с кознями мадам Дюранси, тоже не имела возможности предложить ему, это богатство значило для него больше, чем она сама? Выходит, правду говорит мадам: мужчины – ужасные эгоисты, они пекутся только о собственном благе.

Именно в этот момент ее размышлений Амелию напугал шум шагов. Она убрала руки от лица и увидела высокую фигуру полковника, который смотрел на нее с загадочным выражением. Амелия ощутила, как краска горячей волной накатывается на ее лицо.

– Зачем вы пришли? – только и сумела она выговорить.

Полковник любезно поклонился и подошел поближе. Он сам себе боялся признаться, что грация этой девушки, не отводившей от него испуганного взгляда, странным образом трогала и одновременно раздражала его. С какой бы охотой он задушил ее в своих жарких объятиях, отдаваясь потоку бурной страсти… Но нет, он не совершит дважды одну и ту же ошибку. На этот раз он будет осмотрительно, шаг за шагом продвигаться вперед, пока прелестный цветок сам не упадет в его протянутую ладонь.

– Мадемуазель! Я в отчаянии оттого, что мое присутствие кажется вам неприятным, – любезно сказал он. – Я немедленно оставлю вас, когда вы этого пожелаете, но сперва удостойте меня всего лишь одной минутой вашего внимания. Я виноват перед вами, я когда-то оскорбил вас. И я готов предложить вам любое мыслимое удовлетворение. Располагайте мной, мадемуазель, по вашему усмотрению.

Прелестное лицо Амелии, на которое падала тень от густой листвы, омрачилось.

– О прошу вас, не надо об этом! – воскликнула она в смятении. – Вы тогда обманывали ничего не подозревавшего человека. Как же вам хватает смелости вновь попадаться мне на глаза? Как можете вы разговорами будоражить едва затянувшуюся рану? Однажды вы уже продемонстрировали свое полное неуважение к девушке, ничего не подозревавшей о ваших намерениях, месье, – добавила она с достоинством.

Она поднялась и теперь стояла, опираясь левой рукой на спинку скамьи и прижимая правую к тревожно волнующейся груди. Полковник смотрел на нее с чувством все возрастающего восхищения. Ах, с какой радостью он ощутил бы это восхитительное создание в своих объятиях, отданным ему на веки вечные! Он сумеет ее завоевать, в этом не может быть никакого сомнения. Не только это сладостное, девичье-свежее цветущее тело, но и – что гораздо важнее – эту душу, которую сможет формировать по своей прихоти, это сердце, каждое движение которого будет зависеть от его воли. Это изысканнейшее наслаждение – формировать по своему проекту такую девушку, как она. Она могла бы стать воском в его творящих, сильных, дрожащих от нетерпения руках.

Однако же пора приступать к делу; осмотрительно, с оглядкой!

– Я в отчаянии, – с упреком ответил он Амелии, – оттого, что вы сердитесь на меня. Подумайте, однако: ничто иное как ваша красота – и только она – лишила меня рассудка. И теперь вы желаете навсегда отлучить меня от себя.

Его голос звучал мягко и вкрадчиво. Он проникал в Амелию, он был материален, как физическая ласка. Она пристально смотрела на его руку, смиренно приложенную к груди, и вдруг поймала себя на том, что рисует себе, как эта сильная, мускулистая рука стискивает одну из ее грудей, обволакивая ее неизведанным ощущением тепла. В смятении от пронзающих ее чувств она опустила глаза.

– Зачем вы меня мучаете, месье?

– О, нет; мадемуазель, я бы не посмел. Я прошу вас об одном: подарите счастье общения с вами, пусть мимолетного, пусть нечастого! Вам не стоит пугаться моей страстной натуры: я во всем буду подчиняться вашей воле.

Вкрадчивым движением он привлек стиснутую его пальцами руку Амелии к своим губам, смутив ее еще больше. Она почувствовала, как его холодные губы обжигают ее ладонь, и торопливо отодвинулась. Он не отпускал ее своим взглядом.

– Позвольте мне посидеть здесь рядом с вами и хотя бы на минуту составить вам компанию, – пробормотал он, сам удивляясь своей внезапной робости.

О, небо! Как это стало возможным, чтобы маленькая обворожительная дурочка, которая смотрела на него как кролик на удава, сумела вскружить ему голову? Ему нужно заполучить ее любой ценой, и он будет действовать осмотрительно. Как удачно, что красавица Александрина, не сумев ему перечить, записалась в его союзницы, так же как союзницей скорее всего окажется и эта маленькая красивая штучка – Элиза.

– Давайте заключим мир, мадемуазель, – безобиднейшим тоном предложил он. Амелия с неохотой протянула ему холодную как лед, дрожащую руку. В ее глазах блестели крупные слезы, пока он, наклонившись, самым изысканным образом целовал ей руку.

– Я забыл вам сказать, – сообщил он некоторое время спустя, – что мне поручена ответственная миссия – вернуть вас в наш круг. Признаюсь вам сразу, что я выполняю это поручение с большой неохотой. Более всего на свете я желал бы общаться с вами без посторонних.

Он галантно предложил ей руку, и Амелия, помедлив, приняла ее.

– Если вы желаете заручиться моей дружбой, месье, не заговаривайте на эту тему никогда, – неуверенно высказалась она. Полковник чуть наклонился к ней.

– Никогда – ужасное слово, моя непреклонная красавица, – серьезно заметил он. Не произнеся более ни слова, он привел ее обратно к компании веселящихся гостей, и живая путаница их голосов показалась Амелии голосом из иного мира. Дело клонилось к вечеру, солнце низко висело на западе и от потемневшего парка веяло прохладой. Лакеи в ливреях торопливо расставляли свечи по парапету террасы, на которой уже обосновался оркестр. Отдельные пары кружили под веселые звуки вальса по гладким каменным плитам. Амелия разглядела мадам Дюранси, кружившуюся в руках красивого молодого человека, которого девушка знала как возможного жениха младшей из двух дочерей Делансэ. Глаза Амелии непроизвольно отыскали прелестную Аврору. Та стояла, прислонившись к увитой розами колонне, в очаровательном прогулочном платье из бело-золотого батиста, с чайной розой в темных волосах. Горящими глазами, с потерянным выражением на лице, следила она за своей красивой соперницей. Та с непринужденной границей летела в яблочно-зеленом парчовом платье и время от времени устремляла свой взгляд в растерянно мигающие глаза молодого человека, с которым она, несмотря на быстрый танец, казалось, поддерживала оживленный разговор.

Амелия слышала даже ее смех, долетавший до края террасы. Полковник галантно склонился к девушке.

– Позвольте пригласить вас на танец?

Амелия хотела отказаться, но что-то в лице собеседника удержало ее от этого. Против своей воли она сделала небольшой кокетливый книксен. Минуту спустя она уже кружилась в его руках.

Полковник был отличным танцором. К великому ее облегчению он не пытался прижать ее к себе, чего она главным образом и опасалась, но при всей деликатности держал ее достаточно твердо, чтобы она могла дать волю своим движениям.

Прикосновение его руки было для Амелии сродни физической ласке, против которой невозможно обороняться. Она поражалась самой себе, с таким жаром и охотой она спрятала бы свое лицо в сукне его мундира, вдыхая исходивший от него терпкий запах, запах кожи, лошадей и табака, внушавший ей полное доверие.

Она невольно вспомнила, что от отца тоже всегда пахло табаком и лошадьми. Ей запало в память, что когда с ней, в бытность маленькой девочкой, случались какие-либо неприятности, и она, плача, спасалась в объятиях его рук, ее всегда сопровождал этот мужской запах, с тех пор навсегда связанный для нее с чувством защищенности.

Она совсем было задохнулась, когда музыканты смолкли и на секунду отложили в сторону инструменты.

– Ах, я изнемогаю от жажды! – со вздохом сказала она и сладострастно поджала губы.

Полковник поспешил принести девушке бокал шампанского, и та торопливо опустошила его. Когда с началом следующего танца он вновь положил руку на ее талию, сопротивления не последовало.

Александрина следила за ними краем глаза, а сама флиртовала с Гастоном. Тот старался сверх всякой меры, благо момент и в самом деле был благоприятным для того, чтобы предъявить Александрине свидетельства своей преданности. Приятно было пополнить ряды почитателей этим молодым франтоватым птенчиком, и ей вполне хватало на данный момент телячьего взгляда красавца Гастона, завороженно уставившегося на протяжении всего вальса на ее декольте. Ей хватало сейчас этих потных рук, невнятных признаний и скомканных фраз – бесспорных свидетельств того сладострастного смятения, в которое она ввергла всех этих молодцеватых молодых людей, вьющихся вокруг нее как бабочки вокруг ярко горящей свечи. Александрина сама горела и страстно жаждала ощутить себя в объятиях настоящего мужчины, который из глубины своих глаз подсмеивался бы над ней, как этот несносный Шарль подсмеивается сейчас над Амелией. О, она найдет повод встретиться с полковником сегодня ночью! Это будет великолепная схватка двух хищников! Она уже слышала, как стонет под его суровыми ласками, и мысленно тонула в том сладостном опьянении, которое он и только он способен был подарить ее телу. Шарль был чудесным любовником, наилучшим из того, что может пожелать себе искушенная и ненасытная в любви женщина. Он не довольствовался теми пошлыми нежностями, обилие которых доводило ее до тошноты в роли нежной возлюбленной месье де Сен-Фара. Но она сумела добиться достоверности игры, и ставка во всех отношениях оправдала себя. Ставка, которая к тому же не потребовала от нее сколь-нибудь значительных жертв. В конце концов, разве не удавалось ей, покидая вялые объятия своего простодушного кавалера, всякий раз получать очередную материальную компенсацию? Но Шарль… Шарль!.. С ним все обстояло иначе. Его объятия были жесткими, почти грубыми, он был безжалостен, он совершенно не церемонился. Он не успокаивался, пока она не впадала в забытье, а ее ногти и зубы не начинали терзать его плоть, как когти и клыки хищного зверя! Он смеялся над нею, поверженной в прах, и оставался хладнокровен и высокомерен! Он играл ее телом, как играют на музыкальном инструменте, извлекая звуки, пугающие ее саму. Возможно, Александрина и полюбила бы Шарля, если в принципе была способна на подобного рода чувства. Во всяком случае, она его страстно желала, и страсть эта была слишком сильна, чтобы не потребовать немедленного ее осуществления.

Но Шарль самозабвенно танцевал с этой бесцветной, юной штучкой, которая в известной степени мила и трогательна и, к несчастью, моложе ее, Александрины, более чем на десять лет.

Мадам Дюранси ощутила легкий укол ревности. Ей было не по нутру видеть в глазах Шарля этот страстный огонь, природу которого она слишком хорошо знала. В свое время девчонка ей за все заплатит, но сейчас ей не остается ничего иного, как предоставить Шарлю свободу действий. Впрочем, может быть ей удастся сделать его чуточку более ревнивым, разыграв сюрприз-шутку с этим красивым молодым балбесом, создать какую-нибудь однозначно истолковываемую ситуацию. Шарль принадлежал к числу людей, которые ни за что не отдадут другому даже то, что им даром не нужно, – это была еще одна примета его родства с мадам. Так пусть она переживет хотя бы такой, сомнительного свойства триумф.

Несмотря на сквозняк, на террасе было душно, и красавица Александрина с легким вздохом обратилась к своему партнеру:

– Ах, из-за этого быстрого темпа танца я совершенно задыхаюсь! – Она вздохнула и опустила свои веки под беспомощным взглядом молодого человека, который по-прежнему не в силах был оторвать глаз от ее бурно вздымающейся груди в вырезе платья.

– Пойдемте, – бормотала она, задерживая шаг, – выйдем ненадолго в сад. Прохладный ветерок пойдет мне на пользу.

Она с удовольствием отметила преисполненный ненависти взгляд, которым окинула ее крошка Аврора, когда она под руку с молодым человеком, шурша платьем, спускалась по лестнице.

Полковник посмотрел ей вслед, приподняв брови.

Глаза Амелии тоже созерцали блистательное зрелище, которое являли собой шагающие по газону роскошно одетая женщина под руку со смущенно озирающимся юношей.

– Бедная Аврора, – тихо промолвила Амелия. – Она страстно влюблена в своего Гастона. Они собирались вскоре пожениться, а сейчас Гастон не видит никого кроме мадам. Взгляните только, какой у Авроры несчастный вид.

Полковник посмотрел в указанном направлении.

– Вы имеете в виду ту миловидную шатенку, у балюстрад? Ну, что ж, она утешится, а может быть, ее Гастон, раскаявшись, вернется к ней. Мадам слишком утомительна для молодого человека, который мечтает о миленькой женушке и уютном домашнем очаге. – Он засмеялся ленивым, чувственным смехом, и начал бесцеремонно рассматривать юную девушку, которая все еще смотрела потерянным взглядом в направлении парка. Амелия заметила, как затянулось густой краской лицо Авроры и она, отвернувшись, ушла в дом.

Тем временем мадам Дюранси, опираясь на сильную руку Гастона, шла в направлении того павильончика, который был ей хорошо знаком из прошлых визитов в дом Делансэ. Она вообще обладала удивительным даром выискивать для своих потаенных целей подходящие места. И обостренное предвкушение соблазна, охватывающее ее красивое, пышно цветущее тело, любую потаенную беседку превращало в остров сирен, разумеется, если только ей удавалось найти для этой цели подходящего попутчика. Что ж, это мальчик Гастон, игравший своими мускулами под гладким сукном мундира, прямо-таки пожиравший ее своими большими, истомленными глазами, представлялся идеальным кандидатом для посещения овеянного тайнами царства Венеры.

Александрина со вздохом долгожданного облегчения дала усадить себя на замшелую скамеечку, незадолго до того ставшую невольным свидетелем диалога Амелии и полковника, и принялась обмахиваться носовым платком.

– Ах, я с трудом могу дышать, – простонала она и начала дергать крючки своего кружевного платья. – Не помогли бы вы мне, друг мой, – пробормотала она сдавленным голосом. – Я слишком сильно зашнуровала его. Если бы вы мне чуть распустили шнурки…

Молодой человек, попеременно бледнея и краснея при одной мысли о востребованной от него услуге, руками сколь усердными, столь же и неискусными, затеял возню с ее застежками. Александрина наслаждалась прикосновением его рук и чуть наклонилась при этом вперед, так, чтобы грудь ее обнажилась, открываясь его взору вплоть до мощно устремленных вперед бутончиков-сосков.

– Ах, мне уже лучше, – вздохнула она, когда он чуть ослабил шнуровку ее корсажа. Она прикрыла глаза, дав ему прекрасную возможность, запечатлеть на ее бледно мерцающем плече огненный поцелуй. Милый юноша сам поразился своей отваге и, очевидно, приготовился к отпору. Но Александрина, продувная бестия, вовсе не собиралась делать этого; она уже скорее лежала, нежели сидела на скамейке.

Ее грудь вздымалась и опадала от сладострастных вздохов, и Гастон, сам не заметив каким образом, оказался стоящим на коленях возле красивой женщины, и его губы в союзе с языком вели обольстительный разговор с набухшими бутончиками ее грудей, в то время как руки овладевали обоими упругими изысканными плодами, увенчанными на своих вершинах двумя переспелыми темными ягодками.

Александрина на миг порывистым движением прижала его голову к себе, чтобы затем таким же резким движением оттолкнуть ее. Ей слишком хорошо были знакомы правила игры в полууступчивость и мнимую оборону, и она знала, что лучший способ распалить мужчину – это сперва приободрить его, а затем притворно отвергнуть. Вот и сейчас, в случае с Гастоном, пламя еще жарче разгорелось от мнимой попытки обороны с ее стороны. И в то время, как его губы безостановочно лакомились парой милых ягодок, которые при этом заметно увеличивались и твердели, руки его дерзко проникли через шуршащий лабиринт тяжелых, шелковых юбок в более темные и неизведанные сферы.

– Что вы себе позволяете, вы, маленький наглец?! – пробормотала красавица Александрина, почувствовав, как его пальцы сжались вокруг маленького бугорка, спрятанного в потайном уголке ее бедер. Прикосновение его пальцев замагнетизировало ее, и всю ее пронзила дрожь от ласкающего прикосновения его пальцев.

Гастон на мгновение поднял голову, предоставив полную свободу подрагивающим соскам-бутончикам, которые прорывались на волю из двух крупных, сияющих холмов цвета слоновой кости.

– Мне прекратить? – спросил он внезапно осипшим голосом. Александрина ухватилась за коротко остриженные, черные как сажа волосы и в очередной раз прижала его голову к своей груди.

– Этого я не говорила… Я только поинтересовалась, что вы там так дерзко проделываете?

Ее слова затерялись в неразборчивом бормотаньи, затем, слегка нагнувшись, она ухватилась за то место Гастонова мундира, которое упруго и жестко выдавалось вперед и, казалось, угрожало разорвать плотно облегающую материю.

– Ты транжиришь свое время, мой малыш!

Ее руки, дерзкие, искушенные руки, теребили застежку, устройство которой было ей вовсе не в новинку. Какое счастье, что мундиры гвардейцев Ее Величества Императрицы Евгении все без исключения были одинакового фасона. Улыбка озарила черты ее красивого лица, когда его набухший от пылания страсти инструмент с угрожающего вида головкой выскочил на свободу. Мужчина издал глухое, сладострастное рычание.

– Мадам… о, мадам!..

Какое-то время он лихорадочно боролся с ее юбками, преграждавшими ему путь, и вот она уже лежала на замшелой скамейке, похожая на цветок с загнутыми книзу лепестками, и смеялась в лицо мужчине, который, тяжело дыша, неотрывно взирал на ее раскинутые, мерцающие белизной бедра и огненно-красный вихор между ними.

– Что там еще, маленький мечтатель? – спросила она помрачневшим голосом. Юноша с подавленным криком рухнул на нее. Его руки судорожно стискивали и вновь отпускали ее груди, в то время его бедра неумело, наощупь, толчками вслепую прокладывали дорогу в набухающее тепло ее недр. Она немного подвинулась, идя ему навстречу. Несмотря на препятствие в виде платья, тяжелый шелк которого скрипел и шуршал при каждом движении, она сумела обвить свои бедра вокруг его ягодиц и начала воодушевлять его, используя для этой цели каблуки своих вышитых туфелек. Она разожгла поистине ураганный встречный огонь своими быстрыми, колкими ударами по его ляжкам, и два тела вздымались и опадали, пока оба, задыхаясь, не полетели со стоном в бездну наслаждения.

Потребовалось какое-то время, прежде чем Гастон оказался в состоянии высвободиться из жарких объятий Александрины. Страсть его была в высшей степени острой, и его пронзающее копье еще не совсем обмякло. Со странно беспомощным выражением лица он смотрел вниз на опадающую головку, на которой мерцало несколько прозрачных стекловидных капель.

Александрина, быстро обретя самообладание, парой ловких движений поправила помятые юбки и кокетливо тронула своим указательным пальцем влажное, подрагивающее острие.

– Твоя Аврора обретет в тебе истинного мужчину, – заметила она походя, и в ее глазах запрыгал плутовской огонь. Она ощущала себя сытой и удовлетворенной, как ленивая кошка, и ей доставляло удовольствие немного поддразнить своего новоприобретенного любовника. Без сомнения, в подобный момент напоминание об Авроре должно было сильно задеть его.

Молодой человек смущенно оправил мундир.

– Зачем вы говорите об этом, мадам? Аврора?.. Я забыл про Аврору, – с жаром сказал он. – Она всего лишь глупая, маленькая девчонка, которая не достойна сдувать пыль с ваших ног! Ах, мадам, вы очаровательны, я люблю вас, я всегда вас буду любить! Вы должны быть моей отныне и навсегда!..

Он стоял перед ней в позе просителя, и она с игривым смехом рассматривала его.

– Мой бедный Гастон, – сказал она, преисполненная кокетливой нежности, – для такой пожилой женщины, как я, удивительно выслушивать подобные речи…

Ах, как она любила протесты своих юных любовников после такого рода слов. Они падали перед ней на колени и клялись всем блаженством своей жизни, что никогда более не смогут полюбить кого-то еще. Александрина, которую начал, наконец, утомлять его страстный лепет, ибо она томилась по более острому и пряному блюду (как там ее Шарль в плену у малютки Амелии?), решительно встала и сказала, хватаясь за руку Гастона:

– Вы на корню погубите мою репутацию, если мы еще хоть немного задержимся здесь.

Гастон схватил ее руку и осыпал ее поцелуями от пальцев до локтя.

– Когда я смогу снова видеть вас, мой обожаемый друг? – воскликнул он, полный огня и страсти.

Она посмотрела на него чуть раскосыми глазами.

– Предоставим это будущему, Гастон!

Сгустились сумерки, когда она под руку с ним пересекала газон в направлении террасы. На балюстраде оживленно мерцали свечи и голубоватый свет луны пробуждал розовые кусты в саду к новой, таинственной жизни. Где-то в кустарнике заливалась припозднившаяся птица. Оркестр молчал – музыканты прилежно налегали на вино.

К удивлению Александрины она не обнаружила ни полковника, ни Амелии. Отсутствовала также Аврора. Таким образом, она, на чьих губах еще горели поцелуи Гастона, могла праздновать победу. От хозяина вечера она узнала, что Амелия неожиданно упала в обморок на террасе. Полковник с помощью Авроры перенес ее в дом. Послали за врачом, потому что девушку явно лихорадило.

Мадам Дюранси закусила себе губу, чтобы не выдать досады. Что за хлипкое создание эта Амелия. Малейшее дуновение ветра, малейшее грубое прикосновение сваливает ее с ног. Эта маленькая дурочка после отъезда своего юного неопытного любовника, не способного даже сделать из девушки женщину, и в самом деле решила всем продемонстрировать, что наступил конец света. Александрине пришлось приложить усилия, чтобы исключить малейшее проявление своего раздражения и напустить на себя перед лицом месье Делансэ озабоченность и материнское участие. Подобрав юбки, она под руку с бароном торопливо поднялась по лестнице и без стука ворвалась в дверь комнаты, куда уложили больную. Амелия лежала там с закрытыми глазами и лихорадочно раскрасневшимися щеками в беспокойном полусне. Кто-то – вероятно, Аврора – развязал ей платье и корсаж, и тело ее беспокойно шевелилось под легким шелковым одеялом. Александрина обменялась быстрым взглядом с полковником, который стоял, прислонившись к спинке кровати и с непроницаемым выражением лица взирал на больную лихорадкой девушку.

– Как это могло случиться? – Она резко повернулась к нему. – Шарль, должна вам по правде сказать, что вам нельзя доверять юную девушку. Не сомневаюсь, вы переутомили ее танцами. Бедняжка никогда не была особенно выносливой.

Полковник высоко поднял брови.

– Боюсь, что это так. Я совершил непростительную глупость! Мадемуазель была разгорячена, а я дал ей выпить ледяного шампанского.

Сожаление сквозило в его голосе. Александрина подошла вплотную к нему.

– Вы болван, Шарль! Вы хотите погубить эту девушку! – сказала она так тихо, что слышать мог только он.

Тот засмеялся странно безрадостным смехом, обнажив одни лишь кончики зубов.

– Я далек от такого намерения, мадам! – ответил он в светском тоне. – Кстати, через несколько минут здесь будет врач. Я снарядил за ним конюха на моей лошади.

И в самом деле, немного погодя появился врач, старый видный господин с лицом, изборожденным тысячами морщин, и проницательными, острыми глазками. Он констатировал у Амелии начинающееся воспаление легких, прописал постельный режим и пообещал на следующий день повторно посетить больную. После чего он с достоинством покинул комнату, оставив то чувство беспокойства и неуверенности, которое обычно оставляют за собой врачи.

Все еще полубесчувственная Амелия была перенесена в закрытый экипаж. Мадам Дюранси держала горячую руку девушки, взгляд ее время от времени выискивал за оконным стеклом темную рослую фигуру полковника, гарцующего на своем гнедом рысаке сбоку от кареты. Он настоял на том, что должен лично проконтролировать возвращение Амелии домой, а мадам Дюранси не особо противилась его желанию. Она перешлет больную девочку под покровительство верной Элизы, а затем, вероятно, и Шарлю надоест чертыхаться сквозь зубы и смотреть в пустоту перед собой через полуопущенные веки, и тогда он вынужден будет найти себе более содержательное занятие. В эту ночь она, Александрина, решила восстановить свои права на этого сильного, до мозга костей чувственного мужчину.

Наконец, объединенными усилиями Амелия была перенесена в постель. Перепуганная Элиза, в своем ночном колпаке и наскоро наброшенном на плечи халате похожая на взъерошенного котенка, носилась туда-сюда, стараясь как можно удобнее уложить свою несчастную госпожу. При этом ее влажно мерцающие карие глаза то и дело останавливались на полковнике. А тот, как ни казался он озабочен состоянием Амелии, не мог упустить случая утянуть хорошенькую горничную в какой-то дальний угол и припечатать припухшие девичьи губки энергичным поцелуем, чуть не задушив им бедную Элизу.

О, месье, – лепетала она, а ее милое личико расцветало пурпурным цветом. Полковник нисколько не смутился ее беспомощным протестом.

– Элиза, ты прелестна, а я слишком долго откладывал намерение возобновить свои права на обладание тобой, которые ты мне однажды – помнишь, Элиза? – столь любезно вручила, – нашептывал он, плотно прижимаясь к девушке. Элиза, у которой не было сил противостоять натиску этого статного мужчины, не стала сопротивляться или протестовать, когда его рука ловким движением нырнула под ее юбки. Она лишь коротко и сладострастно хихикнула.

– Ах, что ты только за прелесть, дитя мое, – бормотал полковник ей на ухо. – Живо, развернись и наклонись вот над этим красивым креслом. Мы с тобой на пару поиграем в одну чудесную, милую игру.

Он обхватил ее за талию и положил на спинку кресла таким образом, чтобы ее руки могли упираться в днище стула. Она послала ему через плечо влюбленный взгляд… Гладкая материя его мундира терлась об ее обнаженные ягодицы, когда он прижимался к ней, а затем она ощутила, как его могучее орудие, пылающее и горячее, начало проталкиваться в лощину ее тела. Она с трудом подавила слабый вскрик.

Элиза почувствовала резкий зуд в своих недрах. Полковник уже не первый раз овладевал ею тем или иным причудливым образом, и всякий раз она возбуждалась до умопомрачения. Вот и сейчас ее бедра начали под ним тот сумасшедший танец, который не прерывался до тех пор, пока мужчина не прижался к ней на миг изо всех сил. Его руки судорожно впились в ее плоть, и она почувствовала, как он исходит в диких, бесконечных конвульсиях. Но уже в следующую секунду он рывком оторвался от нее, развернул в своих руках и запечатлел ее раскрытые губы коротким, почти грубым поцелуем. Затем он легко шлепнул ее по ягодицам, извлек из кармана серебряный луидор и опустил его в глубокий вырез ее платья.

– Будь послушной девочкой, – наставительно сказал он, – и хорошенько присматривай за своей хозяйкой, ясно?

Элиза хихикнула и, присев в поклоне, пообещала делать для мадемуазель все, что в ее силах.

Затем она исчезла в спальне Амелии, которая по-прежнему беспокойно металась на своих подушках и, вздыхая, вновь и вновь требовала своего Эрнста.

Полковник тем временем неторопливо спускался по лестнице, чтобы увидеть мадам Дюранси. Наверняка она уже отдала указания, чтобы разместить полковника на ночь. Короткое интермеццо с Элизой привело его в хорошее расположение духа, и теперь он чувствовал себя совершенно подготовленным к долгим и страстным любовным битвам, которые не раз уже разгорались с его участием в будуаре мадам. Он обнаружил свою красавицу в салоне покоящейся на диване. Пять зажженных свечей отбрасывали с подсвечника золотые тени на ее тонко очерченное лицо, вся остальная комната была погружена во мрак. От пышного букета роз, украшавшего изящный камин, исходил дурманящий запах.

Александрина, ожидавшая полковника, встретила его приход ленивым смехом.

– Месье затратил немало времени, отыскивая путь в эту комнату, – сказала она с легким упреком.

Полковник закрыл за собой дверь и быстро подошел к ней.

– Тем больше времени мне понадобится для того, чтобы выйти из нее, – галантно ответил он.

Он наклонился к Александрине, и его рука хладнокровно распахнула тонкие полы ее полувоздушного халата, открыв взору полные, мерцающие, как слоновая кость, полушария ее грудей, завершающиеся темно-красными туго напрягшимися ягодками, шелковистую кожу живота и симметрично очерченные бедра с пылающим красным клоком волос промеж ними, который в мигающем свете свечей пылал как темная бронза. Его язык затрепетал в темпе быстрого стаккато в маленькой темной расщелине ее пупка. Ее тело дернулось, и, как замагнетизированная, она начала двигаться в ритме его прикосновений. Откинув назад голову, она издала короткий, резкий крик блаженства и осыпала виновника своего восторга лавиной нежных имен, который всякий непосвященный мог принять за выражение самой пылкой любви. Однако полковник слишком хорошо знал себя и Александрину, чтобы обмануться этим. Он прекрасно осознавал, что в основе ее экзальтации лежит всего лишь чувственность, а вовсе не какие-нибудь нежные чувства. Она вся дрожала от прикосновения его сильных рук, его пальцы на одно мгновение проникли в нее; она не упустила возможности отплатить – око за око! – и вскоре пожатие ее красиво сложенных ручек в не меньшей степени окрыляло его страстность.

Наконец полковник поднял ее на руки, перенес в примыкающую к салону спальню и уложил на кровать. Пока он избавлялся от своей одежды и лихорадочно швырял ее поверх стула, Александрина рассматривала его сквозь полуопущенные ресницы и не могла не признаться себе, что ей нравится то, что она видит. Его длинное жилистое тело и в самом деле было фантастически мужественным, а гладкая и загорелая кожа напрягалась поверх нетерпеливо играющих мускулов. Де Ровер шагнул к кровати, упал рядом с ней на подушки, стиснул ее полные груди, жадно втянул в себя чуть терпкий аромат ее духов…

– Боже, какое удовольствие вновь держать тебя в своих руках, – сказал он, с наслаждением обхватывая ее руками и ногами. – Кажется, мы и в самом деле потеряли слишком много времени.

Она напряглась от его прикосновения.

– А знаешь ли ты, мой дорогой Шарль, что нынешним вечером ты у меня не первый? – пробормотала она, обхватывая губами его ухо.

Он засмеялся и крепче прижался к ней.

– Могу себе представить! Бедный Гастон! Наверное, ты растрясла мальца, как грушевое дерево. Я знаю, знаю, что ты у меня чертовка, но я, милая моя, твой господин и наставник! Ты меня любила, и я готов поспорить, в глубине души ты все еще любишь меня. Ты же знаешь, что я один способен вогнать тебя в этот затяжной, душераздирающий экстаз…

– О, зверь!..

Ее пятки в безжалостном стакатто замолотили по его ляжкам, но он лишь засмеялся и всем своим весом придавил ее к постели. Своими руками он промостил себе самую желанную из всех возможных в данный момент дорогу. Она металась ему навстречу, ее бедра взлетали и опускались в бешенном танце. Из ее гортани вырвался стон, глаза подернулись поволокой…