Книга Тень, ползи! онлайн

Посвящается Фреду Саберхагену, первому из моих учителей

Пролог

Удар пришелся Оте по уху и рассек кожу. Тахи-кво, учитель Тахи, взмахнул лакированной розгой. Та просвистела в воздухе, словно птичье крыло. Ота выдержал: не дернулся, не вскрикнул. На глазах выступили слезы, но руки оставались в позе приветствия.

– Еще раз! – рявкнул Тахи-кво. – Теперь без ошибок!

– Ваш визит – великая честь для нас, высочайший дай-кво, – пропел Ота, словно впервые озвучивая эту церемониальную фразу.

Старик, сидящий перед очагом, пристально посмотрел на него и принял позу одобрения. Тахи-кво удовлетворенно хмыкнул.

Ота согнулся в поклоне и замер на три вздоха, надеясь, что Тахи-кво не станет бить его за дрожь. Молчание затянулось. Ота чуть было не поднял глаза на учителя. Однако не тот, а старик у огня прохрипел традиционные слова:

– Ступай же, отверженное дитя, и возвращайся к занятиям.

Ота повернулся и покорно вышел из комнаты. Лишь закрыв за собой тяжелую деревянную дверь и выйдя в холодный коридор, который вел к комнатам учеников, он отважился потрогать свежую рану.

Другие ребята замолкали, когда Ота проходил мимо; лишь раз или два взгляды задерживались на нем и на новом свидетельстве его позора. Смеялись только старшие ученики: «черные одежды», подопечные Милы-кво.

Ота отправился в свое крыло. Его класс уже спал. Мальчик осторожно снял церемониальное платье, стараясь не запачкать его кровью, и промыл рану холодной водой. Рядом с умывальником стояла глиняная плошка со жгучей мазью для порезов и ссадин. Ота зачерпнул едко пахнущую смесь двумя пальцами и нанес на порванное ухо. Потом, в который раз за время учебы в школе, сел на жесткую койку и заплакал.

– Этот мальчик… – произнес дай-кво, взяв в руки горячую пиалу с чаем. Фарфор почти обжигал пальцы. – Как по-твоему, из него выйдет толк?

– Возможно, – отозвался Тахи, поставив розгу у стены и усаживаясь рядом с учителем.

– Кого-то он мне напоминает.

– Его зовут Ота Мати. Шестой сын хая Мати.

– Братьев я помню. Тоже были способными учениками. Что с ними сталось?

– Отучились свое, получили клеймо и были выдворены, как большинство. Сейчас у нас три сотни школьников и сорок «черных одежд» под началом Милы-кво. Сыновья хайема или честолюбивых утхайемских семей.

– Так много? Я и десятой доли не видел.

Тахи принял позу согласия. Слегка развернутые запястья вносили оттенок не то печали, не то извинения.

– Лишь некоторые сильны и в то же время мудры. А на кон поставлено слишком многое.

Дай-кво потягивал чай и созерцал огонь в очаге.

– Интересно, – проговорил старик, – многие ли понимают, что мы их ничему не учим?

– Мы учим их всему: счету, азбуке. После школы любой найдет себе ремесло.

– Кроме того, которое нужно. Они ничего не знают о поэзии. Об андатах.

– Если они поймут это, высочайший, значит, они на полпути к вашим дверям. А те, кого мы выдворим… что ж, тем лучше для них.

– Неужели?

Тахи пожал плечами и уставился в огонь. Он постарел, подумал дай-кво, особенно глаза. Хотя когда-то и Тахи был зеленым юнцом, до встречи с ним. Стало быть, и морщины, и жесткость – плоды того, что дай-кво в нем посеял.

– Тех, кто не выдерживает испытания, клеймят, а потом отпускают на все четыре стороны. Они вольны идти своим путем, – сказал Тахи.

– Да, но мы отнимаем у них надежду вернуться к родным, занять придворную должность. У них нет семьи. Они не могут подчинять себе андатов, – возразил дай-кво. – Мы выбрасываем этих мальчишек так же, как их выбросили из родного дома. Что с ними происходит, хотел бы я знать.

– То же, что и с остальными, полагаю. Для выходцев из утхайема ничего не меняется. Что до сыновей хаев… клеймо лишает права наследования и, стало быть, спасает от бойни. Это ли не благо?

Тахи-кво был прав. Жители Хайема из поколения в поколение наблюдали за тем, как льется хайская кровь. Так уж повелось. Если все трое наследников убивали друг друга, верхушка утхайема доставала кинжалы, и города начинало лихорадить от насилия, а поэты безучастно наблюдали за происходящим, словно священники – за собачьими боями. Мальчишки, вверенные заботам учителей, были избавлены от этих войн, взамен лишаясь того, что успевали узнать за свою короткую жизнь. И все же…

– Едва ли унижение можно назвать благом, – сказал дай-кво.

Его старый ученик вздохнул.

– Большего мы предложить не можем.

Дай-кво покинул школу рано утром, едва рассвело. Шагнул за высокие бронзовые двери, которые открывали только для него. Ота стоял в рядах своих погодков, замерев в позе прощания. Кто-то за спиной улучил возможность почесаться – было слышно, как скребут по одежде пальцы. Ота не стал оборачиваться. Двое учеников Милы-кво закрыли тяжелые двери.

В тусклом зимнем свете, льющемся с высоты сквозь узкие, как бойницы, окна, мельтешили «черные одежды», отдавали распоряжения своим классам. Задания бывали разными. Утро могло быть посвящено работе внутри школы – починке стен или стирке, – либо очистке от наледи садовых дорожек, по которым никто, кроме чистильщиков, не ходил. Вечер отводился на обучение: счет, азбука, религия, история Старой Империи, Второй Империи, Войны и городов Хайема. А еще за последние недели все чаще кто-нибудь из учителей отходил в конец класса, доверяя кому-нибудь из «черных одежд» вести урок и расспрашивать о пройденном. Мила-кво то и дело прерывал своих подопечных, чтобы рассказать шутку или обсудить вопрос, о котором те не говорили. Тахи-кво только наблюдал и отправлял наказания. Его лакированная розга прошлась по всем одноклассникам Оты.

Сегодня Риит-кво, из числа старших «черных одежд», отвел класс Оты в погреба. Снаружи вставало солнце, но Ота, не видя его, стирал пыль с камней, которые будто сохранили холод с прошлой зимы, а потом мыл их ветошью, стирая в кровь костяшки пальцев. Наконец Риит-кво построил их, прошелся по рядам, раздал пощечины тем, чья осанка ему не понравилась, и вывел в столовую. Ота не оборачивался, не заглядывал вперед, а смотрел строго в спину товарища.

В обед подали холодное мясо, вчерашний хлеб и жидкий ячменный суп, которому Ота радовался больше всего за то, что он был теплый. Очень скоро Риит отправил их мыть ножи и миски, а потом велел следовать за собой. Ота на беду очутился во главе колонны и первым вступил в холодный лекторий с каменными скамьями и узкими окнами, не знавшими стекла. Там их уже ждал Тахи-кво.

Никто не знал, почему этот хмурый круглолицый учитель взял их класс под опеку, хотя в темноте общих спален ходили кое-какие слухи. Шептались, будто бы дай-кво выбрал одного из них и поведает ему тайны андатов сразу, в обход Милы-кво и «черных одежд», сделает поэтом, а значит, наделит большей властью, нежели есть у хая. А может, чья-то семья дальних родственников хая раскаялась, что отослала сына, и хочет вернуть отпрыска в родовое гнездо.

Ота тоже слушал эти сплетни – мечты слабых и робких, – но не верил ни одной. Он понимал: если уцепится за такую мысль, она сломит его навсегда. Мучаясь в этой школе, надеясь лишь на то, чтобы уцелеть, только так он мог сохранить свою душу. «Дотерпеть бы до конца, – думал двенадцатилетний Ота, – а там нас выпустят обратно в мир». Шел третий год его обучения – как раз середина срока. Сегодня надо пережить очередную беду. Так было вчера, так будет завтра. Заглядывать слишком далеко в прошлое и в будущее – себе дороже. Только в самых смелых мечтах Ота представлял, как изучает тайны андатов, а это случалось так редко, что впору сказать «никогда».

Риит-кво, то и дело поглядывая на учителя в конце лектория, принялся декламировать подопечным притчу о Близнецах-Драконах Хаоса. Ота знал эту историю, а потому мало-помалу отвлекся. За узким стрельчатым окном на ветке сидела ворона. Этот вид напоминал Оте о чем-то смутно знакомом.

– Кто из богов усмиряет духов воды? – резко спросил Риит-кво. Ота собрался и выпрямил спину. Риит-кво указал на плотного паренька в задних рядах.

– Оладак-странник! – ответил тот, принимая позу благодарности учителю.

– А почему духов, которые не пожелали сражаться ни на стороне богов, ни против них, ввергли в последний круг ада, глубже, чем приспешников Хаоса? – Риит-кво указал на другого ученика.

– Потому, что надо было сражаться за богов! – выкрикнул мальчик.

Ответ неверный. Потому, что они были трусами, подумал Ота, зная, что прав. Лакированная розга Тахи со свистом хлестнула ученика по плечу. Риит-кво осклабился и продолжил рассказ.

После урока они еще немного поработали, но уже без надзора Тахи-кво. Потом был ужин, и еще один день подошел к концу. Ота был рад наконец забраться на жесткую койку и накрыться тонким одеялом по самую шею. Зимой многие ученики спали в одежде, чтобы было теплее, Ота тоже. Впрочем, он любил зиму больше других времен года. Когда снаружи теплело, он порой просыпался и не мог вспомнить, куда попал, надеялся увидеть стены отчего дома, и, может быть, улыбку матери, услышать голоса братьев – Биитры, Даната и Кайина. Эти наплывы воспоминаний были невыносимей розги Тахи-кво. Ота усилиями воли старался стереть образы семьи из памяти. Дома его не любили и не ждали. Он понимал, что слишком частое осознание этой горькой правды убьет его.

В полудреме он вспоминал последний урок, где резкий голос Риита повторял притчу о духах, которые отказались сражаться. О трусах, приговоренных к изгнанию в самый глубокий и ледяной ад.

Вопрос всплыл неожиданно. Ота распахнул глаза и резко сел. Остальные мальчики спали. Кто-то неподалеку плакал во сне – привычный звук. В памяти звучали слова урока о трусливых духах.

«Что же их там держит? – спрашивал тихий внутренний голос. – Почему они остаются в аду?»

Ота несколько часов пролежал без сна, ломая над этим голову.

Покои учителей выходили в общую гостиную. Вдоль стен громоздились стеллажи книг и свитков. В каменном очаге тлели угли, приготовленные достойнейшими из «черных одежд» Милы-кво. Из широкого окна с двойным стеклом, не пропускающим ни холод, ни летний зной, открывался вид на дорогу, что вела на юг, к главному тракту.

Тахи грел ноги у очага и вглядывался в заснеженную равнину за окном. За спиной у него открылась дверь, и вошел Мила.

– Я ждал тебя раньше, – произнес Тахи.

Мила ненадолго принял позу извинения.

– Аннат Рёта снова жаловался, что кухонная труба чадит.

Тахи фыркнул.

– Сядь. У огня теплее.

– На то он и огонь, – иронично согласился Мила и сел. Тахи ответил вымученной улыбкой.

– Что он сказал о твоем классе? – спросил Тахи.

– Почти то же, что в прошлом году. «Они заглянули по ту сторону пелены и ведут младших братьев к знанию», – отозвался Мила, сложив руки в позе легкой насмешки. – Все, что они умеют – издеваться над слабыми. Любой мало-мальски полезный андат сожрет их, не моргнув глазом.

– Жаль.

– Можно подумать, кого-то это удивило. А как твои?

Тахи пожевал губу и наклонился вперед, ощущая на себе взгляд Милы.

– Ота Мати опозорился, – произнес он. – Но наказание выдержал достойно. Дай-кво думает, из него выйдет толк.

Мила шевельнулся. Когда Тахи поднял голову, тот уже сидел в вопросительной позе. Тахи подумал над немым вопросом и кивнул.

– Были и другие знаки, – сказал он. – Пожалуй, стоит к нему присмотреться. Только не хочется тебе его отдавать.

– Ты его полюбил.

Тахи изобразил согласие с оттенком признания собственного поражения.

– Может, я и жесток, дружище, – протянул он, явно повторяя не раз сказанное, – но не бессердечен, как некоторые.

Светловолосый учитель расхохотался, и Тахи невольно последовал его примеру. Потом они на время умолкли, думая каждый о своем. Мила встал и сбросил с плеч толстую шерстяную накидку. Под накидкой оказались те же строгие шелка, в которых он вчера встречал дая-кво. Тахи налил себе и Миле рисового вина.

– Приятно было увидеть его снова, – сказал Мила чуть погодя. В его голосе звучала печаль. Тахи принял позу согласия и пригубил вино.

– И все же он так постарел…

Немудреный план побега не требовал сложных приготовлений, однако Ота «дозревал» почти три недели – с того мига, как понял смысл притчи о духах, до решающей ночи. Вечером он дождался, пока все уснут, вылез из-под тонкого одеяла, напялил все свои чулки и накидки, собрал скудный скарб и в последний раз вышел из общей спальни.

Каменные коридоры не были освещены, но Ота хорошо изучил дорогу и не заблудился бы даже в темноте. Сначала он отправился на кухню. Кладовая была не заперта – никто не хотел попасться на воровстве и заслужить порку. Ота сгреб в котомку две пригоршни черствых булочек и сушеных фруктов. Водой запасаться не стал: землю за воротами еще покрывал снег, а Тахи-кво научил их оттаивать воду на ходу теплом своего тела, не замерзая.

Когда Ота подготовился, путь привел его к главному залу. Лунный свет из высоких окон обозначил призрачно-серый широкий проход, где каждое утро в течение трех лет он и его класс замирали в позе подчинения. На дверях, как обычно, лежал засов, и, хотя Оте хватило бы сил его сдвинуть, звук мог кого-нибудь разбудить. Поэтому он взял из чулана за дверями пару широких сетчатых снегоступов и направился по лестнице в лекторий, где узкие окна выходили наружу, в мир, скованный зимой. Ота уже видел пар собственного дыхания.

Он выбросил снегоступы и котомку в сугроб, протиснулся в окно и стал спускаться с карниза, пока не повис на пальцах. Падать было невысоко.

Ота отряхнул снег с чулок, привязал снегоступы к ногам толстыми кожаными шнурками, подобрал пухлую котомку и зашагал прочь, на юг, к большому тракту.

Луна, висевшая почти в высшей точке, сдвинулась на две ладони в рукавицах, когда Ота понял, что за ним следят. Кто-то шел за ним шаг в шаг, а теперь ступил невпопад – прозвучало намеренно, как привлекающий внимание кашель. Ота застыл. Потом обернулся.

– Добрый вечер, Ота Мати, – сказал как ни в чем не бывало Мила-кво. – Славная погода для прогулки, а? Правда, холодновато.

Ота не ответил, и Мила-кво пошел к нему, придерживая рукой собственную котомку. Ступал он почти бесшумно, а изо рта валил пар, густой и белый, как гусиный пух.

– Вот-вот, – повторил учитель. – Холодно и далеко от постели.

Ота принял позу ученического согласия. В ней не было намека на извинение. Ота надеялся, что Мила-кво не заметит дрожи или спишет ее на холод.

– Уйти, не закончив обучения… Какой позор!

Ота жестами выразил благодарность за урок, но Мила-кво только отмахнулся и сел на снег, разглядывая мальчика с любопытством, от которого Оте стало не по себе.

– Зачем? – спросил Мила-кво. – Ты еще можешь все исправить. Тебя могут признать достойным. Так зачем убегать? Неужели ты такой трус?

Ота обрел голос.

– Трус бы остался, Мила-кво.

– Как это?

В учительском тоне не было ни осуждения, ни подвоха. Словно он приятель Оты и искренне хочет услышать ответ.

– В аду ведь нет ни замков, ни дверей, – сказал Ота. Он впервые пытался объяснить свою мысль кому-то, кроме себя. Оказалось, это не так-то просто. – А если нет замков, что может держать, кроме страха, что за воротами будет еще хуже?

– И ты считаешь школу неким подобием ада.

Это был не вопрос, поэтому отвечать Ота не стал.

– Если ты встанешь на этот путь, тебя ждет жизнь изгоя, – предупредил Мила. – Тот, от кого отказалась семья, не найдет ни друзей, ни союзников. А без клейма старшие братья вполне смогут выследить и убить тебя.

– Пусть.

– Тебе есть куда пойти?

– Большой тракт ведет в Патай и Нантани.

– Где ты никого не знаешь.

Ота ответил позой согласия.

– Разве это тебя не пугает? – спросил учитель.

– Я так решил.

Мила-кво усмехнулся, словно ответ его позабавил.

– Пусть так. Правда, ты не учел, что есть и другой выход.

Учитель залез в свою котомку и вытащил небольшой тряпичный сверток. Задумчиво подержал в руках и бросил на снег между собой и Отой… черное одеяние.

Ота изобразил вопрос от ученого к ученому, сейчас не совсем уместный. Впрочем, Мила-кво понял, что имеется в виду.

– Андаты могущественны, Ота. Почти как божества. И они не любят пребывать в одном облике, сопротивляются этому. А поскольку их облик отражает внутреннюю суть поэтов, которые их пленяют, то… В мире полно добровольных мучеников – людей, которые приветствуют творимое над ними насилие. Андат, порожденный подобным умом, уничтожит поэта и сбежит. Ты выбрал действие. Это и отличает тех, кто носит черные одежды.

– Значит… ваш класс… они все убегали из школы?

Мила-кво рассмеялся. От его смеха стало теплее, несмотря на мороз.

– Нет. Нет, вы все выбрали разные пути. Анся отмахивался от розги Тахи-кво. Ранит Киру задавал запретные вопросы, получал за них наказание и задавал снова, пока Тахи не запорол его до бесчувствия. Бедняга несколько недель не мог носить одежду – правда, он и так был весь черный от синяков. Каждый из вас на что-то решился. Если ты примешь черные одежды, они твои. Нет – считай, что мы просто побеседовали на любопытную тему, не более того.

– А если приму?

– Тебя не выгонят из школы. «Черным одеждам» это не грозит. Ты будешь помогать нам обучать других тому, что узнал сам – как выстоять собственными силами.

Ота моргнул, и что-то расцвело у него в груди: безымянное, невыразимое чувство. Побег из школы вдруг приобрел новый смысл, стал знаком стойкости и мужества.

– А как же андаты?

– И до них дойдет, – заверил его Мила-кво. – Начнутся серьезные занятия. Дай-кво выбирает учеников только из «черных одежд».

Ота неловко наклонился и онемевшими от холода пальцами подобрал одеяние. Встретившись с веселыми глазами Милы-кво, он не смог сдержать улыбки. Мила-кво засмеялся в ответ, встал и положил Оте руку на плечо. Впервые за все время в школе с ним обошлись по-доброму!

– Идем же! Если поспешим, может, успеем к завтраку.

Ота принял позу радостного согласия.

– И вот еще что: на сегодня я тебя прощаю, но впредь не воруй из кухни. Повара будут недовольны.

Спустя несколько недель пришло письмо, и Мила-кво прочел его первым. Покинув на минуту учеников, он отправился в класс этажом выше, где мрачно перечитал написанное аккуратным почерком послание. Убедившись, что понял все верно, Мила-кво сунул сложенное письмо в рукав и выглянул в окно. Зима подходила к концу, но грядущее весеннее обновление отчего-то казалось издевкой.

Он узнал шаги старого друга: вошел Тахи.

– Тут гонец… – начал он и запнулся. – Анся сказал, прибыл посыльный от дая-кво.

Мила-кво оглянулся через плечо. В круглом лице Тахи отражались его собственные чувства.

– От помощника.

– Дай-кво… Он…

– Нет, – возразил Мила, выуживая из рукава письмо. – Не умер. Но умирает.

Тахи взял предложенные листки, но не взглянул на них.

– От чего?

– От старости.

Тахи молча прочитал послание, потом, резко выдохнув, привалился к стене.

– Что ж… вроде бы не все так плохо.

– Пока да. Он еще посетит школу. Дважды, если удастся.

– Не стоит ему приходить! – резко проговорил Тахи. – Все равно эти визиты – простая формальность. Мы и так знаем, кто из учеников готов. Можем отправить их к нему. Незачем…

Мила обернулся и жестом попросил объясниться. В его позе был оттенок траура. Тахи горько рассмеялся и опустил глаза.

– Ты прав. И все-таки я был бы о мире лучшего мнения, если б мог облегчить бремя дая-кво. Пусть ненадолго.

Мила хотел что-то выразить, но застыл в полупозе и только кивнул.

– Ота Мати? – спросил Тахи.

– Возможно. Быть может, придется вызывать дая-кво именно к нему. Хотя еще рано, он едва примерил черное платье. Остальные лишь учатся видеть в нем равного. Вот привыкнет к власти, тогда и разберемся. Не стану приглашать дая-кво, пока не буду уверен.

– Следующей зимой он так или иначе приедет.

– Может, приедет. А может, умрет нынче ночью. Или мы его опередим. Боги сотворили мир, но не предопределили.

Тахи поднял руки в позе вынужденного согласия.

Стояла поздняя весна. Теплым вечером весь мир был напоен запахом зелени. Ота и его друзья лежали на склоне холма к востоку от школы. С ними был и Мила-кво – сидел рядом и вел свой рассказ, хотя время уроков давно истекло. Рассказывал он об андатах.

– Они… точно воплощенные мысли. – Мила творил жесты, необычные и завораживающие. – Идеи, которые приручили и очеловечили. Возьмите хоть Нисходящую Влагу. Во времена Старой Империи она называлась Росой, но когда Диит Амра вызвал ее во второй раз, перед началом Войны, ей дали имя Стражницы Моря. Хотя сама мысль, как видите, осталась той же. Если ее удержать, можно останавливать реки. Или орошать поля. Или посылать наводнения на врагов. Нисходящая Влага была очень могучей.

– А кто-нибудь может пленить ее снова? – спросил Анся, которого Ота прежде назвал бы Анся-кво.

Мила покачал головой.

– Вряд ли. Слишком часто ее ловили и упускали. Наверное, можно найти новый способ ее описания, хотя… последняя попытка не удалась.

Даже у Оты, новичка, при этих словах по спине пробежал холодок. Рассказы об андатах были сродни историям о призраках и обычно заканчивались жуткой расплатой, которая настигала поэтов-неудачников.

– И что же случилось? – взволнованно прошептал Ниан Томари.

– В прошлый раз это произошло за поколение до меня. Говорят, после того, как поэт потерпел неудачу, его живот вздулся, как у беременной, а когда его вскрыли, там оказалось полно льда и черных водорослей.

Мальчики затихли, представляя себе эту картину: кровь поэта, темные листья, белый лед. Дари прихлопнул комара.

– Мила-кво, а почему андата становится все труднее удержать после каждого побега?

Учитель рассмеялся.

– Отличный вопрос, Ота! Однако будет лучше, если ответ ты узнаешь у дая-кво. Пока ты еще не готов.

Ота показал позой, что усвоил замечание, но любопытство его не покинуло. Солнце закатилось, стало холодать. Мила-кво поднялся, и ученики потянулись за ним. В полумраке «черные одежды» были очень похожи на призраков. На полпути к высоким каменным зданиям Анся припустил бегом, за ним – Риит, а следом Ота и другие. Они неслись вверх по склону наперегонки: только бы не очутиться последними у главных дверей. Когда Мила их нагнал, все уже стояли там, веселые и раскрасневшиеся.

– Ота! – окликнул мальчика Энрат, смуглый уроженец Тан-Садара. Энрат был постарше Оты. – Ты завтра ведешь третий класс в западный огород?

– Да.

– Тахи-кво велел передать, чтобы ты управился и всех отмыл до обеда. Потом он хочет забрать их на урок.

– А ты сможешь пойти с нами на холм, – предложил Мила-кво, услышав их разговор.

Ота согнулся в позе признательности. Они как раз вошли в большой зал, освещенный факелами. Урок у Мила-кво был бесконечно прекраснее, чем день надзора за младшими классами.

– Знаете, почему черви ползают под землей? – спросил Мила-кво.

– Потому, что летать не умеют? – сказал Анся и засмеялся. Двое-трое ребят подхватили.

– Тоже верно, – заметил Мила-кво. – Тем не менее они полезны для почвы. Разрыхляют ее, чтобы корни растений проникали глубже. Значит, в каком-то смысле Ота и его третий класс будут трудиться за червей.

– Но ведь черви жрут землю, когда ее рыхлят, – вмешался Энрат. – А потом испражняются. Тахи-кво так сказал.

– Да, бывают разные способы, – сухо заметил Мила-кво.

Все, включая Оту, расхохотались.

Спальни «черных одежд» разнились со спальнями простых учеников: в них было всего по четыре койки и жаровня для обогрева. Наступила оттепель, но по ночам стоял такой же лютый холод. Оте, как младшему, приходилось поддерживать огонь. Еще затемно их будил Мила-кво – стучал в дверь, пока не отзывались все четверо. Потом они умывались в общих умывальниках и завтракали за длинным столом с Тахи-кво у одного торца и Милой-кво – у другого. Ота по-прежнему сторонился круглолицего учителя, как бы дружелюбно тот ни смотрел.

Когда тарелки опустели, ученики разделились: большинство отправились сопровождать вверенные им классы на ежедневные работы, а пятеро или шестеро остались на занятия с Милой-кво. Входя в большой зал, Ота уже предвкушал, как сдаст своих подопечных Тахи-кво и пойдет на любимый урок.

Младшие школьники дожидались его, выстроившись в шеренги, дрожа от холода. Третий класс составляли совсем еще дети – дюжина мальчиков лет восьми в тонких серых платьях. Ота прошелся вдоль строя, проверяя осанку и пресекая попытки почесаться.

– Сегодня мы будем перекапывать западный огород, – гаркнул он. Несколько учеников вздрогнуло. – Тахи-кво велел, чтобы к полудню все закончили и помылись. Так что вперед! – И Ота повел их к огородам, то и дело отставая и следя, все ли идут в ногу. Когда один из ребят – Нави Тоют, сын важного ялакетского чиновника – выбился из общего ритма, Ота влепил ему пощечину. Мальчик тут же поправил шаг.

В западных огородах было грязно и голо. На земле лежали сухие былинки – остатки прошлогоднего урожая, а между ними кое-где пробивались бледные ростки сорняков. Ота подвел отряд к кладовке для инструментов. Младшие ученики отерли паутину с лопат и мотыг.

– Начинаем с северного края! – прокричал Ота, и класс рассыпался по грядкам. Шеренга получилась неровная, и по высоте и по ширине, щербатая, словно зубы у семилетки. Ота прошелся взад-вперед, указывая каждому, как стоять и как держать лопату. Когда все было растолковано, он дал знак начинать.

Ученики принялись за работу. Видно было, что они стараются, но у них не хватало ни сил, ни веса, чтобы правильно воткнуть заступ. Наконец над грядками поднялся слабый запах свежевскопанной земли, но, когда Ота ступил на нее, она почти не промялась под башмаками.

– Глубже! – прикрикнул он. – Копайте, а не скребите! Черви – и те справляются лучше!

Класс ничего не ответил, даже не поднял голов – только сильнее налег на шершавые черенки лопат. Ота тряхнул головой и сплюнул от досады.

Солнце поднялось на полторы ладони, а они закончили только две делянки. Начало припекать. Мальчики сбросили накидки и сложили позади себя. Оставалось пройти еще шесть делянок. Ота хмуро прохаживался за спинами учеников. Время истекало.

– Тахи-кво приказал закончить к полудню! Если вы ему не угодите, всех вас высекут, обещаю!

Класс как мог спешил выполнить задание, но когда четыре участка вскопали, стало ясно, что к обеду никак не успеть. Ота строго велел продолжать, а сам отправился на поиски Тахи-кво. Учитель надзирал за уборкой кухонь, нетерпеливо помахивая розгой. Ота виновато согнулся перед ним.

– Тахи-кво, третий класс не успеет взрыхлить западный огород до полудня. Они слишком слабы и бестолковы.

Тахи-кво взглянул на него с непроницаемым видом. Ота почувствовал, как краснеет от смущения. Наконец учитель принял формальную позу понимания.

– Что ж, значит, подождем. Когда поедят, выведешь их снова, и пусть заканчивают перекопку.

Ота изображал позу благодарности, пока Тахи-кво не отвлекся на собственных подопечных, потом повернулся и пошел обратно, к огородам.

Третий класс вяло ковырялся в земле. Заметив его приближение, все принялись копать резвее. Ота встал посреди полуразрытого участка и оглядел учеников.

– Из-за вас я пропущу урок у Милы-кво! – проговорил он вполголоса, но так сердито, что его было хорошо слышно. Мальчики виновато потупились, как нашкодившие щенки. Ота повернулся к тому, что стоял ближе всех – тощему восьмилетке с лопатой в руке.

– Эй, ты. Дай сюда!

Мальчуган перепугался, но протянул ему лопату. Ота взял ее и с силой воткнул в свежую землю. Она ушла только на полштыка. Ота напрягся от злости. Ученик замер в позе извинения. Ота на нее не ответил.

– Ты должен был копать как следует! Переворачивать! Ты что, дурак, не понимаешь?

– Простите, Ота-кво. Я виноват. Просто…

– Не можешь рыхлить по-человечески – сделаешь по-червячьи. Становись на колени.

Мальчик опешил.

– На колени! – рявкнул Ота, наклоняясь к его лицу. У того глаза были на мокром месте, но он сделал, как было приказано. Ота зачерпнул горсть земли и сунул ему в руку.

– Ешь.

Мальчик перевел взгляд с комка земли на Оту. Потом, вздрагивая всем телом от плача, поднес ладонь ко рту и начал есть. Его товарищи столпились кругом, молча наблюдая за происходящим. Он жевал, развозя грязь по губам.

– Всю!

Мальчик набрал в рот еще земли и, рыдая, упал ничком. Ота сплюнул от отвращения и повернулся к остальным.

– За работу!

Ученики бросились на места, подгоняемые страхом. Замелькали лопаты. Мальчик с грязным ртом сидел, уткнувшись лицом в ладони, и плакал. Ота вытащил лопату и вонзил в землю рядом с ним.

– Ну? – тихо процедил он. – Ждешь особого приглашения?

Мальчик промямлил что-то неразборчивое.

– Что? Если хочешь что-то сказать, сделай так, чтобы тебя было слышно.

– Рука, – выдавил мальчик сквозь всхлипы. – Руки болят. Я старался… старался копать глубже, но было так больно…

Он перевернул руки ладонями кверху. От зрелища кровавых волдырей у Оты закружилась голова, словно он склонился над пропастью. Мальчик заглянул ему в лицо, тихо подвывая, и Ота вспомнил. Вспомнил, что ему самому хотелось вот так выть, когда он месяцами спал в холоде, надеясь не увидеть во сне мать. Он слышал этот звук в спальне младших классов, среди своих погодков – плач ребенка во сне.

Внезапно ему стало неловко в новой черной одежде. Память о годах унижения зазвенела у него в мозгу, как хрусталь, отозвавшийся на высокую ноту. Он упал на колени рядом с плачущим мальчиком. Слова рвались с губ и застревали на полпути. Другие ученики молча стояли вокруг.

– Ты за мной посылал? – спросил Тахи. Мила не ответил, только показал за окно. Тахи подошел и посмотрел вниз. На разрытой грядке ученик в черном обнимал плачущего младшеклассника, а остальные, опешив, смотрели на них.

– И давно они так? – глухо спросил Тахи.

– С тех пор, как я заметил. Что было раньше – не знаю.

– Ота Мати?

Мила беззвучно кивнул.

– Пора это прекратить.

– Да. Просто я хотел, чтобы ты увидел.

В суровом молчании учителя спустились по лестнице, минули библиотеку и прошли к западным огородам. Третий класс, завидев их, бросился изображать усердие – все, кроме Оты и мальчика рядом с ним. Те не сдвинулись с места.

– Ота! – рявкнул Тахи. Ученик поднял глаза, покрасневшие и полные слез.

– Ты не в себе, – тихо сказал Мила-кво, поднимая его на ноги. – Тебе нужно пойти и прилечь.

Ота перевел взгляд с него на Тахи-кво и нехотя принял позу подчинения, а потом позволил Миле-кво увести себя в школу. Тахи остался; Мила услышал его ругань, которой он охаживал третьеклассников, словно кнутом.

В учительских покоях Мила заварил Оте чашку крепкого чая, обдумывая положение. Вскоре о происшествии узнают все, если еще не узнали. Чем это обернется для мальчика – худом или добром, – сказать трудно. Он сам не знал, на что лучше надеяться. Если глаза его не обманули, это успех, которого он боялся. Однако, прежде чем действовать, надо убедиться. Он не станет вызывать дая-кво, если Ота не готов.

Мальчик, понуро сидевший на краю койки, взял пиалу и послушно выпил. Его слезы высохли. Теперь он просто смотрел перед собой. Мила придвинул табурет и сел рядом. Выдержав долгую паузу, учитель сказал:

– Знаешь, ты оказал этому ученику медвежью услугу.

Ота поднял руку в жесте признания ошибки.

– От того, что ты его утешил, он не станет крепче. Я знаю, учителем быть непросто. Тяжело заставить себя обходиться с детьми грубо, даже если это для их блага.

Ота кивнул, но головы не поднял. Когда он заговорил, его голос прозвучал тихо.

– А раньше кого-нибудь исключали из «черных одежд»?

– Исключали? Нет, ни разу. Почему ты спросил?

– Я все испортил. – Ота помолчал и добавил: – Я слишком слаб для таких уроков, Мила-кво.

Мила посмотрел на руки, думая о своем старом учителе, о том, во что обойдется его старым костям еще одно путешествие в школу. Когда он заговорил, в его голосе еще ощущалась тяжесть принятого решения.

– Я отстраняю тебя от работ на месяц, – сказал Мила-кво. – А мы тем временем пошлем за даем-кво.

– Ота, – окликнул его знакомый шепот. – Что ты натворил?

Он перевернулся в постели. Жаровня еле-еле рдела в темноте, давая лишь слабое пятно света. Ота уставился на угли.

– Я совершил ошибку, Анся.

В последнее время он так отвечал всем, кто отваживался спросить.

– Говорят, дай-кво приезжает. Раньше времени.

– Наверное, очень крупно ошибся, – произнес Ота, а сам подумал: «Наверное, я первый, кто поднялся так высоко и так низко пал. В первый раз черные одежды дали такому слабаку». Он вспомнил белую, заснеженную долину, по которой шел, когда его догнал Мила-кво. Теперь было ясно, что бегство из школы ничуть не доказывало его силу, а только предвещало поражение.

– Так что же ты сделал? – спросил Анся в темноте.

У Оты перед глазами снова встало лицо мальчика, окровавленные ладони и слезы унижения, бегущие по грязным щекам. Он сам причинил ему боль и стыдился одновременно содеянного и того, что не сможет этого повторить. Как объяснить, что он не сумеет сделать этих ребят сильнее, потому что в душе остается одним из них?

– Я недостоин этих одежд, – сказал Ота.

Анся промолчал, и вскоре с соседней койки послышалось глубокое, ровное дыхание спящего. Все устали после дневных трудов, кроме Оты: тот с утра до вечера бродил по пустым коридорам и лекториям. От занятий его освободили, а черную одежду он не снял лишь потому, что другой не было.

Так Ота и ждал в темноте, пока даже угли не потухли. Убедившись, что все кругом спят, Ота поднялся, оделся и тихо вышел в коридор. До стылых комнат младших классов было недалеко. Ота шел между темных силуэтов спящих – маленьких фигурок, скорчившихся под тонкими одеялами. Подумать только: он ведь всего ничего проходил в черном, а так много успел забыть.

Мальчик, которого он искал, лежал на койке у стены, отвернувшись и поджав ноги. Ота осторожно склонился над ним и прикрыл ему рот рукой, чтобы тот не разбудил других, если вскрикнет. Мальчик проснулся тихо и заморгал. Ота подождал, пока он его узнает, и шепнул:

– Как руки, лучше?

Мальчик кивнул.

– Хорошо. Только не шуми. Незачем будить остальных.

Ота убрал руку, и мальчуган тут же принял позу глубокого сожаления.

– Ота-кво, я опозорил вас и нашу школу. Я…

Ота мягко сложил его руки вместе.

– Тебе не в чем себя винить, – сказал он. – Это я всех опозорил. Мне и отвечать.

– Если бы я только работал быстрее…

– Это бы ничем тебе не помогло. Ничем.

Бронзовые двери с грохотом распахнулись. Мальчики стояли рядами, замерев в приветственных позах, словно статуи. Точно так же стоял среди «черных одежд» Ота, размышляя, чем делятся друг с другом отверженные дети на этот раз: надеждами на возвращение к родным или на зачисление в поэты? Мечты…

Старик прошел внутрь. С тех пор, как Ота его помнил, он заметно ослаб. После ритуала приветствий дай-кво благословил всех хриплым, срывающимся шепотом. Потом он удалился с учителями, а «черные одежды» – все, кроме Оты – повели свои классы работать. Ота вернулся к себе и с тяжелым сердцем сел ждать, когда его позовут. Предчувствие его не обмануло.

– Ота! – окликнул из дверей Тахи. – Пойдем, подашь даю-кво чая.

– Но парадное платье…

– Не понадобится. Только чай и больше ничего.

Ота встал, покорно сложив руки. Время пришло.

Дай-кво молча сидел перед очагом, глядя на пламя. Его руки, сложенные на коленях, казалось, стали еще меньше с тех пор, как Мила их помнил, кожа истончилась и сморщилась. В лице дая-кво читалась усталость от трудной дороги – под глазами залегли тени, уголки рта опустились, – однако в ответ на взгляд Милы старик принял позу вопроса с оттенком вызова. Миле показалось, что в ней было что-то еще – может быть, нетерпение или надежда.

– Что слышно в мире? – спросил он. – Здесь новости о городах – редкость.

– Все хорошо, – ответил дай-кво. – А здесь? Как ваши ученики?

– Тоже неплохо, высочайший.

– Вот как? Я порой сомневаюсь.

Мила принял позу – просьбу пояснить мысль, но безрезультатно. Старейший из учителей снова обратил взгляд на пламя. Мила уронил руки на колени.

Вернулся Тахи, склонился в знак покорности и почтения и сел.

– Мальчик уже идет, – сказал он.

Дай-кво кивнул, и только. Мила увидел в лице Тахи отражение своей тревоги. Ожидание показалось очень долгим. Наконец в дверь тихо постучали, и вошел Ота Мати с подносом, на котором стояли три маленькие чашечки чая. Он поставил поднос на низкий столик и с каменным лицом принял положенную позу приветствия.

– Ваш приезд – великая честь для меня, высочайший дай-кво, – проговорил Ота безупречно усвоенную фразу.

Глаза старика ожили и пытливо воззрились на Оту. Дай-кво кивнул, но не отослал мальчика, а указал на свободный стул, где обычно сидел Мила. Ота оглянулся на учителя. Мила кивнул, и мальчик сел, сам не свой от волнения.

– Скажи-ка, – произнес дай-кво, поднося к губам чашку, – что ты знаешь об андатах?

Ота заговорил не сразу, но сумел унять дрожь в голосе.

– Знаю, что они – мысли, о высочайший. Воплощенные поэтом в форму, обладающую собственной волей.

Дай-кво отпил чаю, наблюдая за мальчиком. Старик ждал, что еще скажет Ота, но тот как будто растерялся. Наконец дай-кво опустил чашку.

– Что, и больше ничего? А как их пленяют? Что должен делать поэт, чтобы его творение было отлично от всех прочих? Как передают связанного андата другому поколению?

– Не знаю, о высочайший.

– Почему? – совсем тихо спросил дай-кво.

– Мила-кво говорил, что это знание может пойти нам во вред. Мы не были готовы постичь глубины мастерства.

– Верно, – согласился дай-кво. – Что правда, то правда. Вас пока лишь проверяли, а не учили.

Ота потупился и, побледнев, принял позу раскаяния.

– Простите, что не справился с заданием, высочайший дай-кво. Я должен был показать им, как сохранять крепость духа. Я и хотел, но…

– Тебе не о чем сожалеть, Ота. Ты все сделал правильно.

Ота покачнулся. В глазах у него отразилось замешательство. Мила откашлялся и, жестом спросив у дая-кво соизволения продолжить, произнес:

– Помнишь наш разговор в ту ночь, когда я предложил тебе черные одежды? Я сказал, что слабовольный поэт скорее всего погибнет, будет уничтожен андатом.

Ота кивнул.

– Однако жестокосердный уничтожит весь мир, – продолжал Мила. – Сила и доброта. Поистине редкое сочетание.

– Сейчас оно встречается куда реже, чем в наши дни, – добавил дай-кво. – Ни один ученик не получал черных одежд, не проявив силы воли. Точно так же всякий, кто их снимал, сумел отказаться от присущей власти жестокости. Ты сделал и то, и другое, Ота Мати. Ты доказал, что достоин, и я хочу взять тебя в ученики. Поедем со мной, и я научу тебя, как стать поэтом.

Мальчик выглядел так, будто его огрели дубиной: в лице – ни кровинки, руки застыли. В глазах мало-помалу забрезжило понимание. Молчание затянулось. Тахи не выдержал.

– Ну? Чего же ты молчишь?

– То, что я сделал… с этим мальчиком… было правильно?!

– Ты выполнил задание. И выполнил на отлично.

Губы Оты растянулись в холодной усмешке.

– Выходит, я отличился, унизив его?! – сказал он голосом, полным ярости.

Мила увидел, как Тахи нахмурился, но покачал головой: разговор идет между даем-кво и мальчиком.

– Не унизив, а утешив, – поправил старый учитель.

– Утешив после того, что сам же и причинил.

– Да. Однако многие ли, по-твоему, так поступили? Для того мы и создали эту школу, чтобы вас испытывать. Так повелось с самой войны, что уничтожила Империю. Благодаря школе города Хайема выжили. В этом заключена глубокая мудрость.

Ота медленно согнулся в позе ученической благодарности, однако не так, как обычно: поворот кистей выражал некое непонятное Миле чувство.

– Что ж, если это – отличие, тогда мне все ясно, о высочайший.

– В самом деле? – спросил старик. В его голосе послышалась надежда.

– Да. Вы меня использовали. И в огороде я был не один, а с вами.

– Что ты несешь? – прикрикнул на него Тахи, но Ота продолжал, словно не слышал.

– Вы говорили, что Тахи-кво научил меня быть сильным, а Мила-кво – сострадать другим, но из их уроков следует еще кое-что. Раз в школе все заведено по вашему замыслу, будет справедливо рассказать, чему я научился под вашим руководством.

Дай-кво озадаченно смотрел на него, начиная менять позу, но Оту это не остановило. Его взгляд был прикован к старику, лицо излучало бесстрашие.

– Тахи-кво показал мне, что я должен всегда решать за себя сам, а Мила-кво – что наполовину усвоенный урок бесполезен. Я уже как-то собрался бросить школу, и правильно. Зря только поддался на уговоры. Это все, высочайший, чему меня здесь научили.

Ота встал и отвесил прощальный поклон.

– А ну вернись! – рявкнул Тахи. – Вернись и сядь!

Мальчик уже его не слушал. Он вышел за дверь и закрыл ее за собой. Мила скрестил руки и уронил взгляд, не зная, что и сказать, что подумать. Прогоревшие угли в очаге рассыпались под собственным весом.

Тахи тихо окликнул Милу и кивнул на дая-кво. Старик сидел едва дыша, сложив руки в позе глубокого сожаления.