Книга Игра на вымирание онлайн - страница 4

Глава 4

– Я все понял, – сказал Технолог. – Разрешите отбыть?

Технолог не понравился Координатору. И одновременно понравился. Не понравился полным отсутствием подобострастия в речах и взглядах, непривычными в верхних эшелонах власти, почти демонстративными самоуважением и независимостью. Понравился конкретностью подхода к делу. Технологу было сказано мало, но создавалось впечатление, что он понял гораздо больше, чем было сказано.

Координатор затребовал личное дело Технолога. Афган. Два ордена за участие в особо секретных операциях. Альфа. Заграничные командировки. Защита диссертации по теме «Использование новых типов вооружения в ближнем бою». Преподавательская работа в Учебках Безопасности и ГРУ. Присвоение звания полковника и почти сразу же отставка. Семьи нет. Детей нет. Родителей нет. Дисциплинирован. Инициативен. Отличается нестандартным мышлением. Самолюбив. Своенравен. Предпочитает работать в малых группах или в одиночку. До службы и во время службы совершил ряд правонарушений, за которые приговорен вначале гражданским, а потом военным судом к длительным срокам заключения. Исполнение приговоров приостановлено, но дела не закрыты, что позволяет в любое время возобновить судебное преследование, о чем исполнитель предупрежден...

Обычный, ничем не примечательный для работников подобного класса послужной список. Обычная внешность. И все-таки есть в его облике, в его манере, в его глазах что-то тревожное, выводящее за рамки просто служаки-исполнителя.

Координатор вызвал непосредственного начальника Технолога, задействованного в одном из ответвлений заговора.

– Вы уверены в своем работнике?

– Абсолютно. Он прошел аттестационный и психологический отбор. Из всех возможных вариантов этот – лучший. Вас что-то смущает?

– Что-то смущает, – не столько для начальника сколько для себя сказал Координатор. – Что-то.

– Замещение утвержденного кандидата будет сопряжено с определенными трудностями. Во-первых, он допущен к информации и в случае отстранения может составить определенную угрозу...

– Я не настаиваю на его замене, – отрезал Координатор, – я просто спросил, уверены ли вы в нем. Спасибо.

Координатор еще раз пролистал дело. Его никак не покидало чувство смутного беспокойства. Еле уловимого, словно тихий запах гари от далекого пока еще лесного пожара. Возможно, это просто усталость или просто физическая неприязнь. Возможно. И все-таки он предпочел бы не иметь в своем подчинении подобного работника. Но переигрывать поздно. Как говорится, фигуры на доске расставлены, пора делать первый ход.

Глава 5

Разговор не клеился. Вернее, для случайного постороннего взгляда он бы выглядел как плавно текущая, обоюдоинтересная беседа двух давно не видевших друг друга собеседников. И тем не менее она была лишена всякого смысла.

Для чего меня сорвали с места? Для этих вот второстепенных, по сути, разъяснений, которые вполне можно было провести по обезличенным каналам связи?

– В целом ваша работа в текущий период нарекании не вызывает, но есть отдельные моменты... – ровно бубнил мой Куратор, являвшийся чуть не единственным лицом в Конторе, которого я имел право знать лично. Большинство прочих начальников были для меня должностными лицами, лишенными лиц. Я видел их приказы, знал что они есть, но не мог даже представить, как они выглядят в жизни.

– Хотелось бы обратить дополнительное внимание на расход средств, связанный с вербовкой осведомителей...

Чего он добивается, в сотый раз повторяя школярские истины? Я и так знаю, что дважды два четыре, что Волга впадает в Каспийское море, а региональный Резидент должен заботиться об экономии отпущенных ему государственных средств, которые приходится отрывать от и без того опустошенных бюджетов здравоохранения и образования.

Я не узнаю своего Куратора. Вместо конкретного, в форме фактов, комментариев и приказов, разговора какая-то размазанная по тарелке манная каша. У нас что – профсоюзное собрание, где он – читающий отчетный доклад председатель местного комитета, а я – томящийся от перевыборной принудиловки рядовой проф-член?

– Кроме того, должен признать, что в отдельных случаях допускались отдельные недоработки в работе некоторых работников...

Бу-бу-бу-бу...

Бухнуть бы ему без всяких предисловий – получал предупреждение о готовящемся покушении на Президента или нет? А если получал – почему не прореагировал? Да посмотреть на его физиономию в этот момент. Интересно, что бы там было написано?

– Хотелось бы указать на ваши спорные действия в операции, связанной...

Ну это вообще ни в какие ворота не лезет: «хотелось бы указать» (!). Таких формулировок я в стенах Конторы еще не слышал! Очень это не похоже на обычный стиль общения.

Не похоже... Черт возьми, а ведь действительно не похоже! Совершенно не похоже!

А нет ли в том своего скрытого смысла? Изменение поведения – это иногда тоже информация. Может, это не он зануда, а я дурак? Причем дурак первостатейный!

Ну-ка, подумаем.

Допустим, он хочет дать мне какую-то информацию. Как ему, опасаясь неизбежного в таких случаях контроля, это сделать? В каждой щели – «жучок-слухачок», в каждой дырке – видеокамера. Каждое слово, каждый жест, выражение глаз транслируются на монитор. Если допустить такое?

Чушь, конечно! Кому в стенах Конторы придет в голову следить за своим же сотрудником? И какому сотруднику придет в голову играть против Конторы?

А может, и не чушь! Не было же подтверждения на мой рапорт! А это по меркам Конторы – чушь еще более несусветная! Рапорт есть, а обратной реакции нет! Может, за время моего отсутствия в Конторе все с ума посъезжали? Если предполагать все, отчего не предположить самое худшее?

Что бы в такой ситуации сделал я, как не постарался тем или иным образом привлечь внимание собеседника. И как бы привлек – изменением привычного стиля общения, которое в посторонние глаза особо не бросится.

А не раскрыть ли мне пошире уши и не напрячь ли посильнее мозги вместо того, чтобы дремать под заунывные бюрократические увещевания? Ну-ка, вспомним типичный для Куратора разговорный стиль: обороты речи, интонации, паузы, ударения. Ну же! Отмотаем на полгода, на год время назад. Вот сидит он, вот сижу я. Он говорит, я слушаю...

А ведь по-другому говорит. Паузы не те, типично употребимые словосочетания другие, формулирование мысли нехарактерное... Я, идиот, содержанием беседы не доволен! А оно, это содержание, скоро через край полезет, как перестоявшая квашня!

И ведь как ювелирно работает! Комар носа не подточит! Речь – о том, о чем нужно, слова – какие надо. Это они меня, ожидавшего совсем другого, не устраивают, а непосвященный никакого подвоха в них не углядит. Типичная встреча Куратора с Резидентом. Возможно, не очень содержательная, но это не преступление, в худшем случае – чрезмерное усердие перестраховавшегося работника, предпочитающего личное общение обезличке шифровок.

Красиво работает Куратор! Жаль, слушатель ему попался тугоухо – слухолишенный, неспособный по достоинству оценить виртуозные пассажи игры.

О чем он говорит? Все о том же – улучшить, усилить, обратить внимание, не упустить... А вообще-то совсем о другом. «Внимания! Требую внимания! Внимания!!» – буквально кричит он. А я на это внимание с высокой колокольни собственного раздражения...

А если попробовать сыграть дуэтом? Может, выйдет что-нибудь путное.

– Вот здесь я не понял. Вот это последнее замечание. Вот вы сказали...

Три «вот» в трех предложениях – не самый характерный для меня стиль речи. Если, конечно, помнить, как я обычно разговариваю. «Вот» – словечко не мое. Ты это заметил, Куратор? Ты это заметил! Ведя такую филигранную беседу, ты не мог не обратить на это внимание! Ты понял меня. Ты понял главное – собеседник раскрылся для информации.

– Считаю необходимым сделать замечание, касающееся характера шифропереписки. Мне кажется, что некоторые корреспонденции были неоправданно велики и стилистически недостаточно выстроены. Подсчет объемов шифропереписки показывает значительное ее возрастание в сравнении с прежним уровнем. По моему мнению – неоправданное возрастание. Если вы считаете, что я ошибаюсь, прошу объяснить, чем вызвана подобная, отмеченная соответствующими службами диспропорция.

Вот она суть! Считаю. Подсчет. Считаете. На три моих «вот» – три его «считаю». Баш на баш. На код «готов к приему информации» – ответ – подтверждение: «информация пошла». Жаль только, что он представляет меня идиотом. Повторил мой прием со строенным контрольным словом, уже не доверяя моей интуиции. Хотя вообще-то справедливо – чуть не час я болтал с ним о том о сем, не желая замечать подтекста. Хотя, может, и к лучшему. Если я ничего не заметил, то возможные соглядатаи – тем более.

Итак – рапорт дошел. Это очевидно. Любая информация, прошедшая после контрольной фразы, не может быть случайной. Он заговорил о переписке и ни о чем другом – значит, он получил мой рапорт. Получил, но, похоже, не довел до сведения начальства. Это ЧП! Это более чем ЧП! Сокрытие рапорта, идущего под грифом особой важности, – почти измена. Для того чтобы сотворить такое, надо иметь очень веские причины. И еще надо иметь сообщников! Одному пронести подобный документ в обход официальной регистрации невозможно! Теперь понятно, почему я на свой рапорт не дождался подтверждения. Его не могло быть, потому что и моего рапорта не было! Он был отправлен – но он никуда не дошел!

Отсюда главный на сегодняшний день вопрос – чей заказ выполняет Куратор? Кто еще завязан с ним в цепочку? И куда идет эта цепочка? Не в те ли верхи, откуда дирижируется покушением? Если так, то задача Куратора и иже с ним – нейтрализовать противодействие Конторы заговору. С чем они очень успешно справились.

Но почему до сих пор жив я? Почему, изъяв из оборота шифрограммы, они не изъяли из жизни меня? Неувязочка. Или я задействован заговорщиками в каких-то планах? Тогда мне ничего не остается, как играть с ними в паре до тех пор, пока можно будет разобраться в происходящем.

Какую же мне линию поведения избрать, чтобы не ошибиться, чтобы и делу помочь, и жизнь по возможности не потерять раньше положенного срока?

Еще час мы говорили с Куратором о том, о чем говорить мне было совершенно безынтересно. До текущей ли тут работы, когда под ногами земля ходуном заходила? Кроме информации о том, что он знает то, что знаю я, другой не добавилось. Но и это было более чем довольно! Я и с этим не знал, как справиться.

Выходил я из Конторы, а точнее, из обычной, снятой по случаю трехкомнатной квартиры, расположенной в недавно сданном (чтобы соседи меньше знали друг друга) доме, с чувством полной растерянности. Мало мне заговора против Президента, еще добавился и заговор внутри Конторы! Не много ли на одну мою, не самую, как показали последние события, разумную голову?

Сев в переполненный трамвай на случай возможного – теперь более чем когда-либо возможного – покушения, я стал напряженно размышлять на тему, как жить дальше. Получалось – никак. Вряд ли заговорщики позволят мне зажиться на этом свете. Здесь, в трамвае, они скорее всего меня не тронут. Им явное убийство ни к чему. Им, чтобы не всполошить всех и вся, нужен несчастный случай, а в трамвае, да еще спонтанно, его изобразить сложно. То есть пока я нахожусь среди народа и пока путь мой непредсказуем, я могу надеяться на жизнь. Как минимум – до вечера. Это уже кое-что.

Могу ли я снестись с Конторой? Это вряд ли. До нее они меня не допустят. Возможно, я опоздал. Возможно, надо было благим матом орать об измене в помещении, где протекала наша светская беседа. Хотя опять-таки где гарантии, что нас в этот момент не прослушивали или что по ту сторону микрофонов не сидел их человек? То, что они конспирировались, еще ни о чем не говорит. Кроме того, Контору, в которой я имею честь служить, еще надо умудриться найти. Я в ней хоть и работаю много лет, знаю всего лишь нескольких человек, главный из которых – Куратор, и всего несколько постоянно сменяемых помещений. Проще всего, как ни странно, мне связаться с Конторой из региона по отработанным каналам связи. Но туда меня опять-таки не выпустят. Круг замкнулся.

И что мне остается? Пожалуй, только ждать. Если я заговорщикам не нужен – они меня уберут, а если нужен – в ближайшее время выйдут на контакт. Думаю, последнее, иначе убили бы еще дома. Нет, зачем-то я им нужен. Осталось только узнать зачем. А пока суть да дело – попытаюсь бросить письмо по известному мне конторскому адресу. Чем черт не шутит – может, оно и дойдет до адресата! Если, конечно, за мной не следят. А если следят, в чем я ни мгновения не сомневаюсь, – то ни написать, ни опустить письмо в почтовый ящик мне, конечно, не дадут. Вернее, дадут, но тут же вынут и тщательнейшим образом изучат. Единственная возможность дать о себе знать – оторваться от «хвоста» слежки, которого я, кстати, еще даже и не вижу. Проще всего это сделать в транспортных толкучках.

Я вышел на первой же остановке, нырнул в метро и сразу же в толпе пассажиров заметил... Куратора. Грубо действуют ребята. Или наоборот – очень разумно, если это не слежка, а демонстрация силы.

Ладно, поиграем в открытую! Терять мне нечего. Ввинчиваясь в толпу, я пошел на сближение. Куратор заметил мои действия и, еле заметно поведя глазами, пошел к платформе.

Похоже, мне предлагают двигаться следом. Может, попытаться оторваться? Спровоцировать панику, нырнуть в толкотню пассажиропотока, поменяться на ходу с кем-нибудь одеждой... Может, удастся? Нет, вряд ли. Сквозь такую толпу мне не прорваться. Увязну в людях, как муха в патоке. Кроме того, я не вижу преследователей, что многократно усложняет мою задачу. Я не знаю, куда бежать. По идее, вокруг меня должно быть не меньше дюжины «топтунов». Куда от них сбежишь – только разве на тот свет?! Попробуем потянуть время. Глядишь, случай и представится.

Я шел за Куратором, внимательно наблюдая окружение. Я искал шпиков. Этот? Не похоже. Этот? Тоже не очень подходит. Этот? А вот этот, пожалуй, да. Рядом еще один. И еще. Да их тут, как я и ожидал, что семечек в подсолнухе.

Но почему они концентрируются возле Куратора, а не подле меня? Почему такая расстановка сил? Что он задумал?

Далеко в тоннеле загрохотал поезд, потянуло ветерком. Куратор двинулся к платформе. Значит, едем на этом поезде? Хорошо. Я не спорю. Хотя лично я предпочел бы ехать совсем в другую сторону. В противоположную.

Поезд с грохотом выскочил из темноты, и почти одновременно с его появлением, чуть в стороне и сзади от меня, истошно закричала женщина. Встревоженные люди разом оглянулись на крик. И опять почти одновременно, но с запозданием на полторы-две секунды закричали пассажиры, стоящие на платформе.

– Упал! Человек упал!

Завизжали, заскрипели тормоза. Качнулись к платформе люди, старающиеся разглядеть, что произошло. Они пытались разглядеть того, кого уже не было. Попавшие в тоннель метро люди не выживают. От эскалаторов заверещали милицейские свистки.

– Граждане, сдвиньтесь, освободите платформу. Не мешайте работать. Свидетели происшествия, останьтесь.

– Мужчина. Стоял вот здесь. Я видела, – торопливо говорила какая-то женщина. – Стоял, а потом... Какой ужас!

Я не видел самого происшествия, но я увидел гораздо больше, чем женщина-свидетель. Я увидел последствия происшествия. Несколько молодых людей с дежурно сочувствующими выражениями на лицах не спеша, но и излишне не задерживаясь, отошли от платформы и, разойдясь в разные стороны, растворились в толпе людей, двигающихся к эскалаторам. И еще я услышал крик. Не тот что сопровождал гибель человека, а тот, что предварял ее. Одного его мне было довольно, чтобы правильно оценить происходящее.

Несчастного случая не было. Было классическое, сработанное под несчастный случай убийство. Человек не упал на рельсы – его столкнули туда за мгновение до прохождения поезда. Все было расписано как по нотам. При подходе состава к жертве, оттирая ее от толпы, приблизилось несколько убийц. Обязательно несколько, чтобы исключить случайность, чтобы прикрыть от посторонних взоров тело, которое через мгновение полетит под колеса. Тех, кто еще что-то мог заметить, отвлек раздавшийся за секунду до убийства пронзительный женский крик. Свидетели развернулись в сторону, где ничего не происходило. Туда, где свершалось убийство, не смотрел никто. Жертву обступили и аккуратно подтолкнули под мчащийся поезд. Сопротивление было исключено. Погибшему было даже не за что ухватиться, чтобы остановить свое смертельное падение. Погибшим был Куратор!

Я перестал что-либо понимать. Куратор убит, а я отпущен на все четыре стороны, хотя все должно было быть совершенно иначе. Все должно было быть наоборот! Перепроверяясь, меняя транспорт, сворачивая в проходные дворы, то есть делая все то, что следовало делать, чтобы оторваться от возможной слежки, я думал только об одном – почему вместо меня умер другой? Почему не я? Смерть Куратора разрушила все мои логические построения. Если я был запланирован в жертвы, почему погиб охотник?

Или он был не охотник? А? Если он изначально, кроме как в моем загнанном воображении, не был охотником?! НЕ БЫЛ!

Тогда все меняется самым коренным образом. Все с ног на голову! Тогда получается, что предал не он, а... Контора. Контора! Чтоб мне лопнуть на этом самом месте! Разве такое возможно?

А почему нет? Потому что не должно? А если предположить еще худшее – что Контора никого не предавала, но лишь выполняет высокий заказ? То есть что она задействована в заговоре. Но какой же высоты тогда заговор?!

Остынем. Будем считать, что не вся Контора задействована в заговоре или задействована, сама о том не подозревая. Вполне возможно. Сверху спущен приказ, начальство взяло под козырек, сбросило директивы вниз. Машина закрутилась...

Но Куратор... Почему его убили? Почему такие крайние меры? И зачем перед самой смертью пытался выйти на контакт со мной? И почему он не доложил по инстанции мой рапорт? Вот это, пожалуй, самое главное. Это ключ к пониманию всего остального.

Пойдем по логической цепочке. Снизу приходит сообщение о готовящемся покушении на Президента. Куратор, отвечающий за первичную обработку информации, перекрывает ей дальнейший ход, вместо того чтобы немедленно доложить наверх. Это как минимум означает, что он уже знает о заговоре. Откуда? Из официальных источников? Нет. Тогда бы он не стал скрывать мой рапорт. От участников заговора? Но тогда он сам должен быть в нем задействован, и тогда убили бы меня, а не его. Из оперативной информации? Более вероятно. Сопоставляя примерно так же, как я, разрозненные факты, Куратор вышел на заговор. В отличие от меня он вовремя понял бесперспективность обращения с ней к начальству и данную информацию скрыл.

Отсюда еще один вывод: начальство или кто-то из начальства участвует в заговоре. И еще один – изымая из почты мой рапорт. Куратор тем самым спасал меня от верной гибели. Свидетели, знающие о заговоре, на этом свете не заживаются. В ответ на его благодеяние я выказал черную неблагодарность и редкую тупость, пытаясь самыми изощренными способами протиснуться головой в петлю, которую он от меня всеми силами отводил. Плевал в колодец, который дарил меня спасительной влагой. Стыдно.

Хотя, наверное, не все так просто. При утечке информации заговорщикам пришлось бы нейтрализовать не только меня, подателя опасного рапорта, но и всех, успевших ознакомиться с ним. В первую очередь Куратора. Нет, не одну только мою жизнь он спасал.

Теперь последние события – гибель моего непосредственного начальника. Тут особых загадок нет. Куратор узнал о заговоре, заговорщики каким-то образом узнали о том, что выведал Куратор, – в наказание немедленная смерть...

Все это, к моему великому сожалению, очень похоже на правду. К моему, потому что теперь заговорщики неизбежно начнут чистку кураторского окружения, то есть всех тех людей, которым он мог передать информацию о заговоре, и рано или поздно выйдут на мою, во всех отношениях подозрительную личность. Слабоаргументированный вызов Резидента в центр, причем именно к тому человеку, который установлен как источник утечки информации, да еще из того региона, который задействован в заговоре, – одного этого вполне достаточно для пристального ко мне внимания. А потом на меня как на опасность первого плана укажут расколовшиеся конторские соучастники Куратора либо моя недавняя, подозрительная для глаза специалиста возня в регионе. Отсюда, как ни крути, следующий несчастный случай – мой. Не хочется падать под колеса метрополитеновского локомотива или движущегося с большой скоростью грузовика, а придется.

Единственная, хотя и призрачная возможность спастись – как можно быстрее оказаться в своем регионе, где сделать вид, что ничего не произошло. Дома, так говорится, и стены помотают...

Насчет стен, как показал уже следующий день, я сильно ошибся.

Как наиболее безопасный в таких случаях вид транспорта я избрал авиационный. За те три часа, что самолет находится в полете, вряд ли можно успеть предпринять что-то существенное. Человека убить – не сигарету выкупить, тут без подготовки не обойтись. А пока готовятся они, буду готовиться и я. Фактор времени – величина равновесная. Насколько они будут догонять, настолько же я буду убегать. А пока мы так бегаем – либо ишак сдохнет, либо халиф преставится. Другого выхода, как в убегалки-догонялки играть, у меня все равно нет.

Приземления в «своом» аэропорту я ждал, как солдат срочной службы дембеля. Чуть дырку в фюзеляже не извертел. Мне бы только до дому добраться, мне бы только кое-какими вещичками разжиться, а там лови ветер в поле.

В такси я, следуя многолетним конспиративным привычкам, не сел. Ни во второе, ни в третье. Я поехал на обычном рейсовом автобусе. Такси – штука опасная. И далеко не всегда следует по маршруту, который избирает пассажир. Автобус, конечно, едет медленнее, но убедить ото свернуть в сторону сложнее. Воистину, тише едешь – дальше будешь.

Однако такси я опасался зря. Совсем не там меня поджидала смерть. Смерть караулила меня в первой от остановки автобуса подворотне. Видно, не один я пользуюсь услугами Аэрофлота.

Я шагнул под темную арку и, наверное, никогда бы не вышел с другой стороны, если бы не случай.

– Эй, гражданин! – услышал я уверенный голос.

Я обернулся и тут же услышал выстрел. Стреляли не в меня. Стреляли в подошедшего со стороны улицы милиционера. Стрелял мой убийца. В этом я был совершенно уверен. Я не верю в случайных ночных грабителей, палящих в первых попавшихся на их пути прохожих из пистолетов, снабженных глушителями. Этот «грабитель» искал меня. Его не интересовали деньги, его интересовала жизнь одного-единственного человека. Жизнь Резидента.

Моя жизнь!

Он бы наверняка удачно довершил свое дело и бесследно растворился в пустоте улиц предрассветного города, если бы не случай в облике вышедшего из переулка постового милиционера. Милиционер увидел человека, привалившегося к стене дома, увидел вытянутую руку, увидел поблескивающий в луче уличных фонарей характерный абрис пистолета. Милиционер успел крикнуть:

«Эй, гражданин!» – успел потянуться к кобуре и больше не успел ничего. Пуля 38-го калибра разбила ему переносье.

Следующая пуля должна была быть моей. Мне некуда было деваться в каменном туннеле арки, а до дальнего ее конца я добежать не успевал ни при каких обстоятельствах. Именно поэтому исполнитель рискнул нарушить хрестоматийное правило – первая пуля – жертве, остальные – куда угодно. Он позволил себе роскошь вначале обезопасить тылы. Он знал, что успеет сделать еще несколько выстрелов, прежде чем «объект» выйдет из поля его досягаемости. И еще он знал, что у меня, как у рядового гражданина нашей страны, проходящего перед полетом металлоконтроль, нет при себе оружия. Он очень много знал. Единственное, чего он не знал, – это то, что убитый им милиционер был не один, что, чуть приотстав, за ним следует его напарник.

Убийца развернулся на меня, когда второй милиционер уже с обнаженным оружием выскочил из-за дома и открыл стрельбу на поражение. Милиционер сделал подряд три выстрела, вгоняя пули в стену возле самой головы преступника. Он был неплохой стрелок, он быстро воспользовался оружием. На подобное обстоятельство убийца не прореагировать не мог. Он отвел руку и в ответ на три сделал единственный свой выстрел. Милиционер упал, выронив пистолет. И все же ему повезло. То ли исполнитель занервничал, то ли его внимание отвлекли разбивающие стену пули, то ли глаза припорошила осыпающаяся кирпичная пыль, но выстрел оказался не смертельным. У профессионалов такое случается редко.

На нейтрализацию второго милиционера понадобилась секунда. Но эта была та секунда, которая дарила мне шанс. Мгновенно поняв, что убежать не успею, я решился на атаку. При всей рискованности такого выбора, он был единственно возможным способом сохранить жизнь. До завершения поворота ствола в мою сторону я успел совершить два рекордных прыжка навстречу противнику. Если бы я с ними выступил на олимпийском стадионе, я бы собрал все медали. Правда, спортсмены при аналогичных условиях – за победу – жизнь вместо презренного металла – показали бы еще лучшие результаты. Личная заинтересованность – лучший двигатель рекордов.

Ствол пистолета довершил разворот раньше глаз держащего его человека. Он был крепким профессионалом, мой убийца. Его вновь приобретенные рефлексы были крепче природных. И все-таки он опоздал. Придержав пистолет левой рукой, правой я нанес несильный, но точный удар противнику в висок. Убийца осел, еще успев произвести два направленных в пустоту выстрела.

Теперь мне надо было срочно, пока не подоспели блюстители порядка, уходить. Этот бой я, хоть и по случайности, выиграл. Правда, уверен, будет и второй, и третий. Какой-то из них я неизбежно проиграю. Судя по оперативности, которую проявили заговорщики, надежд на спасение у меня почти нет. Наверное, я у них иду под номером один, если они решились на такое «сырое» покушение.

Надо уходить, и желательно не только с места преступления. При всей отвратности отступления как формы ведения боя других альтернатив нет. Противник числом больше, возможностями выше, а у меня ни союзников, ни четкого плана действий. Вся моя тактика: бьют – беги, причем так, чтобы пятки земли не касались. Это позволит отсрочить печальный момент передислокации с этого света на тот на неопределенное, если повезет, достаточно продолжительное время.

Конечно, стыдно бегать словно травимый сворой псов заяц. И бесперспективно. Все равно рано или поздно поймают и растерзают.

А если не убегать? К примеру, сдаться в руки правосудию и пересидеть время в камере предварительного заключения, взяв на себя соучастие в убийстве милиционеров? Преступление не рядовое, и, значит, охрана будет соответствующая. А?

Нет, достанут, через все решетки достанут. Не пулей, так ???цом. Я им теперь что кость в горле, после этого неудавшегося покушения. В особенности если предположить, что не вся Контора продалась заговорщикам. Им нужна гарантия моего молчания. А гарантией может служить только смерть. Смерть или... Или?..

А вот это мысль. Правда, до конца обмозговать ее я не успею. Нет у меня времени. Еще минута-другая, и на место преступления прибудет милиция. Все, что я могу сделать, – я могу сделать сейчас. Рискнуть? Или бежать? Или все-таки...

Я быстро отошел к милиционерам. Один безоговорочно мертв. Другой еще дышит. Это обстоятельство решило исход моих сомнений. Я быстро поднял потерянный пистолет, сунул его в безвольную руку милиционера и, прицелившись, выстрелил. Пуля казенного «Макарова» ударила в лежащее без сознания тело убийцы. Он дернулся и затих. На этот раз уже окончательно. Навсегда. Моральная сторона встречного убийства волновала меня мало. Он шел за моей жизнью – в результате проиграл свою. Все справедливо. По принципу: кто с мечом к нам придет...

Меня волновала не мораль – возможный итог моей спонтанно начатой и очень рискованной операции.

Вернувшись в подворотню, я случайным осколком стекла резанул себя поперек руки, постоял несколько секунд обильно смачивая асфальт кровью, и, сунув пистолет убийцы в карман, быстрым шагом прошел в темноту двора, не забывая метить свой путь в заметных местах красными каплями.

Будущим следователям я оставил идеально составленную и однозначно толкуемую мизансцену преступления: некто из неясных побуждений из темноты проходной арки произвел выстрел в совершающего патрульный обход милиционера и еще один в подоспевшего ему на помощь напарника. В свою очередь, напарник ответил несколькими выстрелами из табельного оружия, вследствие чего нападающий был убит. Осмотр указал на наличие вблизи места преступления еще по меньшей мере одного человека, который был случайно или преднамеренно ранен в результате перестрелки и с места преступления скрылся. Отсутствие на месте орудия преступления позволяет предположить его соучастие в преступлении.

Милиционер, если выживет, ничего другого рассказать не сможет, вряд ли он считал количество произведенных им выстрелов, один из которых, слава выучке российских постовых, попал в цель. Следователям останется только отыскать подраненного свидетеля-соучастника, который сможет подтвердить выводы следствия.

Вот и все. Мосты, по которым можно было бы вернуться на исходные позиции, сожжены. Теперь только вперед. Отойдя на несколько кварталов, я закрыл рану и прямым ходом отправился домой. В остаток утра мне надо было переделать еще массу не терпящих отлагательства дел.

В квартире я по-быстрому сбросил в сумку необходимые мне вещи и захлопнул дверь. В ближайшее время появляться здесь мне было нельзя. Дальнейший мой путь лежал в... отдел кадров самого крупного в городе завода. А где мне еще было отыскать подходящие для задуманного дела кандидатуры.

– Дело у меня особого, сугубо конфиденциального рода, – предупредил я начальника, точнее, начальницу отдела кадров, демонстрируя удостоверение майора Безопасности.

Таких удостоверений в хозяйстве всякого уважающего себя конторского Резидента отыщется не один десяток. Хоть на имя заместителя директора ЦРУ.

– Какого рода? – испуганно переспросила пожилая кадровичка.

– Конфиденциального, – заговорщицки повторил я. – Сугубо!

Не знаю почему, но заковыристое слово «сугубо» вкупе с демонстрацией соответствующей формы удостоверения действует на канцелярских начальников безотказно – они хлопают глазами и погружаются в легкий бюрократический транс. Сколько раз проверял.

– Так вы мне поможете или как?

– Конечно, конечно, – засуетилась, задвигалась начальница. – Как же иначе? Я же понимаю. Мы же в некотором роде коллеги...

– А раз коллеги, мне не надо лишний раз предупреждать вас о возможных последствиях разглашения моего здесь пребывания. Вот и хорошо. Требуется мне немногое: все подряд личные дела ваших работников мужского пола в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Зачем – объяснять не имею права, но вам, как человеку профессионально близкому, намекну – ищем мы одного, возможно, скрывающегося в городе опасного преступника. Дела прошу приносить в этот кабинет вас лично, чтобы остальные работники меня не видели. Ну что, приступим.

За несколько часов сверхнапряженной работы, отсмотрев более полутора тысяч личных дел, я отобрал десяток подходящих мне кандидатур. Один подходил под все параметры просто идеально. Не всегда нам не везет, случаются и удачи.

– Увы, – сообщил я начальнику отдела кадров итог своих работ. – У вас пусто. Спасибо за помощь. Может статься, еще увидимся. Ну а если кто-то узнает о моем к вам визите – увидимся непременно.

Требуемого мне мужчину я выцепил прямо в цехе, оттащив от фрезерного станка.

– Давайте выйдем на улицу. У меня есть к вам несколько вопросов, – строго сказал я, продемонстрировав удостоверение. Пусть немножко испугается, пусть занервничает, вспомнит все свои и своих родственников, вплоть до третьего колена, грехи. Это полезно. Это размягчает. – Поторопитесь!

Я добился своего. У бедного работяги, когда он застегивал спецовку, трясущиеся пальцы не могли ухватить пуговицу.

– Следуйте за мной.

На улице, дав возможность страху настояться и загустеть, я резко сменил гнев на милость.

– Скажу сразу, мы хотим поручить вам одно важное дело. Именно вам. Вас рекомендовали люди, которым мы доверяем. В подробности вдаваться не будем. Не скрою, дело рискованное. Но очень важное. Вы можете отказаться. И тогда очень, очень нас подведете.

Фрезеровщик сглотнул слюну и огляделся по сторонам.

– За работу, близких вы можете не опасаться. Мы обо всем позаботимся. Возможные издержки мы компенсируем. Вы, я слышал, ждете очередь на квартиру?

– Да, – выдавил из себя кандидат в спецагенты.

– Вам ее не надо ждать – вы ее получите. В этом кейсе причитающиеся вам за сотрудничество деньги. (Почти весь резидентский резерв.) Их хватит на двухкомнатную квартиру. По завершении операции вы получите дополнительно ровно такую же сумму еще на две комнаты. Берите. – Я сунул кейс в руки рабочего. – Я приду через час, и вы скажете мне ваше решение. В любом случае вы имеете право потратить десятую часть находящихся здесь денег.

Это очень важно – сразу дать деньги и разрешить их тратить. Нельзя покупать человека теоретически. Заграничные фразы – «Мы положим на счет в банке причитающуюся вам сумму» – у нас не проходят. Нашему человеку надо увидеть деньги живьем, пощупать, понюхать, похрустеть, прикинуть, на что бы их можно было потратить. И обязательно пересчитать, разглаживая и складывая в ровные стопочки. Потом, когда эти деньги перечтены, переведены мысленно в жилые метры и гекалитры спиртного, расстаться с ними почти невозможно. Вот так взять и отдать заветный чемоданчик?! Счастье свое, везение? Ей-Богу, легче жизни лишиться! Нашему человеку гораздо легче расстаться с самой крупной, но неосязаемой суммой, чем с самой маленькой, но удерживаемой в руках.

Через час рабочий пришел с пустым чемоданом.

– Я согласен, – сказал, словно с обрыва в холодную воду прыгнул, он. – Только можно задать один вопрос? Я кивнул.

– Почему выбрали именно меня?

– Из-за личностных характеристик.

Не мог же я ему объяснить, что исключительно только из-за овала лица, разреза и цвета глаз, формы носа, комплекции и группы крови, идеально совпадающих с моими.

Когда рабочий понял, что от него требуется, – отступать было поздно. Да, честно говоря, я бы и не отпустил его. Времени искать другого кандидата у меня уже не было.

Позволив ему для храбрости и на посошок стакан водки, я отвел новоиспеченного агента в заранее облюбованный подвал, сделал укол одноразовым шприцем-тюбиком в руку и, развернув бессознательное тело под нужным углом, вытащил подобранный несколько часов назад пистолет убийцы. Я выстрелил ему в голову, практически снеся нижнюю, совершенно не похожую на меня часть челюсти. Глядя на разбитое, окровавленное лицо, я словно в зеркало заглянул. Всего один кусок потребовалось отсечь от глыбы исходного материала, чтобы копия абсолютно совпала с оригиналом. Правда, мой новый знакомый – не бездушный кусок гранита, но и я не скульптор. Я – загнанный в угол Резидент, которому любой ценой надо оторваться от дышащей в затылок погони, любой ценой выиграть время.

Кровавую рану на лице двойника я залепил его же разорванной рубахой, пистолет сунул за пояс брюк. Надеюсь следователи смогут увязать утреннее происшествие, кровавый след, затерявшийся во дворах, и этого с разбитым лицом незнакомца, случайно обнаруженного в подвале. За тридцать минут, что потребуются для приезда «скорой», он не умрет. Да и потом не умрет. При всей внешней кошмарности, нанесенная мной рана не столь уж тяжела, но дара речи лишит моего двойника по меньшей мере на месяц. Мне месяца много. Мне довольно неделю выгадать. Для того я и затеял всю эту сложную комбинацию.

Труп, с которым возни было бы гораздо меньше, заговорщики обязательно идентифицировали бы со мной и быстро убедились бы в подставке. Мертвецы в моргах у нас особо не охраняются, и осмотреть, обмерить, ощупать вновь поступившее тело особого труда не представляет. А вот этого раненого, надеюсь, охранять будут более тщательно. Ведь он, шутка сказать, замешан в двойном убийстве. Вот и пистолет – орудие преступления – при нем найден. За таким нужен глаз да глаз. В идеале меня, то есть моего дублера, переведут в зековскую больницу под охрану внутренних войск, собак, проволоки и т. п. тюремного антуража. В худшем – приставят пару милиционеров для охраны. Что тоже не плохо. Заговорщики непременно под тем или иным предлогом до меня доберутся и, убедившись в моей бессознательности, на некоторое время успокоятся. Я им действующий опасен, а недвижимый и молчаливый, как бронзовая статуэтка, безразличен.

Идентификацию они все же проведут, но поверхностную: опросят свидетелей, убедятся в реальности происшествия, связанного с гибелью их агента, меня отсмотрят со всех возможных сторон. Это пожалуйста. Здесь все чисто. Агента застрелил милиционер, что, помимо убедительных косвенных доказательств, он может засвидетельствовать лично. Застрелил во время покушения на какого-то неизвестного, то ли свидетеля, то ли соучастника преступления, от которого, по всей видимости, пытался в последний момент избавиться вооруженный преступник. Тот, получив тяжелое ранение, укрылся в недалеком подвале, где и был найден случайным прохожим, позвонившим в «скорую помощь». Визуальный осмотр пострадавшего – все те же глаза, овал, нос, рост – покажет, что он и есть я.

Вряд ли заговорщики будут копать глубже, предпочитая фантастические версии реалистичным. Слишком все явно – место, способ, время преступления, действующие лица. Не стал бы исполнитель палить в кого ни попадя. И значит, если кого и ранил, то только того, кого нужно. То есть дело хоть и не до конца, но сделано. Продолжать его – только привлекать к себе внимание. Пока Резидент валяется на реанимационной койке, он угрозы не представляет. А там можно будет посмотреть. У них лишнего времени за каждым подраненным свидетелем гонки устраивать тоже нет. У них сроки, за срыв которых погоны вместе с головами снимают.

А мне, пока заговорщики не спохватились, надо снова лететь в Москву. Но уже не в Контору. Контора для меня закрыта. Да и лететь надо не мне. Я в больнице под капельницей лежу и не могу одновременно бороться за жизнь на реанимационной койке и шататься по аэропортам. Лететь надо новому, с незнакомыми лицом, фигурой, жестами мужчине неопределенно-средних лет. Я даже знаю, с какими именно лицом, фигурой и жестами. Я давно держал в запасе этот образ и документы, этому образу соответствующие. Кажется, приспело время использовать старую заготовку.