Книга Увидеть Хозяина онлайн - страница 2

2. Тук-тук. Хозяин дома?

К вечеру того дня, утром которого мы спустились с обрыва, а в полдень побывали в «Харчевне Дохлого Гоблина», нас отделяло от Черной Цитадели меньше километра, и, посовещавшись, мы решили ночевать в зарослях, а разведку отложить на завтра – тем более что наступившая темнота показала: ночь нам в разведке не помощница. За полкилометра до вздымающихся к небу исполинских стен Цитадели разнотравье и кустарники кончались так же, как за несколько километров до того кончались фермерские поля, и начинался голый асфальт, расчерченный белыми полосами, как для прохождения колонн на параде. И, как только стемнело, со стен на асфальт упал мертвенный голубой свет, живо напомнивший мне газосветные фонари на московских улицах моего детства. Подойти к стенам незамеченными было невозможно. Да и подойди мы – что мы стали бы делать? В самом низком месте – точно напротив нас, между двумя могучими башнями – высота отвесно вздымающейся стены составляла никак не меньше трехсот метров.

Мы залегли в густом кустарнике под стенами обветшалого, покосившегося бревенчатого строения над плотиной у ручья. Все кругом так густо заросло, что понять, что никто не ходил здесь уже много лет, не составляло труда. Крыша строения – видимо, брошенной мельницы – поросла мхом и травой. Мы поели всухомятку и кое-как устроились спать; Ланселот пообещал спать «вполглаза» и предупредить, если что. Впрочем, когда я проснулся (судя по моим часам, которые все еще показывали центральноевропейское время – при соответствующем пересчете – около двух ночи), Ланселот спал так же мирно, как и остальные. По залитым мертвенным светом асфальтовым просторам вдалеке, у самых стен замка, ползли навстречу друг другу патрульные машины, следовавшие строго параллельно стенам. Было куда теплее, чем прошлой ночью на обрыве. В зарослях кустарника позади нас тихо и тоскливо посвистывала какая-то ночная птичка. В ручье вокруг обросших мхом и водяной травой обломков давно сгнившего мельничного колеса тихо и уютно бормотала вода.

Я повернулся на спину, чтобы взглянуть в небо. Смутно знакомые, но странно сдвинутые очертания созвездий. Из разговоров с Диком я уже знал, что мы – на Солнечной стороне, или, как еще здесь говорили, на Галактическом Востоке. До Солнечной системы отсюда можно добраться всего за три-четыре дня. Поэтому картина Галактики отсюда не сильно отличается от привычной мне. Вот в районе Ядра, мечтательно сказал Дик…

По черному небу, испещренному толстыми, мохнатыми звездами, время от времени ползли спутники разного размера. Самый низкий не отражал солнечные лучи, а множеством мельчайших огоньков светился сам – наверное, крупная орбитальная станция? Уходя к едва заметно светлеющему на востоке горизонту, он, видимо, попал в зону освещения и засветился весь, оказавшись не точкой, а отчетливым веретенцем.

Я повернулся набок, приподнялся и сквозь заросли снова взглянул в сторону Цитадели, которая высилась совсем рядом, закрывая треть небосвода. На вершинах башен тоскливо мигали красные глаза маяков. Над стенами вдруг взлетели неуместно-праздничные цветные ракеты, влетели и рассыпались над асфальтовой пустыней гаснущими искрами, а спустя несколько секунд донесся приглушенный расстоянием треск. Это происходило уже далеко не в первый раз за ночь: так, как мы поняли, в Цитадели до самого рассвета отмечали наступление нового часа.

– Они там не спят, – прошептал вдруг Ланселот, который, как оказалось, вовсе не спал, а смотрел сквозь заросли на Цитадель, как и я, приподнявшись на локте. – Ночь у них – самое время.

Мы переглянулись.

– Как мы туда проникнем? И кто нам скажет, что мы должны там делать?

Ланселот глянул на меня искоса и помолчал, а когда заговорил – отвечать на мои вопросы стал не сразу.

– Имя тебе надо поменять, вот что, – сказал он. – Ты сильный психократ.

– Кто?

– Психократ. У тебя мощная психосила, только нетренированная. Я чую, я и сам психократ, хотя и несильный. Моя психосила – всего сорок вуалей. А у тебя такая мощность, о какой я даже не слышал никогда. В сети – не в Галанете, а в федеральной сети – есть журнал по психократии, я читаю иногда, любопытно же. Так вот самый мощный из ныне живущих психократов имеет мощность чуть менее пятисот вуалей. Так говорят, во всяком случае. Но у тебя больше, брат, много больше. Обязательно поменяй имя, если нам придется идти дальше.

Я помотал сонной головой.

– Дальше? Вот же Цитадель.

Ланселот усмехнулся.

– А кто обещал нам, что Хозяин там? Он странствует по всей Галактике, по всем потокам времен. Здесь он вряд ли бывает часто.

Я непонимающе молчал, потом спросил:

– Зачем же мы туда идем?

Ланселот взглянул на вершины башен, мрачно мигавшие красными огнями.

– А куда же еще идти? Если он и не там, то где же еще мы узнаем, где он, в чем его преступление и что нам нужно сделать?

Я качал головой.

– Ничего я не понимаю в этом, Ланселот.

Разведчик повернулся ко мне.

– Имя, обязательно поменяй имя. Настоящее имя дает власть над тобой.

Я осторожно спросил:

– Магия слов?

Ланселот опять усмехнулся.

– Называй это магией, если тебе так проще понять. Но это так и есть. Раз ты психократ, ты выделяешься из числа людей. Торчишь, как незабитый гвоздь среди забитых. Тебя видно, понимаешь? Вся некробиотика доступна тебе, ты можешь бороться с ней той же психосилой, которой они вооружены, но раз так, ты и виден им лучше, чем остальные люди.

Я поежился.

– Но не бойся, – шептал Ланселот. – Ты силен, очень силен. Не знаю, кто из них сможет противостоять тебе открыто. Но у тебя есть уязвимые стороны. Первое, ты не из этого потока времени, тебе нужно время для того, чтобы привыкнуть к этому миру, и немало знаний. Но это как раз поправимо – постепенно. И второе: твое имя. Это надо поправить очень срочно. Подумай об этом.

– Я подумаю, – пробормотал я.

Разведчик улегся.

– Утро вечера мудренее, – прошептал он. – До рассвета еще часа три с половиной, надо отдыхать. Кстати, брат, раз уж я знаю твое настоящее имя, скажу тебе и свое. Пока тебе одному, ты понимаешь?

– Ты не доверяешь остальным? – удивился я.

– Еще как доверяю, – ответил Ланселот, повернув в темноте ко мне смуглое пятно лица. – Но ты под ударом сильнее других, потому что, как тот гвоздь, торчишь выше. Так что всему свое время, назову свое имя и им – потом. А тебе – сейчас.

Он быстро и бесшумно повернулся набок, так что его лицо оказалось не дальше фута от моего.

– Робин Локсли, – прошептал он.

Потом повернулся на другой бок и затих.

Не знаю, чего мне стоило не рассмеяться от неожиданности.

Так значит, наш Ланселот – не Ланселот, а всего-навсего Робин Гуд. И это – его секретное, подлинное имя. Ну и мир.

С этими мыслями, жмуря глаза, чтобы отвлечься от мертвенного света Цитадели и надоедливых красных маяков на ее башнях, я задремал.

– Вот и все, – пробормотал Ланселот. – Дальше нам тут не идти.

Мы лежали у самой границы асфальта, в густой траве. Попробуйте-ка проползите на брюхе добрых сто метров! Ползать худо-бедно умели все, хотя Като не раз и не два шлепал Дика ножнами по внушительному седалищу, которое массивный камераман то и дело чрезмерно высоко задирал при передвижении ползком. Но далось нам это перемещение нелегко: кроме Ланселота, более других привычного к таким упражнениям, все мы вспотели и тяжело дышали.

На полосатом столбике, которого от мельницы даже и видно не было, на уровне человеческих коленей торчал небольшой голубой плакатик, на котором белыми буквами значилось:

Служба Безопасности Империи Галактика управление по домену Новая Голубая Земля

Граница особого экстерриториального района. Проход запрещен при любых обстоятельствах. За этой линией законы Его Величества не действуют.

– Мы уже, наверное, много законов нарушили, – пробормотал Лестер. – Почему бы еще один не нарушить?

Ланселот только улыбнулся (на его смуглом лице это выглядело так, как если бы в трещине коричневой скорлупы вдруг сверкнул белок).

– Смотри, – прошептал он.

Его рука сорвала пучок сухой травы и легонько бросила его вперед, в сторону столба.

Мы даже не поняли толком, что случилось. Даже и вспышки никакой не было. Только дымок.

– Лучевой шнур, – упавшим голосом пробормотал Дик.

– Перепрыгнуть? – тихо предположил Като.

Ланселот покачал головой.

– Не получится. Там датчики движения. Шнур поднимается и опускается. На двадцать футов вверх ты же не прыгнешь?

– Не могу поверить, чтобы службисты поставили здесь шнур, – прошептал Дик.

– Службисты поставили здесь этот столб, – отозвался Ланселот. – Шнур – уже не их работа. Это уже на земле Хозяина.

Делать было нечего. Мы развернулись и поползли назад.

– Как так получается, что эта Империя позволяет быть у себя Цитадели?

Давно рассвело, вдоль стен Цитадели больше не ползали капли патрульных машин, а те, что разъехались по округе, постепенно собирались домой – пока мы были у невидимого лучевого шнура, мы видели, как далеко слева они прокатывались по огороженной проволочной сеткой дороге в сторону невидимого отсюда въезда в Цитадель.

Като протирал один из своих ножей пучком травы. Он вообще, как я заметил, очень заботился о своем оружии.

– Ведь Империя, как ты говоришь, охватывает много миров? Неужели они не могут избавиться от Цитадели?

Дик покачал головой.

– Ты знаешь, я не очень разбираюсь в этом. Дело в том, что никто и никогда официально не признает существования Хозяина.

– Почему?

– Как бы тебе… Понимаешь, они соблюдают нейтралитет. О Хозяине молчит официальная наука, хотя я уверен, что где-нибудь в Службе Безопасности есть целый институт, который занимается его изучением. О Хозяине в школьных учебниках сказано только несколько слов… Вот сейчас, погоди…

Дик извлек из кармана свой «блокнот» и, пристально глядя на него, стал трогать своим толстым, крепким указательным пальцем разные точки на поверхности раскрытой книжечки.

– Ищу в сети учебник истории, – пояснил он. – А, вот: «Помимо террагенов, то есть человечеств, чьи предки произошли с Земли, известно еще девятнадцать гуманоидных рас, чье происхождение никак не связано с Солнечной Системой. Двадцатая раса представлена в единственном числе своим последним представителем, известным как Хозяин». Это все. Ну, наверное, где-нибудь в университетах о нем еще пару каких-нибудь намеков дают.

– Так он похож на человека, – сказал я.

– Говорят, – ответил Дик и встал вслед за Ланселотом, который стал спускаться к заросшему травой и кустами входу на мельницу. – Правда, говорят также, что у него много разных обликов. Что, Ланселот? Что ты там хочешь найти?

– Уже нашел, – ответил разведчик из дверей мельницы. – Идите сюда. Я нашел вход.

Много позже, когда мы, в одном из долгих путешествий, обсуждали те события, мы пришли к выводу, что это был своего рода служебный вход. Тот из нас, кому предстояло присоединиться к нам всего несколько часов спустя, объяснил нам, что такие старые мельницы разбросаны по всему этому краю, по всей Равнине, Полю и даже по Лесу. Для некоторых это всего лишь старые мельницы. Для некоторых – и таких большинство – нечистые, страшноватые места. Никто толком ни про одну из этих мельниц не помнит, когда и кем были они построены или даже когда брошены. Впрочем, люди живут здесь достаточно долго, более восьмисот лет. Такого долгого времени вполне достаточно, чтобы из людской памяти изгладились воспоминания о постройке и упадке таких незначительных сооружений, как водяные или ветряные мельницы.

Впрочем, никаких сведений об этих строениях нет и в базах данных местной полиции или даже управления домена Новая Голубая Земля. Точнее, кое о каких – есть: они отмечены как «мельница заброшенная нестандартная, имущественные права не выявлены».

Почему наш Робин Гуд догадался, что вход надо искать именно в этом невзрачном бревенчатом срубе? Он был немногословен, наш Ланселот, и с той ночи, когда он открыл мне первому свое подлинное имя, мне никогда больше не удавалось поговорить с ним наедине и достаточно долго. Правда, когда мы обсуждали эти мельницы, он обронил такую фразу:

– Оттуда несло подвальным духом. Я и подумал, что там вход.

Вам это что-нибудь объясняет?

Наверняка за сотни лет существования этих мельниц находились любопытные, готовые заглянуть в их прогнившие двери. Наверняка далеко не все удовлетворялись общим видом затхлых внутренностей мельницы. Наверняка кто-нибудь, как и мы в то утро, спускался по ветхим лестницам, отдергивал пыльный занавес и через вереницу пустых, затянутых паутиной и освещенных мертвым светом «вечных» газовых ламп комнат вступал в узкий, чуть более метра в ширину, бетонированный коридор, уходящий все дальше и дальше и сворачивающий под прямым углом примерно каждые двадцать метров: два раза направо, два раза налево. И наверняка далеко не все уходили назад после первых же поворотов – и того, после которого в коридоре стоял леденящий холод, на полу лежал снег и дыхание превращалось в изморозь, и того, где жаркий, буквально палящий ветер гонял по бетонному полу песок и утекал сверху вниз – в никуда, и даже того, где ступеньки уходили в воду и до следующего поворота приходилось шагать по колено в противном иле и тине. Далеко ли забредали эти любопытные? Что делалось с ними дальше? Не знаю.

В одном месте пришлось переступать через насквозь ржавый, лежащий на боку пулемет вроде тех, что устанавливают на танках – без станины и кабелей, но заваленный истлевшими пустыми лентами и окисленными до зелени грудами гильз. В другом – в углу, на повороте, на очередном переходе от жары к холоду громоздилась очень подозрительная груда тряпья, ни трогать, ни даже рассматривать которую не было никакого желания. В двух местах прямо посредине очередного двадцатиметрового коридора зияли ничем не прикрытые молчаливые квадратные колодцы, дна которых при тусклом голубом свете «вечных» ламп видно не было.

Сейчас, впрочем, это бесконечное шествие по узкому, душному, неприятному коридору мне представляется очень недолгим. Правда, времени с тех пор прошло много, и более поздние впечатления как бы сгладили воспоминания об этом марше. Первым шел Ланселот, за ним Дик, и за широкой спиной Дика мне опять не так уж много было видно. За мной шагал Като, а Святослав, покрытый доспехами, замыкал. Шаги наши, такие разные, гулко метались под низким бетонным потолком, и, если надо было перекинуться словом, приходилось всем останавливаться. Мы считали повороты: мы сделали их больше ста двадцати, на каждые сто метров линейного расстояния проходя сто восемьдесят по извивающемуся коридору и делая девять поворотов.

И вдруг все кончилось. За очередным поворотом коридора больше не было. Ланселот только на секунду высунулся – и тут же отшатнулся, впереди загремело, из бетона вылетел сноп красных искр.

Мы отступили на несколько метров, Ланселот припал на колено, поддерживая левой рукой правую, с надетым на нее оружием – поза, которую я раньше только в кино видел: так в голливудских фильмах приседают за приоткрытыми дверцами своих машин полицейские, попавшие в засаду. Я смог разглядеть Ланселота потому, что Дик тоже опустился, выдвинув ствол своего плазмогана над плечом нашего разведчика.

Прошло, наверное, полминуты. Стрельба не возобновлялась.

– Это автоматический огонь? – спросил я.

– Нет, там были анги, – не поворачиваясь, скороговоркой ответил Ланселот. – Слева стена. Справа большое пространство, и там анги. Минимум десять. У них тяжелые излучатели. Сюда не идут. Наверное, ждут, что мы высунемся.

Я стал протискиваться вперед.

– Ну, тогда надо высунуться, – сказал я Дику, придерживая его за плечи, чтобы аккуратнее протолкнуться мимо него.

– Ты что? – испугался Лестер.

Ланселот прижался к правой стене сам, продолжая правой рукой направлять в сторону выхода свое оружие.

– Ким прав, – шепотом сказал он Дику, на секунду повернув к нему голову. – Анги так же внушаемы, как и люди. Приготовься, дружище. Он выходит, я выбегаю слева от него, ты справа. Като, князь, готовы?

«Здесь никого нет, но вам страшно, очень страшно», начал повторять я про себя. «Очень страшно!»

Нож я, тем не менее, на всякий случай вытащил, уж не знаю зачем.

Три прыжка вперед. Сзади тяжелый топот Дика. Шагов Ланселота, как обычно, почти не слышно.

Свет в этом обширном то ли холле, то ли ангаре был чуть тусклее, чем в коридоре, но я их ясно увидел.

Впервые увидел.

Они были как мы. Как люди. Только у них были очень большие, заостренные уши. На них была одежда, я не рассмотрел, какая. Да, у них было оружие, но они и правда не стали стрелять. Я все никак не мог поверить, что такая простая вещь – просто повторять что-то про себя – может работать. Да еще так работать. Я просто не понимал еще, что такое психократия. Правда, я не понимаю этого и сейчас, но сейчас я по крайней мере уже твердо знаю, что психократия работает. В моем случае – работает всегда, когда я этого хочу. А когда я выбегал под ту страшную пальбу, которую я только что слышал и даже видел, мне очень, очень хотелось, чтобы психократия работала.

Они отходили. При слове «гоблин» мне представлялось что-то неуклюжее и кривоногое. Нет, они были гибкие и довольно стройные – быстрые, сильные, очень опасные с виду. Но они отходили. И тут я сделал ошибку. Я перестал повторять про себя, что здесь никого нет, я только твердил, что им страшно, очень страшно.

Только тут мне в нос ударила еще худшая затхлость, чем там, в коридоре. Наверное, это пахли они. Я отвлекся. «Вам страшно, очень страшно».

Да, страшно им было. Но они опять подняли оружие – тяжелые, толстые стволы. Они видели нас.

Ланселоту было тяжело, потому что он должен был оказаться слева от меня, а Дик был не очень быстр. Тем не менее первым выстрелил именно он. Я впервые услышал, как звучит выстрел из его плазмогана. Точнее, я почувствовал, как он звучит: меня будто шлепнуло по правому уху, и одна из гибких, страшных фигур там, впереди, рывком отлетела назад, в брызгах каких-то красных искр выбрасывая вверх длинные, сильные ноги. И тогда слева – раз! два! Три! – ударил пистолет Ланселота. Четыре! Пять! Еще одна из фигур покатилась по черному, блестящему – полированный камень? – полу. Кто-то из них все-таки выстрелил нам навстречу, мне в лицо как будто дунуло из доменной печи (совсем как тогда, после второго курса, когда на практике я ездил на металлургический комбинат и, когда после смены за системой управления печами мы вышли в цех, мастер показывал, как идет розлив чугуна), но это было мимо, потому что я уже, спохватившись, думал, что они никого не видят, и что им очень, очень страшно. Лестер выстрелил еще раз. И только тогда они побежали, оставив три распростертых тела на полу и почти сразу скрывшись из виду. Там, впереди, было много разных кривых ходов и открытых дверей. Мы шли вперед, а три простертых тела шевелились и вставали. Мне казалось, такими выстрелами можно было свалить слона. А они вставали. Я был очень занят повторением своей мысленной считалочки. И только Ланселот крикнул, поворачиваясь к тем двоим, что замыкали наш строй:

– Теперь вы! Сталью! Их надо острой, холодной сталью!

Мы были уже близко. Я уже видел их лица. Очень неприятные и странные лица. Анги – я только что снова вспомнил, как называются эти существа – выглядели, как очень смуглые люди со странно заостренными подбородками и очень большими острыми ушами. Ну да, главное-то отличие было в глазах. Глаза у них были красного цвета и светились.

Из-за спины у меня кошачьим прыжком вылетел Куниэда, и оба меча его тускло сверкнули в свете ламп. С другой стороны длинным бледным лезвием шумно взмахнул Святослав.

Я ждал крови, весь напрягшись. Мне случалось видеть кровь, много крови. Но я должен был приготовиться.

Выяснилось, что зря.

Каждый тяжелый удар меча, страшно рассекающий темную, дурно пахнущую одежду на этих гибких, сильных телах, производил очень странное действие.

Тела просто исчезали. Раздавался гулкий хлопок, взлетал клуб очень вонючего, серного, тошнотворного дыма, и на пол мягко рушилась груда грязного тряпья, лязгая и звякая металлическими бляшками, пряжками, лезвиями ножей и стволами оружия.

Еще, наверное, целых три или даже четыре секунды все мы стояли неподвижно, каждый сохраняя последнюю боевую позу: все – на полусогнутых ногах, Ланселот и Лестер – со стволами наизготовку, Святослав и Като – вытянув мечи перед собой, и я, со своим бесполезным ножиком, с ощущением внезапно хлынувшего в глаза горячего пота.

Больше нас никто не трогал.

– Куда теперь? – вполголоса проговорил Като.

– Мой командир – там, дома – обычно в таком случае говорил: беги назад, – полушепотом сообщил Ланселот, поводя оружием из стороны в сторону. – Мы возмущались, и тогда он говорил: значит, вперед!

И, не сказав более ни слова, мы почти в тех же позах, пригибаясь, все в том же порядке – Ланселот и Лестер, я, Като и Святослав – побежали прямо вперед, в глубину этого таинственного и неприятно пахнущего то ли ангара, то ли холла.

Мне уже представлялось, что бежать мы так будем долго, очень долго, преодолевая неведомые пространства, спускаясь и поднимаясь по незнакомым лестницам. Я так ясно это увидел, что даже почувствовал разочарование, когда мы уперлись в дальнюю стену зала (я назвал его про себя вестибюлем). В этой дальней стене не было такого количества дверей и проходов, как в тех, что оставались по сторонам от нас. В этой стене, облицованной черным искристым камнем, была только одна дверь. Дверь лифта. И возле двери была только одна кнопка, общепонятно обозначенная «вверх».

– Станем подниматься? – спросил Дик. – Или тут поищем?

– Одного анга живым бы взять, – пробормотал Ланселот. – Расспросили бы…

Позади нас, в глубине вестибюля – там, где мы только что прошли – раздавались сдавленные выкрики, из коридора в коридор перебегали неясные длинноногие тени. Где-то что-то отрывисто звенело и гудело. В общем, у ангов объявили тревогу. Длинноногих теней было много. Очень много. Я думаю, они по-прежнему не видели нас, но пытаться захватить одного из них в этой деловито организующейся, быстро прочесывающей тенями пройденное нами помещение полутьме было рискованно, слишком рискованно.

– Я вызову лифт, – тихо сказал я и нажал на кнопку.

Над дверью, над массивной, аспидно-черной в этой полутьме каменной притолокой, нарочито грубо вырубленной из камня, зажглось табло, показывающее положение лифта. Мы были в самом низу, а лифт шел с самого верха, и шел он медленно, очень медленно. Еще бы: я вспомнил, что над нами – множество этажей, сотни метров могучих каменных построек, трехсотметровые стены и полукилометровые башни, а мы еще и находились ниже уровня земли.

– Есть немного времени, – пробормотал Ланселот и посмотрел на меня (вместо того, чтобы звать меня по настоящему имени, подумал я: он еще утром, у мельницы, попросил всех не называть меня вслух по настоящему имени, и никого – кроме меня – это не удивляло, и Като даже пробормотал что-то вроде «и верно, ведь имя дает немалую власть»). – Ты сможешь прикрыть одновременно себя, их троих и меня? Я вот в эту ближнюю дверь… Мне нужен только один из гоблинов, понимаешь?

Откуда я знал, кого, как и сколько я смогу прикрывать? Ланселот своим характерным боевым шагом – согнувшись, едва ли не вприсядку – быстро-быстро направился к последней в череде освещенных и неосвещенных дверей в левой от нас стене вестибюля, за которой было какое-то озаренное голубоватым и красноватым светом каких-то приборов и экранов помещение. Я побежал за ним на подгибающихся ногах: здорово я отвык от физических нагрузок в последние два года, и на вторые сутки бесконечной пешей ходьбы с элементами спортивного ориентирования, особенно по контрасту с размеренными недолгими прогулками по вечернему Белграду, казались мне каким-то бесконечным кроссом – я опять вспомнил тот злополучный кросс в армии. На ходу я усиленно думал, что гоблины не видят Дика, не видят меня, не видят Като и Святослава, а главное – не видят нашего Робин Гуда, который своими странными скользящими шагами уже уходил в полуосвещенную дверь, и мне пришлось наддать, чтобы только увидеть внутри, что это какой-то пост или диспетчерская, там много горящих и мигающих красным предупредительных транспарантов, на всех экранах мечутся, прочесывая помещения, длинноногие тени, а три-четыре таких же длинноногих – выше нас! – щелкают переключателями и клавишами, как настоящие люди, если не обращать внимания на длинные уши и красные, тускло светящиеся глаза; Робин-Ланселот на бегу еще сильнее наклонился, выхватывая из правого сапога здоровенное, широкое, изогнутое к концу лезвие, живо напомнившее мне штык-нож израильских коммандос, который нам показывали еще до армии – на военной кафедре в универе. И тут зеленовато-розовое свечение, исходившее из дальней части этого помещения, которое я из-за неприятной полутьмы не мог рассмотреть в подробностях, усилилось, я почти увидел лица ангов (а не только глаза), но тут их лица стали отворачиваться от нас туда, откуда исходило это свечение, стремительно меняющее цвет на зелено-желтый – как будто в помещении медленно разгоралась неожиданно приятная для глаза лампа, ведь цвет этого свечения стал уже совсем таким, какой бывает от керосиновой лампы, и вдруг один из ангов громко, грубо и, что там греха таить – страшно крикнул на линке:

– Опасно! Проникновение! Здесь кто-то есть! На шаре желтый сигнал!

Тогда Ланселот ударил ножом, раз и другой, хлопнуло, зазвенело что-то по полу, оглушительно завоняло серой, и свет стал ярче, меняя цвет на зеленовато-оранжевый, и, каюсь, я утратил контроль на секунду. Ланселот ударил опять, и опять хлопнуло, но один из них, огромный, выше меня, лица я не видел, потому что отскочил назад и он оказался спиной к оранжевому свечению, даже красных глаз его не было видно против света, – бросился к выходу, то есть на меня, а скорее всего – именно на меня, потому что я помнил про Дика, двух воинов и Ланселота, но забыл про себя, и тут я неловко, окостеневшей от ужаса рукой ткнул прямо в его черное лицо своим ножиком, он остановился и согнулся, зажимая лицо руками, и тогда Ланселот, обернувшись, попытался схватить его, потому что этот оставался один, но тот с ужасающим проворством боком кинулся на Ланселота, мгновенно вцепившись одной из своих черных лап ему в шею, и Ланселот опять ударил его своим здоровенным ножом, и сам отшатнулся и закашлялся от невыносимой серной вони.

– Не вышло, – сказал он мне. – Не даются они так просто. – Я увидел, что Ланселот сжимает левой рукой локоть правой. – Порезали меня маленько. Смотри-ка, какая штука.

Тут я наконец увидел, что именно так чудесно светилось в конце комнаты: все зеленые составляющие в его мягком сиянии исчезли, и в его круглом, таком изящном, таком совершенном теле нежно горел ровный оранжевый тон. Оно было небольшое, размером с крупную сливу, но идеально круглое и бросающее такие ясные блики, какие я никогда не видел ни в каком стекле и даже в хрустале, хотя я не мог поверить, что этот чудесный, такой привлекательный – или привлекающий? – шар может быть чем-то иным, кроме хрусталя, ведь алмазов такого размера и такой чистой воды не бывает. Он лежал в специальном углублении узкого, пустого, видимо – специально для него сделанного стеллажа. Я протянул к нему руку, Ланселот начал было говорить что-то предупреждающее, но я уже взял его – он был одновременно холодный и теплый, довольно увесистый, и очень приятный на ощупь, и я поднес его к глазам, чтобы посмотреть, что там так светится, и тут он сверкнул чистым, ясным оранжевым светом.

Я отвел его от лица – он снова притух, и только глубоко в его толще светился отблеск. Я поднес его к лицу Ланселота, и шар снова разгорелся оранжевым.

– Это мы возьмем с собой, – сказал я наконец.

– Какой-то древний и очень сильный артефакт, – пробормотал Робин Худ, не сводя глаз с шара. – Я слышал о таких, думал – сказки это все. Правда, говорят, у Хозяина много сказочных вещей. Отойди к дверям, брат, я тут пошалю немного.

Я выбежал обратно в вестибюль, с наслаждением стараясь продышаться после серной вони, а Ланселот с порога несколько раз выстрелил назад, по экранам и сигнальным табло, и после нескольких мертвенно-синих и слепяще-белых вспышек там, внутри, совсем потемнело.

Анги пока еще не подходили близко к лифту, но они постепенно подтягивались в нашу часть вестибюля, перебегая все ближе и ближе, да и хлопки, вспышки и внезапная темнота в их диспетчерской, или на посту, или что там у них было в той комнате слева, не могли не навести их на мысль, что эпицентр тревоги находится где-то здесь. Но лифт уже приближался, и, пока Святослав и Като, выставив мечи, напряженно ждали приближения врага, а я из-за их спин настойчиво, до головокружения думал, что анги никого не видят здесь, у лифта, Лестер торопливо помогал Ланселоту стащить правый рукав куртки и заклеить повыше локтя вытянутым из плоской пачки «пакета первой помощи» широченным тугим полупрозрачным пластырем глубокий длинный порез, обильно заливавший смуглую руку разведчика кровью, которую я, вынужденно отвлекаясь от кружащего голову повторения мысленных заклинаний, то и дело стирал эластичной, хорошо впитывающей жидкость салфеткой из того же пакета, успевая подумать при этом, что все-таки это совершенно не похоже на мое время с его дурацкими марлевыми бинтами, оставляющими на униформе дурацкие белые ниточки – я вспомнил, как дурак Гузь из второго взвода случайно, по косолапой неловкости своей, зацепил щуплого первогодка-блондина Перконса штык-ножом и как мы бинтовали испуганно ругавшемуся по-латышски Перконсу распоротую ногу. Опять отвлекся! Анги стали стягиваться полукругом, еще не видя нас наверняка, но уже ощущая. Я понял: они ощущали меня. Я взглянул на хрустальный шар: оранжевое свечение в нем не погасло, но его прозрачное тело все сильнее заволакивали неприятные зеленые сполохи, и я быстро понял, как движение каждого сполоха соответствует движению сильных, опасных фигур ангов в отдалении, которое, увы, быстро переставало быть отдалением. И тут лифт пришел.

Он был огромный внутри, как комната. Там были сиденья вдоль стен и – квадратом – в середине, и зеркальные стены, и множество каких-то огней и надписей. Затянутой пластырем рукой Ланселот уже держал высоко, чтобы не задеть нас при стрельбе, свой тяжелый пистолет, и Дик уже выставил в дверь ствол плазмогана, и по сторонам от ствола его оружия внутрь лифта отступили, не опуская клинков, два наших меченосца. Темные тени со светящимися красными глазами угрожающе стягивались к лифту там, в полутьме. Я сел на сиденье в центральном квадрате, потому что я задыхался от напряжения. Лифт закрылся и с ощутимым ускорением мягко, комфортно пошел вверх.

Расслабляться было некогда. Я не понимал надписей кругом, они были не на линке, но огоньки над дверью ясно показывали, что лифт идет к следующему этажу, который, видимо, должен был находиться где-то уже на уровне земли.

Лифт мягко, убаюкивающе удобно затормозил и остановился. Меченосцы переглянулись, поднимая оружие – Като точно над головой, так что правый меч почти касался зеркального потолка, Святослав – над левым плечом, отведя острие далеко назад, так что я даже пригнулся на сиденье.

С элегантным свистом открылась дверь.

Перед нами был широкий, тонущий в полутьме вестибюль, и прямо напротив двери лифта ослепительно виден был прямоугольник дневного света, высокий и узкий, как широко распахнутая парадная дверь. Мы видели главный вход Цитадели – видели изнутри. Никого: ни одного анга. Зеркально черный пол.

В лифт вошел человек. Близоруко щурясь сквозь очки, он отвел рукой со лба длинные волосы и тихо сказал:

– Я не враг вам. Вы ведь те, кого позвали?

Лифт по-прежнему стоял открытым.

Я знал, что делать. Я быстро встал и, обогнув справа молодого князя с его мечом, поднес ко лбу вошедшего хрустальный шар, который еще издали залился оранжевым светом.

Это был шестой из нас: сбор продолжался. Като и Святослав опустили мечи.

Я тронул самую верхнюю из кнопок на пульте лифта, и двери закрылись.

Лифт пошел вверх.

Вошедший долго молча разглядывал нас.

Он был не старше меня, одного со мной роста, очень худ, темноволос (хотя и не брюнет) и носил очки, что меня немало удивило, поскольку что-что, а нормальные способы коррекции зрения уж можно было как-нибудь придумать за девятнадцать-то с половиной веков. На нем была длинная черная куртка из грубой ткани, широкие синие штаны из не менее грубой ткани (обуви из-под них видно не было), а на плече у него висела довольно туго набитая ярко-зеленая холщовая торба. Длинные, ниже плеч, волосы вошедшего были забраны по лбу замшевой лентой, но часть прядей свисала поверх нее, то и дело падая ему на очки. У него было узкое лицо с узким носом, крылья которого были тонко и твердо очерчены, а карие глаза, несмотря на близорукость, смотрели остро и живо. Он очень редко улыбался, как я понял позднее. Но он совсем не был мрачен или угрюм: он был просто очень спокойный. Спокойный, но совсем не медлительный и не замкнутый. В общем, он был… Трудно так сразу описать. В следующие несколько недель он стал одним из самых близких мне людей: товарищем, почти братом. Другом? Трудно сказать. Я, во всяком случае, очень хотел бы считать себя его другом, а вот можно ли было сказать о нем то же самое – не знаю. Но я сразу, в тот самый момент, когда он вошел в лифт и пристально смотрел мне в лицо – мне первому, потому что именно я поднес к его лицу светящийся живым светом шар – понял, что это необыкновенный человек, необыкновенный, несмотря на молодость и скромный внешний вид, и что все, что было непонятно и неясно без него, с ним станет понятно и ясно.

Когда он осмотрел нас всех, я увидел, что лицо его прояснилось, как будто он заулыбался, хотя его твердые бледные губы были по-прежнему спокойно сжаты.

– Значит, все правильно, – сказал он негромко, но так четко, что каждое его слово хотелось написать на бумаге. – Значит, мне не приснилось. Мы собрались.

Он еще раз обвел нас взглядом.

– Мое имя Фродо, – сказал он наконец.

Вряд ли можно было сделать при этом более дурацкую вещь, чем та, что сделал я. Я засмеялся.

– Фродо Бэггинс?

Он перевел взгляд на меня, и один угол его рта приподнялся, что, как я понял впоследствии, означало у него почти что смех.

– Да, я понимаю, – ответил он. – Ничего не поделаешь, мой отец любит старинные сказки. Старшего сына он назвал Боромир, второго – Мериадок, только третьего почему-то Элвис.

Я опять прыснул. Нервным смехом, но искренне.

– А я вот – Фродо. Моя фамилия поскромнее, чем имя: Таук.

Он обвел нас взглядом.

– Ричард Лестер, – прогудел сзади Дик. – Из Космопорта.

– Робин Худ Локсли, по прозвищу Ланселот, – отчеканил наш разведчик. Все, кроме меня, оглянулись на него в изумлении: никто еще не слышал подлинного его имени.

Вновь переведя глаза на вошедшего, назвали себя и Като со Святославом.

Вошедший каждому внимательно смотрел в глаза и каждому медленно и очень любезно кивал, как бы фиксируя этим кивком тот факт, что вот он внимательно посмотрел, понял все, что можно было понять при первом взгляде, и теперь выражает свое глубокое уважение.

Наконец он снова посмотрел на меня (я все еще стоял ближе всех к нему, буквально лицом к лицу с ним, у самой двери лифта), и я открыл было рот, чтобы назвать себя.

Фродо мгновенным жестом – почти что заткнув мне рот, только не прикоснувшись – заставил меня замолчать.

– Что ты делаешь? – быстро сказал он. – Тебе – тебе! – называть здесь свое подлинное имя нельзя, ни в коем случае нельзя! Ты же психократ, как ты не понимаешь?

– Я говорил ему, – сказал сзади Ланселот. – Видишь ли, он не из нашего потока времени. Он не знает, что такое психократия, он интуитив, понимаешь?

Фродо посмотрел на Ланселота через мое плечо.

– Но вы все знаете его настоящее имя?

– Только первое, – прогудел Дик, – фамилию он не говорил. Правда, я не знаю, были ли в их время фамилии.

– Понятно. – Фродо глянул мне в глаза и невольно отвел взгляд. Я начал понимать, что мой взгляд вызывает у тех, кто сам обладает психократическими способностями, какое-то неприятное ощущение. – Тебе нужен псевдоним, срочно, быстро, и навсегда, а нам – всем из нас, кто знает твое подлинное имя – надо поклясться, что мы забудем это имя и всегда будем звать тебя только по-новому.

Секунду он снова смотрел мне в глаза и на этот раз заставил себя не отворачиваться; взгляд отвел я.

– Ты можешь сам придумать себе новое имя?

Я пожал плечами.

– Может получиться так, что я придумаю плохо. Я не знаю всех этих дел с именами. Можешь сам придумать мне имя: я приму любое.

– Майк Джервис, – проговорил Фродо.

Я обвел всех взглядом.

– Что ж, Майк Джервис так Майк Джервис. Мне нравится. Спасибо, Фродо Таук. Я надеюсь, об меня не надо разбивать бутылку шампанского?

Фродо едва заметно улыбнулся, Дик и Робин захохотали, а вот Святославу и Като пришлось объяснять, что я такого сказал.

Над дверью снова сменился огонек, обозначающий движение нашего лифта от уровня к уровню Цитадели. Лифт почему-то замедлял движение, хотя я отправил его на самый верх.

– Сейчас будет Тронный Зал, – буднично сказал Фродо.

Наши меченосцы снова вскинули клинки.

– Там никого нет, – успокоил нас Фродо. – Лифт, если он не пуст, обязательно останавливается у Тронного Зала. Но Хозяина там нет. Вы же видели: вестибюль пуст, вся охрана – на нижних уровнях. Его нет здесь уже много дней, с тех пор, как он отбыл улаживать свои дела в дальних мирах.

– Откуда ты знаешь? – спросил Ланселот.

Фродо пожал плечами.

– Я много читаю. Сравниваю, сопоставляю. Слежу за новостями, захожу на разные странные сетевые форумы, бываю в закрытых дискуссионных системах. Я, видишь ли, живу здесь, на Новой Голубой. Город у нас небольшой, спокойный, бездумно тратить время не на что. Называется Лиана: совсем недалеко отсюда. Я врач, в прошлом году закончил медицинскую школу в нашем же городе, сейчас жду очереди в ординатуру и работаю ассистентом у моего отца, он тоже врач. А изучение Хозяина – это мое хобби. Компьютер и сеть – что еще нужно? И вот вчера утром я прочитал несколько сообщений, которые сказали мне, что Хозяин отбыл и что он начал свою войну против человечества. Он очень давно готовился к ней. Я следил за этим. Я уверен, что и Служба Безопасности Империи, и Управление Безопасности Конфедерации за всем этим тоже следит. Я даже знаю сетевые имена тех, кто у них занимается отслеживанием Хозяина – ведь они ходят в те же форумы и дискуссионные системы, что и я. Но я думаю, что только я один смог правильно истолковать все эти сообщения. И я знаю, что истолковал их правильно, потому что вчера мне позвонил кто-то.

– Тебе тоже? – прервал его Дик.

Фродо кивнул.

– Ты тоже не знаешь, кто звонил?

Фродо покачал головой.

– Не знаю, и уверен, что никогда не узнаю. Хозяин разбудил такое количество сил, которые выше нашего понимания, запустил такие мощные энергетические процессы, которые мы даже проследить не в состоянии, что я уверен: никогда мы не узнаем, кто – или что – позвало нас. Это, как я понимаю, равновесие системы. Противодействие системы, которая сопротивляется разрушению, понимаете?

Лифт остановился, и двери его медленно открылись. Долго, очень долго – по часам я потом установил, что прошло около тридцати секунд – мы смотрели в полную темноту. Свет из дверей лифта освещал только небольшой участок каменного пола. Дальше было какое-то огромное помещение, но свет терялся в нем, как будто поглощался чем-то. Пахло так же неприятно и стыло, как в нижних горизонтах. В огромном помещении, границ которого мы не видели, негромко разносилась торжественная, неожиданно благозвучная музыка с характерными повторяющимися триольными фигурами засурдиненных труб (я сразу живо вспомнил стилизованные марши из военных кинофильмов моего детства), и звучный, внушительно басовитый голос время от времени объявлял:

– Уважаемые посетители! Тронный зал в настоящее время закрыт для посещения. Экскурсий сегодня нет. Просим не покидать лифт.

Потом двери снова сошлись, и лифт двинулся вверх.

– Видите, его нет на месте, – невольно понизив голос, продолжал Фродо. – Обычно здесь горит свет, и можно выйти и посмотреть издалека, как он работает. А теперь он отбыл. Он не всегда здесь, он часто путешествует, но в последние годы был здесь почти неотлучно. Готовился.

– Погоди, – медленно сказал Дик. – Ты говоришь – можно посмотреть на него? И ты взял и зашел через центральный вход?

– Ну да. А вы разве не через центральный вход заходили?

Мы молча переглянулись.

– Нет, мы зашли через старую мельницу и подземный ход, и не знаю сколько ангов покрошили в подвале, пока нашли лифт, – сказал наконец Дик.

Фродо покачал головой.

– Вы напали на ангов или они на вас?

Ланселот пояснил:

– Едва мы высунулись в подвальный холл, как они открыли по нам огонь.

– И вы прошли подвал невредимыми? Никого не потеряли?

– Нас прикрывал… – Ланселот кивнул на меня, – Майк. Анги нас не очень-то видели с того момента, как в первый раз начали пальбу. Мы прошли довольно легко, и даже шар у них захватили.

Фродо перевел глаза на шар, который я все еще держал в руках.

– Можно посмотреть?

Я отдал ему в руки хрустальную луковку, переливавшуюся оранжевыми и розовыми отблесками. Таук долго смотрел на шар, перекатывая в длинных сильных пальцах, потом бережно вернул мне со словами:

– Это сильное оружие. У Хозяина много древних артефактов большой силы, но тебе повезло взять именно тот, который будет нам очень полезен и при этом не сможет принести нам никакого вреда.

Фродо помолчал, глядя на огонек над дверью. Мы медленно, но неотвратимо приближались к вершине Цитадели.

– Где же нам искать Хозяина? – спросил Святослав. – И что мы будем делать там, куда поднимаемся?

– Сейчас узнаем, – спокойно ответил Фродо. – Мы поднимаемся на Вещую башню. Там у Хозяина стоит Оракул. Я был здесь уже восемь раз. Те, кто пришел на экскурсию, могут подняться на Вещую башню над Тронным залом и задать вопрос Оракулу. Мы и зададим.

Видя наше недоумение, Фродо пояснил:

– Оракул – это подарок Хозяина местному населению. Один из подарков. Он не хочет, чтобы ему мешали, поэтому отдаривается. Его патрули сдерживают местную преступность, его энергетические каналы очищают атмосферу, а его Оракул отвечает на вопросы. Это своего рода терминал информационной системы Хозяина. Обычно все спрашивают: когда я умру? Как мне разбогатеть? Где дядя Джо зарыл ключ от сейфа? А я еще подростком обнаружил, что Оракул вообще-то отвечает на любой вопрос, надо только спросить правильно – и понять ответ. К сожалению, прийти на экскурсию можно только раз в год, но восьми раз мне хватило, чтобы кое-что понять об Оракуле.

– Так ты уже восемь лет занимаешься Хозяином, – сказал я.

– Десять. Просто до тринадцати лет в Замок не пускают. Один раз в год, от тринадцати до шестидесяти пяти лет, и только те, кто живет здесь не менее года – такие правила. Перед другими центральный вход либо не раскроется, если он закрыт, либо закроется, если открыт. И еще: об экскурсиях нельзя упоминать публично, нельзя писать в прессе или в книгах. Только рассказывать устно и не больше чем одному человеку за один раз. Такие правила.

– Значит, ты только что уже нарушил по крайней мере одно правило – последнее, – проговорил Ланселот.

Фродо кивнул.

– Я нарушаю много правил. Просто я знаю, как их нарушать. Например, внутри Замка об экскурсиях говорить можно, ведь предполагается, что сюда могут пройти только те, кто соблюдает правила. Ну кто мог предположить, что пятеро вооруженных людей смогут живыми пройти через мельницу и подвал? Это попросту невозможно. А значит, раз вы здесь, на вас уже распространяются обычные правила. Ну, до тех пор, пока охрана подвала не выяснит, сколько вас было и куда вы ушли.

– А они могут выяснить? – вздрогнул я. – Я старался делать так, чтобы они не видели нас.

Фродо быстро глянул мне в глаза и еле заметно улыбнулся.

– Они, конечно, выяснят. Но с такой мощностью, как у тебя… У них просто слишком много времени уйдет.

– Сколько? – спросил Дик.

– Год, два, а скорее – три, – ответил Фродо. – Это если им повезет.

Лифт начал тормозить.

– Ты говоришь, что патрули Хозяина сдерживают здешнюю преступность. Но вот мы эту самую преступность видели у Поворота, – деликатно сказал Лестер, как бы извиняясь, что должен оспаривать утверждения столь крупного специалиста. – На нас там наехала одна местная банда.

– Черный Абдулла или сам Чато? – уточнил Фродо.

– Черный Абдулла. Так вот мы поняли, что у них с патрулями, как бы это сказать, мирное сосуществование. Договор у них с ними. Как же они их сдерживают?

Фродо вежливо усмехнулся – почти не двигая губами.

– Скажи мне, Ричард, ты ведь из Космопорта? Ну, тогда ты сможешь мне объяснить, почему у нас, у Империи, уже семьсот лет мир с Конфедерацией?

– Что значит почему? Потому что Пакт о Принципах…

– Правильно. А в школе ты гражданскую оборону изучал?

– А как же.

– Кто у нас потенциальный противник?

– Ну, Конфедерация, а как это связано?

– Фродо хочет сказать, что в вашем мире декларировать можно что угодно, а выполнять это не обязательно, – пришел я на помощь Дику. – Как и в том мире, откуда пришел я.

– Почти. – Фродо прошелся вдоль стены лифта, как учитель перед классной доской. – Можно напоказ выполнять то, что декларируешь, но при этом негласно делать много того, что противоречит декларациям – просто, пока статус-кво не нарушается и всех это устраивает, все делают вид, что всё идет по плану. Так и здесь. Патрули Хозяина не любят дневное время, потому что некрофизиология ангов крайне чувствительна к солнечному свету. Поэтому у них есть негласный договор с бригадами Чато: Чато не особенно наглеет, а за это патрули позволяют его бандитам делать кое-какие свои делишки. Но – только днем. Если кто из них попадется патрулям ночью – договор не действует.

Като тихонько засмеялся. Фродо взглянул на него вопросительно.

– Все миры, оказывается, одинаковы, – объяснил юный самурай. – Когда у нас ловят разбойников, их казнят, объясняя, что они покушались на божественную власть и на священные установления страны. Но все при этом знают, что чиновники сёгуна могут поймать их только случайно, потому что там, в деревнях, власти чаще всего и нет никакой. Чиновники только приезжают собрать у крестьян налоги, а потом уезжают, и никакой защиты от разбойников не остается. Но уж если попался разбойник – держись! Нарушил божественное право…

Фродо кивнул.

– Ты прав, Като-кун.

Лифт остановился.

– Опустите оружие, – тихо сказал наш новый друг. – Здесь оно нам не понадобится. Здесь днем не бывает ангов.

И двери лифта распахнулись в яркое солнечное сияние, над которым тихо посвистывал приятный, свежий ветер. Мы были на вершине Цитадели. Перед нами простиралась колоссальная равнина, а вдалеке красноватой стеной с темной каймой лесов поверху вставал тот самый обрыв, с которого мы спустились вчера утром.

Вслед за этим я рассмотрел, что вершина башни представляет собой прямоугольную площадку, вымощенную крупными квадратными каменными плитами и огражденную невысоким, по пояс мне, каменным парапетом, поверху выложенным выпуклыми керамическими плитками, на которые так приятно было опираться – они почему-то совсем не нагревались под ярким солнцем. Мы обошли площадку по периметру, разглядывая все вокруг. В одном ее конце возвышалась башенка лифта, из которой мы вышли. Я вслух удивился тому, что башенка не выше, чем кабина лифта: где же машинное отделение? Выяснилось, что не трос тянет лифт вверх-вниз: его толкает какое-то поле.

В противоположном лифту конце площадки стояло нечто, что живо напомнило мне автомат с газировкой – вроде того, что стоял у нас на факультете (остро газированная, но пахнущая хлоркой прозрачная вода за одну копейку и оглушительно-сладкая, пронзительно желтая, с неизвестным, но и неизменным сиропом – за три).

Касаясь прохладных выпуклых керамических плиток рукой, я подошел к этому «автомату». Собственно, на источник газировки он не был похож ничем, кроме цвета и формы. Его передняя стенка была абсолютно однородной, без надписей, отверстий, щелей или дверец – только на уровне моего живота на гладкой серой поверхности выделялся черный, слегка шероховатый круг, размером примерно с мою ладонь.

Оглядывая огромную, теряющуюся в туманной дымке равнину, простирающиеся во всех направлениях вокруг нас могучие стены, каменные дворики и тускло-зеленые крыши Цитадели, мы постепенно собрались у Оракула.

Фродо встал перед ним. Я видел, что он волнуется. Позднее, во время одного из долгих перелетов, он рассказал мне, почему так волновался. Изучение Хозяина – а значит, противостояние ему, потому что Хозяину можно было либо подчиняться, либо противостоять – заняло у него десять лет, почти ровно половину его жизни на тот момент. Каждый день – кроме суточных дежурств в госпитале в последние четыре года – значительную часть своего свободного времени он посвящал вдумчивой, кропотливой, настойчивой работе, проводя долгие часы у мощного стационарного компьютера в своей крохотной комнатке на втором этаже старинного дома в городке Лиана. И всего восемь раз за эти долгие десять лет ему удавалось предстать перед Оракулом и получить ответы на те вопросы, на которые не могла ответить галактическая Сеть. Причем один из этих восьми раз – второй – Фродо потратил практически впустую, потому что полученный им ответ и так был ему уже известен. И вот настал девятый раз – и, как думал Фродо, последний. Он должен был задать едва ли не главный вопрос своей жизни.

Фродо положил ладонь – пальцами вниз, так было удобнее, потому что круг был расположен довольно низко – на черную шероховатую поверхность.

Мы молча стояли вокруг него. Помню, я думал о сущей ерунде: когда идет дождь – ведь здесь наверняка идет дождь – и кто-то приходит на экскурсию задать вопрос Оракулу, не противно ли класть вот так руку на мокрый круг? Я еще не знал, что над Цитаделью дождь не идет никогда.

Прошло несколько секунд, прежде чем Оракул тихим, но значительным и веским голосом торжественно сказал:

– Выскажите пожелание, в какой форме выдать ответ.

– В виде бумажной распечатки, – напряженным голосом сказал Фродо.

– Задайте ваш вопрос.

Фродо облизал губы и набрал воздуху в легкие.

– Где Хозяин?

Внутри Оракула что-то лязгнуло, и сбоку в подставленную левую руку Фродо выпала небольшая бумажка, размером не более кассового чека.

Фродо отступил и сказал мне шепотом:

– Теперь ты. Спроси, как найти его.

Я шагнул вперед и положил руку на шероховатый черный круг, оказавшийся леденяще холодным на ощупь.

Прошло несколько секунд, и круг словно растаял под моими пальцами. Это было довольно странное и неожиданное ощущение, но я не решился отнять руку от круга.

– Выскажите пожелание, в какой форме выдать ответ, – благожелательно сказал мне Оракул.

– В виде бумажной распечатки, – пробормотал я.

– Задайте ваш вопрос.

– Как найти Хозяина? – пробормотал я, чувствуя себя донельзя не на своем месте.

Оракул снова лязгнул, и Фродо принял у него второй «чек».

Так каждый из нас задал по вопросу. Вопросы подсказывал Фродо. Все они были сформулированы исключительно просто. Где Хозяин? Как его найти? Чем сейчас занят Хозяин? Куда он направится в ближайшие два месяца? Чего сейчас желает Хозяин? Чего больше всего опасается Хозяин?

Когда последний вопрос был задан и последний клочок бумаги лег в ладонь Фродо, Оракул замолк, и черный круг на его передней стенке перестал быть ледяным.

Мы отошли к парапету и, по приглашению Фродо, сели в кружок на каменных плитах. Для экскурсантов, оказывается, давалось полчаса свободного времени – после того, как все вопросы Оракулу будут заданы, можно было постоять на площадке, оглядывая окрестности.

Фродо прочитал нам вслух каждый из полученных от Оракула «чеков». Н-да, главное, как он и сказал в лифте, было понять полученные ответы правильно.

Где Хозяин? – «В одном из главных центров развития человечеств приводит в исполнение свой смелый план, который призван дать счастье всей Галактике».

Как его найти? – «Для срочной связи с Хозяином для его друзей уже свыше пятисот лет на многих мирах, в том числе и на Новой Голубой Земле, существует сеть Пунктов Обращения. Войдите в такой Пункт и обратитесь к Хозяину, письменно, устно или мысленно. Он обязательно услышит и примет сказанное к сведению».

Чем сейчас занят Хозяин? «Приводит в исполнение вторую стадию своего смелого плана, который призван дать счастье всей Галактике: в настоящий момент Хозяин беседует с одним из тех, кто принимает важные решения в Империи Галактика».

Куда он направится в ближайшие два месяца? «Хозяин планирует посетить две планетных системы, где началось развитие Первых Человечеств, и не оставлять своими заботами Звездный Дом и Цитадель».

Чего сейчас желает Хозяин? «Счастья всей Галактике и удаления гордыни, в которую ввергнуты не заслуживающие».

Чего больше всего опасается Хозяин? «Что силы его окажутся недостаточными для того, чтобы наконец-то дать счастье всей Галактике. Молитесь за него».

– Что все это значит? – спросил Дик.

Фродо молча смотрел на «чеки», быстро перекладывая квадратные кусочки бумаги из одной руки в другую. На секунду он останавливался, пристально вглядываясь в текст, потом снова тасовал бумажки, как будто пытаясь сложить из них наиболее верную последовательность, которая все бы объяснила. Впрочем, я быстро понял, что он – в отличие от нас – не нуждается в расшифровке этих загадочных фраз. Фродо понимал их. Он просто принимал решение. Его тонкие губы постепенно сжались в ниточку, и в целеустремленном, собранном выражении его лица появилась новая решимость.

– В лифт, – сказал он наконец и быстро встал. – Я думаю, пришла пора испытать кое-какие качества этого лифта, о которых я знаю только понаслышке.

Мы переглянулись и поднялись.

– Идем, идем, – нетерпеливо сказал Фродо, нажимая кнопку вызова лифта. – Не будем терять время. Он в Космопорте и встречается с кем-то из имперского правительства. Он собирается в Солнечную систему и систему Толиман. И он затеял что-то действительно страшное. Он хочет изменить всю жизнь Галактики, а цель у него всегда одна – прекратить галактическую экспансию людей, радикально уменьшить их количество и взять оставшихся под свою руку. Это у него и называется – дать счастье и удалить гордыню.

Мы стояли, глядя на Фродо.

– Верьте мне, – сказал он мягко, поняв наше остолбенение. – Я знаю. Я все объясню вам. Идемте. Вы со мной?

Никто из нас не сказал ни слова, когда двери лифта открылись, и мы гуськом вошли в знакомую кабину вслед за Фродо.

Он усадил нас на сиденья и пристегнул каждому из нас ремни, а потом и сам уселся, пристегнув ремень, у самой панели управления.

– Приготовьтесь, – сказал он наконец, волнуясь. – Сейчас лифт покинет Цитадель и отправится в космос. Ну, то есть, должен отправиться. Об этом достоверных сведений нет, одни легенды.

– В космос на лифте? – сказал было Дик, а я вспомнил какую-то детскую книжку про планету Не Там и засмеялся: там тоже летали меж звезд на заблудившемся лифте. Но, глянув на Ланселота, я осекся. Наш ниндзя на полном серьёзе подтягивал привязные ремни. Скосив глаза на меня, он негромко сказал:

– Подтяни ремень, подтяни. Должна быть перегрузка.

Не знаю, слышал ли что-то наш Робин Гуд о тех свойствах лифта, которыми сейчас собирался воспользоваться Таук, или просто поверил Фродо окончательно и бесповоротно – серьезности тона Ланселота мне вполне хватило, и я тут же истово затянул на себе ремень так, что едва мог дышать.

Фродо поднял руку и быстро забарабанил ей по верхней кнопке панели управления – той самой, прикосновение к которой принесло нас на вершину Цитадели.

Выглядело это довольно странно. Он просто отбивал на этой кнопке какой-то быстрый сложный ритм. Автоматически я начал считать размер – ну, я же гремел в самодеятельности еще у нас на факультете, а в вычислительном центре в Белграде сразу же вошел в тамошнюю рок-группу «20 000 миља под морем», где Владко был клавишником. Так что уж ритм-то просчитать я мог легко. Впрочем, этот ритм был довольно сложен. Та-ти-ти та-та-ти, ти-та-ти-ти-ти, ти-ти-ти-та-ти, ти-та-ти-та-ти – и опять вся длинная фраза заново, и так пять, семь, десять раз по кругу.

Эй! – вдруг сказал я сам себе. Военный! Ты же служил в радиоразведке. Ну-ка, что он передает?

Тире-точка-точка, тире-тире-точка – «начало передачи»;

Точка-тире-точка-точка-точка – «ждите»;

Точка-точка-точка-тире-точка – «понял»;

Точка-тире-точка-тире-точка – «конец передачи»!

В этот момент на управляющей панели лифта загорелся новый транспарант, которого там раньше не было – я опять не мог его прочитать, так как он был не на линке, но Фродо перестал работать по верхней кнопке азбукой Морзе и вслух сказал:

– К месту нахождения Хозяина, со всей возможной скоростью, но соблюдая безопасность находящихся в лифте!

Под горящим транспарантом вспыхнул еще один, и Фродо, удовлетворенно кивнув, простучал по верхней кнопке: ти-та, ти-та, ти-та, ти-та, ти-та, ти-та – шесть А – «начинаю!»

И лифт дрогнул под нашими ногами.

Все произошло так стремительно, что я не успел осознать происходящего. Фродо был не из тех, кто ждет, пока кто-то начнет действовать – он всегда начинал действовать сам, не дожидаясь, пока его идеи дойдут до каждого из нас. Святослав как-то с одобрением сказал о Фродо: «истинный вождь». Но Фродо был не из тех, кто навязывает свою волю или подчиняет окружающих. Он просто считал – искренне и не без оснований – что, раз он убежден в истинности своих идей, нам (мы ведь на одной с ним стороне!) нетрудно убедиться в том же и последовать за ним. Конечно, он знал, что не всем нам одинаково легко следовать за его доводами и рассуждениями. Но он знал также, что нам надлежит действовать быстро, и нашей небольшой эскадре приходилось опровергать вековой закон. Ее скорость должна была равняться скорости самого быстрого корабля.

Ну как я мог поверить, что на лифте можно лететь в космос? Я и не поверил, я просто послушался Фродо – ну да, поверил, поверил его невероятной убежденности.

Я не умел определять ускорение, или перегрузку, или что там измеряется единицами g, каждая из которых означает такую силу гравитации, как на Земле. Я только знал, что этих самых g в лифте стало многовато для меня одного. Я обвис на сиденье, насколько это позволяли ремни – по счастью, позволяли они немного, потому что я только что их очень сильно затянул.

Не знаю, что там было с остальными – я не мог повернуть голову, поэтому мог видеть только Фродо, который сидел прямо передо мной. Я попробовал заговорить с ним. Как передать это сиплый писк, который вырвался у меня изо рта?

– Фродо… Ты знаешь морзянку?

Надо сказать, голос Фродо (его очки сползли на кончик носа, он удерживал их на себе каким-то неимоверным усилием – я видел, как у него дрожали мышцы шеи: он старался не дать голове опуститься) тоже не отличался особой естественностью. Он прохрипел в ответ:

– Что-что я знаю?

– То, что ты выстукивал. Это азбука Морзе.

– Это был пароль. Мне понадобилось четыре года поисков, чтобы получить его. Я учил его, как мелодию. Он что-то значит?

– «Начало передачи, ждите, понял, конец передачи». Потом там что-то зажглось, и ты передал: «Начинаю».

– Надо же. Никогда бы не подумал. Это какой-то буквенный код?

– Самый первый. Телеграфный. Передача электрических сигналов по проволоке. Конец девятнадцатого века, кажется. Он еще существовал в мое время, использовался для радиосвязи.

– Это когда?

– Конец двадцатого.

– Его тогда все знали?

– Нет. Мне пришлось его изучить против своего желания. Потом расскажу.

Говорить было очень тяжело, и я замолчал, беспомощно глядя в пол: когда же это кончится?

Подъем на орбиту занял минут десять. Это были совсем непростые минуты, и глаза у меня – да и у всех нас, кроме Ланселота – долго еще оставались красными. Правда, они не светились; только это и отличало нас от ангов, говорил в шутку Дик, когда смотрелся в зеркало в отеле «Шелк и бархат» в Космопорте. Впрочем, это было позже. Пока что мы все еще поднимались на орбиту Новой Голубой Земли в лифте, выскочившем из своей шахты на вершине Черной Цитадели.