Страницы← предыдущаяследующая →
Его поселили на подмосковном объекте, «загримированном» под дачу. Там был неслабый забор с колючкой и сигнализацией, обслуга из крепких немногословных ребят и собачки… собачек он ненавидел. Конечно, эти овчарки не были похожи на доберманов, которые бегали за запреткой Острова. Но непохожи только внешне, суть у тварей была та же – рвать на куски чужих. Для овчарок Гурон был чужой.
Конечно, положение Гурона на подмосковной «даче» сильно отличалось от положения пожизненного заключенного на Острове. К нему обращались по имени-отчеству – Жан Петрович. Или по званию – товарищ капитан. Он прошел полное медицинское обследование и психологическое тестирование. Он сбрил бороду, ходил в штатском, спал на нормальной кровати и ел вполне приличную пищу, смотрел телевизор. Он был дома!
…Но положение его продолжало оставаться неопределенным. Формально ему никто не запрещал выход с территории «дачи», но он отлично понимал, что это невозможно. По крайней мере, до тех пор, пока не будет проведена хотя бы предварительная проверка. Ему никто не запрещал пользоваться телефоном, но он и сам не пытался сделать этого.
Он только спросил про маму, и ему сказали правду… он спросил: когда? – В апреле прошлого года.
Вечером он напился. Подошел к «садовнику»: нет ли водки, Саша? Тот пожал плечами, но через полчаса принес бутылку «Столичной». Гурон ушел к себе и напился в одиночестве. Аппаратура, обслуживающая его комнату, зафиксировала, как он скрипел зубами во сне и ругался на трех языках.
Сначала он написал многостраничный отчет про два последних года своей жизни – начиная с того дня, когда напоролись на засаду «Золотых львов», и заканчивая переходом границы в Подзерках. В отчете фигурировали десятки имен, дат, географических названий, случайных и неслучайных фактов.
А после этого началась проверка. Каждый день с ним работал офицер. Иногда – двое. Оба умели профессионально ставить вопросы и слушать ответы. Оба обладали хорошей реакцией и интуицией. Один из них очень хорошо знал регион, и Гурон понял, что он, видимо, работал раньше в добывании. Вероятно, побывал в провале. А если добывающий офицер проваливался, то его мигом отправляли в Союз… если успевали выхватить из-под рук полковника Хороте. А если не успевали, то – подвалы контрразведки, а потом – лагерь Тропик-Айленд, знаменитый Остров. А оттуда не выбирался никто… почти никто. Гурон был вторым за полувековую историю Острова, кому это удалось. А может быть, первым – рассказы о побеге какого-то малайца, которые гуляли по Острову, сильно смахивали на легенд у. Впрочем, и его, Гурона, побег тоже был похож на сюжет из голливудского боевика.
С ним работали плотно, профессионально, уважительно и тактично… Правда, каждый вопрос задавали по несколько раз. Уточняли, переспрашивали, «случайно» путали какие-то незначительные детали, отслеживали его невербальные реакции.
Привезли детектор, дважды прокрутили на детекторе.
Он не обижался, он понимал, что и сам бы проверял и перепроверял слова офицера, которого почти два года считали погибшим, а он выжил, совершил побег из лагеря, из которого нельзя убежать, и вернулся, пройдя нелегально половину Африки и всю Европу. Формальное объяснение этому почти невероятному побегу и рейду по тылам было: его специально натаскивали на выживание… но не снимало некоторых вопросов. Как говорил бывший оперативник СМЕРШ, который учил молодого Гурона оперативной стрельбе: ежели в войну наш офицер попадал к немцам, а потом бежал, то автоматически считался завербованным. И был счастлив, если отправлялся в штрафбат.
С ним работали тактично… проводили формальные опросы и неформальные «беседы». Иногда даже выпивали. Но всегда, в самой неформальной беседе за выпивкой, вскользь, «случайно», мимоходом, снова и снова задавались вопросы, вопросы, вопросы…
– Слушай, Петрович, а вот когда в порту Танжера ты поджег тюки с хлопком…
– Ты ошибся, Владислав Сергеич. Это был не хлопок – пакля.
Или:
– Жан Петрович, давай уточним один момент. Ты написал в отчете, что в Лиссабон ты приехал на автобу се.
– Было такое дело. А что?
– Не помнишь, сколько стоил билет?
Или:
– Помнишь, ты рассказывал, как старый негр переправлял тебя через пролив и жаловался на свой радикулит… или, кажется, остеохандроз?
– Он не жаловался ни на радикулит, ни на остеохандроз. Он и слов-то таких не знает. Он говорил: совсем у меня спину скрутило… извини, что перебил, Юрий Иваныч. Что ты хотел спросить?
И Юрий Иванович задавал какой-нибудь незначительный вопрос, призванный замаскировать главную цель: поймать Гурона на мелких нестыковках… Оба понимали суть происходящего, но, принимая правила игры, вели себя соответственно. Каждый день Гурон отвечал на вопросы, показывал на карте свой невероятный «вояж», описывал местность, по которой перемещался, чертил схемы. Он отдавал себе отчет, что опытные разведчики умеют расставлять такие ловушки, которых он даже не заметит. Его специальность называлась «разведчик-диверсант», но, как считал сам Гурон, порядок слов в названии явно перепутали… в первую очередь он – диверсант. А двое офицеров, которые с ним работают – разведчики… а в данном случае – контрразведчики.
Шли дни. Они состояли из «бесед» с Юрием Ивановичем и Владиславом Сергеевичем, игры на бильярде, телевизора, изредка – умеренной выпивки и долгих ночей, когда ворочаешься на скомканных простынях, не можешь заснуть и все вспоминаешь ту засаду, сеть, и Остров с рядами колючки и человеческими костями на берегу… Вспоминаешь нелепую, чудовищную смерть Анфисы… ты вспоминаешь то, что хочешь забыть, но не сможешь забыть никогда.
Шли дни. Юрий Иванович и Владислав Сергеевич – опытные профессионалы, агентуристы – уже склонялись к выводу, что Гурон говорит правду. И даже доложили о своих соображениях начальству. И даже намекнули об этом Гурону. Но в Европе и Африке еще работали сотрудники ГРУ, которые всеми доступными способами и средствами пытались на месте проверить его слова. Иногда это удавалось легко – шуму он наделал немало, иногда проверить его слова было весьма сложно, а иногда невозможно вовсе.
Для Гурона развязка наступила в тот день, когда сотрудник резидентуры ГРУ в Сербии получил подтверждение об участии Гурона в разгроме группы «Црна Ласта». После того, как в Центр пришла шифровка: «Версию Гурона полностью подтверждают бойцы РДО», генерал-майор Семенов, курирующий «дело Гурона», приказал прекратить допросы. Это вовсе не означало, что разработка Гурона закончена – она будет продолжаться. Потому что стопроцентно исключить вариант с вербовкой нельзя… да, Гурон действительно прошел тем маршрутом, который указал в отчете – это подтверждается. Да, Гурон заслуженный боевой офицер с прекрасными характеристиками. Да, он детально и достоверно описывает каждый свой шаг… Но! Как ни крути, а нужно иметь в виду, что он прошел через руки контрразведки. А уж как работают живодеры полковника Хороте – известно. Больше года он провел на Острове. Нельзя исключить, что именно там, на Острове, его сломали, вербанули и помогли бежать. Эксперты считают, что Гурон говорит правду… Кислицын вон тоже тельняшку на себе рвет, за Гурона – горой! А что – эксперты никогда не ошибались? А Кислицин что – господь бог? Да хрен там! Не все так просто и не стоит торопиться с выводами. Полиграф, например, «считает», что Гурон не на сто процентов искренен, что что-то он определенно не договаривает… полиграф, конечно, тоже не господь бог, но торопиться с окончательными выводами не следует.
Да вот, кстати, и медицина считает, что у Гурона наблюдаются симптомы нервного истощения. Это, в общем-то, естественно, но к работе допускать его нельзя. По крайней мере, до тех пор, пока он не пройдет реабилитацию.
А какая, к черту, реабилитация, если он и сейчас испытывает мощнейший стресс при просмотре телевизионных передач. Психологи говорят: классический случай, «синдром колодца», «синдром летаргии»… Конечно! Он улетел из страны в 89-ом. Почти три года провел за границей, из них без малого два года – в полной изоляции, без связи. Он ни хрена не знал, что тут у нас творится. Улетел из СССР, вернулся в совершенно другую страну. Тут, блин немазаный, даже у Штирлица крыша поедет… вот тебе и реабилитация!
Конечно, его незнание косвенно подтверждает, что он чист. Но прекращать проверку рано. Генерал Семенов приказал: допросы прекратить, проверку продолжить. А как только Гурон отдохнет и вернется на службу, поставить под плотный оперативный контроль… если, конечно, будет признано целесообразным оставить Гурона в штате ГРУ. А это под ба-а-льшим знаком вопроса.
Вечером 21 августа на «даче» появился подполковник Кислицын. Он принес литровую бутылку «Кремлевской» (такой водки Гурон никогда в жизни не видел), пакет с закуской и… орден Красной Звезды.
– Вот, – сказал он, – доверили вручить.
Гурон посмотрел на орден удивленно, спросил:
– Когда успели?
– Полтора года назад… посмертно.
Гурон помолчал, потом спросил:
– А Доктора с Цыганом наградили?
– Конечно… вас всех вместе.
– Понятно, – сказал Гурон. И вдруг задал неожиданный вопрос: – Кричать: «Служу Советскому Союзу!» – надо?
Кислицын отвел глаза и сказал:
– Как хочешь, Иван… вот только Советского Союза уже нет.
Гурон усмехнулся:
– Так ведь и меня тоже больше нет… пожалуй, за это стоит выпить. А, Грач?
Грач промолчал. Водка потекла в стаканы – классические, граненые. В Советской Армии существовали особые ритуалы получения наград, и это для каждого офицера – святое. Гурон ими демонстративно пренебрег. Выпили, закусили, помолчали. Подполковник закурил и сказал:
– Может, продолжим на свежем воздухе? Тут речка недалеко.
– Что? – рассеянно спросил Гурон.
– Пойдем, Ваня, на речку, – произнес Кислицын и подергал себя за мочку уха. Гурон понял, кивнул.
Речка была узкой, в кувшинках, в зеленых берегах. Клонились к воде и отражались в ней опрокинутые ивы, щебетали птицы.
Сели на поваленное дерево, закурили.
– Что ж не спрашиваешь? – сказал Кислицын.
– Сам расскажешь.
Подполковник кивнул, сильно затянулся раз, другой… выщелкнул окурок в воду и заговорил:
– В общем, Костя после того ранения не выжил – перитонит… Димон подорвался на мине. Обе ноги – на хрен, но спасли. Живет в Ростове, с матерью, пьет сильно. Я был у него недавно… смотреть, Иван, страшно. Кто б мог подумать, что железный Димон сломается… я-то думал, что в жизни и в людях уже кое-что понимаю… А теперь понял, что ни хера не понимаю.
– Остальные как?
– Остальные, слава богу, живы-здоровы… а на вопрос: как? – отвечу: кто как. Здесь же все трещит, Жан Петрович. Все рушится. Ты просто еще нашей жизни не знаешь…
– Телевизор смотрю.
– Э-э, брат – телевизор! В телевизоре – цветочки. Нас же тут по-всякому склоняют: убийцы, палачи, живорезы.
– Погоди, погоди! – перебил Гурон. – То есть как это? Про нас же…
– Раньше! Раньше не знали… помнишь, нас информировали о том, что на Западе вышла книжка Резуна о ГРУ?[2]
– Ну, помню.
– Ну, помню! А теперь его книжонки и здесь издаются.
– …твою мать, – сказал Гурон.
– Толковая оценка, Ваня. Согласен. Подписываюсь… В общем, кроют нас, Жан Петрович, в хвост и в гриву все кому не лень: расформировать! Разогнать! Судить палачей международным трибуналом. Больше нас только Комитету достается… Нашу группу уже расформировали.
– Ты что? – вскинулся Гурон. Кислицын закурил новую сигарету, сказал:
– Расформировали, Жан. Слышал про ГКЧП?
– В газете прочитал.
– Вот после этого самого гекечепе нас и разогнали… ладно, сам-то как?
– Нормально… давай выпьем, майор.
– Давно уж подполковник.
– Поздравляю.
– Мерсите вас ужасно, засунь себе в жопу свои поздравления… я бы лучше майором остался, но на своем месте. Наливай, Петрович.
Выпили, долго сидели молча, смотрели на черную, почти неподвижную, воду речушки. После длинной паузы Грач спросил:
– Так как же получилось, что ты остался жив? Я же своими глазами видел «твой» труп, Ваня. Когда мне позвонил Семенов и сказал, что в Калининграде объявился некто, назвавшийся Гуроном… в общем, я же собственными глазами видел «твой» труп… сам «тебя» хоронил.
Гурон усмехнулся и сказал:
– Значит, мой отчет тебе не показали?
– Какое там? Я нынче на пррыподавательской ррработе… молодых натаскиваю.
– Понятно… ты, Грач, видел труп французского наемника.
Они почти допили бутылку. За разговором и не заметили этого.
– Вот так, – сказал Кислицын, – вот тебе и пироги с ватрушками… как жить дальше будешь, капитан?
– Не знаю, – ответил Гурон. – Сейчас хочу домой съездить. К родителям на могилу хочу сходить… отпуск-то мне положен?
– Положен. Тебе и зарплата за все это время положена. И звезда майорская… Кстати, вот возьми. – Кислицын снял с руки шикарный хронометр, протянул Гурону.
– Что это?
– Часы. Швейцарские, между прочим… нам напоследок подарили, подсластили, так сказать, пилюлю.
Гурон надел часы на руку. Посмотрел, потом снял и протянул подполковнику.
– Ты что? – удивился Кислицын.
– Так ведь это тебе подарили, а не мне.
– А я тебе дарю. Понимаешь? Я дарю Тебе.
– Спасибо, – кивнул Гурон. Надо было бы что-то подарить в ответ, но у него ничего не было. Только крест, который купила для него Анфиса, но подарить этот крест Грачу он не мог.
– Устал, Ваня? – спросил Кислицын.
Гурон пожал плечами… устал? Пожалуй, устал… но эту усталость ему носить в себе долго. Очень долго… возможно, всю оставшуюся жизнь.
Гурон пожал плечами, улыбнулся и сказал:
– Все нормально, командир… все нормально.
Опускалась темная и плотная августовская ночь.
В понедельник, 24-го, с самого утра Гурон был в «стекляшке».[3] Генерал-майор Семенов пожал ему руку, поблагодарил. Намекнул, что присвоение очередного воинского звания «майор» – вопрос уже решенный. Гурон отвечал довольно сдержанно. Генерал подвел итог:
– Ну что же, Жан Петрович… отдыхайте, набирайтесь сил. Специалисты вашего уровня нужны военной разведке как воздух. Распоряжение о выдаче вам документов и денежного довольствия я уже отдал. А вот вопрос с жильем… вопрос, конечно, непростой, но будем решать. Вы сейчас в Петербург?
– Так точно, товарищ генерал-майор.
– А где жить собираетесь?
– У меня в Ленинграде полно родных, – сказал Гурон неправду – из родных у него была одна тетка. Да и то он не знал, жива ли она – пожилая очень.
– Ну, не буду вас задерживать, Жан Петрович, – произнес, закрывая разговор, генерал. Поднялся, пожал руку, пожелал всего доброго. Как только Гурон вышел, Семенов выдвинул ящик стола и извлек из него пухлую папку. На обложке стоял гриф «Секретно», чуть ниже от руки было написано: «Группа „Африка“. Псевдоним „Гурон“. Генерал вытащил из пачки „мальборо“ сигарету, закурил и раскрыл папку.
С первой страницы на него смотрел старший лейтенант Жан Петрович Петров. Фотография была сделана всего шесть лет назад, и внешне Гурон изменился не так уж сильно… но вот глаза.
Семенов вспомнил его глаза и покачал головой.
Документы ему выдали сразу. Рублевую часть зарплаты за три года, как теперь говорили – «деревянные» – тоже выдали сразу и в полном объеме. Гурон с удивлением смотрел на незнакомые купюры – на них еще присутствовал знакомый с детства профиль Ленина и вид на Кремль, но строгая надпись «Государственный казначейский билет СССР» исчезла, вместо нее появилось: «Билет Государственного банка СССР», да и сами купюры уже как-то неуловимо изменились. А появление двухсотрублевых купюр стало для Гурона полной неожиданностью…
Он еще совершенно не разбирался в нынешних ценах и думал, что на руках у него куча денег…
А за валютой следовало ехать во Внешэкономбанк. Он вышел из комплекса зданий ГРУ и пешком пошел к «Полежаевской». На нем были чужие поношенные джинсы и чужая поношенная куртка, в руке – полиэтиленовый пакет с деньгами… вот ты и вернулся домой, Гурон.
Он тормознул такси и поехал на улицу Гастелло. Там находился Внешэкономбанк, в котором получали валютную часть зарплаты вернувшиеся из заграничных командировок офицеры и дипломаты невысокого ранга. Гурону уже доводилось бывать в банке после первой командировки, и он знал, что на процедуру уйдет минут сорок, возможно – час, не больше.
…Очередь перед входом в банк растянулась метров на триста!
– Тормози, – сказал Гурон, – приехали… сколько с меня?
Таксист назвал цену, Гурон переспросил: сколько-сколько? Таксист повторил и, глядя на Гурона сбоку, спросил:
– Офицер? Долго дома не был?
– Три года, – ответил Гурон, расплачиваясь.
– О-о, родной… тебе сейчас много интересного откроется. Мало не покажется.
– Уже, – буркнул Гурон.
– Это только начало. Скоро ты запоешь: «Товарищ, я вахту не в силах стоять, – сказал кочегар кочегару». Видел я уже ваших-то… тут, бляха-муха, такие эмоции – караул! То ли запой на три месяца, то ли: «Измена Родине!». А ты говоришь: уже!
Гурон расплатился и вылез из машины. Тогда он еще не понял, что имел в виду таксист.
…В очереди на вопрос: сколько же здесь стоять? – Гурону ответили: неделю.
– То есть как неделю?
– А вот так – неделю. Валюты нет, в день «отоваривают» пятьдесят человек… бывает – двадцать, бывает – пять… бывает, что и вообще ни цента не дают. Сегодня, вон, они еще и не открывались…
Гурон растерялся, медленно двинулся вдоль очереди. Он слышал какие-то отдельные фразы:
– Валюты нет? Да хрен там нет! Крутят нашу валютку, навариваются…
– За десять процентов от суммы можно получить без очереди…
– Ага! Я в пустыне полтора года «загорал» для того, чтобы кому-то за здорово живешь отдать десять процентов кровных?
Гурон ничего не понимал. Он медленно дошел до «головы» очереди, упирающейся в шикарные двери банка, остановился и закурил, решая про себя: что делать?
Неделю париться в очереди? – Глупо. Глупо и унизительно.
Неожиданно очередь заволновалась: открывают, открывают!
Гурон оглянулся: массивная створка двери открылась и оттуда появились шесть крепких молодых мужиков в униформе и… с резиновыми дубинками в руках. Один из них объявил громко:
– Сегодня банк обслужит двадцать человек.
Очередь заволновалась еще больше, зашумела, ее «голова» стала уплотняться, раздуваться, как капюшон кобры… счастливчики по одному проскальзывали в дверь. Когда внутрь прошел двадцатый, мужики в униформе попытались закрыть створку. Очередь напирала. Звучали возмущенные голоса, охрана отпихивала людей дубинками… смотреть на это было противно. Гурон выплюнул сигарету и отвернулся.
И тут раздался крик… злой матерный крик. Гурон стремительно обернулся, увидел: охранники молотят дубинками группу мужчин, пытающихся прорваться в банк.
Гурон остолбенел. Он не верил своим глазам… А в воздухе висел густой мат, мелькали дубинки. Банковская охрана избивала офицеров!
…О-о, тебе сейчас много интересного откроется!
Мордовороты в униформе успешно «отразили атаку» и заперли двери изнутри. Гурон сплюнул на пыльный асфальт и пошел прочь.
Самолеты в Санкт-Петербург (Гурон никак не мог привыкнуть к этому новому старому имени родного города и продолжал говорить «Ленинград») почти не летали – не было керосина. Это обстоятельство искренне его удивило: в нефтедобывающей стране нет керосина? Он купил билет на поезд и пошел бродить по столице.
Его многое удивляло в Москве: разномастные ларьки (по-московски: палатки), в которых открыто торговали спиртом… бабушки, приторговывающие с рук сигаретами… дорогие иномарки, мелькающие в потоке «волг» и «жигулей»… пикеты с плакатами «Гайдар – наемник сионизма!»… «Чубайса – на фонарь!»… пункты обмена валюты… какие-то типы с плакатиками на груди: «Куплю ваучер!»…
Его изумили цены в кооперативном кафе, куда он зашел пообедать и выпить пятьдесят граммов коньяку… Его представления о сумме, которая лежала в полиэтиленовом пакете, сильно изменились.
На Арбате торговали всякой всячиной: матрешками с лицами первых лиц СССР… советской военной атрибутикой… балалайками в яркой аляповато-лубочной росписи… валенками… порнографией… газетами… портретами Сталина и Николая II… иконами… «живописью»… самоварами… шапками-ушанками. На Арбате, где пели белогвардейские романсы – «Раздайте патроны, па-а-ручик Га-алицын», наяривали «Кумпарситу» и матерные частушки… где с завыванием читали стихи безвестные поэты… На Арбате он вдруг увидел мужичка, торгующего наградами! Сначала он не поверил своим глазам… он подошел ближе – на груди у мужичка висела обтянутая красным бархатом фанерка. А на ней – медали и ордена: «За боевые заслуги»… «За оборону Сталинграда»… Одессы… Кавказа… «За освобождение Варшавы»… «За взятие Берлина»!.. «За отвагу»! Ниже – ордена в ряд: Ушакова… Александра Невского… Отечественной войны… Красного Знамени!.. Славы!..
И – «Красная Звезда»! Точно такой, какой лежал сейчас у него во внутреннем кармане. Только на том, «продажном», эмаль была темнее от времени.
Он смотрел несколько секунд… не понимая, что происходит… не спит ли он? За спиной кто-то надрывно пел под аккордеон:
Ма-асква златаглавая, звон калакалов…
Ца-арь-пушка державная, разлет сидаков…
– Интересуетесь или желаете приобрести? – прозвучал голос.
– Что? – спросил Гурон, поднимая глаза на продавца.
– Я говорю: желаете купить, господин? Или, может быть, есть что продать?
У продавца были сальные волосы и глаза тоже – сальные.
– А вы покупаете?
…Ка-анфетки-бараночки, словно лебеди саначки…
– Покупаем. И цену даем хорошую… а что у вас, господин?
– За «Звезду» сколько даете?
– В каком, позвольте полюбопытствовать, состоянии? С документами?
– В отличном состоянии, – сказал Гурон чужим голосом. – С документами.
– Э-э… двадцать пять сразу.
– Двадцать пять рублей? – спросил Гурон, вспоминая свою поездку на такси и обед в кооперативном кафе.
– Хе-хе… что ж я – не человек, что ли? Долларов, господин, долларов.
Гурон посмотрел в глаза продавцу… тот улыбнулся… Гурон смотрел в глаза, в глаза! И продавец понял вдруг, что этот дурной мужик запросто может убить его. Прямо здесь и сейчас. И никто – ни братки, которым он отстегивает бабки, ни менты, которым он тоже отстегивает, – не сможет этому помешать. Продавец отодвинулся, пискнул: ты чего, ты чего? Ты чего, мужик?
…Э-эх! Гимназистки румяныя, от мороза чуть пьяныя…
Гурон повернулся и пошел прочь.
Страна, в которую он вернулся, была очень сильно не похожа на страну, из которой три года назад он улетел в последнюю командировку…
Гурон долго не мог заснуть, лежал на верхней полке плацкартного вагона, слушал храп соседа и смотрел на пролетающие за окном огоньки. Там было темно, шел дождь и лежала огромная страна – Россия… капли дождя размазывались по стеклу, размывали то немногое, что можно разглядеть ночью – худо освещенные станции, слепенькие поселки, шлагбаумы на переездах, темные пакгаузы, товарные вагоны. Иногда мимо пролетали встречные поезда, наполняя купе желтым мелькающим светом, воем и колесным перестуком.
За стенкой слева скрипучий женский голос долдонил: да когда уже ты напьешься, наконец, паразит? Да когда уже ты подохнешь, наконец, пьянь ты несчастная, сволочь ты последняя? Ведь всю кровь ты мою уже выпил! Ведь сколько лет я уже с тобой мучаюсь, с алкашом проклятым? В ответ невнятно мычал что-то мужской голос.
За стенкой справа другой женский голос говорил: четвертый месяц зарплаты не видим. Четвертый, Тоня, месяц! А что на книжке лежало – все прахом пошло… мы ведь на машину копили, в очереди за «жигуленком» стояли… шесть триста стоил. Вот – накопили! Теперь на эти деньги только велосипед купить можно… ой, не знаю, Тоня, как и жить-то дальше.
Гурон уткнулся лицом в тощую подушку, приказал себе: спать, – но уснул только через полчаса. Раньше он засыпал почти мгновенно.
Он уснул и сразу накатило: светила африканская луна, они шли по ручью…
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.