Книга Бессмертный мятежник онлайн - страница 10

ГЛАВА 10

"УАЗ" тарахтел по дороге, асфальт зернисто блестел в свете фар. Янка сидела на коленях у Демида – прижалась к нему, словно боялась, что он снова исчезнет и бросит ее на растерзание людоедам. Демид обнял ее за плечи и уткнулся носом в волосы.

– Яночка, милая моя! Прости, что так случилось. Теперь не отойду от тебя ни на шаг.

– Дема… Дема… – Девушка погладила его по щеке, провела пальцем по разбитым губам. – Как тебе досталось-то… Больно?

– Да нет, ничего, – Демид попытался улыбнуться. Все тело ломило, каждый поворот головы откликался стреляющей болью в шее. – Теперь отдохнем на природе, в лесу. Ягоды будем собирать. Любишь землянику?

– Люблю, – шепнула Янка ему в ухо и Демид забалдел от этого волшебного слова.

– Ну что, картежница, рассказывай, что случилось. Во что хоть играли-то?

– В "козла". Пытались меня научить. И ребята не такие уж плохие. Я хотела тебе сказать, чтобы ты их не бил.

– Ну, насчет "неплохих" у меня собственное мнение. Я думаю, что если бы мне снесли бы череп, ты бы расстроилась.

– Дем, не говори так…

– Да, да. А если бы я тебя не выручил, тебя бы без особых сантиментов отдали твоему бородатому приятелю Агею. Несмотря на симпатию и игру в "козла". Я бы им всем головы поотрывал, отморозкам чертовым! Только жить мне еще в этом городе. Хотя теперь и не знаю, смогу ли я когда-нибудь туда вернуться…

Он помолчал некоторое время.

– Как тебя забрали из машины?

– Плохо помню. Я ждала, ждала тебя, а потом заснула. И вдруг – страшный треск! Дверца отлетает, и меня сразу выдергивают за ноги из машины. А дальше… Прижали к лицу тряпку с хлороформом, я хорошо знаю этот запах. Чуть не задохнулась. Очнулась уже в этом доме. Связана по рукам и ногам. Потом меня развязали. Я даже не пыталась что-нибудь делать. Я верила, что ты придешь и заберешь меня оттуда.

– А крест? Как он оказался в комнате?

– Они меня спрашивали, что это за штука странная. Положили крест в свою машину, так он им чуть сиденье не сжег. При мне один пытался взять его в руки – заорал как ошпаренный и бросил. Пол аж задымился.

– А ведь Алексей Петрович-то наш взял крест и хоть бы что, – шепотом сказал Дема, показывая глазами на водителя. – Хороший, видать, человек.

– Робяты, – откликнулся Петрович. – Идите-ка вы спать, небось умаялись за день. Ехать еще долго. Местов у меня пассажирских в кабине всего одно. Не положено ведь так – у друг друга на коленках. ГАИ остановят – штрафами замучат. Там в кузове ворох всякой рухляди, хоть и грязно, да мягко. Может, и покидает от стенке к стенке, да все сподручней, чем в кабине мотаться.

Он остановил машину и открыл боковую дверцу. В кузове было пыльно, пол устилала кипа рогожи и старых одеял. Демид осторожно опустился и вытянул ноги. Янка фыркнула от пыли и плюхнулась рядом. Машину мотнуло и Яна схватилась за Демида. Через пять минут они уже спали, уносясь верста за верстой от злополучного города.

* * *

Демид проснулся от боли в левом плече. Боль росла, прорывая его сон и наконец превратилась в реальность. Дема со стоном сел и открыл глаза.

Он находился в душном обшарпанном салоне "УАЗа", освещенном несколькими замызганными окошками. Машина стояла, в кабине никого не было. Рядом, уткнувшись носом в кучу ветоши, спала Янка. Демид подполз к дверце, беззвучно ругаясь – каждое движение пробуждало в теле маленьких зверьков, впивающихся в травмированные мышцы. Он открыл салон и воздух лесного утра опьянил его. Машина притулилась в березняке, на обочине грунтовой дороги. Дема побрел, раздвигая ногами темно-зеленые листья копытня. Между травинок появился любопытный глазок алого цвета. Дема сорвал земляничку и слизнул ее с руки.

– Господи, как хорошо!

Пригорок уже напитался утренним солнышком и Дема с удовольствием растянулся на животе. Трава под ладонями была как шерсть большого животного – зеленого и доброго. Он прикрыл глаза.

– Эй, засони! Вылазьте с машины! Завтракать будем! – раздался голос Алексея.

Пахнуло дымком. Петрович сидел на корточках у костра, и держал что-то в вытянутых ручищах. Улыбка сморщила его прокопченную физиономию. При свете дня Алексей выглядел намного старше, чем показался Деме сначала. Коричневое лицо его было покрыто сетью глубоких морщин, волосы и густая щетина были седыми. Впрочем, язык не повернулся бы назвать его пожилым человеком – в глазах плясали лукавые искорки. Демид подумал, что если снять старую маску с Алексея, под ней обнаружится молодое веселое лицо.

Янка выползла из автобуса и потянулась. Майка поднялась и обнажила золотистую полоску живота. Ветерок шевелил ее короткие волосы, на лице отпечаталась розовая сеточка рогожи.

– Доброе утро, Дема!

– Привет. Как спалось?

– Замечательно. – Янка обняла Демида. – Дема… Ой, что это?

Демид поморщился и отстранился. Правый рукав рубашки был жестким и бурым от запекшейся крови. Он осторожно стянул рубашку – на плече красовался длинный разрез, покрытый потрескавшейся коркой, из-под нее сочилась сукровица. На левой скуле синел свежий кровоподтек. Губы распухли и еле ворочались.

– Это все бутафория, чтобы тебя испугать.

– Дема, хороший мой… Прости… От меня одни неприятности. Тебя ведь чуть не убили!

– Хуже всего было, когда тебя выкрали из машины. Знаешь, у меня внутри что-то оборвалось, когда я это увидел. Правда. Если бы с тобой что-нибудь случилось… Нет, такого быть не может. Я тебя вытащу хоть с того света.

Яна встала на колени и сполоснула лицо в лесной лужице. Перепуганная лягушка прыгнула из под ее ног и уставилась на Демида темными глазками. Все этажи леса заполнились звуками пернатого народца – в шорохе листвы разносилось эхо кукушки, дятел деловито выбивал дробь на стволе березы. Алексей кашеварил у костра. В котелке аппетитно булькало, пузырьки лопались и выпускали тонкие струйки пара. Петрович подул на ложку, пробуя варево.

– А, вояки пришли! Располагайтесь. Ложки, правда только две, зато каши на всех хватит.

Демид, стараясь не торопиться, глотал огненное хлебово. Ему казалось, что он один может сожрать весь котелок. Он вспомнил, что не ел по-хорошему со вчерашнего утра.

– Ну что, Алексей Петрович, долго еще ехать осталось?

– Ну, это как считать. Километров, пожалуй, пятнадцать будет, только ведь дорога-то плохая. Считай, и нету дороги. Проплюхаем долго.

– Прямо в глухой лес везешь? Не одичаем там?

– Ну так одичать и в городе Париже можно, ежели зверем жить. С голоду не помрете, избушка тоже не самая плохая. А через пару дней навещу вас, когда ясно будет, что к чему. Если что, сами на дорогу выберетесь, покажу как. Пешком-то, пожалуй, быстрее, чем на машине будет. Не робейте.

– Слушай, Петрович, вопросик тебе задам. – Демид, сыто жмурясь, растянулся на травке.

– Задай, если не боишься.

– Агей. Имя такое тебе ни о чем не говорит?

– Агей? – глаза Алексея недобро потемнели. – Мало ли Агеев на свете? Знавал я одного человека с таким именем, так ведь и человеком-то его не назовешь. Кровопивец был, каких мало. Сгинул он давно. Видать, Господь сжалился над людьми и сверг его в геенну огненну. Лучше и не вспоминать о нем.

– Придется вспомнить. Жив он или нет, вопрос спорный. Но если это тот человек, которого я имею в виду, то куролесит он еще по свету. Ты уж будь добр, расскажи, что знаешь.

– Так ведь, если жив, годков за девяносто ему уже будет. Он, считай, в начале века родился. Мне уже под шестьдесят, не смотри, что прыгаю, как молодой. Помню его хорошо. Чай, в одной деревне жили.

Семья у Агея была нехорошая, колдовская. Мать была ведьма старая, никто с нее покою не знал. А отца агеева никто отродясь не видел – тоже, небось, человек был темный. Жили они на отшибе, в черной избушке, и все добрые люди то место стороной обходили. Каким мальцом был Агей, не ведаю, он ведь в отцы мне по возрасту годился. А когда стал я себя сознавать, уже помнил, что связываться с этим супостатом не стоило. Говорят, что в двадцатые годы, когда людей в колхозы стали сгонять, ровно скотину, Агеюшка первым активистом был – почетной, так сказать, голытьбой. Свирепствовал он тогда без всякой совести, и не из чувства долга, а для собственного удовольствия. Ведь край-то у нас далекий, кондовой. Может, и не больно бы донимали большевики со своими порядками. Так нет ведь, этот упырь житья никому не давал! Ходил с командой своих голодранцев, двери ногой распахивал. Сам в сапогах яловых, фуражке, бороду сбрил, поганец. Да еще очки завел для форсу, за них его Сычом прозвали. Люди-то у нас жили не бедно, водилось кое-что в закромах. Такие, как он, бесштанные, водились редко. Старообрядцы-то, они люди богаты были, самый что ни на есть купеческий народ.

– А что же Агей?

– Сыч-то этот очкастый? Выгребал все под чистую, на пропитание и посев и то не оставлял. Знал, у кого где и что сховано, словно сам прятать помогал. А уж раскулачивал и по разнарядке, и без нее. Да все норовил не выслать, а расстрелять человека, чуть что не по его. Время было лихое, все списывалось. Священника нашего лично пристрелил из нагана, а церковь Божию осквернил – устроил там свой вертеп. Нехристь был, одним словом. Говорят, не раз мужики пытались его убить, стреляли даже, да все без толку. Выходил он живым из любой передряги, будто заговоренный.

Только это все до меня было. По рассказам я это знал. Родился-то я в окаянном тридцать шестом, в этом же году, говорят, и загребли Сыча в тюрягу. Думаю, что по уголовному делу. Вор он ведь был форменный, да только ничего у него не держалось, что награбил. Все спускал, так и жил голытьба голытьбой. В предвоенные-то годы, когда я пацаненком был, хоть и голодновато было, какой-никакой порядок уже установился. Может, потому и установился, что Сыча посадили. Однако долго он не просидел. Тогда ведь только политические полный срок мотали, а к таким ворюгам, как Агей, власть благоволила. Появился он перед самой войной, тогда я его и запомнил.

Алексей задумчиво опустил голову, пошевелил пальцами босых ног. Тень легла на его лицо, резче обозначив морщины. Он отхлебнул черного чая из кружки и прокашлялся.

– Вернулся он с тюрьмы, вел себя тихо. Да только негодяем стал еще пуще, чем раньше. Поселился на окраине, дружбу ни с кем не водил, да и люди от него шарахались, как от чумного. Так я его и помню – ведьмак ведьмаком. Глаз у него был черный, пронзительный до того, что смотреть невозможно. Дурной глаз. Бородища вороная, длинная. Полушубок бараний, шиворот-навыворот. Вечно ходил в нем. Нечесаный, немытый, как зверь в чащобе. Малолетками мы боялись его до беспамятства, хотя, вспомнить, так и голоса его никогда не слышали. Бывало, ходили к нему людишки дрянные, да все незнакомые, да все больше по ночам. Говаривали, что вор он в законе и вся шпана в районе дань ему платит. Но по мне, так не столько он был уголовником, сколько колдуном. Колдуном черным, злонамеренным. Так всю войну и прожил на отшибе. В армию его не взяли, отмазался. Батька вот мой погиб на фронте, а Сыч чертов пересидел в своей берлоге, хоть бы хны. Тяжелое время было военное. С голоду не пухли, лес-кормилец не давал умереть, но жили внатяжку. А этот паразит явно не бедовал, даже морду отъел. Но вот чтобы за куском хлеба к нему обратиться… Те, кто не выдержал, сходил к нему с поклоном, людьми быть уже переставали. Нападала на них черная злоба, словно не деньгами, а душами они с ним расплачивались. Тяжко это вспоминать, да и забылось многое…

Демид вспомнил старика в вывернутом полушубке, явившегося к нему во сне. "Значит, вот ты какой, Агей-Сыч. Знаю я тебя в лицо".

Он поглядел на Яну. Она сидела, обняв колени. Лицо ее окаменело, словно подернутое морозом. Демид осторожно дотронулся до плеча девушки. Она схватила Демида за руку, придвинулась ближе и зябко прижалась к нему.

– Вот, пожалуй, и все, – проговорил Алексей. – А после войны пропал он, больше его и не видели. Слухи ходили среди деревенских, что подался он в город, промышлять там разбоем. Что снова посадили его, а может, даже расстреляли. Это нам неведомо, да и не хотел я ничего больше знать об этой нежити.

Он поглядел в глаза Демида и тот понял – много рассказал Алексей, да не все. Выдавал его взгляд – знал он еще что-то про Агея. Но что ж поделаешь – не станешь же копаться в его мозгах, не тот это человек.

– А что за надобность тебе знать про Агея? – с прищуром спросил Алексей. – Ты-то как мог с ним столкнуться? Ведь тебе, поди, и тридцати нет.

– Да ничего. Не того я имел в виду Агея, про которого ты рассказывал. Так что зря побеспокоил.

– Угу. – Петрович глянул с недоверием.

Алексей засобирался, запихивая в мешок посуду и ворча что-то под нос. Рассказ об Агее явно не способствовал его хорошему настроению. Он завел мотор и, кряхтя, уселся за руль.

– А вы, ребятки, давайте снова в кузов. Через деревню сейчас поедем, не надо, чтобы кто вас видел. Заодно провиянту вам накупим в сельмаге. Залазь!

Машина запрыгала по желтой дороге, взбрыкивая задом и подбрасывая Демку с Янкой на каждом ухабе до потолка. Дема попробовал заговорить, но чуть не прикусил себе язык и оставил это опасное занятие. Скоро в окошечке показались дома, и машина остановилась – так резко, что ребята не удержались и шлепнулись на кучу одеял. Янка повалилась на Демида и захохотала. Дема зажал ей рот рукой.

– Тихо, – сказал он зловещим шепотом. – Всю деревню на уши поставишь. Конспирация и еще раз конспирация!

– Здорово, Лексей! – раздалось с улицы. – С городу, что ль, приехал?

– Ага, – ответил голос водителя. – Слышь, Тимофевна, в сельпе хлеб есть?

– Привезли только.

– А консервы?

– Этого добра всегда хватат. Собрался, что ль, куда?

– А как же? В лес надо ехать, на делянку. Тебе ж первой дрова надо будет. Принеси-ка мне с огороду лучку, редиски, огурчиков. Да побольше.

– Смотри не лопни.

– Давай, давай. За брюхо мое не беспокойся, оно много вмещает.

Через десять минут дверь приоткрылась и в нее вплыл большой пакет, набитый всякой зеленью. За ней появилась всклокоченная голова Алексея.

– Это вам. Пойду в магазин. Деньги есть?

– На. – Дема сунул в огромную лапу смятую кипу бумажек.

– Да ты что как, не считая? А как обжулю?

– Алексей, не смеши. Покупай побольше и получше, не экономь. Надо будет, еще напечатаем.

– Ну смотри. – Петрович качнул головой и сунул деньги в карман. – Вон видишь, избушка? Моя!

В голосе его прозвучала гордость. И действительно, гордиться было чем. Дом тянулся к небу остроконечной крышей, отличаясь от всех изб в деревне какой-то нездешней аккуратностью и изяществом. Демиду вообще не приходилось видеть таких домов в русских селах. Он словно сошел с картинки западного туристического проспекта – двухэтажный, светящийся желтым лакированным деревом, обвитый мохнатым плющом. Перед домом не было обычных для российского огорода грядок, увенчанных прутьями и обрывками целлофановой пленки. Зато в изобилии росли цветы. Дема присвистнул.

– Ничего себе! Ты его что, из-за границы вывез?

– Да нет. Что захотел, то и построил. Рукам-то я своим все же хозяин. – Алексей посмотрел на свои мозолистые клешни. – Через этот дом меня вся деревня чудаком считает. Все спрашивают: "А где же скотину-то держать?" А я и не хочу ее держать – баранку кручу, на жизнь хватает.

– В гости не пригласишь? Чайку попить.

– Приглашу, милый, да только не сейчас. – Алексей глянул настороженно, насупился. – Не обижайся. Сейчас нежелательно, чтоб народ видел, что я чужих на заимку повез. Разболтают ведь по всему белу свету, народ любопытный, недалеко и до беды. Сам понимаешь. И так тут много с тобой разговариваем. Прячься давай.

Он захлопнул дверь.

– Дема, а ничего, что он сразу так много продовольствия закупит? – спросила Яна. – Там ведь больше десяти килограммов будет. Он может вызвать подозрение.

– У кого, у этих, что ли? – Дема хмыкнул. – Вот если бы он пришел в магазин и попросил сто грамм колбасы и пятьдесят сыра, все бы сразу насторожились, за американского шпиона бы приняли. Здесь ведь затариваются основательно – ведрами и мешками. До следующего привоза.

– Привоза? Это что такое?

– Есть такое русское понятие, – пробормотал Демид. – "Привоз". Особый социопсихологический феномен. Привоз в магазин, черт бы его брал. Переводу на иностранные языки не подлежит.

– Это хорошо. У вас большой покупательный спрос населения. Хорошо, что они так много покупают. Это способствует развитию экономики.

– Ага… – Дема поскреб в затылке.

Не понимал он иногда этих иностранцев. Дурацкие у них шутки.

Петрович отсутствовал не менее часа. В это время не раз появлялись подозрительные бухие личности, шатались вокруг "УАЗа" и даже пытались открыть запертую дверь. Демка с Яной пришипились на полу и затаили дыхание. Обошлось. Наконец, дверь открылась и в нее вьехал, погромыхивая банками, огромный баул со снедью. Через полминуты машина рванула с места, заставив беглецов слететь на пол и громыхнуться спинами о стенку. С улицы раздался пьяный голос:

– Лех, богатый нынче? Дай на опохмелку.

Алексей остановил машину, открыл дверцу и внятно произнес:

– А питие, сын мой, есть от Диавола. Сия пагубная привычка отдаляет тебя от благословения Божия и разрушает ферментные системы организма. Иди, мой сладкий, и займись общественно полезным трудом. Сортир, к примеру, почисти…

– Ну и хрен с тобой, профессор гребаный! Умный больно выискался!

"Так-так, – подумал Демид. – Ферментные системы организма… Западный коттедж, в который посторонним вход воспрещен. Деревенский шофер по прозвищу "Профессор". Впрочем, улик для отдельного досье пока недостаточно. Мало ли необычных людей на свете?"

Машина поехала, Демид засек время, посмотрев на часы.

"Наверное, Алексей – бывший политический зек. А может, пострадал из-за религии? Да-да! Повадки у него – как у попа-расстриги".

Мысль эта успокоила Демида и он предался занимательному кувырканию по салону, пытаясь ухватиться за что-нибудь не летающее взад и вперед.

"Буханка" ехала медленно, время от времени забуксовывая в песке и выбираясь из него с надсадным ревом. Наконец двигатель заглох и в салон заглянул Петрович.

– Что, ребятки, умаялись скакать? Ну, еще маненько осталося. Подсобите толкнуть мою конягу, что-то движок не тянет.

Демид выпрыгнул из машины. Дорога уже почти исчезла, оставив лишь заросшую травой колею. Березняк сменился темным пихтовым лесом, верхушки мрачно шелестели в недосягаемой вышине, между гладкими коричневыми стволами стояло душное затишье. Поваленные под углами колонны гигантских деревьев создавали сюрреалистическую геометрию – живую и мрачную.

– Эй, парень, хватит таращиться. Наглядишься еще до одури, время будет. Налегай плечом. Гляди, вон девчонка-то твоя как старается!

Янка и вправду уперлась в зеленую тупую задницу "УАЗа", пытаясь сдвинуть незаведенную машину. Демид улыбнулся и поплевал на руки.