Книга Подводный мир онлайн - страница 2

Глава 2
ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ УКРАИНСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ. ЕЕ ИСХОДНЫЕ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ

Февральская революция и национально-территориальная автономия Украины. – Свержение Временного правительства в Петрограде и установление власти Украинской центральной рады в Киеве. – Центробежные силы и федеративные проекты. – 7(20) ноября 1917 года – день учреждения Украинской народной республики как субъекта будущей федерации. – Драма Николая Духонина и власти Украинской республики. – И. В. Сталин – Н. В. Порш: зондажный контакт ради приглашения Киева к диалогу с большевистским Петроградом на началах советизации Украины. – Стихия локальных перемирий – угроза намерению правительства Украинской народной республики соблюсти союзные обязательства перед державами Согласия и одновременно повод определиться с формулой мира. – «Черная кошка» донской контрреволюции между Советом народных комиссаров и Генеральным секретариатом. – Украинские наблюдатели в Бресте: первые контакты с сотрудниками делегаций Четверного союза. – Провозглашение Украинского фронта и углубление конфликтности отношений Киева и Петрограда.

Украинское национальное движение не отличалось массовостью в дореволюционной России. Февральская революция открыла ему перспективу беспрепятственного осуществления намеченной ранее программы: школьное обучение украинских детей на родном языке, введение национального языка в практику местной администрации и судопроизводства, развитие украинской печати, книгоиздательства, театра – всего того, что вместе с повышением общего культурного уровня должно было углубить национальное самосознание украинских масс, готовя их к осмысленному политическому выбору.

В первое время либерально-демократические деятели, до революции игравшие ведущую роль в украинском движении, приступили к реализации этой программы в согласии с Временным правительством, которое не считало себя вправе определять характер государственного строя, в том числе будущий статус Украины. Однако признанный лидер украинства в России профессор Михаил Грушевский, до революции тоже либеральный демократ, в течение 20 лет преподававший историю в университете Львова, в то время – центра провинции Галиция в Австро-Венгрии, признал возможным в обстановке полной политической и национальной свободы форсировать национально-политический процесс. Сделав в новых условиях своей главной опорой украинских эсеров (с ними профессор особенно сблизился) и украинских социал-демократов, он приступил к выполнению кардинальной политической задачи движения – формированию национальной государственности сначала в виде национально-территориальной автономии Украины в России, которую предполагалось преобразовать в договорную федерацию.

Автономия мыслилась с самостоятельными внешнеполитическими функциями, в том числе с собственной делегацией на будущей мирной конференции, со своими вооруженными силами. Причем Временное правительство, поддавшись иллюзии о том, что с образованием однородных по этническому составу частей удастся поднять боеспособность уставшей от войны армии, легко согласилось на проведение в ней украинизации.

Украинские лидеры предлагали признать в качестве представительного органа автономии Украинскую центральную раду под председательством Михаила Грушевского – коалиционный совет, образованный из выдвиженцев украинских партий, общественных и корпоративных организаций, первоначально предназначавшийся для координации национального движения и пополнявшийся по мере проведения различных профессиональных и региональных украинских съездов избранными на них делегатами. Временное правительство считало созданную таким образом Раду не более чем общественной организацией. В принципе оно возражало против немедленного учреждения автономии, полагая, что этот вопрос подлежит ведению образуемого всенародным избранием Учредительного собрания.

Однако руководящее ядро Центральной рады форсировало вопрос об автономии, ссылаясь на многочисленные требования украинских съездов крестьян, военнослужащих и так далее. Принятия на этих съездах резолюций с такими требованиями нетрудно было добиться, ибо крестьянское в основном население, которое ожидало от революции в первую очередь аграрных преобразований и окончания войны, встретившись с бездействием петроградского правительства в первом вопросе и, напротив, с наращиванием военных усилий во втором, готово было связать свои чаяния с неведомой пока украинской властью. «Автономия Украины и вообще национальные требования, – писал украинский деятель с большим дореволюционным стажем, в дальнейшем известный историк украинского зарубежья Д. И. Дорошенко, – преподносились массам как своего рода выкуп, цена за панскую землю: хочешь получить панскую землю даром – требуй автономии!» [1]. Антивоенные настроения частично получали выход в украинизации армии: переформирование подразделений, предназначенных к украинизации, предоставило многим солдатам-украинцам шанс перебраться с других фронтов на Украину, ближе к дому, многим отпускным и запасным – уклониться от немедленной отправки на фронт.

10 июня 1917 года Украинская центральная рада своим I Универсалом (актом конституционного значения) провозгласила национально-территориальную автономию Украины, вскоре, после напряженных переговоров, фактически признанную Временным правительством в пределах пяти губерний. В качестве исполнительного органа был образован Генеральный секретариат, роль которого Временное правительство стремилось свести к наблюдательным функциям, за что пропаганда Рады отчаянно критиковала центральную власть.

Между тем сомнения в готовности к государственной работе бередили душу некоторых украинских лидеров. «Есть ли у нас столько сил… есть ли у нас столько рук, чтобы направить их на эту тяжелую работу? – задавался вопросом в своем дневнике (запись 19 июля 1917 года) глава Генерального секретариата – известный украинский писатель и лидер Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП) В. К. Винниченко. – Сердце сжимается от тревоги, печали и страха: а что, если не поднимем? Не сможем взять того, что судьба так неожиданно, фантастически бросила нам под ноги?» [2]. Провозглашение Украинской центральной рады высшим органом автономии заставило включить в ее состав по ограниченным квотам представителей общероссийских, а также еврейских и польских социалистических партий.

В политических столкновениях деятелей Рады с Временным правительством руководство большевиков в течение 1917 года обычно выступало на стороне украинцев, видя в них разрушителей установленной Февральской революцией системы. В критические дни октября выяснилось, что украинские политики не прочь были руками петроградских повстанцев избавиться от опеки ненавистного им Временного правительства. Чтобы не допустить переброски в Петроград верных правительству войск с Юго-Западного фронта, они достигли соглашения с киевскими большевиками. На широкой основе был создан Краевой комитет защиты революции.

Центральная рада призвала все местные административные органы, в том числе в губерниях Новороссии и Слобожанщины (юг и восток современной Украины соответственно), не включенных ранее в состав автономии, подчиняться Краевому комитету. Одновременно Малая рада – постоянно действующий между сессиями выборный комитет Центральной рады – в своей резолюции от 26 октября (8 ноября) высказалась против восстания в Петрограде и пообещала «упорно бороться со всеми попытками поддержки этого восстания на Украине» [3].

Возмущенные большевики вышли из Краевого комитета и Малой рады, а командование Киевского военного округа, сохранившее за собой с согласия Малой рады военную власть, с помощью верных Временному правительству частей разгромило помещение городского Совета рабочих депутатов, чем вызвало в Киеве большевистское восстание.

В конечном счете дело поддержки свергнутого Временного правительства было обречено. Его защитники оставили город. Но и у киевских большевиков не оказалось достаточно сил для полной победы. В результате украинские лидеры, став над схваткой в решающий момент, 1(14) ноября объявили, что Украинская центральная рада единолично приступает к организации высшей краевой власти на Украине.

Обстановка, казалось, благоприятствовала претворению в жизнь программы Михаила Грушевского о формировании национальной государственности через стадию автономии, чтобы затем превратиться в самостоятельный субъект в разбитой на федеративные единицы России. В Киеве стало известно о прекращении в центре последних усилий по восстановлению власти Временного правительства; дошли сведения и о разногласиях внутри большевистского руководства, что ослабляло его претензии на роль центрального правительства.

Предметом особого внимания украинских лидеров был ранее проявившийся уже сепаратизм отдельных народностей и областей. Так, еще 4(17) октября Войсковая рада кубанских казаков в Екатеринодаре огласила проект управления Кубанской республикой, согласно которому она является «равноправным членом Союза народов, населяющих Россию: Республика имеет при центральной власти своего посла, именуемого контролером… Законодательная рада избирается немедленно… лишь правомочным населением области – казаки, горцы, крестьяне-общинники, члены земельных товариществ». Присутствовавший при этом комиссар Временного правительства назвал предложенный проект федеративной республики узурпаторским по отношению к Учредительному собранию, антидемократическим и цензовым, лишающим избирательных прав иногороднее население Кубани [4].

20 октября (3 ноября) был образован Юго-Восточный союз казачьих войск (включавший войска Донское, Кубанское, Терское, Астраханское. – И. М.), горцев Кавказа и вольных народов степей, декларировавший в союзном договоре «достижение скорейшего учреждения Российской Демократической Федеративной Республики с признанием членов Союза отдельными ея штатами». В связи с большевистским переворотом Войсковой круг на Дону вынес постановление о том, что «Войсковому правительству впредь до образования законной Всероссийской Государственной власти принадлежит вся полнота исполнительной Государственной власти в пределах области» [5]. Это заранее поставило сепаратистов войска Донского во главе с атаманом Алексеем Калединым в конфронтацию с учрежденным на основании решений Второго съезда Советов в качестве всероссийского правительства Советом народных комиссаров.

Наконец, украинские лидеры сразу были проинформированы о попытках небольшевистских социалистических групп договориться о создании «однородно-социалистического правительства от большевиков до народных социалистов». Их лидеры собрались в ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве. Прибыл, по словам очевидца, «целый вагон: Чернов, Гоц, Дан и др. Беспрерывные заседания: эсеры, Викжель, молодые офицеры-комиссары» [6].

Украинские лидеры, представлявшие Центральную раду как раз такой «однородно-социалистической» властью, тоже получили приглашение в ставку. Но они полагали, что общероссийское правительство должно создаваться «не из центра, который разваливается, а от тех окраин, которые еще здоровы» [7]. В итоге 6(19) ноября посланные в ставку украинские представители – умеренные демократы из Украинской партии социалистов-федералистов (УПСФ) Д. И. Дорошенко и А. И. Лотоцкий согласовали с Николаем Духониным при посредстве антибольшевистского Общеармейского комитета лишь вопрос переформирования фронтовых частей с целью образования украинской армии по этническому и территориальному признаку [8].

Дорошенко оставил ностальгические воспоминания о тех проведенных в ставке днях незадолго до захвата ее большевиками: «В бывших апартаментах Верховного главнокомандующего пусто и неуютно. Угасание грозы армии и защищаемого ею великого государства. Здесь в этом доме билось сердце великой армии. Оно билось теперь все слабее и слабее и вот-вот остановится. Что будет дальше?… „В кабинете горел ярко камин и при его красном свете беседовали Духонин, Вырубов (помощник начальника штаба Верховного главнокомандующего по гражданским делам. – И. М.) и Лотоцкий. Никому из нас не приходило в голову, что над этим красивым, полным сил генералом смерть уже занесла свою косу“» [9].

На фоне всех этих событий 7(20) ноября в Киеве, сразу после закрытия очередной сессии Центральной рады, по решению Малой рады в чрезвычайном порядке голосами 42 ее членов из 47 был принят III Универсал, в котором говорилось: «Во имя создания порядка в нашем крае, во имя спасения всей России оповещаем: Отныне Украина становится Украинской Народной Республикой. Не отделяясь от республики Российской и сберегая единство ее мы твердо станем на нашей земле, чтобы силами нашими помочь всей России, чтобы вся республика Российская стала федерацией равных и свободных народов» [10].

Собравшиеся в Могилеве политики восприняли III Универсал, по словам украинского представителя, «с большим волнением, но протеста он не вызвал» [11]. Тем не менее их политические переговоры с украинцами, лишь вскользь упоминавшиеся, но не освещенные в опубликованных документах Центральной рады [12] и вовсе не упомянутые Дорошенко, не получили никаких последствий: вряд ли общероссийские партии могли принять украинскую концепцию расчленения России для создания договорной федерации. Во всяком случае лидер эсеров Виктор Чернов, которого прочили главой «однородно-социалистического» правительства, не ответил на переданный ему украинский проект, а представитель Викжеля – профсоюза железнодорожников, широко известного активной политической ролью в событиях Октябрьской революции, посоветовал Киеву не настаивать на своих предложениях. Правительство же Центральной рады со своей стороны отклонило идею сделать местом пребывания федеративной власти Киев [13].

Невольной жертвой этого противоречия между украинскими и российскими антибольшевистскими политиками, одинаково декларировавшими приверженность демократии, стремление предотвратить анархию и гражданскую войну, стал генерал Николай Духонин. Вступив в должность Верховного главнокомандующего после бегства Александра Керенского и успеха большевиков в Петрограде, послужившего для фронтовых солдатских масс мощным сигналом к окончанию войны, он не располагал сколько-нибудь достаточной численностью надежных войск, чтобы непосредственно и решающим образом повлиять на внутриполитические события. Тем острее он чувствовал свою ответственность за организацию отпора в случае возможного прорыва противником безмерно ослабленного революционными событиями фронта и видел свою задачу в том, чтобы не допустить массового стихийного бегства войск, чреватого анархией и обострением внутренних конфликтов.

Уже отстраненный народными комиссарами от командования, он передавал штабам фронтов последние директивы, направленные на предупреждение военной катастрофы на линии обороны вследствие стихийной демобилизации и на недопущение гражданской войны. 14(27) ноября – штабу Северного фронта: «В том крайнем случае, если связь со Ставкой будет окончательно потеряна… обстановка на фронтах сложится так, что армии, потеряв свою устойчивость, откроют фронт, то пределом их движения в тыл должны служить Наровская позиция, озеро Чудское, Псков-Островские позиции и укрепленная позиция, прикрывающая направление на Бологое – Москва. Обеспечение этого фронта должно заключаться в прочном удержании важнейших путей и нашего господства над путями, идущими с запада на восток» [14].

В дополнение к этому – 15(28) ноября вечером: «Если деморализация войсковых масс… приведет к самочинному срыву занимаемых позиций… и к началу гражданской войны, то при недостатке войск, верных долгу для выполнения задачи, указанной Вам 14 ноября… Вам надлежит с верными национальной чести российскими войсками прикрывать направление Псков – Бологое, обозначивая подступы к Москве с севера и северо-запада, имея в виду, что Россия будет продолжать борьбу до решения Учредительного собрания или правительственной власти, опирающейся на большинство страны. Левее Вас в этой крайней обстановке, прикрывая пути с запада на Москву в районе Невель – Витебск – Орша, образуется группа 17-го и 22-го корпусов и 2-й кубанской дивизии… В задачу их… входит присоединить к себе части Западного фронта, если бы этот фронт поддался также полной деморализации.

Силой оружия людей, покидающих самовольно фронт, когда он сдвинется с места и хлынет вглубь страны, не пропускайте вглубь России… или предварительно обезоруживайте их. В этой крайней обстановке мы должны спасти Москву и пол-России от гражданской войны» [15].

16(29) ноября Николай Духонин сообщал командующим Юго-Западным и Румынским фронтами: «Получаемые сведения как от разведки фронтов, так и от агентурной разведки заставляют предполагать возможность перехода противника к активным действиям в ближайшее время на Румынском фронте и, возможно, на Юго-Западном фронте… преследуя цель овладения Бессарабией, Одессой и каменноугольными Донецкими районами. Необходимо принять все меры… дабы своевременно обнаружить намерения противника» [16].

17(30) ноября, когда отстраненному главнокомандующему стало известно о движении к Могилеву эшелонов с революционными балтийскими матросами, он обратился к правительству Украинской народной республики за разрешением перевести Ставку в Киев. Генеральный секретариат, неспешно рассмотрев вопрос, сначала хотел передать его на обсуждение Рады; на следующий день все-таки решил «удовлетворить просьбу Ставки переехать на Украину, но не в Киев, а в Чернигов или Нежин» и не сразу, а после официального обращения к секретариату и при отсутствии в Ставке деятелей Временного правительства и, напротив, с условием образования при ней комиссариата из представителей правительств отколовшихся народов и областей [17].

Но времени для выполнения предложенных условий, не говоря об их содержании, не осталось. 18 ноября (1 декабря) Николай Духонин с тревогой сообщал командующему Румынским фронтом генералу Д. Г. Щербачеву, что «Рада до сих пор не дала ответа», а стоявшие в Могилеве подразделения задерживают отправку имущества Ставки. Одновременно представитель итальянской военной миссии при Ставке сообщил, будто союзники решили признать отдельный от них выход России из войны. Духонин отменил свой выезд из Могилева вместе с союзническими миссиями. Но информация не подтвердилась [18].

19 ноября (2 декабря) в Могилев прибыл генерал-майор Одинцов, с ведома Совнаркома командированный Генеральным штабом «для ориентации Ставки в обстановке в Петрограде для соглашения Ставки с Петроградом» [19]. После встречи генерала Одинцова с выступавшим от Ставки поручиком В. Шнеуром генерал передал назначенному Совнаркомом главнокомандующим Николаю Крыленко, что «Ставка сдается» и он «может свободно приехать для вступления в должность». Новый главнокомандующий прибыл 20 ноября (3 декабря).

Арестованного Духонина должны были отправить в Петроград, для чего поместили в поезд командующего на станции Могилев. По свидетельству Одинцова, Крыленко отдал охране строгий приказ о предотвращении эксцессов – если понадобится, даже пулеметным огнем – и направился в Ставку, но должен был вернуться, так как на станции возникла опасность самосуда над Духониным. Сначала Крыленко удалось уговорить толпу разойтись, удовлетворившись выдачей ей сорванных с генерала погон. Но вскоре депутация матросов вновь потребовала выдачи ей самого Духонина. Пока Крыленко уговаривал депутацию, вооруженная толпа начала штурм вагона с противоположной стороны [20].

Популярная правая газета «Киевлянин» со ссылкой на газету Рябушинских «Утро России» сообщила 28 ноября (11 декабря), будто в момент убийства в толпе находился матрос, никому не известный; на самом деле – переодетый матросом офицер австрийской службы. В номере от 7(20) декабря один из авторов «Киевлянина» уточнил, будто судьбой Духонина распорядился германский шпион Тауэр (или Тоулер) «из числа 18 немецких офицеров, заседавших в Смольном при обсуждении и исполнении захвата власти большевиками». Издатель «Киевлянина» В. В. Шульгин в своих поздних воспоминаниях утверждал, будто узнал об этом в ноябре 1917 года от некоего приехавшего из Ставки генерала «по медицинской части» [21]. Соратники Духонина, похоже, не разделяли конспирологической версии его гибели [22].

«Матросы отряда Павлова, несмотря на мою попытку с риском [для] собственной жизни, вырвали Духонина и убили, – передал Крыленко 21 ноября (4 декабря) по прямому проводу в Петроград. – Сейчас с трудом поддерживаю порядок. Боюсь самочинных действий. Вызываю войска литовского эшелона» [23].

24 ноября (7 декабря) Николай Крыленко не без смущения сообщал Льву Троцкому: «В связи с убийством Духонина необходимо юридическое оформление дела, акт дознания по моему предложению совершен. Тело отправлено в Киев. Если передать дело судебному следователю, обязательно вскрытие в Киеве, даже вплоть до выкапывания. Предлагаю прекратить дело постановлением государственной власти… Акты дознания достаточно реабилитируют от всяческих кривотолков… но возбуждение дела с обязательными допросами матросов едва ли целесообразно» [24].

Троцкий не мучился сомнениями. «Было бы бессмысленно и преступно передавать дело в руки судебных чиновников старого закала, – ответил он главковерху. – Если необходимо, можете передать дело революционному суду, который должен быть создан демократическими солдатскими организациями при Ставке и руководствоваться не старой буквой, а руководствоваться революционным правосознанием народа» [25].

В свое время лидеры Украинской центральной рады враждовали с Временным правительством, форсируя национально-административное обособление края. Когда этот вопрос был решен, они по существу переняли многие основные параметры внутренней и внешней политики Временного правительства: политическую демократию парламентского типа для всего спектра центро-левых партий, ограниченность и неспешность намеченных социальных преобразований, сохранение союзнических обязательств во внешней политике с непременным, по условиям времени, риторическим добавлением о принуждении к миру и союзников, и противников и так далее [26].

Платонические декларации при фактической пассивности правительства Украинской центральной рады в вопросе о мире поставили его в фокус внимания держав Согласия, которые оказались перед намеченной большевиками неблагоприятной для Запада перспективой скорого выхода России из войны и были заинтересованы в сохранении до весны хотя бы украинской части российского фронта.

В Киев после захвата большевиками Ставки перебрались военные представители союзников. Англия и Франция намекали на возможность обменяться официальными дипломатическими миссиями. Французы предлагали предоставить денежный заем, прислать инструкторов для реорганизации украинских воинских частей, налаживания транспорта и так далее [27]. В киевских правительственных кругах ориентации на Антанту придерживалась Украинская партия социалистов-федералистов, видный деятель которой А. Я. Шульгин возглавлял Генеральный секретариат межнациональных (с декабря 1917 года – международных) дел. На Антанту была также ориентирована Украинская социал-демократическая рабочая партия, представленная в первом составе правительства такими ключевыми фигурами, как председатель Генерального секретариата Винниченко, секретарь по военным делам С. В. Петлюра, секретарь труда Н. В. Порш, секретарь по судебным делам М. С. Ткаченко.

Украинских лидеров не смущала неудача такой политики в масштабах всей страны. Свой край в противоположность вздыбленной революцией Великороссии они намеревались сохранить «оазисом порядка». Однако это благостное пожелание невозможно было осуществить росчерком пера. Край был связан со всей страной единым экономическим, финансовым, коммуникационным пространством и тысячью других нитей, включая близость модели социального, политического поведения населения и прочее. Большевистское руководство лучше это понимало и разными средствами способствовало радикализации настроений и расширению своего влияния на Украине. Оно, в частности, отклонило проект Юго-Западного областного комитета РСДРП преобразоваться в Социал-демократическую партию Украины, чтобы противостоять Украинской социал-демократической партии с ее, по словам киевских большевиков, «шовинизмом… порождающим рознь среди пролетариата» [28].

«Создание особой партии Украинской, как бы она ни называлась… считаем нежелательным. Иное дело созыв краевого съезда или конференции… как обычный съезд нашей партии. Ничего нельзя было бы возразить против наименования области не Юго-Западной, а Украинской», – последовал ответ Якова Свердлова от имени ЦК РСДРП(б) [29].

Единство финансовой системы открывало для Петрограда возможности путем управления денежными потоками влиять на социальную ситуацию на Украине. Поскольку лидеры Украинской центральной рады намеревались выполнять военные обязательства перед державами Согласия, они спешили с формированием украинской армии. Большевистское руководство на первых порах одобрило образование национальных частей, в том числе украинских [30], несмотря на то что Петлюра в своих обращениях к воинам-украинцам, выпущенных 11(24) ноября, призывал их, не считаясь с распоряжениями правительства народных комиссаров, немедленно возвращаться на Украину. С 21 ноября (4 декабря) в край стали прибывать украинизированные подразделения из разных военных округов и фронтов. Только из петроградского гарнизона приехало до 9 тыс. человек [31].

В течение ноября украинизация шла медленнее, чем хотелось Киеву, по ряду объективных обстоятельств: по причине нешуточных транспортных проблем, из-за необходимости заполнять оставляемые украинцами участки фронтов и непростого в человеческом плане процесса украинизации назначенных для этого этнически неоднородных частей. Еще в октябре 1917 года генерал Николай Духонин докладывал в Генеральный штаб: «Прибыла депутация 104 арт[иллерийской] бригады, входящая в состав 34 корпуса, украинизируемого, которая категорически и наотрез заявила о своем нежелании украинизироваться. Вообще Украинский комитет проявляет очень много произвола» [32].

7(20) ноября В. В. Вырубов из Ставки телеграфировал Петлюре: «21 и 28 корпуса, находящиеся на позициях [Северного фронта], получили приказания Украинской центральной рады немедленно отправиться на Украину и, если их не отпустят, то уйти силой» [33]. Энергичный «Большой совет украинцев 21 корпуса», украинские рады отдельных дивизий и сам Симон Петлюра потом рассылали свои требования в разные российские и украинские инстанции [34]. Но в 21-м корпусе служили далеко не только украинцы.

Если они спешили к себе домой, то у остальных «малой родиной» были другие места. Вот что сообщал 29 ноября (12 декабря) в Ставку о причинах задержки один из командармов: «Перевозке 21 корпуса [на] Юго-Западный фронт не встречается препятствий, но полагал бы раньше закончить украинизацию 21 корпуса, для чего нужно спешно опубликовать соглашение Ставки с Радой, чтобы все войска знали и все украинцы возможно скорее пополнили этот корпус. Корпус, конечно, необходимо заменить другим, с Юго-Западного фронта» [35]. О том же речь шла в сводке о положении на Северном фронте: «Настроение [21] корпуса очень нервное. Конфликт с Радой рассматривается массами как разногласия верхов. На вооруженное столкновение массы не пойдут» [36]. Однако локальные стычки имели место.

В некоторых случаях украинизация повела к фатальным в военном отношении последствиям. Так, развал обороны Ревельского укрепленного района начался с требования Украинской революционной рады в середине ноября, чтобы комендант крепости отпустил всех великороссов из находившейся там украинизированной дивизии в месячный отпуск, что послужило массовому самовольному уходу солдат по домам. Украинцев же осталось так мало, что некому было обслуживать батареи даже одного артиллерийского полка дивизии [37].

Политики Центральной рады спешили сформировать национальную армию, считая ее одним из основных атрибутов и гарантий государственности. Между тем сама эта государственность была провозглашена односторонним актом и не получила никакого международно-правового оформления – ни признания другими государствами, ни установления границ путем согласованного размежевания с соседями, в том числе с Великороссией. Последнее и не значилось в повестке украинской политики по причине непризнания большевистского правительства в Петрограде, от которого ожидали лишь беспрепятственного пропуска украинизированных частей и так далее.

Большевистское руководство первым взялось за выяснение положения, приступив к делу с постановления Совнаркома от 16(29) ноября, и заявило в печати о намерении передать украинскому народу его исторические ценности, вывезенные главным образом при Екатерине II. Вопрос о возвращении национальных реликвий рассматривался как предлог для начала контактов с Киевом, о чем свидетельствовала заключительная фраза постановления: «Решение… непреклонно будет приведено в действие после обмена мнениями с Украинской радой» [38].

На следующий день, 17(30) ноября, состоялся разговор наркома по делам национальностей И. В. Сталина по прямому проводу с Н. В. Поршем. Разговор проходил при участии члена Киевского областного комитета РСДРП(б) С. С. Бакинского (Л. М. Бернгейма).

Порш представился как член ЦК Украинской социал-демократической партии и предложил обменяться мнениями в партийном порядке, что должно было подчеркнуть сохранение линии Центральной рады на непризнание советского правительства. Сталин, напротив, заявил, что имеет полномочия народных комиссаров на обсуждение государственных проблем. Порш охарактеризовал Раду как орган высшей власти республики, отведя будущему Украинскому учредительному собранию лишь функцию принятия конституции, и акцентировал признание Радой «федеративной связи с общегосударственным организмом России». Руководить этим «организмом», по его словам, должна вся организованная демократия при социалистическом центральном правительстве, опирающемся на правительства новопровозглашенных республик и областей, которые следует безоговорочно признать.

Сталину было что возразить собеседнику. Для начала он заметил, что взгляды большевиков по национальному вопросу известны («читайте резолюцию Апрельской конференции»), но поднятые Поршем темы подлежат государственному решению. В связи с этим он заявил, что уполномочен представить точку зрения советского правительства, которое избрано Вторым Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов и именно потому является центральной властью. Крупным «козырем» в подтверждение сказанного стало вдобавок его сообщение о принятии накануне, 15(28) ноября, Чрезвычайным съездом Советов крестьянских депутатов решения об объединении Исполнительного комитета крестьянских депутатов с ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, а также согласие левых эсеров создать с большевиками правительственную коалицию.

Это фактически убило идею Народного совета – организации, которой сторонники «однородно-социалистического правительства» хотели заменить ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, включив в Народный совет делегатов Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, а также представителей городских дум и прочих несоветских учреждений. В числе других достижений советской власти Сталин выделил, что за нее стоит девять десятых фронта, что военные операции уже временно остановлены и ожидаются переговоры о перемирии, завершив этот перечень скромно сделанным сообщением относительно передачи украинских реликвий.

Говоря о позиции Совнаркома в украинском вопросе, нарком, исходя из последних федералистских деклараций Рады и давней автономистско-федералистской концепции украинских лидеров, заверил, что автономия должна быть «полной, не стесненной комиссарами сверху. Не может быть никакой опеки, никакого надзора над украинским народом». Относительно же преобразования России на началах федерации заметил, что «воля нации выявляется через национальное Учредительное собрание», – если оно выскажется за федеративную республику, то правительство не станет возражать, добавив при этом, что «власть в крае, как и в других областях, должна быть в руках всей суммы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, включая сюда и организации Рады».

Представив таким образом позицию Совнаркома в вопросах государственного устройства, власти и в национальном, Иосиф Сталин прямо спросил, можно ли рассчитывать на благожелательное отношение Рады ко всему сказанному. Порш в порядке личного мнения, заметив при этом, что его партия занимает руководящее положение в Раде, а сам он является членом правительства, высказался в пользу сотрудничества, но «при организации центрального органа демократии» на изложенных им ранее началах.

Вслед за этим возник вопрос о противодействии властей Центральной рады плану Киевского областного комитета большевиков созвать съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины для избрания нового состава Рады. Бакинский пожаловался на притеснения местных советов со стороны администрации Рады, не преминув в связи с этим заметить, что «по конструкции и по составу Рада далеко не демократическое учреждение».

Сталин охотно присоединился к такому определению, добавив к нему неотразимый довод. «Центральная рада, – сказал он, – сверху присоединяет к себе все новые и новые губернии, не спрашивая жителей… хотят ли они войти в состав Украины. В таких случаях вопрос должен и может быть решен лишь самим населением путем опросов, референдума и проч. Центральная рада этого не делает, а совершенно произвольно и сверху аннексирует новые губернии…»

Порш возразил, что по составу Украинская центральная рада подобна Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и что екатеринославский, харьковский и херсонский крестьянские съезды высказались за присоединение к Украине. Впрочем, при публикации содержания этого обмена мнениями в органе украинских социал-демократов «Робітнича газета» редакция сочла за лучшее исключить обличительные пассажи Бакинского и Сталина. Полностью текст был напечатан через десять лет [39].

Результат своих переговоров Сталин, по-видимому, счел обнадеживающим и в записке, помеченной «18 ноября, 3 ч. дня. К сведению председателя СНК т. Ленина», потребовал срочного обсуждения среди нескольких других тем «вопроса об Украине и Раде» [40].

Вопрос обсуждался на заседании, открывшемся в семь часов вечера 19 ноября (2 декабря). С докладом выступил Г. Л. Пятаков, совсем недавно – секретарь Киевского комитета большевиков. В дополнение прозвучал доклад Сталина «Об Украине и Раде». Содержание обоих выступлений в документах Совета народных комиссаров не зафиксировано. Постановление же гласило: «Поручить Сталину создать 20 ноября утром особую комиссию, которая должна всесторонне выяснить положение дел, переговорить по прямому проводу, выдвинуть кандидата на пост уполномоченного для поездки на Украину и т. д.» [41].

В это время киевские политики тоже обсуждали итоги разговора Порша со Сталиным. Волнения им добавили еще и свежие сообщения о временной остановке военных действий на отдельных фронтах. Настроения поляризовались… 19 ноября (2 декабря) представители российских социал-демократов-меньшевиков и бундовцы потребовали чрезвычайного заседания Малой рады, обвиняя Порша в отступлении от официального решения Центральной рады о непризнании Совнаркома и в переходе на позиции большевиков относительно немедленного заключения мира. С другой стороны, левый украинский социал-демократ Е. В. Неронович зачитал резолюцию Всеукраинской рады войсковых депутатов с требованием к Генеральному секретариату немедленно приступить к разрешению вопроса о мире в согласии с народными комиссарами и демократами других частей России. Оратор заметил при этом, что Совнарком показал себя гораздо более реальным правительством, чем мифические величины будущей федерации [42].

Малой раде действительно пришлось на заседании 21 ноября (4 декабря) принять постановление об участии своих представителей в делегации от Юго-Западного и Румынского фронтов для переговоров о перемириях и об обращении с предложением мирных переговоров к союзным государствам и к противникам [43]. Кроме того, в принятом документе по-прежнему демонстрировалось намерение привести в исполнение свой утопический государственный проект и потому утверждалось, «что дело мира от имени всей Российской Республики может вести лишь центральный социалистический орган федеративной власти».

При этом признавалось, что попытки создания такого органа пока не удались, но выражалась уверенность, что «такая власть может сложиться лишь в процессе осуществления мира». Предполагаемым сепаратистским партнерам по федерации 23 ноября (6 декабря) было направлено приглашение Генерального секретариата прибыть в Киев для обсуждения поставленных вопросов [44]. О присоединении представителей Украинской центральной рады к проходившим как раз в те дни в Бресте переговорам о перемирии речи не было [45]. Напротив, возникло намерение не только самостоятельно, от имени Рады вести переговоры, но и обособиться в военном отношении, вычленив из общероссийского отдельный Украинский фронт, как говорилось при обсуждении, – «для лучшего претворения в жизнь дела временного перемирия и для защиты Украины» [46].

Симон Петлюра 23 ноября (6 декабря) на исходе дня известил по прямому проводу Николая Крыленко о выводе Юго-Западного и Румынского фронтов из-под управления Ставки для объединения их в самостоятельный Украинский фронт, после чего предложил начать «деловые разговоры» о перемирии и положении на фронте [47].

Советский главковерх ограничился коротким возражением, что «знает только один фронт, за который ответственен», а «для согласования действий» передал текст уже подписанного советской делегацией договора о перемирии, добавив при этом, что не чинит препятствий перемещению украинских войск [48]. Для дальнейших контактов с Киевом он из Ставки запросил инструкций правительства. Инструкцию изложил Лев Троцкий 24 ноября (7 декабря) в три часа дня.

Тем временем как раз в этот день газета «Правда» вышла с материалом, содержавшим все то, что Сталин изложил Поршу 17(30) ноября. При этом Порш вовсе не упоминался в качестве участника переговоров. В публикации было сказано, что накануне, то есть 23 ноября (6 декабря), другой киевский собеседник наркома «товарищ Сергей Бакинский вел продолжительную беседу с… товарищем Сталиным». Напечатанный текст был разбит на части, каждая со своим заголовком. После первых двух – «Об Украинской республике» и «О власти на Украине» – значилось то, ради чего, очевидно, и была в таком виде предпринята публикация и о чем прямо не было сказано в переговорах 17(30) ноября. Под рубрикой «Совещание Рады и Совета Народных Комиссаров» говорилось, что вышеназванные вопросы представляют широкое поле для соглашения и потому «желательно устроить совещание представителей Центральной Рады и представителей Совета Народных Комиссаров».

Переданное в такой форме приглашение киевским лидерам к диалогу и согласию разминулось по времени с их решением о разделении фронта. Ясно, что после подобного акта отчуждения тон петроградского правительства не мог не измениться. Появились и другие важные обстоятельства, и другое лицо выступило от имени Совета народных комиссаров. Лев Троцкий в упомянутой инструкции для Николая Крыленко более резко, чем Иосиф Сталин, обозначил неприятие абстрактно-демократической риторики политиков Центральной рады и перевел стрелки в область социально-классовой проблематики как источника противоречий между Петроградом и Киевом.

Он заявил, демонстративно адресуясь лишь к украинским трудящимся массам, что они «на деле должны понять, что общероссийская Советская власть не будет чинить никаких затруднений самоопределению Украины, в какие бы формы это самоопределение окончательно ни вылилось… Но мы считаем необходимым открыто показать… противоречие социалистической политики Советской власти и буржуазной политики Центральной Рады, которая фактически становится – может быть против воли некоторой своей части – правительством имущих классов на Украине. Не намереваясь ни в малой степени навязывать свою волю украинскому народу, Совет Народных Комиссаров. готов всеми зависящими от него средствами поддерживать Советы украинских рабочих, солдат и беднейших крестьян в их борьбе против буржуазной политики нынешних руководителей Центральной Рады».

Двумя днями ранее Ленин говорил на Всероссийском съезде военного флота: «Мы скажем украинцам: как украинцы вы можете устраивать у себя жизнь, как вы хотите. Но мы протянем руку украинским рабочим и скажем им: вместе с вами мы будем бороться против вашей и нашей буржуазии» [49]. Такова была позиция большевистского руководства.

В полученной Крыленко от Троцкого инструкции содержались и указания по уже возникшим вопросам отношений в военной области. Троцкий одобрил установку главкома «не чинить никаких политических препятствий передвижению украинских частей с севера на юг», поручил учредить при Ставке представительство украинского штаба. Вопрос о едином Украинском фронте нарком, ставя под сомнение способ образования Украинской народной республики, предложил считать открытым «до определения воли всех заинтересованных областей демократическим путем» [50].

Услышав все это в разговоре с Крыленко по прямому проводу вечером того же дня, Петлюра сразу парировал обвинение в буржуазности Центральной рады, заявив, что она «сконструирована на принципе делегирования всех краевых центров революционной демократии», и, исходя из этой формулы, поинтересовался, не рассчитывая на ответ, против кого будет направлена обещанная Совнаркомом борьба. На предложение прислать в Ставку украинского представителя он выдвинул встречное – о взаимном представительстве при штабах и особо подчеркнул, что не стоит оставлять открытым вопрос об образовании отдельного Украинского фронта, так как он «предрешен» правительством Центральной рады [51].

При всех выявившихся в этом разговоре и акцентированных обеими сторонами расхождениях был вопрос, в котором большевистское руководство рассчитывало на понимание и хотя бы пассивное содействие Киева. Он касался казачьих областей, особенно Донской. Область войска Донского включала значительную часть Донецкого угольного бассейна, давала контроль над хлебными ресурсами юга России и транспортировкой каспийской нефти. Отделение такого края было само по себе болезненно для российского центра.

Кроме того, на Дон стали стекаться военные и политические лидеры антибольшевизма. Атаман войска Донского Алексей Каледин стал известен своим политическим выступлением с призывом «немедленно и резко поставить предел… расхищению государственной власти центральными и местными комитетами и советами» [52] еще на Государственном совещании в августе 1917 года. Вскоре он приступил к осуществлению этого призыва, введя 2(15) ноября в области военное положение. В Донбассе и других промышленных центрах, где еще до Октября утвердились Советы рабочих и солдатских депутатов, были размещены воинские части, закрывались рабочие организации, их активисты увольнялись с работы и вместе с семьями высылались за пределы области в семи– и даже трехдневный срок. Делегации донецких горняков искали защиты в Петрограде и Киеве. Политики Центральной рады, рассматривавшие донское правительство в качестве потенциального партнера в будущей федерации, старались его урезонить переговорами и уговорами, что не слишком помогало. Эпицентром напряженности как раз в те дни стал самый крупный город области – Ростов.

Во время Октябрьского переворота в Ростовском совете преобладали сторонники «однородной социалистической власти». Они тогда заменили образованный большевиками Военно-революционный комитет Комитетом объединенной демократии, который вступил в контакт с Алексеем Калединым, что позволило атаману в соответствии со своими политическими представлениями по-военному распоряжаться в городе. Это в свою очередь вызвало возмущение трудовых низов. Совнарком был кровно заинтересован в их поддержке, но не имел для этого прямого доступа на Дон. Правда, солидарно с ростовскими рабочими выступили моряки Черноморского флота. Донское правительство расценило это как нарушение суверенитета своей республики и окольными путями, через Ставку, по этому поводу заявило протест Совнаркому.

Комиссар казачьих войск при Ставке Шапкин вручил Крыленко документ, в котором говорилось, что «22 ноября в Таганрогский порт вошло несколько вооруженных траллеров, посланных Черноморским флотом против Донского войскового правительства… другой отряд направился к Ростову… захватил в гирлах Дона одну груженую баржу… и увел ее неизвестно куда. Кроме того, из самых разнообразных источников поступают известия о том, что против Дона собираются войска с севера… чтобы установить на Дону господство принципов социал-демократов большевиков» [53].

Похоже, все описанное было местной инициативой черноморских моряков, сделавшейся известной в Петрограде задним числом. Во всяком случае, матрос В. В. Роменец, ставший «главным народным комиссаром Черноморского флота», лишь 23 ноября (6 декабря) проинформировал Совнарком о своем избрании на эту должность и в последующие дни сообщал о поднявшемся на флоте «возбуждении против калединской авантюры» и о том, что местными «высшими демократическими организациями были приняты кое-какие меры, чисто демонстративные. В настоящее время посылается еще флотилия в Азовское море, но уже предвидится и столкновение… прошу сообщить… товарищи, что в этом плане предпринято с Вашей стороны, а также как действовать и что предпринимать в дальнейшем Черноморскому флоту, ибо страсти разгораются… я не имею никаких от Вас распоряжений. Быть может мы… и ошибаемся, хотя и думаем, что нет».

В следующей телеграмме, на этот раз в Ставку, Роменец сообщал: «Посланы особые отряды с делегациями во главе для морального воздействия на массу, угоревшую от обещания реакционера. Одна из таких делегаций арестована Калединым. Каледин телеграфировал ультиматум, что Черноморский флот отнюдь не должен вмешиваться в распоряжения автономной области и дела войскового правительства… По последним сведениям с Дона, обострение увеличивается. Телеграфируйте, что предпринимать и как действовать» [54]. Предписание Совнаркома главному комиссару Черноморского флота последовало 26 ноября (9 декабря): «Действуйте со всей решительностью против врагов народа. Не дожидаясь никаких указаний сверху» [55]. А накануне, 25 ноября (8 декабря), Ростовский совет восстановил Военно-революционный комитет, который возглавил борьбу рабочей Красной гвардии за изгнание казачьих войск из города.

Троцкий, узнав со слов Крыленко о переданном Шапкиным протесте донского правительства, не стал отрицать намерения вмешаться. Он с возмущением поведал о введении военного положения на Дону и об установленных калединцами в Ростове на крышах терроризирующих город пулеметах, о связи Каледина с монархистами, о захвате власти в Оренбурге казачьим генералом А. И. Дутовым и так далее. Нарком сообщил о решении «не входить ни в какие переговоры с контрреволюционными заговорщиками… одним ударом положить конец преступным действиям калединцев и корниловцев… контрреволюционному мятежу Дутова». Он предложил Крыленко «немедленно двинуть по направлению к Москве, Ростову-на-Дону и Оренбургу такие силы, которые, не колебля нашего фронта, были бы достаточно могущественны, чтобы в кратчайший срок стереть с лица земли контрреволюционный мятеж казачьих генералов и кадетской буржуазии» и поручил для этого «запросить Украинскую Раду, считает ли она себя обязанной оказывать содействие в борьбе с Калединым или же намерена рассматривать продвижение наших эшелонов на Дон как нарушение своих территориальных прав».

Одновременно главковерху поручалось пригласить представителя Украинской народной республики в состав «общероссийской мирной делегации», которая после объявленного 22 ноября (5 декабря) перерыва должна была продолжить переговоры о перемирии с государствами Четверного союза [56]. Крыленко в вечернем разговоре 24 ноября (7 декабря) попросил у Петлюры «ясного и точного» ответа на поставленный вопрос о пропуске советских войск на Дон. Но генеральный секретарь уклонился, заметив, что «вопрос о том, что происходит на самом Дону следует проверить, дабы не вызвать лишних, а м[ожет] б[ыть] и опасных конфликтов», и переключился на другие темы, пообещав сообщить решение Генерального секретариата по окончании проходившего как раз в тот момент его заседания [57].

Генеральный секретариат по докладу Петлюры постановил отказать в пропуске советских войск и решил искать соглашения с донским правительством, ссылаясь на будто бы полученные от Каледина обещания прекратить преследования донецких шахтеров [58]. На самом деле в разговоре с Поршем по прямому проводу, опубликованном 17(30) ноября, член войскового правительства Поляков отрицал притеснения рабочих и советовал не доверять их жалобам, утверждая, что применяются лишь оборонительные меры против анархических элементов [59].

Петлюра со своей стороны заверил Крыленко, что в Екатеринославской губернии (к ней в то время административно принадлежала часть угольного бассейна) казачьи войска будут заменены украинскими [60], что, конечно, не могло удовлетворить Петроград. Так завязался первый узел конфликта. Генеральные секретари не спешили реагировать на предложение направить своих представителей в Брест, уточняя, в какую делегацию их пригласили – по заключению мира или перемирия [61]. Как видно, они рассчитывали на согласованное выступление с правительствами отделившихся республик и областей, которым направили свое собственное предложение, в конце концов так и оставшееся без ответа. Лишь 28 ноября (11 декабря) после дополнительного напоминания из Ставки начальника штаба М. Д. Бонч-Бруевича правительство Центральной рады назначило на переговоры о перемирии не делегатов, а наблюдателей «для информации и контроля, чтобы перемирие было заключено по возможности в соответствии с нашей платформой и не во вред Украинской Народной Республике» [62].

Конференция по перемирию возобновилась 29 ноября (12 декабря). Украинские наблюдатели – депутат Украинской центральной рады, украинский социал-демократ Н. Г. Левицкий, молодой лидер Национально-революционной партии, член Малой рады Н. М. Любинский и капитан Г. В. Гасенко, адъютант генерального секретаря по военным делам Петлюры, прибыли в Двинск, к пункту перехода через линию фронта, 1(14) декабря, накануне завершения переговоров.

В сделанном позже докладе своему правительству Левицкий пожаловался, будто петроградские делегаты умышленно не стали дожидаться киевлян, чтобы разом прибыть в Брест, а затем Л. Б. Каменев якобы передал по прямому проводу в Двинск, что украинцам и вовсе «нечего ехать в Брест» [63]. Однако, согласно записи этого разговора на телеграфной ленте, Каменев приветствовал присоединение украинских представителей к советской делегации, ожидавшей их еще в Петрограде, и сообщил, что 2(15) декабря переговоры скорее всего завершатся. Из этого Левицкий сам сделал вывод: «Я Вас понял в таком смысле, что наша поездка [в] Брест будет запоздалой, так как мы успеем приехать после подписания перемирия и быть может, я думаю, нет необходимости совершать эту поездку. Нам важно знать подробные условия перемирия и с тем мы можем уехать» [64]. Каменев и Иоффе тут же изложили основные параметры действительно подписанного в названный срок, 2(15) декабря, перемирия и сообщили, что после короткого перерыва, практически – до 9(22) декабря, должны начаться переговоры о мире. Украинцы, посоветовавшись между собой, 3(16) декабря все-таки прибыли в Брест, чтобы выяснить важные для них вопросы, в частности, распространялось ли на украинизированные части условие о непереброске войск с одного фронта на другой.

Правительства центральных держав до тех пор не принимали во внимание Украинской народной республики в качестве субъекта переговоров. Но прибывших в Брест посланцев Киева командующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский и его начальник штаба генерал-майор М. Гофман, возглавивший на переговорах о перемирии все делегации Четверного союза, с интересом расспросили о состоянии и составе украинской армии: дисциплине, боеспособности, настроении и даже форме. Австрийцы интересовались позицией правительства Украинской республики в вопросе о Восточной Галиции и Северной Буковине, чье русинское (украинское) население настойчиво требовало от Вены расширения своих национальных прав [65].

Турки напомнили о принадлежавшем им суверенитете над пресловутыми и столь заманчивыми черноморскими проливами. Украинские представители, согласно их докладу Генеральному секретариату, заявили делегатам Четверного союза о непризнании Совнаркома правомочным заключать мир от имени всей России, на что немцы, желая по всей форме прояснить статус объявившегося нового государства, заметили, что не имеют официального уведомления о создании Украинской народной республики, потому должны считать делегатов от Совнаркома представителями всей России, и, только получив из Киева официальное свидетельство украинской государственности и украинскую декларацию о мире, они не станут обсуждать с советскими делегатами проблем, затрагивающих Украину [66].

С этими данными украинцы, оставив наблюдателем в Бресте Любинского, вернулись в Киев за инструкциями. Немцы же, генерал Гофман и представитель внешнеполитического ведомства посланник Ф. Розенберг, согласно сообщению в Вену члена австро-венгерской делегации посла К. Мерея, стали на ту точку зрения, что украинцев следует допустить к переговорам [67]. (После поражения Германии в войне Украина, по словам эмиссара Украинской народной республики в Берлине, «перестала быть там популярной как один из неудачных экспериментов императорского правительства». Тем не менее генерал Гофман в публичных выступлениях без стеснения говорил, что это он в критическом для Германии положении «выдумал Украину» [68].)

Это мнение нашло подтверждение на совещании рейхсканцлера Г. Гертлинга с представителями парламентских партий 7(20) декабря. В выступлении статс-секретаря ведомства иностранных дел Р. Кюльмана, которому предстояло возглавить германскую делегацию на переговорах о мире, оно было сформулировано так, чтобы исключить какие-либо обвинения во вмешательстве во внутренние дела России, ибо федералистские декларации Украинской народной республики не позволяли считать ее полностью самостоятельным государством. «Императорское правительство намерено признать независимость Финляндии и Украины лишь в том случае, если такое признание последует со стороны русского правительства», – заявил Кюльман [69].

В Киеве, конечно, этого осложняющего обстоятельства пока не знали. Но там не было еще и готовности к немедленному миру с Четверным союзом. Напротив, в Генеральном секретариате преобладали украинские социал-демократы и социалисты-федералисты, не оставлявшие мысли занять место в ряду западных демократий – держав Согласия. Для этого следовало поддерживать боеспособность фронта хотя бы в той части, которая пролегала вдоль территории Украины. Отсюда – провозглашение самостоятельного Украинского фронта под началом командовавшего Румынским фронтом генерала Д. Г. Щербачева, который имел возможность действовать в полном контакте с союзническими военными миссиями. С точки зрения политиков Центральной рады, неприемлемым представлялся также переход к большевикам Верховного командования. Был, очевидно, расчет и на то, что с образованием самостоятельного фронта дислоцированные там части проще будет преобразовать в национальную украинскую армию.

«События, которые произошли в Ставке Главковерха, нарушили оперативную связь фронтов, что угрожает украинской территории опасностью из-за всяких возможностей вплоть до подписания мира», – такой невразумительной фразой начиналась резолюция Генерального секретариата от 23 ноября (6 декабря) о создании Украинского фронта [70]. Кроме всего прочего, в ней ложным было утверждение о нарушении оперативной связи Ставки и фронтов. При всем драматизме ситуации командные должности в Ставке и на фронтах занимались генералами и высшими офицерами, выполнявшими свой профессиональный долг согласно предписаниям о полевом управлении войсками в военное время. Нарушение этого порядка началось именно с вторжения украинских властей в непосредственное управление фронтами и их важнейшими подразделениями. Так, Симон Петлюра, минуя фронтовое командование, стал отдавать приказы службе военных сообщений, внося, по словам обратившегося к нему 29 ноября (12 декабря) начальника штаба М. Д. Бонч-Бруевича, «дезорганизацию и путаницу» [71].

Представитель Генерального секретариата на Юго-Западном фронте И. И. Красковский 24 ноября (7 декабря) предпринял демарш против исполнявшего должность командующего фронтом генерала Н. Н. Стогова за переданное им по армиям распоряжение о прекращении огня. «Я не политик, между тем войска разделены на признающих 1) правительство народных комиссаров; 2) не признающих их; 3) признающих лишь Раду и 4) казаков, признающих лишь свои войсковые правительства», – писал генерал по этому поводу главковерху, подчеркивая серьезность положения, при котором воинские приказы потеряли силу [72].

Вскоре обнаружилось, что провозглашение Украинского фронта не привело к сплочению частей и повышению их боеспособности. Напротив, на Румынском фронте целая 8-я армия не признала своей принадлежности к Украинской народной республике. Чрезвычайный съезд Юго-Западного фронта, состоявшийся 18–24 ноября (1–7 декабря), хотя и направил приветствие властям Украинской республики, но не согласился с переходом в их подчинение, а в вопросе о политической власти высказался за Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов в центре и на местах [73]. Обеспокоенный положением на передовой генерал Стогов телеграфировал в Киев, что «русские части угрожают бежать с Украинского фронта. Катастрофа не за горами» [74]. По данным работавших в армии большевиков, в войсках Румынского и Юго-Западного фронтов этнических украинцев насчитывалось самое большее одна треть [75].

Правительству Центральной рады нечего было предложить неукраинцам-окопникам, чтобы задержать их на позициях, кроме строгого напоминания об их долге «добросовестно и честно выполнять свои обязанности по охране Украинского фронта» [76]. Зато в тыловых частях и гарнизонах, где среди военнослужащих царил такой же разброд, генеральные секретари решили провести чистку по этническому признаку, тем более что они долго тешили себя представлением о большевизме как чисто русском явлении, якобы чуждом украинцам. Немало большевизированных подразделений скопилось в Киеве, где они смыкались в идейно-политических предпочтениях с Советом рабочих и солдатских депутатов и его Красной гвардией. Впрочем, все вместе они, по данным украинского исследователя, к концу ноября 1917 года располагали еще вдвое меньшими силами, чем находившиеся там же украинские войска.

При этом Киевский комитет большевистской партии отклонил предложение некоторых своих членов о вызове в город большевизированного 2-го гвардейского корпуса, потому что рассчитывал победить в политической борьбе на Всеукраинском съезде Советов, назначенном на 4(17) декабря. Однако украинские власти, заранее начав ликвидацию отрядов Красной гвардии и аресты выборных командиров воинских частей, спровоцировали комитет на решение предъявить Генеральному секретариату ультиматум [77] и опередили большевиков, проведя до истечения срока ультиматума, в ночь с 29 на 30 ноября (12–13 декабря), разоружение и вывоз за пределы края пробольшевистски настроенных неукраинизированных частей без оружия, в том числе без принадлежавших им 380 артиллерийских орудий и другого имущества.

Большевистская пропаганда заклеймила случившееся как шовинистический акт и оскорбление воинской чести. «Мы отправляли украинцев петроградского гарнизона на Украину с музыкой и оружием, – говорилось в приказе Николая Крыленко по армиям от 16(29) декабря 1917 года. – Мы братски делились с ними оружием. Рада с нашими товарищами поступила так, как поступают немцы с военнопленными, если не хуже. Как арестантов, как грабителей с большой дороги отправила их под конвоем на вокзал… голых и босых она их выгнала из Киева» [78].

Одновременно с киевскими событиями в Одессе Украинская рада 29 ноября (12 декабря) запретила отправку на Дон против Каледина отряда Красной гвардии и матросов. В ответ красногвардейцы и присоединившиеся к ним солдаты захватили автомобили украинских добровольцев-гайдамаков – разгорелся настоящий бой, в котором было убито до 300 красногвардейцев вместе с их командиром и четырьмя гайдамаками [79]. Вслед за этим украинские власти и в других городах попытались ликвидировать Красную гвардию, в некоторых распустили Советы, разоружили ряд гарнизонов и частей – тех, которые не выполнили приказ Симона Петлюры об увольнении солдат-неукраинцев. Такой приказ был отдан по всему Одесскому военному округу, что, по документам Ставки, окончательно «запрудило дороги и ослабило резерв», а с социально-политической точки зрения только пополнило ряды растекавшихся по Украине лишенных средств к существованию, на все готовых люмпенов. При этом части, признавшие власть Украинской центральной рады, украинское командование стало перемещать с внешнего фронта к северным и восточным пределам Украинской республики [80].