Книга Беглый огонь онлайн - страница 10

Глава 10

Стоит только закрыть глаза, и я вижу, как по песку, удаляясь, идет девушка. На ней легкое платьице, ветер играет волосами… И цвет волос переменчив… Солнечные лучи словно перебирают пряди, делая их то светло-русыми, то золотистыми, то каштановыми… Девушка босиком, и я слышу шуршание песка под ее ступнями… Фигурка ее почти невесома в лучах, волны прибоя подбегают к ногам и ласкаются белыми курчавыми щенками…

Лека выросла. В ее новом, совсем взрослом мире места мне не нашлось. И она исчезла, растворилась на просторах великих американских равнин, будто мираж… Но теперь это не вызвало у меня ничего, кроме усталой грусти: невозможно любить мираж. Или… Или мы все, живущие на этой земле, любим лишь созданные нашим воображением миражи, фантомы?..

 
Мы встретились в таком просторе
в таком безмолвии небес,
что было чудом из чудес
пересеченье траекторий…
 

Как бы ни было жалко, но… Двум редким птицам не усидеть в одной клетке, даже если она величиной с мир…

 
Мы с удивленьем вдруг открыли,
что птица птице не под стать:
стремительные наши крылья
в полете могут нам мешать…^[2]
 

Кассета крутится, мелодия сменяет мелодию… За-крываю глаза…

…Я бегу по пустыне. Под ногами камни, красные, раскаленные испепеляющим солнцем. И еще – они отливают золотом. Чистым червонным золотом. А солнце неправдоподобно быстро поднимается в зенит, и вот уже все пространство вокруг сияет.

Эльдорадо… Золотая долина, устеленная тысячами стреляных латунных гильз… Золотая долина, превращающая плоть солдат удачи, этих старателей смерти, в чистое червонное золото, в чей-то яркий, порочный и недолговечный, как век мотылька, успех, в чью-то мирскую славу, в чье-то бесчестие…

Мир вокруг становится нестерпимо-белым, и весь его жар концентрируется на единственной чужеродной точке: на мне. Я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу, и я успеваю понять, что, как только коснусь ее – мгновенно обращусь в пар, в пустоту, в ничто… Тяжкое удушье сковывает мозг, и сил избежать падения уже нет…

– Вам нехорошо?

– Что?

Раскрываю слипшиеся веки. Ну да, я заснул, уронив голову на руки. Заснул в забегаловке, убаюканный хриплым баритоном неведомого певца.

Рядом с моим столиком стоит та самая девушка, что скромно наливалась красным вином в укромном уголке. Ее огромные серые глаза смотрят на меня встревоженно, а я – улыбаюсь. Как славно, что о тебе хоть кто-то тревожится, как славно, что эта девочка еще не разучилась тревожиться хоть за кого-то, кроме самой себя.

– Вам нехорошо? Вы стонали.

– Я уснул.

– Извините. – Девушка как-то сникла разом. – Я не хотела вас потревожить. Извините. – Она тихо повернулась и пошла туда, в сводчатые сумерки подвальчика, за свой пустынный столик, к зеленой бутылке, в которой еще оставалось вино.

Я же плеснул себе джина, тоником разбавил совсем уж символически, выпил. «Я пью один, со мною дру-га нет…»

 
Если радость на всех одна,
На всех и беда одна.
Море встает за волной волна
И за спиной спина.
Здесь, у самой кромки бортов,
Друга прикроет друг.
Друг всегда уступить готов
Место в шлюпке и круг^[3].
 

Путь к причалу… А где он теперь, этот причал? Снова закрываю глаза. И темные своды питейного подвала исчезают, вместо них – блеклое, распухшее от жары небо и серо-коричневые камни под ногами. Вокруг – горы…

…Я бегу вверх по тропе. На плечах – раненый Дима Крузенштерн. У него перебиты, посечены осколками обе ноги. Ступни замотаны на скорую руку, но кровь сочится: бинты местами совсем побурели. Схожу с тропы и аккуратно опускаю раненого на землю. Достаю пластмассовую аптечку, из нее – шприц-стручок, укалываю в бедро прямо через штанину. Дима открывает глаза:

– Хорошо гуляем. Горы, свежий воздух…

А взгляд – мутный от боли.

– Потерпи, Круз…

Дима пытается улыбнуться потрескавшимися губами:

– Буду.

А через два часа я снова укладываю его между камней. Димино лицо серо от боли и пыли. Разрезаю бурые бинты. Вместо ступней – распухшее, в черных сгустках крошево. Плескаю на грязную рану оставшейся водкой из фляги, присыпаю антибиотиком из облатки, прикладываю марлю, затягиваю.

– Дрон, что там?.. – спрашивает очнувшийся Дима.

– Осколок, сволочь… – вру я, глядя в землю. – Потерпи, сейчас.

Открываю аптечку. Пусто. Обезболивающие кончились. Набираю шприц из ампулки с надписью «вода для инъекций». Укалываю в бедро:

– Ну вот, скоро полегче станет.

Димыч пытается улыбнуться сквозь намертво закушенную губу:

– Уже легче.

Подхватываю Круза на плечи, в глазах мутно от жары и усталости. Нужно бежать. Вперед и вверх. Только вперед и вверх. Иначе ничего не будет. Ни жары, ни усталости. Ничего.

– Держись, Димыч.

Зрачки у Круза расширены, он произносит едва слышно:

– Буду.

Я поднимаюсь вверх по тропе. Только вперед и вверх…

…Открываю на мгновение глаза, опрокидываю в себя стаканчик джина и снова укладываю голову на руки. В мире воспоминаний ничего радостного, но в окружающем меня – хуже. В нем – вообще ничего.

«Я пью один, со мною друга нет…»

Меня наконец настигает видение, не отпускающее мою усталую память уже месяц, возвращающееся с монотонным постоянством работающего поршня и перемалывающее потихоньку волю к жизни…

…Дима, прихрамывая, идет к автомобилю. Улыбается беззаботно выглядывающим с балкона жене и дочкам, машет им рукой… Отворяет дверцу. Садится. Водитель запускает стартер. И тут… Автомобиль разбухает, начиненный огнем, и разваливается в пламени разрыва. Звука я почему-то никогда не слышу. Вижу лишь белые от ужаса глаза Тамары, закрывающей ладошками глаза Димкиным дочуркам… Нет, я не видел этого взрыва. Просто так я себе его представил.

Диму Крузенштерна убили больше месяца назад.

Я тогда сидел безвылазно в дальней деревеньке под Москвой и страдал от тупости и ничегонеделания… Дима там меня спрятал, как раньше спрятал в Штатах. Задача была проста, как апельсин: пересидеть какое-то время, пока московские мои приключения не забудутся «могучей кучкой» новых царевых шутов да окольничих, пока не изгладится из оперативной памяти узкого круга ограниченных лиц моя скромная, как статуя вождя в горкомовском скверике, фигура… Мы оказались завязаны в очень скверную историю, связанную с вечной жес-токой борьбой за русский престол. Который не терпит обязательств ни перед кем. Мы победили. Кто-то – проиграл. Этот «некто» потребовал компенсаций. Ему нужны были головы. Скромный утешительный приз проигравшему Большую Гонку за власть и золото. Вернее, один из ее этапов.

Финт удался: меня забыли. Тем более за очередным накатившим на страну громадьем судьбоносных планов сие было не мудрено. Благо велика Россия и делить ее не переделить.

После моего возвращения из Штатов мы и увиделись лишь однажды. По настоянию Круза дома я появляться не стал: снял в деревеньке в дальнем Подмосковье недорого дачу, вернее, обычный деревенский дом. Развлечения я нашел себе соответственные: читал любимых Пушкина, Бунина, Гоголя и Хемингуэя и бегал кроссы по пересеченной местности, забираясь в совсем дальние чащобы, где можно было вдоволь пострелять. Был у меня старенький, надежный «макар»; патронов я запас гору и тренировался в стрельбе навскидку часами – с глушителем и без такового. Наверное, это был спорт. Под девизом: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд…» За три с лишним месяца я добился результатов, которые одобрил бы любой понимающий человек.

Туда, в эту деревеньку, и приехал однажды в конце лета Круз. Инкогнито – без охраны. Посидели в лесочке за костерком. Выпили водочки, поговорили. Если бы знать…

Вечер был прохладным.

– Чего такой смурной, Дрон? Красота-то вокруг какая!

– Угу, – вяло согласился я. – Речка течет, лес шумит. Согласно расценкам. Анекдот помнишь?

– Ну?

– Приезжает порученец от нового русского на Средиземноморское побережье. Снимает весь отель целиком на месяц. Идут с управляющим осматривать пляжик. «Знаете, босс любит, чтобы песочек был белый, меленький, песчинка к песчинке, по миллиметру каждая». – «Вы понимаете, здесь особый микроклимат, природный биоценоз…» Порученец открывает чемодан, достает пачку баксов, передает управляющему. Тот: «Сделаем». Порученец дальше: «А чтобы вон там гладкие валуны беспорядочно эдак громоздились, лучше – из фаросского гранита, с красным таким отливом. Идея вам понятна?» – И передает следующую пачку денег. «Дизайнер постарается». – «Да, и что-то шумливо у вас. Волна прибоя должна биться о берег с ритмом семь-восемь наплывов в минуту. И ветер, пожалуйста, умеренно охлажденный, типа «бриз». – «Да как же мы…» Порученец передает еще несколько пачек. «Сделаем». – «Ну вот. Да, и еще… Боссу нравится, чтобы вон там вот, у горизонта, три чаечки парили, лениво так, сонно…» Администратор, уже без споров, принимает очередную пачку баксов.

Через неделю новый русский приезжает в отель, выходит прогуляться на пляж, устраивается в шезлонге, перебирает пальцами сыпучий песок, любуется на гру-бовато-дикое нагромождение гранитных валунов чуть вдалеке, слушает размеренный шелест волн, подставляя лицо прохладному бризу… А там, у горизонта, парят три чайки… Новый русский щурится блаженно, вздыхает, произносит: «Да-а-а… Такую красоту за деньги не купишь».

Дима Крузенштерн улыбнулся невесело, спросил:

– И к чему ты?.. Сейчас мы сидим вполне как «старые русские». Ни охраны, ни омаров.

– Да брось, Дим. Тебе не надоело жить «за забором»? Охрана, закрытые заведения, закрытые встречи… Чтобы нам вот так вот запросто за шашлычком с водочкой посидеть, проводишь целую операцию по «скрытному проникновению на объект». Да и я тут… Как шпион-подпольщик. Это в родном-то Подмосковье. «А в Подмосковье ловятся лещи, водятся грибы, ягоды, цветы…» Дим, это и есть теперь «новое русское счастье» – жить в родной стране «за колючкой»?

Круз внимательно посмотрел на меня, сказал серьезно:

– Что делать, Олег. Мы играем на деньги. Это очень большие деньги. Очень. Да и… Если бы только деньги… Ты ведь и сам понимаешь.