Книга Время барса онлайн - страница 10

Глава 11

Их одеяния были прозрачны, как туман, и грустны, как опадающие листья.

Девушки двигались по подиуму, окутанные светом юпитеров, окрашивающих сверхлегкую ткань то золотым, то густо-малиновым, то пурпурным… Музыка словно вплеталась в распущенные волосы, в легкие, полупрозрачные, призрачные одежды, и девушки будто парили над залом в немыслимой высоте, недоступные ни для черных помыслов, ни для злых дел… А где-то высоко, в холодных, фиолетово-сиреневых бликах перистых облаков догорал закат, напоминая о скорой зиме и о том, что так уже было когда-то… А девушки продолжали кружиться в колдовском танце над всполохами малинового пламени, как бы охраняя его, как надежду на то, что тепло вернется… Девушки двигались по подиуму величественно и отстраненно, словно в мире не осталось ничего, кроме всполохов музыки и света; только они были в этом гаснущем мире сущим и важным, все остальное казалось тьмой и пустотой, изукрашенным маскарадом на лике небытия…

Девушки работали, как заводные куклы; все было привычным, разве что темп: тем, у кого не было «окон», приходилось переодеваться очень быстро, и ничего не забыть, ничего не перепутать, и выглядеть притом так, словно только что сошла с. глянцевой картинки элитного журнала.

После сорока пяти минут показа наступил небольшой перерыв. В это время публику развлекал грустный клоун-мим в обтягивающем трико и шляпе-котелке; под давнюю, полузабытую и оттого особенно щемящую мелодию Ива Монтана клоун играл с шаром; влажно-синий светящийся шар был похож на землю; он переливался то золотыми, то серебряными, то алыми блестками и невесомо парил под руками клоуна-мага… А лицо его было полно печали, словно он, держа между ладоней землю, провидел ее будущую судьбу…

Какое-то время девушки наблюдали за ним с завороженным недоверием, пока Оля Сорока не всплеснула руками в детском восторге:

– Ну как он это делает! Мы же рядом стоим, и – ничего… Ни нитки, ни лески… Ни-че-го!

– Колдун, – хмыкнула Лена Толокина. – И в руках он планетку нашу не зря крутит. Сейчас озлится и ка-а-ак хлобыстнет об землю!

– Землю об землю! Соображай, что говоришь…

– Ой, девчонки, я такой рассказ читал, фантастический, – влетел в разговор Вадик Бовин. – Там один мужчина тоже кубик в руках вертел-вертел, потом сложил неловко, смотрит, а там – дырочка!

– Отверстие, – со смешком, явно издеваясь, поправила Толокина. – Дырочка – это в заборе. Ну, может еще где…

Девушки прыснули.

– Не-е-ет, девчонки, вы дослушайте! Глянул он в это отверстие: а там шарик! Голубой, красивый, влажный, висит сам собою, переливается и вроде даже крутится…

– Ну ты и расписал! Мне прямо сейчас захотелось! – не сдержалась Оля Сорока.

Вадик скроил гримаску, посмотрел на девушку, как умудренный опытом старшеклассник на детсадовскую крошку, хотел что-то ответить, да махнул рукой: дескать, что с вами говорить, недоразвитыми… Сосредоточился и продолжил:

– Дура: это земля!

– А-а-а…

– Да, а мужчина тот был или дурак, или экспериментатор…

– Не усугубляй, Вадик, это одно и то же!

– Ну вот: глядел он, глядел, а тут ему из того шарика прямо в глаз – как даст!

– Пьяным космонавтом, не иначе!

– Почти. Ракетой. Баллистической ракетой.

– Вадик, кончай трепаться, несешь какую-то околесицу, скоро перерыв закончится, надо хоть перекурить успеть.

– Курить вредно.

– Зануда.

– Девчонки, ну дайте порассказать! – В голосе Вадика слышались чуть ли не слезы, он просительно глядел на Лену Толокину.

– Пусть дорасскажет… – махнула рукой Лена. – Только побыстрее, Вадюша, мы же не на диспуте.

– Ну вот, – продолжил взбодренный Вадик, – мужчина этот почувствовал жуткую боль, подбежал к зеркалу, смотрит – а глаз ему выжгло! Насовсем!

Разъярился он, озверел просто, кочергу в камине докрасна раскалил, подбежал к тому кубику и в дыру каленую кочергу и сунул!

– Хорошо хоть, что не в задни…

– Ну Оля-я! – чуть не расплакался Вадик.

– Да не перебивайте вы! – прикрикнула на девчонок Толокина.

– Все. Не будем.

– Ну так вот… Выжег мужик кочергой что-то там, да и забросил этот самый непонятно как получившийся кубик в дальний чулан. Смотреть, что вышло, не стал: второй глаз, видно, пожалел. – Бовин заговорщически приглушил голос. – А через неделю все увидели высоко над землей? громадный человеческий глаз. Живой! Он смотрел с неба и неделю, и другую… Население, понятно, в панике, сектанты разные по улицам шатаются, народ мутят, бардак начался по всей земле страшенный: никто не работает, все конца света ждут.

– Многие его пожизненно ждут, причем с удовольствием, лишь бы не делать ничего, – прокомментировала Аля. – И если к назначенному часу не пробьет, загоревать могут так, что помрут от огорчения.

Вадик только пожал плечами, продолжил:

– Собрались тогда командующие всякие, начальники штабов и прочие офицеры – решать, что делать. Ну а поскольку все вояки думают только одним местом…

– Каким? – поддела Оля Сорока.

– Не тем, каким ты, поняла?

– Хм… А может, у меня оно как раз для этого и предназначено…

– Для чего?

– Для продвижения по жизни, понял? А у тебя…

– Девки! – прикрикнула на всех Толокина. Бовин глянул на девчонку раздосадованно, поджал красиво очерченные пухлые губы, произнес тихо и значимо:

– Дура.

– Сама дура! – беззлобно огрызнулась Сорока. – Ладно, досказывай. Что там с тем глазом вышло?

– Посоветовались те вояки, – продолжил Бовин с новым воодушевлением, – и решили общими усилиями создать жуткую ядерную ракету, каких еще не было, и – врезать ею по этому глазу. Чтобы порядок восстановить и свою власть тоже.

Сказано – сделано. Через пару недель запустили, прямо в самый зрачок! И – глаз исчез.

– И дальше что? – уже заинтересованно слушали девчонки.

– А ничего. Все.

– Как это – все?

– Сидит тот самый мужик, которому глаз выжгло, у камина и вспоминает, как совал в кубик, в тот самый, где голубая планета сама собою висела, раскаленную докрасна кочергу…

Девчонки замолчали. Тишина длилась с полминуты.

– И это весь рассказ? – спросила, наконец, Оля Сорока.

– Да. Все.

– Понятно. Это для умных штучка.

– Ну не для дураков же…

– Мудер же ты, Бовин.

– Чего?

– И мораль: не во всякую скважину зри, не во всякую дырку каленую кочергу суй. Масштабно.

– Ты дура, Сорока, поняла, дура! – взвился Вадик. – Это рассказ о том, что…

– Ну? О чем?

– Просто каждый человек неловким движением может сгубить нашу планету.

Случайно, по глупости. А она – прекрасна, мала и беззащитна.

– Ага… «Голубая, голубая, не бывает голубей…» – издевательски пропела Оля.

– А тебе завидно, да? – готовый сорваться в истерику, почти прорыдал Вадик. – Я же видел, как ты на моего Сашу смотрела, когда он меня у агентства встречал, видел!

– Ша, девки! Прекратили базар! – грубо рявкнула Лена Толокина. – Еще не хватало: три минуты до выхода, а они мужиков делить решили!

– А чего она… – запричитал было снова Бовин. – Коза!

– Ша, я сказала! Детский сад – трусы на лямках! Почему еще не готовы к показу?

– Да там же певец распрягается!

Как раз в это время безголосый певун, демонстрировавший на сцене все, что угодно, от хилого пупочка до волосатых ляжек, – все, кроме мастерства и таланта, закончил кривляний и тихонько свинтил под жидкие дежурные хлопки зала.

– Девочки, девочки, две минуты до выхода… Быстренько… – выпрыгнул откуда-то и заскакал вокруг, как мячик, кругленький и лысый администратор Сюркин.

– Аркадьич, все будет путем, – успокоила его Толокина. – Не боись.

Девочки-мальчики, у кого первый выход, приготовились…

…Зал окрасился сиреневым. Зазвучали характерные ритмы, на подиуме появился юноша в черном смокинге, с зализанными назад волосами, бледный и серьезный, как юный Мефистофель, еще не успевший сгубить ни одной шаткой души.

Музыка нарастала, вплетаясь в шелест дождя; прозвучало первое «amen», сцена словно ожила, переливаясь в лучах юпитеров от светло-сиреневого до густо-фиолетового, малинового, пурпурного…

– Коллекция называется «Таро», – начал представлять показ мрачноватый ведущий – в черной фрачной паре и лаковых туфлях; иссиня-черные, длинные, напомаженные волосы сосульками свисали до плеч. – Таро – это не просто возможность узнать былое и грядущее… – бормотал он шипящим дискантом. – Таро – это модель нашего мира, который так и не изменился за тысячелетия, не. стал добрее, благороднее, совестливее… С тех незапамятных времен, когда великое переселение народов смешало все в странной круговерти и обрекло иные племена вечной бродяжьей судьбе, они понесли с собою Таро, словно осколок зеркала, словно предупреждение грядущему, словно обломок неведомой культуры… Какая канувшая цивилизация оставила нам это древнее знание, называемое Таро, знание тайное, загадку которого постигли лишь посвященные?.. А мы… мы можем лишь убого и равнодушно плестись вослед вялой колеснице бытия, подчиненные року, и лишь иногда Таро приоткрывает людям свою завесу, следуя чьей-то прихоти и произволу… Возможно, кто-то из смертных уже готов постичь эту тайну, возможно, ее не постигнет никто и никогда…

– Признаться, меня тоже от этой коллекции даже жуть берет, – прошептала на ухо Але Егоровой Света Костюк.

– А кто дизайнер?

– Какой-то Глинский.

– Что-то я о таком не слышала.

– Говорят, молодой. Из Москвы. Девки судачили: и идею, и тему ему предложил какой-то крутой. И фамилия у него странная… Мы ее в школе проходили, в какой-то книжке… Он и проплатил все: эскизы, наряды, показ.

– Решил стать русским Карденом?

– Вряд ли. Но ты же знаешь, у богатых свои причуды.

– Обычно они ограничиваются девчонками.

– Это те, что в детстве в кукол не наигрались.

– Все же они лучше тех, что не наигрались в солдатиков.

– Кто бы спорил.

– Егорова, а ты какая карта?

– Двадцать первая. Называется «Мир» или «Время».

– Красиво.

– Угу. И из одежды – одна ленточка по чреслам.

– Эротично. И переодеваться недолго. А я – «Госпожа». Символ куртуазности и хороших манер. Зато в короне.

– Вот видишь!

Прибежал всполошенный администратор:

– Девочки, не спите! Первая группа – выход!

…Последняя коллекция была вполне в духе времени и называлась «Комби».

Парни вышли в стилизованных под боевые комбинезоны лохмотьях, девушки – одни в закамуфлированных касках, широких армейских штанах, высоких шнурованных ботинках, полуобнаженные до пояса, прикрывая грудь руками в кожаных крагах; другие – затянутые в совершенно прозрачное трико и укутанные в пятнистые маскировочные сети. Зазвучала шлягерная композиция «Status Que» – «You Are In The Army».

Музыка нарастала, и под слова «Go on fire!» – «Иди в огонь!» – оборвалась на парафразе… Заработала светоустановка, то погружая зал во мрак, то озаряя мертвенно-белыми вспышками; динамики загрохотали барабанной дробью, так похожей на пулеметную, юпитеры заиграли бликами алого и пурпурного, девушки заметались по подиуму, словно спасаясь от шквального огня, и – замерли…

Музыка стала мучительной и навязчивой, словно пронизывающий до костей ноябрьский смог, студеный, неотвязный, сырой, не оставляющий никакой надежды на то, что скоро станет теплее… Фигуры на подиуме заволокло фиолетовым туманом, свет померк, и тут… две яркие вспышки, будто разряды тока, полыхнули в полутьме, так же, дважды, раздался сухой грохот – будто по подмосткам с маху ударили широкой деревянной доской.

Аля успела увидеть Романа Ландерса: он сполз в кресле, уронив голову на грудь, и теперь дико и жутко таращился прямо на нее черной, налитой сукровицей раной: две пули вошли почти одна в одну, раскроив полчерепа. Еще Аля успела заметить ошалевшие, белые от ярости глаза вскочивших охранников, пистолеты в их руках и лицо какого-то толстяка, размягченного алкоголем и похотью, – в эйфорийной прострации он, видимо, полагал происходящее частью представления, его изюминкой… И – свет погас.