Книга Тропа барса онлайн - страница 4

Глава 4

Лена открыла глаза, посмотрела вокруг. Настя сидела в кресле и читала журнал.

Подняла голову, уловив движение:

– С добрым утром, дорогуша. Ты ушла в сон, а будить я тебя не стала.

– Никто не звонил?

– Не-а. Я телефон выключила.

– И в дверь тоже не звонили?

– И в дверь тоже.

Лена села на диванчике, мотнула головой. Внезапно лицо ее потемнело, словно она вспомнила что-то очень неприятное, плечи опустились, губы сложились в скорбную гримаску… Настя подумала: какая же Алька все-таки еще пацанка, но вслух произнесла:

– Не киснуть! А ну под душ!

– Под душ?

– Живо!

Настя быстро схватила подругу за руки, сдернула с кровати, подтолкнула в сторону ванной. Девушка включила воду, сжалась в комочек: горячую по эту пору всегда выключали. Потом привыкла, подставила лицо под струи…

– Будет! – скомандовала Сергеева, появляясь с жестким вафельным полотенцем. – А то ангину заработаешь! Вытираться, быстро! И приоденься, это тебе не подиум – нагишом шастать.

– А там никто так и не шастает.

– Тем лучше.

Когда Лена появилась в толстом махровом халате, в комнате стоял густой аромат только что сваренного кофе. Две чашки дымились на маленьком столике.

– Роскошно… – Лена глотнула, обожглась, стала пить медленнее.

Настя прихлебывала свой, внимательно наблюдая за девушкой. Терпеливо ждала, пока та прикончит чашку, сходила на кухню, долила из джезвы до краев. Лена взяла сигарету, закурила.

– Что случилось, Аленка? – спросила Настя. Взгляд девушки снова потух, выражение лица стало жалобным, но губ она не разомкнула, продолжая молчать.

– Глебова, ты же знаешь, я не отвяжусь, я настырная! С моей лучшей подругой происходит черт-те что, она пьет как последний извозчик, и ты думаешь, я стану такт проявлять? Алька, что случилось?

– Самое плохое.

– Да?

– Сашка меня предал.

Настя постаралась сделать лицо безразличным, посмотрела в окно:

– Что, к какой-то еще девчонке в койку залез? Или в свою затащил? Нашла из-за чего переживать! У мужиков это бывает куда чаще, чем мы можем даже себе представить. – Помолчала, добавила:

– Да и с нами такой грех нет-нет да и случается. Если бы лишь это… Тогда что?

Он меня выставил, – хрипло произнесла Лена. В смысле – решил расстаться и сделал это… таким «джентльменским» образом? Вот коз-зел!

– Да нет… Я пришла к нему… Я пришла к нему отсидеться, сказала, меня преследуют…

– Преследуют?!

– Да. А он… Побледнел сначала. Потом взялся меня ободрять… А потом – убеждать, что все мне привиделось… Сказал, что нужно обратиться к психиатру…

И смотрел так, словно я сумасшедшая. Дура! Зачем я рассказывала ему о психбольнице и вообще все?! Просто… Просто мне казалось, что ему можно рассказать все, понимаешь, Настька, мне казалось, что я могу рассказать все кому-то, кроме тебя… Мне хотелось, чтобы был мужчина, который… Ты же понимаешь!..

– Ага.

– Ну вот. А потом… Потом приехала та машина, я ее в окно разглядела… Он снова стал белый как полотно… Да и я не ожидала, что они найдут… Наверное, у кого-то из девчонок узнали… Подошли, звонили в дверь, но света мы не зажигали, сидели тихо, как мыши… А дверь у него металлическая…

– Погоди, Алька! Кто тебя преследует?! И когда это было?! Начни сначала!

– Сначала?.. – повторила девушка вопрос, кажется не вполне понимая его смысл. – Сначала… Вчера вечером…

– Ты же работала на показе, в «Юбилейном»… откуда все остальное-то взялось?!

– Дверь они ломать, конечно, не стали, да и не смогли бы… – Алена произносила фразы медленно, и Настя сообразила, что подруга ее вопроса даже не услышала, ей нужно было выговориться. – Вечер был уже поздний, любой из соседей, затей они скандал, милицию мог бы вызвать, а я так поняла, никаких скандалов с милицией им не нужно…

– Кому – им? – попыталась все же Настя уточнить.

– …поэтому они стали звонить. По телефону. Знаешь, это жутко, когда пять звонков, десять, двадцать, сорок… Телефон мы сразу не выключили, а потом Саша сказал, что делать этого нельзя: вдруг кто-то стоит за дверью и слушает звонки… И если они поймут, что мы дома, то… А так – у них не будет уверенности… А потом телефон звонить перестал. И гудеть перестал: видно, они провод выдернули, чтобы, если мы все же дома, никуда сами прозвониться не смогли, в милицию или там еще куда…

Лена потянулась за сигаретой, прищурившись, вынула из коробки спичку, по чирку попала только с третьего раза, сосредоточившись, откинулась обессиленно на подушку кресла. Выдохнула дым.

– А потом он меня выгнал. Выставил. С ним началось что-то вроде истерики… Он стал говорить, что мои разборки его не касаются, и нечего к нему на хвосте водить бандитов, и что я сама во что-то влезла, но свои проблемы каждый должен решать сам… Я пыталась ему объяснить, что сама не понимаю, что происходит, но он… Я даже не рассказывала ему, как все страшно было на самом деле, пожалела… Настька, я ему совершенно не нужна, понимаешь, совершенно… Так, кукла для постели… Но… Но ведь он был такой хороший, он такие слова говорил… Раньше… И еще… Насть, что, мужики все такие трусы? Ведь твой Женька совсем не трус, хотя с виду вовсе не герой…

– Лен, я тебе говорила, эти спортсмены – все самовлюбленные кретины. Но ты разве слушать что-то хотела? Чуть с тобой не поругались тогда насовсем! Я и замолкла тогда, чего усугублять, а подумала себе: жизнь сама покажет, who is who…

– Он меня выставил. Ночью. Так разнюнился, что… Все выглядывал из-за тюлевой занавески: машина стояла… Он даже допытываться не стал, в чем дело, да я сама и до сих пор не знаю, но он даже не попытался узнать… Испугался, что я скажу что-то, стал меня убеждать, что мне лучше уйти… Что и сам он тоже смоется к приятелю, живущему в том же доме… Ха… Думаю, он с перепугу вообще рванул куда-нибудь за тридевять земель! А меня выставил в пустой черный подъезд и закрыл за мной свою массивную дверь. У него там три замка и засов, все сварное, танком не проедешь… А я присела на корточки у мусоропровода и плакала…

Знаешь, было желание выйти и сдаться… Если бы они должны были меня просто убить, я бы так и сделала… Выстрел – и тебя нет. А зачем жить, если ты никому не нужна?.. Настька, ты понимаешь, он меня предал! Я… Я бы никогда его не предала, честно, а он…

– Не горюй, Глебова. Просто ты приняла этого Сашеньку за другого.

– За какого другого?

– Когда встретишь – поймешь.

– Встретишь… Насть, жить, когда никому не нужна, незачем… Вовсе… Ну скажи, ну почему так?! Была баба Вера, добрая была, хорошая, и умерла… Еще я бабу Маню любила, еще давно, до детдома… Она тоже умерла… Насть… Почему добрые умирают, а злые живут?! И бьют друг друга, и стреляют, а не переводятся…

Знаешь, я из детства своего помню какие-то картинки: дом деревенский, и квартиру помню, и маму с папой помню, вот только не лица, а руки… А лица не помню…

Словно огонь их заслоняет… Почему, Насть?.. Я же в дом ребенка когда попала, мне десять лет было… Сначала я и не говорила ничего, молчала. Невропатологи разные меня смотрели, это еще когда баба Маня была жива, она все заботилась да и по врачам меня таскала… А потом, как умерла она, меня никто никуда не водил…

Росла себе, как трава… «Сахарная тростиночка, кто тебя в бездну столкнет…»

Ты знаешь, эту песню я тоже помню из самого раннего детства, из которого не помню почти ничего… Песни какие-то помню, голоса, стихи… Считалочку вот помню: «Ехала машина темным лесом за каким-то интересом…» Знать бы еще, за каким?..

Девушка уронила истлевшую до фильтра сигарету в пепельницу, замолчала.

Отхлебнула черной, уже остывшей жидкости:

– Бр-р-р… Гадость какая.

– Кофе надо пить или горячим, или холодным. А вино детям – вредно.

– Да ладно тебе… Понимаешь, такое чувство после всего, что улитка скользкая в горле застряла… А спиртное ее смывает… А вообще… От такой жизни… Мне кажется, мне не восемнадцать скоро, а восемьдесят…

– Так кто за тобой гонится? И почему? И как ты от них смылась?

– Смылась просто: дом, в котором Сашка живет, имеет такие балкончики на лестницах, там ведь лифт, по лестницам люди только ночами ходят, когда лифт отключен… И еще балкончики по торцам в коридорах… Спустилась я тихонько, как мышка, на третий этаж – на второй побоялась, вдруг они там стоят, окошко открыла, спрыгнула…

– С третьего этажа?

– А там крыша магазина… Потом на землю… Потом рванула, пробежала с квартал.

Машину боялась ловить сначала… Ну не пешком же идти… На каком-то «жигуленке» сюда доехала, вернее, не доехала, остановить попросила метрах в ста, на Житомирской, домой прошла дворами, закрылась… открыла бар и… Да и не придет им в голову меня дома искать: решат, что таких дур уже нет. Вот, одна осталась, перед тобой сидит.

– Алька, ты можешь сосредоточиться хоть на минуту?! Кто – они? И что им от тебя нужно?! Если бы я была медичкой, но тут же бы набрала 02 и отправила тебя, дурку: деллириум трерум.

– Чего?

– Белая горячка. На почве систематического отравления алкоголем молодого неокрепшего органона. Кстати, ты давно пьешь?

– Вчера весь день, ночью, когда просыпалась…

– Ну ты даешь! Ни один козел не стоит того, чтобы так убиваться.

– Да я не из-за… Просто плохо, когда тебя предают. Совсем плохо.

– Кто бы спорил. Знаешь, Алька… Я в журнале каком-то читала. Эксперимент такой проводили то ли с мышами, то ли с крысами… Клетку, где эти крысы сидели, делили на две части. Под полом одной части проводили электрический ток, там же оставляли еду. Крыса пошла кушать, а тут ток. Ну, не убойный, но неприятный достаточно. Сначала животные визжали, а потом привыкли. Тащили еду на «хорошую» половину и там отдыхали. А ученые взяли и поменяли условия. После первой, совершенно такой же безобидной дозы тока на «хорошей» половине крысы орали благим матом на своем крысячьем языке, словно их режут! Две сразу откинули лапы, остальные были в нешуточном возбуждении несколько дней: метались, жрать отказывались. Когда тех, дохлых, вскрыли, оказалось, что они скончались от инфаркта! Померли не от тока, а от стресса, ты поняла?! От возмущения, что та территория, которую они считали безопасной и защищенной, их «ударила»! Вот и у тебя получилось то же самое… Ну и конечно… Просто ты долго одна росла, ни любви, ни ласки особой, вот и запала на первого попавшегося, который тебе принцем сказочным показался… Ладно, стресс для тебя не смертельный, а впредь умнее будешь.

– Насть… Но ведь люди – не крысы…

– Не-а. Многие – куда хуже, – Хуже… Да и… Знаешь, как не хочется порой быть умнее?

– Знаю. Уж поверь мне, знаю. Я пока Женьку своего нашла, всякого нахлебалась.

Все по той же бабьей дури. А он пусть и не идеал, и наорать сгоряча может, и собак спустить – я не обижаюсь. На самом деле он добрый и очень сильный. По характеру. За ним – как за железным занавесом. В хорошем смысле этого слова. Вот у меня подружка есть, еще со школы. Галька Высоцкая, гуляет от мужа как заведенная. «Почему?» – спрашиваю. А она отвечает: «Скучно». А я вот тебе скажу: просто не любит она своего Андрея, да и мужа держит за мешок с деньгами и за ширму одновременно. Со школы такая была: чтобы все внешне было тип-топ, а за «ширмочкой» этой – твори что хочешь! А он ее любит. Такие дела. Сергеева закурила, выдохнула.

– Ладно, что-то я тебя завоспитывала, как старая свекровь «любимую» невестку!

Глебова, а ты чего по телефону не отвечала?! Я же тебе названивала незнамо сколько! Отозвалась бы, а то пропала девка, и все тут.

– Да я только сегодня догадалась на автоответчик переключить и на громкую связь.

– Слушай, а виски и мускат ты так в одиночку и приговорила?

– Ну.

– Сильна.

– Да я и сама не пойму… Пила, думала: должна от такой дозы давно срубиться, а… Потом даже не засыпала, а словно в яму проваливалась.

– Погоди, Глебова. Давай разберемся. Так кто же тебя все-таки преследует?

– Не зна-ю! – раздельно, по складам произнесла девушка. – Наверное, бандиты.

– А почему?

– Им нужна моя сумка.

– Сумка? Какая сумка?

– Ну, рюкзачок, помнишь?

– Помню. А зачем?

– Не знаю.

– Так отдала бы! У тебя что там, акций «Газпрома» на сто миллиардов?

– Я не знаю, что в этой сумке и где она вообще, ты понимаешь?! Не знаю!

– Прекрати орать.

– Да не ору я. Просто нервы.

– Понятно.

– Сумка пропала.

– Когда?

– Да в «Юбилейном», во время показа. Там же тусовка какая, ты подумай! Только из нашего агентства тридцать человек девчонок, а всего, наверное, под сотню. Если не больше. Два каких-то детских театра, жонглеры с клоунами, какие-то администраторы бешеные, менеджеры из разных агентств, охрана, продюсеры, да еще и хрен знает кто, кого только не было; Меня девчонки предупреждали: не отходи от кучи, кто-то должен за вещами смотреть, а там разве уследишь? Сумочки пропадают, туфли, платья, сотовые телефоны. На таких мероприятиях всегда столько воришек орудует, да и девчонки, наверное, есть, которые крадут. Вот кто-то сумочку и умыкнул, пока я на подиуме была занята.

– В этой сумке точно ничего не было такого?

– Да точно.

– Так. Рассказывай дальше. Как все было.

– А как? Просто. Пришла я с показа, посмотрела, у меня до следующего выхода, в другой коллекции, еще час, пойду, думаю, в буфет кофейку выпью. Стала сумку смотреть – нету! Побежала в буфет, Наташку Сегейкову там встретила, так и так, говорю, сумка пропала. А она пожала только плечами: девки вообще на взводе, у кого туфли умыкнули, у кого – просто деньги. Наша Оксанка к администрации: дескать, так, мол, и так, бригада воров работает, а те только: смотреть, барышни, за вещами надо! Как будто тут усмотришь! Короче, ко всей свистопляске добавились еще какие-то мужички, видно, из того агентства, что взялось этот performance охранять, да еще другие, то ли из милиции, то ли хрен знает откуда!

Впрочем, сначала я не особо переживала, думала еще, найдется сумка, просто взял кто-то из девчонок зачем-нибудь – помадой там попользоваться или… Да мало ли!

Ну, попила кофе, пошла еще один показ отработала, думаю, класс – отдыхать.

Никакой мой рюкзачок так и не нашелся, хотя больше у девчонок из нашей группы ничего и не пропало; конечно, сначала было жалко, все-таки двести баксов стоит, ну да ты меня знаешь – если обо всем жалеть, жалелки не хватит! Решила: нищей я от этой потери не стала, да и вообще добро – дело наживное. Будут деньги – еще куплю. Куда больше было жалко мишку. Помнишь, такой маленький, плюшевый, он еще заводился ключиком, на спине, сзади…

– Ну да. Он у тебя в шкафу всегда стоял. – Вот его больше всего и жалко. Я, дура, мишку с собой как талисман взяла: это же первый мой большой показ. И вот что вышло. Даже не знаю как жалко! Ведь это у меня единственное, что осталось от детства. Которого я не помню. Совсем.

– Не грусти, Алька. Может, когда-нибудь…

– Ага, не грусти… Я сама так раньше думала: ну должна же когда-нибудь я все вспомнить! Фигушки!

– Ничего. Как только исполнится восемнадцать, возьмем у моего Женьки денег и махнем к какому-нибудь светиле-профессору.

– В Москву?

– Да куда надо, туда и махнем! В Москву, в Рим, в Копенгаген! Должен же быть человек, который разберется, что у тебя произошло в детстве! И ты все вспомнишь!

Может, и родители тебя ждут не дождутся…

– Настя… не надо… пожалуйста… – Девушка закрыла лицо руками. – Я же уже не ребенок маленький, чтобы ты меня кормила сказками про родителей.

– Извини. Да я и не кормлю. Все же-а вдруг?

– Были бы… Короче, если они живы, давно нашли бы. А если не нашли, значит, не нужна я им. И Саше не нужна. Ни-ко-му.

– А ну, прекрати хныкать! Мне нужна, поняла! И Женьке моему! И Олежеку маленькому больше всех нужна, ты же от его кроватки не отходила, он тебя чуть не второй мамой считает, а уж сестрой – подавно! И бабе Вере была нужна, и бабе Мане! Ну же, Ленка, прекрати!

Девушка смахнула слезы:

– Извини, Насть… Это я так. Больше не буду.

– Будешь, еще так будешь! Но давай как-нибудь потом похнычем, на пару, ладно?

– Ладно.

– Так что такое там все-таки произошло?

– В «Юбилейном»?

– Ну да.

– Произошло. – Аля наморщила лоб, вздохнула, повторила тихо:

– Еще как произошло.