Книга Русь и Орда онлайн - страница 7

Глава 6

Процесс раздробления государства на множество мелких княжеств-уделов грозил Руси распадом и постепенным поглощением воинственным и соседями, что я случилось с Полоцкой областью и с Галицкой областью, а затем с областями Киевской и Черниговской.

Проф. В. А. Рязановский

Все эти новости привез из Брянска карачевский боярский сын, у которого там жила замужняя сестра с большой семьей, а потому его легко было заслать туда, якобы в гости, ни в ком не возбуждая каких-либо подозрений. Приехал он нежданно и сразу должен был возвращаться назад, а потому Василии, который в это время полдничал, принял его в малой трапезной карачевского дворца, где в будние дни трапезовали только члены княжеской семьи, да иной раз немногие, наиболее близкие к ней лица. Это была, небольшая, в три окна горница, со стенами, облицованными гладко выструганными досками из мореного дуба, украшенными на соединениях искусной резьбой.

При одном взгляде на убранство этой горницы можно было с уверенностью сказать, что хозяева страстно любят охоту и отдают ей немало времени: все, что тут было видно, выело к ней прямое отношение. Стены были обильно украшены трофеями охоты – оленьими, лосиными в турьими рогами, чучелами птиц, кабаньими и волчьими головами развешанными вперемешку с рогатинами, топорами, луками и иным охотничьим оружием. На полу, закрывая его сплошь, лежало несколько медвежьих шкур.

За столом в этот день никого из посторонних не было. Василий полдничал вдвоем со своей младшей сестрой, княгиней Еленой Пронской. Впрочем, в Карачеве, по старой привычке, все еще продолжали называть ее княжной, иэто к ней подходило гораздо больше: от роду ей, правда, двадцать второй год, но маленькая, хрупкая, с детскими на лице, которому придавали особенную прелесть большие голубые глаза, доверчиво глядевшие из-под длинных ресниц, – она казалась почти девочкой. Года два тому назад Елена вышла замуж за пронского княжича Василия Александровича и покинула отчий дом. Сейчас Пронск готовился к войне с Рязанью и, не желая подвергать жену опасностям возможной осады, Василий Александрович, не чаявший в ней души, поспешил отправить ее в Карачев, к отцу. Детей у них еще не было.

Брат и сестра горячо любили друг друга. Их мать умерла, когда Елене было всего тринадцать лет, и девочка всею своей осиротевшей, но уже требующей отклика душой привязалась к Василию. Он, в свою очередь, привык делиться с нею своими мыслями и планами, которые встречали в Елены не только понимание, но и восторженное сочувствие. Подробно расспросив гонца о положении в Брянске, Василий отпустил его и сказал вошедшему с ним Никите:

– Садись, Никитушка, потрапезуй с нами. А коли уже полдничал, медку холодного выпей!

– Благодарствую, Василей Пантелеич, – не чинясь ответил Никита, отстегивая меча подсаживаясь к столу. – Все утро маялся с молодыми воями, обучая их сабельному и копейному бою. И лгать не стану; в глотке изрядно пересохло.

– Вот и промочи ее во здравие, – сказал Василий, сам наливая ему меду в оправленный серебром отрезок турьего рога, вместимостью в добрую осьмуху (осьмуха или братина, – старинная мера жидкостей, равная приблизительно литру с четвертью), да и закуси заодно.

На столе стояло несколько серебряных и резных деревянных блюд с холодными закусками. Тут были копченый лосиный язык, студень из поросячьих ножек, рыбий балык, соленые грибы. По знаку Елены один из двух прислуживавших за столом отроков поставил перед Никитой кованную серебряную тарелку, а рядом положил нож и двузубую металлическую вилку. В русских княжеских и боярских домах вилкой начали пользоваться с двенадцатого века, тогда как при дворах западноевропейских королей, в том числе французских и английских, ее начала применять лишь в конце семнадцатого, – до этого обходились пальцами.

– Ну, будь здрав, Василей Паптелеич, и ты, княгинюшка! – сказал Никита, принимая кубок и осушая его до дна. – Теперь ведомо, что войны у нас с Брянском не будет, можно и гулять.

– Что войны не будет, то я и наперед знал, – промолвил Василий. – Глебу Святославичу не до нас. Самому бы в Брянске усидеть.

– Оно-то так, только мыслил я, что он этого в расчет не возьмет: уж больно горяч. Сердце разума у него не слушает.

– Не столь он горяч, как завистлив. Все норовит свои болячки чужим здоровьем вылечить. Потому и послал Голофеева наших смердов полонять.

– Навряд ли он добром кончит свое княжение, – заметил Никита.

– Ну, а что ему брянцы могут сделать? – спросила Елена, – Нешто не в его руках сила?

– В его руках дружина, Аленушка, – ответил Василий, – да и то до времени. Народ же сильнее всякой дружины. Княжескую власть он чтит и иной себе не мыслит, ибо знает, что в государстве как в семье: коли нет единого хозяина, то и порядка пет. Недаром говорится, что без князя народ сирота. Но ежели князь первым против порядка прет, – тут уж не обессудь: народ долго терпит, но как лопнет у него терпение, он и не таким, как Глеб Святославич, от себя путь указывает! Киевляне, к примеру, своею волей, не одного великого князя согнали. Вспомни хотя бы предка нашего, Игоря Ольговича. Бывало такое не однажды и в иных княжествах.

Но ведь он добром стола своего не схочет покинуть! Поди учнет воевать против своего народа?

– Вестимо, учнет, коли жив останется, – вставил Никита. – Да еще и татарву наведет на свою землю. У брянских князей тропка в Орду хорошо проторена.

– Покуда он из Брянска не выйдет и при нем дружина остается, скинуть его впрямь нелегко, – сказал Василий. – Потому и не идет на нас. Он теперь как на привязи у своего стола.

Трапеза между тем продолжалась своим чередом. Когда сидящие за столом отведали закусок и крепких водочных настоек, которые отроки наливали им в небольшие серебряные чарки, – двое слуг, в белых до колен рубахах, синих шароварах и мягких кожаных ноговицах, внесли в трапезную серебряную мису со щами и пирог с мясом. За этим последовала лапша с курицей, жареный поросенок и блюдо дичи. К жаркому были поданы вина красное грузинское и угорское. Наконец принесли заедки, свежие фрукты, варенные в меду ломти дыни и орехи, а к ним сладкое греческое вино.

Елена Пантелеймоновна ела и пила очень мало, зато Василий и Никита отдали должное и яствам, и питиям.

– Доколе же, Господи, земля наша будет кровью исходить? – с тоской промолвила Елена, продолжая начатый разговор. – Ведь не столько от татар ныне Русь страдает, сколь от усобиц княжеских.

– То истина, сестра. Еще и хуже будет, коли станет в далее дробиться Русь наша на уделы. Ей нужны не десять князей, а один. Собирать надобно землю нашу, а не дробить. Вон московский-то князь, Иван Данилыч, кажись, правильно взялся: всеми правдами и кривдами, и мечом, и мошной, и ярлыками ханскими, мнет под себя соседних князей, одного за другим! И сегодня он на Руси уже большая сила, а погляди, с чего начал: Москва-то не столь давно была не важнее нашего Карачева.

– Сколько крови-то пролить надобно, чтобы всю Русскую землю воедино собрать!

– По крайности, не зазря та кровь будет пролита, княгинюшка, – заметил Никита. – А досе льется она за то, что каждый для себя хочет урвать кусок от тела матери нашей, Русской земли!

– На куски ее давно порвали, – сказал Василий, – и уже те куски на кусочки дерут. Рюриковичей-то все больше нарождается, и каждый хочет хоть на одной волости государем сидеть. Вот взять хотя бы и наше княжество: дед наш, Мстислав Михайлович, над всей Карачевской землей единым государем был. Родитель наш тоже таковым почитается, да уже не то: в Козельске сидит дядя Мстиславич, а в Звенигороде Андрей. Правда, крест старшему брату целовали, но думка у них одна: как бы и себе стать вольными государями на своих уделах! Покуда князь, батюшка наш, жив, они еще терпят: под его рукою им не столь уж обидно. А коли, не дай Бог, помрет родитель и на большое княжение я сяду, – думаешь, так гладко все и обойдется?

*Заедки – сладкое, десерт.

– Того быть не может! – горячо сказала Елена– неужто духовную(завещание) отца своего, Мстислава Михайловича преступить посмеют? Должны они крест целовать тебе Васенька!

– Коли будут видеть мою силу, крест они, может, и поцелуют. Но только и станут ждать случая, чтобы то целование свое порушить.

– Сами не смогут, а помощи им в таком воровском деле никто не даст!

– Как знать! Вон дядя-то Андрей Мстиславич, – онтебе из печеного яйца цыпленка высидит! Для попов он первый на Руси человек; женат на литовской княжне и родичу своему, великому князю Гедимину, без масла в душу залез, дочку выдал за новосильского князя, – этот хотя и не вельми большой государь, зато близкий сосед. Словом, он себе друзей и силу подкапливает…

– Господи, ужели же и мы, Карачевские, промеж собой воевать учнем? Неужто же, Васенька, нельзя предварить такую беду?

– Можно, Аленушка. Для этого надобно глаз за всеми иметь, а наипаче силу свою крепить. Таков уж наш век: только силу и чтут, а коли слабость твою увидят, – налетят как волки! К слову, Никита, – как там идет наука молодых воев?

– Ладно идет, княжич, Народ подходящий. Сам ведаешь, в дружину мы берем людей отборных. К лошади все привычны, да и из лука бьют знатно: ведь тут с малолетства всякий начинает промышлять зверя и птицу. Ну, а рукопашный бой постигают борзо, день-деньской только тому их и учим.

– А Лаврушка как?

– Лаврушка, почитай, всех лучше. Сметлив, силен, да и старателен. Добрым воином будет!

– А брянцы, что до нас перешли?

– Этих и учить не надобно, вои бывалые…

– Добро, коли приживутся, поможем им у нас корни пустить. Да и Лаврушке, малость погодя, надобно пособить избу на посаде поставить. Пускай женится на своей Насте.

В этот момент дверь отворилась, и в трапезную вошел дворецкий. Это был благообразный седой старик, более полувека служивший карачевским князьям и для всех, кроме членов княжеской семьи, давно уже превратившийся из Феди в Федора Ивановича, что для незнатного человека в времена почиталось небывалой честью. Поклонившись Василию, он доложил:

Там, княжич, посланец из Брянска прибыл. Привез

князю Пантелею Мстиславичу слово князя своего, Глеба Святославича.

– Батюшке ты о том сказывал?

– Сказывал. Князь велел тебе посла того принимать.

– А кто послом-то прибыл?

– Сын боярский Маслов Степан, сын Афанасьев.

– Сын боярский? – нахмурился Василий. – Знать, не почитает Глеб Святославич князей карачевских достойными того, чтобы боярина к ним прислать! Ладно, по послу у нас будет и прием. Где он, тот сын боярский?

– У крыльца дожидается, княжич.

– В хоромы его не звать, пусть там и стоит. На крыльце его принимать буду, вот как трапезу окончу.

Прошло не менее часа, прежде чем Василий появился на крыльце. Остановившись на верхней его ступени, он молча посмотрел на стоявшего внизу брянского посла. Тот, также молча, поклонился в пояс.

– Сказывай! – коротко бросил княжич.

– Князь брянский, Глеб Святославич, брату своему, князю Пантелею Мстиславичу, поклон шлет и слово: «Пошто ты, князь Пантелей Мстиславич, беглых людишек моих к себе примаешь и помогу им даешь? За то самое воины мои, в малом числе, в вотчину твою посланы были и смердов твоих имали. Войны с тобой не ищу, но ты бы воеводу моего Голофеева и детей боярских брянских в железах доле не держал, а добром бы их пустил, без откупа, на волю. Ино миру промеж нас не быть!»

– Все сказал? – спросил Василий, когда посол умолк.

– Все, что наказано было, княжич.

Теперь слушай и передай своему князю ответ: князь земли Карачсвской, Пантелеймон Мстиславич, брату своему, Глебу Святославичу, поклон шлет и слово: «Холопов беглых к себе николи не беру, а вольным людям, отколе они ни пришли, место и помогу даю и впредь давать буду, ибо таков на Руси обычай. А Голофеева и детей боярах твоих взял я за татьбу на моей земле и откуп на них положил в пользу людишек, ими побитых и пограбленных. И без того откупа их не отпущу. А коли мир между нами порушишь и силою схочешь своих людей отбить, – в тот самый час, как дружина твоя подступит к Карачеву, Голофеева велю повесить на башне, чтобы всем добро видать было». Я сказал.

Брянский посол поклонился в пояс и сделал шаг.

– Погоди, – сказал Василий другим тоном, – теперь когда с делом покончено, слово мое будет к тебе: ты на меня обиды не держи, Степан Афанасьич, то я не тебя, а посла брянского князя на крыльце принимал. А поелику ты большене посол, а гость, милости прошу в трапезную, нашей хлеб-соли отведать.

* * *

Никите Толбугину не составило труда вторично пообедать, потчуя брянского гостя, который оказался старым его знакомцем. От крепких настоек и меда язык у сына боярского Маслова скоро развязался и поведал много интересного.

По его словам, народ в Брянске бунтовал почти открыто. По селам и деревням ходили странники и юродивые, предвещая скорый конец света и возмущая смердов против бояр и князя, которого называли они антихристом. На минувшей неделе под самым Брянском были сожжены и разграблены вотчины двух бояр, а все их холопы и кабальные смерды ушли в леса. Была сделана попытка поджечь хоромы самого князя, на что он ответил жестокими казнями. Брянский епископ Исаакий увещал Глеба Святославича не доводить дела до крайности и пожалеть народ, но князь словам владыки не внял и приказал своим дружинникам на месте рубить голову всякому, кто станет бунтовать, смущать народ или оказывать неповиновение своим господам и властям.

В общих чертах почти все это Василий уже знал от своего лазутчика. Выслушав теперь рассказ Маслова, он окончательно убедился в том, что Глеб Святославич, несмотря на свои угрозы, войну с Карачевым начать не сможет, ибо смута в Брянске заварилась всерьез и надолго. События вскоре подтвердили правоту Василия. Не прошла и недели со дня появления в Карачеве брянского послав как из Брянска явился другой сын боярский, который сполна вручил Василию откуп, назначенный за Голофеева и других пленников.

– А детей боярских наших их семьи откупают, – добавил он, – князь же Глеб Святославич о том ничего не ведает.

Выслушав посланного и поняв наивную уловку Глеба, желающего замаскировать свою уступку Василий, усмехаясь, ответил: То нам все едино, кто за них откуп дает и кто о том ведает, а кто не ведает. Можешь забирать своих земляков, посоветуй им вдругораз мне не попадаться!