Книга В восемнадцатом году онлайн - страница 2

21-е апреля. Бивак при урочище Хал-ата

Урочище [385] Хал-ата представляет собою ту же необозримую степь, но только совершенно песчаную, образовавшуюся, как кажется на первый взгляд, вследствие постоянных, вековых наносов песка. На этой местности находится значительное количество колодцев с хорошей водою, так что многие из них оставлены были без употребления, ибо независимо колодцев, из горы песчаной формации вытекает обильный ключ чистой воды. Топливо, как вообще по всей степи, состоит из каких-то колючек, заменяющих дрова. Корм, как говорится, верблюжий, потому что верблюды им насыщаются вполне, но для лошадей нет корма или, по крайней мере, подобным кормом лошадь существовать не может.

На этом биваке, войска нашей колонны, в ожидании присоединения остальных и упразднения, как я сказал, эшелонов, должны были немедленно приступить к возведению предполагаемой крепости, и так как вся эта необозримая песчаная местность весьма волниста и местами образует большие возвышенности, или даже целые горы, то одна из таких возвышенностей была избрана местом для возведения крепости.

У колодцев Хал-ата температура значительно изменилась и перешла в удушливую. Ветер, который дул порядочно, казался горячим и, по временам, как будто обжигал лицо. Солнце было во всём блеске и жгло на славу… Мы, а также нижние чины, постоянно были в белых фуражках с подзатыльниками; не смотря на то, редко у кого не было пузырей и волдырей на шее; а про лицо и говорить нечего, физиономии наши еженедельно изменялись, увы!… всё к худшему.

Как только колонна пришла на Хал-ата и пока войска стали стягиваться на указанный места, ветер, хотя тёплый, стал дуть сильнее, чаще, безотрывочно (что и называют степным ветром) и, наконец, начал вздымать так сильно песок по степи, что к пятому часу по полудни солнце померкло и образовалась какая-то песчаная тьма. Невозможно было хорошенько различить ни одного предмета, ни палатки, ни человека, всё было занесено вихрем песку…. В восемь часов вечера ветер ослабел, не вздымал более столбами массы степного песку, но продолжал сыпать его так, как моросит мелкий дождь в пасмурную погоду на всех и на всё, безостановочно, во всю ночь. Проснувшись на другой день, я был поражён небывалым для меня зрелищем. Не говоря уже о [386] палатке моей снаружи, но я сам, моя кровать, столик, вьючные ящики, всё без исключения было засыпано толстым слоем песка…

22-е апреля. Хал-ата. Утро

Тот же ветер и вихри песку, та же голая степь, та же невозможность укрыться от всепроникающей стихии, облепляющей вас со всех сторон. Солнце вновь застелилось песочного сетью, как кисеёю.

Постоянный песчаный ветер весьма затрудняет работы. Тем не менее, уже приступили к разбивке укрепления и к устройству провода воды.

Часу во втором дня, командующий войсками встретил прибывший второй эшелон с артилерийским парком и походным лазаретом. Ежедневно, не смотря ни на какую погоду, командующий войсками, в сопровождении дежурного адъютанта, обходит весь наш громадный лагерь, осматривает все работы, которые производятся по возведению крепости, осматривает правильный отвод воды для водопоя и проч.

Часу в пятом по полудни, песчаная метель совершенно утихла, но её заменило убийственное солнечное пекло. В шесть часов вечера раздался звонок, приглашающий лиц главной квартиры к обеду к командующему войсками. Я, в числе прочих, пошёл тоже к обеду. За обедом находились и Их Высочества. Генерала Кауфмана я застал в самом хорошем расположении духа; впрочем, это расположение духа замечалось всегда, при встречах на переходе; или на привале, и производило превосходное влияние на окружающих, сообщало им бодрость и уверенность в счастливом окончании экспедиции. После окончания обеда, генерал пошёл опять по лагерю осматривать работы, и мы все почти последовали за ним. Погода, казалось, как бы пришла в себя. Солнце клонилось к закату а потому не жгло, но воздух был крайне душен. Ночью разразилась сильная буря, которая, казалось, готова была сорвать и унести мою несчастную палатку. К счастью, этого не случилось и, по обыкновению, всё занесено было песком.

23-е апреля. Хал-ата

Песчаной метели почти не было целый день, но духота и солнечный жар страшные. Работы по возведению укрепления производятся по прежнему. Та же обыденная прогулка командующего войсками по биваку, тот же обед в шесть часов, тот же осмотр работ. Вечер был тихий и душный. Вдруг, с десятого часа вечера, подул ветер, стал постепенно увеличиваться, началась метель и, наконец, всю степь охватил ураган, до того сильный, что, лёжа в постеле и в закрытой наглухо [387] палатке, необходимо было укрыться с головой. Под гулом и воем ветра, вдруг… мне почудились звуки горна. Находясь в полудремоте, я не мог разобрать в чём дело, как в эту минуту, под самым ухом, грянула дробь сапёрного барабана (моя палатка была около сапёров). Тревога!… Я вскочил и слышу суматоху и выскакивание сапёров из палаток. Но в первый момент, ничего не мог разобрать, потому что всё это случилось совершенно неожиданно, а разглядеть нельзя было ничего, так как песчаный ураган нёсся столбами и резал лицо. К счастью, ветер дул нам в тыл, следовательно, потревожившим нас прямо в лицо. Я, однако, скоро разглядел построившихся сапёров и стрелков и офицеров, уже находившихся на своих местах. Мне подали лошадь, и я примкнул к общей суматохе. Все было на ногах и на конях; но в этом хаосе песку трудно было добиться толку. Неожиданность тревоги говорила о близости неприятеля, а между тем всё было тихо; верховые искали разъяснения причины тревоги, скакали, не разбирая места, и сталкивались друг с другом; только одна пехота совершенно спокойно и стройно стояла на своих фасах, прикрывая орудия, снятые с передков и безмолвно угрожавшие непрошенному гостю. Первоначально я примкнул к сапёрам и стрелкам; но когда мне подвели лошадь, я присоединился к разъезжающим. В это время лица главной квартиры суетились, отыскивая командующего войсками; между тем, генерал Кауфман, не дожидаясь, чтобы ему подвели лошадь, прошёл с своей палочкой в руках, мимо сапёров и стрелков, к углу фаса, к тому месту, откуда был сделан выстрел, или подан сигнал тревоги; что его не могли тотчас заметить, это совершенно натурально, так как была такая метель, что невозможно было, в особенности в суматохе, никого вдруг разглядеть. Наконец, ему подвели лошадь и все его окружили. Командующей войсками и все окружающие с нетерпением ожидали разъяснения причины тревоги, потому что кругом всё было спокойно, кроме бури, и никаких выстрелов не было более слышно.

Возвратившиеся с казачьего пикета офицеры генерального штаба объяснили причину тревоги: неприятельский разъезд, силою в 15 человек, подъехал к нашему пикету; казак-часовой, заметив их, выдвинулся, чтобы лучше рассмотреть, и убедившись, что это туркмены, сделал выстрел; ему в ответ туркмены сделали два выстрела и бросились вперёд, чтобы отрезать пикет от лагеря; но это им не удалось ибо по первому выстрелу люди выскочили и [388] выстроились на своих фасах. Необходимо отдать полную похвалу нашим солдатам, ещё более потому, что появления неприятеля в Хал-ата никто, конечно, не ожидал, между тем, по первому сигналу все фасы стояли в ружьё и, главное, в полном спокойствии.

Неприятельский разъезд в момент тревоги быстро скрылся из глаз под покровом бурана. Тем не менее, на другой день, в некотором расстоянии от бывшего казачьего пикета, было найдено туркменское ружьё и водяной турсук, вследствие чего надо полагать, что выстрелом казака один из туркменов был убит и, конечно, увезён, так как азиятцы, среди самых серьёзных дел, увозят трупы и раненых товарищей.

Командующей войсками приказал снять с каждого фаса по одному взводу от роты, а остальных на некоторое время оставить на местах.

После всей этой передряги мы разошлись по палаткам; но о том, чтобы зажечь свечку, или даже фонарь, нельзя было и думать до того продувал ветер мою прозрачную палатку, сквозь которую, как сквозь сито, сыпал тончайший песок. Я стряхнул с подушки и с кровати песок и, не раздеваясь, лёг в кителе…