Книга Стихотворения онлайн

Друзьям

 
В долгой, тяжёлой разлуке
Целые годы прошли;
Горя, страданья и муки
Много они принесли…
 
 
Стал я о воле смутнее
Помнить, как будто о сне…
Только друзья всё яснее
Здесь вспоминаются мне.
 
 
Часто сквозь сумрак темницы,
В душной каморке моей,
Вижу я смелые лица
Верных свободе людей.
 
 
Часто, как будто живые,
В этой тиши гробовой
Образы их дорогие
Ясно встают предо мной…
 
 
Всё здесь они оживляют,
Всё согревают они,
Быстро в душе пробуждают
Веру в грядущие дни…
 
 
Кажется, вот раздаётся
Голос их здесь, в тишине…
Словно струя пронесётся
Воздуха с воли ко мне!
 
 
Знаю я, тёмные силы
Их не согнут перед злом, —
Будут они до могилы
Биться с народным врагом!^[1]
 

1875

Петропавловская крепость

В доме предварительного заключения

 
Комнатки, точно пчелиные соты,
Стройно и плотно, рядами, стоят;
Люди в них тихо, без дел и заботы,
Словно личинки в тех сотах, сидят.
 
 
Самою чистою пылью одеты
Стены кругом, от окон до дверей,
Лишнего воздуха, вредного света
Нет – как ума в голове у царей.
 
 
Точно орехам под их скорлупою,
Так нам уютно в каморке пустой!
Сколько удобств!.. И за нашей стеною
Стали мы бодры, как мухи зимой!..^[2]
 

1877

Проклятие!

 
Проклятие! Пиши стихи в тюрьме,
Когда на воле ждёт не слово – дело!
Да, жить одной мечтою надоело…
Бесплодно бьётся мысль в моём уме…
 
 
Когда к борьбе с неправдой злой
Стремится всё живое,
Когда повсюду гнёт тупой
Да рабство вековое,
Тогда нет сил в тюрьме сидеть
И песни о неволе петь.
 
 
Тогда, поэт, бросай перо скорей
И меч бери, чтоб биться за свободу:
Стеснённому неволею народу
Ты не поможешь песнею своей…
 
 
Нет! Не рождён поэтом я!..
Средь грёз и рифм забыться
Я не могу! Душа моя
К борьбе с врагом стремится!
И муза мне на ум нейдёт…
Лишь жажда воли сердце рвёт!^[3]
 

1877

В заключении

 
Голые стены, тюремные думы,
Как вы унылы, темны и угрюмы!..
Скверно в неволе без дела лежать,
Целые годы о воле мечтать…
Всё здесь так тихо, безжизненно, бледно…
Годы проходят бесплодно, бесследно,
Тянутся долго недели и дни, —
 
 
Скуку тупую наводят они…
Мысли тупеют от долгой неволи,
Тяжесть в мозгу от мучительной боли,
Даже минута как вечность долга
В этой каморке в четыре шага!
Душно под низким, запачканным сводом,
Силы слабеют сильней год за годом,
Давит собой этот каменный пол,
Этот железный прикованный стол,
Эта кровать, этот стул, что прибиты
К стенам, как будто могильные плиты.
В вечном молчаньи, суровом, немом,
Даже себя сознаёшь мертвецом!
Наглухо рамы двойные забиты,
Грязью и пылью все стёкла покрыты,
Муха заснула на грязной стене,
Лапки скрестивши на тёмной спине…
Полночь пришла…
Бой часов раздаётся,
Резко их звук в коридоре несётся…
Давит, сжимает болезненно грудь,
Гложет тоска…
Не удастся заснуть…^[4]
 

1877

Памяти 1873—75 гг.

 
Я врагами в тюрьме погребён,
Но живу всё ещё год от году…
В дни тяжёлой борьбы за свободу
Было время моих похорон.
 
 
За железной тюремной решёткой,
За сырой и холодной стеной
Ярким светом горят предо мной
Эти дни моей жизни короткой.
 
 
Вспоминается мне та пора,
Как по нивам родимого края
Раздалось, мужика пробуждая,
Слово братства, свободы, добра…
 
 
Как в смятеньи подняли тревогу
Слуги мрака, оков и цепей
И покровом терновых ветвей
Застилали к народу дорогу…
 
 
Как в борьбе с их несметной толпой
Молодая, могучая сила,
Погибая, страну пробудила,
И проснулся рабочий на бой…
 
 
Вы, друзья, что в борьбе уцелели,
Тоже здесь вспоминаетесь мне…
Лучше ль вам на родной стороне?
Ближе ль, братья, стоите вы к цели?
 
 
Тяжкий крест привелось вам принять,
Лёгкий жребий мне выпал на долю:
Трудно жить и бороться за волю,
Но легко за неё умирать.
 
 
Трудно жить, чтоб порой не дрожала,
На врага подымаясь, рука,
Чтобы сил не съедала тоска,
Если счастье в борьбе изменяло,
 
 
Чтобы в том, кто восстал за любовь,
Вплоть до двери холодного гроба
Не смолкала могучая злоба
И кипела бы мщением кровь!^[5]
 

1877

 
Некуда деться от муки и боли!..
Порча какая случилася, что ли,
Жёлчь ли во мне разлилась в эту ночь, —
Право, не знаю! Но только невмочь!
Против любимой недавно отчизны
Льются из сердца слова укоризны…
Русская жизнь! Средь густой темноты
Как неуклюже сложилася ты!..
 
 
Родина-мать! Нет ни счёту, ни сметы
Змеям, что были тобою пригреты, —
Дедов вина и беспечность отцов
Создали целое племя рабов!..
Всюду душил тебя льстивый сенатор,
Хищный чиновник, жандарм, император,
Поп и помещик, судья и купец;
Грабил последний судейский писец…
Ты же – ты только терпела, страдала,
Вечно трудилась и вечно молчала;
И средь громадной родимой земли
Вечно валялся народ твой в пыли…
 
 
Нет! Разойдись ты, тоска гробовая!
Злу не поможешь, лениво страдая;
Некогда плакать, не время стонать,
Надобно делу все силы отдать!..
Родина-мать! Разверни свои силы,
Жизнь пробуди средь молчанья могилы!
Встань! Угнетенье и тьму прекрати
И за погибших детей отомсти!^[6]
 

1877

 
Сгинули силы…
Тускло сияние дня…
Холод могилы
Обнял, как саван, меня…
 
 
Те же всё стены,
Тяжесть тупая в уме,
Нет перемены!
Глухо и душно в тюрьме.
 
 
Чаша всё ближе,
Мало осталось пути…
Благослови же,
Родина-мать, и прости!..^[7]
 

1877

Тюремные видения

 

1

Однажды я в башне тюремной лежал,
Тоска мою грудь надрывала,
В окошко порывистый ветер стучал,
И лампочка слабо мерцала.
В каморку сквозь тучи светила луна,
Решётку её озаряя;
Болезненно, бледно глядела она,
Как смотрит дитя, умирая.
Той тёмною ночью всё виделись мне
10 Унылые жизни картины:
Я думал о воле, родной стороне,
Мне грезились нивы, равнины
И бедные хижины с бедной землёй,
Покрытые кровью народной…
И много картин тех прошло предо мной
В тот вечер сырой и холодный.
 
 

2

Казалось, иду я тернистым путём
Один по кургану крутому;
Терновник мне в платье вцепился кругом,
20 И трудно идти мне, больному.
Везде непроглядною, чёрною мглой
Степная равнина одета,
И мрачно и душно в пустыне глухой,
И нет в ней ни жизни, ни света.
Там только, как смутные тени, стоят
Какие-то робкие люди:
Глаза их потухшие в землю глядят,
И впали иссохшие груди.
Темно, неприветно в глухой стороне,
30 Молчит всё в природе глубоко;
И только, я слышу, в ночной тишине
Их песня звучит одиноко:
«Таится болезненно в бедном уме
Сознанье тяжёлой неволи,
Весь век свой мы прожили в рабстве и тьме,
Не видев ни счастья, ни воли.
Под вечным трудом мы клонились без сил,
Без хлеба и крова мы жили,
Нас ветер зимой в непогоду знобил,
40 Оковы и цепи давили.
Мы жили в бесплодных и диких степях,
В безвестной глуши умирали,
И часто в подземных, сырых рудниках
Напрасно мы смерть призывали.
Вся жизнь наша долгой отравой была,
Ряд бедствий, страданий и муки;
Ничтожные против гнетущего зла,
Без сил опускаются руки!..»
И песня, тоски бесконечной полна,
50 Звучит и вдали замирает…
Но всё безучастно. Кругом тишина,
И мрак свой покров не снимает;
Не выглянет небо меж туч полосой,
Блеснувши светил хороводом,
И ветер не дунет живящей струёй
Над тёмным, забитым народом.
 
 

3

Мой путь зарастает сильней и сильней…
Туман, точно саван, ложится…
Усталый иду я по грудам камней,
60 И ум мой болит и мутится…
Я вижу: Царь-колокол правит землёй,
Пред ним всё живущее гнётся,
Он громко гудит над густою толпой,
Тот гул далеко раздаётся:
«Проклятый навеки всевышним отцом
И с сердцем, грехом омрачённым,
Ты должен быть бедным, покорным рабом,
Служить для других осуждённым.
Ты должен смириться душой навсегда,
70 Обиды сносить молчаливо,
Страдать под ярмом векового труда
И крест свой нести терпеливо.
Люби свои цепи, неволю люби,
Томись безотрадной заботой,
Смиряй свою душу и тело губи,
Работай, работай, работай!
Гони наслажденья, трудись в тишине,
Ты тёмным родился и грешным!..
Иль будешь ты проклят и в адском огне
80 Погибнешь во мраке кромешном!»
И тучею чёрной на гул тот идут
Попы и монахи тупые,
Высоко хоругви и чаши несут
Служители мрака слепые.
И тихо проходят они по лугам,
По нивам, полям – с образами,
По хижинам бедным, большим городам,
По дальним дорогам – с крестами;
И где ни пройдут – всюду мрак над страной
90 Ложится как саван суровый,
И давит он мысль человека собой,
Как крышкою гроба свинцовой…
 
 

4

Всё камни, овраги… Как долог мой путь!
Всё дальше и дальше он вьётся…
И негде пристать, и нельзя отдохнуть…
Чу!.. Грохот навстречу несётся…
Я вижу: Царь-пушка во мраке густом
Грохочет, губя что ни встретит,
И светом багровым на небе ночном
100 Кровавое зарево светит.
Над лужами крови, над мёрзлой землёй,
Над грудами ядер разбитых
Томится народ, и с томящей мольбой,
Упав над телами убитых,
Он просит пощады за то, что искал
От грозной неправды спасенья
И, вставши, бесправных рабов призывал
На бой против зла, угнетенья,
Но Пушка грохочет: «Клонись предо мной,
110 Ты, подлое, рабское племя!
Пока существует земля под тобой
И в вечность бегущее время
Ещё не угасло, – нигде не найдёшь
Свободы и правды на свете!
Рабом родился ты, рабом и умрёшь,
И будут рабы твои дети!»
Напрасны мольбы перед силою злой…
И клонятся тёмные люди
Над мокрой от крови погибших землёй,
120 Пред силой ревущих орудий.
И роем пчелиным, несметным идут
Служители грозного бога:
Оковы и пыток орудья несут,
И всюду лежит им дорога.
И блеском железным, щетинясь, блестят
Штыки их, средь дыма сверкая;
И медные каски во мраке горят,
Пожар и огонь отражая.
И едут, и мчатся народа бичи:
130 И грубый жандарм, и сенатор,
И судьи – несчастной страны палачи, —
И с ними палач-император.
То старое рабство привычной стезёй
Идёт, всё губя и терзая,
И зарево ярче горит над страной,
Мученья людей освещая…
 
 

5

Мой путь пропадает… Трудней и трудней
Идти по пустыне холмистой…
Как жарко средь этих песков и полей,
140 На этой дороге тернистой!
Темно – как в гробу; на земле, в небесах
Природа как будто застыла…
На западе дальнем, крутясь в облаках,
Свистя, непогода завыла…
И вздрогнул весь мир от конца до конца,
Лик прежних царей помрачился,
И образ царя, Золотого Тельца,
Средь мрака и дыма явился.
Всё стихло. Лишь воронов стая снуёт,
150 Навстречу тирану слетаясь,
Да полчище слуг на колени встаёт,
Пред новым царём преклоняясь…
Ревёт он к народу: «Незыблем закон
Борьбы за богатство и силу;
Страдать терпеливо ты им осуждён,
Трудиться весь век до могилы;
Напрасны о равенстве, братстве слова,
Где слабого сильный терзает.
Успех или гибель! Вот глас божества,
160 Что миром века управляет!»
И вижу я: движутся массой густой,
Как стаи голодных вампиров,
И золота слитки проносят с собой
Толпы фабрикантов, банкиров;
Фабричные трубы весь воздух коптят,
Поднявшись средь каменных сводов;
Как адские пасти, в долинах стоят
Высокие группы заводов;
Там злятся машины, гремят и ревут,
170 Шипят, точно змеи, насосы,
И тело, и кости рабочего рвут,
Мелькая, как в вихре, колёса…
И алчное войско всё больше растёт,
Всю землю собой наполняет,
И копотью, гарью кругом отдаёт,
И всё перед ним погибает…
 
 

6

Мой путь прекратился. В тумане и мгле
Всё скрылось под ночью глубокой,
И вот я стою на высокой скале
180 Без сил, весь в крови, одинокий…
Отсюда я вижу средь тьмы облаков,
Что скрыто от взоров другого, —
Я вижу теченье могучих веков
И долю народа родного.
Мертва и спокойна лежит предо мной
Страна векового застоя.
Орёл безобразный, с двойной головой,
Парит средь ночного покоя.
Там гады и черви повсюду кишат
190 И хищные птицы летают;
Как будто могилы, там тюрьмы стоят,
И стоны рабов не смолкают.
В ней здание рабства, средь вьющихся змей,
Стоит широко и громадно;
И трое безумных, жестоких царей
Терзают народ беспощадно.
И вдруг в этой тьме гробовой разлились
Могучая жизнь и волненье,
Какие-то люди во тьме поднялись,
200 И слышу я гимн пробужденья:
«О родина! Долго ль ты будешь страдать
Под бременем горькой невзгоды?
И долго ль позорно ты будешь молчать
На голос призывный свободы?
Встань, бедный народ! Подымитесь, рабы,
И в битву идите скорее!
Довольно вы гнулись под игом судьбы!
Разбейте оковы! Смелее!»
И гордый призыв по полям пролетел,
210 И массы на троны восстали,
И мрак застонал, загудел, зашипел,
И в страхе цари задрожали.
Задвигались гады, цепляясь кругом,
И с громом земля расступилась,
И здание рабства с двуглавым орлом,
Сломившись, треща, провалилось.
И много людей под собой в влубине
В паденьи своём раздавило;
Но с ними пропала и тьма в той стране,
220 И рабства губящая сила.
И тучи исчезли с туманом густым,
Разбились оковы народа,
И вся ожила под лучом золотым
Весеннего солнца природа…
Но тут я проснулся… В каморке глухой
Всё было темно, безучастно;
И месяц сиял над моей головой
Так бледно, бездушно, бесстрастно…^[8]
 

1876 или 1877

Перед судом

 
Приумолкла тюрьма,
Всюду тишь и покой…
И царит над землёй
Полусвет, полутьма.
 
 
Что-то мрачно глядит
Нынче келья моя…
Хоть послушаю я,
Громко ль сердце стучит…
 
 
Чу!.. За дверью идут,
Слышен говор людей…
Близок час, – поведут
Нас на суд палачей.
 
 
Но ни просьб, ни мольбы
И в последний наш час
Наши судьи-рабы
Не услышат от нас!..
 
 
Пусть уныла тюрьма,
Пусть повсюду покой,
Пусть царит над землёй
Полусвет, полутьма,
 
 
Но и в этой глуши,
Где так долги года,
Нашей вольной души
Не сломить никогда!
 
 
Чу! в тиши гробовой
Снова слышны шаги,
Приходите ж за мной
Вы скорее, враги!..^[9]
 

18 октября 1877

Цепи

 
Скованы цепи…
Кто же их будет носить?
Взятый ли в степи
Беглый, уставший бродить?
 
 
Вор ли, грабитель,
Схваченный ночью глухой?
Или служитель
Братства идеи святой?^[10]
 

1878

Борьба

 
Могучее слово
Во мгле прозябанья
Свет истины новей
Приносит в сознанье
Немого раба.
 
 
По гордую силу,
И твёрдую волю,
И мощь – до могилы
Не падать в неволе —
Даёт лишь борьба.
 
 
Пред грозной борьбою
За свет бесконечный
Над дольней землёю
Царящее вечно
Насилье бежит.
 
 
Лишь в битве с врагами,
В годины невзгоды,
Великое знамя
Вселенской свободы
Народ водрузит.
 

1879

Ночью

 
Всё тихо. Небесных светил мириады
Мерцают в лазурной дали.
Широкою тенью легли
По Волге прибрежных обрывов громады…
В равнинах и звери, и птицы, и гады
Умолкли и в норы ушли.
 
 
О, как хорошо средь природы живётся!
Тепло и спокойно везде…
Всё спит на земле и в воде…
Лишь только на мельнице шум раздаётся
И грустная песня от барки несётся
О горе, о вечном труде…
 
 
За рощею видны фабричные своды
Да окна трактира блестят.
И в сердце вливается яд:
«Одни только пасынки вольной природы,
Не ведая счастья, не зная свободы,
Одни только люди не спят!..»
 
 
О люди! Среди бесконечного мира,
Где нет ни рабов, ни царей,
В тиши этих чудных ночей,
Вы – чуждые гости средь чуждого пира…
Вселенная – царство свободы и мира,
А вы – достоянье цепей…^[11]
 

1879

 
Милый друг, безумно смелый,
Честный и живой,
Быстро время пролетело
Наших встреч с тобой!
 
 
Если я к тебе, бывало,
Мрачный приходил
И, подавленный, усталый,
С грустью говорил
 
 
О тоске невыносимой,
Что людей гнетёт
В этой жизни нестерпимой
Горя и невзгод, —
 
 
Ты рассеянно молчала,
Слушая меня,
И скучала, и зевала,
Сон едва гоня.
 
 
Но когда в порыве новом
Речь я заводил
О борьбе с врагом суровым
До последних сил,
 
 
Снова клялся за свободу
Душу положить
И врагам за все невзгоды
Братьев отомстить, —
 
 
Все черты твои светлели, —
Нет следа тоски!
И глаза твои горели
Словно огоньки…^[12]
 

1879

Тайное собрание

Написано совместно с Д. К.

 
Уж как в Третьем отделенья,
По царёву повеленью,
Храбрый Дрентельн-генерал
Всех жандармов собирал.
 
 
Чтоб царю служили смело,
Наливал по рюмке целой,
По полтиннику дарил,
«Эй, ребята! – говорил. —
 
 
Подозрительные лица
10 Появилися в столице,
И бунтуют, и мутят,
И царя убить хотят!
 
 
Уж вы, синие мундиры!
Обыщите все квартиры.
Мной на то дана вам власть —
Знай тащи, ребята, в часть!
 
 
Если где сопротивленье —
В зубы бей без рассужденья.
Сам, мол, Дрентельн-генерал
20 Отвечает за скандал!»
 
 
Но, исполнены печали,
Голубые отвечали:
«Ах, отец ты наш родной,
Предводитель удалой!
 
 
Показали бы примерно,
Как тебе мы служим верно,
Да сумнительно, вишь, тут —
Сохрани господь – убьют!»
 
 
На такое заявленье
30 Молвил Дрентельн без смущенья:
«Стой, ребята, не страшись!
Вот перцовка – подкрепись!
 
 
Дам на каждого две роты
Государевой пехоты,
Казаков прибавлю взвод —
Знай подталкивай вперёд!..
 
 
Всем отрядом, душ хоть в триста,
Двиньтесь вы на нигилиста,
Навалитесь на него —
40 И не пикнет ничего!»
 
 
Тут жандармы ободрились,
Усмехнулись, поклонились,
И ответил бодро всяк:
«Ладно будет, коли так!
 
 
Уж послужим мы престолу,
Уничтожим мы крамолу,
И всем недругам твоим
В кровь мы зубы раздробим!»
 
 
И пошли у нас в столице
50 Рыскать синих вереницы;
Хочет доблестная рать
Целый Питер обыскать!^[13]
 

1879

Завет

П. С. Поливанову

 
Когда овладеет душою печаль,
Ты вспомни, что скрыта грядущего даль
В тумане от нашего взора,
Что жизнь наша часто страдании полна,
Но вдруг озаряется счастьем она,
Как полночь огнём метеора.
 
 
Не надобно в жизни излишних вериг!
Ведь каждый мучительно прожитый миг
На близких тебе отзовётся!
Всецело должны мы для ближнего жить,
Должны для него мы себя сохранить
И бодро с невзгодой бороться!
 
 
В тяжёлые дни испытаний и бед
Даёт нам Вселенная вечный завет,
Который гласит всем скорбящим:
«Во имя надежды, во имя любви,
В несчастье грядущим и прошлым живи,
А в счастье живи настоящим!»^[14]
 

Конец 1370-х годов

 
Там, средь движенья
Вечных систем мировых,
Нет треволненья
Бурь и страданий земных.
Здесь же народы,
Вечно в цепях и крови,
Ищут свободы,
Правды, добра и любви…^[15]
 

1880

На границе

 
И вот опять она, Россия…
Опять и церкви, и кресты,
И снова вижу на пути я
Следы старинной нищеты.
Опять жандармские ливреи
Цветами яркими блестят,
И выраженье: «Мы – лакеи!»
Черты опричников хранят.
Опять насилия и слёзы…
И как-то чудится во мгле,
Что даже ели и берёзы
Здесь рабски клонятся к земле!..^[16]
 

1881 (?)

Под поэтами-телеграфистами

(В нижнем этаже шлиссельбургских камер)

 
Я в камере моей – как в лондонском тоннеле,
Где мощная река несётся в вышине.
Безмолвно целый день лежу я на постели
В задумчивых мечтах, в спокойном полусне.
 
 
А там, над головой, гремящие потоки
Лирических стихов несутся надо мной,
Бушуют и шумят рифмованные строки
И хлещут в стену мне грозящею волной.^[17]
 

1888

Светоч

 
Искал он к правде путь далёкий
В юдоли лжи и пошлых дел.
Его окутал мрак глубокий,
А с неба светоч не горел.
 
 
Но в мире гнёта и стяжанья,
Где трудно к истине идти,
Он видел в трепетном сияньи
Могилы павших на пути…
 
 
И с них любви нетленный пламень
Ему дорогу осветил,
И не споткнулся он о камень
В хаосе зла и тёмных сил…^[18]
 

1889

Людмиле Волкенштейн

 
Полна участья и привета
Среди безмолвия и тьмы,
Она сошла, как ангел света,
Под своды мрачные тюрьмы.
 
 
Была чарующая сила
В душе прекрасной и живой,
И жизнь она нам обновила
Своей душевной чистотой.
 
 
В глухой тюрьме она страдала
Среди насилия и зла,
Потом ушла и не узнала,
Как много света унесла.
 
 
Есть в мире души, – их узнаешь
Лишь в дни гонений и утрат,
Но мир за них благословляешь
И жизнь за них отдать бы рад!^[19]
 

Вторая половина 1890-х годов

Вере Фигнер ко дню рождения

 
Пусть наш привет твои невзгоды,
О милый друг мой, облегчит!
Пусть пролетит сквозь эти своды
И светлым ангелом свободы
Тебя в темнице посетит!
 
 
И пусть за годы испытанья,
Как в ясный вечер после бурь,
Увидишь ты конец страданья,
И в блеске чудного сиянья
В грядущем вечную лазурь!^[20]
 

1904

Прости

Посвящено Вере Фигнер при увозе её из Шлиссельбургской крепости

 
Пусть, мой друг дорогой, будет счастлив твой путь
И судьба твоя будет светлей!
Пусть удастся с души поскорее стряхнуть
Злые чары неволи твоей!
 
 
Скоро, милый мой друг, вновь увидит твой взор
Лица близких, родных и друзей,
(Окружит тебя вновь беспредельный простор
И раздолье лугов и полей!
 
 
Ночью встретят тебя и развеют твой сон
Миллионами звёзд небеса,
И увидишь ты вновь голубой небосклон,
И холмы, и ручьи, и леса!
 
 
Всё, чего столько лет ты была лишена,
Что в мечтах обаянья полно,
Вдруг воскреснет опять, и нахлынет волна
Прежних чувств, позабытых давно!
 
 
Пусть же, милый мой друг, будет счастлив твой путь,
Скоро будешь ты снова вольна,
И успеешь усталой душой отдохнуть
От тяжёлого долгого сна!^[21]
 

1 сентября 1904

Снежинка

 
С серого неба, где туч покрывало
Низко спустилось над кровлей тюрьмы,
Тихо ко мне на рукав ты упала,
Вестница близкой зимы.
 
 
Где ты, снежинка, носилась по воле?
Кто тебя в край наш занёс?
Что тебе надобно в царстве неволи,
В царстве страданий и слёз?
 
 
Лучше б легла ты на снежной вершине
Дальней свободной страны,
Там тебе в дикой, безлюдной пустыне
Снились бы чудные сны.
 
 
Там ты смотрела б на синее море,
В солнечных грелась лучах
И не узнала б о муке и горе
В наших забытых стенах!
 
 
– Нет! не хотела я целые годы
В снежной лежать вышине,
Я принесла тебе весть со свободы,
Весть о далёкой весне.
 
 
Пусть цепенеет в холодном недуге
Скованный север земли, —
Яркое солнце сияет на юге,
Пышно цветы расцвели.
 
 
Солнце согрело свободные страны,
Всё там приволье и свет,
И чередою валы океана
Шлют тебе братский привет!
 
 
Там я возникла в бушующем море,
В вечной стихийной борьбе,
И пролетела в небесном просторе
С весточкой этой к тебе.^[22]
 

1905

На заре

 
Вот и рассвет над землёй занимается;
Бледно алеет восток…
В облачной дымке заря загорается,
Птица ночная в трущобы скрывается,
Звери уходят с дорог.
 
 
Вот и в сознаньи рассвет занимается:
Мысли несутся вольней,
Братское чувство в груди загорается,
Старых богов обаянье теряется,
Тускнут короны царей.^[23]
 

1905

Зимой

 
Полно убиваться!
Полно тосковать!
Пусть снега кружатся
Под окном опять,
Пусть метель ссыпает
Горы у ворот, —
Летом всё растает,
И снега, и лёд!
 
 
Полно убиваться!
Полно тосковать!
Пусть невзгоды злятся
Над тобой опять!
Хоть вражда пускает
Все гоненья в ход —
Скоро всё растает,
И вражда, и гнёт!
 

1905

Море и сердце

 
Памяти дуврских утёсов
Море бушует, и воет, и плещет,
Волны грохочут и бьют мне в глаза,
Сердце же рвётся, стучит и трепещет,
Мысль то потухнет, то ярко заблещет…
В море и в сердце бушует гроза.
 
 
Море умолкло, и сердце уснуло…
Больше не бьёт об утёсы волна…
Всё, что так ярко в душе промелькнуло,
Всё улеглося, заглохло, минуло…
В море и в сердце стоит тишина…^[24]
 

1906

Из старых воспоминаний

 
Печальный день… В душе уныло…
Один брожу по лесу я.
Безмолвен ум, и слабы силы…
Пойду и сяду у ручья…
 
 
Там я любил глядеть когда-то,
Как струйки чистые блестят,
Как вдалеке лучи заката
Верхи деревьев золотят.
Там всё приволье и свобода,
Там всюду жизнь ключом кипит,
И, верно, вольная природа
Мой ум усталый оживит.
Но и ручей, когда-то милый,
Сегодня чужд душе моей.
Мне веет холодом могилы
И от лесов, и от полей…
Здесь всё кругом полно отравой,
И только чудится лишь мне,
Что надо мной орёл двуглавый
Парит в туманной вышине.^[25]
 

1906

 
Безоблачно моё сегодня настроенье…
Безоблачна небес глубоких синева…
Я чувствую земли могучее движенье,
Я чувствую умов великое волненье,
И рвутся из души счастливые слова:
 
 
Немая ночь прошла! Уж близок час рассвета!
Уж буря разнесла сплошные облака!
Я слышу вольный звук всемирного привета,
Я чувствую душой, что близко царство света,
Что знанья и любви республика близка!^[26]
 

Сентябрь 1909

Знак

Из Виктора Гюго

 
Я к правде шёл в глубоком мраке,
Ничей огонь мне не светил,
И я молил судьбу о знаке,
Который путь бы мне открыл.
 
 
И был мне знак: свершилось чудо!
Когда на верный путь я стал,
«Изменник!» – крикнул мне Иуда,
«Убийца!» – Каин мне сказал.^[27]
 

1910

Надпись в каземате

 
Под мрачной тенью бастиона,
За дверью кельи крепостной,
Где нет ни света, ни закона,
Ждал казни узник молодой.
Коптела лампа, догорая,
Чернели тени по углам,
Но, за свободу умирая,
Свободе гимн нашёл он там.
 
 
Перед холодною стеною
10 Стоял он в мёртвой тишине,
Там чуть заметной полосою
Тянулась надпись на стене.
 
 
Надпись
«Ни перед силой угнетенья,
Ни под злословием молвы,
Ни пред тупой угрозой мщенья
Ещё не гнул я головы.
Не знал я с юности кумира,
И преклонял колени я
Лишь пред тобой, невеста мира,
20 Свобода светлая моя.
Ты для меня была святыня,
Ты для меня была – весь мир,
Моя единая богиня
И мой единственный кумир.
И в дни тяжёлого изгнанья,
И в перемирьи, и в борьбе
Я жадно пил твоё дыханье
И отдал жизнь мою тебе!
Увидел я твой светоч нудный…
30 И я искал тебя с тех пор
И в рощах Роны изумрудной,
И на снегах швейцарских гор.
Твой облик чудный и прекрасный
Везде стоял передо мной,
Горя в лучах, как полдень ясный,
Своею дивной красотой.
В глуши Финляндии ненастной,
Среди озёр и диких скал,
С какой тебя любовью страстной
40 Я в край родимый призывал!
Что делал я в лесах дремучих,
На что решиться был готов,
Каких искал я сил могучих,
Чтоб разметать твоих врагов, —
Пусть это знают только ели,
Что по пригоркам той земли
Средь диких скал в сырые щели
Корнями мощными вросли!
И вот я здесь, в стенах страданья,
50 Последний гимн тебе пою…
Прими же в лоно мирозданья
Ты душу вольную мою!»
Кто начертил здесь надпись эту?
Кто был предшественник его?
От камней не было ответа,
И не узнал он ничего.
Пустынным, тусклым коридором
Уж палача к нему вели
И, звякнув кованым затвором,
60 Верёвку в камеру внесли,…^[28]
 

1910

В поезде

 
Поезд несётся. Пригорки мелькают.
Дальние ёлки вперёд забегают,
Ближние быстро назад отстают.
Мчатся, вертятся поля и равнины,
Снова минувшего детства картины
В памяти, словно живые, встают.
Сцены забытые счастья былого!
Только лишь вон из-под крова родного
Тотчас я в поле гулять убегал.
10 Там под, высокой ветвистой рябиной,
Что поднималась одна над равниной,
Целыми днями порой я мечтал!
Вздел тогда я далёкие страны,
Греет там солнце простор океана,
Искрится, блещет, сверкает волна,
И, облита золотыми лучами,
В берег песчаный, шумя тростниками,
Бьётся и плещет, ласкаясь, она!
Там, под защитой безбрежного моря,
20 В знойной тиши, без заботы и горя,
Вольные дети природы живут.
Горькая дума их сердце не гложет,
Мысль о грядущем их ум не тревожит,
Сил их не губит томительный труд.
О, как хотелось мне в край тот укрыться,
Вольной душою с природою слиться,
Жить без конца в этой чудной дали!
Детские годы прошли.
Начал мне грезиться облик неясный
30 Чьей-то души бесконечно прекрасной, —
Как мне хотелось её повстречать!
К счастью её все преграды развеять,
Жизненный путь ей цветами усеять,
Всё дорогое ей в жизни отдать!
С ней я в мечтах ничего не боялся!
В глубь Ниагары за нею бросался,
В высь облаков для неё улетал…
Ко заслонили житейские грозы
Юности ясной счастливые грёзы,
40 Новый, неведомый мир я узнал!
Стали являться иные картины.
В юном уме поднялись исполины
Мысли свободной, великой любви.
Медленно шли на страданья и муки
Светочи братства, герои науки
В светлых венцах, обагрённых в крови.
Властно и громко средь жизни кипучей
Начал мне слышаться голос могучий,
Звавший защитником редины встать,
50 Броситься в мир бескорыстный к чудный,
Выйти на подвиг великий и трудный,