Книга Стихотворения 1859–1860 гг. онлайн - страница 3

Неотвязная мысль

 
Как привяжется, как прилепится
К уму – разуму думка праздная,
Мысль докучная в мозг твой вцепится
И клюет его, неотвязная,
И подобная птице – ворону
Так и каркает в самом темени:
Норовлю от ней как бы в сторону,
Говорю: «Пусти! Нету времени.
День рабочий мне начинается
И кончается он заботою»; —
А несносная упирается:
Я с тобой, дескать, поработаю!
И становится мне помехою,
И с помехою той досадною,
Что ни сделаю – все с прорехою
Иль с заплаткою неприглядною.
Вспомнишь прошлое: были случаи —
Сердце юное поразнежится,
Забурлят в уме мысли жгучие,
И одна из них в душу врежется
И займет она всю головушку —
Мысль про тайную ласку дружнюю,
Аль про девушку, аль про вдовушку,
Аль – на грех – беду – про замужнюю,
Да как жаркое сердце свяжется
С этой думкою полюбовною —
Вся вселенная тебе кажется
Софьей Павловной; Ольгой Львовною;
Всюду прелести совершенные,
Всюду милые да прекрасные,
Ненаглядные, незабвенные!
В небе Лидии очи ясные
Во звездах тебе зажигаются,
Ветерок звенит Маши голосом,
Ветки дерева завиваются
Насти локонов мягким волосом;
Стих горит в уме с рифмой бешеной —
Стих, откованный сердца молотом;
На людей глядит, как помешанной;
Мишуру дают – платишь золотом.
Дело прошлое! Дело древности!
Сколько дел моих ты расстроило!
Сколько было там глупой ревности!..
Да с любовью – то хоть уж стоило
Побезумствовать, покуражиться;
А теперь – то что? – Словно старая
Баба хилая, мысль привяжется
Худощавая, сухопарая;
С теми ль встретишься, с кем ты водишься, —
Речь их сладкая – мед малиновый,
Ты уж словце сказать не находишься!
Как чурбан какой, пень осиновый,
С головою своей бесталанною
Дураком стоишь, заминаешься,
И на мысль свою окаянную
Всеми силами ополчаешься;
Гонишь прочь ее речью грубою:
«Вон из Питера! В подмосковную!
Не сравню ж тебя я, беззубую,
С Софьей Павловной, с Ольгой Львовною.
Отцепись же ты, сухопарая,
Неотвязная, безотходная!
Убирайся прочь, баба старая!
Фекла Савишна ты негодная!»
Я гоню ее с криком, топотом,
Не стихом кричу – прозой рубленной,
А она в ответ полушепотом:
«Не узнал меня, мой возлюбленной!
А все та же я, только смолоду
Я жила с тобой в женской прелести,
Но прибавилось в жизни холоду —
И осунулись бабьи челюсти;
Целовать меня не потянешься,
Счастья дать тебе не могущую,
Да зато во мне не обманешься,
Говорю тебе правду сущую,
И служу тебе верной парою,
И угрюмая, и суровая,
За тобой хожу бабой старою,
А за мной идет баба новая:
В белизне она появляется,
И суха, суха – одни косточки,
А идет она – ухмыляется,
А коса у ней вместо тросточки.
То не та коса благовонная,
Что, обвитая лентой тонкою
И тройным жгутом заплетенная,
Гордо держится под гребенкою,
Что сушит, крушит сердце юноши,
Что – корона днем самопышная,
А рассыплется до полуночи —
Покрывало сбрось: вещь излишняя!
Для двоих тут есть чем закутаться,
Да останется – сердцу ярому,
Чем на век еще перепутаться
И веревку вить мужу старому.
То не та коса! – как свистящая
Сабля острая, круто – гнутая,
То коса всех кос, всекосящая;
С той косой идет баба лютая.
Нет кудрей у ней – нечем встряхивать,
Голова у ней безволосая,
Лишь косой вертеть да помахивать
Любит бабушка та курносая».
 

Грустная песня

 
Плохо! Чем живется доле,
Тем живется хуже.
Приютился б в горькой доле
Сердцем, – да к кому же?
 
 
Бродишь старым сиротою;
Все мне как – то чужды;
Как живу и что со мною —
Никому нет нужды.
 
 
Есть у божьей церкви, с краю,
Тихая могила.
Там лежит одна, я знаю:
Та меня любила.
 
 
Не за то чтоб точно было
Все во мне так мило,
А за то любила,
Что меня родила.
 
 
Изнуренная, больная,
Дряхлая, бывало,
Тужишь, ищешь, ты родная:
«Где дитя пропало?»
 
 
А сынок твой одурелый
Рыскал все по свету,
Смотришь: нет его день целый
Да и к ночи нету.
 
 
Бедной матери не спится;
Слез полна подушка:
«Мало ль может что случиться? —
Думает старушка. —
Страшен ворог неключимый
В эдакую пору.
Не попался ли родимый
Лиходею – вору?
 
 
Не ограбили ли сына?
Жив ли он, желанный?»
Чу! Идет домой детина,
Словно окаянный, —
 
 
Встрепан, бледен, смотрит дико,
Волос в беспорядке, —
Сам трясется весь… поди-ка:
Верно в лихорадке!
 
 
Да, он болен, он расслаблен,
Он ужален змеем,
А пожалуй и ограблен —
Только не злодеем,
 
 
А разбойницей – злодейкой,
Резвою девчонкой,
С черной бровью, с белой шейкой.
С трелью речи звонкой.
 
 
Лишь закинула словечко —
И поддела разом
Из груди его сердечко,
Из под шапки разум;
 
 
Всю в нем душу возмутила
Дьявольским соблазном
И домой его пустила
В виде безобразном.
 
 
А сама… и горя мало!
Жалости не крошки!
Так и пляшет с кем попало,
Только брызжут ножки.
 
 
Я ж лежу, горю и таю,
Думаю: кончина!
И за грудь себя хватаю —
То – то дурачина!
Мать горюет; слезы сжаты;
Смотрит на больного,
Говорит: «Напейся мяты
Иль чайку грудного!» —
 
 
«Эх, родная! – отвечаю: —
Что тут чай и мята,
Где отрады я не чаю,
Где душа измята?»
 
 
Чу! звонят. Гляжу: могила!
И мой жребий понят.
Лишь одна меня любила,
Да и ту хоронят.
 
 
И замкнулася тоскою
Жизнь моя блажная.
Ты зовешь меня к покою.
Подожди, родная!