Книга Культурный идеал и племенная политика онлайн

I–II

<Начало отсутствует^{2}>

…что sapiens^{3} Астафьев – на этот раз больше моего виновен.

И, однако, несмотря на этот тихий и глубокий шепот моего самолюбия, я у этого погрешившего магистра философии готов опять взять урок и очень рад повергнуть на его благоусмотрение и доброжелательную критику мой следующий за сим краткий и слабый терминологический труд.

Осмеливаюсь думать, что слова «нация, национальность, национальный идеал, национальное начало и национальная политика» – никак не одно и то же.

Даже между выражениями национальность и национализм – я нахожу – значительный оттенок.

В «pendant»^{4} к этому возьмем и другое слово. Лицо; личность; личный идеал; личное начало; личная политика. Все это также большая разница.

Или возьмем то же, но не с русским, а с латинским корнем. Индивидуум; индивидуальность; индивидуализм; индивидуальный идеал; индивидуальное начало; индивидуальная политика.

Возьмем для примера какое-нибудь лицо; положим, императора Вильгельма II. В нем есть личность (или: индивидуальность его выразительна) – у него есть личный (свой) идеал; он хочет вести политику личную, индивидуальную, ему индивидуально-свойственную; т. е. не желает зависеть ни от сильной индивидуальности Бисмарка, ни от индивидуализма общелиберального строя (от парламента, например, как его высшего выражения). Индивидуалистическим называется общественный строй ведь тогда, когда этот строй имеет в виду преимущественно права и выгоды всех отдельных лиц, равноправность всех граждан перед законом или государством. Государство и лица – только! Ни определенных сословий, ни каких-нибудь малоподвижных, огражденных законами корпораций, конгрегаций, цехов, общин – одним словом, никаких посредствующих ступеней власти и давления на лица между общей массой граждан (индивидуумов) и государством.

При таком строе – смешение классов, подвижность слоев и кругов общественных становится так велика, что лицам нет почти возможности выдерживаться долго в сословной или общинной окраске своей.

Индивидуально нередко и весьма энергические люди, при долгом существовании такого (индивидуалистического) строя, сохраняют в личности своей почти одни физиологические особенности. Особенности же сословной, религиозной, провинциальной, общинной, цеховой и т. п. окраски и выработки при таком строе скоро пропадают. Вследствие этого личность, не слабея еще вдруг со стороны воли и энергии, слабеет скоро со стороны множества разных других особенностей. Люди становятся все сходнее и сходнее между собою. В них более и более уничтожается прежняя индивидуальность; слабеют идеальные (или идейные) ее отличия; остаются одни отличия темперамента и, до поры до времени, отличия образования (степени сознательности?). Поэтому-то, если кто-нибудь скажет, что (во Франции, например) индивидуализм погубил индивидуальность, это не будет только красивой фразой, а весьма важной истиной, стоящей самого серьезного внимания.

Точно такие же извороты терминов одного корня весьма полезны и, мне кажется, даже необходимы, когда дело касается до чего бы то ни было национального.

Позвольте мне объясниться по-своему, объясниться так, как я объясняю все это сам себе для моего собственного умственного обихода. «Академической» какой-нибудь правильности, пожалуйста, не ищите, а только ясности и доступности.

Во-первых, сама «нация». Не стану объяснять. Это и так слишком наглядно. Это почти физическое представление. Знаешь немножко географию и этнографию; знаешь, где живет народ; знаешь, на каком языке он говорит; воображаешь немедленно и невольно знакомые физиономии людей этой нации. Нация – это сама вещь; термин «нация» соответствует самому конкретному из всех представлений, принадлежащих к разбираемому порядку.

Национальность понятие более отвлеченное. Это какой-то идос^[1] – той нации, которую мы только что воображали себе во плоти.

Когда мы говорим: русская национальность, французская, китайская, то мы вспоминаем о таких общих качествах или признаках, которые более или менее свойственны всем людям, составляющим эту нацию (или хотя бы большинству их), и совокупностью которых эта нация отличается от других.

Чем эти признаки резче, чем эта совокупность их выразительнее, тем более в нации национальности, т. е. особенности, своеобразности, оригинальности. Национальный идеал (политический, культурный, религиозный) – это опять иное.

Национальность данной нации – это, скорее, то, что уже есть у нее теперь налицо совокупность признаков существующих, историческим развитием уже приобретенных.

Национальный идеал – это совокупность национальных признаков еще не приобретенных; это представление той же нации в будущем ближайшем или отдаленном. Поэтому-то и случается так часто, что граждане, вполне согласные относительно того, какими признаками надо определять или обозначать в настоящем ту нацию, к которой они принадлежат, – в отношении идеала вовсе расходятся.

Например. Все будут согласны в том, что в настоящем православное самодержавие есть главный отличительный признак русской национальности в ее прошедшем и настоящем. Именно православное самодержавие, а не просто самодержавие и не просто Православие. Самодержавен и шах персидский в среде своей нации; православна и конституционная Греция. Но относительно будущего, и ближайшего и дальнейшего, – относительно идеала для нации, сейчас же явится разногласие; одни желают конституции; другие справедливо считают ее гибелью для России; одни готовы даже ценою жизни своей заплатить за сохранение нашей монархической власти во всей ее полноте; но на религию православную смотрят разве только снисходительно, как «на узду для народа»; сами же равнодушны к вере. Одни желают строгой неотчуждаемости крестьянских земель и сохранения поземельной общины; советуют даже обратить все крестьянские земли в вечную государственную, неотчуждаемую собственность^[2]. Одни (как, например, покойный Катков и последователи его) довольны петровскими порядками в церковном управлении; другие порицают эти порядки и желают для Церкви большей независимости и т. д.

Вот какая большая разница между словами национальность и национальный идеал, которыми Вы нашли одинаковую возможность заменить мой специальный термин – национальная политика.

Национальность – это идос, идея, скрытая за тем реальным и конкретным физическим явлением, которое мы зовем нацией. Она одна и та же для всех, способных мало-мальски к сознанию того, что они видят.

Изменяющиеся в течение веков признаки этого идоса – этой окрашенной тени действительной нации – достаточно все-таки устойчивы, чтобы люди самые различные, по складу ума и по стремлениям непримиримые, но современные друг другу – могли бы легко схватывать эти признаки и видеть их одинаковыми для всех умов, даже и при крайне неодинаковом отношении к ним сердца.

Национальный идеал – это различное субъективное представление разных граждан об идосе будущей реальной нации. И когда коснется до этого представления, то согласить вполне в теории даже и близко подходящих друг к другу людей иногда трудно. Всех соглашает умственно только неволя исторического развития, практика государственно-культурной жизни.

Мимоходом и тут вопрос: «На что же именно я нападаю – на неясный еще идеал будущего или на ясную картину настоящего?» Желал бы для собственной пользы понять. Мне кажется, что если я готов нападать на что-нибудь подобное, то скорее уж на современное состояние русской нации за то, что она, наша нация, еще недостаточно национальна, за то, что она мало еще освободилась от общезападных идеалов. Я готов нападать (и при случае и нападал) на нашу современную национальность; но не иначе как во имя идеала гораздо более национального, более яркого и полного, более своеобразно оформленного, чем всем нам известная жизнь России в конце XIX века, на три четверти еще западная.

Остаются еще термины: национальное начало, национализм и национальная политика.

О слове «начало» можно сказать только, что оно из всех приведенных названий есть самое широкое (если не ошибаюсь?), самое отвлеченное.

Его можно приложить ко всему, касающемуся до нации. Выражение «национальное начало» – именно потому, что оно есть начало, принцип, – приложимо и к физиогномии нации, и к политике ее правительства, и к патриотическому идеалу граждан. И к более неподвижному (национальность), и к более изменчивому (политика).

Поэтому углубляться более в это определение (слова «начало») я боюсь. Боюсь переступить за черту области мне доступной, в область Вашу, в ту область, где я уже никогда более не увижу ни живых образов, ни даже их теней, а только все какие-то мысленные нити и нити, без конца извивающиеся. И в паутине этих высших отвлечений я скучаю, теряюсь и даже опасаюсь сказать глупость на каждом шагу.

Если же не углубляться, то и это страшное слово «начало» будет довольно понятно; именно как прилагаемое ко всему в определенной сфере мышления.

Теперь слово «национализм». Какая разница между словами «национальность» и «национализм»? Помните, как в Москве один весьма известный русский философ определял эту разницу? «Папство и папизм; индивидуальность и индивидуализм»^{5}. Первые слова с русским окончанием, по его мнению, обозначали хорошую меру известного начала, проводимого в жизнь; вторые слова с греческим окончанием – вредный избыток того же; злоупотребление этого начала, пожалуй что и доведение его до абсурда, до самопожрания.

Меня не особенно такое объяснение удовлетворяет; но, конечно, можно и так понимать эти слова, по крайней мере, во многих случаях.

Меня больше удовлетворяет мое собственное понимание.

Национальность – это отвлечение от нации; ее мысленная и окрашенная воображением тень, ее отражение в уме и воображении нашем.

Национализм – это, скорее, какое-то движущее, действующее начало, действующее во имя этой тени.

Можно ведь сказать: «страстный национализм такого-то человека»; «крайний национализм такого-то правительства».

Но неловко выйдет, если мы скажем: «страстная, фанатическая национальность его». Или: «крайняя, опасная национальность такого-то правительства».

Мы не говорим даже: «резкая национальность китайцев», а «резко выраженная национальность китайцев».

Я думаю даже, что «национализм» и «национальное начало» – это все равно; все равно в том смысле, что оба эти выражения можно употреблять в одинаковых случаях, по вкусу заменяя одно другим.

Но нельзя слово «национализм» заменять ни словом «национальность», ни выражением «национальный идеал». Будет сбивчиво.

Осталось одно последнее мое собственное выражение^{6} – «национальная политика».

Но прежде чем поговорить еще раз о ней самой, т. е. о самой политике, я должен сознаться, что и я сам в термине тут немного ошибся. Не так удивительно, как ошиблись Вы, но все-таки ошибся.

Точнее бы было выразиться – политика национальностей («la politique des nationalites») или племенная политика. Тогда было бы яснее, что я, охраняя и защищая национальности и национальные идеалы в их обособленности, опасаясь все большего и большего разлития космополитизма, указываю на племенные объединения и освобождения как на игру весьма обманчивую и опасную для яркости и обособления национально-культурных физиономий и национально-культурных идеалов.

И хотя о русской политике я сказал только два слова в конце книжки, указывая из примеров других наций и племен на опасности опрометчивого панславизма, но разумеется, что главным образом я имел в виду Россию и охранение ее национальных особенностей, ее национального идеала, которому я по-прежнему готов служить, как могу и как умею.

Вина моя была в том, что я, желая быть более доступным, придержался термина общепринятого, вместо того чтобы употребить свой собственный – политика племенная.

Термин «национальная политика» – довольно бестолковый, и его можно приложить к вещам весьма различным.

Употребляют его нынче многие, думая, что все понимают под ним одно и то же, но если потребовать от них живых примеров, то примеры нередко выйдут совсем противоположные.

Об этих примерах я поговорю дальше.