Книга В цирке онлайн - страница 3

3

Дорога в поле шла через тот край деревни, где стояли новые постройки: клуб с библиотекой, красивый бревенчатый домик детских яслей в оградке из штакетника, с гибкими топольками перед окнами, мимо аптеки и фельдшерского пункта, – ими гороховцы особенно гордились перед жителями соседних деревень: у нас и врачиха своя, и аптека своя, не надо в райцентр с каждой болячкой скакать…

Всегда, бывая на этом краю деревни, Антонина окидывала взором новые добротные здания с чувством растущей силы колхоза, растущего богатства, с тайной гордостью, что и ее рук, ее стараний это дело.

А сейчас вид построек, их свежее дерево и кирпич, свежая веселая краска крыш, водосточных труб, наличников, блеск стекла в просторных окнах вызвали у нее только сердечную боль, скорбное недоумение: как же бросить все это на погибель, на грабеж, разорение, сколько труда вложено, сколько рук отдали тут свою силу, умение, мастерство, сколько людей старались, чтоб поднялись, встали эти строения – и здесь, в Гороховке, и в районном центре, и в областном городе…

Вот эта крыша на клубе, например, из прочного железа, что сто лет продержится и никакой ремонт не нужен, одна только покраска. Ее городские шефы подарили, рабочие завода сельскохозяйственных машин. А железо это им не с неба упало, они за него у станков своих сверхурочные часы отрабатывали, чтоб этот подарок Гороховке оплатить… Окна в детских яслях стеклить было нечем. А уж осень подходила, холода. Стоит дом, все в нем готово, и полы, и двери покрашены, высохли уже, яслям давно бы уже ребятишек принимать, – а окна пустые, ветер насквозь гуляет. Николай Иванович в районе всех перетормошил, – ну, нет ни у кого стекла оконного, такой вот выпал с ним перебой. Тогда Антонина осерчала не на шутку, позвонила прямо в облисполком, председателю. Попала неудобно, у него как раз совещание в кабинете шло. Кого-нибудь другого он, может быть, и слушать бы не стал, для таких мелких дел есть другие люди, да еще и отругал бы, чтоб впредь не беспокоили его по пустякам. Но Антонине он тут же, не откладывая, помог, а потом еще и сам позвонил, справился – привезли ли стекло?

Ей всегда все помогали, шли навстречу всем ее просьбам, нуждам, она была на особом положении: единственная в области женщина во главе колхозной артели. Депутат районного, депутат областного Советов. Всем была она известна, все знали имя ее, отчество, награды ее и звания, и все ее как-то особенно чтили, как-то по-особому уважали, начальство всех степеней и рангов.

Где-то внутри себя она чувствовала, что и громкие ее звания, и пост главы колхоза не совсем ей по праву, по ее уму и знаниям. Была она просто колхозницей, потом села на трактор, три весны пахала на нем, сеяла. Вот тогда-то на нее и обратили внимание, стали писать про нее в газетах, помещать фото. И опять же не потому, что была она какой-то выдающейся трактористкой, а потому, что была трактористкой-женщиной. Дальше уже как-то само собой шло: вступила в партию, потом бригадирничала – тут же, в родной своей Гороховке, потом, когда не стало отца, Антонину подучили на курсах, двинули на председательский пост.

Догадывалась она, что делается это немножко для красивой картины: дочь достойно заменила отца. Как писали газетчики – династия колхозных руководителей. И еще для наглядного примера, что женщина в колхозе и вообще у нас в государстве действительно большая сила, что в районе, в области умеют растить кадры, выдвигать их с низов, из трудового народа.

Поначалу Антонине делалось страшновато: ей ли с ее семилеткой да краткосрочными курсами за такое браться!

Но оказалось – ничего. Потому что опять-таки из-за того, что женщина и на таком посту, со всех сторон ей были охотная помощь и поддержка. Какие иной раз встречались затруднения, другие председатели как в стену с тем же самым бились – не выпросить, не достать. А с Антониной пошутят, поёрничают насчет слабого пола, даже что-нибудь из сугубо мужской лексики ввернут, – Антонина научилась снисходительно терпеть такие шутки, как неизбежность, – и, глядишь, стена уже не стена, расступается… Колхоз с Антониной много выгадал, хотя поначалу в деревне ее не очень-то одобряли, особенно мужики гудели про себя: не то уж мужское племя все у нас бракованное, что баба будет артелью руководить?..

А года через три уже заметно для всех выявилось, что «Заря» выдвигается по району в число наиболее зажиточных, денежных колхозов. Все полевые работы всегда исполнялись в срок, потому что МТС давала Антонине надежные машины и надежных водителей, – как-то стыдно, негоже, не по-мужски было ее подводить. Оплата трудодня в «Заре» из года в год выходила в районе самой высокой. Культура поднялась – появились в деревне радио, электросвет, а там и строительство пошло – вот этого клуба, яслей, аптеки, кирпичного коровника. Даже свой кирпичный заводик заложили…

В одном только не повезло Антонине, слава ее, звания и пост сыграли с ней тут как раз обратную штуку: семьи собственной не довелось ей завести. Останься она просто колхозницей, просто бабой – давно бы кто-нибудь сосватал ее, ведь не хуже других, даже приглядней многих она была: статна, стройна крупным телом, белолица, хоть и не употребляла для этого никаких средств, даже не пудрилась никогда. И были бы у нее давно и муж, и детишки.

А к знатной председательнице, что и в Кремле заседала, что со всем начальством запросто и уже как бы не деревенской стала, а какой-то иной, более важной породы, видно, не так просто было посвататься. Свои, деревенские, явно робели, не находилось среди них таких смельчаков, другие – и подавно, Антонина представлялась им еще недоступней, еще меньше похожей на обычную женщину. Мужчина себе в дом хозяйку, работницу, мать детишек берет, вот что ему нужно, по таким статьям он о женщине судит и выбор свой делает… Антонина скрывала свою одинокость, даже от себя; моя семья – весь колхоз, говорила она себе в минуты, когда посещала ее женская тоска. Но все равно душе ее не легчало от этого, жизнь ее была неполной, и чем более прибавлялось ей лет, тем более она это чувствовала.

…Дорога меж полей в желтом жнивье была слегка грязноватой. Весь сентябрь перепадали дожди, а дневного тепла и осеннего солнца уже не хватало, чтобы просушить землю.

Но и по грязноватой дороге лошадь бежала трусцой. На самых влажных местах с копыт лошади, с колес под бричку, в испод ее жестяных крыльев летели комья грязи; шлепнет такой в лицо – отмываться надо, так не стереть – столько в каждом комке жирной, плодородной черноты.

На жнивье оправа и слева стояли скирды, высокие, плотные, один в один могучими своими размерами, своей ощутимой тяжестью, храня в себе сотни, тысячи пудов еще не молоченного хлеба. Не поскупилась на урожай в это лето земля, дала его с такой щедростью, будто наконец-таки отплачивалось людям за все нелегкое, что было в прошлом. Жить бы только да жить!

В просторе поля, в шири равнинного пространства, отъединенно ото всех, оставшись лишь с самим собой, человек иначе чувствует себя: острей его тревоги, непрочней его надежды, ощутимей его слабость перед стихией огромного мира.

Нечто такое происходило и с Антониной.

Только тут, в одиночестве, на дороге, не не надо было помнить каждую минуту, что ты председатель и люди смотрят в твое лицо, и можно было с полной отчетливостью, до внутреннего холода, ощутить и осознать, как страшно, грозно то, что близится, ползет, надвигается сюда из-за горизонта. И было как-то непонятно, странно, что в преддверии такой судьбы так совсем мирно, в обычной своей тишине лежат, покоятся рыжие, щетинистые поля, так же, как всегда, неторопливо летают над их пологими склонами галки и вороны, так же серыми столбиками торчат поодаль от дороги суслики, вслушиваясь в тележный дребезг, с любопытством вглядываясь, кто это, куда едет по степи…

Но чувство гибели, нависшей над деревней, над всеми ее хатами, постройками, жителями, всей их жизнью, было лишь частью того, что переполняло, мучило сейчас Антонину. Она угадывала, что ее ответственность за колхоз, людей, общее добро становится единоличной; здесь, в поле, обострившееся ее предвидение подсказывало ей, что затишье за дальней линией холмов непрочно, ждать надо самого худшего, того, что упрямо отвергает, не хочет принимать сознание. Может быть, даже еще сегодня станет так, что ей некому уже будет позвонить, не у кого спросить совета и все ляжет только на нее одну, на ее плечи и разум. Сумеет ли она не растеряться, не пасть духом и волей, совладать со всем, перед чем будет поставлена, сделать все, что только возможно, чтобы чиста была совесть, чтобы никто: ни сама она себя, ни люди – не смог ее упрекнуть? Сколько лет ей доверяли, отпускали ей этого доверия не скупясь, не сомневаясь, что не напрасные это траты, создавали ей авторитет, поднимали его высоко, на всю область. Вот ей и экзамен. Вот она и должна его держать, ответить, не зря ли все было…