Книга Рубашка онлайн - страница 3

5

Я отлично знаю, что звонить, конечно, не нужно. В этом нет решительно никакого смысла! После таких звонков становится только хуже. Причём в любом случае. Например, вот ты не выдержал и позвонил. Предварительно придумал причину, высосал из пальца какой-то предлог и набрал заветный номер… И тебе не ответили! До этого звонка было не здорово, а после… стало просто невыносимо! Почему она не ответила? Не услышала звонка? Опять же почему? Не хочет отвечать? Может быть, у неё определился номер того, кто ей звонит, то есть мой номер, и она не пожелала ответить? Почему? Я надоел? Или она занята? Или она не одна? Почему она не отвечает? Надо бы позвонить с другого, не известного ей номера…

Или она ответила, но коротко сказала: «Извини, не могу сейчас говорить, перезвоню сама», – и отключилась. Почему не может? Уже не рабочее время, а если даже рабочее, зачем же так-то! Она перезвонит! Когда? Ждать невыносимо! Но она уже сказала, что перезвонит сама, и значит, сам я уже перезвонить не могу. Она же сказала!.. Вдруг она в больнице у кого-нибудь или на похоронах, мало ли что. А если она позвонит нескоро, как тогда жить? А если вовсе не позвонит сегодня, как спать? Как дожить до завтра? Надо немедленно придумать совсем весомый повод, чтобы как бы не мочь снова не позвонить.

Или я позвонил, а она обрадовалась, мы поговорили, о чём-то договорились даже… И вот прощаемся, я говорю: «Пока, целую», – а она: «Пока-пока». И не сказала «целую». Почему? Почему она не сказала? И я начинаю думать, думать… И понятно, что срочно нужно придумать предлог, чтобы снова позвонить и снять это напряжение, а иначе можно просто сойти с ума.

Или звонишь… и всё хорошо! Поговорили прекрасно, и договорились обо всём, и она «поцеловала» в конце разговора, и попрощались хорошо. И минут десять-пятнадцать после такого разговора – счастье и покой. Но скоро, очень скоро покой улетучивается. А просто после такого прекрасного разговора ты вспоминаешь каждое её слово… У тебя больше ничего нет, кроме этих слов. Ты перебираешь весь разговор, все его детали, как драгоценные камешки, и сначала радуешься… а потом камешки меркнут, их становится НЕДОСТАТОЧНО! И нужно ещё, ещё… И желание позвонить становится ещё сильнее и невыносимее, чем до того последнего звонка… И нужно немедленно найти причину снова набрать её номер.

Или её номер занят, она говорит с кем-то…………

То есть, звонить Ей не надо. Ни в коем случае. Это я понимал. Понимал с самого начала.

Я помню, как Она обрадовалась, когда я позвонил ей в первый раз…………

Паскаль позвонил мне минут через десять после того, как я отъехал. Голос его был очень, как бы это сказать… значительным.

– Саша! Пррости меня, пожалуйста! Ты должен меня послушать. Я понимаю, как ужасно ты подумал. Прости, но я не такой сволоч, как ты решил. Я тебе всё объясню!!!

– Паскаль, я…

– Я тебе хочу сказать, – он не дал себя перебить, – что если тебе так не нравится, и если ты со мной так не захочешь больше разговаривать, то я откажусь от этого заказа. Я просто откажусь и всё!

«А-а-а!!» – подумал я.

– Паскаль! Я сейчас не могу говорить. Извини. Поговорим позднее. Я сам тебе позвоню.

– Саша, я срочно хочу…

– Потом поговорим! Я чуть позже тебе позвоню. О.К.? Пока! – Я отключился. То-то же! Пускай помучается. Очень хорошо! Только зачем я сказал это «О.К.»? Зачем? Вышло грубо и как-то по-дурацки… Позвоню ему вечером или завтра.

Да! Так вот… Когда я позвонил ей в первый раз, она обрадовалась. Узнала не сразу, но… почти сразу, и обрадовалась. Три дня, которые я непонятно как прожил… Те три дня, после той встречи, когда она дала мне свой телефон, и до того, как я ей позвонил… Казалось – все те три дня я только вдыхал и не выдыхал. А тут она обрадовалась, и я выдохнул. У меня так легко-легко получилось предложить ей встретиться! Она согласилась! Не в тот же день, конечно, а через пару дней.

Мы встретились в кофейне на бульваре… совсем недалеко от Чистых прудов. Я пришёл раньше и видел, как она подходила к кафе. В этот раз я разглядел её очень хорошо и подробно. Оказывается, я каждый раз забывал и забываю её лицо. Не в том смысле, что не помню его. Но в смысле: не могу удерживать его в памяти и воспроизводить. Оно так прекрасно, что мне не хватает памяти на воспроизведение! А её фотографию я не хочу иметь при себе, и вообще не хочу её фотографию… Непонятно, зачем фотография нужна… Хотя, я хотел бы беспрерывно её фотографировать.

Она пришла тогда почти точно вовремя. На ней было лёгкое пальто… У неё прекрасный вкус! Как мне нравится, как она одевается! От неё так пахнет! Мне нравится всё! Я так её люблю!!! Слишком сильно! Невыносимо!

Мы только один раз были в том кафе, а я не могу теперь проезжать мимо него. Я стараюсь этого не делать. Мы просидели тогда в нём не более сорока минут, выпили – она чай, я два кофе. Говорили ни о чём, она смеялась, а я смотрел на неё – и думал о том, как я хочу взять её сейчас за руку и не отпустить никогда. Посидели сорок минут, и это кафе стало для меня «нашим» кафе. Я не могу туда зайти больше, и вид этого кафе ранит меня. И бульвары… все бульвары ранят. И весь город ранит меня беспрерывно. Потому что Она здесь. А все те места, где мы встречались, стали просто эпицентрами нестерпимого… волнения, тревоги…

Вот, к примеру, на открытии косметического салона она дала мне номер своего телефона, и теперь все косметические салоны мучают меня и заставляют вздрагивать. Мало того, даже слово «косметика», и то как-то тревожит. И слово «космос»… из-за близости звучания не оставляет шансов быть спокойным хоть иногда.

И вот так со всем! Я узнал, что Она работает в туристической фирме и занимается авиаперелётами – теперь для меня все турфирмы стали источниками сильнейших сердечных спазмов… И все офисы всех авиакомпаний тоже. Всё-всё, что было хоть как-то с Ней связано… А с Ней было связано ВСЁ. Особенно этот город.

Я ехал и думал: «Уже час дня, а я никак не могу Ей позвонить, нет внятной причины, да ещё Макс тут. Надо быть с ним. Куда его девать?!» Ещё нужно было заехать на один объект. Я вёл «стройку». Ну, то есть, делал очередной магазин, и там возникли какие-то проблемы, и нужно было заехать – поругаться. Нужно было привести в чувства бригаду строителей, которые, видимо, расслабились. Ехать туда было рано. Есть я не хотел. С этим в последнее время вообще были проблемы. Я не ел ни черта! Не хотелось. Паскаль даже спросил меня как-то: «Саша! Ты что, не пользуешься едой?!» Ну, не лезло в меня! А что ещё можно делать в Москве в обеденное время в будний день? И вдруг, пришла счастливая мысль. Я обрадовался ей. «Постригусь, – решил я. – Надо постричься».

В школе, в старших классах, я очень хотел иметь длинные волосы, но они не очень росли. Волосы у меня вообще не очень. Никогда мне мои волосы не нравились. Я стригусь нечасто и значения волосам особого не придаю. Но когда мне бывает плохо, не в смысле, заболел или огорчился, а когда долго плохо… мне хочется побрить голову наголо. Я уже делал это. Помогает. Не знаю чем, но помогает. Становится как-то легче, что-то обновляется. И некоторое время каждый подход к зеркалу вызывает удивление и даже улыбку. То есть, после бритья головы моя внешность вызывала у меня улыбку.

Я с радостью побрил бы голову и в этот раз. Но что Она об этом подумает, как Ей это понравится? И если Она спросит: «Зачем ты это сделал?», – я же не смогу ей сказать: «Понимаешь, я слишком сильно тебя люблю, я не могу справиться с этим чувством, я схожу с ума. Вот я и подумал, может быть, будет лучше мне побыть без волос. Может быть, станет легче».

Я не могу так сказать! А что тогда говорить? Всё остальное не будет правдой. А как я могу Ей сказать неправду?! И, кстати, я Ей ещё ни разу не сказал прямым текстом, что люблю её.

Я поехал на Петровку. Там, во дворах, есть одна знакомая парикмахерская, где можно надеяться попасть к хорошему мастеру без записи… в обед, в будний день. Я давно перестал ходить в такие парикмахерские, где приходится сидеть и ждать в живой очереди. Те парикмахерские остались там, в Родном городе. Там в очередях сидят мальчики и пенсионеры. Стригут их одинаково. Там громко работает радио. Толстые парикмахерши говорят ещё громче. Они говорят обо всём-всём, как будто тех, кого они стригут, вовсе не существует. Они говорят, стригут, потом крикнут: «Следующий», берут веник или щётку и, продолжая разговор, плохо подметают у своего рабочего места. «Как будем стричься?» – и опять своё. Если бы мне, как в детстве, подкладывали доску под задницу, чтобы я сидел выше, я бы продолжал ходить в такие парикмахерские. Там меня стригли и хвалили за то, что я такой хороший. И я казался себе очень талантливым и чудесным человеком.

Мне повезло. Оказался свободный мастер. Она охотно согласилась меня постричь. Маленькая, худенькая, можно сказать, костлявая, с очень выразительным острым лицом. «Такая может свести с ума, – подумал я. – И наверняка кого-то уже свела». Мне очень повезло с ней. Она оказалась немногословная, внимательная, и такая, ну… в общем, когда она меня стригла, то от сосредоточенности, ответственности сжимала губы так, что губы белели. Короче, два месяца назад я обязательно взял бы у неё телефон, чтобы, якобы, иметь возможность стричься только у неё.

– Как будем стричься? – глядя на моё отражение в зеркале, спросила она.

– Ну, так… покороче. Сверху уберите чуть-чуть, уши откройте, впереди так… ну-у-у, в общем, чтобы было прибрано, но не прилизано, понимаете? И сзади слишком явной окантовки не делайте, я не офицер.

Она улыбнулась, запустила пальцы мне в волосы, пошевелила ими.

– Понятно. Пойдёмте голову помоем, – сказала она.

– Пойдёмте, хотя я мыл голову утром.

– В порядке у вас волосы, просто с мокрыми волосами легче работать.

Она мне мыла голову, массируя её и поливая тёплой водой. Зачем я так влюбился? Как бы мне было сейчас хорошо, если бы не это.

Как только она стала меня стричь – я начал засыпать. Я видел в зеркале себя, завёрнутого в… эту… ткань, не знаю точного слова, в общем, в то, во что заворачивают в парикмахерских. Из свёртка торчала голова. Голову стригла женщина. Она внимательно рассматривала мои волосы и стригла их. Она лучше меня знала, как мне будет лучше, какую и где оставить длину волос. Я пришёл сюда, потому что хотел, чтобы обо мне позаботились.

Она касалась моей головы, легонько поворачивала и без усилий наклоняла её. Я засыпал. Было так приятно. Глаза мои закрылись. Я увидел какие-то белые пятна среди темноты. Я думал, но думал ту мысль, которую думал не здешний я, а тот, который находился во сне.

Не могу сказать, что я видел сон. Я же не спал, как спят в постели ночью. Это был другой сон. Сон, который бывает, только когда тебя стригут. Потому что сон в вагоне метро или сон на лекции – это другие сны. В общем, я подумал… И мысль была такая, которую просто так не воспроизвести. Это была не мысль даже, а идея, которая пришла в виде желания, мечты, видения и даже истории. Но пришла и ушла в один миг… как вспышка. Как свет молнии в ночи. Молния освещает мир на миг, но видно всё в деталях. Много-много всего видно! И можно этот миг описывать долго-долго. Так и со мной. Идея пришла в одно мгновение, и целиком, во всех подробностях… Сейчас я расскажу, что мне привиделось.

Я увидел…

Быстро стемнело, и мы зажгли костры. Наш избитый батальон – стрелковый батальон измотанного и обескровленного экспедиционного корпуса – готовился покинуть лагерь. Мы получили приказ срочно отступать. Отступить нужно было ночью, тайно, не привлекая внимания неприятеля. Мне приказано было остаться. Осколки моего взвода и я должны были жечь костры, чтобы враг ничего не заподозрил и думал, что наш батальон на месте. Утром мы встретим неприятеля и постараемся подарить уходящим как можно больше времени. Быстро двигаться они не могли. Было много раненых, да и те, кто остались невредимы, очень страдали от жажды и усталости.

Месяц назад нам удалось прорваться на узком участке, и какое-то время мы успешно наступали. Но потом наше наступление завязло в песках и совсем остановилось. Снабжение сильно отстало. Только некоторым грузовикам удалось проползти через пески и доставить нам немного столь необходимых боеприпасов, еды и воды. Воды сильно не хватало. Последние несколько дней не удавалось думать ни о чём, кроме воды. И вот нам приказали срочно отступить.

Я был возмущён. Два дня назад наши разведчики ушли и до сих пор не вернулись. Их нельзя было лишать шанса вернуться к своим, хотя надежды на их возвращение почти не осталось. Я настаивал, чтобы кто-то остался хотя бы до утра. Вот и оставили меня и мой взвод. Я был рад.

Я прекрасно себя чувствовал. В этом мире не было женщин. Они были где-то далеко. А здесь их даже представить себе было трудно. Батальон уходил тонкой вереницей и сразу исчезал в темноте. Мы прощались быстро и молча. Кому-то пожимал руку, с кем-то обнимался. Не было сил даже на то, чтобы подумать, что мы больше никогда не увидимся. Точно не увидимся! Все так устали, что было не до таких мыслей. Кто-то спешно дописывал письмо, чтобы отдать уходящим. Последние письма! А я не стал писать. А кому?! Я хотел написать только Ей! А что я Ей могу написать? Что я думаю только о Ней. И буду думать до самой смерти… Нет! Я не могу так Ей написать… А если я напишу Ей что-нибудь милое и забавное, Она же всё равно узнает, что со мной случилось. Она поймёт, что я писал Ей это милое и забавное письмо, будучи уже обречённым. Она будет плакать. А я не хочу, чтобы Она плакала. Вот я и не стал ничего писать.

Подул сильный ветер, он поднимал в воздух песок и носил какой-то хлам по опустевшему лагерю. Жуткий зной сразу сменился холодом. Ветер почти срывал пламя с костров. Огонь завывал. На длинном флагштоке громко хлопал наш флаг. Пока мы будем живы – он будет там.

Мне было хорошо. Я так устал, так сильно страдал от жажды и едва стоял на ногах от недосыпа, что просто ничего не чувствовал, кроме сухого языка во рту и тяжёлых век, которые моргали всё медленнее и подымались не выше середины глаз. Всё это притупило остроту мысли о том, как сильно и нестерпимо я Её люблю. Завтра, а точнее уже сегодня, всё кончится. Я чувствовал себя отлично!

Я прошёл, проверил и поправил костры. Потом спрыгнул в неглубокую траншею и добрёл по ней до пулемёта. Пулемёт был обложен мешками с песком. Я погладил пулемёт и пару раз легонько похлопал его ладонью. Потом вынул из кармана плоскую стальную фляжку, встряхнул её. Там было немного виски. Я пошелестел во рту языком, пошевелил губами и даже потрогал потрескавшиеся губы пальцами. Но пить не стал.

Я посмотрел вверх. Звёзд было много-много. Потом посмотрел туда, куда был направлен пулемёт. Там, в темноте, далеко, виднелись костры вражеского лагеря. Туда два дня назад ушёл Макс и пока не вернулся. Я обещал ему, что мы допьём виски вместе. Макс такие обещания не забывает. Я сунул фляжку обратно. Я же остался здесь ждать его. Я не мог уйти, иначе как я буду жить? Что это будет за жизнь, если я уйду?!

Я сел на дно траншеи, прямо у пулемёта. Я не спал последние несколько суток. Бороться со сном было уже невозможно. «Посплю, – подумал я. – Можно поспать чуть-чуть». Сон сначала расслабил мою нижнюю челюсть, потом шейные позвонки, глаза стали закрываться, а нижняя губа отвисла. Но мысль в голове продолжала звучать. Такая ясная и радостная мысль: «Хорошо, что нет никаких сил и переживаний! И ещё хорошо, что Ей нельзя позвонить. Невозможно! А то бы сейчас думал, как Ей позвонить, о чём Ей сказать, нужно звонить или нет?!!! Хорошо мне! Хорошо!»

Шея и челюсть окончательно расслабились, и голова упала на грудь…

Моя голова упала на грудь, и я проснулся. Парикмахерша хихикнула.

– У меня ножницы очень острые. Осторожнее, пожалуйста.

– Скажите, а многие засыпают, когда вы их стрижёте?

– Да все почти, – глядя мне в глаза через зеркало, сказала она. – Да вы спите, только не дёргайтесь. Ещё минуть десять можно поспать.

Какое там! Я совершенно обалдел от увиденного. Там было так хорошо! Там было прекрасно! Господи! Что это со мной?! Мне нужно туда.

Если бы я знал технологию возвращения!!! Возвращения туда, где остатки моего батальона… ну, в общем, туда… Я бы вернулся… только бы меня и видели.

– Интересно, а где вы только что были? Вы так улыбались хорошо, – очень приятным голосом сказала парикмахерша.

– Улыбался?

– Да-а-а! И губами шевелили! Очень мило. Далеко, наверное, слетали только что?

– Очень далеко. Очень!

– Как же холодно-то! Я так устала от зимы. Я бы хотела сейчас куда-нибудь в тёплые края. – Она не улыбалась, просто говорила и продолжала стричь.

– А как вы поняли, что я был в тёплых краях?

– Я ничего не поняла! Просто хочу лета поскорее или в тёплые края. А вы, значит, только что погрелись? – Она продолжала стричь.

– Точно! Погрелся. – Я покивал головой.

– Не надо головой трясти. Ножницы очень острые…

В этот момент я увидел в зеркале человека… Мне было видно, как у меня за спиной какой-то человек с улицы подошёл к большому окну парикмахерской и стал всматриваться внутрь. Окно было замёрзшим, поэтому он приблизил лицо вплотную к стеклу. Я не смог толком рассмотреть его. Пальто, на голове ничего. Он коротко оглядел парикмахерскую и отошёл, вышел из поля моего зрения.

Моя мастер закончила стричь меня. Она вымыла мне голову, потом высушила волосы феном. Горячий ветер трепал волосы и обжигал кожу на голове. «Как в пустыне», – подумал я. Хорошо, что я постригся. Хорошо!

Вот только мелкие отстриженные волосы нападали за воротник. Одно неверное движение при разматывании этой чёртовой мантии… и за воротником оказались колючие волоски. Нужно заехать сменить рубашку и вымыть шею. Но до вечера это вряд ли получится. Я обречён оставшийся день терпеть мучительный зуд и раздражение на шее. Но зато я побывал Там! Ради такого можно потерпеть.

Уходя, я пожал руку женщине, которая почти час заботилась обо мне и дышала совсем-совсем рядом. Почти час! Я был ей искренне благодарен. Очень!

Я вышел из парикмахерской и постоял несколько секунд у двери. Боковым зрением я увидел человека в длинном тёмном пальто, который поспешно сел в автомобиль. Я тут же посмотрел прямо туда, но он уже скрылся за тонированным стеклом машины. Мне показалось, что это был тот же самый мужчина, что заглядывал в окно. Моментально вспомнился свет фар в затылок… Что за ерунда? С какой стати? Кто я такой, чтобы за мной следить? Чепуха!

Машина, в которую сел тот человек, поехала прочь, а вскоре повернула и скрылась. Это был тёмный и скучный большой «мерседес». Обычный «мерседес», каких в Москве много. Номер я запомнил.

«Да ну, – подумал я, – ерунда!» У меня однажды были неприятности. Меня обвинили в воровстве денег. Заказчики, совсем молодые ребята откуда-то с Урала, рванули где-то денег и решили сделать бильярдный клуб. Я был совсем неопытен. Они дали мне большую сумму и попросили сделать всё «по-человечески». Ещё они сказали, чтобы я их сильно не беспокоил, а когда деньги кончатся – они дадут ещё.

Деньги кончились довольно быстро. Видимо, у них тоже. Они обвинили меня в воровстве. Были какие-то тягучие и дурацкие разговоры, они угрожали, стращали. Я очень переживал. Тогда я только начинал работать в Москве и был щепетилен в вопросах денег, проводил сутки напролёт на стройке… А тут вон как.

Они пугали меня, а я верил. Конечно, я старался не показывать страха, но было неприятно. Они даже изобразили слежку за мной. Короче, получил полезный опыт. Но в последнее время у меня не было подобных ситуаций… так что… «Ерунда», – подумал я.