Страницы← предыдущаяследующая →
«…Шумная тройка мчит и мчит по вытянутому, как стрела, зимнему тракту и только снег тяжелыми комьями летит из под копыт. Гикает хрипло, подскакивает, подпрыгивает на своем облучке ямщик, всякий раз взмахивая руками и не от мороза вовсе, а скорее от лихости, младости, алчности, жадности и задора.
Скоро, скоро влетит эта безумная тройка на заиндевелый постоялый двор, и запорошенные, продрогшие путники, галдя и покрякивая, ввалятся во внутреннее помещение и обступят печь и протянут руки к долгожданному огню…»
Так в недалеком прошлом дорогие россияне, вслед за дорогими филистимлянами, реализовывали свое исконное право на путешествия.
И вообще у них – россиян – еще масса всяческих прав. (Я считаю – масса.)
О праве на путешествия мы уже сказали. Оно как раз сохранилось лучше всех и до сих пор звучит приблизительно так: кто б ты ни был – пшел отседа на все четыре. И они идут, за милую душу, приворовывая, приторговывая, получая высшее образование – чего б его не получить – и продавая не только его, но и все что имеется, в виде знаний о чем угодно, где ни попадя – чего б все это не продать?
Из других, полностью реализованных на этот момент на этой территории прав, хочется отметить право чихать, чесать, вздыхать, вздрагивать, кашлять, хохотать, пришепетывать, а так же пожевывать, позевывать, поплевывать и кидать ботву на дорогу. Хочется сказать еще об одном неотъемлемом праве, из которого немедленно вытекают еще целых два, но об этом мы скажем самом конце, после значительного лирического отступления о России.
Ах, Россия, Россия! Ты ж нам, можно сказать, мать, вроде бы даже матушка, земля родимая, в общем – землица, водица и чего-нибудь там еще! Как же ты все-таки похожа на большую белую совершенно бесхозную собаку, местами плешивую – там у нас на карте невиданные поля, на них мы вручную будем поднимать зяби, там у нас еще и степи, и травы-ковыль; а где-то и пролежни – это у нас топи-болота-овраги-реки-ущелья-балки-кочки; и мослы – это горы наши, тянь-шани; и шерсть – а это уже тайга у нас, господа мои хорошие.
И все-то тебе равно – разлюбезное наше отечество – что там с твоими драгоценными чадами, а по соотнесению размеров – совершенными блохами, колотить их некому, происходит.
И лишь изредка ты вздрагиваешь, устраивая им наводнение или землетрясение, или напускаешь на них, совершенно без всяческой злобы, какую-нибудь другую трудно выводимую заразу.
Ах, блохи, блошки, жучки, паучки, цапики, клопики. А они еще и важничают, говорят, например: «Не отдадим ни пяди нашей родной собаки!» – а они еще и философствуют – пишут трактаты о влиянии блошиного сознания на окружающую Вселенную и мечтают о переселении в параллельные миры, устанавливают законы и правила, заводят себе экономику, устраивают ей подъемы и обвалы, берут за рубежом кредиты и переводят их на личные счета, выбирают себе президента, устанавливают идеалы, а потом отдают за них жизнь, преимущественно не свою.
Им ставят памятники.
Я видел один. На нем было написано: «Тебе, насекомое, от благодарных букашек!»
Ох уж эти памятники-обелиски-матери-родины! Они, в лучшем случае, величиной с сарай, в худшем – с холм, курган, косогор. И стоишь у его подножья бывало, запрокинув свою непутевую голову, и такая ты перед ним невозможная даже козявка, – титит твою медь – что и сказать нельзя. И раздавить бы тебя, урода противного, да все как-то недосуг, я полагаю.
А памятники-то, повторимся от скудоумия, просто следуют один за другим так, что переходя от одного к другому, даже и мысли не возникает о том, что ты-личность-человек-планета. Наоборот, возникает чувство, что сам ты никто и звать тебя никак, никому это не интересно.
Но! (Правда, есть одно «но»)
Но вот если ты, никому не ведомый, вдруг умрешь за идею, коллективом сочиненную, то тебе, пусть даже безымянному, тоже поставят памятник и первые вши в государстве возложат к нему цветы.
Тут-то мы плавно и подошли к нашему основному и неотъемлемому праву – праву пасть неизвестным не-поймешь-почему-где-ни-поподя. А из него уже, как мы и обещали, вытекает право лежать и там и сям непогребенным, которое через какое-то время само по себе переходит в право истлевать совершенно неприкаянным.
Вот и все, пожалуй, о правах, господа мои хорошие.
Я вообще люблю подойти в книжном магазине к прилавку и спросить:
– Покровский есть?
Обычно мне отвечают: «С Покровским сложно», – и я отхожу. В лицо меня все равно никто не знает, и это приятно.
И к лоточникам я подхожу с тем же. Однажды спросил: «А с подписью автора будет дороже?» – «Дороже». – «Можно это устроить?» – «Запросто. Покровский к нам часто заходит».
Я подумал, что мне показалось, стал расспрашивать, но нет, речь шла о конкретном человеке, и лоточник с удовольствием описал мне же меня же: какого я роста и что у меня в лице.
Мне показалось, что я стою рядом с памятником себе же и что этому памятнику лично я уже давно не нужен.
Что по этому поводу сказать? Я сказал: «Блин!»
Ах, драгоценный мой сосед по планете, читатель, не будем о грустном, будем о веселом, смешном. Расскажем чего-нибудь о себе потомкам. Ну, например, такое…
Меня Сашей зовут. Пишу вам, потому что хочу один случай рассказать.
Было это в те времена, когда Гагарин сперва в космос полетел, а потом из него прилетел, и все ему были рады и везде его возили-ласкали, в зубах таскали, и все ему показывали, а его показывали всем.
Как-то решили показать ему подводные лодки.
За сутки до его приезда городок вылизали дополнительно привлеченными языками и деревья насажали, после чего они зацвели.
А лишних всех в море выгнали, а из моря одну лодочку, по приличней, наоборот пригнали и у пирса поставили, чтоб он ее посетил.
С утра поставили – ждут.
А он не едет.
А зона вокруг лодки как вымерла, командир с восьми утра на мостике, остальные внутри.
Проходит час, другой – никого, всё говорят: «сейчас, сейчас».
Командир злой, нервничает: с учения сорвали, задачи не выполнили, смотрины, а потом опять в море и все сначала – черт!!!
И вдруг он видит, как на корне пирса нарисовалась группа – за чертыханьем он ее проворонил – и пошла эта группа к лодке, и в этой группе угадывается Гагарин, а рядом с ним семенит – командир пригляделся – …баба – вот, блин!
И баба не в РБ, то есть, не в нашем, защищающем от радиации, репсовом костюме, а в обычном платье.
И баба какая-то маленькая, просто клоп, а не баба.
Надо вам сказать, что это была не совсем баба, это был один наш очень известный композитор, член творческого союза, автор песен, который до того полюбил Гагарина, а может – полюбила, в хорошем смысле этого слова, что везде и всюду за ним ездил, а может, и ездила.
Командир обо всем этом не знал, да и некогда ему было, налицо непорядок.
Он с мостка подает команду в центральный пост:
– Центральный! Приготовить маленькое РБ для гагариновской бляди!
В центральном сидел старпом. Старпом подумал, что он ослышался.
– Мостик! Товарищ командир! Прошу повторить приказание!
А командир уже с ума сходит, они же почти что к лодке подошли, и он в «каштан» вдруг как заорет:
– КТО У «КАШТАНА»?!! Я ВАМ ЧТО?!! Я СКАЗАЛ ПРИГОТОВИТЬ РБ ДЛЯ ГАГАРИНОВСКОЙ БЛЯДИ!!! РЕПЕТУЙТЕ!!!
А слышимость идеальная. По всей базе разносится.
– Есть! – отвечает центральный, – Приготовить РБ для гагаринской бляди!
До центрального теперь только дошло, что в составе делегации есть женщина и она очень маленького роста.
Старпом из центрального вызывает пятый отсек:
– Пятый!
– Есть, пятый!
– Ближе к каштану!
– Есть, ближе к каштану!
– Найти интенданта и чтоб он приготовил маленькое РБ для гагаринской бляди!
Пятый не понял.
– Прошу повторить!
И тут старпом сошел с ума.
– Я ВАМ ЧТО?!! ДУПЕЛЬ ПУСТО?!! ЧТО НЕ ЯСНО?!! ВАС ТАМ, КАЖЕТСЯ, НА ХУЙ НАДЕТЬ НЕКОМУ!!! РЕПЕТУЙТЕ, Я СКАЗАЛ!!!
А гости уже спускаются в люк центрального, а старпом все еще с РБ не разобрался.
– Есть найти интенданта! – репетует испуганный пятый. – Ищется интендант! Найден интендант! Интенданту передается приказание срочно найти маленькое РБ. для гагариновской бляди!..
Старпом успел сказать интенданту слово «КОЗЕЛ, СУКА!!!!», и еще он успел повернуться, принять правильную рожу и застыть по стойке «смирно», потому что гости уже неторопливо сползли по трапу задами, сгрудились у него и развернулись лицом к происходящему, и только вахтенный офицер, закрытый телом старпома, наклонившись вплотную к каштану, продолжал шепотом выяснять насчет РБ.
А интендант в тот момент бежал в центральный. Маленькое РБ он так и не нашел, по причине того, что его на борту просто не было. На интенданта страшно было смотреть: всклокоченный, взгляд всюду рыщет, никого не узнает.
И вдруг ему навстречу вылезает трюмный из Казахстана – полтора локтя. Интендант от счастья вскрикивает, хватает беднягу и налету его раздевает – тот от страха хоть бы пикнул – после чего, уже не нужного, его бросают в угол.
А в центральном – реверансы, раскланивание, знакомство, светские разговоры, на которые наши отвечают только «виноват» и «так точно!»
И тут в центральный влезает задыхающийся интендант со счастливым взором – все оборачиваются и смотрят на него. Старпом, как только он его увидел, так сразу и начал мечтать, чтоб интендант немедленно онемел, лишился дара речи.
– От! – интендант никак не мог совладать со счастьем и с одышкой. – Това… рищ… фуй… капитан… ма… (старпом губами повторял за ним каждое слово) ма… ленькое… ах!.. эр… бе… (была слабая надежда, что на этом интендант и остановится)… маленькое… да… (интендант улыбался)… для… (все замерли)… для… гагариновской бляди.
Все.
Говорят, после этого и появилась песня «Когда усталая подлодка…»
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.