Книга Искатели счастья онлайн - страница 6

Об удивительных способностях Полины Андреевны Петрищевой

Число помощников Павловского с каждым днем возрастало. Они откликались со всех концов страны. Из далекого оазиса Кара-Калы, у иранской границы, на имя ученого прибыла посылка с клещами. Прислала ее заведующая тропической станцией Полина Андреевна Петрищева. Молодая женщина сообщала, что собрала множество комаров и москитов и нуждается в консультации ученого. Нельзя ли ей приехать, чтобы под его наблюдением закончить свой труд? Она могла добавить, что едет в Ленинград неохотно, город нисколько не прельщает ее, так как из всех уголков великого Союза считает самым привлекательным пустыню Каракумы, где собрала своих насекомых. Молодая охотница могла бы сообщить, что она, искусанная москитами, ходит с распухшим лицом, много претерпела от них и все-таки с интересом изучает этих кровососов. Они переносят лихорадку папатачи, пендинскую язву и, возможно, многое другое, и все-таки эти создания, столь ничтожные, что едва их различишь, глубоко волнуют ее.

Вслед за посылкой прибыла и сама заведующая станцией. С ней был легкий, но весьма замечательный груз: сто тысяч комаров и столько же москитов, банки с Личинками тех и других. Эти вещественные доказательства ее неутомимости свидетельствовали также о замечательном открытии. Таких москитов никто еще не видел. Она выловила их в норах и пещерах диких зверей, за десятки километров от человеческого жилья. Она не могла этот груз – плод жестокого труда и огромных усилий – доверить почтовому ведомству и захватила его с собой. Вскоре стал прибывать менее ценный багаж; шел он обильными посылками. Материал не умещался на отведенном столе. Павловский смотрел на груду комаров и москитов, шутливо декламируя: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»

Два месяца днем и ночью готовила она препараты, тысячами просматривала их под микроскопом, чтобы по построению глотки, ротовой полости и семенного мешочка определить вид насекомого. С такой энергией и настойчивостью мало кто трудился в этой лаборатории. Павловский снабжал ее литературой и всячески помогал. Когда работа была окончена и составлена карта обитания насекомых в Кара-Калинском районе, Петрищева сообщила ученому, что вчерне у нее готова статья о москитах, – нельзя ли напечатать ее?

– Посмотрим, что вы сделали, – многозначительно заметил ученый. – Позвольте раньше познакомиться с вашим трудом.

Это была удивительная, во всех отношениях необычная статья. В ней шла речь о Туркмении, и автор ее, патриот, счел своим долгом несколько скрасить печальную правду о климате страны. В ней ни слова о том, что пески Каракумов почти целиком покрывают край. Зато о климате сказано, что он подобен субтропикам, а по излучаемому солнечному свету край не уступит самой Калифорнии. Простим автору его увлечение, упомянем кстати, что преимущества солнечной Туркмении, отмеченные им, в такой же мере свойственны пустыне Сахаре… Статья начиналась предупреждением, что, кроме автора, в работе принимали участие малярийные разведчики – рабочие-туркмены, санитарка и лекпом. Установив круг соавторов и перечислив их имена, ученая приступила к рассказу о том, какими путями и ухищрениями был достигнут богатый улов. Больше всего она охотилась с помощью лампы. Темной ночью садилась во дворе лаборатории и собирала москитов, налетающих на свет. Привлеченные огнем, насекомые ударялись о стекло, обжигались и падали на смазанную маслом бумагу. Уцелевшие самки жестоко мстили охотнице, оставляя на ее теле кровавые следы. Была у нее также механическая ловушка, не очень мудреная, но действовавшая верно и хорошо. Обычный ящик из-под мыла обивали изнутри смазанной маслом бумагой и внутрь его ставили зажженную лампу. Маленькие хищники облепляли бумагу и не выбирались уже больше наружу.

Первые находки москитов вдали от жилья, в недрах дикой природы, молодая исследовательница сделала, бродя по пещерам обрывистых берегов реки Сумбари, по глинистым увалам, окаймляющим Сумбарскую долину, обследуя навесы и трещины в холмах. Тут она заметила несколько черепах, укрывшихся от палящего зноя в норах. Приблизившись к ним, охотница увидела нечто поразившее ее: в норах гнездились москиты, их здесь было немало.

«Удивительная вещь! – недоумевала Петрищева. – Одомашненные насекомые – москиты, жизнь которых так связана с жильем человека, в норах диких зверей? Что это – исключение из общего правила или указание на какую-то закономерность?»

Она хотела уже проследовать дальше, но заметила рядом норы грызунов и в раздумье приблизилась к ним. Животных там не было, они где-то охотились. «Неужели и их поджидают москиты? – подумала она. – Что, если проверить?» Она зажгла выгоревшую от солнца траву и направила дым в отверстие нор. Оттуда показались москиты. Среди них были самки с ярко-красным брюшком, недавно напившиеся крови, и некоторые – с яичниками, полными яиц…

Тема о расселении комаров по району уступила место другой – обитанию москитов в условиях естественной среды. С упорством, присущим не многим, охотница устремилась к новой задаче. Она бродила по горным пещерам, где обитают лишь гекконы и летучие мыши, шла по следам дикобраза к логову его, по заброшенным штольням каменоломен и рудников. Сто тринадцать искусственных гротов, множество нор грызунов и ежей обследовала она и всюду встречала одну и ту же картину: москиты селились возле животных, чтобы питаться их кровью и размножаться в норе. Неутомимая искательница находила этих кровососов в норах серого варана – обитателя оврагов и ущелий. Каракумов, степного удава и очковой змеи, в трещинах скал под грудой камней, в пещерах и гротах полупустыни. Жертвами москитов были сизоворонка, обитательница обрывистых берегов рек, полуразрушенных дувалов и старинных заброшенных крепостей, горный голубь, гнездившийся под навесами скал, ласточка, населяющая лёссовые пещеры, каменная куропатка, персидская шурка и удод. Отважная охотница следовала за москитами в логово волка, персидской лисицы, степной хищной кошки – и всюду находила их. Там, где не удавалось найти москитов на месте, развешанные по норам листы липкой бумаги подтверждали пребывание их здесь.

Статья Петрищевой была напечатана Павловским. Она понравилась ученому, увлекла его богатством и новизной фактов. Три новых вида москитов нашла смелая охотница, – наука не забудет этой услуги. Что важнее всего, молодая ученая изменила все представления о насекомых-кровососах, по-новому объяснила связь их с природой.

Москиты – спутники зверей и лишь случайные сообитатели человека! Кто посмел бы это сказать до нее? И до чего разнообразен этот Кара-Калинский район, какое обилие видов насекомых! И клещей там, вероятно, не меньше. Близость Ирана, несомненно, обещает встречу с переносчиком возвратного тифа.

Так случилось, что Павловский направился с экспедицией в Кара-Калу. Был 1931 год.

На месте, в Туркмении, искательница еще раз удивила ученого. Она водила его по нехоженым тропам, по гротам и норам неведомых зверей, в логово волка, где были развешаны ее «липучки». Она одинаково умела сидеть на коне, на осле, на верблюде, носиться верхом по ущельям и головокружительным вершинам, умела лазить по пещерам; не задумываясь о том, с кем встретится там, просовывала руку в расщелину, где ее могли поджидать скорпион и змея. Что еще поразило ученого – это богатая аппаратура тропической станции, столь не похожая на лабораторию далекой окраины. Оптические приборы и инструментарий вызывали невольное восхищение.

– Неужели все станции у нас так оборудованы? – спросил он Петрищеву.

Она пожала плечами и уклончиво ответила:

– Не знаю, я не была у других.

Позже ученый узнал об этом несколько больше.

Полину Андреевну пригласили в Ашхабад сделать доклад о проведенной в оазисе работе. Восхищенные специалисты воздали должное ее таланту и предложили ей службу в столице Туркмении. Она отказалась. У нее не все еще закончено в Кара-Кале; кое-какие планы лишь в стадии завершения. В Ашхабаде, несомненно, приятней, чем в оазисе, затерянном где-то в песках. Куда лучше жить -в культурной столице, чем в далекой, неведомой глуши, но, видимо, время не подоспело, надо еще подумать.

– Чем же в таком случае, – спросили ее, – мы вам можем быть полезными?

Она не стала задумываться и быстро решила:

– Оборудуйте мне хорошую лабораторию. Ничего другого мне не надо.

Экспедиция покидала Кара-Калинский район. Перед отъездом Павловский поблагодарил гостеприимную хозяйку и пригласил ее ассистенткой к себе в Ленинград.

– Я могу предложить вам, – сказал он, – постоянное место в Военно-медицинской академии. Будете изучать москитов.

Такому приглашению позавидовали бы многие столичные специалисты, но Петрищева от него отказалась.

– Я не в силах расстаться с этим краем, – сказала она. – По правде говоря, Кара-Кала мне больше нравится, чем Ленинград.

Кара-Кала состояла из двух-трех десятков глинобитных домов, нескольких кибиток, крытых кошмами, с населением, из которого только трое понимали ее язык. Селение находилось в семидесяти километрах от железной дороги и в трехстах от ближайшего города. Кругом свирепствовала малярия и встречалась пендинская язва. В «счастливом оазисе» с мая до октября не бывало ни облачка, жара достигала сорока с лишним градусов по Цельсию.

Край был суров, но Петрищеву ничто не страшило. Она умела работать, мириться с лишениями и страстно любила свое дело. Этому искусству научила ее жизнь, полная испытаний и радостного стремления к знанию и труду. Она родилась у многосемейных и бедных родителей в селе Мордовской Липовке, от матери-мордовки и русского отца. Из сельской школы девушке не было дальше пути. До ближайшего города сто километров, – кто пошлет ее в гимназию, жить в чужом городе на готовых хлебах? Да и как посмотрят на это в деревне? Не было еще случая, чтобы из Мордовской Липовки вышел ученый человек. Ее оставили дома – вести хозяйство и нянчить детей.

Сельская учительница обратила внимание на способную девочку и стала подучивать ее. В семье наконец решили ее отправить к дальним родственникам в Поволжье учиться.

– Езжай, дочка, – напутствовал девочку отец, – учись за меня, отца малограмотного, и за неграмотную мать.

Четырнадцатилетняя Петрищева дает частные уроки и платит из своего маленького заработка за стол и учение. Не всегда она сыта, не всегда тепло одета, зато успешно кончает среднюю школу и поступает в университет. Революция облегчает ее трудную жизнь, стипендия позволяет ей оставить частные уроки и проводить больше времени в занятиях. В университете заметили талантливую студентку и пригласили ее ассистенткой по кафедре микробиологии. Так, на втором курсе она становится педагогом для студентов своего и первого курсов.

В 1923 году ей вручают диплом об окончании университета. Ее путь предначертан – она будет преподавать биологию. Девушка работает в школе, но не прерывает научных исканий в университетской лаборатории. Шесть лет спустя ее премируют поездкой на курсы подготовки паразитологов, и ее учительской деятельности приходит конец. Узнав из газет, что Кара-Калинскому району нужна заведующая тропической станцией, Петрищева спешит отправиться туда. Два года спустя она заканчивает работу об эпидемиологии малярии рай-она, о комарах и москитах, населяющих его.

Вся ее жизнь была как бы школой, где труд и лишения живут рядом с любовью к науке и знанию. Удивительно ли, что в Кара-Калинском оазисе, среди суровой пустыни, она могла себя чувствовать лучше, чем в Ленинграде?

Павловский уехал, и снова Петрищева осталась одна. На время нагрянули невеселые думы, закралась тоска. Опять вокруг унылые горы и мертвая песчаная степь. Когда еще заглянет сюда кто-нибудь? Ведь тут подолгу никто не бывает… Так в сомнениях и раздумье прошли первые дни. Затем вмешалось всеисцеляющее время, потянулись заботы, радости и горести любимого труда, и снова она вернулась к счастливым будням.

Время от времени Петрищева навещала Ленинград, привозила Павловскому клещей и москитов для исследования. Из Кара-Калинского района она перешла в Ашхабадский тропический институт, изучая и собирая здесь насекомых Туркмении. В 1933 году ученый снова предлагает ей переехать в Ленинград, и Петрищева на этот раз соглашается. Время, правда, для этого неподходящее: не закончена работа по обследованию мест расположения комаров по Средней Азии, неясна роль москитов в распространении болезни пендинской язвы. Пастухи ей говорили, что в горах, вблизи нор дикой песчанки, на них нападала мелкая мушка, отчего у многих открывались раны на теле. Над этим следовало бы хорошенько подумать, тут, возможно, сокрыта тайна пендинки… Но Полина Андреевна еще вернется сюда.

Холодный Ленинград, туманный и облачный, не пришелся Петрищевой по вкусу. Не понравились ни лаборатории, ни здание Военно-медицинской академии, нелепо огромное и з то же время столь тесное, что негде приткнуться, выкроить уголок для себя. Какое безумство, думала она, променять солнце Туркмении на мглу ленинградского неба, обширный мир, полный жизни зверей и насекомых, – на мир чучел животных и птиц! Где ее конь и свобода, бескрайняя пустыня и горы, уходящие в небо? Она находила своих москитов в мавзолее султана Санджара, в развалинах древнего Мерва, под надгробными плитами прославленных батыров. Здесь ее москиты выводятся на подоконнике, откуда видны лишь клочок мертвого неба и крыши, окутанные мглой. Неужели ей придется проводить в этих стенах большую часть своей жизни, возвращаться к прежним радостям лишь в экспедициях, быть гостем у солнца и у гор?…

В минуты таких раздумий взволнованная помощница являлась к ученому и с горечью говорила об утраченном счастье и покое. Ей здесь нечего делать и некуда деваться от тоски.

– Вы не должны на меня сердиться, Евгений Никанорович, – говорила она ему, – мне не усидеть здесь, я стану вам в тягость, это более чем очевидно.

Он вначале пытался отделаться шуткой.

– Вы, я вижу, не очень богаты терпением. Позвольте мне в таком случае вам ответить примером. Я, как турист, предпочитаю длинную дорогу короткой. В долгом походе рождается ритм, перестаешь чувствовать тяжесть башмаков и рюкзака, исчезает усталость, ходить становится приятно и легко. Возьмите себя в руки, пошагайте еще с нами, и душевная тяжесть сменится покоем.

– Не во времени суть, – возражала она, – мне просто здесь не по себе.

– Я понимаю вас, – пробовал Павловский успокоить помощницу, – вас влечет к природе, к прежним местам. Я, как и вы, люблю природу, но ведь мы с вами люди, дело требует жертв, и мы к ним должны быть готовы.

Павловский ошибался, они по-разному любили природу. Он мог наслаждаться, радоваться ей, порой забыв о работе, о нужных и важных делах. Солнце он любил за то, что оно греет, горы – за зрелище, открывающееся с их вершин, бурные потоки – за их силу и мощь. Ему легко было оторваться от серьезного занятия и уйти в созерцание причудливого очертания ущелья или далеко вьющегося ручья.

Она любила природу за то, что в ней жили звери и птицы, комары и москиты и в норах было множество неведомых тайн. Такие люди одинаково счастливы в пустыне, где почва горит под ногами, и на уровне глетчера, среди вечных снегов, если там водится предмет их исканий и надежд. Палящее солнце, слов нет, неприятно, но если под лучами его живут насекомые, сущность которых так важно узнать, – как это солнце не полюбить? Для нее горы тем хороши, что изобилуют норами и пещерами, в которых москиты проходят свой жизненный путь. Можно по-разному относиться к пустыне, но ей, паразитологу, пустыня милее всякого города и любой из столиц.

Они были слишком различны, эти два человека.

Ученый мысленно обрушил громы и молнии на головы «москитниц» и «комаристок», склонных привязываться к каждой норе, терять голову по всякому поводу, – и поспешил направить ее в Туркмению.

– Поедете в Каракумы, так и быть. На мою долю соберете клещей, а для себя комаров и москитов.

Ничего другого не оставалось. Не ждать же того момента, когда отчаяние подскажет ей бежать из Ленинграда к дорогим ее сердцу краям.