Книга Показания Шерон Стоун онлайн



Гареев Зуфар
ПОКАЗАНИЯ ШЕРОН СТОУН

– Мужские семенники как самый очевидный и первейший гендерный признак, не подлежат реинкарнации, они будут свободно болтаться в пространстве как никчемный артефакт… – говорил я мягко следователю межрайонной прокуратуры Виктору Чепелю в последние минуты его земной жизни.

В прозрачной гондоле цвета вечного сияния солнца и лазури я уже не в первый раз подплывал к Виктору по глади небесных озер с блистающим магическим веслом в руках. И мы не раз пытались прояснить вопрос… гм… кхм… того предмета, чем можно порвать женщину на свастику, как выражаются иногда мужчины.

– А что будет со мной? – иногда спрашивал Чепель, задумываясь о ближайшем будущем.

Обычно я благосклонно указывал на место в золотой прозрачной лодке, куда Чепель скоро должен будет сесть, чтобы лучше видеть гладь бесконечных озер, по которым мы будем вечно плыть втроем – Чепель, Марина и я (ее верный помощник а мастерстве реинкарнации, магические чудеса которой Марина уже освоила).

Да, плыть и петь протяжные вечерние песни цвета золота и заката. Плыть и видеть чудных девушек парящих на берегах озер, которые будут махать нам вслед легко и бескорыстно, имея ввиду, что Чепель нынче реинкарнирован в отрока без признаков пола. И улыбка его, следовательно негендерна.

Я говорил:

– Фактически, твоя улыбка будет легка и очаровательна до нежности, как улыбка одной подружки, предназначенная другой подружке…

Чепель уточнял снова и снова с понятной обидой:

– Мужские семенники не подлежат реинкарнации? А как же я их найду потом?

– На них будет висеть бирка: «Собственность господина Чепеля»

– Почему они не подлежат реинкарнации?

– Они мешают мужчине превратиться в носовой платочек женщины… в преданную помадку, которая всегда в сумочке… в зубочистку, которая всегда с ней… в кипу влажных ароматных салфеточек, без которых она не выходит из дому…

– В кулончик… – бормотал Чепель. – В зубочистку… В салфеточки…

– Ты не хочешь быть кулончиком, который преданно болтается на шее женщины? – удивлялся я.

– Нет.

– Вот видишь, – поучал я. – А когда у тебя не будет семенников, ты легко превратишься в кулончик и будешь счастлив, болтаясь на шее женщины как я.

– Так вот какая дивность случится со мной! – всякий раз изумлялся Чепель то ли счастью опять превратиться в допубертатного малОго, то ли в горе.

– Да, – подтвердил я и на этот раз, отчаливая в свободное плавание до времени.

Гондола, в которой сидели мы с Мариной пока вдвоем, медленно пустилась в путь по глади небесной воды.

Я посмотрел в земное лицо Чепеля, которое при разговорах со мной обычно было слегка тронуто золотом и лазурью ангела (как бы на пробу).

Я подумал: «Только уши у Чепеля, действительно, не ангельские и топорщатся пельменями».

– Ну, это совсем маленький недостаток, – рассмеялась Марина. – Возможно, целесообразный…

Она опустила руки в лазурь, зачерпнула полные ладошки синевы и ополоснула лицо…

И стало оно опять свежим и несколько строгим…

Вы спросите, почему я упоминаю об этих прошлых разговорах, когда Чепеля уже нет в живых?

Разговоры эти имели смысл, ибо следователь межрайонной прокуратуры Виктор Чепель на последних минутах жизни удостоился необыкновенной близости с Мариной Трегубовой в обмен на то, чтобы потом стать именно кулончиком-салфеточкой при ней.

«Он получил ночь любви от Марины, а наутро был реинкарнирован? – изумленно спросите вы. – Не слишком ли высока цена?»

Не знаю, бывает и такое. Из истории мы помним Клеопатру, которая однажды тоже вступила в подобный торг.

Помните?

 
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир.
 

Блистательная царица, скучая в этом пиру, спросила: готов ли кто-нибудь из вас провести со мной ночь любви в обмен на жизнь, которой он лишится наутро?

«Рекла и ужас всех объемлет…»

Тем не менее трое смельчаков нашлось. Воин, Философ и Юноша.

…Пробная лазурь улетучилась с лица Чепеля, она опять стало красным и потным; и опять потекли последние минуты жизни Чепеля – возможно они были самые счастливые…

Разве что контраст довольно мрачного помещения, где нынче пребывал он, немного может смутить непосвященного человека.

Это помещение похоже на казематы 40-х годов 20-го столетия. Тусклое электрическое освещение, с каменных стен слабо течет вода. Все здесь выглядит крайне аскетично.

В центре – старинное металлическое кресло с высокой прямой спинкой.

Это кресло Клеопатры. В нем только что сидела Марина Трегубова – в костюме же Клеопатры.

Первое впечатление, что это застенки для пыток.

На полу – дерюга, на ней – совокупляющиеся мужчина и женщина. Женщина – красива, худосочный мужчина – нет.

Мужчина – в белой расстегнутой рубашке, галстук ослаблен. Как вы догадываетесь, это Виктор Чепель.

С другой стороны, это похоже на эротический театр, т. к. на влюбленных – металлические ошейники (дорого инкрустированные), кроме того влюбленные соединены друг с другом цепями (по запястьям).

Вокруг разбросаны наряды из гардероба Клеопатры (помните их из фильма, в котором царицу играла Моника Белуччи?)

На Трегубовой – яркий топик; он задран поверх грудей.

– Я хочу сбросить рубашку… – глухо говорит Чепель, прерывая тяжелое дыхание и делает попытку. – Она мешает.

– Нельзя. Ты пока не труп, дорогой. Ты пока еще следователь, ты должен быть в форме.

Если уж быть откровенным до конца, ни фига ее не прикалывает по большому счету этот парнишка Чепель – ну ни фига!

Уж я-то знаю о чем думает Марина, лежа под обезумевшим от страсти Чепелем.

Вообще-то ей видится другое. Видится, что она лежит одна – щекой вниз на траве. Голова ее как будто бы простреляна. Дырка с запекшейся кровью. Из дырки нервически бьет струйка пара. Ей видится, что рядом ходят две вороны. Одна приносит завалявшуюся куриную ножку, вторая – замызганный кусок колбасы. Начинают есть, строго поглядывая на Трегубову…

А я слышу ее голос, как будто она надиктовывает свой роман:

– Знаешь, Чепель, раньше на земле было пусто, был вечный июль, была вечная середина лета. Пробегали быстрые серебристые дожди и клубился пар в парках и садах. И на чисто вымытой траве лежала я – щекой к земле. И волосы мои были длинные – и я волосами и телом слышала…

Марина сделала паузу и продолжает:

– Вокруг меня ходили две или три строгие вороны. Вдалеке пробегали древние собаки без породы и названия… Поодаль от птиц ходили древние кобылицы и громко писали, и жгучие струи кобылиц били в землю… И было это в никаком году никакого числа никакого месяца… И только струйка пара билась и свистела в голове дырявой моей… в голове дырявой моей…

Вот что представляла себе классная молодая женщина, дочь известного высокопоставленного чиновника в аппарате федерального правительства, модная писательница Марина Трегубова, которая в эти дни писала роман «Показания Шерон Стоун».

Конечно, она прикончит Чепеля как и задумывала, согласно роману, а сама превратится в ворону, чтобы поприсутствовать на его похоронах.

Произойдет это совсем скоро, собственно говоря, сегодня, буквально через десять минут, а похороны Чепеля, вкусившего сладость элитарного женского тела, состоятся через несколько дней – теплым сентябрьским днем…

Вот он, кстати, наступил.

Вокруг гроба родственники, среди них мать Виктора и его девушка Вика (тоже с мамой).

Здесь же и сослуживцы Чепеля в штатском. Это начальник отдела полковник Кузнецов (мужчина в предпенсионном возрасте), его заместитель – капитан Кундеев, и молодые коллеги: глуповатый Жуликов и простодушный доверчивый Санек Соловьев.

…Мертвое лицо Чепеля. Высокие ели.

На одной из них сидит крупная ворона, поглядывая на гроб. О чем могут говорить ворона и мертвец?

Я, как посвященный, слышу бурные дебаты.

– Я уже потусторонний, Марина Сергеевна, а Вы живы…

– Я жива? Может быть…

– Ты жива… – нервно переходит на «ты» Чепель. – Какому мужику ты теперь отдаешься?

Вдруг раздается его пронзительный крик, оглашая всю округу.

– Я хочу к тебе, Марина! Маришка! Хочу к тебе!

Марина смеется:

– Я же ветер, ворона и ель… Ты видишь ель и ворону на ней?

– Да.

– Это я, Чепель. В никаком году.

– Нам так хорошо было с тобой… в твоих этих гребаных казематах … Ну, там где Клеопатра, блин…

– Клеопатра… – задумчиво повторяет Марина. – Я была похожа на нее?

– Не знаю… Скоро черви отгрызут мне яйца и я забуду, как хорошо было нам в твоих казематах…

– Пусть это помнят черви, Чепель… Нам это не нужно…

– Нам так было хорошо… – снова говорит Чепель.

– Дальше будет еще лучше…

Гроб заколачивают, опускают. Летят первые комья земли.

Кузнецов смахивает скупую слезу:

– Ну, Виктор, прощай… И уж прости нас… Знать бы, что так оно обернется…

– Да уж, Витюша … – вздыхает Кундеев. – Знать бы… Наверно не щадили мы тебя на работе…

Он поправляется:

– Да что мы? Родина не щадила… Мы-то что? Мы старались…

«Врет как сивый мерин…» – думает Жуликов.

Ну, Жуликов – молодой, глупый, что с него взять?

Происки Родины против Чепеля легко доказать, если отмотать пленку событий назад. Очень хотели и Кузнецов, и Кундеев, чтобы Чепель, например, женился. Но Родина, – вернее, задание Родины, – пока не пускало. А против Родины не попрешь, это и без Кундеева понятно.

…Из туалетных кабинок одновременно выходят Кузнецов и Кундеев, облегчившись.

– Там Вика опять пришла… – озабоченно вздыхает Кундеев. – Ну, которая девушка Чепеля…

Кузнецов сначала вроде обрадовался:

– Ну что ж, дело молодое, нужное…

Потом испуганно отступил в кабинку, спрятался от наваждения:

– Какая Вика?

– Ну, это… сексопатология…

– Опять, екарный бабай! А где Кундеев?

– Да вот он я!

– Отставить хамство! Сам вижу – пока не слепой. Какой план?

– В Управление собираюсь, к Корнейчуку…

– Срочно обработать девушку, а потом в Управление!

Кундеев, вздохнув, направляется в кабинет. Вика уже комкает мокрый носовой платочек. Начинается разговор.

Кундеев для себя записывает содержание беседы в блокнотик. Дел-то много, разве все упомнишь в деталях, если что… А так, вот она запись, кто чего говорил, потом не отопрешься.

– Итак, психологическая девственница… Я правильно вопрос сформулировал?

– Да. Так сказал психолог. Я должна сохранить себя для Виктора на первую брачную ночь.

– А когда будет первая ночь?

– 29 сентября.

Кундеев, присвистнув, ставит жирный знак в блокноте:

– … сентября… Долго ему еще!

У девушки на глазах – новые слезы.

– Но это не обозначает, что можно с куклой, не обозначает! Вы его можете отстранить от следственных действий с этой?

Кундеев задумчиво записывает:

– С этой…

– Ну, которая как Шерон Стоун показывает ему все… В его положении ему нельзя показывать это, вы понимаете? Он становится извращенцем! Сегодня он полез на куклу, а завтра… завтра на кого?

Кундеев записывает:

– А завтра на кого… Правильно я вопрос сформулировал?

– Да.

Кундеев резюмирует:

– Итак, что имеем налицо, если коротенько и глобально, без деталей. Никаких кукол! А как же моряки в плаваниях без жэпэ, то есть, без женского пола? Буровики на вахтах без жэпэ? Пусть потерпит, ему еще не время предаваться интимным утехам. Молодой еще, пусть подождет до свадьбы, правильно я поставил вопрос?

– Вот и я говорю ему!

– А то развел, понимаешь, сексопатологию… До чего докатился… с куклой! Тьфу!

– Мама тоже говорит: тьфу! Кукла – это не женщина, а кусок пластмассы!

– Правильно говорит мама. В общем, с куклой разберемся.

– Скажите, он действительно выполняет важное государственное задание? Он говорит, что идет беспощадная борьба против доступа олигархов в Кремль.

– Да. Они могут сменить политический курс страны.

– Виктор говорит, что это страшно.

– Да, страшно. И работа у следователя Чепеля Виктора Геннадьевича очень сложная и ответственная на данном этапе.

Вика вдруг робеет:

– Значит, его нельзя заменить кем-нибудь женатым? Мама говорит, что мне нельзя выходить замуж с бухты-барахты. Вдруг он за это время превратится в извращенца?

– Насчет бухты-барахты мама говорит правильно, но отстранить нельзя. Он крупный специалист своего дела.

– А если найти… помельче?

– Помельче нельзя. Работу завалит.

М-да, день сегодня такой – все шишки валятся на Чепеля. Пунцовая плешь полковника Кузнецова просто горит от негодования. Чепель смущенно топчется около стола.

Начальство гремит:

– С куклой! Тайком от невесты! А ведь стыдоба, Виктор! Я тоже был молодой, понимаешь…

Он тихо добавляет:

– И с одной, бывало, и с другой…

Поднимает палец вверх:

– Но как женился – ни-ни! Тем более с куклой! Тьфу! Ты не мужик, что ли?

– Да Вы сами говорили, товарищ полковник: и магнитолой от нее получали, и сковородкой…

Кузнецов растерянно оправдывается:

– Когда я такое говорил? Так, где Кундеев?

Гремит:

– Кундеев где, Света? Сейчас он разберется, где я и чего говорил. Да мало ли что я говорил? Ты всякую брехню не слушай, а слушай только то, что нужно, понял? Если сказал, что не было ничего – значит, не было!

Запыхавшись, подтягивается Кундеев; еще не успел войти, а уже поддакивает:

– Вот именно!

Кузнецов доволен:

– Вот и Кундеев говорит. Так… О чем я, Кундеев?

– О сковородке.

Кузнецов расхаживает, бросив руки за спину:

– О сковородке.

Остановился, по памяти цитирует вопросник кроссворда:

– «Она бывает и тефлоновая, и чугунная», так? Все было, но без сексопатологии! Чтоб до куклы скатиться, так низко пасть! Да за это расстрел на месте в наши годы! Правильно, Кундеев?

Кундеев сомневается:

– Ну, кукол тогда не было, допустим…

– Как не было? Да у сестры моей штук двадцать точно было!

– Это не те куклы. Это куклы с человеческий рост. Со специальными дырками.

Он, хихикнув, показывает жестом:

– Ну чтоб… Ых-ых…

– Екарный бабай! Что ж вы сразу мне сказали?

Садится за стол, шандарахнул кулаком:

– Почему я все узнаю в последнюю очередь?

Молчание.

Кузнецов, поглядев на портрет Президента, испуганно крестится.

– Вот услышал бы он сейчас ваши слова… Все свободны.

Чепель понуро выходит.

– Кундеев, с куклой разберись, коротенько мне доложи. Позор!

– Есть, товарищ полковник.

– Да ладно тебе, заеськал…

Тихо спрашивает:

– Скажи мне как Штирлиц Мюллеру – он что, в самом деле, с куклой… того…

– Чих-пых? Ну да. Вика его застукала, когда он из квартиры выходил…

– Из какой квартиры? Из борделя, что ли?

– Из квартиры дружка своего Макса, там они куклу прячут. А расследование провела теща – и дозналась.

– И как ему в голову взбрела такая сексопатология?

– Чепелю? Он оправдывается: обращался к сексопатологу он лайн – вот и посоветовал сексопатолог.

– Ну а с ней-то он чего? С Викой своей – не может, что ли?

– Нельзя. Она психологическая девственница…

Кузнецов с пониманием кивает:

– А-а… Психологическая… А это как?

– Ну, так, вообще… – Хихикнув. – Ну… Так-то она давно уже дырявая… Но с мужем до свадьбы – ни-ни. Девственница. Психологическая.

– Вот какая девушка пригожая! Кроссвордик мне сообразил?

– «Казацкий перчик»!

Выходят вместе, пора на обед. Кузнецов увлеченно проглядывает новую книжицу кроссвордов. Толкают дверь кабинета следователя Жуликова.

Соловьев и Жуликов прямо приклеились к записи веб-камеры с очередным допросом.

Изображение на мониторе влечет: Марина Трегубова в очень коротком черном платье.

– Так я могу воспользоваться диктофоном? – спрашивает Трегубова. – Мне разрешил прокурор.

– Какой прокурор? Ах, да… – Чепель пожимает плечами. – Пожалуйста. Но я надеюсь, что эта запись до времени никуда не уплывет.

– Я понимаю, тайна следствия. Так Вы видели, что показала Шерон Стоун следователям?

– Нет.

– Почему? Вы же следователь. Это видели все. Или, по крайней мере, слышали.

– Да, я слышал… Я слышал… что некоторые этот фильм, так сказать, видели…

– Я Вас не про фильм спрашиваю, а про то, что показала Шерон Стоун следователям.

– Там еще много чего показывали.

– Много чего Вы там увидели, а то, что показала Шерон не увидели?

– Послушайте, Марина Сергеевна. Так нельзя. Мы с Вами на работе. Вы должны ответить на мои вопросы. Вы обязаны ответить на мои вопросы!

– Вы хотите это увидеть, я знаю. Я готова.

– Вы что – Шерон Стоун?

Марина Трегубова с вызовом раздвинула ноги:

– Да, я Шерон Стоун, благодаря чудесам реинкарнации. Вы видели?

– Нет.

– Дай крупнее, Соловьев! – кипятится Жуликов, потирая руки.

Кузнецов, наблюдая все это, хватается за голову.

– Соловьев, выключай!

Соловьев нехотя жмет на стоп.

– Да мы просто глянуть! – возмущен Жуликов. – Чепелю можно, а нам нельзя? Живые же люди…

Кузнецов зловеще шевелит пальцами, наступая на Жуликова:

– А вот не знаю! Это с какой стороны посмотреть. Может и мертвые! Кундеев, логично?

– Логично. Может и мертвые.

– Смотри у меня Жуликов, доиграешься. Много больно знать хочешь!

– Да всего-то…

– Вот покажи ему ЖПО – и все! Хлебом не корми, а ЖПО давай!

Старик хватается за сердце:

– Кундеев, ну-ка мне лекарство! Поднесь быстрее.

Кундеев лезет в сейф Жуликова, наливает стопарик, подносит.

Кузнецов нюхает налитое.

– Да не то! Тут чего покрепче надо! Насмотришься, понимаешь, такого! Взяла и показала – тут никакого здоровья не хватит.

Кундеев опрокидывает стопку в себя, потом в этот же стопарь наливает корвалол.

Жуликов прикрывает сейфик, в который нагло вторгся Кундеев.

– Кундеев, должен будешь. Я деньги не рисую.

– Не Кундеев, а товарищ капитан!

Он украдкой показывает Жуликову кукиш, подносит стопку Кузнецову. Кузнецов оглядывается, чтобы перекреститься перед приемом. Его глаза лезут на лоб.

– Где портрет Президента, Жуликов? Где портрет Президента, я сказал?

– Дык Вы сами сказали в прошлый раз – снять отсюда портрет Президента.

– Как я такое сказал? Кундеев, мог я такое сказать?

– Так точно, Иван Макарович! Сказали, что Жуликов и Соловьев недостойны сидеть в компании Президента.

– Точно, недостойны! Ты только на рожи их посмотри! Одна фамилия чего стоит – Жуликов! Да узнай Президент, что у нас тут есть следователь с такой фамилией… Ой, чего будет, мать честная! Сразу всех на сто первый километр! Иди, принеси портрет Президента.

Кундеев приносит портрет, вешает. Кузнецов, испуганно перекрестившись, пьет, морщится.

– Ты чего мне подал, Кундеев? Ты какой мне дряни налил?

Кундеев обиделся:

– Лекарство я налил, сами же сказали, чего покрепче…

– Когда я сказал? Сроду я такой дряни не пил! Ну-ка, налей чего посерьезней.

– Нашего? Так бы и сказали сразу.

Кузнецов берет стопарь, хочет перекреститься перед портретом, но рука его останавливается в полужесте. Совестно Иван Макаровичу стало, совестно как мальчишке.

– Кундеев, унеси портрет.

Перекрестив стопку, выпивает.

Продвинутый Жуликов нахально спрашивает:

– Ну, чего, так и будем смотреть в черный монитор? Детский сад. Мы что, вообще, ЖПО не видели никогда? Чепелю можно, а нам нельзя?

– Потому что Чепель на работе находится! У него ЖПО – рабочий материал.

Жуликов кипятится:

– Ух бы я сейчас! Свезло Чепику! Лохам везет, а правильным пацанам – когда?

– Смотри у меня, Жуликов, доиграешься!

Примерно в эти дни случилось превращение с одним товарищем, который ну совершенно точно не был посвящен ни в какую магию реинкарнации по определению.

Ну, подумайте сами, как могло коснуться это красивое утонченное учение некого лысого и толстого мужика под 50, который в некоторых сомнительных кругах был известен как Борман.

Не так давно этот Борман в родной деревеньке Вяльцы отгрохал церквушку, чем заслужил уважение в округе.

Тем не менее, мы с Мариной рады всем вновь пребывающим. Правда, далеко не всех сажаем в лодочку, не всем обещаем, что отныне они превратились в кулончик на ее шее… в ананасовую важную салфеточку… зубочистку для ковыряния в белоснежных зубах…

Наш товарищ вышел из церквушки им. Бормана солнечным полднем с тяжелым золотым крестом на шее, который наверняка когда-то являлся экспонатом Эрмитажа.

…Борман направляется к своей машине, которая за оградой. По пути он вежливо кланяется местным старушкам и каждой щедрой подает. Его сопровождают охранники.

Бандюго, повернувшись, к церквушке, широко крестится – от души, с поклоном. Потом шумно вздыхает всей грудью.

– Ну вот, с чистой совестью, так сказать, в дорожку дальнюю… – говорит Борман охранникам. – Он заметно веселеет. – Бог, значит, попускает…

– Попускает… – улыбаются охранники. – А чего ж нет…

Все садятся, машина трогается.

Через тридцать секунд красивый мощный взрыв сотрясает округу. От авто – только клочья. Все крестятся, вышедший из церквушки священник тоже. На байках и скутерах подъезжают восторженные местные тинейджеры, вытаскивая мобильники, чтобы заснять.

– Класс!

– Леха, круто?

– А то!

Один парнишка выхватил из огня барсетку, сел на скутер и дал газу.

А золотой крест унесло куда-то к ебеням… Возможно, в Эрмитаж.

В общем, чудны твои дела, Господи…

Мысли Чепеля по поводу того, что на него как на последнего лоха спихнули это идиотское дело, с каждым днем становились все мрачнее и мрачнее. А следствие по делу убийства мужа Марины Трегубовой – богатого банкира и сенатора Шалымова – шло своим ходом.

Чепель вроде бы не торопился (бандитом больше-бандитом меньше), но какая-то странность обстоятельств его настораживала.

Да, Марина Трегубова была богата, умна и независима, могла чудить сколько угодно, воображая себя героиней Шерон Стоун…

Но разве наша жизнь похожа на «Основной инстинкт»? Это в кино может быть куча трупов, а в нашей жизни…

Виктор вышел из лифта (сколько раз говорил себе: мог бы и пробежаться на четвертый этаж, дыхалку поддержать для формы) – и у дверей кабинета поймал себя на мысли: «Дело не в этом, в конце концов…»

Он вошел в кабинет, бухнулся на стул и честно впервые признался самому себе:

«Я не могу проводить допросы, это факт. Меня колотит от желания, от ночных или дневных фантазий, сопровождаемых поллюциями. Мне надо выбрасывать сперму и до, и после допросов, – иначе я могу сойти с ума. Я никогда не думал, что женщина-стерва так может возбуждать…»

М-да, откровенные признания в излишествах мастурбации никакого мужчину не радуют. Горько и пусто обычно становится на душе…

Вздохнув, Чепель выходит на сайт журнала «Форбс», кликает видеоблог журналистки Авы Хитли.

На мониторе – сухая миниатюрная лысая девушка.

– Привет! С вами как всегда в среду я, Ава Хитли в видеоблоге журнала «Форбс». Я продолжаю серию репортажей о новом приветливом современном лице российского делового человека. Я уже рассказывала, что русские деловые люди исправно молятся Богу…

В кадре появляется плотный мужчина 40–50 лет, известный в определенных кругах как Темик. Он входит в какую-то небольшую церквушку, крестится.

– … они прекрасно осведомлены в вопросах гигиены тела…

Кадры: упитанный мужчина 40–50 лет, известный в определенных кругах как Воняла, принимает услуги молоденькой педикюрщицы.

– … и даже носят маленькие элегантные трусики-стринги для сексуальной привлекательности…

Семик (Семен Сергеевич, толстячок 40–50 лет, как брат-близнец Темика) стоит в стрингах, в руках – бокал вина.

– Но вчера московские деловые круги были потрясены.

На экране монтаж – кадры Яндекса с пестрыми анонсами. Их вслух зачитывает Ава.

– Поход олигархов на Кремль откладывается!

– Убийство Владислава Юрьева снова сделало вдовой знаменитую кремлевскую невесту Марину Трегубову!

– Марина Трегубова – дважды вдова! В деревне Вяльцы убит второй по счету муж Марины Трегубовой!

– Бог любит троицу – кто следующий? Владислав Юрьев помолился перед смертью!

Чепель оперирует движком, снова в кадре Ава Хитли.

– … Досье. Первый муж – банкир и сенатор Шалымов – оставил госпоже Трегубовой несметное финансовое состояние… это убийство никогда не будет раскрыто… второй муж – Владислав Юрьев – удвоил ее богатство… на сегодняшний день дочь одного из высокопоставленных чиновников в аппарате Правительства – лакомый кусок для любого супербогатого жениха России…

Чепель движется дальше.

– …интервью Марины Трегубовой, спустя всего лишь час после убийства! Только для журнала «Форбс» – с вами Ава Хитли!

Чепель слушает и внимательно смотрит. Это кабинет Трегубовой в ее доме.

– Так что же самое интересное в муже? – спрашивает Ава. – Деньги, красота или…

– Самое интересное в муже – его убийство. Как ни странно, мне приятно быть вдовой… После похорон я чувствую особую остроту жизни.

– Что это за острота, Марина?

– Неужели тебе не знакомо это ощущение, подружка? Дышать, смотреть на солнце сквозь деревья, ежиться на ветру… или просто пить чай, а за окном ненастная погода… И думать, Господи, как долго еще мне это все ощущать, в то время, как иных уже нет… Ты это понимаешь?

Через три дня в кабинете Чепеля повторяется невыносимое испытание.

Марина с вызовом раздвигает ноги и стягивает черные трусики до обольстительных щиколоток.

– Кстати, у Вас такие нежные интересные уши, хотя и пельменями. Они трепетные, тонкие и красные…

Она думает: «Блондинко… Кажется, я совсем неплохо ее играю, совсем неплохо… Итак, что у нас по плану… Сорок шестая страница – второе раздвигание… Третье – на восьмидесятой… Или позже? Не обосрался бы раньше времени…»

– Вы слышали, что я сказала про Ваши уши, Виктор?

Она записывает в тетрадь: «И мне хотелось прикоснуться к ним… нежно, до тихого, незаметного оргазма… Это было такое ощущение… ощущение матерого гомосексуалиста, который… который…»

– Это было ощущение матерого гомосексуалиста, который… Подскажите, который что?

– Не понимаю о чем вы.

– Я – матерый гомосексуалист, а вы – молодой солдат-первогодка. У вас боязливые уши… прядающие, понимаете? Что Вы слышали этими ушами?

– А что я должен слышать?

– Вы услышали, что я сделала приглашение посмотреть.

– Речь не об этом, Марина Сергеевна. Поймите, убили человека. Понимаете, че-ло-ве-ка.

– Какого человека?

– Вашего мужа. И первого! И второго!

– Не надо меня учить, Чепель! Я сама пишу детективные романы и прекрасно все знаю. Убийство было запланировано по сюжету. Кстати, Вы знаете, что мой роман называется «Новые показания Шерон Стоун».

– Послушайте, Вы не Шерон Стоун!

Зря он так, зря! Судя по последним минутам жизни Чепеля (а мы опять возвращаемся к ним), она оказалась самой настоящей Шерон Стоун.

– Почему ты больше ничего не спрашиваешь про мой член? – шепчет Чепель.

– Не знаю.

– Это сводит с ума любого мужчину.

– Он во мне. Здравствуй, член следователя Чепеля. Как долго я тебя ждала. Разорви меня на части, член господина Чепеля. Порви меня в клочья!

Чепель убыстряет темп.

– Да. В клочья! В клочья!

– Ты что в самом деле собрался меня порвать в клочья, Чепель! – вдруг трезвея, говорит Трегубова. – Тебе надо будет сильно потрудиться. И совсем не членом. Да и вообще: разве членом разрывают на части женщину?

Чепель вдруг плаксиво спрашивает:

– А чем?

Молчание Марины. Шевеление цепей…

– Я рождена тебя убить, – говорит Трегубова. – Такой хитрый эксперимент реинкарнации. Я богата и независима, чтобы это сделать беспрепятственно. Ты беден и бесправен. Так получилось.

– Мы будем вместе? – ничего не понял Чепель.

– Конечно. Убийцы любят убитых. В каком-то смысле они им даже завидуют.

– Убийцы попадают в ад.

– Туда попадают и убитые… Ты устал, Чепель. – Она усмехается. – Видишь, как много надо сил, чтобы порвать меня… – И она строго добавляет. – Отдохни…

Чепель не слышит.

– Прекрати долбить меня как отбойный молоток, это ни к чему не приведет.

Чепель не прерывает:

– Врешь! Ты врешь все! Ни слова не сказала правды!

– Да и куда ты торопишься? Учти, как только твой яэкулят окажется во мне, все будет кончено, Чепель. Ты не забыл, что сказала Клеопатра?

– Плевать на эту Клеопатру! На все плевать!

– Прекрати… Эй, козлик! Нам надо покурить!

Она резко, за волосы, оттягивает его лицо от себя; на лице Чепеля – гримаса боли.

Чепель наконец остановился:

– Я не курю…

Трегубова закуривает:

– Значит, Богу угодны дети, животные и птицы, сказала Клеопатра.

– А все остальные?

– Безразличны в целом. На всех остальных поставлен крест. Дай мне попить.

Чепель наливает ей воды, пробует закурить, как Трегубова, но закашлялся. Отшвырнул сигарету.

«Почему именно мне в голову приходят эти мысли? – Пожимает плечами Марина. – Так получилось. Всего лишь так получилось».

В эти минуты я снова посмотрел в земное лицо Чепеля, несколько тронутое золотом и лазурью ангела (как бы на пробу).

И снова подумал: «Уши у него, действительно, не ангельские и топорщатся пельменями».

Марина лишь улыбнулась и опустила руки в лазурь, зачерпнула полные ладошки синевы и ополоснула лицо…

В боулинг-зале шумно. По дорожкам катятся шары, грохочут кегли. За стойкой приема-выдачи обуви – ленивая девушка. Трое ребят. Обычный вопрос:

– Какие размеры?

Обычный ответ:

– Всем сорок третий.

К стойке подходят Вика и Чепель.

– Кто тебе сказал, что у тебя уши – пельменями? Она?

– Нет. Я сам заметил.

– У принца Чарльза тоже – и ничего. Его принцесса любила.

– Еще бы. Принц.

– Что еще она сказала?

Чепель вздыхает:

– Смотреть на писю.

– Как всегда. А ты?

– Не смотрел.

– Правильно.

Вика уходит принимать душ, Чепель томится в холле перед раздевалками. На удивление быстро освежившись, Вика через десять минут выходит. Из своей спортивной сумки она достает несколько журналов с фотографиями Марины Трегубовой – на светских вечеринках, в фитнес-клубе, на яхт-пати и т. п.

– Посмотри – и ты поймешь, что там смотреть не на что. Она слишком высокого мнения о себе.

Чепель с любопытством разглядывает.

– Хватит смотреть, это понятно и так. У нее слишком короткие руки. Не слишком аппетитная задница. И взгляд – ни рыба-ни мясо. Она не секси, понимаешь?

– Понимаю.

– Она не секси, понимаешь? – повторяет Вика в кафе.

– Да. Не секси.

– И потом – она не натуральная блондинка.

– Да? Ну и что?

– Как это «ну и что»? Зачем ты это сказал? Отвечай – зачем?

– Ты сама сказала.

– Что я сказала?

– Что она не блондинка.

– Но я ничего не имела ввиду! А ты ведешь себя со мной как скот!

И пальцы Вики впиваются в чуб Чепеля. Вика трясет Чепеля и повторяет: «Как скот! Скот! Скот!»

– Пошляк! Прежде думай, что говоришь. Закажи мне воды.

– С газом или без? – официант вежлив.

– Без газа, – приглаживает вихры Чепель.

– Почему без газа? Она, что – тоже пьет без газа? Тогда с газом. Я не хочу, как она.

– Прекрасно, – воодушевлен официант. – Это удачный выбор.

– Или тебе нравится, что мы обе пьем без газа? Отвечай. С газом!

– Я не знаю, что пьет она.

– Почему же ты не спросил? Это слишком интимно?

– Так что – с газом или без газа?

– Пожалуйста, сбавьте обороты. Зачем Вы повышаете голос?

– Я просто уточнил: с газом или без.

– Ах, так! Спасибо. Тогда не надо ничего.

– Отличный выбор! Зубочистки на столе.

Вечера в Летнем театре загородном доме Марины Трегубовой полны музЫкой. Это играет камерный оркестр. Тропинки сада освещены и фонарями, и иллюминацией…

Ах, эти разноцветные фонтаны, шелест стихов, шуршание театральных нарядов на дамах, пленительная атмосфера искусства и чародейства! Кто увлечен старинной русской забавой по имени домашний летний театр, тому объяснять ничего не надо.

Одно смущало…

Кузнецову продолжали докладывать ребята из оперативного отдела, что вокруг Трегубовой по-прежнему крутятся так называемые уважаемые люди.

Тем нее менее все это не портило в целом картину прекрасных вечеров, не портило репетиций восхитительных, томных и таинственных «Египетских ночей» Пушкина.

Репетиции, между прочим, уже идут второй месяц.

…В центре сцены – ложе Клеопатры, вокруг – пышные столы (снедь, кувшины с вином, бокалы) и музыканты.

И как же хороша молодая женщина Марина Трегубова в образе царицы!

Среди прочих выделяются уважаемые люди. Это Амфитамин (Флавий в одежде воина), Темик (Критон – в белой одежде) и Семик (он в роли юноши). В роли чтеца – Воняло.

Кстати, нередко на этих домашних театрализованных представлениях присутствует и закадычная подружка Марины – корреспондент Ава Хитли. Она обычно с оператором.

Режиссер дает знак Клеопатре. Клеопатра поднимает руку – наступает тишина. Режиссер кивает.

Трегубова читает:

 
В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
Клянусь, о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
 

Взлетели руки дирижера, запонки, палочка, дернулись фалды сюртука, камерный оркестрик вскипел смычками в разные стороны и выдал несколько тактов тревожной музыки, – потом снова тишина.

Трегубова продолжает:

 
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь – до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь – под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.
 

И снова играет музыка… В ней первые страхи счастливцев, первый томительный зов ночных оргий – и даже холодный пассаж в конце. То вечный блеск взошедшей Авроры упал на потные ягодицы избранника; Аврора как бы ущипнула счастливую задницу и шепнула: «Парниша, пора! Теперь тебе кирдык…»

– Стоп! – останавливает режиссер. – Я бы хотел видеть, что сейчас выражает лицо Артема Федоровича.

– Мне кажется, – отвечает Трегубова, – мы не должны видеть, что выражают лица Флавия, Критона и безымянного молодого человека.

– Почему?

– Эти трое просто стыдливо опускают головы.

– Вы так замечательно понимаете Пушкина, Марина Сергеевна! Итак, господа, все ясно. Попробуйте опустить головы.

Амфитамин, Темик и Семик опускают головы.

– Прекрасно! Тогда еще раз снова весь эпизод!

Очередная репетиция закончена.

Актеры удаляются в уборные, осветители убирают свет и т. д. Многие закуривают. Ава с оператором – чуть поодаль. Рядом с Авой – Амфитамин в костюме Флавия, с Амфитамином две дамы – личная помощница и личный психолог.

Ава негромко говорит на камеру.

– Жизнь русских деловых кругов по вечерам в Москве вертится вокруг салона очаровательной Марины Трегубовой. К ее домашним театрализованным представлениям привлечены лучшие режиссеры и музыканты, а сама госпожа Трегубова считает, что возрождает русские культурные традиции середины семнадцатого века – традиции графов Шереметовых, графа Воронцова, князя Юсупова…

Помощница тычет в бок Амфитамина.

Амфитамин подхватывает:

– И не только семнадцатого века, кстати. В советские времена при каждом заводе, при каждой фабрике существовали театры… А почему они не могут существовать при домах современных деловых людей?

В гримерной Марины прохладно. Две гримерши удаляют с лица Трегубовой макияж. Режиссер стоит в дверях, задумчиво глядя на отражение Трегубовой в зеркале.

Трегубова дотягивается до пачки сигарет.

– Спасибо, девочки, остальное я сама.

Она закуривает, вытягивает ноги, расслабившись.

– Странно, почему это нужно было Клеопатре? Почему Пушкину? Зачем нужен секс на границе с запредельной опасностью?

Режиссер молчит.

– Роман, скажите Вере, чтобы она принесла нам наверх чего-нибудь выпить…

Девушка Вера неспешно ввозит в большую комнату на втором этаже столик с напитками. Режиссер разливает в два бокала.

В окно Марине виден внутренний двор. Асфальт после дождя. Розовые вечерние лужи, разъезжаются последние машины. По краю одной ходит ворона, забавно пытаясь почесать лапой ухо…

– Ой, ты моя матушка… – нежно говорит Марина.

Она подражает вороне, как бы помогая ей почесться.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт