Книга Два брата онлайн - страница 8

Глава XI. Основание Санкт-Петербурга

Война со шведами шла своим чередом. Она требовала огромного напряжения сил всей страны, но уже принесла первые успехи.

Пока Карл XII преследовал в Польше неуловимого Августа, вновь созданные русские полки под предводительством боярина Шереметева вторглись в Лифляндию.^[36] Русская конница беспокоила врага постоянными набегами, а 29 декабря 1701 года, через год с небольшим после злосчастной Нарвы, была одержана первая крупная победа над шведами при Эрестфере. Четыре часа длился бой, шведы бежали, потеряв убитыми три тысячи и бросив шесть орудий.

Первая победа была отпразднована в Москве торжественно, с колокольным звоном и пушечными салютами. Царь наградил Шереметева звонким титулом фельдмаршала.

Новый фельдмаршал действовал решительно. Летом следующего года он нанес шведам новое серьезное поражение. Шведы потеряли 5500 солдат убитыми и 300 пленными, и оставили всю артиллерию. Потери русских составили всего 400 человек убитыми. Заново рожденная русская армия хорошо усваивала военную науку. Самонадеянный Карл не оценил значения блистательных русских побед и продолжал воевать с Августом. А Петр I начал борьбу за освобождение берегов Невы и земель, прилегавших к Ладожскому и Чудскому озерам. Этим достигалась двойная цель: отвоевывались старинные русские владения и совершенствовалась боевая выучка вновь создаваемой армии.

По берегам озер и впадавших в них рек шла напряженная работа: строились струги и лодки, конопатились и смолились челны, собранные у местного населения. Это создавались речные флотилии, чтобы бороться с шведскими кораблями.

Русские пехотинцы впервые выступили в непривычной роли матросов, но с этой ролью они справились великолепно. Они одерживали решительные победы над шведами, пускали их галеры ко дну, большие корабли брали на абордаж.^[37] За летнюю кампанию 1702 года Ладожское и Чудское озера были очищены от иноземных захватчиков.

Но этого было мало. Швеция веками создавала на Балтийском море сильный военный флот, и победить врага на море можно было лишь тем же оружием. В 1702 году по приказу Петра на реке Сясь заложили корабельную верфь, и началась постройка шести восемнадцатипушечных фрегатов. Работали день и ночь, «дабы сделать те корабли с великим поспешением».

Так началось создание могучего русского военного флота на Балтике. Вслед за первой верфью появились и другие.

Выход к морю из далекой мечты становился близким, осуществимым делом.

* * *

Сотни лет пустынны, малолюдны были низкие, топкие острова в устьях широкой Невы. На просторе гуляли волны, заливая отлогие берега; белые чайки носились над водой с пронзительными криками.

Владычеству волн пришел конец: в мае 1703 года царь Петр основал город Санкт-Петербург, которому в недалеком будущем предназначено было стать столицей Российского государства.

Безвестные прежде невские острова Березовый, Васильевский^[38] кипели новой жизнью.

Суматоха, движение, людской говор и шум. К берегам причалены широкие плоскодонные барки. Сотни людей – кто на берегу, кто на мостках, а кто и просто по грудь в воде – разгружают бревна, доски, камень. Стучат топоры, вырубая березовые рощи по островам, ухают кувалды по толстым сваям, вгоняя их в зыбкую почву.

Прозвучала труба, возвестив конец работ, но оживление не утихло. Землекопы, плотники, каменщики и прочие мастеровые принялись делать землянки. Замелькали в воздухе тысячи лопат, выбрасывая мокрые черные глыбы.

На берегу Невы маленькая артель из четырех человек строила себе жилье.

Старшим из всех был седобородый украинец Трофим Божидёнь, схваченный царскими досмотрщиками, когда пробирался на богомолье к печерским угодникам. Два друга, Акинфий Куликов и Илья Марков, сколько ни скрывались, а попали в руки петровских шпиков. Хорошо еще, что пойманным удалось скрыть свое прошлое. Они назвались беглыми помещичьими крестьянами из-под Рязани. Проверять их показаний не стали, а отправили строить новый город. Четвертым был башкир Пахлай. Он принял участие в восстании против жестоких царских воевод и навсегда расстался с ковыльными степями родной Башкирии.

Неволя да тюрьма роднят людей быстро. Всего несколько часов назад встретили Илья и Акинфий Трофима и Пахлая, а казалось, уже давно знают их до каждой мелкой морщинки на лбу, до каждой тайной мысли в голове.

Когда Трофим Божидёнь, пошатнувшись, чуть не полетел вместе с выкутой землей в яму, его легко подхватил улыбчивый сероглазый Илья Марков.

– Отдохни, дедушка! Эту чертову землицу копать не перекопать, – проговорил парень, помогая Трофиму встать на ноги.

Трофим благодарно улыбнулся и присел на пень срубленного дерева.

– Спасибо, сынку… Ой и землица, нехай ей лихо будет! – вздохнул он.

– Землю бранить грех! Земля, она всему начало, – строго сказал Акинфий.

Коренастый и широкогрудый, с большой лохматой головой, с длинными жилистыми руками, он копал с ожесточением и без устали выкидывал землю полными лопатами.

– Здоров ты, – с невольным уважением сказал Божи-день, сам неплохой землекоп.

– Ты скажи, какой такой здесь место? – с удивлением спросил Пахлай. – Вода, вода, один вода… Колодца копать – хорош дело!

– И то, братцы, толку не будет, – подтвердил Акинфий. – Оно верно, копанка^[39] получается, огород поливать.

Все разом прекратили работу и посмотрели вниз: на дне проступала желтая, противно пахнущая вода, постепенно заливая яму.

– Сегодня не успеем землянку кончить, – решил Акинфий, и остальные согласились с ним.

Домовитого и смекалистого Акинфия Куликова товарищи, не сговариваясь, признали главарем маленькой артели.

Землекопы постлали армяки на землю, подложили под голову шапки, и светлое беззвездное небо раскинулось над ними широким покрывалом.

Заснули строители Петербурга, заснули и гарнизонные солдаты. Только часовые стояли на постах и зорко следили, чтоб не сбежали из новой крепости колодники – подневольные строители.

Так велика была потребность в рабочих, что рука царского правительства загребала всех шатающихся по дорогам богомольцев, тюремных сидельцев, монахов, укрытых за высокими стенами монастырей.

Петр писал указы: в монастыри принимать только людей преклонных лет; странников ловить; воров и колодников собрать по городам и селам – всех гнать в Петербург.

И шли по дорогам партии оборванных, голодных людей.

* * *

Царь Петр не спал. Усевшись в шатре у походного столика, он писал указ за указом.

Гусиное перо царапало шероховатую бумагу, чернильные брызги летели по сторонам. Это не смущало Петра: царь не заботился о красоте почерка, было бы написано коротко да ясно.

Догоревшая свеча закоптила. Петр снял нагар пальцами и откинулся на затрещавшем стуле. В эту пору он был в полном расцвете сил и здоровья.

Петр положил перо на край стола, отодвинул указ. Царь думал о великом предприятии, которому положил начало в этот светлый майский день.

Тяжелая война со шведами уже принесла плоды. Отвоевано невское устье, исконное русское владение. Столетия назад этим берегом владели славяне. Господин Великий Новгород вел по невскому пути большую торговлю и возбуждал зависть у городов Ганзейского союза.^[40] Приходилось вести с врагами борьбу за устье Невы. В этом сумрачном краю, на этих низких берегах князь Александр Ярославич в 1240 году наголову разбил дерзких шведских захватчиков. Но они не угомонились. Из века в век повторяли шведы свои попытки. Наконец им удалось отхватить у России, ослабленной нашествием интервентов,^[41] Невскую область, которой – Петр это знал – предстояло великое будущее.

– Разумным очам задернули занавес, – прошептал царь. – Ничего, теперь мы его навечно отдернули. Наш будет край, и больше не ступит сюда вражья нога…

Он схватил перо, с силой сунул его в медную чернильницу и, торопясь, начал покрывать бумагу кривыми, неровными строками:

«Понеже для вновь строящейся крепости потребны дубовые бревна, повелеваю…»

Еще не было и пяти часов, а царь уже снова был на ногах. Жизнь человеческая коротка, работа впереди необъятная, и Петр не тратил много времени на сон.

Через несколько минут в палатку явился царский любимец. Высокий и стройный, с дерзкими синими глазами, Ментиков вошел улыбаясь, приветствуя царя с добрым утром.

– Здравствуй, Данилыч! – ответил Петр. – Как после вчерашнего?

Накануне по случаю закладки новой крепости пировали, и многих вельмож денщики на руках унесли в их палатки. Даже Меншиков, уж на что был крепок, ушел, еле держась на ногах, и только Петр, проводив гостей, смог еще сидеть за работой. Меншиков плутовато потер рукой лоб:

– Зело трещит, государь! Ивашка Хмельницкий^[42] ко мне вчера немилостив был…

– А дело? Дело как? Бастионы? – спросил царь.

– Что ж, Петр Алексеич, дело не очень ладится. Людей мало. Сколько ни сгоняем – бегут отсюда что мужики, что ссыльные, все одно. Уж в кандалах тачки возят, на ночь в колодки иных забиваем, а все сладу нет.

Царь помрачнел, верхняя полная губа его сердито дернулась, обнажив крепкие желтоватые зубы.

– А ты где? Куда смотришь? Бахусу усердно дань отдаешь? Забыл, что делу – время, потехе – час?

Меншиков не испугался. Привык он видеть, как быстро, словно свежий морской ветер, налетает на царя гнев, но – взволнует его и быстро утихнет. Александр Данилыч вытащил из-за обшлага бумагу и подал Петру:

– На вот, почитай, а потом уж и ругайся.

Петр сердито выхватил бумагу и, отнеся подальше от глаз, прочитал про себя. Потом последние строчки произнес вслух:

– «И по сему моему указу, беглых работников сыскав, вернуть в Санкт-Питербурх за крепким караулом, надежно оковав».

Морщинки на лице Петра разгладились, глаза смягчились:

– Ладно, хвалю! Эх, Алексашка!.. – Голос царя стал мечтательным, тихим. – Какой я здесь воздвигну себе парадиз!^[43] Хороший город поставим, Алексаша, дал бы бог веку!..

– Даст, Петр Алексеич! – бодро откликнулся Меншиков.

Петр стремительно шел по берегу Невы, опираясь на толстую дубинку. Так широк был его шаг, что приближенные бежали за ним рысцой.

Царь остановился около Трубецкого бастиона (бастионы Петропавловской крепости были названы именами их строителей).

Бастион чуть возвышался над уровнем острова. Рабочие шли вереницей, сбрасывая землю на свежую насыпь. Тачек еще не было, и всяк умудрялся по-своему: кто тащил землю в мешке, кто в ведре, а иные насыпали ее себе в отвернутую полу и шли, спотыкаясь, неуклюже передвигая ногами.

Лицо царя потемнело, голова затряслась, мускулы лица конвульсивно задергались: приближалась одна из страшных Еспышек гнева.

Меншиков первый понял опасность и потихоньку отстал, даже сделался ниже ростом: когда разбушуется царь, пусть другие попадаются ему на глаза…

Вдруг Петр удивленно вытянул шею, вглядываясь в длинный ряд работников. Карие глаза из гневных стали веселыми. Улыбка, явственно обнаружившая ямочку на подбородке, сразу сделала его лицо детски моложавым, привлекательным.

– Данилыч, поди ко мне, – уже спокойно приказал он. – Гляди!

Меншиков подбежал, всмотрелся: двое тащили землю на грубых носилках, за ними следовала другая пара, тоже с носилками.

– Вот! – как отрубив, сказал Петр. – Вижу ревность к общему делу, и душа моя стала радостна… Эй, молодец! Ты, с носилками! Иди сюда!

К царю подошли Илья Марков и Акинфий. Акинфий с неохотой поклонился царю и тотчас выпрямился, откинув голову. Илья стоял, потупив глаза.

– Когда доспели носилки сделать? – спросил царь.

– Долго ли? – хмуро ответил Акинфий. – Пораньше встали и сколотили…

– Где доски взял?

– Доски? Доски с барки стащили…

– Самоуправствуешь? – уже гневно спросил царь.

Но тут вдруг взорвался Илья Марков.

– По-моему, коли работать так работать! – смело возразил он, – Али тебе любо, что землекопы до такой бестолковщины дошли?! – Он кивнул на тех, кто таскал землю полами.

Петр побагровел:

– Ох, больно задорен, парень! Давно по твоей спине батоги не ходили?

– За правду – батоги?

Царь вдруг шумно захохотал:

– Переспорил! Люблю таких! Как звать?

– Ильей, по прозвищу Марков буду.

– Старайся, Илья Марков, я тебя не забуду.

Илья сердито сказал:

– Стараемся. Попробуй ты столько земли снести…

– Что?! – Царь снова вспыхнул. – Я? Да ты с ума спятил!

Илья не смутился:

– Выбирай пару, померяемся!

Царь бешеными глазами повел вокруг, сопровождающие его вельможи попятились. Взгляд Петра упал на ухмылявшегося Меншикова:

– А ну, Данилыч, давай!

Вторые носилки были отобраны у деда Трофима и башкира Пахлая. Носилки поставили рядом. Никиту Зотова и Трубецкого назначили судьями. Меншиков с сожалением посматривал на свой новенький щеголеватый мундир.

– Начинай! – скомандовал Никита Зотов.

Вскинулись лопаты, брызги грязи полетели во все стороны. Судьи отшатнулись. Петр выхватывал огромные глыбы земли. Лицо его горело возбуждением. Он сбросил треуголку и, не глядя, швырнул назад. Илья Марков длинными, сильными руками перекидывал землю, точно играя; лопата ловко выбрасывала груз. Акинфий пыхтел, но в работе не отставал от товарища. Меншиков старался уберечь мундир.

Вокруг собралась кучка зрителей, раздались подзадоривающие возгласы, слышался осторожный хохоток.

Царь навалил огромную груду земли.

– Петр Алексеевич, носилки поломаются! – предостерег Меншиков.

Царь, не слушая, ухватился за ручки:

– Бери! Докажем самохвалу!

Меншиков, кряхтя, поднял ношу. Ручки затрещали, но выдержали. Следом двинулась и другая пара.

– Вот всегда он так, дитятко неуемное! – сказал Никита Зотов, закладывая в нос понюшку табаку.

Тем временем две пары вернулись нога в ногу и вновь начали накладывать землю на носилки.

Прошло полчаса. Царь с Меншикозым не сдавались, но видно было, что им трудно продолжать борьбу. После десятого раза царь с досадой бросил лопату:

– Ну, Илья Марков, твоя взяла! Вижу – одной силы мало… Сноровка да привычка надобны… Вот тебе! – Он протянул Маркову серебряный рубль.

Царь со свитой пошел дальше, один Меншиков остался позади, пытаясь отчистить мундир от грязи.

* * *

Вечером того же дня артель Куликова устраивалась в землянке. Царская милость, оказанная Илье Маркову, обернулась неожиданной удачей: надсмотрщики на эту ночь не забили в колодки Илью и его товарищей.

Работные сколотили нары из жердей, накрыли ветками и прошлогодней листвой. В землянке пахло прелым, было душно, но все же под боком сухо и кровля над головой.

Пахлай и дед Трофим спали, а Илья и Акинфий тихонько разговаривали.

– Видал, дядя Акинфий, какое дело получилось? – пылко шептал Илья. – Ведь царь, а землю таскал, что мужик простой!

– Ну и царь, ну и таскал, чему дивиться? – спокойно возразил Акинфий. – Завидки его забрали. Захотелось доказать, что никому ни в каком деле не уступит. Мозолями хвалится!.. С виду-то он прост, да эта простота нашему брату солоно достается. Ведь видит же он, как работники в этом проклятом болоте надрываются, а нешто пожалел? Велел от кандалов освободить?

– Нас же сегодня не заковали?

– Разве это царев приказ? Это досмотрщики старались царю угодить, а им еще за это, может, и попадет!

– Дядя Акинфий, – хохотнул Илья, – а ведь царь против нас не сдюжил…

– Где им, господам, сдюжить? В охотку потрудиться, это еще куда ни шло, а вот попробуй погнуть спину с зари до зари. А ежели еще заковать их…

Два друга рассмеялись: уж очень забавно было им представить царя Петра и Меншикова, работающих в кандалах.

– Нет, Илюха, – продолжал Акинфий наставлять парня, – ты этой царевой простотой не обольщайся! Он, конечно, не такой царь, как допреж его сидели. За многие дела своими руками берется и Русь разворошил до основания, чтобы заново поставить ее, да ведь только все это мужичьим потом да кровью делается…

– Стало, сгибнуть нам здесь, дядя Акинфий? – тревожно спросил Илья.

– Ничего, не вздыхай, парень! Мы с тобой еще побродим по свету, потопчем придорожную травушку!