Книга Инжектором втиснутые сны онлайн - страница 5

5

Прошла неделя, потом еще две, а от Денниса не было ни слуху, ни духу. Ни извинений на автоответчике, ни бредовых угроз по телефону в студию. Никто не заявился с утра пораньше колошматить в мою дверь. Все было кончено.

До тех пор, пока я не нашел способ снова дать ход этому делу.

Как-то днем я заехал на студию и зажал в угол Хэнка, руководителя программы.

– Что ты скажешь, если я с тобой поделюсь, будто думаю, что сумел бы устроить интервью с Деннисом Контреллом?

Хэнк поглядел на меня так, будто я сообщил ему, что только что раскрыл местонахождение пятидесятитрехлетнего, страшно изуродованного Джеймса Дина.

А потом он воодушевился. Деннис не давал интервью уже лет пятнадцать, со времен «Прилива волны огня». Пара слов об удаче. Да это же будет равноценно тому, что заманить Мартина Бормана в «Шестьдесят минут»^[198] или заполучить Иисуса на специальный выпуск новостей с Барбарой Уолтерс.^[199]

И какое удачное время – лучше не придумать. В переменчивом мире рока композиции Контрелла были классикой, вечно крутой классикой. За последние годы вышло немалое число кавер-версий его старых хитов. Сейчас его музыка переживала запоздалое, но глобальное возрождение, так что у нас были все шансы попасть в самый пик.

Единственное, что смущало Хэнка – слухи об эмоциональной неустойчивости Денниса. Я его разубедил. Деннис, пожалуй, был человеком настроения, но если подумать, кто из нас не такой? Эксцентричен, конечно, но это лишь добавляло ему шарма. Кокаинист? Не более многих других, – подмигнул я. В любом случае, я был уверен, для меня он сделает все, что надо. Мы были друзьями. Приятелями. Фанами друг друга.

Мне вспомнились последние слова Денниса, полные безмерного обожания: «Ну и хрен тебе в жопу и в морду!»

Да что ж я творил? В своем ли уме я был?

Но Хэнк уже завелся, возможности коммерческой раскрутки так и щелкали у него в мозгах. А почему бы не собрать всех, кто исполнял Контрелла? Воссоединение – да, именно так! – с «Vectors», «Beehives», Луизой Райт. Я кивнул и ухмыльнулся – у меня язык не поворачивался сказать ему, что это совершенно невозможно, что Деннис ненавидит всех до единого, с кем когда-либо работал.

– Да, и «Stingrays», – сказал Хэнк. – Шарлен как-там-ее. Он же вроде женился на ней?

– Угу, кажется, женился.

– И ее тоже разыщи.

– Запросто. Никаких проблем.

Я позвонил Деннису ночью, из студии. Ответил Большой Уилли. Долгая пауза, наконец Деннис взял трубку:

– Откуда у тебя мой номер?

– Я позвонил в справочную.

– Справочную? Этот номер не должен нигде значиться. Чертова телефонная компания. Поубиваю этих козлов на хрен.

Понятно, сказал я себе, он все время грозит всех убить, так что ничего это не значит.

– Так что тебе надо? – спросил он.

– Что ж, скажу тебе, я тут подумал хорошенько. Понимаешь, я беру интервью у главных, ключевых фигур в истории рока. Вообще-то я уже говорил почти со всеми, кто хоть что-то из себя представляет и до сих пор жив, кроме тебя. Ничего такого особенного, правда. Никакого давления. Просто будем сидеть рядом, крутить пластинки. Ну, типа предадимся воспоминаниям о музыкальных сессиях, понимаешь? Вроде этого.

– Шутишь, что ли?

– Разумеется, учитывая все, что ты сделал, можно отлично обсудить…

– Да у тебя, похоже, совсем мозгов нет. Ты что, серьезно считаешь, что я буду рассказывать о том, как я создавал свою музыку? Эти гребаные придурки уже двадцать лет пытаются понять это. А ты думаешь, я вот так все и выложу?

– Ну, на самом деле, мы бы не хотели сильно углубляться в технические детали. Можно сделать все, что ты хочешь, правда. Ты до сих пор очень интересен многим и многим.

– Ты кретин! – заорал он на меня. – Приспособленец, недочеловек, дешевка! Плевать ты на меня хотел! Ты, может, вообще мою музыку ненавидишь? Ты такой же, как тот ублюдок, что подкладывал под свою бабу пластинки Конни Фрэнсис. Думаешь, я не знаю, почему на самом деле ты мне позвонил? Да ты такая же озабоченная сволочь, как и все в этом городе! На каждую розовенькую прокладку кидаются! Да ты просто хочешь трахнуть Шарлен. Что, не так? Что ж, сожалею, но придется разочаровать тебя, сопляк – эта сучка на карантине. И если ты только попробуешь шаг ступить за нашу ограду, я тебе яйца оторву!

Он бросил трубку. Я чувствовал себя оскорбленным, глубоко униженным. Хрен придурочный, мегаломаньяк. Я же оказывал ему услугу, давал шанс начать жизнь еще раз. Более того, я никогда, ни разу в жизни не дрочил на пластинки Конни Фрэнсис, о Господи Иисусе, дай мне передохнуть. Более того, я преклонялся перед его творчеством – так что, он ждал, что я теперь должен вылизывать его битловские ботинки? Это было ужасающим оскорблением всему, что я представлял из себя как человек – предположить, что я затеял все это, только чтобы поцеловать вишнево-красные губы его жены. Что все, чего я хотел – облизать каждый дюйм ее мягкой ванильной кожи. Что мне нужно было лишь раздвинуть ее ноги, белые, как слоновая кость, и зарыться лицом в ее взрывающийся гранат, а потом вгонять в нее свою лоснящуюся, блестящую палку, пока она не закричит, как Тина Тернер в кроваво-красном «феррари», несущемся на бетонную стену. Хотя на самом деле я хотел сделать именно это – и ох, столько всего еще.

Нил, конечно, был прав. Мне надо было завязать с этим делом. Забыть, что я вообще видел ее. Любой другой выбор был самоубийственным флиртом со смертью, игрой, которая не стоит свеч. Я был слишком стар, чтобы умереть молодым. Я слишком долго ждал, чтобы оставить после себя только обезображенный труп.

Но я не мог забыть о ней.

Этой ночью, около двух, я поставил набор композиций «Stingrays»: «Люби меня этой ночью», «Бесконечный поцелуй», «Буря любви», «В твоей машине», «Когда мы целуемся», «Я не хотел тебя обидеть», «Милый, когда мы в ссоре», «Поцелуй меня еще раз» – я плыл по волнам этих песен.

Джек, один из дневных ди-джеев, заглянул где-то в полтретьего в компании ультрастильных друзей. Насколько мне было видно, они над чем-то смеялись, закинувшись чем-то из сверхмодной наркоты в одном из офисов, а он по системе оповещения подключился ко мне: «К тебе посетители».

Я как раз грезил под «Каждую ночь (рыдаю, пока не усну)» и слишком поздно поднял глаза. Большой Уилли уже входил в студию, сразу за ним шагал Деннис. Я сморщился, ожидая прилета эбенового кулака в морду. Вместо этого на мое плечо мягко легла рука Денниса, а сам он вкрадчиво рассмеялся.

Его улыбка демонстрировала комплект искусственных зубов – не хуже, чем у Кейта Ричардса. Передние зубы сияли, как у звезды экрана, там, где ранее торчали гнилые бурые пеньки – последствия приема метедрина. Я никогда еще не видел, чтобы он так улыбался, ну или хоть как-то иначе. И еще – до сих пор я не видел у него таких глаз. Булавочные головки. Он хихикнул, как больной на последней стадии стремительно развивающегося рака.

– Привет, Скотти. Надеюсь, ты не против, что я вот так просто взял и заскочил к тебе? Не возражаешь, а?

– Н-нет, конечно, нет. Хотя, признаюсь, не ожидал.

Он скользнул в кресло рядом со мной. Большой Уилли остался стоять в дверях, скрестив руки на груди, громоздясь над нами обоими.

– Ты извини, – сказал Деннис. Его лицо блестело от пота. – Я по телефону разговаривал как последний мудак. Ты застал меня в очень неудачный момент. Ты меня прощаешь?

– Конечно. Все нормально. Проехали.

Он пожал мое плечо, сдавил мне шею. Он показался мне покойником, его лицо было намного ближе ко мне, чем я хотел бы, и я никак не мог встретиться с ним взглядом. Интимность его жеста встревожила меня; не потому, что в ней было что-то сексуальное, нет. Что-то намного более жуткое таилось во всем этом.

– Ты мне нравишься, – сообщил он. – Я знаю множество людей – за столько-то лет, но ты – один из немногих, кто мне по-настоящему нравится.

– Ты мне тоже, – ответил я и отодвинулся, показывая, что пластинка вот-вот закончится.

– То, что я нес насчет того, что ты хочешь трахнуть Шар – это я с рельс сошел. Я понял это сразу, как только сказал. Просто такое дело… – он изобразил гримасу самурая, страдающего запором, – …ты ведь не знаешь, через что мне пришлось пройти из-за этой сучки. Просто не представляешь себе. Это долгая история.

– Извини, я на секунду, ага? – я погрузился в изучение поверхности диска с записями «Pretenders»,^[200] чувствуя непонятно откуда взявшийся прилив бешенства.

– Я хочу говорить, – он наклонился так близко, что я чувствовал запах «Полидента». – Я хочу дать это интервью. Хочу. Сегодня же.

Его лицо по-прежнему было совсем рядом с моим. Я чувствовал, что в любой момент он может взорваться в неистовой ярости.

– Ну, это круто, хотя вообще-то я сейчас не совсем готов, но…

– Ничего, справимся, – он подтянул к себе микрофон. – Включен? – Микрофон был отключен; Деннис включил его.

Я тут же заговорил, не дав Деннису произнести ни слова, перекрывая запись «Pretenders»:

– Эй, мальчики-девочки, в жизни не догадаетесь, кто только что заявился в шикарную студию KRUF, совершенно захватив врасплох меня, а также стройные легионы наших бесполых секретарш. Вот прямо сейчас я сижу близко, даже слишком близко, к одной из настоящих живых легенд рока. Истинный гений, которого не нужно представлять тем, кому сейчас за тридцать, кто рассекал по Ла Чинега в дешевых париках и на оксидированных ниссанах «датсун зет»…

…хотя для тех из вас, кто болезненно ловит исключительно новые тенденции «post-new-wave», для этих модников и модниц, может, и надо представить. «Beehives», «Vectors», Луиза Райт, и последние по списку, но не по значению – бессмертные «Stingrays». Я мог бы продолжать список и дальше, но, – как говорит мой кумир Артур Годфри,^[201] – «ну че, понял?». Да, я обращаюсь к вечному титану композиций на двадцати четырех дорожках, эксцентричному и очаровательному королю молодежи, истинному Вагнеру винила, тому, кто в одиночку объехал «люфтваффе» с романтикой автокатастроф. Итак, позвольте мне представить его просто: Деннис Контрелл.

Он раскрыл рот, но не произнес ни слова. Глаза его закатились под лоб, остались видны лишь белки. Он уже валился лицом в то, что осталось от моих «чиккен макнаггетс», когда Большой Уилли сгреб его за ворот рубахи с узором «пейсли» и не дал ему упасть. Я отключил микрофон.

– Господи…

Он был в полубессознательном состоянии; Большой Уилли стащил его со стула. Он весь задергался. Большой Уилли со знанием дела сдержал его.

– Сортир есть?

– В конце коридора. Слушай… – я представил себе его посинелые губы, парамедиков, кислородную маску, похороны.

Большой Уилли уперся в меня взглядом:

– Ну чего?

– Как ты думаешь, он оправится? В смысле…

– Ага, – устало-раздраженно ответил Большой Уилли. – В полном будет порядке. Не волнуйся об этом, угу?

Я проследил взглядом, как он тащит Денниса по коридору, и снова включил микрофон.

– Эй, ребятки, вы уж извините за пустой эфир, у нас тут небольшая техническая проблема в одной из бесчисленных компьютеризированных студий KRUF. Похоже, какая-то голая беременная монахиня, осыпанная ангельской пыльцой, нажала в машинном зале что-то не то, и вот наша команда LAPD SWAT гонится за ней по пятам, потрясая мачете и роняя пену с клыков. Только что произошел обмен очередями из огнестрельного оружия, но слава Богу, никто не пострадал. Что касается Денниса Контрелла, похоже, мое представление его было несколько преждевременным. Могу поклясться, я чувствовал, как он трется о меня прямо здесь, в моей пещероподобной, освещенной свечами, стилизованной мною под «Плейбой» студии широкого вещания. А оказалось, это всего лишь пускала слюни монголоидная любовница председателя совета директоров нашей компании-учредителя. Чувствую, можно сказать, что сегодня ночью дела тут у нас смешались в жутком хаосе. Но я попробую, все выправить. А пока – истинная классика: группа «Vectors», композиция Контрелла «Ринкон».

Началась она звуком ломающегося серфа, уступившего место пульсирующей, сверкающей перкуссии; мечтательные голоса «Vectors» напоминали пляжных мальчиков из Уоттса.

Песня строилась из нескольких серий крещендо, каждая строфа добавляла звуку новый пласт, как накатывает великолепная волна. И в последней наступало избавление, они словно переходили грань звукового оргазма, обрушившись потоком чистейшего блаженства. Именно тут Деннис и шагнул обратно в мою каморку. Если до этого пот образовывал на его лице тонкую пленку, то сейчас он словно прилип к коже, вязкий, как сироп «Каро».^[202]

Деннис часто дышал; выглядел так, будто у него вот-вот случится сердечный приступ. Он рухнул на свой стул, все еще наслаждаясь «приходом», хотя, пожалуй, «наслаждаясь» – не совсем подходящее слово. Похоже было, что говорить он вообще не в состоянии. Песня затихала. Мы встретились взглядами, и он явно просек мои мрачные предчувствия. А потом я увидел самое потрясающее выступление «шоу-должно-продолжаться», по крайней мере, с тех пор, как Бетт Мидлер^[203] собрала все силы, спела три скрипучие псевдо-роковые песни, и упала мертвой, почти допев «The Rose».^[204]

– Пять секунд, мистер Контрелл.

Все равно дольше это не продлилось бы. Точно в момент окончания песни он заговорил в микрофон, полностью держа себя в руках, если не считать того, что он весь истекал потом.

– Привет, Скотт, – он говорил живо, полным здоровья голосом. – Такое удовольствие – завалиться сюда, к тебе, вот так запросто. Я ведь уже давно твой горячий поклонник.

Я нажал кнопку «запись» на пульте, внося тем самым свой вклад в историю рока.

– Ты льстишь мне, Деннис. Ну, я-то, конечно, был твоим поклонником еще до того, как родился. Как известно большинству моих слушателей, мне всего лишь шестнадцать, и я ужасно похож на Мэтта Диллона.

– Я бы сказал, скорее, на Ричарда Гира.

– Да-да, у меня его рот. Давно хочу вернуть ему, да все как-то забываю, – мы оба рассмеялись, Деннис – чуть сбивчиво, но в целом искренне и тепло. Большой Уилли остался за дверью – приводил в порядок содержимое кожаного футляра для маникюрных инструментов.

– Деннис, а ведь «Люби меня этой ночью» была для тебя настоящим прорывом, да?

– Именно так, Скотт. До этого я писал почти один хлам.

– Ну, за исключением «Ангела с хайвея»…

– Нет, эта песня – тоже дерьмо, Скотт. Вернее, не сама песня, а конкретно это ее исполнение. «Beehives» – это же было просто пустое место. Три шлюшки, засаленные дешевки в чирьях, откуда-то из Ла Хабра или вроде того. Они даже петь не умели. Об этом мало кому известно, но большую часть вокала при записи я сделал сам; Бог дал мне фальцет, вот я и изображал девчачий голос. В отдельных местах я все же пустил основную вокалистку, даже не помню уже, как ее звали. Омерзительная девица. Сука сукой. Когда-нибудь я снова запишу эту песню, и уж на сей раз сделаю все как надо.

Он произнес все это таким очаровательным тоном, что поначалу было трудно осознать, что же именно он сказал. Я надеялся, что ни одна из бывших «Beehives» сейчас не слушает нас, торча на посту надзирательницы женской тюрьмы или куда там занесла каждую из них судьба.

– Я так понимаю, ты недавно вернулся к работе?

– Да, вернулся. Но на самом деле, вопреки слухам и порочащим легендам, я никогда и не оставлял ее. Однако во мне появилось что-то от перфекциониста, – и снова тот же искренний смех веселого хозяина студии. – Над последней композицией я работал пятнадцать лет.

– Вот это должна быть запись!

– Так и есть. Скажу тебе честно, это самое лучшее из всего, что я написал за свою жизнь.

Я почувствовал, что пора сменить тему:

– Музыкальные сессии, на которых создавалась «Люби меня этой ночью» легендарны…

– Да, Скотт, да! Их по праву так называют. Все приходит одной мощной волной. Мы пришли на студию вообще без ничего. У нас был только ящик пива «Burch Bavarian» и две пачки каких-то булочек, насколько я помню, – дружеский смех. – Спустя шесть дней мы выдали все, что когда-либо исполняли «Stingrays». Это получилось сразу, само собой, все их песни до единой. Мы не смогли повторить это. Пытались, но ничего не получилось. Пришло – и ушло.

Он вперился взглядом в черную дыру.

– Но, конечно, на самом деле не ушло совсем, – сказал я. – Ведь вы зафиксировали все это на виниле.

– Верно, верно, – он тоскливо заулыбался. Я почувствовал жалость и сострадание к нему.

– И были ведь еще более великие триумфы. Вот «Vectors», одна из самых плодотворных серф-групп шестидесятых.

– Да, я сделал их тем, чем они были, – он сказал это без всякой иронии.

– И, разумеется, настоящая вершина творчества Контрелла – Луиза Райт и композиция «Прилив волны огня».

– Да, – бодро сказал он, – эта запись уничтожила меня. Когда я выбрался из этого, я был не более, чем обугленным хрящиком.

– Я так понимаю, что эти сессии и сами по себе были чем-то совершенно невероятным.

– Конечно, Скотт, и еще как! По-моему, я тогда потратил три дня, пытаясь улететь в Хор Лагеря Мормонов…

Я засмеялся. Он – нет.

– А вокруг были люди, они бегали туда-сюда, вкалывали посменно, и большинство – лучшие музыканты города.

– Да, я чувствовал себя как Адольф Гитлер в бункере, пытавшийся оттуда организовать оборону Берлина. Ну, нетрудно, думаю, вспомнить, чем это для него закончилось, – добродушный смех. – Кругом гремели взрывы… в головах людей. Кровь на стенах… набрызганная из шприцев. Кровь, льющаяся по мускулистым рукам гитариста. Ударник зациклился на своем члене…

В три часа утра многое может сойти с рук, но я решил, что лучше будет прервать его:

– А почему бы нам не поставить эту историческую пластинку прямо сейчас?

Песня начиналась громким ревом – словно океан накатывается на побережье. Затем этот звук как бы сместился, словно его затянуло в какую-то трещину – пластинка была порядком поцарапана. Когда вступила Луиза Райт, ее дразнящий, молящий голос перехватило, словно она запела на виселице в тот самый миг, как упала крышка люка. Слушать это было невозможно. Я поднял иглу.

– Извините за этот бардак, ребята. Малость перепутал. Похоже, это хор аутичных детишек – чертовски интересно, но на музыкальную запись не похоже.

Деннис рассмеялся – так, будто он совершенно не понял, что тут такого смешного, но всего лишь старался быть вежливым.

– Возможно, это из повторного выпуска, Скотт. На дешевом виниле. Вот половина проблем сегодняшней индустрии звукозаписи.

– А другая половина?

– То, что я был… очень занят.

Мы с ним рассмеялись. Так мы и просидели всю ночь, ставя все, что приходило мне на ум – из антологии Контрелла «Золотые годы», из альбома «Величайшие хиты «Stingrays», несколько простеньких ранних записей, которые он кому-то там посвятил, здесь маримба, там вокал. Между музыкальными отрывками я расспрашивал его обо всем, что взбредало в голову, и он отвечал с той же преувеличенной сердечностью, которая слушателям наверняка должна была казаться абсолютно искренней. Надо было видеть, как он взмок от пота, заглянуть в суженные, как булавочные головки, зрачки, чтобы понять, что на самом деле он был на грани обморока.

Думаю, я догадывался, что в шесть это все не закончится. Какая бы экзотическая комбинация стимулятора и наркотика ни циркулировала сейчас в его крови, он встретил рассвет с видом вампира, с иммунитетом к солнечному свету.

– Поехали обратно на пляж, – предложил он, когда я закончил эфир. – Позавтракаем, – он улыбнулся, его обветренная нижняя губа лопнула.

Я сгреб со стола несколько кассет и свой магнитофон «Сони».

Мы вылетели на автостраду Тихоокеанского побережья; Большой Уилли – за рулем «флитвуда», мы с Деннисом – на заднем сидении красно-коричневой кожи. Мы немного поболтали, Деннис был мил и дружелюбен.

– А ведь ты слушал ту кассету, да? – вдруг выдал он льстиво и вкрадчиво – и застал меня врасплох.

– Ага, только самое начало. Пока не понял, что это ошибка.

Он улыбнулся:

– Знаю. Я даже могу точно сказать, сколько ты прослушал. Пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, – рассветные лучи отражались от его темных очков. – Вот тогда я и понял, что с тобой все в порядке, – он рассмеялся своим дружеским смехом. – Это мы с Шар занимаемся любовью. Если хочешь знать правду, так это последний раз, когда мы этим вообще занимались. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Ни хера ты не понял. Это было перед самым «Tidal Wave». Я оттрахал ее в жопу. Величайшая ошибка моей жизни. Знаешь, наверное, как некоторые из этих сучек корячатся насчет получить хрен в задницу? Мамочка им говорила, так делать не надо, или что-нибудь в этом роде. А мне-то что оставалось? У нее дырка была уже никакая. Трахать ее в дырку – все равно что хреном воздух пинать. Ну как бы там ни было, она вся взвилась, хотя точно могу сказать – ей понравилось. Но ведь не полагается, чтобы это нравилось. Католическое чувство вины или что там еще. Но вышло так, как вышло – и вот, пожалуйста, тысяча девятьсот шестьдесят девятый. С тех пор она мне больше ни разу не дала, – он помолчал секунду с заученной печалью. – Эта кассета – единственное, что осталось на память, – он улыбнулся. – А у тебя хватило порядочности остановить ее через пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, когда до тебя дошло, что ты слушаешь, как мужик трахает жену в задницу. Мне это нравится. Большинство дослушало бы до конца, многие, наверное, даже подрочили бы под это, – он стал похож на акулу с искусственными зубами. – А ведь звучало это возбуждающе, а?