Книга И как ей это удается? онлайн

Комедия провала, трагедия успеха

Жонглировать: гл.

1. Демонстрировать ловкость рук, напр. подбрасывать разл. предметы в воздух и ловить их поочередно. 2. Вести сразу несколько дел одновр., особ, с изощренным хитроумием. 3. Подтасовывать факты.

Краткий Оксфордский словарь

Автобус по городу катит и катит —

Др-р,dp-р, др-р, др-р.

Автобус по городу катит и катит

День напролет.

Мkаденцы в автобусе плачут и плачут:

«У-а!» да «У-а!», «У-а!» да «У-а!»

Младенцы в автобусе плачут и плачут

День напролет.

Мамаши младенцев трясут-унимают:

«Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш.. Ш-ш-ш…»

Мамаши младенцев трясут-унимают

День напролет^[1].

Часть первая

1
Дом

01.37

Каким ветром меня сюда занесло, объяснит мне кто-нибудь? Я имею в виду – не на кухню, а в эту жизнь? На заре дня школьного рождественского праздника я доделываю кексы. Уточню, чтобы исключить путаницу: я уделываю готовые кексы – процесс куда более тонкий и деликатный.

Развернув роскошную упаковку, осторожно вынимаю кексы из гофрированной фольги, ставлю на разделочную доску и опускаю скалку на их идеально сахарно-припудренные головки. Поверьте, не так это просто, как кажется. Не рассчитаете силу, поднажмете чуть сильнее – и сдобные светские леди лишатся своего пухлого обаяния, распустят нижние юбки и начнут плеваться джемом. И лишь осторожным, но уверенным движением (муху когда-нибудь доводилось давить?) вы запустите кондитерский мини-оползень, достигнув милого домашнего обличья сладких толстушек. Домашнего. Именно такой мне сейчас и требуется. Дом – душа семьи. Дом – это где любящая мамочка печет своим деткам вкусненькое.

Столько трудов, а все из-за чего? Из-за письма, которое десять дней назад Эмили принесла из школы, – того самого, что до сих пор пришлепнуто к дверце холодильника магнитным Тинки-Винки. В письме призыв к родителям «любезно внести добровольный вклад в скромный праздничный стол, традиционно устраиваемый для детей после рождественского спектакля». Буквы послания полыхают, а в низу листка, рядом с подписью мисс Эмпсон, застенчиво ухмыляется снеговик в дурацком колпаке. Только не стоит покупаться на этот усердно раскованный тон и фонтан компанейских восклицательных знаков!!! Ни в коем случае. Школьная корреспонденция сочиняется шифром до того каверзным, что раскодировка по силам либо разведспецам, либо женщинам в последней стадии недосыпа, отягощенным чувством вины.

Вот, к примеру, слово «родители». Обращаясь к «родителям», на деле школьные власти до сих пор подразумевают исключительно мамаш. (Какой это папаша при наличии жены читает послания из школы? Гипотетически, полагаю, такое возможно, но только в случае, если это приглашение на праздничную вечеринку, да и то случившуюся недели полторы назад.) А как вам нравится «добровольный вклад»? «Добровольный» по-учительски означает «под страхом смерти» и «под угрозой дальнейшего отлучения вашего дитяти от приличной школы». Что же касается «скромного праздничного стола», то готовое угощение, купленное лживой лентяйкой в ближайшем супермаркете, в меню определенно не входит.

Почему я в этом уверена, спросите? Да потому, что до сих пор помню взгляд, которым обменялись моя мама и Фрида Дэвис в семьдесят четвертом, на Празднике урожая, – при виде мальчишки в грязной куртке, возложившего на алтарь «добровольных» пожертвований коробку из-под обуви с двумя банками консервированных персиков из местной лавки. Забыть тот взгляд невозможно. Только полное ничтожество, недвусмысленно читалось в этом взгляде, способно возблагодарить щедрость Создателя подобной пакостью, в то время как Отец Небесный заслуженно ждет горы свежих фруктов в нарядно упакованной корзине. Или свежеиспеченной сдобной плетенки. Домашний хлеб Фриды Дэвис, торжественно пронесенный по церкви ее близнецами, в количестве тугих кос не уступал волосам рейнских русалок.

– Видишь ли, Катарина, – уписывая пирожные, презрительно гундосила потом миссис Дэвис, – некоторые мамы, такие, как я, например, или твоя мама, сил не жалеют. Однако есть и иные особы… – она издала длинный фырк, – которые и пальцем не пошевелят…

Я тогда отлично поняла, о ком речь. В семьдесят четвертом уже вовсю злословили о работающих матерях. Об особах, предпочитающих брючные костюмы и даже, поговаривали, позволяющих своим детям днем смотреть телевизор. Злобные сплетни липли к этим женщинам, как пыль к их деловым сумочкам.

Как видите, еще толком не понимая, что такое быть женщиной, я уже знала, что мир женщин делится надвое: на достойных матерей, самоотверженно горбатящихся над шарлотками и детскими ванночками, и на матерей… иного сорта. Сейчас, тридцати пяти лет от роду, я полностью отдаю себе отчет, к какой из половин отношусь. Потому-то, видимо, и торчу посреди ночи 13 декабря на кухне со скалкой в руках, издеваясь над готовыми кексами, чтобы добиться от них домашней наружности. В былые времена женщины находили время на выпечку домашних кексов, но имитировали оргазмы. Теперь мы справляемся с оргазмами, зато имитируем домашние кексы. И это называется прогрессом.

– Черт. Черт! Куда Пола подевала сито?

– Кейт, ты что творишь? Два часа ночи! Ричард, застыв в проеме двери, щурится от света. Рич. В любимой пижаме от Джермин Стрит, застиранной и обветшавшей до абсурдной бахромы по краям. Рич, со своим несгибаемым британским благоразумием и хиреющей добротой. Тормоз Рич, как зовет его моя американская коллега Синди, потому что работа в его проектной фирме практически заглохла, а на то, чтобы вынести ведро, Ричарду требуется полчаса, и он вечно советует мне притормозить.

– Притормози, Кэти. Ты прямо как тот ярмарочный аттракцион… как его там? Где народ визжит и размазывается по стенкам, пока крутится эта чертова штуковина?

– Центрифуга?

– Ясно, что центрифуга. Как сам аттракцион называется?

– Без понятия. Стена смерти?

– Точно.

В чем-то он прав. Я еще не дошла до того, чтобы не понимать, что жизнь – больше подделки кексов глубокой ночью. И больше усталости. Усталости глубоководной, почти бездонной. Если честно, я так и не избавилась от нее с рождения Эмили. Пять лет бреду по жизни в свинцовом панцире недосыпа. А выход? Отправиться завтра в школу и внаглую грохнуть на праздничный стол упаковку лакомств из «Сейнсбериз»? Здорово. К «мамочке, которой никогда нет дома» и «мамочке, которая всегда кричит» Эмили сможет добавить «мамочку, которая и пальцем не пошевелила» ради нее. Два десятка лет спустя, когда мою дочь схватят на территории Букингемского дворца за попытку похитить монарха, в «Вечерних новостях» появится полицейский психолог и сообщит: «Друзья Эмили Шетток считают, что ее душевные проблемы пустили корни на рождественском вечере в начальной школе, когда мать Эмили, принимавшая в ее жизни символическое участие, унизила дочь на глазах у одноклассников».

– Алло, Кейт!

– Ричард, мне нужно сито.

– Зачем?

– Чтобы посыпать кексы сахарной пудрой.

– Но зачем?..

– Чтобы никто не догадался, что я их купила, вот зачем!

Пытаясь вникнуть в суть, Ричард моргает, как в замедленном кино.

– Да не о пудре речь, Кэти. К чему эта готовка! Ты три часа как вернулась из Штатов. Никто не ждет от тебя свежей выпечки для школьного праздника.

– Да я сама жду! – рявкаю неожиданно злобно, и Ричард вздрагивает. – Так куда Пола засунула это чертово сито?!

Рич на глазах стареет. Я и не заметила, когда легкая морщинка между бровями моего мужа – в прошлом знак веселого удивления – врезалась в глубь лба и разрослась впятеро. Милый мой, смешливый Ричард, когда-то глядевший на меня, как Деннис Куэйд на Эллен Баркип в «Новом Орлеане»… Сейчас, после тринадцати лет поддержки и взаимопонимания, ты смотришь на меня, как задумчиво покуривающий детектив на медэксперта: ради всеобщего блага смирившись с необходимостью исследований, но в душе умоляя о пощаде.

– Не кричи, – вздыхает Рич. – Разбудишь. – Рука в конфетно-полосатой пижаме указывает наверх, где спят наши дети. – Да и не прятала Пола сита. Не стоит сваливать на нее вину за все подряд, Кейт. Сито живет в шкафчике рядом с микроволновкой.

– Ничего подобного, оно живет здесь, в стойке.

– Уже нет. С девяносто седьмого. Умоляю, дорогая, пойдем в постель. Тебе вставать через пять часов.

Ричард поднимается по лестнице, и ноги готовы нести меня вслед за ним, но оставить кухню в таком состоянии я не могу. Ну не могу, и точка. Здесь словно сражались не на жизнь, а на смерть: «Лего» разлетелось шрапнелью по полу, парочка покалеченных Барби, безногая и безголовая, устроили пикник на старом клетчатом пледе, среди засохших травинок – напоминании о последней семейной вылазке на природу в августе. Рядом с сеткой для овощей, точно на том же, помнится, месте, что и в утро моего отъезда в аэропорт, темнеет холмик изюминок. Кое-что за время моего отсутствия изменилось: в глубокую вазу для фруктов на столике, что стоит у самой двери в сад, добавили полдюжины яблок. Причем прямо на персики с гнильцой, истекающие золотисто-липкими слезами. С дрожью отвращения избавляюсь от гнилья, вытираю с яблок янтарные клейкие капли и кладу их обратно в вымытую и высушенную вазу. На все про все – минут семь. Осталось смахнуть сахарную пыль со стальной поверхности рабочей стойки, но процедура неожиданно затягивается: от жирно-склизкой тряпки, напичканной бактериями, тошнотворно несет тухлой водой из-под цветов. Спрашивается, до какого состояния мерзости должна дойти кухонная тряпка, чтобы кто-нибудь в этом доме додумался ее выбросить?

Запихиваю тряпку в переполненное ведро и лезу под раковину за новой. Пусто. А чего ты ждала, Кейт? Тебя дома нет – следовательно, и новой тряпки нет. Выуживаю из ведра тухлую, замачиваю в горячей воде и засыпаю «Деттолом». Последняя забота на сегодня – выложить для Эмили ее ангельские крылышки и нимб.

Уже выключив свет и двинувшись к лестнице, я торможу от неприятной мысли: если Пола обнаружит в ведре коробки из «Сейнсбериз», весть о Великом Кулинарном Подлоге немедленно станет достоянием всех окрестных нянек. Дьявольщина. Достаю коробки из ведра, заворачиваю в старые газеты, выношу приличных размеров сверток во двор и сую в огромный черный мусорный пакет – предварительно покрутив головой и убедившись в отсутствии свидетелей. Улики благополучно похоронены, и я наконец могу отправляться в постель к мужу.

В окне на лестничной площадке сквозь декабрьский туман желтеет лунный серп, прикорнувший над Лондоном в своем небесном шезлонге. Даже луна и та хоть раз в месяц да завалится на отдых. Лунный мужик, само собой. Будь это женщина, она не присела бы ни на секунду. Верно ведь?

Зубы чищу не торопясь. На каждом зубе считаю до двадцати. Если потяну время и Ричард успеет уснуть, ему не захочется секса. Не будет секса – утром обойдусь душем вместо ванны. Обойдусь душем – успею просмотреть электронную почту, что скопилась за время командировки, а возможно, и кое-что из подарков купить по дороге на работу. До Рождества каких-нибудь десять дней, а у меня ровным счетом девять подарков. Соответственно, впереди еще двенадцать плюс ассорти для детских рождественских чулок. А от «Квик Той», службы заказа подарков онлайн, до сих пор ни ответа ни привета.

– Ты идешь, Кейт? – зовет из спальни Ричард. Сонным голосом. Очень хорошо. – Кейт! Мне нужно с тобой поговорить.

– Минуточку. Только проверю, как они там. Поднимаюсь еще на один лестничный пролет.

Ковровая дорожка здесь до того вытерлась, что шуршит при каждом шаге, как жухлая трава под свадебным шатром на шестой день после свадьбы. Определенно кто-нибудь расшибется в ближайшее время. На верхней площадке перевожу дыхание, в душе кляня лондонские дома, такие узкие и высокие, черт бы их побрал. В ночной тиши из-за дверей детских доносятся одинаково сонные, по вполне различимые звуки дыхания – принцесса вздыхает, ее братик сопит как поросеночек.

Поверьте, я мечтала бы только о сне, если бы мозги мои не были слишком заняты для мечтаний; и, когда мне не спится, я люблю пробираться в спальню Бена и тихонечко сидеть в голубом кресле, глядя на сына. Моя кроха всегда выглядит так, будто сам себя метнул в обморок; как махонький человечек, пытающийся вскочить на ходу в автобус. Сегодня он вытянулся плашмя во всю длину кроватки, разбросав ручонки, крепко сжав кулачки. У щеки притулился безобразный плюшевый кенгуренок, отрада Бена. Подумать только – шкаф ломится от самых лучших игрушек, которые только способны купить безумные родители за безумные деньги, а ребенок спит в обнимку с косоглазым сумчатым чучелом с распродажи. Объяснить, что он устал, Бен пока не умеет, поэтому просто говорит «Ру». Спать без своего Ру он не может, поскольку Ру для него и есть, собственно, сон.

Я не видела сына четыре дня. Четыре дня, три ночи. В Стокгольм, где потребовалась моя личная встреча с чересчур нервным новым клиентом, позвонил Род Тэск и приказал мотать в Нью-Йорк – подержать за ручку давнишнего клиента, которого внезапно обуяла тревога, что новый клиент отнимает у меня слишком много времени.

Бенджамин никогда не держит на меня зла за отлучки. Мал еще, наверное. Всякий раз он приветствует меня, с беспомощным восторгом молотя ручонками в воздухе, как кинофанат на голливудской премьере. Его сестра совсем другое дело. Пятилетняя Эмили исполнена ревнивой мудрости. Каждое возвращение мамочки для нее – сигнал к запуску очередной серии родственных пыток.

– Вообще-то эту сказку мне Пола читает.

– А я хочу, чтоб меня папочка выкупал. Королеве-матери есть чему поучиться у моей дочери, когда требуется выразить презрение недостойным ее монаршего величия поведением. Но я терплю. Сердце сжимается, но терплю. По-видимому, в душе согласна со справедливостью кары. Оставив мирно посапывающего Бена, тихонько открываю дверь соседней комнаты. Окутанная янтарным светом ночничка «как у Золушки», моя дочь, по обыкновению, спит в чем мать родила. (Любая одежда, за исключением туалетов невесты и принцессы, раздражает ее неимоверно.) Стоит мне набросить одеяло, как она начинает дергать ногами на манер лабораторной лягушки. Укрываться Эмили ненавидит с самого рождения. Когда я купила ей спальный мешок на молнии до горла, она вертелась в нем волчком и надувала щеки, точно бог ветров из старого атласа, пока я не признала поражение и не отказалась от этой идеи. Даже персиковая безмятежность на сонном личике моей дочери не способна смягчить упрямую линию ее подбородка. Из ее школьного табеля я узнала, что «в Эмили весьма силен дух соперничества, и ей нужно научиться проигрывать».

– Никого тебе не напоминает, Кейт? – поинтересовался тогда Ричард, по-щенячьи взвизгнув, что с ним в последнее время случалось.

В этом году, решив, что Эмили достаточно подросла, я не раз пыталась ей объяснить, почему мамочке приходится работать: потому что маме и папе нужны деньги на дом и на всякое другое; что мама многое любит – балетную студию, к примеру, или путешествия; и, кроме того, мамочка очень хорошо делает свою работу, а для женщин работа так же важна, как и для мужчин. Каждая речь неизбежно увенчивалась бурным финалом – трубным ревом, хоровым пением, рея-нием флагов женского союза, – где я уверяла Эмили, что она все поймет, когда станет совсем большой девочкой и сама захочет заняться чем-нибудь интересным.

К несчастью, равенство полов, давным-давно нашедшее признание в либеральном западном обществе, – пустой звук в системе ценностей пятилетнего ребенка. Для Эмили нет Бога, кроме мамочки, и папочка – пророк ее.

По утрам, пока я собираюсь на работу, Эмили твердит один и тот же вопрос с таким несносным упорством, что я готова ее пришибить, а потом всю дорогу до офиса глотаю слезы оттого, что едва не ударила свою дочь.

– Сегодня ты меня уложишь? Кто меня сегодня уложит, мамочка? Ты, мамочка? Уложишь меня сегодня, мамочка? Уложишь?

Знаете, сколько существует способов сказать «нет», не произнося этого слова вслух? Лично я знаю.

НЕ ЗАБЫТЬ!!!

Костюм ангела для Эмили. Прицениться к ковровой дорожке на лестницу. Вынуть лазанью из морозилки для субботнего обеда. Купить рулон бумажных полотенец, средство для чистки нержавейки, подарок и открытку на день рождения Гарри. Сколько ему? Пять или шесть? Завести календарь дней рождения, как у любой нормальной матери. Купить елку и модные гирлянды, как в рекламе «Телеграф». (Где продают – в «Селфриджз» или в «Хабитат»? Не помню. Черт.) Подарок тире взятка няне на Рождество (что лучше – наличные или билет «Евростар»?). Эмили хочет писающего младенца (только через мой труп). Подарок для Ричарда (билет на дегустацию вин? На матч «Арсенала»? Новую пижаму?) и книгу для свекра со свекровью – какие-то там «Затерянные сады»? Попросить Ричарда забрать вещи из химчистки. Что надеть на вечеринку в офисе – в свой черный бархат не влезаю – немедленно прекратитъ жрать! Сиреневые ажурные чулки. На возню с воском нет времени, ноги придется побрить. Записаться на антистрессовый массаж. В срочном порядке записаться в парикмахерскую (корни торчат – стыдоба). Паховые мышцы качать, качать, качать! Противозачаточные пилюли заканчиваются!!! Праздничный торт («Королевская» глазурь? – уточнить у Делии^[2]). Клюква. Мини-сосиски. Марки для открыток (40 шт.). Подарок учительнице Эмили? Разбиться, но отучить Бена от соски до встречи Рождества с родителями Ричарда. Добраться до «Квик Той», черт бы побрал эту никчемную фирму. Поход к гинекологу – горит! Вино, джин. Позвонить маме. Куда я сунула рецепт гуся, которого Саймон Хопкинс советует «высушить феном»? Начинка? Хомяк???