Книга Один триллион долларов онлайн - страница 9

8

Этот факс был как удар под дых. Джон сидел, смотрел на него, сам не зная сколько, и пытался понять, что это значит. Никто не появился, никто больше не позвонил, даже после того как он машинально отключил аппарат и снова задвинул его под кровать. Никто его не потревожил, и у него было достаточно времени основательно все обдумать.

Когда стало смеркаться, он принял решение ничего не говорить Вакки про факс, чтобы не пришлось объясняться насчет его происхождения. Вместо этого он как можно непринужденнее спросил за ужином, который проходил в ощутимо угнетенном настроении:

– А можно ли узнать из генетического анализа, бесплоден ли человек?

– Нет, – Эдуардо помотал головой, разминая серебряной вилкой восемнадцатого века дымящуюся картофелину с петрушкой. – А почему вы спросили?

– Мне вспомнился один разговор с Верой, в последнее Рождество. Это подруга моего брата, – добавил Джон. – Она намекнула, что ее удивляет, почему она так долго не беременеет от Лино.

Эту историю он выдумал. Никогда в жизни Вера не заговорила бы ни с кем на эту тему, разве что со своим врачом.

– Да что вы! – вскричал Грегорио Вакки и бросил свои приборы. Казалось, остатки его волос поднялись дыбом. – Как же я об этом не подумал?

Патрон тоже выпучил глаза.

– Бесплодие. Это недуг, часто встречающийся в семье Фонтанелли.

Альберто наморщил лоб:

– Но не мог же он не подумать о том, что это когда-нибудь откроется?

– У меня такое впечатление, – продолжал развивать свою историю Джон, – что Лино ничего не знает… о стараниях Веры.

– То есть, возможно, эта Петерсон просто подсунула ему своего ребенка! – огорошенно вывел Эдуардо.

Его отец взял с колен салфетку и швырнул ее рядом со своей полупустой тарелкой:

– Я должен сделать срочный звонок.

На другой день сенсация была полной. Лино сокрушенно признался перед камерами, что его подбил на этот план Бликер. Что на самом деле он никогда раньше не встречал Дебору Петерсон. И о своем бесплодии ничего не знал. На заднем плане над газоном его дома трепетали желтые пластиковые ленты ограждения, полицейские входили и выходили из дома. Ни Веры Джонс, ни ее дочери не было видно.

Дебора Петерсон рассказала репортеру, как ее разыскал Рэндольф Бликер и уговорил ее на этот план. Она поверхностно знала Бликера по своей прежней работе в адвокатской конторе, и, кстати, он никогда не был ей симпатичен. Поскольку сейчас она как мать-одиночка настоятельно нуждается в деньгах, она поддалась на его уговоры. Бликер свел ее с Лино, чтобы обсудить с ними детали их якобы романа, а потом обнародовал свою сфабрикованную сенсацию.

Как выяснилось, на самом деле Эндрю Петерсон и правда был плодом скоротечной интрижки, после окончания которой мать больше ничего не слышала об отце ребенка. Вначале после рождения Эндрю она надеялась сама справиться с его воспитанием и из гордости не говорила, кто отец ребенка. А когда ее сбережения подошли к концу, она обратилась к Рэндольфу Бликеру, чтобы он разыскал отца и высудил алименты. Бликер его действительно разыскал: бывший водитель грузовой фуры после разбойничьего нападения лежал в неврологической клинике и обладал интеллектом разве что цветной капусты. Ужас и зачарованность мешались в лице молодой женщины, когда она рассказывала о том, как адвокат придумал использовать эту ситуацию для своего плана: он намеревался тайно взять от коматозного настоящего отца ребенка пробы волос и ткани и сохранять их в глубокой заморозке, чтобы потом подменить те пробы, которые будут взяты у Лино для ожидаемого генетического сравнительного теста. Каким образом он собирался незаметно осуществить эту подмену, он ей не сказал.

Обе эти авантюрные истории окончательно вытеснили с первых страниц газет вирус эболы, который в центральноафриканском городе Киквит вызвал разложение внутренних органов у тысяч людей. К явному восторгу репортеров, помимо всего прочего, зачинщик коварного плана, адвокат Рэндольф Бликер, он же Рэнди, бесследно исчез. Его квартира в Филадельфии была найдена пустой, и съемочная группа, прибывшая одновременно с полицией в его жалкую контору, смогла снять лишь недоуменную секретаршу, которая понятия не имела, куда девался ее работодатель.

* * *

«Роллс-Ройс» покинул имение Вакки в половине восьмого утра, с тщательно закрытыми занавесками на задних окнах. Преследуемый целым кортежем машин, помеченных логотипами телевизионных компаний и информационных агентств, величественный автомобиль скользил с почти бесшумно работающим мотором через деревни и поселки. Когда незадолго до Флоренции он свернул на автостраду в сторону Рима, появились два вертолета и присоединились к конвою с воздуха. Начиная с десяти часов восточного времени США поездку «Роллс-Ройса» в сторону Рима показывали в прямом эфире CNN.

Никто не обратил внимания на фургончик, который, как обычно, в пять часов утра въехал через задние ворота имения, чтобы, как каждое утро, выгрузить несколько коробок с чистым бельем и погрузить несколько мешков с грязным. Так же незаметно он потом снова уехал, сделал остановку в деревне у прачечной, где открылись его задние дверцы и оттуда выгрузили мешки, чтобы Джону Фонтанелли и семейству Вакки стало внутри фургончика просторнее. Патрон, воспользовавшись остановкой, пересел на пассажирское место, Марко сел за руль, и они, благодарно помахав молодому водителю прачечной, понеслись прочь так, будто речь шла о получении квалификации для участия в Формуле-1. Дороги в это время были еще пусты, так что до автострады они добрались даже раньше, чем рассчитывали, но и там движение оказалось вполне сносным. Эдуардо, который разработал этот план, довольно ухмылялся. Они проведут передачу состояния еще до того, как в Рим прибудут первые журналисты.

Когда они ехали по Риму, Джон приник к окну и смотрел наружу. На него, всю жизнь воспринимавшего Эмпайр Стейт Билдинг как античное строение, по-настоящему старые здания в центре Флоренции произвели глубокое впечатление. Но Рим – Рим был просто… монументальным. Бог свидетель, он внезапно понял, почему Рим называют Вечным городом. Каждый перекресток позволял ему на секунду заглянуть в бездну прошлого, о существовании которого он даже не подозревал. И как только люди могут сигналить перед лицом этих величественных зданий? Как водители могут перегонять друг друга в этом городе, где время остановилось? Он не мог насмотреться и почти сожалел, когда они внезапно свернули с улицы и въехали через темную арку во двор министерства финансов Республики Италии.

Стальные ворота сомкнулись за ними. Появились люди в форме с рациями и автоматами, с каменными лицами следя за тем, как они выбираются из фургона, и затем в грозном молчании провели их по узкой, невзрачной лестнице наверх. Некрашеные, ржавые стальные двери с несколькими замками раскрылись перед ними и снова со скрежетом закрылись. Их шаги гулко отдавались в голых коридорах, напоминавших скорее тюрьму, чем министерство. Древний лифт поднимал только четверых, пришлось разбиться на группы.

– Наружу потом будем выходить более пристойным путем, – шепнул ему Эдуардо. Видно было, что он напряжен.

Наверху они вошли в широкую дверь, за которой лежали ковры, на стенах висели картины, потолки были украшены фресками и росписями. Открылись огромные двери, и они вступили в небольшой зал с расписными стенами, великолепие которых просто убивало. Из-за множества ангелов с золочеными крыльями и обилия розовых кустов они не сразу заметили людей, ожидавших их прихода.

– Синьор Фантоцци, министр финансов. Синьор Бернардини, заместитель министра внутренних дел. Синьор Нунцио Тафале, нотариус.

Джон пожимал им руки и уверял, что ему очень приятно познакомиться с ними, тем более в такой ранний час.

Все последние дни, с того момента, как стало ясно, что это произойдет, Джон спрашивал себя, как это будет. Он представлял себе торжественный акт, и теперь было заметно, как все действительно стараются придать моменту величественность. Но Джон чувствовал только удары своего сердца, и все в нем сосредоточилось на том, чтобы не сделать какой-нибудь ошибки, не сказать какую-нибудь глупость, не испортить всю эту торжественность. Такое было с ним, когда он сдавал экзамены по вождению: он потом не мог вспомнить, сколько времени это длилось, часы или дни, где он ехал, где парковался. Было абсолютное затмение памяти, стресс. То же самое здесь – но почему? Ведь он не сдавал экзамен, эти люди явились для того, чтобы передать ему триллион долларов, и ничто не могло отвратить их от этого намерения, разве что он сам вскочил бы и заявил свое несогласие.

Началось с замминистра внутренних дел, который положил перед ним формуляр, уже заполненный, и нечто похожее на договор, с красной перевязью и настоящей сургучной печатью, на оба документа набросились Вакки, изучая их буква за буквой, прежде чем согласно кивнули ему, что он может их подписать. И Джон покорно подписал. Его итальянского с трудом хватало на газеты, перед юридическими формулировками он капитулировал. Не будь рядом с ним Вакки, ему можно было бы сейчас продать стиральную машину – и он бы этого не заметил.

Замминистра улыбнулся, скорее вежливо, чем непринужденно, и вручил ему новый паспорт, целиком готовый, с фото и его подписью, заламинированный от подделки. Его потрепанный старый американский паспорт ему пришлось отдать. Замминистра схватил этот паспорт, как добычу; Джон мимоходом спросил себя, что же он собирается с ним делать. Разве на нем не написано «Собственность Соединенных Штатов Америки»?

Опять рукопожатия. Поздравления. Теперь он итальянец, снова гражданин страны, из которой когда-то бежал его дед. Замминистра ободряюще улыбнулся ему, будто хотел заверить, что не так уж все плохо, но министр финансов улыбался значительно увереннее.

Когда все руки были пожаты и им налили кофе, слово взял нотариус. При этом он достал лист и зачитывал написанное так, будто в зале невидимо парит слепой бог, и ничто не сможет осуществиться, не коснувшись прежде его слуха.

«Рим, 16 мая 1995 года. Перед удостоверяющим нотариусом Нунцио Тафале по делу о передаче состояния Джакомо Фонтанелли предстали: Джон Сальваторе Фонтанелли, гражданин Италии, рожденный 07.09.1967 в Нью-Йорке; Кристофоро Вакки, гражданин Италии, рожденный…»

И так далее, пока Джон не перестал что-либо понимать. Слова «наследство», «передача в собственность» и «неограниченное распоряжение» выскакивали из неразличимого словопотока, как лопающиеся пузыри. Потом Вакки со своей стороны огласили документы, составленные на старинном итальянском, по сравнению с которым речь нотариуса могла показаться легковесной, парящей поэзией, и так слово переходило от одного к другим несколько раз, пока Джон не начал спрашивать себя, для чего он тут вообще нужен.

Когда начались подписи, он понял для чего. Ему пришлось немыслимым образом снова удостоверять свою личность, на сей раз с его новым паспортом, который нотариус перепроверил так, будто подозревал, что Джона за это время подменили другим человеком. Потом не было конца подписям. Один лист за другим, потом подписывались Вакки, целые минуты только и было слышно, что скрип чернильных перьев по тяжелой гербовой бумаге. Стучали штемпели, каталось по синим каракулям промокательное пресс-папье, документы скреплялись печатью, и с каждой новой подписью улыбка министра финансов становилась шире на один зуб. Он же первым бросился поздравлять Джона со словами:

– Благодарю вас, что сделали выбор в пользу Италии!

Потом его поздравили Вакки, откуда-то набралось множество других рук для пожатий. Казалось, половина состава госслужащих Италии сбежались в эту небольшую комнату.

– Отныне вы окончательно и полноправно являетесь самым богатым человеком мира, – сказал Кристофоро Вакки. – Теперь это уже необратимо.

Казалось, он испытывает при этих словах громадное облегчение.

* * *

Расчет времени был безупречный. «Роллс-Ройс» величественно подкатился к парадной лестнице министерства финансов, и толпа телевизионных и газетных репортеров бросилась фотографировать пустой салон, когда Бенито распахнул заднюю дверцу. Зависла секунда онемения, пока один из журналистов не глянул в другую сторону и не увидел на верхних ступенях лестницы Джона и семейство Вакки. Он вскинул туда руку и издал клич, похожий на призыв к атаке, – и все ринулись вверх по ступеням, а Джон спускался в грозу вспышек, и на его лице играла улыбка; он торжествующим жестом поднял над головой кожаную папку с документами, удостоверяющими его неохватное богатство, и эта картинка потом облетела весь земной шар.

* * *

После нотариальной церемонии состоялся прием у итальянского премьер-министра. «Роллс-Ройс» эскортировала к резиденции премьер-министра кавалькада мотоциклистов, глава правительства вышел на лестницу, чтобы встретить Джона. На красном ковре, в буре фотовспышек премьер-министр Ламберто Дини и Джон Фонтанелли долго трясли друг другу руки, улыбались в камеры, в толпу, снова в камеры. Полицейские образовали кордон, сдерживая натиск журналистов и толпу зевак, которая встретила Джона ликованием, будто он совершил нечто неслыханное.

– Помашите, – шепнул ему премьер, человек лет шестидесяти пяти с лицом печального бульдога.

И Джон помахал, после чего ликованию не было конца.

В этот день Италия на час осталась без управления, потому что все министры собрались, чтобы пожать руку новоиспеченному триллионеру. Невозможно было запомнить все имена. Джон улыбался, пожимал руки, чувствуя себя захваченным в смерч.

– Вы можете звонить мне в любое время, – говорил ему почти каждый из них, и Джон кивал, обещал подумать об этом и спрашивал себя, какие у него могут быть причины звонить министру лично.

* * *

На обратом пути из Рима Джоном овладела странная взвинченность. Временами ему казалось, что он и секунды больше не выдержит, сидя в машине в бездействии и глядя, как мимо скользит послеполуденный слепящий ландшафт. Что-то должно было произойти, и он бы много отдал за то, чтобы хоть смутно знать что.

Итак, все теперь официально узаконено. Богатейший человек мира, богатейший человек всех времен и народов. Без малейшего приложения сил, без особых способностей, просто по прихоти предка, который, если бы не это завещание, давно уже был бы всеми забыт. Чувствовал ли он себя теперь по-другому? Нет. Он поглядывал на свою папку, содержащую множество непонятных документов. Нет, его богатство в будущем никак не зависело от обладания этими документами: заверенные дубликаты остались и у нотариуса, и в министерстве, и в других местах; он мог бы швырнуть эту папку в первую попавшуюся печь и все равно остался бы самым богатым человеком – значит, эти бумаги со всеми их печатями и подписями, листы со ссылками на счета и с состоянием этих счетов доказывали нечто совершенно абстрактное: что он богат. Он не чувствовал себя богаче, чем сегодня утром. Что же изменила вся эта церемония? Ничего. Как он был гостем у людей, с которыми познакомился совсем недавно, так и оставался у них в гостях.

Когда они наконец свернули в свою деревню, сотни людей шпалерами стояли вдоль дороги, хлопали в ладоши и бросали серпантин. На пустом поле Джон увидел шатры и карусели, которых сегодня утром еще не было. Намечалось народное гулянье – несомненно, в его честь. Как будто он совершил нечто великое, за что полагалось его чествовать.

В парадном холле виллы их ожидал накрытый стол с бокалами для шампанского и большой пыльной бутылкой в ведерке со льдом.

– Мы позволили себе, – объяснил Кристофоро, – устроить для вас небольшой праздник. То есть все устроил Эдуардо.

Джон подавленно кивнул: у него было такое чувство, будто в его жилах вместо крови бегают мурашки. Он смотрел, как наполняются бокалы, и ему хотелось сбежать отсюда и, как прежде, пропускать через гладильный пресс белье в прачечной или развозить пиццу.

Альберто Вакки поднял свой бокал. Последний луч солнца, упавший через балюстраду в окно, осветил пузырьки, и они засверкали жемчугом.

– Я рад был бы сказать, что эту бутылку мы купили в день вашего рождения и сохраняли ее до сегодняшнего дня. Но, к сожалению, это не так, я купил эту бутылку лишь на прошлой неделе. Но это вино того же года, когда родились вы, Джон: ему двадцать восемь лет, это одно из лучших старых шампанских, какое можно купить за деньги. A votre sante!

* * *

Джон весь вечер чувствовал себя не в своей тарелке. Эдуардо помог ему справиться с фраком, и он прямо-таки испугался своего внушающего благоговение отражения в зеркале. Но когда ему потом по очереди представляли изысканных мужчин в похожем облачении и женщин оглушительно аристократической внешности – даже Марко и остальные телохранители были одеты в элегантные костюмы, – он был рад, что одет не хуже других.

И позднее, когда пианист с двумя скрипачами оттеняли происходящее сдержанной музыкой, а все вокруг с бокалами и закусочными тарелочками в руках стояли и не могли наговориться, как будто завтра это будет уже запрещено, Джон чувствовал себя как под микроскопом. Мужчины громко смеялись над его шутками, женщины с лучистыми улыбками выгибали напоказ свои впечатляющие декольте – и все только потому, что он богат. Видно было, что каждый старается вызвать его симпатию – только потому, что у него больше денег, чем у кого бы то ни было на этой планете.

Никто из них не удостоил бы его даже взглядом каких-нибудь шесть недель назад, когда он, голодный и холодный, с десятью центами в кармане брел по Нью-Йорку. При этом единственное, что в нем за это время изменилось, была его одежда, стрижка и счет в банке.

Ну, хорошо, двести пятьдесят тысяч счетов в разных банках.

– Каково чувствовать себя триллионером? – хотел знать мужчина лет пятидесяти в костюме с воротником из меха леопарда и в кольце с сапфиром величиной с бычий глаз – если Джон правильно запомнил, какой-то знаменитый кинопродюсер.

– Я бы сам хотел это узнать, – ответил Джон. – Съесть я могу не больше, чем любой другой, и носить могу за один раз только одни брюки… Собственно, я считаю, что для одного человека это чересчур много денег.

Видимо, это было не то, что продюсер хотел от него услышать.

– Вы играете скромника, синьор Фонтанелли, – сказал он, окинув Джона критическим взглядом. – Но меня не обманешь. Я знаю людей. Видит Бог, знаю.

Джон посмотрел ему вслед, когда тот удалялся в толпу остальных гостей, и подумал, что кто-то может видеть в нем не только потенциальный источник кредитов, но и нечто вроде идола. Богатейший человек мира – если уж он не счастлив, то счастья нет вообще.

– Как, собственно, чувствуешь себя, будучи триллионером? – спросила его женщина с пышной прической в платье, закрытом спереди, зато сзади вырезанном настолько, что для фантазии зрителя почти не оставалось места. Она была дочерью крупного промышленника, замужем за сыном другого крупного промышленника, который на другом конце зала как раз в это время флиртовал с черноволосой фотомоделью.

– Как миллиардер, – ответил Джон с вежливой улыбкой. – Только в тысячу раз лучше.

Она провела кончиком языка по своим полуоткрытым губам.

– Это звучит безумно волнующе. Наверняка у вас есть впечатляющая коллекция марок, такая же богатая, как вы, или я ошибаюсь?

Ах ты, боже мой!

– Сожалею, нет, – поспешил застраховаться Джон, – но если когда-нибудь заведу, вы узнаете об этом первой, синьора.

Он счел за лучшее улизнуть. В туалете он столкнулся с Эдуардо и рассказал ему об этом маленьком происшествии. Тот ухмыльнулся своему отражению в зеркале и сказал:

– Смотрите, как бы она не разузнала, где находится ваша комната.

– Серьезно? Но ведь ее муж стоял в двадцати метрах…

– И подцепил другую женщину, спорим? Как известно, у них это обычное дело. Не задумывайтесь об этом.

Когда он вернулся в салон, ее не было, она отсутствовала довольно долго, а когда снова появилась, вид у нее был немного жалкий. Но Джон последовал совету Эдуардо и не стал задумываться.

Министр финансов тоже присутствовал на празднике.

– Кстати, если вы будете подыскивать инвестиционные возможности для вашего состояния, – сказал он шутливо-заговорщицким тоном, поднимая свой бокал, – то могу вам рекомендовать наш государственный заем.

Джон понятия не имел, что такое государственный заем. Наверное, это было сказано ради светской болтовни.

– Я подумаю об этом, – пообещал он и чокнулся с министром.

Увидев Альберто, он спросил его, что это такое.

– Государственный заем означает, что вы даете государству взаймы, – объяснил тот, держа в каждой руке по бокалу. – Деньги, которые вам вернут в оговоренный срок с оговоренным процентом. Довольно скучное, но малорискованное вложение, если, конечно, вы покупаете облигации займа не какой-нибудь банановой республики.

– Это что, государство берет взаймы у частных лиц? – растерянно прошептал Джон.

– Если экономика страны требует дополнительного привлечения какой-то суммы долларов, государство выпускает на эту сумму облигации. И их может купить каждый, кто хочет. Покупают и банки, и частные лица, да. – С этими словами он оставил его, направляясь дальше к светловолосой красавице, которая, как все женщины на этом празднике, казалась неземного происхождения – в своей прежней жизни Джон не встречал таких никогда.

Он снова столкнулся с министром финансов у стола с закусками, и тот, накладывая на свою тарелку ломтики лосося и паштет из трюфелей, снова завел разговор о своем государственном займе.

– Не знаю, – помедлив, ответил Джон. – Надежные ли это инвестиции? Ведь вы же государство. Если вы решите не возвращать деньги, я перед вами беззащитен.

– Ну что вы! – Он посерьезнел и выпрямился во весь рост. – Министр финансов скорее сократит пенсию собственной матери, чем не выполнит свои долговые обязательства. Приобрести дурную славу ненадежного должника – это все равно что не заплатить за квартиру… Никакое правительство в мире не может себе такое позволить.

Пред внутренним взором Джона мгновенно возник расплывчатый образ мисс Пирсон, их квартирной хозяйки, – как она стояла в дверях и переругивалась с Марвином, если они не справлялись со своими долговыми обязательствами. Когда же это было? Всего несколько недель назад. Или сто тысяч лет назад? Однако он понял, что имел в виду министр. Правительству, которое не платит по долгам, трудно будет получить новые кредиты. Логично.

– Я… эм-м… – он попытался улыбнуться: – У меня пока не было времени продумать… инвестиционную стратегию. Но я помню о вашем предложении.

Он беседовал о погоде с лауреатом Нобелевской премии, с банкиром – об избрании Жака Ширака президентом Франции, а с оперной сопрано-певицей – о конфликте в Боснии-Герцеговине. Он брал визитные карточки, которые ему совали, обещал обдумать инвестиционные предложения и в какой-то момент сменил шампанское на сельтерскую воду, потому что ему уже становилось плохо.

– И каково чувствовать себя триллионером? – спросила женщина с непокорными рыжими кудрями. Ее такое же рыжее платье вблизи оказалось неслыханно прозрачным.

– Чувствуешь себя так, – язык у Джона ворочался уже с трудом, – будто все женщины мира лежат у твоих ног.

– Да неужели? – воскликнула та, возмущенно взмахнув ресницами.

Это оказался самый эффективный ответ за весь этот вечер. На сей раз удалиться поспешила она.

* * *

Уже светало, когда Джон закрыл за собой дверь спальни и привалился к ней спиной, чтобы насладиться внезапной тишиной и покоем. Кроме того, он уже нетвердо стоял на ногах.

Самый богатый в мире человек? Он чувствовал себя скорее самым усталым в мире человеком. От свежезастеленной и приглашающе раскрытой постели исходил несказанный соблазн.

Он открыл дверцу платяного шкафа с зеркалом внутри и внимательно посмотрел на себя пьяным взором. Не такая уж плохая штука, этот фрак. К лицу ему. Просто требует привычки. Как и то, что он триллионер.

Привык ли он к шампанскому – дело другое. Он смутно припоминал, что с кем-то пил на брудершафт, но не помнил с кем. С Эдуардо – точно. Тот потом ухаживал за женщиной в рыжем прозрачном платье, а после куда-то исчез. Женщина в рыжем платье – тоже.

Белизна бабочки немного пострадала. Он расстегнул запонки, снял фрак, кое-как распутал и вытянул бабочку из-под воротника рубашки. Расстегивая пуговицы жилетки, он услышал, как скрипнули садовые ворота.

В такое-то время? Он подошел к окну. В этой стороне двора располагалось небольшое строение, похожее на мастерскую или бывший сарай с отдельным въездом с улицы. На дороге припарковался фургончик, из него выгружал коробки мужчина из домашнего персонала Вакки. Из дома вышла женщина помочь ему. В окнах горел свет.

Джон расстегнул рубашку. На груди тоже были винные пятна, и он бросил рубашку в корзину для грязного белья.

Как странно, что в такое время кто-то уже работал! Видимо, с такой дозой алкоголя в крови нельзя размышлять на подобные темы. Джон направился к кровати и отдался несказанному соблазну.

* * *

Контейнеры всех цветов, издали похожие на детские кубики, вблизи оказались помятыми и поцарапанными железяками. Грузовой кран, целыми днями справлявший свою тяжелую работу, ночи напролет ржавел. Рельсы, разбитые дороги, древний пирс, выступающий в Гудзон.

Сьюзен Винтер приехала на четверть часа раньше. Она любовалась игрой света и тени между небоскребами Манхэттена и раздумывала, что будет делать с восемьюстами тысячами долларов годового дохода. Когда пробило семь часов, она оглянулась и мимоходом спросила себя, где тут поблизости может быть ресторан, о котором он говорил.

Мужчина появился – точно так же, как в первый раз, когда она согласилась зарабатывать деньги незаконными делами. На нем был тот же темный плащ, что и всегда, и двигался он так же скованно, как тогда у Рокфеллеровского центра, будто его мучил ревматизм, да и лицо его за это время красивее не стало.

Но теперь она уже знала его имя.

– Хэлло, Рэнди! – небрежно бросила Сьюзен. – Жаль, что вам пришлось сюда выбираться. Ведь вас разыскивают по всему миру. Кстати, сегодня я условилась о встрече с вашим хозяином.

– Я знаю, – сказал Рэндольф Бликер с отвратительной улыбкой. – Он дал мне поручение, касающееся вас.

До Сьюзен внезапно, как удар грома, дошло, что она одна и совершенно беззащитна. С анализом собственных дел у нее всегда было плоховато. Она смотрела на Бликера и чувствовала, как ее глаза расширяются от ужаса.

На сей раз конверта с деньгами при нем не оказалось.