Книга Петербургские трущобы онлайн - страница 12

LXX
ГРЕЧКА ВСТРЕЧАЕТ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ

Очутившись на этой площади, беглец остановился в раздумьи. Куда теперь направиться и что предпринять? Прежде всего есть, как некормленной собаке, хотелось, поэтому Гречку обуял великий соблазн полакомиться пищей вольной, выбранной по собственному вкусу и прихоти, после стольких месяцев скудной арестантской еды, и он направился в «Утешительную». «По крайности пожрешь в самую сласть и песельников с музыкой послушаешь впридачу».

Как-то странно и дико почувствовал он себя на первый раз после долгого заключения среди «вольных» людей и в «вольном» месте; опять же и опасался несколько, как бы его не признал кто-нибудь, как бы молва не пошла промеж темного люда о его внезапном появлении: первое время беглый всех и всего опасается, пока не привыкнет к своему положению.

Скромно усевшись в один из темных углов, он принялся уже за соображения, чего бы лучше съесть: поросенка ли заливного или яичницу с ветчиной, как вдруг к столу подошел посторонний человек и пристально стал против него.

– Да нешто это ты, Осюшка? – спросил он тихо и удивленно. – Какими ветрами занесло?!

Перед Гречкой стоял сановитый, седобородый старец, с благочестивым и добродушно строгим выражением лица. Это был патриарх мазов.

– Пров Викулыч!.. Батюшка!.. – воскликнул Гречка, простирая к нему обе руки. Присядь, благодетель! Да только не кричи: я ведь здесь пока еще под секретом.

– Как под секретом? – сдвинул старик свои седые брови. – Али ты лататы от дяди задал?

Гречка утвердительно кивнул головой.

– Юрок, брат, юрок! – не без удовольствия закачал головой Викулыч. – Как же теперича жить-то? Бирка^[356] нужна!

– Точно, нужна. Липовый глазок^[357] надобно добыть…

– Да это тебе не штука, а покамест-то как, до картинки^[358]! Не гопать^[359] же, чтобы влопаться.

– Да я уж к твоей милости! – просительски поклонился Гречка. – Уж так-то радешенек, что встренулись!..

– Чего ж те надоть? – спросил Викулыч.

– Затынь^[360] ты меня, отец, хоть до завтрева! Оглядеться на воле надо бы спервоначалу… Оболочься, – тоже накидалища^[361] какое ни на есть, опять же и голубей^[362], да шифтан^[363], а в этом наряде – того и гляди – признают!

– Это могу, – охотно согласился патриарх мазов. – Так нечего тебе тут ухлить^[364] задаром, а хряй-то^[365] скорей на мою домовуху: там не мокро^[366], по крайности! – предложил он.

– Похрястать хочу, – заметил Гречка.

– Туда и хрястанья^[367] и кановки^[368] закажу принести, а здесь, говорю, нечего тебе скипидариться^[369], зенек-то чужих тут не занимать стать.

И едва старые знакомцы успели выйти из комнаты, направляясь ко внутренним закоулкам «Утешительной», чтобы оттуда «невоскресным» ходом проюркнуть на квартиру патриарха, как вдруг им перегородил дорогу еще один старый знакомец.

– Аль мерещится мне? – воскликнул Фомушка-блаженный, растопырив свои лапищи навстречу Гречке. – Друже мой! Се ты ли еси! Тебя ли зрю очесами своими?

– Брысь ты, окаянный! – строго притопнул на него старец.

– Иерарх! – шутовски воскликнул Фомушка, приложив руку ко лбу и вытягиваясь во фронт, по-солдатски. – Тебе убо и честь, по чину патриаршему, дондеже подобает, а подобает сия вовеки! – промолвил он, отвешивая низкий поклон Викулычу.

– Начнет звонить, пожалуй… Нешто и его пристегнуть с собой? Суше дело будет, – тихо посоветовался Викулыч с Гречкой и кивнул Фомушке – идти вместе с ними.

– Ты мелево-то подвяжи, нечего болтать промеж народу, – обратился к нему патриарх, – дело ведь тайное!

– Э, э, э!.. Стал быть, кума от ткача задала стрекача!.. Ладно! Смекаем!

– А ты, любезный, как живешь-можешь? – осведомился Гречка у блаженного.

– Мы-то?.. Э, мы живем припеваючи! – разудало вздернул свою голову Фомка. – Спасибо тюремной сердоболице! В богадельню поместила – там и проживаем, да кажинную неделю к родным и знакомым отпрашиваюсь у начальства. Ну, и ничего: отпущают. Я, первым делом, родных себе подыскал да прикупил, а заместо родных по-прежнему валандаешься промеж теплых людишек. Ино и день, ино и два, и три проживешь.

– А не взыскивают за отлучку? – спросил его беглый.

– Чего там взыскивать?! Им же лучше: по крайности порцыя моя остается в кармане. Мне что? Мне теперь ничего, одно слово – благоденствую!

Пришли в квартиру Викулыча, в которой слегка припахивало ладаном, а перед яркими образами неугасаемая лампадка теплилась, и во всем кидались в глаза чистота и порядок с чисто-русским характером. Патриарх прежде всего переодел Гречку в иное платье, потом заставил его сходить к цирюльнику, чтобы радикально изменить свою физиономию, и затем уже, снова придя к Викулычу, Гречка застал у него на столе и пиво с водкой, и поросенка с яичницей.

Викулыч, покалякав некоторое время о Гречкиных делах да о том, какими судьбами удалось ему удрать из тюрьмы, откланялся и снова ушел в «Утешительную». «Вы, мол, хоронитесь тут, а я пойду на людей поглазеть да всякую новость послушать». Хитрый Викулыч, между прочим, про себя сообразил и то обстоятельство, что ежели бы, какими ни на есть судьбами, двоих благоприятелей накрыли у него на квартире, или же если бы как-нибудь потом оказалось, что у него тотчас же после побега привитал приятель Гречка, так я, Викулыч, ничего, мол, не знаю и не ведаю, меня, мол, и дома тогда не было, а был я в это самое время в «Утешительной», и все, мол, сие произошло в мое отсутствие, помимо моей воли и ведома. Таким образом, беглец очутился с глазу на глаз с блаженным, в уединенной квартире, где можно было о чем угодно говорить, не стесняясь!..

В голове Осипа Гречки тотчас же вспыхнули новые мысли и предположения.

«Одному идти на кладбище… страшно да и несподручно работать-то будет, – размышлял он сам с собою, – захороводить^[370] нешто Фомку? Вдвоем все же вольготнее как-то, и дело скорей да спорее пойдет».

«А ежели навеки навяжешь себе на шею этого дьявола?» – мыслил он далее насчет блаженного. – Век с сим не развяжешься даром! Кому тогда владеть фармазонскими деньгами? Ведь он, пожалуй, захочет? Да и наверняка захочет, так что и не открестишься от него: коли работали вместе – значит и слам дели на двух!.. Это правильно».

«А из-за каких великих благ и милостей стану я делиться, да и как тут поделишься, коли это, значит, рубль неразменный – один только рубль?.. Даром не пойдет – посулить придется, потому, ежели одному идти… боязно как-то, ведь не на живого человека пойдешь, а на мертвого».

«Сказать ему нешто так вон: один месяц – я пользуюсь, другой – ты, а там опять-таки я. Этак-то согласится».

«Ну, а затем-то как у нас будет дело? Не отдавать же ему и в самом деле!.. Что ж!.. Затем… затем, коли больно уж станет приставать – затемню^[371] его, да и баста! И нечего будет ждать, чтобы стал приставать, а просто в ту ночь, либо на другой день и покончу его!»

Все это было соображено в голове Гречки, конечно, неизмеримо быстрее, чем мы успели передать. И приняв такое решение, он весьма таинственно сообщил Фомушке свои намерения касательно добычи фармазонских денег. Блаженный выслушал его очень внимательно, вспомнил рассказы Дрожина – бывалого и дошлого человека в подобных делах, и немедленно, с великой радостью, дал свое полное согласие. Он уже гораздо раньше подумывал, что дело с фальшивыми бумажками графа Каллаша, должно быть, совсем не удастся, что больших барышей тут верно не жди, а потому не отказался от предложения Гречки, которое показалось ему гораздо привлекательнее. «Стоит только раздобыться этими фармазонскими денежками, – сообразил он сам с собою, – а там уже мне никаких бумажек не надо!»