Книга Горбатая гора онлайн

Эннис дель Мар встал раньше пяти, когда ветер сотрясал трейлер, со свистом врываясь сквозь алюминиевую дверь и оконные рамы. Рубашки, висящие на гвозде, слегка колыхались на сквозняке. Он встал, почесывая серый клин волос на лобке и животе, дотопал до газовой горелки, налил остатки кофе в кастрюлю с отбитой эмалью; горелка окутала ее синим пламенем. Он открыл кран и помочился в раковину, натянул рубашку и джинсы, свои потертые ботинки, ударяя пятками по полу, чтобы они налезли. Ветер грохотал под изогнутой частью трейлера, и в его ревущих пассажах ему слышалось царапание гравия и песка. Это может повредить прицепу с лошадьми, стоящему на шоссе. Ему нужно собрать вещи и уехать отсюда сегодня утром. Ранчо вновь выставлено на продажу, и они вывезли последних лошадей, рассчитавшись вчера со всеми. Роняя ключи в руку Энниса, владелец сказал: «Отдай его последним охотникам за землей, я избавляюсь от него». Эннису, наверное, придется остаться со своей замужней дочерью, пока он не подыщет другую работу, но он был вполне счастлив, потому что видел во сне Джека Твиста.

Вчерашний кофе убегал, но он подхватил его до того, как пена перевалила через край, перелил в испачканную чашку и подул на черную жидкость, отпуская свои мечты на волю. Если он не напрягал свое внимание, то мог провести весь день, вспоминая то старое, холодное время на горе, когда они владели миром и, казалось, не было никаких проблем. Ветер ударял в трейлер, будто это были куски грязи, падающие с мусоровоза, ослабевал, исчезал, оставляя временную тишину.

Они выросли на маленьких, бедных ранчо в противоположных концах штата, Джек Твист с Равнины Молний на границе со штатом Монтана и Эннис дель Мар из Сейджа, неподалеку от границы с Ютой, два деревенских мальчишки, бросивших среднюю школу, оба лишенные всяких перспектив, привычные к тяжелой работе и нужде, с грубыми манерами и грубой речью, приученные к стоической жизни. Эннис, воспитанный своим старшим братом и сестрой после того, как их родители слетели с единственного поворота на Дороге Мертвых Лошадей, оставив им двадцать четыре доллара наличными и дважды заложенное ранчо, – Эннис получил в четырнадцать лет социальные водительские права, с которыми он мог совершать часовую поездку от ранчо до средней школы. Пикап был старым, без печки, с одним «дворником» и плохими шинами; когда сломалась коробка передач, на ее починку не нашлось денег. Он хотел быть второкурсником, чувствуя в этом слове какой-то престиж, но поломка грузовика лишила его этой мечты, заставив заниматься работой на ранчо.

В 1963 году, когда он встретил Джека Твиста, Эннис был помолвлен с Алмой Биас. И Джек, и Эннис утверждали, что понемногу копят деньги; в случае с Эннисом это означало коробку из-под табака с двумя пятидолларовыми купюрами внутри. Этой весной, отчаявшись найти хоть какую-нибудь работу, оба подписали договор со Службой занятости на фермах и ранчо – они оказались вместе, оформленные как пастух и сторож одного и того же лагеря к северу от Сигнала. Летнее пастбище лежало выше границы роста лесов на территории лесничества на Горбатой горе. Это было второе лето на горе для Джека Твиста и первое для Энниса. Обоим еще не исполнилось двадцати.

Они пожали друг другу руки в маленькой удушливой конторе-трейлере, перед столом, на котором валялись написанные небрежным почерком бумаги и лежала бакелитовая пепельница, доверху наполненная окурками. Жалюзи висели неровно, и пропускали треугольник белого света, в который попадала тень от руки бригадира. Джо Эгри, с кудрявыми волосами цвета сигаретного пепла, разделенными прямым пробором, давал им свои указания.

– У лесничества есть места под лагерь на отведенных землях. Эти лагеря могут быть в паре километров от места, где мы пасем овец. От хищников огромные потери, нет никого рядом, чтобы присмотреть за овцами. Вот что я хочу: сторож будет в главном лагере, как того хочет лесничество, а пастух, – показывая на Джека согнутой рукой, – тайком разобьет палатку рядом с овцами, так, чтобы ее было не видно, и будет спать там. Ужинай, завтракай в лагере, но спи с овцами, сто процентов; никакого огня, не оставляй никаких следов. Сворачивай эту палатку каждое утро, потому что лесники шпионят повсюду. Возьми собак, винчестер и спи там. Прошлым летом жуткий падёж был, около двадцати пяти процентов. Не хочу, чтобы опять так было. Ты, – сказал он Эннису, разглядывая его косматые волосы, крупные грубые руки, оборванные джинсы, рубашку, на которой не доставало пуговиц, – ты по пятницам в двенадцать будь внизу у моста со списком вещей на следующую неделю и мулами. Кто-нибудь довезет туда припасы на пикапе. – Он не стал спрашивать, есть ли у Энниса часы, а вытащил дешевые круглые часы на плетеном ремешке из ящика на верхней полке, завел и поставил их, а потом бросил ему, как будто Эннис не стоил того, чтобы протянуть ему руку. – Завтра утром довезем вас до лагеря.

Пара чертей, которые отправились в никуда. Они нашли бар и пили пиво до утра; Джек рассказывал Эннису о грозе, которая за год до того убила на горе сорок две овцы, о странной вони, которую они издавали, о том, как они распухли, и здесь потребовалось немало виски. Он сказал, что подстрелил орла, повернув голову, чтобы показать перо из орлиного хвоста на своей шляпе. На первый взгляд Джек казался довольно красивым со своими курчавыми волосами и быстрым смехом, но для невысокого человека у него были слишком толстые бедра, а улыбка открывала торчащий зуб, не настолько длинный, чтобы он мог есть попкорн из горла кувшина, но заметный. Он был помешан на родео, и на ремне у него красовалась пряжка – небольшая награда за объезженного быка, однако его ботинки были изношены дотла, с дырами, которые уже нельзя было заштопать, и он жутко хотел быть где угодно, но только не в Долине Молний.

У Энниса был нос с горбинкой и узкое лицо; он казался неряшливым, а грудь его была немного впалой, уравновешивая небольшое туловище на длинных тонких ногах. Он обладал гибким и мускулистым телом, будто специально созданным для лошадей и для кулачных поединков. Его рефлексы были необычайно быстрыми, кроме того, он был настолько дальнозорким, что не любил читать ничего, кроме каталога сёдел Хэмли.

Грузовики с овцами и прицепы с лошадьми достигли конечной станции, и кривоногий Бэски показал Эннису, как навьючить мулов, взяв двух животных, набросив веревку на каждого из них двойным ромбом и закрепив узлами, а затем сказал: «Никогда не заказывай суп. Эти коробки с супом так трудно упаковывать». Три щенка, принадлежащие одной австралийской пастушьей собаке, отправились во вьючную корзину, а самый маленький – под куртку к Джеку. Он любил щенков. Эннис выбрал для себя крупную гнедую лошадь, которую звали Сигаретная задница, Джек – гнедую кобылку, которая, как оказалось позже, была очень пугливой. В ряду свободных лошадей была мышиного цвета кобыла, которая на вид понравилась Эннису. Эннис и Джек, собаки, лошади и мулы, тысячи овец и их ягнята наводнили тропу как грязная вода, переваливая через изгородь и двигаясь выше границы роста леса к огромному цветущему лугу и струящемуся, бесконечному ветру.

Они поставили большую палатку на площадке лесничества, надежно закрепив коробки с пищей и кормом для скота. Оба спали в лагере этой ночью, и Джек уже ворчал насчет приказа Джо Эгри спать с овцами и не разжигать огня, хотя рано утром он без лишних слов оседлал гнедую кобылу. Заря была стеклянно-оранжевой, окрашенная внизу желатиновой полоской бледно-зеленого. Темный силуэт горы медленно выцветал, пока не стал того же цвета, что и дым от костра, на котором Эннис готовил завтрак. Холодный воздух наполнился запахами, округлые камни и кусочки земли стали отбрасывать неожиданно длинные тени, а вытянутые столбы сосен под ними превратились в плиты темного малахита.

Днем Эннис смотрел через широкую пропасть и иногда видел Джека, маленькую точку, ползущую по высокому лугу, как насекомое ползет по столовой скатерти; Джек, в своем темном лагере, видел Энниса как огонек в ночи, красную вспышку на огромной черной фигуре горы.

В один из вечеров Джек пришел позже, с трудом передвигая ноги, выпил свои две бутылки пива, охлажденные в мокром мешке с северной стороны палатки, съел две миски тушенки, взял у Энниса четыре высохших печенья, консервированные персики и закурил, наблюдая за закатом.

– Я мотаюсь туда-сюда по четыре часа в день, – сказал он сердито. – Пришел позавтракать, вернулся к овцам, вечером устроил их на ночь, пришел поужинать, вернулся к овцам и полночи не спишь, сторожишь их от койотов. Если по-честному, то я должен спать здесь. Эгри не может заставлять меня так работать.

– Поменяться не хочешь? – сказал Эннис. – Я не против быть пастухом. Могу спать там.

– Не в этом дело. Дело в том, что мы оба должны быть в лагере. И эта чертова палатка воняет кошачьей мочой или чем похуже.

– Я не против быть там.

– Знаешь что, ты будешь вставать по двадцать раз за ночь, смотреть, нет ли койотов. И я бы поменялся с тобой, но предупреждаю, повар из меня дерьмовый. Только открывать консервы и умею.

– Не хуже меня, значит. Решено – меняемся.

Еще час они отгоняли ночь желтой керосиновой лампой, и около десяти Эннис поехал на Сигаретной заднице, хорошей ночной лошади, сквозь мерцающий иней к овцам, неся с собой оставшееся печенье, банку джема и банку кофе. Он решил, что этого хватит ему на день, и он не будет лишний раз возвращаться – останется с овцами до ужина.

– Убил койота, когда светало, – сказал он Джеку следующим вечером, выплескивая на лицо горячую воду, намыливаясь и надеясь, что его лезвие еще способно брить, в то время как Джек чистил картошку. – Большой, сукин сын. Яйца у него размером с яблоко. Держу пари, он стащил пару ягнят. Такой может съесть и верблюда. Тебе надо горячей воды? Здесь ее море.

– Бери всю, мне не нужна.

– Что ж, я помою всё, до чего смогу достать, – сказал он, снимая свои ботинки и джинсы (ни подштанников, ни носков, заметил Джек), хлюпая зеленой мочалкой, так что брызги долетели до костра, и огонь начал трещать.

Они провели долгожданный ужин у костра, с двумя банками бобов, жареной картошкой и литром виски на двоих, упершись спинами в бревно, подошвы ботинок и медные заклепки джинсов при этом накалились докрасна, лиловое небо потеряло свой цвет, подул холодный ветер, а они все передавали друг другу бутылку, курили сигареты, то и дело вставали, чтобы отлить, подбрасывали ветки в костер, чтобы поддержать беседу, говорили о лошадях и о родео, о продаже скота, о пережитых падениях и ранах, о затонувшей два месяца назад со всем экипажем подлодке Трешер и о том, как подводники держались в последние минуты перед гибелью, о собаках, которых они держали и знали, о призыве, о родном ранчо Джека, где остались его отец и мать, о родном доме Энниса, который развалился давным-давно, сразу после смерти его родителей, о старшем брате в Сигнале и о вышедшей замуж сестре в Каспере. Джек рассказал, что его отец в прошлом был довольно известным ездоком на быках, но держал свои секреты при себе, ни разу не давал Джеку советов, ни разу не пришел посмотреть, как ездит Джек, хотя он катал Джека на овцах, когда тот еще был ребенком. Эннис сказал, что его интересуют скачки, которые длятся дольше восьми секунд и в которых есть какая-то цель. Деньги – хорошая цель, сказал Джек, и Эннис вынужден был согласиться. Каждый из них с уважением относился к мнению другого и был рад найти друга там, где совсем этого не ждал. Когда Эннис скакал против ветра, возвращаясь к овцам в предательском, хмельном свете, он думал, что никогда не проводил время так хорошо, чувствовал, что может выбить рукой желтый круг луны. Лето продолжалось, и они перевели стадо на новое пастбище, сдвинули лагерь; расстояние между овцами и новым лагерем было больше, и ночные поездки стали длиннее. Эннис легко мог спать с открытым глазами, когда скакал на лошади, но часы, которые он проводил вдали от овец, становились все дольше и дольше. Джек извлекал из губной гармошки визгливый звук, немного смягчаемый жраньем пугливой гнедой лошади, а Эннис пел приятным хрипловатым голосом; несколько вечеров подряд они коротали время, напевая песни. Эннис знал неприличный вариант слов к «Клубничной Чалухе». Джек попробовал песню Карла Перкинса, закричав во всю глотку «что я сказа-а-ал», но больше всего ему нравился грустный церковный гимн «Иисус, идущий по воде», который ему пела мать, верившая в Пятидесятницу, и он пел его замогильно медленным голосом, оттенявшим тявканье далеких койотов.

– Поздно уже, неохота возвращаться к этим чертовым овцам, – сказал в стельку пьяный Эннис одной холодной ночью, когда было уже больше двух часов. Луговые камни отсвечивали бело-зеленым; резкий ветер погулял по лугу, немного повздорил с костром, потом взъерошил его в желтые шелковые полосы. – Было бы у тебя лишнее одеяло, я бы завернулся в него и прикорнул здесь, а на рассвете уехал.

– Отморозишь себе задницу, когда костер потухнет. Лучше спи под тентом.

– Да ну, не замерзну. – Но он зашел пошатываясь под брезент, сбросил ботинки, похрапел на лежащей на земле ткани немного, а потом разбудил Джека клацаньем своих зубов.

– Боже, кончай стучать зубами и залезай сюда. В постели хватит места, – сказал Джек раздраженным сонным голосом. Места хватило, постель была теплой, и вскоре они значительно углубили свою близость. Эннис все делал быстро – и чинил забор, и тратил деньги – но он не захотел ничего подобного, когда Джек сжал его левую руку и поднес ее к его торчащему члену. Эннис отдернул руку, будто дотронулся до огня, встал на колени, расстегнул ремень, сбросил штаны, поднял Джека на четвереньки и, сделав пару плевков и резких толчков, вошел в него. Такого он раньше никогда не делал, но инструкция по эксплуатации здесь не требовалась. Они делали это в тишине, прерываемой несколькими резкими вдохами и сдавленным возгласом Джека: «Пистолеты выстрелили», потом погасли, упали и – спать.

Эннис проснулся на алой заре со спущенными штанами, первоклассной головной болью и Джеком, пристыкованным к нему; не сказав друг другу ни слова, они знали, что это будет продолжаться до конца лета, и провались пропадом эти овцы.

Так и вышло. Они никогда не говорили о сексе, так получилось, сначала только под тентом ночью, затем при свете дня под жарким палящим солнцем, вечером в отблесках костра, быстро, грубо, со смехом и фырканьем, не без шума, но ни говоря ни одного чертова слова, кроме того, что Эннис однажды сказал: «Я не голубой», и Джек мгновенно отозвался: «Я тоже. Всего пару раз. Кроме нас, это никого не касается».