Книга Хендерсон — король дождя онлайн - страница 4

ГЛАВА 4

Так стоит ли удивляться тому, что я махнул в Африку? Как уже было сказано, рано или поздно приходит день слез и безумия.

Я хулиганил, имел неприятности с полицией, угрожал покончить с собой – и вдобавок ко всему, на прошлые Рождественские каникулы к нам пожаловала из пансиона моя дочь Райси. Эта девочка тоже унаследовала кое-какие милые семейные черты. Если говорить начистоту, я боюсь, как бы она не отбилась от рук. Поэтому сказал Лили:

– Позаботься о ней, хорошо?

Моя жена побледнела.

– О, я с удовольствием ей помогу. Но сначала мне нужно завоевать её доверие.

Поставив, таким образом, перед ней задачу, я спустился в студию и сам поразился хриплым, скрежещущим звукам, издаваемым моей скрипкой. Им вторил внутренний голос: «Я хочу, я хочу, я хочу!»

Но вскоре в доме завёлся ещё один посторонний голос. Очевидно, из-за музыки Райси стала часто сбегать из дома, а Лили с художником по фамилии Спор корпели над портретом, который надлежало закончить к моему дню рождения. Однажды Райси поехала в Данбери, навестить школьную подругу. На одной из окраинных улочек города она наткнулась на припаркованный бьюик, откуда слышался странный писк. Райси подошла и заглянула внутрь. На заднем сиденье лежала коробка из-под обуви, а в ней – новорождённое дитя. День был очень холодный, поэтому Райси привезла младенца домой и спрятала в платяном шкафу в своей комнате. Двадцать первого декабря за обедом я сказал:

– Дети, сегодня – день зимнего солнечного противостояния.

В этот момент по вентиляционным трубам до нас донёсся плач младенца. Чтобы скрыть своё изумление, я завёл разговор о чем-то другом, а Лили, сидя напротив меня, тепло улыбалась, не забывая прикрывать верхней губой передние резцы. Я взглянул на Райси – та лучилась тихим внутренним светом. В свои пятнадцать лет девочка стала настоящей красавицей, хотя постоянно имела рассеянный вид. Однако на этот раз рассеянности не было и в помине: ребёнок целиком завладел её вниманием. Не представляя, откуда в доме взялся младенец, я объяснил близнецам:

– Наверное, там, наверху, котёнок.

Но этих не проведёшь!

На кухонной плите я увидел кастрюлю, в которой Лили и Райси стерилизовали бутылочки для молока. Полная кастрюля бутылочек! И вентиляция до позднего вечера разносила по всему дому детский плач.

Я отправился на прогулку. Декабрьские холода сковали развалины бывшего свинячьего королевства. К этому времени я распродал почти всех свиней, не смог расстаться только с несколькими рекордсменами.

Лили застала меня уже в студии, за разучиванием рождественского гимна.

Я рявкнул:

– Чтобы я этого больше не слышал!

– Но, Джин…

– Это все твои штучки! Ты несёшь ответственность за дом!

– Бедный Джин! Уж если ты страдаешь, то страдаешь на все сто! – И она грустно усмехнулась – не над моими страданиями, конечно, а над такой манерой страдать. – Поверь, это никому не нужно – Господу Богу в первую очередь.

– А ты уполномочена делать заявления от имени Господа? Ну, и как ему нравится то, что ты забросила дом ради своего портрета?

– Не думаю, что у тебя есть основания за меня стыдиться.

Наверху надрывался ребёнок – просто не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть без крика, – но мы уклонились от этой темы. Лили заявила, что я придираюсь к ней из-за происхождения: в ней смешалась кровь немки и состоятельного ирландца. Ни черта подобного, я сроду не грешил национализмом! Меня беспокоило совсем другое.

В наше время ни о ком нельзя сказать, что он прочно стоит на ногах. Большинство живёт с ощущением, что они занимают чужое место.

«Ибо кто дождётся пришествия Его? (Имеется в виду – законного владельца). И кто переживёт тот день, когда Он приидет?» (То есть, кто сохранит за собой прежнее место после возвращения хозяина?).

Когда Он (законный владелец) приидет, мы все выстроимся по ранжиру, и возрадуемся в сердце своём, и скажем: «Добро пожаловать, приятель, это все – твоё. Дома и амбары – твои. Красота осени – твоя. Забирай все, поскорее забирай все!»

Возможно, Лили боролась с тем же ощущением и портрет должен был стать доказательством того, что мы с ней – законные владельцы. Но моя личность уже красуется среди фамильных икон. Правда, они там все – в крахмальных воротничках и с бакендардами, а я – в форме Национальной гвардии и со штыком в руке. И что – был мне какой-нибудь прок от этой мазни? Так мог ли я серьёзно относиться к тому, каким способом Лили пыталась решить нашу проблему?

Вот послушайте. Я любил моего брата Дика. Он был самый здравомыслящий из нас, с отличным послужным списком – во время первой мировой сражался, как лев. Но в одном он походил на меня, своего младшего брата, и это его сгубило. Однажды во время отпуска он зашёл с приятелем в греческий ресторанчик близ Платсберга, штат Нью-Йорк. Они заказали по чашке кофе. Брат вынул авторучку, чтобы настрочить открытку домой. Но она упорно отказывалась писать. Дик разозлился и сказал приятелю: «Ну-ка, подержи её повыше!» Приятель поднял ручку над головой, и Дик выстрелом из пистолета выбил её у него из рук. Никто не был ранен, хотя грохот получился неимоверный. Потом оказалось, что пуля, выбив авторучку, задела электрический кофейник, и оттуда аж до противоположного конца зала ударил фонтан кофе. Хозяин-грек вызвал полицию. Когда приятели уходили от погони, автомобиль Дика врезался в парапет на набережной; парни оказались в реке. Товарищ Дика скинул одежду, а мой брат не успел стащить кавалерийские сапоги; наполнившись водой, они утащили его на дно. Вот почему я остался единственным наследником (сестра умерла в 1901 году). В то лето я работал тут, по соседству, у Уилбура – резал автогеном на металлолом старые автомобили…

Но вернёмся в рождественскую неделю. Лили стоит на ступеньках, ведущих из подвала. Париж и Шартр, Везуль и Пятьдесят седьмая улица остались далеко в прошлом. У меня в руках скрипка, а под ногами – злополучный ковёр из Данбери. Алый бархатный халат облекает моё крупное тело. (А охотничья шапка зачем? Понимаете, только в ней я чувствую, что моя голова – единое целое). В глубине дома надрывается младенец.

– Слышишь? – спрашивает Лили.

– Ничего не слышу, я туг на ухо, – отвечаю я, и это сущая правда.

– Как же ты слышишь скрипку?

– Ну, я держу её совсем близко от ушей… Прерви меня, если я ошибаюсь, Лили, но однажды ты вроде бы назвала меня своим лучшим другом.

– Да, но…

– Это выше моего понимания. Уходи.

К двум часам собрались гости. Естественно, они слышали рёв наверху, но были слишком хорошо воспитаны, чтобы задать вопрос. На это я и рассчитывал. Тем не менее, чтобы снять напряжение, предложил гостям посмотреть мой тир в подвале. Желающих не нашлось, и я отправился туда один.

Даже немного пострелял. Трубы разнесли грохот по всему дому. Гости начали спешно прощаться.

Когда ребёнок уснул, Лили уговорила Райси пойти на пруд покататься на коньках. Я купил по паре коньков для каждого члена семьи, и Райси, в её юном возрасте, было трудно противостоять соблазну. После их ухода я отложил скрипку и пробрался в комнату дочери. Тихонько открыл шкаф и увидел ребёнка, сладко почивающего в открытом и не до конца распакованном чемодане Райси, поверх чулок и комбинаций. Ребёнок был цветной и произвёл на меня сильное впечатление. По бокам головы торчали ручонки со сжатыми кулачками. От пояса и ниже он был завернут в импровизированную пелёнку – толстое махровое полотенце. Я склонился над ним, в своём алом халате и веллингтонах. От смущения под охотничьей шапкой зачесалась голова. Что делать? Закрыть чемодан и отвезти в полицию? Глядя на это дитя скорби, я чувствовал себя как фараон перед маленьким Моисеем. Я отвернулся и ушёл гулять по лесу. На замёрзшем пруду звенели полозья санок. Солнце ещё не зашло. Я подумал: «Как бы то ни было, благослови вас Бог, ребятки»!

Поздно вечером, в постели, я уведомил Лили, что созрел для разговора.

– Ах, Джин, как я рада! Наконец-то ты стал воспринимать жизнь такой, как она есть.

– Что?! Да я знаю жизнь гораздо лучше тебя, я с ней в прекрасных отношениях, запомни.

Ещё немного – и я разорался. Райси, которая слышала мою ругань и, возможно, видела через дверь, как я стою на кровати в одних трусах и потрясаю кулачищами, должно быть, испугалась за своего подопечного. Двадцать седьмого декабря она сбежала с младенцем. Не желая связываться с полицией, я позвонил Бонзини, частному агенту, который в прошлом выполнил несколько моих поручений. Но прежде, чем он успел напасть на след, позвонила директриса: Райси вернулась в пансион и прячет у себя в спальне ребёнка.

Я сказал Лили:

– Поезжай туда.

– Но как же?..

– Откуда я знаю, как!

– Я не могу оставить близнецов.

– Ты не можешь оставить портрет – я прав? Ещё немного – и я спалю дом со всеми произведениями живописи!

– Не в том дело, – забормотала Лили. – Я уже привыкла к твоему непониманию. Раньше я хотела, чтобы ты меня понимал, но, наверное, можно жить и без этого. Может, это грех – хотеть, чтобы тебя понимали?

Пришлось ехать самому. Директриса сказала, что Райси должна немедленно покинуть заведение, так как она и до этого уже схлопотала испытательный срок.

– Мы обязаны думать о психологическом комфорте других воспитанниц.

– Вы что, спятили? – возразил я (откровенно говоря, во хмелю). – Да остальные могут брать у Райси уроки доброты, а это важнее психологии. Райси – импульсивная натура. Из нынешних восторженных девиц. Просто она мало говорит.

– Чей это ребёнок?

– Она сказала моей жене, что нашла его в Данбери, в припаркованном автомобиле.

– Нам она говорит другое. Будто бы она – его мать.

– Вы меня удивляете. Кажется, уж вам-то следовало бы в этом разбираться. У неё и груди-то появились только прошлым летом. Райси – девственница. Она в миллион раз целомудреннее нас с вами.

Пришлось забрать Райси из школы.

Я сказал ей:

– Дочка, ребёнка нужно отдать. Тебе ещё рано иметь малыша. Его настоящая мама хочет вернуть его. Она передумала.

Теперь я понимаю, что, разлучив её с младенцем, я нанёс дочери душевную травму. После того, как мы сдали ребёнка властям, Райси стала вялой, апатичной. Напрасно я взывал к её разуму: «Ты же понимаешь, что на самом деле не являешься его матерью?» – она больше не произнесла ни слова.

Я отвёз её в Провиденс, где жила сестра Фрэнсис и где предстояло обосноваться моей дочери. По дороге ещё раз попробовал объясниться:

– Милая, так поступил бы всякий отец.

Все без толку. Тихая радость, которой моя девочка лучилась двадцать первого декабря, навсегда погасла.

В поезде, возвращаясь домой из Провиденса, я всю дорогу скрипел зубами, а потом пошёл в бар и разок сыграл в солитёр. Кое-кто хотел составить мне компанию, но я дал понять: со мной сейчас лучше не связываться. В Данбери кондуктор и ещё один парень помогли мне выйти и усадили на скамейку. Я всю дорогу бормотал: «ПрОклятая страна! Здесь явно что-то не так. Кто-то её проклял».

Начальник станции был моим давним знакомым. Он славный малый и не дал копам забрать меня в участок. Я позвонил Лили, и она прикатила за мной на автофургоне.

Но настоящий день слез и безумия начинался так. Зимнее утро. Мы с женой ссоримся за завтраком из-за жильцов. В своё время Лили отремонтировала и подвергла реконструкции одно из немногих строений в моем поместье, которое я не отвёл под содержание свиней (по причине его ветхости и неудачного расположения). Честно говоря, я пожмотничал и вместо замазки решил обойтись сухой штукатуркой. Ну, и ещё кое-где сэкономил. Лили устроила новый туалет, покрасила внутри и снаружи. Но в ноябре из-за недостатка изоляционных материалов жильцы начали мёрзнуть. Книжные люди, они мало двигались и не могли сами себя согреть. После нескольких жалоб они заявили, что съезжают. «Скатертью дорога», – ответил я Лили, когда она пришла ко мне с этой новостью. Естественно, затраченного не вернёшь, но пусть выметаются.

Так что обновлённая постройка пустовала, а деньги, вложенные в ДСП, новые унитаз и раковину, оказались выброшенными на ветер. Вдобавок жильцы оставили после себя кота. Вот я и разошёлся за завтраком. Стукнул кулаком по столу и опрокинул кофейник.

Внезапно Лили смолкла и прислушалась. Я последовал её примеру.

– Джин, ты не видел в последние четверть часа мисс Ленокс? Она пошла варить яйца.

Мисс Ленокс жила через дорогу и приходила готовить нам завтрак. Странное существо в шотландском берете, с багровыми комковатыми щеками и, как все старые девы, с придурью. Шастала по углам, как мышь, и утаскивала домой пустые бутылки, картонные коробки и прочий хлам.

Я пошёл на кухню и увидел это несчастное создание замертво лежащим на полу. Сердце пожилой женщины не выдержало моего буйства. Яйца по-прежнему варились в кастрюльке на огне. Я выключил газ и дотронулся до маленького беззубого лица – оно уже начало остывать. Душа неуловимой струйкой воздуха вылетела в окно. Конец. Все вокруг – зимний сад, снег, кора, ветви – пыталось довести это до моего сознания. КОНЕЦ.

Я ничего не сказал Лили. Зачем-то нацарапал на листке бумаги: «Не беспокоить» – и, приколов к юбке покойницы, отправился к ней домой.

В её коттедже мне пришлось перебираться из комнаты в комнату сквозь нагромождения ящиков, старых детских колясок и картонных коробок, которые она собирала. Коляски были образца прошлого века, так что где-то здесь могла быть и моя младенческая люлька. На полу валялись пустые бутылки, лампы, маслёнки, подсвечники, хозяйственные сумки, набитые верёвками и тряпьём. А на стенах красовались календари, вымпелы и старинные фотографии.

И вот что я подумал: «Господи, какой стыд! До чего мы докатились! Что творим! Впереди – наш последний приют, тесная комнатка без окон и дверей. Так, ради Бога, Хендерсон, сделай над собой усилие, найди какой-нибудь выход! Ты тоже сдохнешь от этой заразы. Смерть уведёт тебя за собой – и ничего не останется, кроме мусора. Но сейчас-то у тебя ещё что-то есть! Ради этого последнего – срочно уноси ноги!

Лили проливала слезы над несчастной старушонкой.

– Джин, зачем ты сделал эту надпись?

– Чтобы до появления коронёра её никто не трогал. Так положено по закону. Я сам к ней почти не прикасался.

Я предложил Лили выпить – она отказалась. Тогда я наполнил графин «бурбоном» и залпом опорожнил его. И не получил ничего, кроме изжоги. Никакому виски было не под силу отменить прискорбный факт: старушка стала жертвой моей дикости, не выдержала её, как другие не выдерживают духоту или подъем по высокой лестнице. Лили это тоже поняла и забормотала что-то себе под нос. Однако потом заткнулась. Бледное лицо потемнело.

Когда катафалк свернул на подъездную аллею, я сказал Лили:

– Помнишь, Чарли Элберт собирался в путешествие по Африке? Он отбывает через пару недель. Давай поставим «бьюик» в гараж: тебе вряд ли понадобятся два автомобиля.

И она впервые не стала возражать.

– Может, тебе и впрямь лучше на время уехать.

– Надо же что-то делать.

Так мисс Ленокс отправилась на погост, а я – в аэропорт в Айлдуайлде, чтобы лететь в Африку.