Книга Джаз в Аляске онлайн

Если в этих страницах есть какая-нибудь мелодия, пусть она будет в честь Горки, который научил нас, что жизнь – это всего-навсего жестокое упражнение на выживание.

I. In the train through your eyes^[1]

Лично меня интересует эта другая география. География маковых полей, растущих в мозгу. География поездов, исчезающих в глубине глаз. Реки абсента, замерзающие каждый вечер, чтобы мы катались по поверхности собственного сознания. И тогда все кажется простым. Все и есть просто. Я вижу, что начало и конец накладываются друг на друга, и отправляюсь в путь.

Боб

Движение и покой. В этом маленьком помещении космос был представлен двумя элементами: старым проигрывателем, на котором всегда крутился какой-нибудь диск, и свинцовой фигуркой филина, позабытой на полу рядом с проигрывателем. В остальном в комнатенке с желтоватыми стенами и высоким потолком царила почти абсолютная пустота. Окно напоминало несъедобный натюрморт, тоскливо дожидавшийся, пока кто-нибудь вонзит в него зубы: пара замшевых ботинок, собор и железный мост с решеткой ромбиками. Кто-то выставил ботинки сушиться на окно. Подъемный мост и собор тоже смотрелись так, словно их выставили на просушку. Из углов пахло чем-то похожим на гуталин; все чувства переплелись, и казалось, запах гуталина позволяет услышать немые отблески мостовой. Что-то звучало там, снаружи. Там что-то звучало. И не так уж и плохо.

Как всегда бывает после дождя, улицы в городе слегка попахивали – чем-то вроде тухлой рыбы. Быть может, параллельные ряды шпал железной Дороги, тянувшейся через весь город, были сделаны из старых ящиков из-под рыбы. Размер, во всяком случае, совпадал.

Хотя дождя и не было, но когда иголка шипела в промежутках между песнями, то возникало ощущение ночного дождика. У немых виниловых бороздок было немало общего с мертвыми отрезками времени, которые каждому доводилось пережить. Тонкие кружочки, тонкие кольца на спиленном дереве. По этим бороздкам можно было прочесть прошлое любого человека. Тучи снова завладели небом. Астрономы – ученые и любители, окопавшиеся на улицах со своими телескопами, – скорее всего, уже ругались почем зря в страхе, что облака помешают им наблюдать долгожданное затмение.

Клара Миао вышла на улицу. Сам по себе город тоже был громадным диском неправильной формы. При небольшой доле везения ты можешь разобрать названия песен на центральной площади – красном картонном кружочке в центре города (сторона А) – поверхности свежеспиленного дерева. First Tango in Beluna Moon. Или названия улиц, указанные курсивом: Квартал Боливия, Perdido Street.^[2]

Тут уж сомневаться не приходится: город вращается, как пластинка, на своей невидимой оси. Отношение к жизни в точности повторяет ход иглы по диску: первые борозды идут широко, и время протекает неторопливо, потом пара бороздок с шуршанием дождя, и вот тебя уже несет к центру водоворота, диаметр которого безвозвратно уменьшается. Вначале детство, потом противоположность детству – это не старость, а наивное балансирование над последней пропастью. На смену благородству приходит злость, все более жгучая. Это называют опытом. Это, говорят, жизнь. Дыра без дождя. Округлые крышки канализационных люков. Велосипед, который мчится, расплескивая лужи. Жужжание умирающего насекомого, угодившего на высоковольтный кабель. Рука, отрывающая иголку от пластинки. Сторона Б. «Б» – от слова «Белуна». От запаха гуталина никуда не спрячешься. Этот запах ощутим на слух, и он впивается в твои закрытые веки. Что-то звучит. Что-то звучит там, снаружи.

Едва только Клара Миао вышла на улицу и зашагала к своей машине, она с болью в глазах убедилась, что джаз-клубы, которые безуспешно пытались подражать клубам с 52-й стрит, никуда не делись: «Beluna Moon», «Iris Club». Вот только Роттердам – не Нью-Йорк. Филин, потерявший ориентацию, всегда возвращается к старому дуплу: подобно тому, как игла проигрывателя порой запинается на одних и тех же песнях, в одних и тех же впадинах на пластинке, – так и обитатели этого города нередко становились пленниками одной борозды, обреченные раз за разом появляться на тех же улицах, в тех же компаниях, вышагивать по той же брусчатке – и, как бы гулко она ни звучала, она все равно оставалась брусчатой. Иголке не хотелось двигаться дальше, и она снова и снова застревала на поцарапанном диске, споткнувшись о, споткнувшись о, споткнувшись о, споткнувшись о нити. Нити, натянутые на контрабасе.

Клара Миао решила со всем этим порвать.

Колеса велосипедов расплескивают лужи. Снаружи что-то звучит: выстрел прогремел совсем рядом с барабанной перепонкой, оставив после себя неприятный свист в глубине уха. Такой тонюсенький звон, сходный с гудением гибнущего насекомого. Шум, обволакивающий влажные высоковольтные провода. Рука, отрывающая иголку от диска. Сторона Б. Прямо сейчас.

«Б» от слова «Белуна». «Б» от слова «Боливия». «Iris Club» был еще одним клубом в том же квартале. Клубом с опущенными жалюзи и закрытыми ставнями, ныне безмолвствующим. Однако есть люди, умеющие читать будущее по радужной оболочке глаза. Вот почему Клара надела черные очки – чтобы ее слегка раскосые глаза не выдали ее ближайших планов.

По срезам деревьев читается прошлое. Но будущее читается только по глазам, а по радужной оболочке левого глаза Клары Миао проходят, пересекая белый экран, две параллельные красные ниточки – по вертикали, сверху вниз. Если бы глаз был яйцом, только что разбитым, поделенным на белок и желток, – а в общем-то так оно и есть, ~– тогда две эти красные полоски прошлись бы по белку сверху донизу.

Эти полоски были двумя капиллярами, которые сразу и не разглядишь. Причудой природы, трофеем любовников, которые видели, как эти глаза просыпаются по утрам. А еще эти красные параллельные полоски были улицами, которые нужно переходить очень быстро. Или, проще говоря, сейсмографической приметой того, что иголка старого, изношенного проигрывателя портит диск, пытаясь доиграть ускользающую мелодию; или следом от двухколесной ржавой тачки; или даже заброшенной железнодорожной веткой; или частью газетного листа, обведенного тем особым красным шрифтом, когда фразы почти не читаются. Скорее всего, в этих фразах много гласных, поскольку именно гласные делают слова похожими одно на другое, превращают строки в полоски. Такие согласные, как «l» и «t», выглядят словно неустойчивые мачты – не говоря уже про «rr», согнутых раболепных паяцев, или про фатоватых и непокорных «s», которые ломают строй, перегибаясь в талии и исполняя танец живота.

Расчет, умеренность – нужно держаться единой линии. Линия существует.

Очевидности, барочный педантизм – и все это ради того, чтобы объяснить, что две красные полоски пересекают левый глаз Клары по всей длине. И что эти две полоски вполне могут быть ступеньками, ведущими в маленькую комнатку, которую Боб и Клара снимали в «Nice Katilu», одной из гостиниц квартала Боливия. Как только они туда заселились, сразу же заметили, что лестница, ведущая в их комнату, до безобразия грязна возле перил и незапятнанно чиста рядом со стеной. Уже потом они узнали, что их соседи враждовали между собой, а посему приняли соломоново решение: поделить лестницу пополам при помощи дорожной разметки, так же как на карте по линейке делят африканские колонии. Так вышло, что в подъездах квартала Боливия жильцы мыли только свои участки лестницы. В каждом квартале все по-своему.

Только по радужной оболочке можно прочесть будущее и разглядеть намерения человека. Вот почему она надела солнцезащитные очки. Но это было лишено всякого смысла. О том, что Кларе больно, мог догадаться любой, даже тот, кому доступен только шрифт Брайля, – достаточно было уловить дрожание ее губ или просто ощутить подушечками пальцев ее дыхание, чтобы понять: девушка собирается совершить нечто столь же ужасное, сколь и внутренне присущее человеческому естеству.

«Затмение из затмений!» – газеты только об этом и писали. Речь шла о приближении солнечного затмения, самого зрелищного на земле за целый век. Единственное, что всех тревожило, – это вечерняя облачность, которая могла помешать наблюдению редкостного явления.

«Вот ведь идиотка, – повторяла про себя Клара Миао, – продавцы в киосках всегда запоминают тех, кто расплачивается крупными купюрами». Однако на самом деле продавец газет не придал этому значения и совсем не обратил внимания на странную надпись в верхней части скомканной бумажки:

Третий – не синий.

Клара выехала с парковки; выбираясь на магистраль, она покосилась на заголовки в газете, которую бросила на соседнее сиденье. Глаза опасного преступника, чья фотография занимала немалую часть первой страницы, по каким-то неясным причинам напомнили ей о запахе гуталина; Клара почти не сомневалась, что человек на снимке – не тот преступник, которого полиция упорно разыскивала на протяжении двух последних недель. Она была уверена, что ищейки всё списали на первого же субъекта с подходящей физиономией, первого, на котором сивушный перегар висит как ожерелье, первого бродягу с подозрительным гноящимся шрамом, первого бедолагу с достаточным количеством клеточек на рубашке – словно требуется всего лишь вписать в кроссворд слово «УБИЙЦА».

– Как раз шесть букв, а еще на нем рубашка в клетку. Все совпадает, шеф.

– Забирайте.

Глаза на газетном фотоснимке напомнили Кларе о маленьком свинцовом филине в гостиничном номере. Пустая комната. Только проигрыватель на дощатом полу. А рядом с ним – маленький филин с голубоватыми глазками. Он не умеет летать, поскольку сделан из свинца. Но этот филин не летал бы в любом случае: ему было предначертано сохранять неподвижность.

Клара слепо верила в теории вероятностей, которые сама же и создавала, слепо верила в космическое равновесие. Она в течение многих лет подтверждала свои теории опытным путем. На светофоре горел красный.

Клара снова бросила взгляд на заголовки в газете, лежавшей на соседнем сиденье. В Непале потерпел аварию самолет, и больше о нем ничего не известно. Самолеты – приятная тема, чтобы не раздражаться, стоя на перекрестках. Числа, соотношение вероятностей – это точная наука, почти никогда не подводит. Клара всегда полагала, что авиакомпаниям следовало бы нанимать для безопасности своих рейсов людей, Уцелевших в воздушных катастрофах, – чтобы таким образом устранить малейшую вероятность аварии в полете. Такой ход рассуждений казался Кларе неопровержимым: если уж вдруг человеку настолько не повезло, что он попал в аварию на борту самого надежного из существующих транспортных средств, то его невезение должно быть просто непропорционально огромным, чтобы, пережив одну авиакатастрофу, тот же человек погиб в результате другой, притом что вероятность падения самолета составляет один на три миллиона. Теория Клары основывалась на двух обстоятельствах: первое – недопущение фигуры абсолютного неудачника, второе – математические вычисления. Было почти невозможно, чтобы один и тот же человек угодил в две воздушные аварии на протяжении одной жизни. На светофоре загорелся зеленый. Вперед. В эти часы порт выглядел не слишком оживленным. Танкеры неподвижно стояли по обе стороны от устья реки.

Нашелся и новый персонаж, который провернул гайку еще на один оборот, продвинув чуть дальше рассуждения о самолетах и вероятностях. Машина остановилась в той точке города, где река выплескивает свои воды в море, и Кларе вспомнилось происшествие, о котором она читала в газетах год назад. Мужчина в пиджаке, с чемоданчиком, тоже дожидавшийся, когда сведут мост, дал ей новый повод отвлечься на мысли о самолетах. В аэропорту Танжера был задержан мужчина с семью килограммами тротила в ручной клади. На допросе он абсолютно спокойно признался, что проносит такой груз не впервые. В его действиях не было никакой злонамеренности. Он не принадлежал к секте исламских фундаменталистов и не собирался угонять самолет, ничего подобного: в его случае речь шла о законе вероятностей, он завел себе привычку брать с собой чемоданчик с тротилом всякий раз, когда покупал билет на самолет. Полицейские оставались в недоумении. Но ведь все было очевидно: террористы любых мастей взрывают самолеты в самый неподходящий момент, но до сих пор не было случая, чтобы в одном самолете оказались сразу два заряда взрывчатки. И вот, по статистике выходило, что при наличии стольких-то самолетов (их ведь много) и стольких-то бомб, пропорционально распределенных между существующими авиарейсами (а бомб, разумеется, гораздо меньше), вероятность наличия двух зарядов на борту практически сводится к нулю. Итак, если ты провозишь с собой подконтрольную взрывчатку – перевозчик тротила подводил свое безупречное рассуждение к логическому финалу, – тогда возможность бесконтрольной бомбы сводится к минимуму. Его тактика была лишь способом обеспечить себе надежный и спокойный перелет.

– Кроме того, я оказываю услугу всем остальным пассажирам.

Паром уже прошел. Разводной мост опускался потихоньку, как-то устало. Мужчина в соседней машине закурил. Их взгляды на мгновение пересеклись. Потом автомобили разъехались по разным направлениям. Клара Миао представила себе, что эта самая сигарета, прикуренная от спички в ее присутствии, – фитиль, который вскорости разнесет город на тысячу кусков. Нужно бежать отсюда при первой же возможности. Город был пластинкой, которая вот-вот разобьется, – с заезженными бороздками, с подземными тоннелями, с улицами, на которых ты слишком часто появляешься.

Однако бегство было всего лишь иным способом вернуться на прежнее место. Это верно. Когда пластинка доигрывает до конца, иголка всегда возвращается к началу.

Кларе нравилось сравнивать свои гостиничные апартаменты с космосом. Старый проигрыватель олицетворял собой движение по кругу и ночь. Зато маленький свинцовый филин был воплощением покоя, который должен помочь ей обрести достойную старость. Хотя Клара уже уложила все свои чемоданы, филина она пока не запаковывала. Она унесет фигурку с собой в кармане, словно амулет. Однако вначале следовало завершить то, что уже было начато. Клара припарковалась возле дома, от которого исходило слабое свечение. Вышла из машины и выкинула газету в первую встретившуюся ей урну. Затем в последний раз вошла в «Белуну».

«Beluna Moon» – эти два слова значились на флуоресцентной вывеске над входом; сейчас буквы не горели. За стойкой никого не было, какой-то мужчина с молотком в руке чинил площадку для музыкантов. Пианино тоже не было. Или, лучше сказать, хотя оно и стояло на своем месте, для Клары оно было словно мертвое – в отсутствие того, кто раньше так искусно управлялся с его клавишами. Клара никогда не забудет, что ответил ей Николас на вопрос, откуда у него берется такая прыть, когда он садится за инструмент:

– Там внутри заперли кота. Я играю только вполсилы, вторую половину работы делает кот.

Плотник что есть мочи колотил по дереву. Этот стук делался невыносимым. Плотник ремонтировал площадку» не зажигая света. Все стулья в зале были пусты, и плотник выглядел как один из тех клоунов, которых перестала любить публика, – есть такой отпечаток достоинства на лицах паяцев, которые уже потихоньку лысеют, но все равно не бросают дела, которым занимались всю жизнь. Лицо паяца, на котором под белой краской уже проступают морщинки вокруг глаз; эти глаза, выдающие чрезмерное пристрастие к алкоголю, – вот что делает таких клоунов самыми замечательными на свете.

Проснись, Клара, проснись.

Клара попыталась не углубляться в подобные рассуждения и еще раз мысленно представила, что ей предстоит сделать. Она все еще не добралась до цели. Ей нужно было оказаться на бороздках городских окраин. На самых длинных бороздках диска, который по временам погружался сам в себя.

Все это следовало воспринимать как игру. Вернуться в детство. Именно в тот момент Клара вспомнила сцену из какого-то фильма:

– Будь осторожен, приятель. На этих улицах даже тени бродят, не стоят на месте. Настоящие обитатели города – эти жирные пятна, отпечатавшиеся на тротуарах. Если тебе нужно о чем-то договориться, общаться придется с тенями.

Эта внезапно возникшая реплика, а еще ряд полупустых бутылок бурбона на барной стойке «Бе-луны» напомнили Кларе о важности света для жизни. Важности светящихся окон внутри и снаружи головы. Клара вышла из бара и снова села в машину» припаркованную во втором ряду. Включила радио и поехала дальше, по направлению от центра. Теперь машина шла медленно, карабкаясь вверх по улице.

«Как бы то ни было, если небо немного не расчистится, увидеть что-либо будет непросто… И конечно, мы не устанем напоминать нашим слушателям, что не следует смотреть на затмение невооруженным глазом, вы согласны, доктор?»

«Именно так. Объясню понятным для всех языком: некоторые лучи, испускаемые солнцем, вредоносны для сетчатки, поэтому мы советуем надеть розовые или голубые очки – такие используются для просмотра стереокино. Важно подчеркнуть, что обычных солнцезащитных очков будет недостаточно. Вообще-то – говорю, чтобы вас повеселить, – вы также можете воспользоваться рентгеновским снимком сломанного бедра вашей бабушки…»

«Сломанного бабушкиного бедра!»

«Да, да, я не шучу! Рентгеновские фотоснимки вполне подходят для фильтрации этих вредоносных лучей и в достаточной мере защищают глаза; однако, еще раз повторяю, солнечные очки вас не предохранят…»

«Простите, что перебиваю, доктор, но самое время напомнить нашим слушателям, что это эфирное время любезно предоставлено нам супами в пакетиках „Гальо Блай" и что на этой частоте для вас работает радио „Парадиз" – слуховое окно, распахнутое в небо на вашей шкале на отметке восемьдесят восемь и семь…»

Солнцезащитных очков было недостаточно. Клара выжала газ и почувствовала за своей спиной мелькание фонарей, которые становились тем ближе друг к другу, чем быстрее мчалась машина. В придорожной канаве, среди грязи и мусора, валялись драные чулки, сорванные с женских ног. Подъезды к городу были усеяны кольцами прозрачного пластика, замерзшими, покрытыми белым паром, – так выглядят теплицы. Опутанный проводами аэропорт тоже располагался неподалеку.

Клара Миао выросла возле аэропорта.

– Этот аэропорт – самый тихий в мире, – по крайней мере, так нас заверили в агентстве, где мы покупали квартиру.

Эту ироническую фразу Клара слышала от своих родителей всякий раз, когда какой-нибудь серебристый самолет будил их посреди ночи, – все просыпались в липком поту, как бывает только в затяжных кошмарах.

Взобравшись на холм по серпантинной дороге, Клара резко затормозила, оставив за собой длинный шлейф пыли, которая зависла в воздухе на несколько секунд. Клара припарковалась, не доезжая метров сорока до стены, окружавшей здание, – она называлась Великой Стеной, но Клара Миао об этом не знала – и начала рыться в сумочке, надеясь отыскать свою помаду. Ей всегда хотелось выглядеть как можно привлекательнее в тот момент, когда она совершает нечто важное, – вот почему Клара ужасно рассердилась, обнаружив, что забыла захватить губной карандаш. Клара утешилась тем, что причесалась, глядя в зеркало заднего вида, и – хотя и знала, что этого недостаточно, – надела солнцезащитные очки.

Теперь она шла пешком прямо к стене, окружавшей здание, держа в руках бумажный пакет – там лежал револьвер, который она вытащила из багажника.

Преодолеть Великую Стену оказалось достаточно просто – Клара лезла наверх по мраморным статуям, оставленным возле стены, сначала вставая на плечи одной фигуры, потом облокачиваясь на голову другой. Она пересекла двор стремительными скачками и без помех добралась до входа в здание. Никто ее не заметил.

Прежде чем постучать в дверь, Клара вдруг вспомнила, что забыла запереть багажник, когда доставала пистолет. Но это было не важно. Много времени ей не потребуется.

Девушка закрыла глаза и попыталась представить себе засыпающий город за спиной, по ту сторону стены. Несомненно, диск выглядит намного ровнее и привлекательнее в сумерках. Города лучше звучат ночью.

Клара снова легонько постучала в дверь. Никто не появлялся. Ожидание превратилось для нее в вечность. Эта пригородная лечебница чем-то напоминала ее талисман – свинцового филина. Маленькую фигурку, которая вскоре будет лежать у нее в кармане, такая тихая и неподвижная и в то же время – свидетельница вращения целого города. И если город – это пластинка, то больница с зелеными дверями была филином, охранявшим сон города.

Что за мания, Клара, – ты повсюду видишь филинов. Забудь.

И тогда ей все стало ясно. Здесь, в этом городе, раз за разом повторялась одна и та же сцена из ее гостиничной жизни. Конечно же, и филин, и проигрыватель повторятся теперь на громадных подмостках, размеры которых она просто не в состоянии охватить. Внутри глаза филина умещаются другой филин и другой диск, то же самое и с глазами этого нового, маленького филина, и так до бесконечности: тысячи дисков и тысячи филинов, одни внутри других. Так же, как и на этикетке супов «Гальо Блай»: синий петух держит в лапках пакетик моментального супа, тоже фирмы «Гальо Блай», и на нем снова изображен пакетик супа «Гальо Блай», на котором синий петух держит в лапках очередной пакетик, и так далее. Эти супы продаются в упаковках по десять штук. И на упаковке тот же самый рисунок: веселый петух Блай с пакетиком супа в лапках.

Но почему же петухи улыбаются? Причины не найти. Не сегодня.

В конце концов дверь открылась. Клару легко пропустили внутрь, стоило ей сказать, что она пришла навестить больного, и показать коричневый бумажный пакет, который она держала так, словно внутри была банка варенья. Урок первый: люди никогда не обращают внимания на содержимое емкостей в непритязательной упаковке. Клара покончила со своей работой в мгновение ока. Это оказалось проще, чем она думала. Даже рука не задрожала. Она прошла по коридорам с шахматным полом, вошла в ту самую комнату, которую искала, и увидела всего лишь неподвижную спину своей жертвы, возле окна, в полумгле. Достаточно, чтобы произвести выстрел. Лица жертвы лучше не видеть. Лучше стрелять в силуэт.

Она сделала это, не доставая револьвера из бумажного мешка. Призрак-мститель, убивающий банкой варенья. Везение по мелочам. В комнате прозвучал всего один выстрел. Тело тяжело рухнуло на пол, как будто Клара стреляла в большое пресс-папье. Вообще-то Клара всегда считала, что жертвам полагается падать как-то мягче, как-то пластичнее. Однако, по-видимому, любого новоиспеченного убийцу удивляет и сама процедура, и ее последствия. А это оказалось просто. Как выстрелить в глухую стену.

Повторит ли она это когда-нибудь? Труднее согрешить лишь однажды, чем не согрешить ни разу. Кларе пришли на память слова священника, которому она исповедовалась в последний раз, уже много лет назад. Клара тогда призналась, что ей нравится кататься на велосипеде без нижнего белья и плавно тереться промежностью о седло. Воспоминание пришлось явно некстати. Клара произвела быстрый подсчет, и ей показалось чрезмерным время, прошедшее с тех пор, когда кто-либо обнимал ее за талию и со сладостной настойчивостью притягивал к себе.

Проснись, Клара, проснись!

Клара Миао сдернула с вешалки белый халат и надела, не застегивая пуговиц. Вышла через главную дверь, прячась от взглядов медсестер, собравшихся в садике. На выходе из больницы охранник, полулежавший в своем кресле, жадно докуривал сигаретку; он рассеянно проводил Клару взглядом. Он прощался даже не с ней, а скорее с вырезом ее платья, – по крайней мере, об этом свидетельствовало выражение лица старого похабника. Клара в ответ на ходу слегка взмахнула рукой. Она торопилась. Нахлынуло непреодолимое желание как можно скорее выбраться из этого зловещего здания. Клара шла, склонив голову, – видимо, поэтому ее взгляд упал на цветные стереоочки (первая мысль была: чтобы смотреть затмение), а затем на стопку залистанных журналов «Пентхаус» под очками. «Почувствуй эротику в трех измерениях! Как будто сам попадаешь в фотографию!» Длинный заголовок на одном из журналов все поставил на свои места. Какое там затмение – старик прощался с вырезом ее платья.

Оказавшись снаружи, Клара тотчас же метнулась к машине, дожидавшейся возле мраморных статуй. Резко тронулась. С яростью набрала скорость. По двум красным рельсам ее левого глаза прокатилась слезинка. Солнечных очков недостаточно. Труднее согрешить лишь однажды, чем не согрешить ни разу. Ее успокоила мысль, что банкнота с надписью «третий – не синий» уже несколько раз успела перекочевать из рук в руки. Образ филина снова не давал ей покоя: старинная больница с поднятыми жалюзи грызла ее печень. «Но ведь у настоящих филинов не бывает продольных полосок на глазах, – подумалось Кларе. – Ясное дело, не бывает». Ей все еще казалось, что больница укоряюще смотрит ей вслед.

Клара снова проезжала мимо аэропорта. У нее возникло искушение остаться здесь и улететь без багажа, однако чемоданы были собраны, к тому же Кларе не хотелось хоть что-то оставлять после себя в гостинице. Теперь почти все готово. Заброшенные фабрики. Шоссе с заборами но бокам. Когда Клара второй раз за день переезжала через подъемный мост, она чувствовала себя израненным, окровавленным зверьком во время ночной охоты. Не способным добраться до своей норы.

Ей хотелось оказаться далеко. Только никак не Удавалось избавиться от зловония окружавших город теплиц. Клара высунулась из окна и не без труда распознала самолет компании «Макдоннел-Дуглас», рассекавший небо надвое. «Ornithology». Она хорошо разбиралась в самолетах. Когда Клара была совсем еще ребенком и жила с родителями возле самого тихого в мире аэропорта, дедушка-инженер обучил ее различать модели самолетов. Тем временем машина уже ехала по городу, внимание Клары Миао привлек музыкальный магазин. Она непроизвольно выгнула шею, словно пытаясь увидеть кота внутри пианино.

Котов не было. Хотя если пианино – это гроб, то внутри, возможно, лежал мертвый кот.

И вот наконец гостиница. Клара вставила ключ в замочную скважину. Облегченно вздохнула, убедившись в очевидном: ключ подходил. Всепроникающий запах напомнил ей о том, что нужно сделать в первую очередь: почистить замшевые ботинки, сохнущие на подоконнике, и навсегда покинуть этот город. Когда Клара вошла в гостиную, ей вдруг страшно захотелось прилечь на диванчик и подремать.

Не спи сейчас, Клара, не спи!

Пластинка, забытая на проигрывателе, продолжала крутиться – с иголкой, застрявшей в одной бороздке, на одной улице, не способной двинуться дальше.

Что-то, звучавшее вовсе не плохо, прикрыло ей глаза, и Клара заснула.