Страницы← предыдущаяследующая →
Посвящается Эндрю
Господи, какое ужасное начало дня, думала Джасмин Марч, глядя на лежавшее перед ней на кухонном полу тело любовницы ее собственного мужа. Затаив дыхание, Джасмин осмотрела место преступления. Ее любимая мраморная скалка чуть откатилась от проломленного виска жертвы. Кровь собралась лужей густо-малинового цвета. На столе под панно из оловянных листьев – того и гляди, упадет – домашние брауни[1] с орехами, гордость Джасмин. Она вздрогнула. Одно печенье засунуто в рот девицы. Остановившись взглядом на осиной талии молодой женщины, Джасмин с уверенностью констатировала два факта. Первый – ужин по поводу мужниных именин накрылся. Второй – ее скалка, слава богу, не пострадала.
Все пошло вкривь и вкось ровно два месяца назад. Проснувшись, Джасмин никак не могла стряхнуть с себя остатки сна – ей снился завтрак. Не кукурузные хлопья и хлеб из тостера, не обезжиренное молоко и прозрачный ломтик яблока! Нет, Джасмин виделась овсяная каша на цельном молоке, сдобренная сахарной пудрой и горячими сливками. После каши шли яйца-пашот, удобно устроившиеся в бархатисто-гладких сердцевинках артишоков и спрыснутые острым кроваво-красным голландским соусом. Джасмин уставилась в потолок, и при мысли о том, как она собирает остатки соуса корочкой хрустящего французского хлеба и делает первый глоток кофе с цикорием и орехами, рот ее наполнился слюной. Она даже чихнула, представив себе свежеиспеченный пончик, щедро посыпанный сахарной пудрой.
Закрыв глаза, Джасмин попыталась окунуться в согревающие запахи горячего сахара и кофеина. Щеки ее порозовели. Но видение ушло. Она спустила ноги с постели, почесала заплывшую жиром поясницу, направилась к столу, села и начала работать:
Разогреть одну столовую ложку сливочного масла в кастрюле с антипригарным покрытием. Поджарить мясо на среднем огне (если мяса много, то последовательно порцию за порцией). Вынуть мясо шумовкой и переложить в отдельную посуду. В кастрюлю положить лук, чеснок, сладкий перец и горький стручковый перец…
– Джасмин!
Джасмин перестала печатать.
– Что?
– А где йогурт? – крикнул Дэниел снизу из кухни.
– Поищи за фаршированными яйцами.
– За чем, за чем?
– За бычьими яйцами.
– О господи…
Джасмин слышала, как муж роется в огромном стальном холодильнике, потом дверца холодильника захлопнулась. Джасмин снова застучала по клавишам. Исправила «одну столовую ложку» на «три». По ее разумению, чем больше масла, тем лучше. Масло ничем не заменишь. Свежее, жирное масло. Она вздрагивала, когда слышала, что все болезни якобы от еды. Не еда убивает людей, боже сохрани, они сами друг друга убивают – занудными разглагольствованиями, вечным недовольством и осторожничанием. Что такое стройная (читай: худая) женщина? Умственно отсталое существо. А невротики? Они же все поголовно тощие. Что, кроме неприятностей, может принести в этот мир изнуренная диетами душа?
Нет, лучше не заводиться.
Джасмин послюнявила палец и пролистала свои записи: копченая курица с острым чечевичным пюре, горячий бисквит с беконом и ветчиной, мясное ассорти с бобами и чесночные колбаски. Она написала уже три поваренные книги и окончательно утвердилась во мнении, что ее будущее – не в изыске, а в простоте. Разумеется, и она в свое время поддалась повальному увлечению «новой кухней». Кто же не помнит ее куриную грудку на ложе из виноградного пюре или приправу из сыра бри и кумквата? Кто забудет ее апельсиново-шоколадный салат с ликером «Гран Марнье»? Но инстинкт неотвратимо толкал ее к большим порциям. Вид полупустых тарелок вызывал бешенство. Джасмин предпочитала горы еды и моря подливок. Она с улыбкой огладила свою тяжелую плоть. Джасмин давно уже нашла термин для определения своей деятельности. Она станет гастрофеминисткой. Королевой изобилия, императрицей избытка. Никаких скидок на отсутствие аппетита, никаких «спасибо, достаточно». Никто не посмеет с утомленно-грустной улыбкой отодвинуть приготовленное ею блюдо. Ее блюда будут удовлетворять самым тайным, примитивным потребностям. Тушеная говядина, сдобренная топленым шоколадом и щепоткой корицы; яблочный пирог, сочащийся кальвадосом и маслом; соте из свинины и лука-шалот, и везде и всюду – литры сметаны и горчицы.
Джасмин довольно улыбнулась. Она не представляла себе мира без поваренных книг. Мира, в котором оковалок мяса просто кидают на огонь и подают его полупрожаренным, с кровью. Без соуса, без продуманного гарнира. Ну, может, добавят какие-нибудь корнеплоды, вываренные до неузнаваемости. И то, если повар хоть немножко знаком с химией. Нет, жизнь без поваренных книг даже представить себе невозможно – это как христианство без Библии.
У Джасмин была цель: привести людей к Великому – изысканному и неповторимому. К тому, они еще не пробовали. Она не жаловалось, но… Ее желудок отяжелел от постоянной необходимости пробовать, язык обуглился от горячего, кожа на пальцах загрубела от ежедневного пролистывания рецептов. Всю жизнь резать, толочь и заливаться слезами от лука. Руки уже просто отваливаются. Нужно как можно скорей донести до людей свое послание! Проповедники всегда страдали. Она тоже пойдет на муки, лишь бы появилось еще одно достойное блюдо…
– Джасмин!
– Что?
– Отруби.
– Ты все съел.
Из кухни донесся стон сажаемого на кол мученика.
– Может, за банкой с манной крупой осталась еще пачка.
Джасмин до сих пор помнит день, когда она впервые увидела поваренную книгу Ей тогда было четырнадцать. Спеша расстаться с невинностью, она предложила ее своему семнадцатилетнему соседу, но через двадцать минут забрала предложение обратно – его ощупывания не привели к желаемому результату. Спускаясь по лестнице из спальни юного неудачника, она натолкнулась на книжный шкаф его матери, полный книг в ярких обложках. Это были поваренные книги. Словно по сигналу гонга, Джасмин уселась на пол и принялась читать, дивясь обретенному ею райскому блаженству.
Она читала поваренные книги как романы, каждый рецепт в них казался отдельной главой. Список ингредиентов был вступлением, инструкции по приготовлению – развитием сюжета, подача блюда на стол – кульминацией, а возможность замены ингредиентов, если таковая имелась, – развязкой. Вооружившись карандашом и бумагой, она начала сочинять рецепты несуществующих блюд: салат из картофельных чипсов, тыквенный штрудель, печеная горчица со сладким кремом. Ее беда, и она понимала это с самого начала, была в том, что ей случилось родиться не в том месте – Вашингтон не славился кулинарными традициями. Никаких особенностей у местной кухни не наблюдалось, отсутствовала и ностальгия по блюдам, которые готовила ее прабабушка. Сметана и мучные соусы генетически не укоренились ни в одном из четырнадцати поколений их семейства. Она не пробовала даже типично новоанглийской похлебки из устриц или популярной на юге кукурузно-бобовой каши. Джасмин оказалась кулинарной сиротой, а потому должна была изобретать все сама.
С недетской увлеченностью она начала с супов. Сначала мясных, потом перешла к французским рыбным и даже отважилась на луковый суп по рецепту Бокюза[2] – со слоеной хлебно-сырной корочкой сверху. Ее подружки тратили деньги на шмотки, она же откладывала драгоценные доллары на трюфеля, чтобы ураганом ворваться в дом с крошечным пакетиком благоухающих грибов. Мать Джасмин, за всю жизнь отважившаяся лишь на одно кулинарное приключение – тунца, тушенного в сметане (в то время как к тунцу полагалась лишь жареная картошка), – очень переживала. Одержимость ее малолетней дочери кулинарией попахивала нарушением правил приличия, пусть и не вполне понятно почему. Ни за какие коврижки она не стала бы отговаривать дочь от этого занятия, потому что боялась сорваться. Напротив, каждый вечер она, затаив тревогу, садилась за обеденный стол и с осторожностью сапера бралась за ложку.
– Это что? – спрашивала она подозрительно.
– Пармезанская ветчина.
– Ветчина? А зачем ее на дыню-то класть? Может, оставить на бутерброды?
Иногда, потрясенная вкусовым оргазмом, она вообще не могла произнести ни слова, а лишь смотрела на дочь с религиозным восторгом.
– Вот это да! – наконец произносила она.
– Угу, – вторила дочь.
Мать боялась, что дочь одержима чревоугодием. Для Джасмин же это было умерщвлением плоти. Она находила утешение в строгой очередности приготовления пищи. Она состояла на службе у кулинарии и следовала всем ее законам и порядкам. Приготовить, подать на стол и убрать за собой. Выполнишь работу хорошо – будешь вознагражден. Не всякому по душе такая работа, но кто-то должен ее делать. Джасмин превратилась в пехотинца от кулинарии и гордилась этим.
В то время ее кумирами были великие вроде Поля Бокюза – пухлощекого господина с плотоядным взглядом. Сама Джасмин, несмотря на молодость, тоже раздавалась, плоть ее становилась все крепче и спелее. По вечерам она купалась в запахах ванильных свечей и щедро, не пропуская ни миллиметра кожи, умащивала оливковым маслом свое роскошное смуглое тело. Шелково-мягкая, по утрам она благоухала, как миланская таверна. Она закалывала свои густые волосы высоко на затылке, оставляя лишь несколько кокетливых завитков на лбу и висках, и носила просторные белые рабочие халаты, а шею повязывала черной или красной банданой. Энергия била в ней через край. Ярко-красная помада на полных губах оттеняла белоснежные зубы…
– Джасмин!
– Что?
– А где овсяные хлопья?
Джасмин вздохнула, захлопнула крышку ноутбука и спустилась на кухню к мужу.
Дэниел сидел за кухонным столом и изучал содержание клетчатки на коробках с готовыми завтраками. Каждое утро он пересчитывал количество клетчатки и переводил его в граммы соли и жира. Он просто помешался на очищении. Очищаться стало для него почти как дышать. Он жил под девизом «Даешь свежий воздух и пустой кишечник!». Вводимые им в организм волокна вели войну с коварными токсинами, затаившимися в кедрах его кишечника, как вьетконговцы в джунглях. А он, как Рзмбо, выманивал их из норы и безжалостно душил. Главным оружием в борьбе за победу стала «Клетчатка номер один». Она выскребала внутренности Дэниела лучше самого сильного чистящего средства.
Оказавшись на кухне, Джасмин устремилась к холодильнику. «Сегодня отправляю рукопись Гарретту. Потребовалось шесть месяцев, чтобы перепробовать все эти рецепты. За это время съедено столько, что хватило бы на прокорм небольшой страны».
Открыв дверцу холодильника, она внимательно изучила его содержимое. «Умираю от голода».
Отвергнув несколько вариантов, Джасмин в конце концов остановилась на большом куске тарте татен.[3] Она уселась на табурет перед барной стойкой, отхлебнула большой глоток горячего кофе с молоком и с жадностью принялась за еду.
Дэниел взглянул на нее.
– «Клетчатка номер один» – просто класс.
– На мой вкус – опилки, – пожала плечами Джасмин.
– Может быть. Но ты же это не ешь, так что тебе за дело?
– Страшно подумать, что ты тратишь лучшие годы своей жизни на поедание опилок.
– Почему тебе так трудно с этим смириться?
Джасмин посмотрела поверх его головы.
– Ладно. Хочешь «Клетчатку номер один» – будет тебе клетчатка.
– Спасибо.
Дэниел залил обезжиренным молоком неправильные, клетчаточно-недостаточные хлопья и захрустел. Он смотрел, как Джасмин, подтолкнув пальцем, ложкой выловила из тарелки последний кусочек торта, отправила его в алчущий рот и, прежде чем проглотить, высосала из него последние соки. Не выдержав, Дэниел отвел взгляд.
Когда семнадцать лет назад Дэниел впервые увидел Джасмин в «Американском кафе» Джорджтауна, он понял, что пропал. До предела сосредоточенная, с полузакрытыми глазами, она хищно уничтожала круассан с курицей и эстрагоном, а огромная тарелка салата и двойная порция шоколадно-орехового пирога терпеливо дожидались своей очереди. Дэниел отодвинул поднос, сгреб с него свой вегетарианский сандвич с полезной для здоровья брюссельской капустой и уселся как можно ближе к ее столику. Потягивая перье, он наблюдал, как сидящее напротив него существо с мощью пылесоса засасывает кока-колу. Джасмин обмакнула палец в соус и подобрала крошки круассана. Удовлетворенно вздохнув, она подняла глаза, встретилась с ним взглядом и улыбнулась. Он с полным ртом кивнул ей в ответ. Она облизнула губы и придвинула к себе салат. Заканчивая борьбу с сандвичем (цельнозерновой хлеб, авокадо, огурец, помидор), Дэниел с изумлением взирал на то, как она без остановки, словно наполняя кухонное ведро отходами, начала метать в рот салат. Набив рот до отказа, она принялась жевать, улыбаясь Дэниелу щелками глаз. Дэниел заметил, что не он один наблюдает за ней. Публика за столиками молча жевала и не дыша следила за тем, как Джасмин расправляется с салатом. Она выпрямилась и, снимая напряжение, повела шеей, подняла сначала одно плечо, потом другое, как будто разминалась перед трудным упражнением. Еще раз крутанула шеей, одарила блаженной улыбкой официантку, подхватившую опустошенные тарелки, и придвинула к себе десерт. Она наблюдала, как тающее мороженое подбирается под бочок к облитому шоколадным кремом пирожному и затапливает его волной белоснежного крема. Взяв вилку, она что-то пробормотала и один за другим начала переправлять куски пирожного в жаркий алчущий рот.
Дэниел подошел к ее столику. Она встретилась с ним глазами и облизнула губы. Он молча уселся перед ней. Она тоже молчала. Только прикусила нижнюю губу. Дэниел наклонился к ней и осторожно отобрал у нее вилку.
– Оставь мне немножко, а? – сказал он.
Она одарила его шоколадно-белоснежной улыбкой.
Целый месяц он наслаждался. У него появилось все, о чем только можно было мечтать, – искусная повариха, служанка и сексуальная рабыня. Ну, насчет сексуальной рабыни, может, и слишком сильно сказано, но, во всяком случае, она была полна энтузиазма. И самым приятным было то, что Джасмин все делала сама. Она слишком долго жила с матерью и теперь рвалась на волю. Она вытащила его из коммуналки и подыскала вполне приличную и недорогую двухкомнатную квартирку на северо-востоке. Конечно, он был не в восторге от тараканов, встречавших его каждое утро на кухне, и ванны размером с наперсток, но в остальном жаловаться было не на что. Зато была еда. Да, еда. И какая еда, о господи!
Телятина в крабовом соусе. Баранина с чесноком – после этого чеснока он неделю боялся заглядывать в кабинет начальника. Жареные кальмары с красным перцем и медовым соусом. Тушеная говядина под таким роскошным соусом, что он готов был обмазаться им с головы до ног – густым, сладким, луковым…
Как-то вечером он вернулся домой совершенно измочаленный, денек выдался не из легких. И вдруг на него повеяло дыханием ангелов. Итальянских ангелов – такая это была сладость, и острота, и пряность, и винный аромат, что у него просто защекотало в носу. Он влетел в кухню. У плиты над кастрюлей с морепродуктами, бормоча и подбрасывая в кипящий бульон приправы, колдовала Джасмин. Дэниел словно заново родился. Жизнь обрела смысл. Будущее звало и манило. Женитьба – слово, которое он раньше не мог произнести без ужаса и содрогания, – стала непреодолимым желанием. Любовь, похоть и неисцелимое обжорство излились из него в форме невнятного предложения руки и сердца, на которое Джасмин ответила счастливой улыбкой и запечатлела на его губах пахнущий чесноком поцелуй.
Однако даже в те дни Дэниел должен был проявлять осмотрительность. Не то чтобы он намеревался перестать есть. Нет, черт побери! Жить с маэстро кухни и отказываться от еды! Но в книгах он вычитал, что самое главное – это правильная работа толстого кишечника. Чистый кишечник помогает избавиться не только от лишнего веса, но и от раздражительности, апатии, забывчивости, нетерпеливости, нервозности и даже враждебности. Дэниел втянул живот и задал своим кишкам хорошую трепку Кишечник прочистился, в него можно было свистеть, как в свисток, и Дэниел настроился так держать.
Сидя на диване, он перелистывал последний обзор театральных постановок. «Вымученно, вторично…» И откуда у нынешних критикоз столько апломба? Они знают, как писать. И что с того? Разве это дает им право писать ахинею? Много лет назад он воображал себя вторым Робертом Де Ниро, но из Вашингтона не уехал. Решил подождать. Поэтому он убедил себя, что поедет в Нью-Йорк, когда заработает денег. Но о том, как их заработать, у него были свои представления. Ему не хотелось мостить тротуары и работать официантом, поэтому пришлось несколько унять амбиции. Он стал преподавателем и режиссером «маленькой, но сильной и подающей надежды» – так написала местная газетенка – театральной труппы в конце Четырнадцатой улицы. Некоторые из его друзей уехали в Лос-Анджелес. Один из них даже чего-то добился. Великим стал. Да уж, великим, просто обхохочешься. Но ни у кого из них не было семьи. Все они встречались с молоденькими девицами и жаловались на их глупость.
Он внушал себе, что занимается важным делом. Многие ли могут этим похвастаться? Он был путеводной звездой для своих студентов. Он никогда их не подводил. Был настоящим учителем. Вот самое благородное дело на свете. Примерами тому Аристотель и Сократ. Им бы никто не посмел сказать, что учителя учат тому, чего сами не умеют. Он считает, что так могут говорить только люди, которые ничему научить не могут, а потому им только и остается самим всю жизнь ходить в учениках. Он работал над преобразованием облика своих студентов. Менял стереотипы и заставлял учеников углубляться в характер персонажа. Вел их от первого впечатления к вариантам трактовки. От имитации жизни к самой жизни. Из студентов, разбиравшихся в драме не лучше, чем свинья в апельсинах, он делал профессионалов, сознававших драматическую сторону повседневной жизни. Он учил их бороться с неприятием и провалами и не терять голову от успехов. И всегда повторять: «Это пойдет мне на пользу».
Итак, Дэниел никуда не поехал. А теперь его преподавательская карьера летит в тартарары, и театр полгода не платит денег. И вот каждое утро он заглядывает в свое будущее – туманное безвоздушное пространство, в котором присутствуют лишь жалкие рецензии, неблагодарные студенты, ответственность, гражданская совесть и, под занавес, некролог под заголовком «Никто». Он повис над бездной, и ноги уже едут по ее краю.
Дэниел вздохнул. Джасмин была совершенно другой. Жизнерадостной, уступчивой, терпеливой. Но со временем, чем больше она уступала, чем терпеливее себя вела, тем раздражительнее становился он сам. Нет, дело не в ней, говорил он себе. Виновато время, однообразие и работа без отдыха. Жизнь. Надо пытаться быть счастливым. Нет, в самом деле. У него есть любимая жена, напоминал он себе. Конечно, он любит ее. Она божественно готовит. Дочка у него – самая хорошенькая в классе. Он и сам – не пустое место. Разумеется, пара сотен долларов не помешала бы. Ну, и новая машина тоже. Дом побольше. Съездить бы куда-нибудь с размахом. Хорошо бы на Таити. Там пляж. И груди. Голые груди. Круглые коричневые груди.
Дэниел отложил ложку.
– Сегодня, наверно, задержусь.
Джасмин поглядела на него.
– Опять?
Он пожал плечами.
Джасмин отвела взгляд.
– Чего бы тебе хотелось на день рождения?
– Ничего. Ничего бы мне на мой день рождения не хотелось, – ответил он.
Но у Джасмин были свои планы. Она тайком заглянула в свои записи. Вычеркнула дайкири и вписала беллини. Добавила брускетту.[4] Да, и ай-оли![5] Еще свежий лосось и треска, артишоки, морковь, грибы и сладкий укроп. Это идея. Чего бы еще? Устриц? А почему бы, черт возьми, и нет? Очень даже поднимут настроение. Так, теперь основное блюдо… И тут она зашла в тупик. Ей хотелось приготовить Дэниелу на день рождения что-нибудь особенное. Нужно было придумать блюдо в его честь. Музыканты ведь преподносят в подарок свои арии, фуги и симфонии, вот и она должна изобрести какое-нибудь роскошное блюдо. Блюдо для короля. Что-нибудь мужественное и благородное. Может, говядину или баранину? Под потрясающим соусом. А к мясу картошка, грибы, лук. Ох, не старо ли это все? Конечно старо. Нужно что-то совершенно новое. Неделями она теребила свой блокнот, он совсем обветшал от постоянных вычеркиваний и поправок. Сначала она думала приготовить лапшу с говядиной по-азиатски или запечь макароны по-итальянски, но не слишком ли это прозаично для такого случая? Она надеялась, что если будет все время возвращаться к своим записям, то вдохновение придет. Но до сих пор озарение так и не снизошло, отсиживалось где-то за пределами сознания.
Джасмин собрала со стола тарелки, оставленные Дэниелом, и поставила их в раковину. В тот роковой день, когда она впервые увидела его в «Американском кафе», он ей не особенно понравился. Слишком худой. Костлявый, как отметила ее мать. Но вскоре Джасмин поняла, что у него душа толстяка. Вес его тела был обусловлен не расстройством психики, а наследственностью. Он, как и она, обожал поесть, и оба поедали пищу с плотоядным урчанием. Но для такого любителя поесть Дэниел, как ни странно, совершенно не умел готовить. Рис не мог сварить, не говоря уж о яйцах всмятку. Так что после короткого медового месяца, во время которого он таскал ее по французским кафе и за все платил сам, Джасмин начала для него готовить. С тех пор она по ресторанам больше не ходила.
– А чего ты ожидала, – говорила ей мать. – Парень-то безработный.
– Нет, – поправляла ее Джасмин, – он артист.
Как же часто ей приходилось это повторять!
Но то, чего ему не хватало в профессиональной деятельности, он с лихвой возмещал в другом. Через два дня после знакомства он привел ее в свою коммуналку, которую делил с двумя шоферами-марокканцами. Там он уселся на кровать и притянул Джасмин к себе. От него пахло лимоном. Он намеревался потрясти ее как мужчина, сделать ее счастливой.
– Мне хочется, чтобы тебе было приятно, – шептал он в ложбинку между ее влажными грудями.
Худющий, а какой сильный, выносливый. Когда все наконец произошло, он нежно ее поцеловал, выскользнул из постели и, просунув голову в дверь, громко позвал одного из дожидавшихся внизу марокканцев. Марокканец торопливо взбежал по ступеням. Джасмин оледенела от ужаса и натянула на себя простыню. Но оказалось, что тот принес два стакана холодной воды. Дэниел благодарно улыбнулся ему и протянул Джасмин запотевший стакан с плавающими в воде листиками мяты. Поглядывая на Джасмин сверху, он пил воду большими глотками и теребил завиток волос у пупка. Джасмин медленно опустошила стакан и в оцепенении откинулась на подушки. В комнате из мебели были только кровать, комод и сломанное кресло. Одежда Дэниела висела на вешалке в дальнем углу комнаты. Он забрал у нее стакан и поставил его на комод вместе со своим.
– Тебе удобно? – спросил он.
Джасмин улыбнулась и кивнула, подумывая, однако, о том, не лучше ли отправиться домой, чем остаться ночевать в доме, полном незнакомых мужчин. На всякий случай она поинтересовалась, что братья-марокканцы едят на завтрак. Она замерзла и потянулась к покрывалу, валявшемуся в ногах постели, но Дэниел перехватил ее руку и навалился сверху. Он смотрел в ее растерянные глаза и улыбался.
– В первый раз это была необходимость, – сказал он. – А теперь будет наслаждение.
Откинувшись назад, он достал покрывало, натянул его на голову и занялся исследованием ее тела.
Когда он закончил, Джасмин поняла, что отныне принадлежит ему с головы до ног. До этого она была пару раз влюблена, во всяком случае ей так казалось. Был у нее молодой француз, который, желая порадовать Джасмин, натирал свой пенис улиточным маслом, но по сравнению с восторгом сегодняшнего совокупления то была лишь мимолетная липкая ночь. Проснувшись утром в одной постели с Дэниелом, она была полна сил, каждая клеточка ее тела ликовала, будучи в состоянии полной боевой готовности. Она бы даже на убийство пошла, чтобы сохранить их союз. Дэниел теперь принадлежит ей, и никому она его не отдаст. Думая о нем, она употребляла те же самые эпитеты, что и для буйабеса[6] – необычайный, изысканный, непостижимый, дар господний.
После завтрака Дэниел, оскалившись перед зеркалом, изучал свои зубы, которыми очень гордился. Он старел, а зубы были как молодые. Тем не менее он старательно за ними ухаживал, с религиозным рвением шуровал в них специальной зубной нитью, четыре раза в год ходил к дантисту снимать камни и никогда не забывал чистить зубы после еды. Он был стоматологическим гигиенистом. И вот, три года назад он впервые в жизни жутко испугался. Врачиха долго глядела ему в рот и что-то бормотала, потом стянула с лица маску и уставилась ему прямо в глаза. Дэниел улыбнулся, ожидая комплимента в адрес своих зубов.
– С такими, как вы, тяжелее всего.
– Простите?
– У людей с хорошими зубами зубы выпадают раньше, чему других. Они самоуверенно считают, что волноваться не о чем, а зубов уже раз – и нет. Частенько с таким сталкивалась.
Дэниел, защищаясь, непроизвольно прикрыл рот рукой.
– А м-м-можно это как-то предотвратить?
– Не знаю, не знаю. От вас очень многое потребуется.
– Что именно?
– Выдержка.
– Э-э-э…
– Раз в день – нет, дважды в день вам придется проявлять выдержку. Готовы вы к этому?
– А что, так плохо дело?
– Да, так плохо.
– Ладно, говорите.
Она медленно поднесла к его носу коробку с зубными нитями.
– Вот, прошу любить и жаловать.
Дэниел отпрянул.
– О нет!
– О да. Хотите сохранить зубы – надо платить.
Натягивая в руках нить, как удавку, она приблизилась к Дэниелу. Лицо у него исказилось ужасом.
– Сейчас я вам покажу, как это делается.
Натерпевшись боли и залившись кровью, как недорезанная свинья, через пять минут Дэниел выбрался из кресла полностью обученным. Он притащил домой коробку дареных зубных нитей и копался в ней каждый день, приговаривая: «Девочки не клюют на беззубых мальчиков».
Сегодня утром, сжав свою ляжку, Дэниел с отвращением отметил, что ноги у него уже не такие крепкие, как во времена, когда он играл в футбол в колледже. Он продержался в одной и той же лиге и играл с упоением и успехом с тех пор, как закончил учебу, но два года назад пришлось уйти. Его тактично – разве это можно сделать тактично? – попросили уступить место молодому игроку. Это был самый грустный день в его жизни. Беседуя по телефону с капитаном команды, он притворно похохатывал, а потом положил трубку и вышел из дома. Джасмин окликнула его, но он, не останавливаясь, устремился к машине. По бульвару Мак-Артура он направился в Грейт-Фолс, собираясь либо прогуляться по любимым тропинкам, либо засесть в баре. Сначала выбрал прогулку, но потом увидел, что к пяти часам домой все равно не успевает, и свернул на стоянку у Хехт. Там, в кафе «Гулиган», он взял себе огромный бокал коктейля «Маргарита». После третьего бокала на глаза навернулись слезы. Он ретировался на стоянку и, шмыгая носом, как мальчишка, залез в машину.
Ввалившись в дом, он не услышал от Джасмин ни слова упрека. Она была само сочувствие – изобразила радостное удивление и весь остаток вечера вела себя как вышколенная гейша. Она лишь накормила его, считая, что это – единственное, что сможет ему помочь. Джасмин помчалась в безумно дорогой магазин деликатесов на Саттон Плейс,[7] вернулась с двумя полными сумками продуктов и принялась за готовку. Пока он смотрел по телевизору старый фильм Трюффо и пил ледяное «Роз д'Анжу», она подносила ему сырные тартинки и тосты с оливками. Не успел он смахнуть крошки со рта, как она появилась вновь – на сей раз с вареным лососем и рисовым салатом, а на десерт подала два шарика ванильного мороженого, обильно политого «Амаретто». Дэниел забрасывал пищу в рот, не отрываясь от экрана телевизора. Покончив с ужином, он почувствовал себя вконец отяжелевшим и совершенно пьяным. Но грусть не ушла, хуже того – усилилась.
Джасмин стояла возле его кресла, уперев руки в боки.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– О том, какую абсурдную жизнь я веду.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Все происходит так быстро, правда? Думаешь, что все еще только начинается, а оно уже кончилось.
– Люди теперь живут гораздо дольше…
– И свиньи тоже, но их забивают на мясо все в том же возрасте.
– Мне ты не кажешься старым.
– Потому что мы одного возраста.
– В каком смысле?
– В том, что нам с тобой по сорок лет.
– Еще нет.
– Будет. В этом году. Старые мы. И выглядим уже не так, как десять лет назад. И ведем себя иначе. Ты, конечно, можешь сказать, что мы ведем себя сообразно возрасту. Мне просто странно, вот и все.
– А что, я старо выгляжу?
– Ты выглядишь на свой возраст.
Глаза Джасмин похолодели. Она собрала тарелки и ушла на кухню. Слушая, как она гремит посудой, Дэниел улыбнулся впервые с момента телефонного разговора. Ему не грозит пройти остаток пути в одиночестве. Он прихватит ее с собой.
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.