Книга Трон и плаха леди Джейн онлайн - страница 4

Леди Джейн Грей

Брэдгейт-холл, октябрь 1541 года.

Мне сегодня четыре года. Миссис Эллен будит меня в шесть часов и велит читать молитвы. Я становлюсь на колени на свою скамеечку и прошу Бога сделать меня послушным и добродетельным ребенком и благословить моих родителей, но сама в это время думаю, что будет днем и что милорд и миледи для меня приготовили. Теперь я большая взрослая девочка, и мне положено есть с ними за высоким столом в большом зале, как всем взрослым. Это очень страшно, потому что нужно помнить так много разных правил хорошего тона, а я обязательно некоторые забуду, и матушка на меня разгневается. Она часто на меня сердится, хотя я изо всех сил стараюсь быть хорошей девочкой, и миссис Эллен уже сто раз мне повторяла, что можно делать, а чего нельзя. За столом нельзя говорить, если только кто-нибудь не заговорит со мной. Нельзя зевать, рыгать, ковырять в носу, вытирать пальцы о скатерть или – что хуже всего – пукать. И перво-наперво я должна помнить, что каждая трапеза – это как Тайная вечеря, так что нужно есть с такими божественными манерами, как будто я сижу в обществе самого Господа нашего.

Все это еще можно запомнить, но есть ведь и многое другое. За столом подают много блюд, но ребенку нельзя впадать в грех чревоугодия и выбирать больше двух-трех за один раз. Жирная пища, говорит миссис Эллен, слишком горячит кровь. И если вдруг у меня заболит живот, я должна сидеть тихо на своем месте и не хныкать.

Я все вертелась во время молитвы, а сейчас не могу завтракать от волнения, так что миссис Эллен, которая возится с Кэтрин, говорит мне, чтобы я заканчивала, потому что пора готовиться к моему празднику. Я стою смирно, вытянув руки, пока она надевает на меня много-много красивой одежды – я бы сказала, слишком много для столь жаркого дня.

– Таков обычай, Джейн. Ты должна быть одета как полагается, когда ты вместе с родителями. За столом у них будут гости, и нужно быть одетой согласно твоему положению. Леди не жалуется, даже если ей жарко и неудобно.

Прежде всего, миссис Эллен облачает меня в батистовую рубашку с длинными рукавами и манжетами, шитыми золотом. Затем она заставляет меня сделать вдох и зашнуровывает жесткий, узкий корсаж, который впивается мне в живот. Следом идет нижняя юбка из гладкого кремового шелка, а поверх – зеленое бархатное платье с тугим лифом, низкой и широкой квадратной горловиной, большой широкой юбкой, открытой спереди, и длинным шлейфом. Оттого что у него широкие дутые рукава, мне приходится расставить руки, когда миссис Эллен надевает мне меховые нарукавники. Затем она застегивает у меня на талии украшенный драгоценностями пояс, к которому подвешен молитвенник. Расчесав мои длинные волосы, она заплетает их в косы и укладывает на затылке в узел. Потом она надевает мне на голову атласный чепец с накидкой из серебряной парчи, а сверху круглый французский капор с черной вуалью. И напоследок – драгоценности: цепочка жемчуга на шею, подходящая к россыпи жемчужин на платье, брошка на грудь и три кольца.

Смотрюсь в зеркало. Я одета совершенно так же, как моя матушка или другая важная дама, и похожа на маленькую женщину. Потом я с некоторым страхом вспоминаю, что и вести себя должна в соответствии со своим видом. В тесном тяжелом платье это будет нетрудно, но я едва могу двигаться. Я не смогла бы в нем бегать, и придется следить за тем, чтобы не споткнуться, наступив себе на шлейф. А чтобы капор не съезжал с затылка, придется высоко задирать подбородок.

Матушка сама выбрала для меня этот наряд. Она сказала, что хочет, чтобы я блистала и чтобы показывала наш дом с лучшей стороны. Я не совсем понимаю, что она имела в виду, но постараюсь. Хотя мне вовсе не нравится эта тяжелая жаркая одежда, жаль, что без нее нельзя обойтись. Как же я буду есть, когда и дышать-то почти невозможно? Как я буду есть, когда я так волнуюсь из-за того, что пойду обедать в большой зал. Какая жалость, что я не могу в своем простом платье и платке носиться по яблоневому саду вместе с Мег, дочкой повара!

Мег смотрит, как меня наряжают.

– Ты красивая, Джейн, – говорит она.

– Мне неудобно, – жалуюсь я.

Жаль, что я не Мег. Ей можно не учить уроков, а вместо того бегать на свободе с распущенными волосами среди полей, красть яблоки в саду и плескаться в ручье. А меня вечно заставляют вести себя, как подобает юной леди. Мег такая счастливица. Мать может отлупить ее, когда она не слушается, но зато потом всегда ее тискает и дарит гостинцы – свежие теплые плюшки или красивые ленточки, а один раз – хорошенького котеночка. Жаль, что моя матушка не такая.

– Что за прелесть это платье, – восхищается Мег. Я догадываюсь, что ей хотелось бы быть на моем месте, а мне хочется сказать ей, что завидовать здесь нечему.

– Ну, теперь беги, Мег, – обращается к ней миссис Эллен. – Ах да, и захвати на кухню вот эти тарелки, будь добра.

Мег уходит, унося тарелки.

Миссис Эллен оглядывает меня со всех сторон. Я не знаю, довольна ли она тем, что видит, или нет.

– Ну, теперь ты готова явиться в свет и пред собственной матушкой, – говорит она мне и ведет меня и Кэтрин вниз поздороваться с родителями.

Мы делаем так каждое утро, но мне не всегда это нравится, потому что иногда матушка бранит меня за сделанное или несделанное. Чаще всего она придирается по мелочам: заметив выбившуюся прядь волос или грязь под ногтями, она больно меня щиплет или шлепает и отчитывает миссис Эллен за то, что та меня распустила.

Иногда наши родители готовятся к выезду на охоту или к встрече важных гостей и не хотят, чтобы я или Кэтрин мешались под ногами. В их спальне воняет псиной, потому что собаки всегда ходят за ними по пятам. Обидно, что я терпеть не могу этот тошнотворный кислый запах, потому что люблю саму комнату, с веселым блеском огня в огромном камине, яркими шторами, полированной мебелью и портретами моей родни, которые меня приводят в восторг, особенно один – портрет моего внучатого дяди, писанный с него, когда он был молодым и красивым принцем.

Мы делаем реверанс и стоим, опустив головы, ожидая родительского благословения.

– Доброе утро, – говорит миледи.

– Доблое утло, – пищит Кэтрин своим детским голоском и тянет к ней пухлые ручки.

– Не сейчас, детка, – улыбается миледи. – Стой смирно, как хорошая девочка.

– Доброе утро, милорд, миледи, – говорю я, стараясь не выдать своего страха перед матушкой и пристально на нее глядя. Она красивая женщина с каштановыми в рыжину волосами и белой кожей, и сегодня на ней платье и капор, как у меня, только темно-зеленого бархата с жемчужной оторочкой, и маленький молитвенник на поясе украшен драгоценными камнями. В своем богатом наряде она похожа на королеву – на снежную королеву, холодную и далекую.

– Джейн. – Ее голос отдает стужей. В нем, как обычно, звучит нота упрека. – Подойди.

Строго оглядев меня сверху донизу, она кивает миссис Эллен и говорит:

– Хорошо.

К Кэтрин миледи добрее. Она целует ее в голову, треплет пушистые светлые кудряшки и поддерживает ее, пока та, хихикая, переваливается по ковру. Кэтрин не бывает ни в чем виновата. Мне же вечно достается.

Но сегодня матушка милостива ко мне, и мой страх почти проходит, когда она подзывает меня к себе и дает большую книгу в красном кожаном переплете. Раскрыв ее, я вижу, что она полна ярких картинок, многие из которых сияют позолотой.

– Здесь рассказы и молитвы из Библии, для твоего образования, – говорит батюшка, но я не очень понимаю, что это значит. – Когда-то эта книга принадлежала твоей бабушке, и я надеюсь, Джейн, что вскоре ты сама сможешь читать по-латыни.

– Благодарю вас, миледи, благодарю вас, сэр, – говорю я так вежливо, как только умею. Я взволнована их необычайной добротой и их подарком. В доме не так уж много книг, и я никогда не видела таких чудесных картинок, так что мне не терпится поскорее все их рассмотреть и насочинять по ним своих собственных рассказов. Еще я сильнее прежнего хочу побыстрее научиться читать, чтобы узнать, что же такое настоящие рассказы.

Пора возвращаться в детскую. Матушка отпускает меня.

– Смотри же, веди себя прилично за столом во время обеда, – напутствует она.

– Да, сударыня, – отвечаю я. Я возвращаюсь наверх, прижимая к себе мой бесценный подарок.

Без десяти одиннадцать миссис Эллен велит мне мыть руки и приводить себя в порядок. Потом мы с ней снова спускаемся по главной лестнице в холл, где слуга провожает меня к моему месту за высоким столом на помосте, у нижнего конца, куда сажают детей. Я стою за спинкой стула, пока мои родители усаживаются на своих высоких резных креслах. Затем усаживается все общество, и наш домашний капеллан читает по-латыни молитву.

Передо мной находится большое плоское серебряное блюдо, нож и вилка (с которыми я уже научилась управляться), бокал тонкого стекла из земли, называемой Венеция, маленькая солонка и салфетка, в которую завернута небольшая французская булка. По скатерти разбросаны свежие душистые травы и цветы и расставлены серебряные чаши для мытья рук. Слуга, развернув салфетку, целует ее и раскладывает у меня на коленях. То же самое он проделывает и для старого лорда, нашего соседа, который сидит рядом со мной. По другую сторону сидит миссис Зуш – она смотрит на меня с доброй улыбкой, но ничего не говорит. Многие из людей в зале, кажется, и не заметили моего присутствия.

Вдруг раздаются фанфары, и вносят первые блюда. Тут много кушаний, которые и пахнут и выглядят очень соблазнительно, – мы в детской никогда таких не едим, у нас всегда простая пища. Я выбираю себе очень вкусную жареную свинину, запеченную с пряностями, с начинкой из изюма и сливок, а в следующую перемену блюд прошу кусочек сазана и фиговый пирог. Пока я уплетаю за обе щеки, лакей все наполняет мой кубок вином, которое я не привыкла пить без воды, но так как я пересолила еду, меня мучит жажда, и я пью вино большими глотками. Вскоре у меня начинает кружиться голова и хочется по-маленькому.

Некому прийти мне на помощь. Все болтают и едят, и шум стоит такой, что им приходится кричать, чтобы расслышать друг друга. Миссис Эллен нигде не видно.

Что же мне делать? Меня охватывает паника. Что будет, если я поднимусь и пойду в уборную? Никто пока не вставал из-за стола. Прилично ли это? Крепко сжимая ноги, я в упор гляжу на миссис Зуш, но она лишь снова улыбается мне и отворачивается.

Я больше не могу терпеть. Я чуть не плачу. Какой будет ужас, если я обмочусь на людях. Мне жутко представить этот стыд и позор и наказание, которое затем последует.

Внезапно все общество встает на ноги. Я вздрагиваю. Что случилось? От удивления забыв о своем неудобстве, я слезаю со стула и тоже встаю, хотя моя голова едва виднеется над столом. В зал входит длинная процессия лакеев, несущих на широком золотом блюде огромный, ароматный, источающий пар, окутанный паром окорок. Пожилой джентльмен рядом со мной, заметив мое изумление, наклоняется ко мне:

– Это говяжье филе! Знаменитейшее из английских мясных блюд. Мы всегда приветствуем его стоя. Такова старинная традиция.

У меня чувство, что я сейчас лопну. Но вдруг меня осеняет. Расставив ноги под своими тяжелыми юбками, я как можно тише и медленнее облегчаюсь в осоку, которой посыпан пол. Затем сажусь, в надежде, что никто не заметит лужу, которую скрывают мои юбки. Или, если заметят, я молю Бога, чтобы подумали на одну из собак, которых в зале полно. Они выпрашивают объедки или просто валяются под столами.

Я испытываю огромное облегчение, наконец-то можно расслабиться, и мое бесчестие, кажется, прошло незамеченным. Я поедаю тушенные в красном вине груши и щиплю пирог с марципаном. Распорядитель велит унести тарелки и подавать пряное вино, называемое ипокрас, с вафлями. С трудом одолеваю последнее блюдо. Голова кружится, когда я встаю для молитвы. Меня зовет матушка.

Нетвердой походкой пробираюсь к ней позади гостей и делаю реверанс, моля Бога, чтобы она не заметила моих горящих щек и не обнаружила моего проступка.

– Ты можешь идти, Джейн, – говорит она. – Миссис Эллен поведет тебя на прогулку в парк, а затем садись за вышивание до ужина. Перед сном ты должна еще поучить танцевальные па.

– Да, сударыня, – шепчу я, снова приседая в реверансе. Но теперь я чувствую ужасный, предательский запах, исходящий из-под моих юбок и шлейфа. Она тоже это чувствует и хмурится. Быстро нагнувшись, она щупает бархат, а затем подносит руку к носу. Я опускаю голову от стыда. Я не смею взглянуть на миледи. Я знаю, что она в ярости.

Миссис Эллен маячит где-то позади. Гости за веселой болтовней и не подозревают, что происходит. Матушка зовет няню.

– Возьмите этого ребенка, вымойте и переоденьте, – очень тихо велит она, – затем приведите ее ко мне в большой кабинет, где я научу ее хорошим манерам.

Миссис Эллен берет меня за руку. Я иду с ней наверх и там ударяюсь в слезы. Пока она меня переодевает, я рассказываю ей, что случилось.

– Неужели ты не догадалась потихоньку выйти? – возмущается моя няня.

– Я думала, мне за это попадет, – хнычу я.

– Теперь тебе попадет гораздо больше. Да и мне с тобой заодно. Ну вот, ты готова. Что ж, идем, чему быть, того не миновать.

В большом кабинете нас ожидает матушка, прямая, хмурая и грозная.

– К счастью, Джейн, твой позор прошел незамеченным для гостей, – холодно сообщает она мне. – Но такая большая девочка, как ты, должна думать головой. Почему ты не спросила разрешения выйти?

Конечно, где же матушке понять, что я так ее боюсь, что готова стерпеть все, лишь бы не прогневать ее. А она забыла, что сегодня мой день рождения и что я первый раз обедала за большим столом. Все, что ей важно, – так это чтобы я думала головой.

– Ты очень дурно себя вела, – говорит она, – и мой долг – наказать тебя за такое поведение.

Я стою перед ней и дрожу. Миссис Эллен – у меня за спиной.

– Приготовьте ее, – приказывает миледи, беря свой охотничий хлыст.

Миссис Эллен с несчастным видом подводит меня к скамье, укладывает поперек и поднимает мне юбки.

– Джейн, ты вела себя недостойно, – говорит матушка, – я просто потрясена тем, что юная леди твоего возраста совершила такой поступок в обществе. Надеюсь, что на будущее ты хорошо запомнишь, как следует держать себя в соответствии с твоим положением. Я верю, что это послужит для укрепления твоей памяти.

Слышу, как хлыст рассекает воздух, и затем чувствую, как он впивается в нежную плоть моих ягодиц. Я закусываю губу, изо всех сил стараясь не заплакать, зная, что это почему-то доставит матушке удовольствие. Но когда я вздрагиваю под четвертым ударом, слезы брызжут сквозь мои зажмуренные веки, и я против своей воли реву.

– Встань, – приказывает матушка. – Оправь платье. Ну, что ты должна сказать?

– Я виновата, сударыня, – всхлипываю я. – Пожалуйста, простите меня.

– Молись Господу о прощении, – отвечает она. – А теперь иди.

Брэдгейт-холл, февраль 1542 года.

Случилось что-то ужасное. Я знаю это, потому что вся прислуга приглушенно перешептывается. Но стоит мне появиться, как они замолкают, и я догадываюсь, что речь шла о чем-то неприятном.

Вскоре я узнаю, в чем дело. Я повторяю алфавит для миссис Эллен, когда в детскую входит матушка. Сделав реверанс, мы остаемся стоять, пока миледи усаживается в кресло с высокой спинкой у камина. Кэтрин ползает по комнате, лепеча что-то и в счастливом неведении не чувствуя сгустившегося в воздухе напряжения.

– Вы уже наверняка слышали о королеве, – обращается миледи к миссис Эллен, – но есть свежие новости, и ребенку тоже будет полезно послушать: судьба королевы – пример того, что бывает с женщиной, отвергшей добродетель. Джейн в любом случае должна это узнать, раньше или позже.

Миссис Эллен глядит на меня с удрученным видом. Я понимаю, что она уже кое-что знает о том, что говорит матушка. Я боюсь услышать что-нибудь ужасное. У окна Кэтрин с гуканьем тянется к тряпичному мячику на подоконнике, уйдя в свой младенческий мирок.

– Вокруг развелось много сплетен, и слухи множатся с каждым днем, – начинает матушка, – но позвольте мне изложить вам правду, как я услышала ее от милорда. В ноябре прошлого года, когда его величество и королева Екатерина вернулись из поездки на север, недоброжелатели выдвинули против нее обвинения в неблаговидном поведении. Было произведено расследование, которое, к несчастью, их подтвердило. Оказалось, что ее величество была совращена учителем музыки еще до достижения ею двенадцати лет и что позже она жила со своим кузеном, Фрэнсисом Дирэмом, как будто бы была его женой. Все это происходило, когда она воспитывалась в доме ее бабушки, герцогини Норфолкской. Очевидно, слуги дали против нее показания. Они видели ее голой в постели с Дирэмом в спальне у горничных.

Я в изумлении. Что такое «совращена»? И зачем королеве понадобилось ложиться голой в постель со своим кузеном? Как неприлично с ее стороны! Не удивительно, что теперь у нее неприятности.

Матушка глядит на меня, нахмурясь.

– Запоминай, Джейн. Этот урок ты должна выучить наизусть. Тебе уже четыре года, пора понимать. И мало того, что королева была недостойна его величества, она продолжала вести бесчестную жизнь после того, как стала женой короля, сделав Дирэма своим личным секретарем. Затем, очевидно, наигравшись им, она вступила в тайную связь с Томасом Калпепером, постельничим его величества. Его величество очень любил Томаса, отчего его поведение выглядит еще более отвратительным. При помощи этой противной леди Рочфорд – вы помните, жены Джорджа Болейна, которая свидетельствовала, что ее муж грешил со своей сестрой, королевой Анной, – королева устраивала по ночам свидания с Калпепером прямо у себя в спальне, и даже во время поездок. Однажды, когда король пришел к дверям ее спальни, чтобы лечь в постель со своей женой, он должен был ждать, пока Дирэм скроется по черной лестнице. В другой раз леди Рочфорд стояла на часах, пока королева принимала Калпепера в своей уборной.

В уборной? Я потрясена. Теперь я совершенно точно знаю, что королева – очень дурная женщина, заслуживающая наказания. Я бы никому не позволила войти ко мне в уборную, пока я там нахожусь. Какой ужас!

– Какое безнравственное поведение, миледи, – бормочет миссис Эллен. – Это неслыханно, так опозорить его королевское величество!

– Вот именно, – угрюмо вторит матушка. – Когда советники сообщили его величеству, что обвинения подтвердились, он разрыдался перед ними и стал призывать меч на голову той, которую так нежно любил. Милорд был при нем и написал, что это было зрелище, достойное жалости, – наблюдать, как мужество изменило королю. В результате королеву посадили под арест в Хэмптон-корт. Она была в ужасном состоянии, стонала и плакала и один раз вырвалась у своих стражей и побежала в часовню, где король стоял мессу, в надежде смягчить его сердце личной просьбой. Она, наверное, думала, что ее чары спасут ее. Но ее поймали и, визжащую, потащили обратно, не дав приблизиться к нему.

– Она совсем юная, – замечает миссис Эллен.

– Да, – соглашается миледи, – едва семнадцать. Но достаточно взрослая, чтобы отличать дурное от хорошего.

– И все-таки, сударыня, говорят, ее никогда не учили достойному поведению. Я слышала, что ее бабушка пренебрегала ее воспитанием, а теперь вы говорите, что ее совратил учитель музыки, когда она была совсем ребенком. Да, она совершила серьезный проступок, но неужели некому ее пожалеть? Бедняжка, должно быть, вне себя от горя, помня ужасную судьбу, что постигла ее кузину, Анну Болейн.

Я и раньше слышала это имя – Анна Болейн, но его произносили только шепотом по углам, так что я не знаю, кто она и что такого ужасного с ней случилось. Мне бы хотелось вмешаться и спросить, но я не смею, потому что боюсь окрика – или еще чего похуже – от матушки.

– Разумеется, она помнит, – говорит миледи, – и оттого-то так буянила и рыдала на допросах. Она, конечно, все отрицала, но показаний свидетелей, принесенных под присягой, было достаточно, чтобы опровергнуть ее ложь.

– Ее пытали? – грустно спрашивает миссис Эллен.

– Нет. Король отослал ее в Сайонское аббатство, где она оставалась все Рождество.

– Я слышала об этом, – кивает миссис Эллен. – Она до сих пор там?

– Нет. – Миледи выдерживает паузу. – Неделю назад парламент издал акт, объявляющий ее изменницей, и постановил лишить ее жизни, всех ее титулов и владений. В прошлую пятницу, несмотря на отчаянное сопротивление, ее доставили на лодке в Тауэр, и там в понедельник палач отрубил ей голову.

У меня перехватывает дух. Это ужасно, ужасно, хуже, чем в самом страшном сне. Палач отрубил ей голову. Как? За что? Она была очень дурная, но не настолько ведь, чтобы рубить ей голову. Меня тошнит. Наверное, было много крови. Я ненавижу кровь. Когда я порезала палец, кровь так и хлестала и было больно. Когда тебе отрубают голову, то это, должно быть, больнее в сто раз. Гораздо больнее, чем когда порежешь палец. Значит, должно быть гораздо больше крови. А что бывает, когда тебе отрубают голову? Ты умираешь, вот что.

Представляя себе все это, я дрожу от страха. Еще я плачу, сама не замечая как. Миссис Эллен, с побелевшим лицом, опускается рядом со мной на колени и крепко прижимает меня к себе. Потом поднимает глаза на матушку:

– Она еще мала, чтобы понять, миледи! Для нее это слишком!

Моя матушка стоит и смотрит, как я всхлипываю. В ней нет ни капли жалости, когда она стоит вот так, в роскошном, отороченном мехом платье и украшенном бриллиантами капоре. Она разгневана тем оскорблением, которое королева нанесла ее крови.

– Джейн, – строго произносит она, – ты родилась в семье, родственной королевскому дому. Люди нашего круга ведут публичную жизнь. Мы обладаем властью, положением, состоянием, но мы также имеем долг и обязанности и, как женщины этой семьи, должны быть безупречны. Если аристократка или королева грешит, подобно королеве Екатерине, она подвергает опасности наследство своего мужа, его титулы, земли и богатства. В данном случае сама королевская династия была под угрозой, ибо, если бы королева родила ребенка одному из этих изменников, она могла бы легко выдать его за ребенка короля, и тогда безродный ублюдок сел бы на английский престол. Жена обязана хранить верность мужу, адюльтер для аристократки является тяжким преступлением и справедливо наказуем смертью. Таков закон.

Я не знаю, что такое «адюльтер», но знаю, что такое «смерть». Едва я подросла, я стала интересоваться, для чего в церкви сделаны склепы, и мне объяснили. Капеллан рассказал мне, что когда Бог решает, что время жизни людей на земле истекло, Он призывает их предстать перед своим престолом в Судный день. Если они были праведные, Он посылает их в рай, где они могут жить вечно и счастливо, с Господом нашим Иисусом, Блаженной Девой Марией, среди святых и ангелов. Но если они были грешники, то Он посылает их в ад, на муки вечные. Капеллан рассказал мне, что ожидает грешников в аду, и я знаю – это правда, потому что в одной церкви в Лестере есть ужасная картина на стене, куда я даже не смею взглянуть, чтобы не видеть жестоких дьяволов, разрывающих плоть грешников своими вилами. Миссис Эллен говорит, я не должна думать об этой картине, ведь я не такая уж великая грешница, чтобы заслуживать вечного проклятия. И если я буду хорошо себя вести, и молиться, и соблюдать заповеди, и получать отпущение грехов, то попаду прямиком в рай.

Миссис Эллен говорила мне, что большинство людей умирают от болезни или старости или от несчастного случая, как Сэм-кровельщик, который упал с лестницы и свернул себе шею. Она рассказывала, что храбрые солдаты погибают на войне и что для многих людей умереть – все равно что заснуть, но, конечно, никого нельзя убивать намеренно, отрубая голову, особенно если он ничем этого не заслужил.

Наш король, мой внучатый дядя, приказал казнить королеву. Короли могут делать что только им вздумается – я знаю. Еще меня учили, что короли стоят выше прочих людей и им нужно повиноваться. Я никогда не встречала короля, но слышала о нем много разных историй и видела его портрет, который висит в большом зале. Он, большой мужчина, гигант в роскошных одеяниях, пузатый и рыжебородый, стоит, положив руку на бедро и расставив ноги. Вид у него пугающий, на лице страшная гримаса. По-моему, он похож на людоеда. Может быть, он и есть людоед. Он велел отрубить королеве голову. Но может быть, он сейчас грустит и жалеет об этом.

Теперь мне становится немного легче, хотя есть еще много вопросов, потому что я многого не понимаю. Но матушка уже собралась уходить.

– Дальнейшие разъяснения для ребенка я оставляю на ваше усмотрение, – обращается она к миссис Эллен, задерживаясь в дверях, – но ради бога, пусть держит язык за зубами. Если она когда-либо поедет ко двору, она не должна опозорить нас своей болтовней.

После ее ухода миссис Эллен принимается наводить порядок, убирая мои игрушки перед ужином. Мы с Кэтрин сидим на полу, и я помогаю ей одевать тряпичную куклу, а сама все думаю об ужасной смерти королевы.

– Давай уложим Полли в кровать, – пыхтит Кэтрин, встает и ковыляет к маленькой колыбели в углу. Она бережно укладывает куклу и укрывает ее, очень плотно.

– Не с головой. – Я через силу улыбаюсь. – Она не сможет дышать.

– Тебе пора спать, Кэтрин, – говорит миссис Эллен.

Горничная тащит протестующую Кэтрин наверх.

Миссис Эллен закрывает сундук с игрушками, разглаживает передник, садится в свое кресло у камина и берется за штопку.

– Ты не должна слишком много думать о том, что произошло с королевой, Джейн, – говорит она мне.

– Это ужасно, – отвечаю я.

– Ужасно, но, я бы сказала, необходимо. Она была очень глупая и очень дурная. Ей следовало наперед знать, как это опасно.

– Но чем она провинилась?

Миссис Эллен складывает крохотную рубашку Кэтрин, где дырка теперь совсем не видна. Она делает такие мелкие стежки, что они едва различимы.

– Поди сюда, дитя, стань рядом, – зовет она, и я подхожу, кладу ладони на мягкую ткань ее фартука.

– Миссис Эллен, как королеве отрубили голову? – Мне не терпится узнать, но в то же время страшно услышать ответ.

– Топором, Джейн.

– Таким, как Пекинс рубит дрова?

– Таким, но больше и острее.

– Ей было больно?

– Думаю, она ничего не почувствовала. Это очень быстрая смерть.

Я замолкаю. Мне хочется еще кое о чем спросить, но я знаю, что это неприлично – говорить о голых людях.

– А почему королева лежала в постели со своим кузеном? – наконец решаюсь я.

– Наверное, потому, что она считала себя его женой. Женатым людям можно спать в одной постели.

– Но она же была женой короля. Разве можно быть женой двоих мужчин сразу?

– Нет. Но говорят, будто Дирэм признался, что она прилюдно пообещала стать его женой, так что все считали, что это все равно что жена. Королева все отрицала, но она наверняка лгала, потому что люди слышали, как Дирэм звал ее «жена», а она его – «муж».

И все же мне кое-что непонятно.

– Но почему они легли вместе в постель? – Я чувствую, как мои щеки краснеют. – И совсем без одежды?

Миссис Эллен отвечает не сразу. Немного подумав, она говорит:

– Понимаешь, детка, Господь повелел, чтобы мужчины и женщины женились, чтобы иметь детей. Грешно иметь детей не в браке, потому что брак был устроен Господом, чтобы дети рождались и воспитывались по-божески, отцом и матерью. Это понятно?

Я киваю.

– Хорошо. Святое Писание учит, что Бог создал различия между мужчиной и женщиной. У них разные тела. Муж сеет семена из своего тела внутри у жены. Внутри маленького семечка живет маленький человечек, который растет в чреве своей матери, то есть у нее в животе. Там он остается девять месяцев, прежде чем родится. Ну а чтобы посеять это семечко, муж и жена должны раздеться, иначе это будет трудно.

– И как им не противно? – изумляюсь я, чувствуя, что лицо у меня пылает.

– Вовсе нет. По воле Господа, это даже приятно, хотя Он не велел делать этого вне законного брака. Ну вот, а королева изменила королю, поскольку принимала семя от других мужчин. Она совершила ужасное преступление. Она подвергла опасности королевскую династию. Это государственная измена, и наказанием всегда служит смерть.

Я кое-то припоминаю.

– Анне Болейн тоже отрубили голову?

– Помилуй Господи, что за память, – восклицает миссис Эллен. – Да, отрубили, детка, и по той же самой причине, но об этом нельзя говорить. Это было очень тяжело, большое горе для его величества и твоих родителей.

– Но кто была эта Анна Болейн?

– Она была второй женой короля, матерью леди Елизаветы, твоей кузины.

Я много слышала о моей кузине Елизавете. Она старше меня на четыре года, живет в собственном дворце с целой армией прислуги и редко бывает при дворе, потому что все время занята учением. Необычайно умная девочка, по словам моей матушки.

Миссис Эллен треплет меня по руке.

– Я слышала, что сначала он даже видеть ее не мог. Ей было только два года, когда не стало ее матери, и она осталась на попечении гувернантки. Когда она выросла из своей одежды, не было денег, чтобы купить новую, а канцлер Кромвель не хотел беспокоить короля. Но королева Джейн сжалилась над бедной сироткой и приняла ее обратно ко двору, и другие ее мачехи тоже по-доброму к ней относились, а также леди Мария, дочь короля от первой жены, королевы Екатерины. Теперь леди Елизавету всякий раз хорошо принимают при дворе. Говорят, что она никогда не упоминает о своей матери. Наверное, это и к лучшему. И она обожает своего отца, короля. Однако, Джейн, ты должна помнить, что об этих вещах нельзя болтать за стенами этой комнаты, понимаешь?

– Я понимаю вас, миссис Эллен, – серьезно отвечаю я.

В предрассветный час я просыпаюсь с криком, и встрепанная со сна миссис Эллен влетает ко мне со свечой в руках.

– Ну-ну, – шепчет она, баюкая меня в объятьях. – Это просто страшный сон.

Это и правда был очень страшный сон. Он был так похож на явь, что я проснулась, ожидая увидеть, как обезглавленная королева, вся в крови из раны на шее, слепо спотыкаясь, входит в мою дверь.