Книга Казанова исправляется онлайн

«Я не раскаиваюсь.»

Казанова в 73 года.

Предисловие

Джакомо Казанова, автор и герой всемирно известных воспоминаний, так же загадочен и глубоко комичен, как и его сладострастные любовные приключения и вся его чудесная жизнь.

Фигура Казановы сегодня соединяет в себе как Казанову-человека, много пожившего и много любившего, так и некую выдуманную фигуру, ставшую одним из типажей человечества. Он юморист – и одновременно персонаж юмориста. Он самый радостный авантюрист восемнадцатого века, сенсационный бестселлер века девятнадцатого, ставший типическим представителем человечества в веке двадцатом.

Почти все сказанное этим курьезным человеком было потом оспорено. Редок человек, так безудержно рассказывающий о своей жизни то, что другие пытаются боязливо спрятать. Однако некоторые критики называли его самым бесстыдным лжецом мировой литературы.

Его существование отрицали. Его воспоминания объявляли наглой фальшивкой. Парижский библиофил уверял, что распознал в мемуарах Казановы руку Стендаля, писателя с сотней псевдонимов.

Зато немецкий гелертер написал два толстенных тома, чтобы доказать, что мемуары Казановы являются весьма достоверным историческим источником восемнадцатого столетия. Дюжины исследователей в дюжине стран перепахали громадные библиотеки и архивы, донесения послов Венеции и протоколы полицейских участков в полусотне городов Европы, чтобы подтвердить наконец, что Казанова сотни раз говорил правду, лишь случайно путая дату или место, слегка сдвигая во времени исторические события, там немного опуская, здесь немного добавляя и, в частности, по соображениям важным только для педантов, он не мог иметь связи с дочерью амстердамского банкира Хопе, т.к. у своенравного банкира вообще не было дочери, а только сын…

Был ли этот идол женщин по крайней мере красивым мужчиной? По суждению своего остроумного друга Шарля де Линя «он был бы очень хорош, если б не был так безобразен». Но был ли Казанова в самом деле величайшим соблазнителем всех времен? За сорок лет, описанных в воспоминаниях, Казанова называет имена всего ста шестнадцати возлюбленных. Это дает в среднем по три возлюбленные в год – для холостяка, непрестанно разъезжающего по Европе, знающего тысячи и знаемого тысячам людей всех классов и национальностей, сознающего себя рожденным для прекрасного пола.

Кроме того, из его рассказов получается, что увлекать многих женщин ему удавалось лишь с очень большими усилиями, что он малоразборчив и не содрогнется ни перед каким возрастом, положением и приносимыми жертвами, что многих женщин он подкупил деньгами, подарками или благодеяниями, многих завоевал счастливым случаем, многих других взял дерзкими уловками или искусством осады, а некоторых соблазнил изощренно-точными психологическими уловками.

Что делает его прототипом всех соблазнителей? Техника? Страстность? Жеребчик в штанах (как сказал Барби д'Орвиль)? Был ли он энциклопедистом чувственной любви? Сексуальным атлетом? Были ли уловки и хитрости его техники соблазнения столь неотразимы? Была ли это напряженность, с которой он проводил, а потом и описывал свои реальные и мнимые соблазнения? Или у него были совершенно новые идеи в той области, где неустанный исследовательский дух человечества так плачевно пасует?

В одном из введений к воспоминаниям, в апологии двенадцатитомной апологии, он объявляет, что писал мемуары не для славы, а как сатиру на самого себя. Несмотря на пылающую чувственность, его нельзя назвать чувственным человеком, так как из-за чувственных удовольствий (которые, тем не менее, были главным делом его жизни) он не забывал свои обязанности, когда они у него были. Он был неутомимым любителем, но не профессиональным любовником или соблазнителем.

Он не так экстравагантен, как Сафо или некоторые друзья Сократа. Его методы не столь ударны, как у маркиза де Сада. Он менее утончен, чем Шодерло де Лакло в романе «Опасные связи». Несмотря на мгновенно возникающие и быстро высыхающие слезы, которые Казанова проливает в своих мемуарах по каждому поводу, состязаясь с литературными потоками слез своих подруг и друзей, он менее чувствителен, чем Жан Жак Руссо.

Вероятно типичным делает его как раз та взволнованная банальность, с которой он понимает и проводит любовь. Как упрямый спортсмен, он настойчиво занимается, если так можно выразится, голым повторением одного и того же акта с постоянно меняющимся объектом.

Это же и делает его столь современным: всегда нервозная готовность, бурная капитуляция увлеченного атлета перед каждой развевающейся юбкой, гипербанальная идея-фикс человека во многих областях способного, который немедленно хочет соединиться физически с каждой очаровательной персоной женского пола.

Казанова обобщил и типизировал себя прежде всего литературными средствами. Он сильнейший самопропагандист всех времен.

Не в пример Дон Жуану, легендарному коллекционеру и охотнику за сексуальными скальпами, которым, похоже, двигал тайный страх перед импотенцией, Казанова не мономан, а скорее шутник. Этот морализующий аморалист был циником, который на одном и том же вздохе хвастался как своим христианством, так и своим пороком. В понимании чести, нравственности и совести он применялся к своему тогдашнему окружению.

Его философия была кокетливым модным предметом. Гедонист объявил себя стоиком. Будучи в юности анархистом, он позднее стал вольным каменщиком, а масоны, как и энциклопедисты, были отцами будущих революций; в возрасте он стал решительным врагом революции и Возрождения, однако тогда он жил среди аристократов и писал для «хорошего общества».

Наряду с возбуждающими, всепоглощающими любовными приключениями, Казанова вел жизнь как полную деятельности, так и полную праздности; но он предавался и другим времяпожирающим страстям, он вообще занимался многочисленными времяпожирающими делами. Он был более деятельным, более живым, чем дюжина обывателей. Он был любителем с сотней интересов, дилетант в пятидесяти областях.

В столетии, когда путешествия были длительными и чрезвычайно тягостными, он перемещался неустанно, как Вечный Жид. Одаренный блестящей памятью, он с величайшей легкостью учился всякой всячине и следил за совершенно различными областями литературы своей эпохи, вел в течении многих лет всевозраставшую переписку со многими знаменитыми и выдающимися современниками и писал на трех языках – итальянском, латинском и французском.

Он перевел «Илиаду» Гомера итальянскими терцинами, перевел Вольтера и других французских авторов итальянской прозой и стихами. Он напечатал за свою жизнь две дюжины книг на французском и итальянском языках, среди которых беллетристика, исторические, математические, астрономические, экономические, философские трактаты, показывающие солидные знания и личный опыт. Он издавал журнал, основал фабрику, заведовал лотерейным бюро и устраивал лотереи в военной школе. Он был секретарем адвоката, секретарем кардинала, капитаном галеры, послом, библиотекарем. Он ездил по поручениям масонов и розенкрейцеров. Он был дипломатическим агентом короля Португалии, финансовым агентом короля Франции, он получил от короля Пруссии приглашение на место воспитателя в кадетской школе. Он был шпионом многих правительств и венецианской государственной инквизиции, заключенным которой он тоже побывал однажды. Он был профессиональным игроком и ассистентом профессиональных шулеров, директором театра и журналистом, скрипачом, офицером, вечным создателем прожектов, в вечном поиске золота и сокровищ, лжецом, колдуном и шарлатаном.

Литератор, всю жизнь терпевший неудачи, которому приходилось издавать свои книги либо по подписке, либо за собственный счет, чьи пьесы ставились в Париже, Дрездене и Генуе без какого-либо заметного успеха, среди многих прочих рукописей оставил ненапечатанными и свои воспоминания, а тридцать лет спустя после своей смерти нашел таки из-за них славу. Мемуары, изданные вначале на французском языке одним пропавшим в безвестности итальянцем, изуродованные в переводе на немецкий язык и вскоре снова изуродованные в обратном переводе на французский, наконец «очищенные» переработкой лейпцигского издателя, завоевали гигантский массовый успех и последующую мировую литературную славу.

Казанова написал двенадцать томов мемуаров, пылающих огнем юности и сладострастия, будучи при этом глубоким стариком между 65 и 73 годами, в замке Дукс, где с 60 лет он был библиотекарем богемского графа Вальдштайна.

Двадцать пять лет они оставались в безвестности, пока один из племянников Казановы не предложил их издательству Брокгауз, и в течении года они произвели фурор в Европе, как у обычной публики, так и у поэтов, таких, как Людвиг Тик, Генрих Гейне, Стендаль, Мюссе и Сент-Бев, и немедленно были перепечатаны. Тем не менее во многих странах с тех пор они всегда печатались только в выдержках, полный текст был недоступен для публикации, потому что издательство Брокгауз, владелец оригинальных рукописей и первый их издатель, не было удовлетворено предлагаемой ценой.

Лишь самые яркие герои истории и легенды – Нерон и Наполеон, Фауст и Дон Жуан – получали такую поразительно широкую славу.

Кто же стал так знаменит? Кто получил такую славу?

Один человек в трех различных исторических эпохах – в первой половине своей жизни, в старости и после смерти – выполнил три различные задачи наилегчайшими средствами. Играючи (как и любил) он трижды достигал своей цели. «Человек, который движет сам себя», в молодые годы он со своим сангвиническим темпераментом следовал каждому капризу от одного счастливого случая к другому и любил со всей радостью сердца одну прелестную женщину за другой, а часто и двух женщин в одной постели. Его система состояла в том, чтобы не иметь никакой системы. Его причудой была попытка продлить сладострастие.

В старости юморист Казанова с помощью пера создал из себя Казанову – юного ловца счастья, тип архисовратителя, и, кроме того, наслаждался, что в воспоминаниях о своей жизни еще раз вернул себе все удовольствия и мысленно во второй раз соблазнил всех своих девушек и женщин.

Так, уже после смерти, он воссоздал себя – если может умерший обладать творческой силой, – и получил от самого фривольного из своих сочинений всемирную славу и третье существование. Именно прославлением своей индивидуальной жизни Казанова создал из себя классический тип: и разнузданной радостью от собственной персоны, и неистощимыми рассказами. Безудержной откровенностью и безмерной самовлюбленностью Казанова из авантюрной жизни очаровательного плута создал сюрреально громадную историю о неотразимом соблазнителе. Так он стал легендой.

Но Казанова жил на самом деле. И сам написал свои мемуары. Он был естественным сыном жизнерадостного восемнадцатого века, венецианским бастардом и космополитом.

Везде он любил и везде был любим. Его уста и его перо были переполнены всеми идеями и всеми предрассудками своего века. Он вторгался всюду и не принадлежал никому, король паразитов, вечный жених, вечно налегке.

Новое распределение власти и богатства в обществе восемнадцатого столетия потрясло все господствующие соглашения. Век Возрождения кроме яркого света создал также и новые предрассудки. Среди сыновей века появились безмерные оптимисты, влюбленные в Землю и во все человечество; они хотели на все посмотреть по-новому и все сделать заново: нового бога и новую логику, новую свободу и демократию, горы нового знания и нового сознания, новые машины и новые шутки, и, кроме политических, социальных, религиозных, технических и интеллектуальных революций совершить также революцию половой жизни, эротики, земной любви.

Столетие весьма просто сотворило условия для нового типа личности, и наоборот дало новому человеку новый тип влечения. Как Наполеон благодаря революционному массовому ополчению доказал свой военный гений в качестве массового потребителя мужчин, так в Казанове возник новый эротический гений, массовый потребитель женщин. «Массы решают все.»

Фигура соблазнителя проявилась в классической древности божественно-юмористически: Юпитер в похотливых превращениях от быка до золотого дождя всегда комичен.

Христианство с кровавой серьезностью сделало архисоблазнителем Сатану; он проделывает это как со старыми так и с молодыми ведьмами; в Вальпургиеву ночь в качестве массового потребителя дьявол превосходит все прижизненные достижения и Казановы и Дон Жуана.

Позднее образ соблазнителя стал более человечным. В Провансе он стал поэтом, трубадуром; в других местах – демонизировался, как Фауст – немецкий мистик, или как Дон Жуан – испанский аристократ с бухгалтерским комплексом, презирающий женщин.

Казанова придал соблазнению божественно-языческий, греховно-христианский, демонически-поэтичный характер. Небесные мифы, адский грех, земную трагедию любви он превратил в сексуальное приключение, в эротическую проделку, в сатиру, в страстную игру чувств. Сладострастие без греха, любовь без трагедии.

«Настоящая юношеская проделка», – говорит он о прекраснейшей любовной истории, над которой хочет лишь смеяться, и приглашает читателя посмеяться вместе с ним. В любви один обманывает другого, говорит он. Но после того как он здесь и там обманывал женщин, они отомстили ему: ведь он не прекращал любить их, а они больше не любили его никогда.

Неустанный гедонист сделал из счастья карьеру. Он пришел из ничего и хотел иметь все, всем наслаждаться и быть любимцем богов и людей. Он так сильно прославлял свои успехи, как если бы сам в них сомневался. Он постоянно жаждал новых приключений, знакомств с новыми людьми и овладения новыми женщинами. У него всегда было лишь одно побуждение – духовное и чувственное удовольствие, по любой цене, без раскаянья или моральных сомнений.

Самый светлый герой рококо, желающий лишь развлекать себя и других, не оставлял после себя груды жертв, как древние соблазнители, но напротив – радостных счастливиц, которым он богато отплатил равным наслаждением. Вместо того, чтобы рушить сердца и клятвы, красть девственность и приданное, обманывать супругов и женихов и вводить в отчаянье целые семейства, он почти всегда делал своих возлюбленных счастливыми, как мы слышим из его собственных уст и читаем в сохранившихся и опубликованных подлинных письмах его подруг. Многие женщины продолжали любить его, хотя он давно их покинул. С ним они побывали в волшебной стране счастья.

Способный в один день со свежим пылом влюбиться сразу во многих, он всегда верил новому, верил что на этот раз он будет любить как никогда прежде, и заражал возлюбленную трогательной верой в чудо.

Мот, он дарил каждой новой подруге все свои силы и соки со всегда новым экстазом, расточал деньги не экономя, а чувства и слова без счета; поэтому среди всех плутов он самый красноречивый и болтливый. Недаром из человека, соблазнившего многих женщин лишь искусством разговора, получился эротический писатель, соблазняющий читателя искусством изображения и возбуждающий его чувственность всего лишь словами.

Старый соблазнитель видел в каждом свежем соблазнении наслаждение для себя и для своей жертвы. Когда его упрекают, писал он, что он горячит фантазию читателей слишком отчетливым описанием любви, то именно этого он и хочет; читатель – его друг, и он желает ему настоящего удовольствия.

Казанова, кроме изнасилования и убийства, не пренебрегал ни единым средством, чтобы овладеть женщиной, и ни единым, чтобы снова покинуть то, чего только что добился при помощи сотни уловок. Тонкий эгоист, знавший бесчисленные технические приемы и трюки, как добиться женщины, был, как он уверяет, в блаженстве, когда делал ее счастливой.

Его главным прекрасным и сильным оружием были мотовство и счастье. Он растрачивал колоссально много и особенно свое время. Для поимки женщины необходим досуг. И ощущение счастья, которое он возбуждал и разделял, было единственным в своем роде. Каждой женщине льстило, что столь малым (если так можно выразиться) можно сделать мужчину столь бесконечно счастливым. Как редко любовь делает женщину по-настоящему счастливой. Любовь вообще редко приносит счастье.

Половина его жизни с небольшими паузами была сплошным наслаждением и он разделил его с сотней-двумя женщин. Иногда он хотел жениться, но так и не пошел на это. Многим женщинам он устроил хорошую партию – самозабвенный сводник, он был (на собственный манер) таким же самозабвенным любовником, но в итоге жизни оказался обманутым обманщиком. Легендарный герой массовой любви, любовник целого полка женщин, называл себя их жертвой, la dupe des femmes.

Это дитя театра жило всегда как бы на сцене. Он всегда хотел быть первым героем. Он всегда хотел играть: в карты, чужой судьбой, собственным счастьем. Он хотел играть сотни ролей и выступать в сотнях масок. Но в каждой роли он представлял одного и того же пестрого Казанову в сверкающем глянце. Театром была его жизнь, составившая из импровизированных актов комедию дель арте, которую он всю жизнь рассказывал и пересказывал со всеми сочными подробностями. Когда он был весел, он рассказывал, чтобы позабавить других; когда был в нужде – чтобы других растрогать. В конце концов в старости он собрал все рассказы в мемуарах в стиле шаловливой комедии Бомарше «Фигаро», состязаясь с пикантными историями Лесажа в «Жиль Бласе», чувственно светлых, как музыка Россини, и полных двусмысленных шуток и рискованных ситуаций, способных заполнить целую эротическую библиотеку.

Его сценой были женские монастыри Венеции и Авиньона, гарем Константинополя, парижские салоны, лондонские игорные залы, королевские замки Варшавы и Потсдама, парки императрицы Екатерины Второй в Санкт-Петербурге, дом Вольтера в Ферне, бордели Вены, виллы банкиров в Амстердаме, оперные балы Кельна и Мадрида, хижины крестьян в Италии и России, тюрьмы многих стран, кабинеты министров и лавки ростовщиков, жилища актрис и храмы, театральные гардеробные и кофейни всей Европы.

Действующие лица его мемуаров – это кишение всемирноизвестных фигур и провинциальных глуповатых масок – они охватывают все классы и состояния, это короли и проститутки, мошенники и герцогини, танцоры и монахини, папы и шарлатаны. Он знал весь мир.

Он любил в любом месте: в постели, в карете, на лестнице, в бане, на природе. Он ухитрялся любить во всех положениях: стоя, сидя, лежа, с одной женщиной, с двумя, двое мужчин с одной женщиной, с мнимым евнухом, со своей племянницей, со своей собственной дочерью, со старыми подругами, встреченными тридцать лет спустя, с десятилетней, с семидесятилетней (причем ему придавал силы вид его обнаженной двадцатилетней подруги), одновременно с матерью и дочерью, с проститутками и девственницами, которых он же и лишал их девственности. Он любил со смехом, он любил со слезами, он любил с клятвами и с фальшивыми обещаниями, с искренними обетами и с правдивыми словесными каскадами, на свету и в темноте, с деньгами, без денег, для денег, а когда он не любил, он говорил о любви, и вспоминал о любви, и желал любви, и был полон любовью, полон единственной в своем роде и по-настоящему земной священной песнью любви, звучным гимном всему женскому роду.

Вокруг него роились влюбленные мужчины и влюбленные женщины, половина влюбленных целого столетия, нагие и в масках. Все восемнадцатое столетие резвилось в его мемуарах, и смеялось, и разговаривало, и едва ли в какой другой книге описание было так живо, так четко, так близко к обонянию, осязанию, вкусу, ощущению.

Казанова всегда стоит на переднем плане, он главный персонаж и герой, полностью освещенный, и все же он, его жизнь и его мемуары задают многочисленные загадки. Человек, который говорил все что хотел, и делал все что приносило ему удовольствие, совершенно таинственен, как если бы было сто Казанов и каждый из них вел бы свою совершенно отдельную жизнь, особенно с каждой новой возлюбленной. Его видишь в гладком зеркале мемуаров так близко и отчетливо, как собственное лицо. Но вдруг он делает мгновенный пируэт, блестит его шпага, и новое, чужое лицо глядит на тебя, с насмешливыми глазами и загадочной улыбкой вечного соблазнителя.

Всматриваешься пристальнее и на сцену уже выступает другой Казанова, игрок, который жулит проворными пальцами, или ученый педант, который чувствует себя как дома в дюжине наук, или шарлатан, который лечит больных и обманывает здоровых, или друг, которого помнят многие друзья по двадцать пять, по пятьдесят лет подряд, и среди них заслуженные, достойнейшие люди, или, наконец, во всем прилежный любовник, который однажды в присутствии чудесно-очаровательной женщины (правда думая, что это евнух по имени Беллино), которую он впоследствии соблазнит, начинает внезапный любовный акт с другой женщиной, весьма решительной гречанкой, на открытой палубе корабля, начав, как говориться, на прямых ногах, и прервав сразу после кульминации, потому что капитан-турок, хозяин этой греческой рабыни, преждевременно вернулся.

И устно и с пером в руках Казанова был великолепным рассказчиком. Он обладал завораживающим талантом всех настоящих эпиков: видеть все так, как будто он видит это первым, все переживать, как будто он переживает это впервые. Именно поэтому он шел на многие приключения: он нуждался в них только затем, чтобы их пересказать.

Шуточные истории о тайнах, об интригах, о запутанных любовных приключениях и сюрпризах, о масках и шпионах Казанова нашел уже в своей родной Венеции, в ее комедиях, в волшебных кулисах которых он вырос. Время обеда, вход в ворота, встреча в таверне, люди на улице и в театре – все вело к увлекательным приключениям, все запутывалось загадочным и поразительным образом, все вело к любви и в постель, к игорному дому и к дуэли, к маскараду и бегству, и к сожалению все ближе к полиции, к заключению, к высылке, а иногда и к подножию виселицы.

Люди, о которых мы слишком много знаем, становятся иногда гораздо загадочнее, чем люди, о которых мы знаем немногое. Таинственный Казанова рассказал будто бы «все», не стыдясь ни себя ни других. Однако, все в его рассказе сомнительно, даже там, где он говорит правду, а ведь он почти всегда говорит именно ее. Ничто не звучит столь неправдоподобно, как чистая правда.

Жизнь человека невозможно рассказать полностью и точно, так как нельзя повторить ни протяженности этой жизни в пространстве и во времени, ни климат и атмосферу бытия, ни все подробности и ощущения. Сокращение ведет к фальши.

Роман от этого не страдает: ведь именно выдумка – его главная ценность.

Биография же должна примириться с этим недостатком; она имеет перед собой единичный, уникальный характер; вместо исчезнувших правдивых реальностей она может дать лишь правдоподобный образчик человека.

Для автобиографа время и его течение это опасные подводные камни. Что он должен выбрать? Что существенно? Его ежедневная головная боль или парочка континентальных войн? Впрочем, ни один человек не может рассказать о себе всей правды и очень немногие читатели смогли бы ее вынести. Для многих читателей Казанова – это истина, поданная как непристойность.

Казанова – один из самых подробных и нескромных мемуаристов, оправдывал неполноту мемуаров своей сдержанностью по сравнению с другими писателями и с их интересами. Ему не хватало цинизма мизантропа, поэтому некоторые истории он не мог рассказать. Вдобавок, он разделял все предрассудки «хорошего общества».

Хотя он был сыном бедного актера и, стало быть, выскочка, десятикратно опускавшийся и поднимавшийся вновь, он стоял на стороне богатых людей и старого режима, хотя знал его всесторонне и побывал в его застенках. Он ненавидел больших демагогов, революционеров и их великих предшественников, Вольтера и Руссо, потому что рано понял, что они подведут черту под всеми удовольствиями столетия, под всей эпохой шелковых чулок и прекрасных манер, сверкающих клинков и веселых приключений.

Вместо бедности он побратался с наслаждением: изменник, спавший с комедиантками всей Европы, игравший и пивший с маркизами и герцогами, предатель своего класса, но не Тартюф. Он обманывал всех: врагов и подруг, и главным образом своих друзей, но так же часто он выставлял на всеобщее обозрение свои недостатки, как свои шелковые штаны, золоченую табакерку и дукаты, которыми он звенел во всех карманах, свою всегда готовую шпагу, а он был готов еще с ранней молодости, и фальшивый титул, и поддельный орден.

Кем же был подлинный Казанова?

Он сам называл себя легкомысленным, но храбрым и в основе своей приличным человеком. Казанова думал, что имеет право показать себя в неглиже, а иногда и совершенно нагим.

Как мы должны понимать его? Жадный до жизни авантюрист, посещавший пап и королей, победоносный конкурент Калиостро и графа Сен-Жермена?

Скрытый писатель с проблесками гения, сладострастный автобиограф, сатирический самопародист и неумолимый бытописатель восемнадцатого столетия, энциклопедический дилетант, полный остроумия, самый утонченный и самый бесстыдный рассказчик своего времени?

Был он стократно обанкротившимся художником жизни и великим сексуальным клоуном восемнадцатого века?

Это постоянное театральное настроение, всегда сверхускоренный темп комедии, целый развлекающийся мир, изобилующее жизнью желание и всегда повторяемое сладострастие, которое само по себе так сильно, словно оно было творцом собственного принципа, огненный дух веселья, стократный юмор и далеко раздающийся дерзкий хохот, это козлоногое эхо восемнадцатого века – есть ли все это творение одного старого подагрика, который был лишь в состоянии писать мемуары в богемской деревне и романтически украшать карьеру плута?

А вдруг содержание этих похотливых мемуаров на самом деле только сексуальные мечтания импотентного хвастающего старика? Не мог ли импотентный поэт-комедиант из голубого воздуха создать сверхпотентную кривляющуюся фигуру, всеми страстями пылающего балагура и паразита любви?

Или приапические мемуары являются волшебным отблеском необузданного и радостного бытия некоего в высшей степени подозрительного, глубоко аморального, опьяненного жизнью эротического гения?