Книга Дракон Фануил онлайн - страница 2

2

Он пришел в себя на рассвете. Сердце его гулко колотилось, а от желудка по всему телу волнами расходились тошнотворные спазмы. Лайам долгое время не открывал глаз. Он недвижно лежал на спине, изучая, где что у него болит.

Он обнаружил тупую, пульсирующую боль в лодыжке, и с ней возвратилась память о том, что произошло. Лайам заставил себя медленно поднять веки и едва подавил вскрик. Он с силой втянул в себя воздух, превратив крик в длинный вдох, и снова застыл в неподвижности.

На его груди возлежал фамильяр Тарквина – Фануил. Он спал, уронив клиновидную голову меж кожистых лап. Маленькое создание беспокойно пошевелилось во сне. Скрипнула тусклая черная чешуя, и дракончик на миг приподнял крылья и опять опустил их на свои едва заметно вздымающиеся бока.

– Фануил! – выдохнул Лайам. Дракончик моргнул и открыл глаза. Он с трудом поднялся, поскользнулся, но все-таки удержал равновесие. Теперь Лайаму стали видны шея и живот дракончика, покрытые желтой чешуей, такой же тусклой, как и черная, спинная. На миг оба – человек и дракон – застыли. Взгляд желтых кошачьих глаз Фануила впился в глаза Лайама. Дракончик приоткрыл рот, из-за острых зубок вынырнул тоненький язычок и облизнул подбородок – там, где вместо чешуи красовался пучок щетинистых волосков.

“Мы одно целое”.

Эта мысль ворвалась в сознание Лайама, словно молния. И засела там, а прочие мысли Лайама завертелись вокруг нее. На мгновение Лайам подумал, что ему просто послышалась эта фраза, но мысль оставалась на месте и рассеиваться не собиралась. Это была именно мысль, упрямая и неподатливая. Лайам попытался думать о чем-нибудь другом, но так и не смог вытеснить из сознания незваную гостью.

“Мы одно целое”.

А затем мысль исчезла – так же внезапно, как появилась, – а дракончик вздрогнул всем телом и вновь распластался на груди человека.

Лайам долго не мог решиться встать. Ему не хотелось прикасаться к маленькому уродцу. В конце концов, когда тот, судя по дыханию, заснул, Лайам с трудом поднял руки и осторожно поднес их к груди. Его движения сковывала брезгливость, смешанная с непонятной заботливостью. Лайам приподнял спящего дракончика и положил на пол рядом с собой. Оказалось, что чешуйки его вовсе не жесткие и напоминают не металл, а скорее ткань – муар или вельвет, – мягкую и теплую. Когда Лайам перекладывал малыша, Фануил вздохнул. Дыхание было зловонным.

“Пахнет как от покойника”, – подумал Лайам и подавил невольную дрожь. Затем он откатился в сторону и встал на четвереньки, чувствуя, как его желудок норовит вывернуться наружу. Качество похмелья вполне соответствовало количеству выпитого спиртного.

“Мы одно целое”, – вспомнилось ему, и Лайам покачал головой. Он встал и, с трудом держась на ногах, заковылял к выходу. Шагнув через порог, он, повинуясь какому-то неясному порыву, оглянулся на Фануила. Сейчас, когда дракончик лежал на полу, он показался Лайаму совершенно безвредным. И, неожиданно для самого себя, Лайам вернулся, подобрал малыша, прижал к груди и принялся озираться, подыскивая для него какое-нибудь более подходящее место.

Ближайший к двери рабочий стол был пуст, и Лайам поместил Фануила туда. Уродец не шелохнулся, и Лайам, посмотрев еще раз, все ли в порядке, повернулся и вышел из комнаты.

Он дохромал до кухни, даже не попытавшись заглянуть в спальню Тарквина. Разламывающаяся голова и саднящее горло вынуждали его искать облегчения. Первое, что приходило в голову, это холодная вода и, возможно, кусок хлеба. Или горячая булочка. Потом Лайаму припомнилась сдоба, которой он угощался в Торквее, и его желудок жалобно забурчал. Стеклянная стена прихожей открывала прекрасный вид на морские дали. Восходящее солнце окрасило поверхность моря в розовый цвет. Вчерашние облака исчезли бесследно. Прихожую заполнял бодрящий утренний свет, и тень оконных переплетов лежала на деревянном полу, словно решетка.

На кухне Лайама встретило все то же таинственное свечение, уничтожающее все тени. Лайам обыскал все ящики и полки в хозяйстве Тарквина, надеясь найти хотя бы хлеб или воду. Вода обнаружилась в кувшине, стоявшем рядом с облицованной кафелем печью; она оказалась куда холоднее и вкуснее, чем можно было от нее ожидать.

“Магия Тарквина”, – подумал Лайам и скривился, вспомнив о рукояти ножа, торчавшей из груди старика.

Он поднес кувшин с водой к губам и принялся жадно пить, кашляя и задыхаясь – холод ломил зубы. Постепенно горький привкус во рту исчез. Возвращая кувшин на законное место, Лайам вдруг ощутил кожей исходящее от печи тепло и предпочел отступить подальше – на всякий случай.

“А почему бы и нет?” – подумал он мгновение спустя и, протянув руку, откинул дверцу печи. На металлическом противне, под которым переливались алые угли, возлежали четыре сдобные булочки, слегка подрумянившиеся и украшенные узором из сахарной пудры, – точь-в-точь такие, какими ему доводилось лакомиться в Торквее. Голод возобладал над осторожностью, и Лайам потянулся к еде. Перекидывая с руки на руку горячую сдобу, он донес ее до стола и там уронил.

Лайам взял кувшин и хлебнул еще воды, жадно поглядывая на свою добычу. Она все еще чуть потрескивала от жара, но желудок Лайама бунтовал, и он все-таки позволил себе отщипнуть кусочек. Стоило лишь ему положить его на язык, как желудок тут же затих.

Булочка была великолепна. Она ни в чем не уступала столичной выпечке. Смородина, орехи, немного корицы – все эти приправы в ней ощущались и придавали ей восхитительный вкус. Булочка была выше всяких похвал, но, увы, – чересчур отдавала магией. Ее явно только что испекли, а не просто разогрели, да и угли были раскалены, словно огонь горел не менее часа. Точно, магия, – решил Лайам, заглатывая остатки сдобы и впиваясь зубами в румяный бочок ее аппетитной сестренки. Магия никогда не ассоциировалась у него с такими житейскими мелочами, как горячие булочки с орехами и корицей или ледяная вода. В представлении Лайама магия была нужна исключительно для чего-то монументального – скажем, чтобы вызвать демона, потопить корабль или уничтожить армию. Теперь его мнение о магах, и о Тарквине в частности, несколько изменилось.

Вспомнив о Тарквине, Лайам вспомнил и о том, что чародей теперь мертв, и нахмурился. Прихватив из печи последнюю пару булочек, он направился в спальню.

Тело Тарквина уже успело окоченеть; это можно было сказать, даже не притрагиваясь к нему. Старик был мертв никак не менее двенадцати часов – так подсказывал Лайаму наметанный взгляд врача и солдата. Лайам прислонился к дверному косяку и, рассеянно забрасывая в рот лакомые кусочки, принялся рассматривать труп.

– Убит, – произнес он вслух и едва не рассмеялся – к столь очевидному выводу не мог не прийти и дурак.

Но кем? И зачем? Лайам понял, что недостаточно хорошо знал Тарквина, чтобы строить какие-то предположения. Наверно, единственный, кто может что-нибудь знать, это Фануил, а Фануил – всего лишь животное.

Или нет?

“Мы одно целое”.

Когда эта мысль вошла в его мозг, дракончик пристально смотрел на него, – вспомнил Лайам. Ему доводилось слышать, будто маги и их фамильяры связаны некими особыми узами. Но эта связь, по имеющимся у него сведениям, должна была поддерживаться сложными заклинаниями и являлась продуктом общения с потусторонними силами. Такое могло быть доступно лишь опытным магам.

Дожевав третью булочку, Лайам покинул спальню и побрел в кабинет. Фануил все еще спал, свернувшись клубком.

“Совсем как собака, только с чешуей и большими когтями. И еще умеет пересылать в мою голову свои мысли”. Лайам поморщился и отошел.

Сквозь пыльное окно, почти упиравшееся в твердыню утеса, едва пробивался утренний свет. Впрочем, глаза Лайама успели привыкнуть к царящему в помещении полумраку, и он стал осматриваться вокруг. Его внимание вновь привлекли рабочие столы кабинета. Первый из них был пуст, не считая лежащего там Фануила, на втором стоял лишь ничем не примечательный стеклянный графинчик, зато третий стол возбудил любопытство Лайама, и он подошел к нему.

Всю поверхность стола занимала модель – вроде тех, что делают военные инженеры, готовясь осадить или взять штурмом какую-нибудь крепость. Только эта модель выглядела намного сложнее. Она воспроизводила в миниатюре морские подступы к Саузварку, включая сам Саузварк. Но если военные обычно довольствовались приблизительным макетированием, модель, выполненная Тарквином, была безукоризненно точна. Смертоносные для кораблей скалы – Клыки – располагались в левом крыле стола, с одной стороны – море, с другой – гавань и город. Город несомненно являлся наиболее эффектной частью модели. Он был скопирован целиком, вплоть до мельчайших деталей, – от выходящей к морю террасы, опоясывающей дом Неквера, до чердачных окошек в заведении госпожи Доркас, где проживал Лайам. В гавани также виднелись крохотные кораблики, снабженные всевозможной оснасткой. Лайам заметил даже якорные цепи, уходящие в воду, – кораблики чуть заметно покачивались на волнах. Повинуясь смутному порыву, Лайам ткнул пальцем в центр гавани. Корабли задвигались, а вода – как убедился Лайам, лизнув палец, – оказалась соленой. То же, что Лайам поначалу принял за искусно вылепленные гребешки волн, при ближайшем рассмотрении оказалось настоящими бурунчиками, неустанно пенящимися у подножий ювелирно выделанных Клыков. И сами Клыки были каменными – такими же холодными и мокрыми на ощупь, как и их старшие братья.

Лайам потрясенно присвистнул, отдавая дань сотворившему это чудо Тарквину. Затем краем зрения он заметил еще одну вещь.

У дальнего края стола стояло небольшое подобие аналоя, с него свисала тяжелая цепь. Не отводя от макета взгляда, Лайам обошел стол. На покатой поверхности аналоя лежала открытая массивная книга в кожаном переплете, прикованная цепью к одной из его ножек. Должно быть, это была книга заклинаний Тарквина. Лайам попытался прочесть несколько строк. Текст, доступный его взору, был довольно сложен для понимания и к тому же перемежался письменами, не поддающимися расшифровке. И тем не менее того, что было написано по-таралонски, хватило, чтобы Лайам уяснил суть дела. Разворот книги заключал в себе заклинание, способствующее переносу материальных предметов в иной план бытия, или “споспешествующее перемещению плотных субстанций” – так говорила книга.

– Так это он заставил Клыки сойти со своих мест! – прошептал Лайам. – Вот черт!

Тут было от чего прийти в восхищение. Тарквин решился на грандиозное предприятие. Исчезновение Клыков явилось неоспоримым подтверждением мощи и славы великого чародея. Славы, которой Тарквин всегда пользовался среди жителей Саузварка, но о подлинных масштабах силы которого вряд ли кто-либо подозревал. Интересно, а знал ли сам Тарквин, творя это чудо, что оно для него станет последним?

Из книги торчала закладка – тонкая, чуть плотнее картона, дощечка. Лайам перевернул несколько тяжелых страниц и просмотрел заложенный текст. Язык заклинания также был сложен, но примерно понятен, и Лайам без особого труда разобрался, что это заклинание назначено делать вещи незримыми.

Скорее всего, Тарквин колебался, какое из этих двух заклинаний ему применить, и, судя по всему, в конце концов выбрал первое – в противном случае корабли Неквера покоились бы сейчас на дне моря. Не говоря уже о самом Неквере.

Мог ли кто-то убить за это старого чародея?

Лайам задумался, рассеянно глядя на страницу.

Кому могла понадобиться смерть Тарквина? Насколько было известно Лайаму, у старика не имелось врагов – по крайней мере таких, о которых тот счел бы нужным упомянуть в их не очень-то частых беседах. Впрочем, Лайам не так уж и хорошо знал старика. Они в общем-то ладили, но разговаривали лишь на отвлеченные темы: о дальних странах или о событиях, давно канувших в прошлое. Разговор никогда не касался личной жизни кого-либо из собеседников, а уж тем более их насущных занятий. Но ведь Тарквин был магом, кудесником, колдуном, а люди такого рода, как правило, малоуживчивы и своенравны. Они ссорятся друг с другом, они не ладят с теми, кто прибегает к их помощи, они наделены силой, внушающей страх обычному люду. Так что Тарквину было не так уж сложно нажить врагов. Сложно понять другое: как вышло, что человек, способный подчинить своей воле силы самой природы, не сумел защитить себя?

“Я проснулся”.

Эта мысль была подобна той – первой: упрямая и неподатливая, словно камень, она нахально растолкала все прочие мысли и завладела вниманием Лайама. Лайам резким движением повернулся к столу, на котором лежал Фануил.

“Ты поел. Я тоже хочу”.

Нет сомнений: мысль исходила от Фануила. Лайам вдруг вспомнил о вчерашнем приступе боли в ноге. Так вот оно что! Этот уродец его укусил. Зачем?

“Чтобы мы стали одним целым. Мне нужно поесть, я слабею и могу умереть”.

Лайам медленно пересек комнату, внимательно глядя на дракончика. Взгляд желтых глаз Фануила был так же неотрывно прикован к глазам Лайама.

– Ты что, действительно это делаешь? Ну… вкладываешь мысли ко мне в голову?

“Тебе не обязательно говорить. Просто думай. Я пойму”.

– Но как?

“Мы одно целое. Можно, я поем?”

Желтые глаза уставились на последнюю булочку, которую Лайам до сих пор держал в руке. Лайам опустился на колени, так что его голова оказалась на одном уровне с узкой мордочкой существа, и положил булочку на стол.

Голова дракончика метнулась вперед, словно выпущенная из лука стрела, и столь же молниеносно отдернулась. Фануил отхватил от булочки изрядный кусок и принялся энергично жевать, жадно и часто глотая. Лайам зачарованно за ним наблюдал. Дракон одолел булочку в считанные секунды. Когда с едой было покончено, Фануил аккуратно облизал лапки, продолжая при этом смотреть в глаза человека.

“Ты смущен”.

– Что значит – мы одно целое?

“Ты уже это знаешь. Ты мудрее, чем хочешь казаться”.

– Так, значит… ты стал для меня чем-то вроде фамильяра? Ты со мной связан?

“Как и ты со мной. Теперь мы делим твою душу. Твоя душа теперь частью живет во мне”.

Лайам встал на ноги и ошалело потряс головой.

– Почему ты раньше не говорил со мной так?

“Раньше мы не были с тобой одним целым. Это возможно только между теми, кто един. Смотри”.

Внезапно у Лайама потемнело в глазах. Он вскрикнул от неожиданности, но зрение тут же вернулось. Только картина, представшая его взгляду, была иной. Он увидел угловатое молодое лицо, обрамленное светлыми волосами. Светло-голубые глаза. Длинный, с еле заметной горбинкой нос. Это был собственный нос Лайама. Он смотрел в свое собственное лицо.

“Ты смотришь моими глазами”.

– Я хочу смотреть своими глазами! – рявкнул Лайам. На него снова нахлынула тошнотворная волна слепоты, а потом все встало на свои места. Дракончик склонил голову набок, с любопытством наблюдая за человеком.

– Никогда больше не делай этого! – сказал Лайам. Голос его дрожал от напряжения.

“Ты тоже можешь так делать”.

– Я этого не хочу!

“Возможно, еще захочешь”.

Последовала долгая пауза. Лайам погрузился в размышления, потом сообразил, что дракончик может читать его мысли, и перестал думать.

– Я хочу, чтобы ты убрался из моей головы!

“Ты можешь меня выдворить”.

– Как? – быстро спросил Лайам.

“Я тебе покажу. Только ты должен кое-что для меня сделать”.

– Кое-что для тебя сделать?! Ты украл мою душу, мелкий паршивец! Убирайся из моей головы!

“Извини. Иначе было нельзя. Я умирал. Мы можем…”

Обрывок мысли был зазубрен, как сталь сломанного клинка. Дракон сделал паузу.

“Мы можем заключить сделку”.

– Сделку?! И что же ты хочешь в обмен на мою душу?

“Мы только делим ее. Я не стал бы забирать у тебя ни кусочка, если бы без этого можно было как-нибудь обойтись. Мастер Тарквин считал, что мои таланты стоят маленькой части его души. И это не причинит тебе никакого вреда. Но если ты совсем немножко поможешь мне, я смогу научить тебя разному”.

– Чему? – спросил Лайам.

“Об этом можно поговорить позднее”.

– Чему?

“Как не впускать меня. Как смотреть моими глазами. И всякому другому”.

Лайаму невольно сделалось любопытно.

– Это магия?

“Немного. Для сложного твой ум не годится. Но что-то попроще – возможно. И всякое другое. Я могу помочь тебе написать твою книгу”.

– Мою книгу? Откуда ты о ней знаешь?

Дракончик снова склонил голову набок, и Лайам вскинул руку:

– Ладно, ладно! Я понял.

“Я делил многое с мастером Танаквилем. И многое открою тебе. Если ты кое-что для меня сделаешь”.

Фануил по-прежнему смотрел в лицо Лайаму, но в желтых глазах дракончика не отражалось никаких чувств.

Лайам вдруг ощутил боль в месте укуса и перенес вес тела на здоровую ногу.

– Что именно?

“Во-первых, ты должен дать мне еще еды. Пойди на кухню, подумай о сыром мясе, постарайся как следует его захотеть и загляни в печь”.

– С этим я уже сталкивался. Что ж, это нетрудно.

Хромая, Лайам добрался до кухни. Заставить себя захотеть сырого мяса оказалось не так уж просто, и все же печь выдала ему в конце концов что-то вроде куска говядины. Этот кусок Лайам и отнес в кабинет.

Фануил принялся рвать мясо – так же жадно и судорожно, как перед тем булочку. Впрочем, это не мешало ему продолжать разговор.

“Во-вторых, – прозвучало в мозгу Лайама, – ты должен сказать человеку герцога в Саузварке, что мастер Тарквин убит. Этого человека зовут Кессиас. Ты сможешь его найти?”

– Человека герцога? Эдила? Да, смогу. Чего ты еще хочешь?

“В-третьих, ты должен какое-то время заботиться обо мне, пока я не поправлюсь. Тебе было очень больно, но и я чуть не умер, когда мастера закололи”.

– Когда мастера закололи… – эхом отозвался Лайам и тут же спросил: – Ты знаешь, кто его убил?

“Нет”.

Лайам разочарованно поразмыслил над этим. Некоторое время дракончик ждал, потом снова вмешался в его мысли.

“Я слаб. Мне, наверно, потребуется около месяца, чтобы прийти в норму”.

Выйдя из задумчивости, Лайам кивнул:

– Да, конечно. Я буду присматривать за тобой. Еще что-нибудь?

“Еще одно. Я скажу, когда ты вернешься с эдилом”.

– Скажи сейчас! – В Лайаме проснулось упрямство.

“Сейчас не могу. Ты все узнаешь потом. Обязательно скажи человеку герцога, чтобы он прихватил с собой искательницу теней”.

– Искательницу теней? Что это такое?

“Он знает. Просто скажи ему. Это…”

И снова в мысли дракончика возникла краткая пауза, будто он искал нужное слово, но не мог его отыскать.

“Это… потом ты поймешь”.

– Ну, ладно, – согласился Лайам после краткого раздумья.

“Тогда ступай”.

Уязвленный Лайам двинулся было к двери, но тут же обернулся:

– Почему ты не знаешь, кто убил Танаквиля?

“Мастер Тарквин мог отключать меня от своего сознания. Он часто так делал”.

– И я тоже смогу делать так?

“Сможешь. Когда выполнишь все, о чем я прошу. Ступай”.

Но Лайам медлил, прислушиваясь к собственным ощущениям. Это было странно и непривычно, говорить с тем, кто не открывает рта, получать приказы от мелкой твари, не прекословить… Хотя… а что ему еще оставалось делать?

“Мне так же непривычно и странно отдавать приказания, как тебе – их получать. Когда ты выполнишь мою последнюю просьбу, ты станешь моим повелителем”.

Обдумывая эти слова, Лайам заковылял прочь от дома.

* * *

Вынужденная хромота и плюс к ней тягостные раздумья не могли не сказаться на скорости передвижения Лайама, а потому на дорогу до Саузварка он затратил гораздо больше времени, чем вчера.

Фануил присвоил частицу его души, но Лайам почему-то не злился и не чувствовал себя оскорбленным. Лайам знал, что он по природе своей уступчив. Принимай то, что есть, и устраивайся как можешь, – совсем неплохой девиз. И потом с нынешней ситуацией он все равно не мог ничего поделать: он был достаточно наслышан о магах и их фамильярах, чтобы понимать – эти узы способна порвать только смерть одной из сторон. Лайам понятия не имел, что произойдет с его душой, если Фануил умрет, а потому ничуть не желал выяснять это на практике.

Уяснив себе это, Лайам осознал, что дракончику на самом-то деле пришлось куда хуже, чем ему самому. Он по-прежнему обладал своей душой – просто часть ее перешла к Фануилу. А дракончик на какое-то время вообще был лишен души. Лайам попытался представить, на что бы это могло быть похоже, но так и не смог.

В принципе он должен был бы испытывать жалость к маленькому существу, но и это у него не очень-то получалось. Возможно, причиной тому были мысли, которые Фануил внедрял в его мозг. Они были какими-то очень уж голыми – эти мысли, какими-то бесцветными, что ли, за ними не угадывалось никаких чувств. Лайам никогда прежде не задумывался, как выразителен простой человеческий голос. Мысли Фануила не заключали в себе ни боли, ни радости, ни печали – они несли одну холодную информацию.

А вообще испытывает ли маленький дракон какие-то чувства?

Задачи, которые Фануил поставил перед Лайамом, были относительно несложны, можно даже сказать пустячны. А потом, когда фамильяр Тарквина поправится, он научит Лайама закрывать доступ в свое сознание, а возможно, и каким-то другим, более ценным вещам. Пока все происходящее выглядело как честная сделка. Но можно ли полагаться на слово маленькой твари?

Лайам размышлял обо всем этом по пути к Саузварку, шагая среди еще влажных от росы пастбищ и пустынных полей. Когда он добрался до города, прошло два часа, солнце взошло достаточно высоко, но казалось чахлым и водянистым, оно не посылало земле никакого тепла. Лайам продрог, он чувствовал себя грязным, и ему снова хотелось есть. Он решил завернуть к себе в мансарду, прежде чем отправиться на поиски эдила.

Приближаясь к заведению госпожи Доркас, Лайам ощутил, что боль в лодыжке утихла, и стал увереннее ступать на больную ногу. Он остановился прямо посреди улицы и осмотрел сапог. В прочной коже красовались два отверстия, каждое размером с ноготь. Лайам представил, какие же дыры он обнаружит в ноге, и нахмурился.

Добравшись до мансарды, Лайам кликнул хозяйку и спросил горячей воды. Госпожа Доркас не замедлив исполнила просьбу и, поставив ведро, снисходительно глянула на него.

– Что, мастер Ренфорд, хлебнули лишку? – спросила она, приподняв бровь, и усмехнулась. – А я-то думала, с учеными такого никогда не бывает.

Лайам состроил гримасу, страдальчески хмыкнул, и дамочка удалилась, весьма довольная, что сумела поддеть ученого постояльца. Усевшись на стул, Лайам осторожно стянул продырявленный сапог и осмотрел лодыжку – он собирался смыть засохшую кровь и перевязать рану.

Лодыжка была совершенно чистой. На месте укуса виднелись два крохотных круглых шрама. Лайам присвистнул, покачал головой и принялся раздеваться.

Вымывшись горячей водой, он заметно приободрился. А переодевшись в чистое, почувствовал себя совсем хорошо. Сдернув со вбитого в стену колышка теплый плащ, Лайам покинул мансарду.

* * *

Герцог земель, на которых располагался Саузварк, слыл большим почитателем таралонской старины. Титул “эдил” он заимствовал из языка, который занесли в эти края Семнадцать семейств, этот язык был долгое время в ходу у знати – пока последний король из дома Квинтиев не умер и трон не перешел к хиреющей ветви рода.

Даже в том краю, где родился Лайам, в Мидланде, чьи жители ревностно держались старинных обычаев, человека, назначенного верховной властью приглядывать за порядком, именовали бы проще – скажем, городским комендантом или начальником стражи. Но саузваркский герцог питал слабость к звучным словам, и потому чиновника, в ведении которого находились стражники и тюрьма, величали столь громко – эдил.

Впрочем, подобное уважение к старине было Лайаму по вкусу.

Лайам отыскал эдила достаточно скоро; стражник, сменившийся с дежурства, проводил его к дому, где тот проживал. Небольшое строение, расположенное на окраине респектабельного района, выглядело ухоженным и аккуратным, хотя, конечно, терялось на фоне роскошных домов торгашей.

Плешивый слуга неохотно провел Лайама в гостиную и предложил подождать.

“Он холостяк”, – подумал Лайам, разглядывая простую обстановку гостиной: на стенах – мечи и доспехи и несколько городских карт, нарисованных от руки, на полу – видавшая виды, но добротная мебель. Лайам мало что знал об эдиле: только имя да то, что за ним закрепилась репутация человека грубого, но честного и прямого. Поговаривали, что ему проще собственноручно вмешаться в трактирную потасовку и хорошенько оттузить драчунов, чем доводить дело до герцогского суда.

Внешность эдила вполне соответствовала его репутации. Это был коренастый, крепко сбитый, мускулистый мужчина; густых черных волос его, казалось, никогда не касалась расческа. В давно не стриженой бороде эдила поблескивали капельки воды, а в маленьких глазках светилось неприкрытое раздражение. Когда Лайам встал и поклонился, эдил вместо приветствия коротко взмахнул свободной рукой. Рука была жилистая и в шрамах.

– Кто вы? – недовольно спросил он. – И что там у вас за дело такое, ради которого вы осмелились прервать мой завтрак?

В другой руке эдил держал кусок черного хлеба, его груботканая туника была усыпана крошками.

– Ренфорд, эдил Кессиас. Лайам Ренфорд. А повод моего появления здесь – смерть.

Эдил расхохотался.

– Слушайте, Лайам Ренфорд, смерть – вещь обычная. Я сталкиваюсь с ней чаще, чем с дешевыми шлюхами в кабаках. Мой завтрак гораздо важнее чьей-то там смерти!

– Речь идет не о естественной смерти, эдил, – вежливо возразил Лайам, продолжая стоять, – а об убийстве. Сегодня ночью убит некий Тарквин Танаквиль. Возможно, он вам известен.

– Что, неужели? Вот так номер! – маленькие глазки эдила расширились. – Да, это известие может оказаться важнее моего завтрака. Это – и вправду может.

Лайам стал излагать суть дела, не упоминая о Фануиле. Кессиас слушал очень внимательно и время от времени кивал. Когда Лайам завершил свой краткий доклад, эдил снова кивнул, потом заговорил, уверенно и твердо:

– Да, это, похоже, оправдывает ваш ранний визит. Лошадь у вас есть?

Лайам показал жестом, что есть.

– Отлично. Ступайте за ней. Встретимся у городских ворот.

– Еще два слова, эдил. Не следует ли вам прихватить с собой искательницу теней?

– Э, непременно! – Кессиас на миг умолк, как-то странно поглядывая на Лайама. – Матушке Джеф не понравится, что ее выволакивают из теплой постельки в такую рань, но ничего не поделаешь. Я схожу за ней.

Они вышли вместе. Эдил сразу свернул в переулок, ведущий к главной площади Саузварка, а Лайам зашагал к конюшне, в которой он держал своего скакуна.

Заседлать и вывести Даймонда было делом минуты. Лайам уже вскочил в седло и только тут вспомнил, что обещал сегодня быть у леди Неквер, а дело могло затянуться. Он подозвал мальчишку-конюха, сунул ему мелкую монету и, назвав адрес, велел передать хозяйке дома свои извинения. Немытый парнишка, глупо хихикнув, помчался исполнять поручение.

Покачав головой, Лайам пришпорил коня и направил его к городским воротам.

Он уже понял, что Кессиас – не тот человек, какому под силу разыскать убийцу Тарквина. Ну, разве что дело окажется совсем уж простым. А Лайам сильно опасался, что простым оно не окажется. Эдил вполне мог держаться на высоте, когда требовалось урезонить подгулявших матросов, утихомирить горластых торговок или поставить стражу в патруль, но Лайам сомневался, что Кессиас с той же сноровкой сумеет вытряхнуть показания из мертвого старика.

“Вот досада!” – подумал Лайам. Грубоватый и прямодушный эдил ему нравился, но выше своей головы он прыгнуть, конечно, не мог.

Саузварк не имел крепостных стен; крутые склоны холма, на котором стоял город, и грозные Клыки, прикрывающие его со стороны моря, всегда считались достаточно надежной защитой. Потому и ворот в прямом смысле этого слова здесь тоже не наблюдалось. Начало тракта, идущего на восток и проходящего мимо бухты Тарквина, отмечала пара замшелых колонн, высеченных из серого камня. Их-то и называли городскими воротами.

Лайам прибыл на место встречи раньше, чем Кессиас. Он остановил коня возле каменного столба и принялся рассеянно наблюдать за крестьянскими телегами и всадниками, время от времени проезжавшими мимо него.

Дожидаться пришлось дольше, чем бы того хотелось. Лайам уже всерьез стал прикидывать, не стоит ли ему еще раз пуститься на розыски запропавшего стража порядка, когда эдил окликнул его:

– Эй, Ренфорд! Не спите, приятель!

Эдил успел накинуть поверх домашней туники рыцарский плащ – серый, льняной, с вышитыми на нем тремя рыжими лисами – официальным гербом герцога. Тем не менее кобыла Кессиаса смотрелась довольно невзрачно – особенно рядом с фыркающим чалым Лайама. Справа и слева от эдила располагались двое конных стражников с копьями, и у каждого на плече – прямо на коже доспехов – был закреплен знак с тем же гербом: три лисы на сером поле. За стражниками на бельмастом косматом пони восседала старуха, скверно, но довольно опрятно одетая – с лицом, похожим на вялое печеное яблоко.

– Матушка Джеф, – пояснил Кессиас, заметив взгляд Лайама. – Матушка, вот человек, обнаруживший труп.

Старуха фыркнула и пробормотала себе под нос:

– Дурень застал старика, когда тот вошел в транс. Он ведь колдун, это все знают.

Голос старухи был тихим и очень гнусавым, но Лайам все-таки разобрал, что она говорит.

– Конечно, это, может, и транс, матушка, – вежливо сказал он, – но что-то я не слыхал, чтобы маги входили в транс с ножами в груди.

Старуха снова фыркнула – на этот раз с явным негодованием. Лайам вопросительно взглянул на эдила. Тот, похоже, не мог решить, смеяться ему или гневаться. В конце концов чувство долга возобладало.

– Как бы там ни было, поспешим.

Эдил пришпорил свою кобылу. Та недовольно всхрапнула и затрусила по склону к долине. Стражники двинулись следом за ней.